СМОТРИ, НЕ ПРОЗЕВАЙ!

Вот в такой непростой обстановке 13 октября меня снова вызвали на Политбюро — на этот раз для утверждения директив к Подготовительной встрече, которая должна была состояться в Хельсинки. Там нужно было разработать повестку дня, расписание и другие организационно — процедурные условия работы Стокгольмской конференции. Это были сугубо технические вопросы, и не понятно, почему Политбюро должно было тратить на них время. Но таковы были суровые законы Кремля. Все, даже самые мелкие и третьестепенные вопросы решались только на Политбюро.

Чтобы придать директивам политический вес, они начинались с трескучей, но по сути дела пустой фразы: при обсуждении этих организационных вопросов «делегации надлежит руководствоваться решениями последних пленумов ЦК КПСС, выступлениями Ю.В. Андропова и других советских руководителей», хотя они никогда и нигде словом не обмолвились, какой должна быть процедура работы Стокгольмской конференции или шкала распределения расходов между ее участниками. Тем не менее, директивы это строго предписывали. А в своих отчетах советская делегация должна была чуть ли не ежедневно писать, что она руководствовалась их мудрыми указаниями.

Абсурд? Это был ритуал. Таким поручением начинались директивы всем советским делегациям, выезжающим за рубеж при Хрущеве, Брежневе, Андропове, Черненко и Горбачеве, независимо от того ехали обсуждать сокращение стратегических ракет или повышение удоя молока у коров Рязанской области. В этой фразе менялись только имена в зависимости от того, кто оставался у власти. А вся фраза оставалась неизменной.

В «предбаннике» Политбюро мы снова стояли с Огарковым и обсуждали ситуацию на переговорах в Женеве.

— Смотри, не прозевай! — предупредил меня маршал. — Квицинский имеет строгое указание покинуть Женеву, как только американские ракеты появятся на европейской земле.

В моих директивах таких указаний не было. Да и в директивах Квицинскому — он их показывал мне неделю назад перед отлётом в Женеву — об этом говорилось весьма туманно: «В случае, если станет ясно, что США приступят к размещению в конце года своих новых ракет в Западной Европе, при обсуждении даты возобновления переговоров по ОЯВЕ[20] ОЯВЕ — Ограничение ядерных вооружений в Европе.
сказать, что она могла бы быть согласована по дипломатическим каналам...» Что значит это предупреждение Огаркова — подули новые ветры?

В это время к нам подошел заведующий Отделом науки и культуры ЦК В.Ф. Шауро. Это был худой аскетического вида человек, всем обликом и манерой старавшийся походить на своего могучего шефа — Секретаря ЦК по идеологии М.А. Суслова. В артистических кругах Москвы Шауро прозвали «озабоченный» или «страдающий Вертер». И действительно в крупные морщины его лица, казалось, навсегда вкрались скорбь и забота. Он мог говорить только об одном: как неосмотрительно ведет себя наша творческая интеллигенция. В ответ на заботу о ней партии и правительства она только и думает, как бы смыться за рубеж. Как же тяжело ему приходится, постоянно опекая эти идеологически неустойчивые души.

Вот и на этот раз, скорбно вздыхая, он начал делиться своими заботами:

— Слышали, что Любимов из театра на Таганке отмочил в Лондоне? Его пригласили в советское посольство ознакомиться с важным сообщением из ЦК, а он послал всех куда подальше. Не иначе, как сбежать вздумал. Сегодня этот вопрос на Политбюро обсуждаться будет...

— Знаю я эту историю, -холодно отрезал Огарков. — Вы же его сами спровоцировали на это. Любимов был на репетиции, а в этот момент он, как шаман, — ничего не видит, ничего не слышит — колдует. Тут к нему подходит ваш человек и предлагает срочно явиться в посольство. Разумеется, Любимов послал его куда надо и правильно сделал: зачем такая спешка и чрезвычайщина? А теперь вы дело ему шьете ...

В этот момент нас с Огарковым позвали в зал заседаний Политбюро. Там было всё так же и всё те же, как две недели назад. Только приглашенных  прибавилось. Они заняли практически все столы и стулья, стоящие вдоль стен. Докладывал столь важный вопрос первый заместитель министра иностранных дел Г.М. Корниенко. Его сообщение было кратким и заняло не больше двух минут. Однако ничего нового он не сообщил, а изложил первые три абзаца директив, которые и так лежали перед членами Политбюро.

Суть их: в Хельсинки предстоит острая борьба, как сформулировать повестку дня Стокгольмской конференции. США и НАТО будут выдвигать предложения направленные на раскрытие военной деятельности Советского Союза. А мы имеем в виду поставить в центр внимания заключение договора о неприменении силы между НАТО и ОВД. Но это не исключает постановку нами некоторых конкретных мер по укреплению доверия.

А венчало его выступление фраза, которая являлась как бы политическим стержнем всей линии поведения на предстоящий год.

— «Конференция в Стокгольме начнет свою работу сразу же вслед за размещением американских ракет средней дальности в Европе. А это значит, что она начнется под звон фанфар западной пропаганды о том, что никаких существенных изменений в отношениях Восток— Запад не происходит и свидетельство тому — созыв конференции. Здесь нужно держать ухо востро, и этот звон придется приглушать соответствующим образом».

Каким — нигде не уточнялось. Но тут же откликнулся министр обороны Устинов:

— Эту работу нужно начинать значительно раньше — с первых же дней подготовительной встречи в Хельсинки.

Никто возражать не стал. Тогда подал голос Секретарь ЦК Б.Н. Пономарев:

— Имеется ли в виду информировать соцстраны о нашей позиции? – вкрадчиво спросил он.

Это он спрашивал по каждому поводу, демонстрируя, что свято блюдет интересы союзников по Варшавскому договору. Корниенко четко ответил — да, социалистические страны будут информированы. На этом обсуждение директив на Политбюро закончилось.

Вот с такими указаниями я отправился в Хельсинки на Подготовительную встречу.

 

ТРУДНАЯ ДОРОГА В ХЕЛЬСИНКИ

А над Европой той осенью сгущались черные тучи. Конфликт из— за ракет средней дальности казался неизбежным. Москва начала громкую пропагандистскую кампанию, стараясь изо всех сил  показать Америке, всему миру и напуганной Европе, что Рейган — не тот президент, с кем Советский Союз может иметь дело.

Но в фокусе советской политики были не США, а ФРГ. В бундестаге в конце ноября должно cостояться голосование размещать или нет американские Першинги в Западной Германии. Удержать ФРГ от этого рокового шага — вот главная задача советской политики той осенью.

На этом мрачном фоне Конференция по мерам доверия трудно вписывалась в планы и замыслы советского руководства. Когда на встрече в Вене 16 октября 1983 года Геншер прервал долгий монолог Громыко о необходимости предотвратить размещение американских ракет в Европе и спросил, как Советский Союз относится к мерам доверия, советский министр поначалу даже несколько смешался, что с ним случалось крайне редко.

— Меры доверия, — начал рассуждать он, — обширная область, но в то же время весьма неопределенная с точки зрения объема конкретных шагов... Однако их нельзя рассматривать в отрыве от международного развития. Внешняя политика отдельных государств оказывает непосредственное воздействие на объем и характер возможных мер доверия.

И потом,как бы спохватившись, добавил: сама по себе тема доверия заслуживает внимания. Кто может возражать против упрочения доверия? Если бы между странами Варшавского Договора и НАТО был заключен договор о неприменении военной силы, то это, конечно, имело бы огромное значение для Европы, да и не только для нее.

В общем, совсем некстати была эта Подготовительная встреча в Хельсинки, на которой в течение ограниченного срока — трех недель — предстояло выработать повестку дня и другие организационные условия работы Стокгольмской конференции.

Сами по себе эти вопросы выеденного яйца не стоили. И решить их можно было за несколько дней, если, конечно, к этому есть желание. Но все дело в том, что их решение накладывалось на обвальное ухудшение обстановки в Европе. На Западе опасались, что Советский Союз использует Подготовительную встречу, чтобы устроить скандал перед размещением американских Першингов в Европе и подвесить созыв Конференции по разоружению в Стокгольме, создав еще одну болевую точку для давления на позиции НАТО. И основания к таким опасениям были весьма серьезные.

Пункт 1 утвержденных на Политбюро 13 октября директив для советской делегации строго предписывал:

«С учетом развития обстановки в Европе в связи с намечаемым размещением там американских ракет средней дальности в твердой форме высказываться в том плане, что такие действия США и стран НАТО, их стремление сломать к своей выгоде существующий в европейской зоне баланс по ядерным средствам средней дальности идут вразрез с задачами укрепления доверия и безопасности на европейском континенте и могут осложнить разработку соответствующих мер на конференции».

Казалось бы, ясно? Ничего подобного. Этот пункт директив можно было исполнять по крайней мере в двух жанрах.

Жанр первый, — просто отметиться, произнеся нечто близкое к этому во вступительном заявлении, и сообщить в Москву, что делегация твердо проводит заданную линию, а пока суд да дело — начать выработку повестки дня.

Жанр второй, — долбить изо дня в день, из заседания в заседание эту фразу, приводя красочные сообщения из газет, как народы Европы борются против ненавистных американских ракет. США и их союзники, естественно, промолчать не смогут и тоже бросятся в бой. Тут и начнется свалка, и тогда будет уже не до повестки дня. Тем более, что можно постоянно подчеркивать: о каком доверии хотят говорить господа из НАТО, когда размещают ракеты, нацеленные на советскую землю.

В общем, если бы Андропов или Громыко дали, пусть даже в устной форме, такое указание, то повернуть Хельсинкскую встречу в это русло не составило бы труда. Поэтому я решил посоветоваться с корифеем европейского процесса, зам министра А.Г. Ковалевым. В те времена Анатолий Гаврилович проводил в своем кабинете на 7 этаже в здании на Смоленской площади дни и ночи. Он все больше замыкался в себя, избегал человеческого общения — даже в привилегированный буфет на том же этаже не ходил: обед ему приносили в кабинет. Слушал меня молча и только криво улыбался — ведь это он был автором этих загадочных директив. Потом сказал:

— Вам не нужно будировать этот вопрос — можете вызвать на себя лавину. Поезжайте в Хельсинки, и оттуда показывайте, что Стокгольмская конференция — это наше детище. Несмотря на всю сложность международной обстановки, она является первым шагом в осуществлении хельсинкского Заключительного акта. По этой причине американцы идут в Стокгольм с неохотой, боятся достижения там прогресса. А европейцы обеспокоены поведением США, и поэтому им нужна Стокгольмская конференция. Не только нейтралы, но и западноевропейцы тяготеют к нашей позиции. Однако всё портят американцы.

Перед отъездом в Хельсинки я пришел к Громыко за последними инструкциями. Это было 21 октября 1983 года. Министр был в плохом настроении. Все эти дни на самом верху шла мучительная дискуссия, как быть, если американцы действительно начнут развертывать свои Першинги. По соседской линии беспрестанно шла информация, что они появятся в Европе в середине ноября. Поэтому на Политбюро было принято решение объявить в качестве упреждающей акции о подготовке к размещению оперативно— тактических ракет с ядерными боеголовками на территории Германии и Чехословакии.[21] Такое заявление было опубликовано 23 октября 1983 года.

Дела в Афганистане также шли из рук вон плохо. А тут еще, как назло, на далеком острове Гренада в Карибском море произошла очередная «марксистско— ленинская революция», как ее изображал Международный отдел ЦК, или, попросту говоря, военный переворот под революционными лозунгами. Президент Морис Бишоп и его сторонники были жестоко расстреляны из крупнокалиберного пулемета. Ежу было ясно, что Рейган это просто так не оставит и грядет американская интервенция. А что тогда делать нам?

Андрей Андреевич был немногословен:

— В связи с размещением американских ракет в Европе вам нужно всячески показывать, что мы, мол, рассердились, и вести себя соответственно.

Как соответственно, Громыко не сказал, а я, памятуя наказ Ковалева «не вызывать лавину», расспрашивать его не стал.

— В Стокгольме, — продолжал мрачно выговаривать министр, — США и НАТО будут ставить вопрос о расширительном толковании вопросов о зоне действия мер доверия, посылки наблюдателей и осуществлении контроля. Тут нужна внутренняя строгость, чтобы не истолковали нашу позицию с ущербом для нас — не восприняли как намек, что мы можем пойти на это. Если не ясен вопрос, лучше не отвечать совсем, чтобы потом не пришлось исправлять.

Министра явно беспокоили не меры доверия, а предстоящее размещение американских ракет. И к Стокгольмской конференции у него отношение было кислое.

— Конечно, важно, чтобы было продвижение по мерам доверия. Мы же сами предложили созвать эту конференцию, но, судя по всему, толку от нее ждать не приходится. И все же приглядывайтесь к позиции нейтралов —  может и появится какая задумка.

Вот и все.

 

ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ КАРДЕБАЛЕТ

23 октября 1983 года советская делегация приехала в Хельсинки. И тут как из рога изобилия посыпались события, одно хуже другого.

В тот же вечер радио сообщило, что пятитонный грузовик пробил заграждение у ворот американских казарм, неподалеку от международного аэропорта в Бейруте, и шофер — камикадзе взорвал себя и огромную машину, начиненную 300 килограммами взрывчатки. Погибло 239 морских пехотинцев. Подозрение падало на мусульман — шиитов, действовавших с ливанской территории, контролируемой Сирией. На следующий день появились сообщения, что Вашингтон готовит воздушное нападение на базы иранских и ливанских боевиков около Бейрута и в Баальбеке. Под ударом может оказаться и Сирия.

Однако удар был нанесен в другом месте. 25 октября как раз в день открытия хельсинкской встречи американские войска начали вторжение на Гренаду. Мятежные революционеры сопротивления им не оказали. А население, вроде бы, даже приветствовало американских солдат. Но советская печать, естественно, подняла шум. Генеральная Ассамблея ООН 108 голосами против 9 осудила эту акцию США. Однако Рейган проигнорировал это решение ООН:

— Оно нисколько не испортило мне аппетита во время завтрака, — с простодушной улыбкой сказал он. А его пресс — секретарь пояснил: на завтрак президент обычно съедает одно варёное яйцо, фрукты и жареный хлебец.

На следующий день Андропов выступил с заявлением. Правда, о Гренаде в нем не было ни слова. Он снова говорил об опасных последствиях для мира в связи с намечаемым размещением американских Першингов и предлагал новый компромисс: Советский Союз сократит число ракет СС— 20 в Европе до 140 носителей, а США не будут размещать там свои ракеты средней дальности.[22] Эгон Бар сказал по этому поводу, что если бы такое заявление было сделано Л.И. Брежневым в 1979 г., то не было бы и «двойного решения» НАТО.
В противном случае, — угрожал Андропов, — гонка вооружений и уход Советского Союза с переговоров в Женеве. Стокгольмскую конференцию он не упоминал.

Вот на таком мрачном фоне начиналась Подготовительная встреча в Хельсинки. В этой ситуации я решил встретиться и пощупать, как намерен действовать мой американский коллега посол Джим Гудби. Это был опытный дипломат, который, как говорится, собаку съел и в разоружении, и в европейских делах — был заместителем главы американской делегации на переговорах ОСВ — 2, помощником заместителя госсекретаря по европейским делам и послом США в Финляндии.

Время терять было нельзя. От того, какой тон будет задан на первом пленарном заседании, во многом будет зависеть весь ход трехнедельной встречи. Мне не хотелось, чтобы она превратилась в своего рода средневековое ристалище, где советский и американский представители сражаются друг с другом на потеху 33-х других участников конференции. Стоит только начать в таком духе — потом уже остановиться будет трудно. Весь трехлетний опыт Мадридской конференции тому свидетельство.

Но вот незадача. Мы с Гудби не были знакомы, а в те времена встречи советских и американских послов проходили по сложному византийскому ритуалу. Особенно первая — все ждали, кто кому нанесет визит первым. Можно было спокойно ехать к английскому, французскому, шведскому, испанскому послам, но не к американскому. Это почему— то считалось потерей престижа, уроном интересам государства. По тем же причинам американские послы не ездили к нам.

Для того, чтобы свести их, какой— нибудь западный, а еще лучше — нейтральный посол устраивал ужин или прием, на который приглашал своих советского и американского коллег. Там они знакомились и договаривались о способах дальнейшего общения. Чаще всего их последующая встреча проходила в каком — нибудь нейтральном месте — в ресторане или помещении, где проходит конференция. И только потом они начинали ходить друг к другу в гости.

Размышляя над всем этим еще в поезде на пути в Хельсинки, я вспомнил байку, которую любил рассказывать в своем окружении Хрущев:

— Встречаются на улице два генерала в одном звании. Ну, скажем, оба генерал— майоры, оба командуют дивизией. Как узнать, кто из них умнее?

Наступала тишина, и довольный Хрущев говорил:

— Тот, кто первым честь отдаст!

Я рассказал эту историю своим членам делегации и сообщил, что намерен по приезде позвонить Гудби и договориться с ним о встрече один на один в нашем или американском посольстве. Это значения не имеет.

На следующий день, это было 24 октября, я приехал к нему в посольство США в Хельсинки. Встретил меня невысокий человек средних лет с чуть вьющимися волосами, ироничной полуусмешкой и внимательным взглядом, который прикрывали большие очки. Это был мой американский партнер посол Джеймс Гудби. Выглядел он скорее как учёный, а не прожжённый дипломат.

Разговор начался не с мер доверия. Мы оба, хотя и в разное время, работали в Женеве в делегациях по ограничению стратегических вооружений. Поэтому вспомнили знакомых, поговорили о нынешнем невеселом положении дел на переговорах. Вроде бы невзначай, Гудби поинтересовался, не намерен ли я завтра на пленарном заседании говорить о ракетах средней дальности. Я ответил ему фразой из директив, которую тщательно выписал для завтрашней речи. Смысл ее сводился к тому, что размещение американских ракет идет вразрез с укреплением доверия и может осложнить их разработку в Стокгольме.

Гудби помрачнел. Но я сказал, что не намерен развивать эту тему в дальнейшем, если, разумеется, не случится что— либо экстраординарное. С тех пор мы, не сговариваясь, предупреждали друг друга, если собирались делать какое — либо заявление по поводу действий или политики своих стран. Оба были убеждены, что установление доверия между государствами должно начинаться с доверия друг к другу их представителей.

Короче говоря, в ходе той встречи, вопреки протокольным обычаям продолжавшейся более полутора часов, мы условились, что переговоры в Хельсинки должны носить сугубо технический характер и потому нужно по возможности избежать привнесения в них политических проблем. А чтобы уйти от полемики — сократить до минимума число пленарных заседаний, скажем, один раз в неделю, и вести переговоры в основном в рабочих группах, больше встречаться в кулуарах и там в неофициальных беседах искать развязки. Таким путем, избегая политических дискуссий, нужно попытаться договориться о повестке дня и других организационных условиях Стокгольмской конференции в отведенный нам срок — три недели.

Провести это взаимопонимание через свои группы стран — НАТО и Варшавского Договора (ОВД) — труда не составляло, хотя мы старались не афишировать нашу договоренность.

В общем, открытие Хельсинкской встречи в огромном дворце «Финляндия» прошло спокойно и даже благопристойно. С приветствием выступил министр иностранных дел П. Вяюрюнен. Потом начались речи, где излагались позиции. Но обошлось без острой полемики. Как писала финская газета «Ууси Суоми», «главные представители двух великих держав, приехавшие в Хельсинки, подтвердили, что их основная цель — сосредоточиться на технических вопросах. В то же время они подозревают, что

противоположная сторона намерена поднимать политические проблемы и заниматься пропагандой».

Что ж, это была весьма точная характеристика хельсинкского гамбита. Но уже через два дня весьма чётко обозначилось противостояние по повестке дня Стокгольмской конференции. США и НАТО хотели зафиксировать в ней приоритетные для себя вопросы — транспарентность и обмен информацией. А Советский Союз и социалистические страны добивались включения так называемых политических мер доверия.

Но уже из первых бесед с Гудби и другими западными представителями мы почувствовали, что в конечном итоге проблем тут не будет. Запад пойдет на широкую формулировку, повторяющую мадридский мандат. Наши директивы также предусматривали такую возможность.

Поэтому здесь предстояло разыграть классический дебют СБСЕ: оба блока выдвигают крайние, неприемлемые позиции, потом, как бы замирают в противостоянии, и дают возможность нейтралам выступить с компромиссным предложением. После двух или трех попыток последует соглашение.

Дальше все разыгрывалось как по нотам. Польша и Франция внесли предложения двух противостоящих военных блоков — ОВД и НАТО. На пленарных заседаниях, как и положено, их представители обругали друг друга. Советская делегация расценила, например, предложение НАТО как попытку «протащить» в повестку дня конференции свои шпионские предложения. Натовские делегации называли в свою очередь предложения социалистических стран «упражнениями в пропаганде». Все это, однако, полностью соответствовало заведенному порядку вещей.

Теперь слово было за нейтралами. Все знали, что в кулуарах два посла — Курт Лидгард от Швеции и Матти Кахилуото от Финляндии — готовят компромиссный документ. И они внесли его 3 ноября. Делегации обоих блоков тут же удалились на совещание.

Но тут мы видимо поспешили. Польский представитель А. Товпик уговорил нас поддержать проект нейтралов хотя бы в принципе. Однако уже через несколько часов это решение стало известно в группе НАТО. И если раньше там были колебания, то теперь натовцы решили не давать на него согласия.

Это был один из классических приемов дипломатии Холодной войны. Раз Советский Союз «за» — значит НАТО должно быть «против» или, по крайней мере, не спешить соглашаться с документом, если даже он и подходит, а попробовать выторговать еще хоть что — нибудь, тем более что время для этого есть.

Поэтому нейтралам пришлось начинать всё с начала. Однако тут не обошлось без большой политики. По залам дворца Финляндии пополз зловещий слух: с начала ноября, то есть параллельно с переговорами в Хельсинки, американцы и НАТО проводят необычайно широкомасштабные манёвры, на которых отрабатывают применение ядерного оружия. Даже название этих учений упоминалось — «Эйбл Арчер».

Особенно суетились представители ГДР и Польши. Трагическим шёпотом они сообщали, что идёт подготовка к внезапному нападению и сейчас НАТО проигрывает нанесение ядерных ударов по десяткам тысяч ядерных объектов на территории Советского Союза и стран Варшавского договора.

Это было наше первое знакомство с военными манёврами, которыми потом придётся вплотную заниматься на конференции. Причём слухи  полностью соответствовали тому, о чём неоднократно публично предупреждали Андропов и другие советские руководители — администрация Рейгана взяла курс на подготовку к ядерной войне. Однако наши военные в делегации, когда мы поставили перед ними вопрос, что происходит на этих манёврах, просто пожимали плечами:

— Манёвры Эйбл Арчер проходят ежегодно и там действительно симулируется отдача приказов об использовании ядерного оружия, проверяется система связи и передачи этих приказов. Так что ничего неожиданного тут нет. А о нынешних учения им ничего неизвестно.

Из Москвы тоже никаких сигналов не поступало. Поэтому мы решили не драматизировать ситуацию, а вернуться к согласованию повестки дня, но сконцентрировать внимание на предлагаемых Советским Союзом мерах — неприменении силы и неприменении первыми ядерного оружия.[23] Позднее мне удалось установить, что 2 — 11 ноября США и НАТО действительно проводили секретные манёвры Эйбл Арчер (Able Archer) для проверки систем связи и исполнения команд о применении ядерного оружия в случае войны. На них не происходило передвижения войск или перемещения ядерного оружия. План Пентагона СИОП (SIOP), подписанный Рейганом, предусматривал нанесение ядерных ударов по 50 000 целям в Советском Союзе и странах Варшавского договора, включая 25 000 военных объектов, 15000 промышленно — индустриальных объектов и 5 000 объектов, связанных с размещением советского руководства. (Desmond Ball and Robert C. Toth, Revising the SIOP, International Security, Spring 1990; Don  Oberdorfer, From the Cold War to a New Era, The John Hopkins University Press, London and Baltimore, 1998 p. 65. 

* * *

Итак, первая попытка нейтралов выйти на компромисс сорвалась. В этом не было никакой трагедии. Просто нужно было начинать новый круг консультаций и после недолгих дискуссий было решено образовать неформальную группу — «кофейный клуб», в котором участвовал бы тот, кто хочет. Этим клубом заправлял энергичный и изобретательный посол Австрии Вольфганг Торовски.

«Кофейный клуб» заседал три дня: 7, 8 и 9 ноября. И хотя жаркие споры не утихали там ни на минуту, было видно, что дело идет. Министр иностранных дел ФРГ Геншер, находившийся в эти дни в Финляндии, заявил, что Хельсинкская встреча проходит в «вызывающе удовлетворительной деловой атмосфере» и продвигалась до сих пор в деловом темпе.

Во второй половине дня 9 ноября «кофейный клуб» Торовского вплотную приблизился к решению своей задачи. Заключительный документ был практически готов. Но последнюю точку Торовский поставить не решался — а вдруг натовцы или соцстраны взбрыкнут в последний момент.

Вечером мы встретились с Джимом Гудби и прошлись по документу нейтралов. Согласие как будто бы было полным.

— Без фокусов? — спросил я его.

— Все будет о кей, — заверил он меня.

В тот же вечер я на всякий случай перепроверил позицию НАТО у послов Франции и ФРГ. Все сходилось — осечки вроде бы не должно быть. Я позвонил Торовскому и рассказал о достигнутой договоренности. Он сообщил мне, что группа НАТО уже дала согласие.

На следующий день 10 ноября на встрече «кофейного клуба» делегации Австрии, Финляндии, Сан — Марино, Швеции и Швейцарии распространили новый итоговый документ нейтралов. На этот раз натовские делегации отнеслись к нему положительно. Польша, выступая от стран Варшавского Договора, назвала этот документ «хорошей основой» для продолжения работы. Только мальтиец отказывался принять компромиссную формулировку по вкладу средиземноморских стран. Потребовались еще сутки, чтобы уломать его, немного изменив первоначальный текст.

* * *

Вечером 11 ноября началось последнее пленарное заседание. Делегации смотрели друг на друга настороженно и с подозрением — не выкинет ли кто — нибудь под занавес какой — либо номер. Но все обошлось. Только Гудби сказал, что не может пока дать окончательного согласия, так как послал итоговый документ на одобрение в Вашингтон. Но в этом не было никакой крамолы. Многие делегации находились в таком же положении, хотя и промолчали.

Председатель ударил молотком по столу и объявил документ принятым пока в предварительном порядке, если до понедельника какая— либо делегация не внесет поправки. Министр иностранных дел Финляндии Вяюрюнен заявил, что хельсинкская Подготовительная встреча прошла успешно — все делегации проявили склонность к компромиссу. Для работы Стокгольмской конференции теперь созданы благоприятные предпосылки. А «Хельсинки Саномат» назвала итоги встречи «редким исключением в цепи мрачных международных событий этой осени».

Советская делегация сообщила в Москву об очередной победе.

«Повестка дня, расписание работы и другие организационные условия первого этапа Конференции обеспечивают необходимые возможности для проведения позиции Советского Союза, для деловой, конструктивной работы Конференции. Эти решения подготовительной встречи были достигнуты вопреки попыткам США и некоторых их союзников протащить в том или ином виде положения, которые предопределили бы заранее включение в повестку дня конференции таких вопросов, обсуждение которых было бы направлено на раскрытие военной деятельности государств, которая отнюдь не вызывается интересами военной опасности в Европе.»

Все сказанное здесь было истинной правдой. Я не читал отчетов моих западных коллег об итогах хельсинкской встречи, но думаю, что они могли написать нечто подобное. С той лишь разницей, что успех встречи там приписывался бы усилиям западных стран и указывалось бы, что Советскому Союзу не удалось протащить в повестку дня Конференции положения, которые предопределили бы обсуждение интересующих его вопросов. И они тоже были бы правы.

В том и состояло искусство дипломатии тех лет, чтобы находить такие формулировки, которые позволяли каждой стороне утверждать, что именно их предложения отвечают принятой повестке дня, а предложения противной стороны никак в нее не вписываются. Это нужно было и для пропаганды, и для отчёта собственному руководству. Образцом такого дипломатического творчества является принятая в Хельсинки повестка дня.

Попробуйте, к примеру, найти какой— либо смысл в таком ее пункте:

«Внесение предложений государствами — участниками, обсуждение и принятие набора взаимодополняющих мер по укреплению доверия и безопасности в соответствии с положениями Итогового документа мадридской встречи...»

Не найдете. Попросту говоря, это не что иное, как отсылка к мандату, принятому на Мадридской встрече ОБСЕ. В мадридском же документе на сей счёт говорится:

«Цель Конференции... заключается в поэтапном осуществлении новых, эффективных и конкретных действий, направленных на развитие прогресса в укреплении доверия и безопасности и в достижении разоружения, с тем чтобы претворять в жизнь и выразить обязанность государств воздерживаться от применения силы или угрозы силой в отношениях друг с другом.»

Но будем откровенны хотя бы много лет спустя: такие рамки могут при желании оказаться достаточно широкими, чтобы обосновать необходимость принятия практически любого предложения — будь то советского или американского. Все они без труда могут изображаться отвечающими такой поставленной цели. В то же время эти же рамки можно трактовать и достаточно узко, утверждая, что предложения противной стороны не новы, не конкретны, не эффективны, не направлены на уменьшение опасности военного противостояния и т.д. Все зависит от полета фантазии, изобретательности и ораторского искусства.

Ну а в чём здесь смысл по существу дела? Зачем весь этот сложный процесс переговоров, который в конечном счёте фиксирует, что каждая сторона осталась при своём? Что это — сложный дипломатический балет с выкрутасами и пустая трата времени?

Не совсем. Хотя стороны продолжают оставаться на своих прежних позициях, они выразили согласие продолжать переговоры, а значит, видимо, будут готовы искать компромисс. В общем, сделан первый шаг. Но, как учил Громыко: раз они сделали первый шаг, то сделают и второй и третий — надо только давить. Так же рассуждали американцы, натовцы и нейтралы. Таковы суровые законы переговоров будь — то дипломатических или в бизнесе. Предстоит нещадная торговля со взаимными уступками, как на простом базаре. Но, главное, стороны по— видимому готовы к этому. Начало положено. Вроде бы.

 

ПРОСКОЧИЛИ

Наступил понедельник 14 ноября. Ни одна делегация не потребовала созыва заседания и внесения поправок в согласованный накануне документ. Таким образом, он был принят окончательно.

Мы вздохнули с облегчением. Не только потому, что дело было сделано. Но и потому, что над переговорами постоянно нависала угроза размещения американских ракет в Европе. Что тогда будет с Хельсинкской встречей? Не получим ли мы в одночасье указания уйти с переговоров и покинуть финскую столицу?

В заявлении Андропова 26 октября содержалось недвусмысленное предупреждение: в случае размещения американских ракет Советский Союз уйдет с переговоров в Женеве. Я знал, что обе делегации — Квицинского на переговорах по ОЯВЕ и Карпова на ОСВ — имеют на сей счет четкие указания. А как в отношении наших переговоров в Хельсинки и Стокгольме?

В директивах советской делегации на этот счет ничего не говорилось. Но в Москве перед отъездом в Хельсинки такая перспектива горячо обсуждалась. В Минобороны и Международном отделе ЦК были весьма сильны настроения поступить именно так. Да и в МИДе немало горячих голов считали, что «раз погром, так погром — покажем американцам кузькину мать».

Громыко удалось вывести тогда Стокгольмскую конференцию из черного списка ответных мер. Его основной довод сводился к тому, что, уходя из Женевы, где идут двусторонние переговоры, мы наносим удар по американцам. А уход из Стокгольма — это уже удар и по нейтральным странам, и тем союзникам США, которые связывают с разработкой мер доверия надежду на общее улучшение обстановки в Европе. Такими действиями мы будем подталкивать их в объятия США, а сами окажемся в изоляции. Нужно показывать, что мы готовы вести переговоры о безопасности в Европе, но не с Америкой.

Все это было хорошо сказано. Но на твердость позиции министра надеяться не приходилось. Он не станет возражать, если Устинов и Андропов решат, что надо уходить из Хельсинки или Стокгольма.

Поэтому каждое утро мы с трепетом разворачивали газеты и первым делом смотрели, не началось ли размещение американских ракет. Пока обходилось. Но напряженность росла. Из разрозненных сообщений, как из мозаики, складывалась картина, что оно может начаться со дня на день. Об этом сообщали в центр и «соседи» — дальние и ближние: американские ракеты, очевидно, появятся в Европе в середине ноября.

Неожиданно 29 октября в газетах появилось сообщение, что руководитель советской делегации на венских переговорах по сокращению обычных вооружений в Центральной Европе В.В. Михайлов заявил: размещение американских ракет может пагубно сказаться на этих переговорах. Что это — нервы сдали? Или он получил такие указания? Мы хорошо знали Михайлова как серьезного и осторожного дипломата. Значит, получил указания.

Мы посовещались в делегации и решили промолчать. Однако в Москву направили сообщение, что активно разъясняем на конференции пагубность политики стран НАТО.

Думаю, теперь понятно, почему мы вздохнули с облегчением, когда в понедельник 14 ноября Заключительный документ был принят и хельсинкская Подготовительная встреча завершилась без инцидентов. Мы успели проскочить перед захлопывающейся дверью. Опоздай мы на несколько часов — и судьба Стокгольмской конференции могла бы сложиться совсем по— иному.

Дело в том, что в тот же день — 14 ноября огромный транспортный самолет Гелакси ВВС США, пробив пуховое одеяло низких серых облаков, плотно окутавших Англию, грузно опустился на военной базе Гринэм — Коммон. Он привез в Европу первую партию пусковых установок крылатых ракет Томогавк. Правда, пока без ядерных боеголовок. Сотни женщин, проводивших антиядерные пикеты в палаточных городках вокруг этой базы, рыдали, размахивая кулаками, и кричали:

— Они здесь!

— Черт возьми, они здесь!

На следующий день об этом трубили все газеты, и министр обороны Англии Хезельтайн официально подтвердил: Да, американские ракеты прибыли. Через полчаса после появления этого сообщения Квицинский направил своим американским коллегам в Женеве прощальные подарки.

Но не уехал... Умный и острый на язык и поступки Квицинский ждал исхода голосования в бундестаге по евроракетам. Надежда еще была. На съезде СДПГ 19 ноября депутаты высказались за то, чтобы отложить развертывание американских ракет. Однако три дня спустя в Бонне Бундестаг 286— ю голосами «за» против 226 проголосовал за двойное решение НАТО. Путь Першингам в Западную Германию, против чего так упорно боролся Советский Союз, был открыт.

23 ноября после 20 — минутной перебранки советская делегация покинула женевские переговоры по ракетам средней дальности. Квицинский заявил, что прерывает нынешний раунд, встал и ушёл в окружении советников. Демонстранты на улице пробовали остановить его и кричали: «Продолжай переговоры!» Но он шёл, не обращая на них внимания. Тогда они стали бросаться под колёса машин отъезжающей делегации. Полиция бросилась на демонстрантов. Кого— то сбили с ног и он в кровь расшиб голову. В общем, шум был на весь мир.

Обстановка на переговорах по ограничению стратегических вооружений (ОСВ) в Женеве была не лучше. Дискуссия между главами советской и американской делегаций, проходившая 1 декабря в советском представительстве, напоминала скорее базарную ругань. Причём вели её весьма сдержанные и опытные дипломаты — советский посол Виктор Карпов и американский посол, он же генерал, Эдвард Рауни. Они обвиняли друг друга в риторике:

Карпов: Вы, г— н посол, меня просто не слушаете. Я даже не знаю, есть ли смысл продолжать этот разговор.

Рауни: Г— н посол, прошу Вас, не надо меня учить, как говорить и что говорить.

Такое в дипломатии редко случалось.

5 декабря начальник Генеральной штаба Огарков сделал заявление на пресс— конференции, что переговоры ОСВ в Женеве ожидает та же судьба, что и переговоры по ракетам средней дальности. Маршал немного ошибся. Перед рождественскими праздниками глава советской делегации Карпов просто отказался фиксировать дату возобновления переговоров по ОСВ. А в Москву он доложил:

 «Американская сторона ни в чём не отошла от своей однобокой позиции, направленной на обеспечение для США очевидных военных преимуществ путём коренной ломки структуры советского стратегического потенциала, и в первую очередь наших тяжёлых МБР. При всём этом явно в расчёте на то, чтобы сделать свою позицию на переговорах по ОСВ дымовой завесой для готовящегося размещения американских ракет в Европе, делегация США пытается изобразить дело таким образом, будто она готова к продвижению в направлении достижения взаимоприемлемого решения вопросов, касающихся стратегических вооружений».

Таким образом, продолжение переговоров в Женеве повисло в воздухе. Тоже случилось и с венскими переговорами о сокращении вооружений в Центральной Европе. Из всех переговорных форумов остался только Стокгольм, где, как в насмешку, должны были обсуждаться меры доверия.

 

НЕЙТРАЛИТЕТ С ПРИСЕДАНИЕМ

Вернувшись в Москву, я сразу доложил Громыко об итогах переговоров в Хельсинки. При этом присутствовали его заместители Г.М. Корниенко и А.Г. Ковалев[24] Это было 21 ноября 1983 года.
. Суть моего сообщения сводилась к следующему.

1. Принята повестка дня и другие организационные условия проведения конференции в Стокгольме, разработанные на основе соответствующих положений мадридского совещания.

2. США и Запад в целом вели себя сдержанно. В то же время в их позиции проглядывали два основных направления — принизить значение Стокгольмской конференции и навязать ей свою повестку дня. Складывается впечатление, что они боятся, как бы вопросы военной разрядки не вышли на первый план в европейском процессе и не оттеснили на второй план их курс на приоритетное обеспечение прав человека.

Однако внутри НАТО нет полного единства. США против того, чтобы в Стокгольме были приняты какие— либо значимые решения. А Франция и ФРГ — за это. Нейтралы и некоторые западные страны возлагают на конференцию определенные надежды. Логика их рассуждений такова: Женева и Вена перекрыты, поэтому единственным проточным каналом может оказаться Стокгольм. Они, при определённых условиях, могут стать нашими партнёрами на конференции.

3. Все кроме американцев — за открытие конференции на уровне министров иностранных дел.

Поскольку переговоры в Стокгольме начинались уже в середине января, и нужно было срочно браться за подготовку директив, я изложил также основные наметки нашей будущей позиции. Главная идея состояла в сочетании политических и военных мер доверия. В ходе первого раунда надо выявить, какие из этих мер реально осуществимы, создать рабочие группы и приступить к разработке соглашения.

Мне очень хотелось, чтобы министр подробно высказал свои мысли о нашей будущей позиции в Стокгольме. Это позволило бы нам иметь хоть какой— то ориентир при выработке директив. Но его, по— видимому, обуревали совсем другие заботы.

— Не очень — то нам выгодно открытие конференции на уровне министров, так как придется ударить американцев по макушке, а это создаст трудности для осуществления задач конференции. У нас пока зреет отрицательное отношение к участию министров. Дальше будет видно.

Главная задача, — продолжал Громыко,— это подготовка к Стокгольмской конференции и выработка принципиальной линии. Сдавать позиции нам нельзя ни в коем случае. Американские ракеты размещаются в 6— 7 минутах подлетного времени до целей на советской территории. В этих условиях надо сообразоваться, на что мы можем пойти по мерам доверия и безопасности

В общем, в Стокгольм ехать министр не хотел. А на моё предложение поработать с нейтралами отреагировал кисло:

— На нейтралов не надейтесь. Нашими партнёрами они едва — ли станут. На Стокгольмской конференции лидером у них явно претендует быть Швеция. Она страна -хозяйка, ей и карты в руки. По многим острым международным проблемам она выступает с позиций, которые вроде бы близки нашей — неприменение силы, неприменение первыми ядерного оружия, создание безъядерной зоны в Центральной Европе и другие. Но не следует ожидать, что шведы, да и другие нейтралы поддержат эти наши предложения на конференции.

Вообще нужно иметь ввиду, что шведский нейтралитет — это нейтралитет с приседанием. Во время Второй мировой войны перед гитлеровской Германией, а сегодня — перед империалистами США. Формально юридически — да, Швеция нейтральна. Но по своим симпатиям, идеологии она страна антикоммунистичекой, пронатовской ориентации. Хотя, разумеется, в отдельных случаях она может критиковать США за агрессию во Вьетнаме или даже сочувствовать народной революции в Никарагуа.

Но вот по имеющейся у нас информации этой весной Стокгольм тайно посетил шеф американского ЦРУ Уильям Кейси. Он активно встречался не только со своими шведскими коллегами, но и с высокопоставленными сотрудниками министерства обороны и... даже долго разговаривал по телефону с премьер — министром Пальме.

Тут Громыко замолчал и внимательно оглядел присутствующих, видимо для того, чтобы подчеркнуть значимость сказанного.

— Что хотел от нейтральной Швеции шеф американской разведки? — продолжал Громыко.

Во— первых, перекрыть экспорт современных технологий через шведские фирмы в Советский Союз и другие социалистические страны.

Во— вторых, обеспечить тайную переброску американских финансов и другой помощи через шведские порты в Гданьск для подпольного, антикоммунистического движения «Солидарность».

И шведы согласились. Но если в первом случае ещё можно говорить, что тут сыграли соображения экономической выгоды, обещанной американцами, то во втором проявило себя истинное лицо шведского нейтралитета. Причём в качестве платы за это пособничество Кейси обещал снабжать шведов информацией о вторжении наших подлодок в шведские территориальные воды. Можно только представить какую липу будут подсовывать им американцы! Так что, молодые люди, не стройте иллюзий в отношении того, что шведы и нейтралы вообще могут стать нашими партнёрами на переговорах. Хотя вам нужно стараться использовать на полную катушку их расхождения с натовским лагерем.    

 

СЮРПРИЗЫ УСТИНОВА

Мои хождения по высоким кабинетам в ЦК, министерстве обороны и МИДе показали: все помыслы начальства заняты Першингами, а о Стокгольме с его мерами доверия никто и слышать не хочет. И главная тема — ответные меры.

Надо отдать должное, — «большая тройка» (Андропов, Устинов и Громыко), вершившая в те годы политику Советского Союза, появлением Першингов обескуражена не была — оно легко просчитывалось. В ЦК и минобороне состоялась серия совещаний, на которых была выработана программа так называемых «адекватных ответных мер». И разногласий тогда в советском руководстве не было, и быть не могло.

24 ноября 1983 года Андропов грозно заявил: Советский Союз и его союзники не позволят США и НАТО «сломать существующее примерное равновесие сил в Европе». На любую попытку сделать это они сумеют дать надлежащий ответ. И эти ответные меры Андроповым были названы:

1. Отмена моратория на развертывание советских средних ракет в западной части Советского Союза;

2. Размещение на территории Чехословакии и ГДР несколько десятков пусковых установок оперативно — тактических ракет Темп— С;

3. Размещение баллистических ракет с ядерным оружием на кораблях  и подводных лодках, которые будут продвинуты к берегам Америки в количествах соизмеримых с увеличением угрозы для Советского Союза.[25] Правда, 25 ноября 1983.
Эту меру маршал Огарков прокомментировал так:

«Развёртываемые в океанских районах и морях советские средства, имеющие ввиду территорию самих США, будут не менее эффективны, чем американские средства, размещаемые в Европе, и по досягаемости, и по мощи, и, что особенно важно, по их подлётному времени».[26] Правда, 6 декабря 1983.

А указания Устинова были ещё категоричней: в случае применения американцами ракет Першинг в Европе Советский Союз всей ядерной мощью ударит по США. Отсидеться за океаном им не удастся.

Но был и другой план ответных действий, на который однажды публично намекнул Устинов. 9 сентября 1983 года, он заявил, что СССР предпримет эффективные контрмеры в связи с размещением Першингов. «Эти меры, подчеркнул он, создадут ответную военную угрозу для территории США и стран, на территории которых будут развёрнуты американские ракеты, такую же, какую США создадут для Советского Союза и государств –участников Варшавского Договора».[27] Речь Д.Ф. Устинова на торжественном заседании в связи с 200— летием со времени основания Севастополя 9 сентября 1983 года. Правда, 10 сентября 1983.

 Но план этот не озвучивался. Он тщательно разрабатывался под личным патронажем министра обороны и хранился за семью печатями.

Ещё в 1979 году Устинов собрал у себя узкое совещание ведущих военачальников и поставил такой щекотливый вопрос: способны ли войска  ПВО обнаружить пуск Першинга— 2 не позднее двух— трёх минут после старта. Оказалось, что неспособны. РЛС дальнего обнаружения Дунай— 3У могли обнаружить Першинги только в секторе обзора, перекрывающего северную и центральную часть ФРГ. Но её южная часть этими средствами не контролировалась.

После недолгой дискуссии министр поставил задачу доработать эту систему так, чтобы она перекрывала всю территорию ФРГ. Это было сделано довольно быстро, и предметом особых забот стало западное направление, перекрываемое РЛС, расположенными в Скрунде, Барановичах и Мукачево.[28] См также Вотинцев Неизвестные войска исчезнувшей сверхдержавы. Военно— исторический журнал № 9 1983, стр. 34.

Одновременно Устинов поручил начальнику генштаба Н.В. Огаркову, главкому ПВО А.И. Колдунову  и первому заместителю главкома РВСН  Ю.А. Яшину принять действенные меры по прикрытию Москвы от нападения Першингов. Тогда считалось, что их главные цели будут находиться в столице и Подмосковье. Поэтому в 1979 году начались масштабные работы по созданию новой системы противоракетной обороны для защиты Москвы. Она должна была заменить находившийся на боевом дежурстве противоракетный комплекс А— 35М.

К середине 80-х такая система ПРО была развёрнута и имела два эшелона противоракет, размещавшихся в шахтных пусковых установках. В состав первого эшелона входили противоракеты дальнего действия для уничтожения боевых блоков, ещё не успевших войти в атмосферу. Ну а тем боеголовкам, которым всё же удастся прорваться в верхние слои атмосферы, пришлось бы встретиться с высокоскоростными противоракетами ближнего действия второго эшелона.

Эта новая система ПРО Москвы казалась военным надёжной и они гордились ей. Но Устинов брюзжал:

— Всё это только оборона, а наступающая сторона всегда  найдёт дыру в ней. Нам нужно тоже переходить в наступление.

Это наступление готовилось по нескольким направлениям. И прежде всего, — нейтрализовать угрозу, которую могли представлять Першинги.

23 ноября  1983 года по  представлению Устинова было принято решение о создании в кратчайшие сроки «подвижного грунтового ракетного комплекса «Скорость»(ПГРК). Он даже сам придумал это название — «Скорость», хотя его главному конструктору А.Д. Надирадзе оно не очень нравилось.

Но дело не в названии. В считанные минуты, буквально молниеносно ракеты, «Скорость» должны были накрыть места расположения Першингов, крылатых ракет и другие военные объекты НАТО. Для этого их нужно было скрытно разместить на территории Чехословакии и Восточной Германии.

После этого, доказывал министр, размещение Першингов в Европе потеряет всякий смысл, так как они будут находиться на своих базах под постоянной угрозой молниеносного уничтожения. А вывезти их незаметно и передислоцировать в другом месте американцы не смогут, поскольку все базы в Германии постоянно пикетируются борцами за мир. Тут предлагалось представить картину, как американские Першинги выезжают из ворот военной базы, а вокруг, тут как тут, борцы за мир с плакатами, пикетчики, журналисты..., как это было на английской базе Гринэм Коммон. Попробуй тут спрятаться или замаскироваться.

Но это были ещё, как говорится, цветочки. Главный сюрприз американцам готовился в противоположном углу земного шара.

 

КУБА НА ЧУКОТКЕ?

В феврале 1997 года газета Известия опубликовала статью под броским заголовком «Замороженная дивизия для вчерашней войны.» Журналисты  обнаружили, что в устье реки Анадырь на Чукотке стоит позабытая всеми 99 — я мотострелковая дивизия тайно переброшенная туда ещё в 1984 году. С тех пор она одиноко ожидает нападения «главного противника». Что она там делает и как она там оказалась?

На эти вопросы статья не даёт ответа. А жаль. До сих пор мало кому известно, что дивизия эта была переброшена на Чукотку для осуществления грандиозного стратегического плана, задуманного  Андроповым и Устиновым.

Нет, они не собирались «освобождать» Аляску. Замысел был совсем  другим. В 1983 — 1984 годах на рабочих совещаниях в ЦК, миноборне и МИДе, когда обсуждалась угроза со стороны Першингов, постоянно возникал вопрос — как сделать так, чтобы американцы на собственной шкуре, а не на шкуре своих союзников, почувствовали угрозу нацеленных на них ракет с ядерными боеголовками, которые в считанные минуты могут ударить по их военным объектам и городам? Конечно, есть стратегическое ядерное оружие. Но они нацелили на нас ещё и Першинги. А мы?

Так появился план скрытного размещения ракет Пионер на Чукотке. Говорят, что родился он в голове  Устинова, которому удалось склонить на свою сторону Андропова. Во всяком случае, он твёрдо поддержал этот план. И не малую роль в его появлении на свет сыграли воспоминания о славных деяниях Хрущёва. Ведь разместил же он ракеты на Кубе и показал американцам «Кузькину мать». Тогда им пришлось убрать свои Юпитеры из Турции. А мы, что -хуже? Устроим теперь американцам Кубу на Чукотке!

Была тут, правда, одна неувязка, на которую указывали трезвые головы. Радиус действия Пионера покрывал всю Аляску и северо— западную часть Канады, но большинство американских штатов не доставал.

Ну и что, отвечали эксперты. Хрущёвские ракеты  тоже покрывали только Флориду и часть юго— восточных штатов США. Но ведь сработала угроза. А у Пионера есть запас: если установить на нём одну боеголовку вместо трёх, соответственно переделав головную часть, то Пионеры смогут накрыть не только Аляску, но и Северную Дакоту, Минесоту и северную часть Калифорнии до Сан— Франциско. А там, как известно, около Сиэтла расположена важная стратегическая база атомных подводных лодок Бангор.

Большой упор при этом военные делали на то, что размещение Пионеров поставит под угрозу внезапного и молниеносного уничтожения  американскую систему предупреждения о ракетном нападении (СПРН), контролирующую северо— западное направление: радиолокационные посты Клир СПРН «Бимьюс» на Аляске, «Кобра Дейн» на острове Шемия, «Паркс» в штате Северная Дакота. А это откроет дорогу советским стратегическим ракетам для беспрепятственного удара по всей территории США. К этому добавлялось, что американцы испытывают затруднения  с обнаружением пусков баллистических ракет из высокоширотных арктических районов с помощью спутников космической системы «Имеюс», расположенных на геостационарной орбите.

Но в этом плане был и «дипломатический поворот», о котором вполголоса говорили военные, показывая глазами на потолок. Это был знак, что исходит идея с  самого верха – от Андропова и Устинова.

После того как Пионеры будут размещены на Чукотке, их вскоре несомненно засекут американцы из космоса или шпионы помогут. Начнётся международный кризис, который заставит весь мир изрядно поволноваться. Тут уже придётся поработать дипломатам. Но в конце концов всё закончится очередной победой дела мира во всём мире: США уберут из Западной Европы свои Першинг— 2 и крылатые ракеты, а Советский Союз уберёт из Восточной Европы ракеты Скорость и Пионеры из Чукотки. Но основная группировка советских Пионеров — более 400 ракет, развёрнутых от Гродно до Читы, — по—  прежнему будет находиться на своих местах. Это и будет справедливым решением.

Для осуществления этого плана Андропова — Устинова первой была послана на Камчатку 99— я мотострелковая дивизия. Официально ей была поставлена задача охраны и защиты аэродромов в Анадыре, на мысе Шмидта и в бухте Провидения. Это были базы стратегических бомбардировщиков Ту— 22 и Ту— 95, а в посёлке Гудым находилось хранилище ядерных бомб и боеголовок. Прилетят стратегические бомбардировщики, дозаправятся, возьмут на борт ядерное оружие и вперёд — на Америку!

Но истинное предназначение 99 — ой дивизии было совсем иным. Ей предстояло провести подготовку к размещению и обеспечить прикрытие, охрану и, в случае необходимости, защиту ракетных комплексов Пионер. А размещаться они должны были здесь же на невысоких сопках.

Оставалось только перебросить на Чукотку сами ракеты Пионер. Это планировалось осуществить по морю и по воздуху в 1985 году одновременно с развёртыванием ракет Скорость в ГДР и Чехословакии.

Тут, как бы в скобках, можно отметить, что история всё решила по другому. В феврале 1984 года умер Андропов. При Черненко план ответного размещения ракет Пионер и Скорость, хотя и продолжал действовать, но уже без былого энтузиазма. Работы по созданию ПГРК Скорость были в разгаре, когда в декабре 1984 года скончался Устинов.

А 1 марта 1985 года — за десять дней до прихода к власти Горбачёва — состоялось первое и единственное лётное испытание ракеты Скорость. Оно было неудачным. Хотя сам пуск прошёл нормально, уже в воздухе сработала система аварийного подрыва ракеты. Конструкторы утверждали, что сказалось перенапряжение сил, и в сопловом блоке двигателя ракеты был допущен легкоустранимый дефект.

    Но умер и Черненко, а Генсеком был избран Горбачёв. Его отношения с военными складывались непросто, и порой даже напряжённо. Но на первых порах всё вроде бы оставалось на своих местах. Однако вскоре подули иные ветры и планы  Андропова — Устинова был отложены в сторону, а потом просто забыты.

Член Политбюро и Секретарь ЦК по оборонным вопросам Л.Н. Зайков так характеризует задачи, поставленные перед ним Горбачёвым уже в июле 1985 года:

 — Нужно было разобраться какова в действительности военно— стратегическая ситуация в мире, состояние вооружённых сил и  что происходит с оборонной промышленностью. Это было время, когда американские Першинги размещались в Европе. Но военные утверждали, что для нас это не проблема. Созданы зенитно— ракетные комплексы с ядерными боеголовками, которые смогут уничтожить летящие Першинги даже с учётом 8 минут подлётного времени. Я пришёл в ужас — это что, ядерный взрыв над Москвой, чтобы уничтожить летящий на неё Першинг? Ядерные боеголовки с этих ЗРК сняли. Но ракеты были слишком велики для обычного заряда. Поэтому эти комплексы оказались бесполезными. [29] Беседа с Л.Н. Зайковым 28 августа1995 года.

 

ВПЕРЁД, К ЛА МАНШУ!

Нежелание Громыко и других начальников высказать мнение о существе нашей позиции на Стокгольмской конференции имело и свои положительные стороны. Руки у нас теперь были не столь уж связаны для свободного поиска нестандартных подходов к мерам доверия. Во всяком случае, нам тогда так показалось.

Дело в том, что советская делегация вернулась из Хельсинки с ясным пониманием, что водораздел в позициях НАТО и ОВД, проходит между так называемыми политическими и военно— техническими мерами. Поэтому у дипломатов— неофитов, недавно пришедших в европейский процесс, родилась крамольная идея — а нельзя ли поженить оба эти подхода или во всяком случае использовать западные предложения об уведомлении, транспарентности (прозрачности) и обмене информацией в интересах Советского Союза и его союзников.

Логика этого нового подхода была обезоруживающе проста. Если НАТО, как публично заявляли тогда советские военачальники, обладает четырехкратным военным превосходством в Европе и готовится первым напасть на страны Варшавского Договора с применением ядерного оружия — значит Советский Союз должен быть кровно заинтересован в таких мерах доверия, как уведомление и информация о военной деятельности НАТО. Нам нужно знать, что делают и к чему готовятся на Западе, чтобы не оказаться неподготовленными к внезапному удару, как это было в 1941 году.

На этой основе и был составлен первый проект директив для Стокгольма. Старые опытные волки из советской команды СБСЕ отнеслись к нему скептически. Все это мы уже проходили, — говорили они, — не пройдет. А военные советники во главе с генералом В.М. Татарниковым были категорически против Однако и они не могли толком объяснить, почему. Главный их довод носил скорее формальный характер: подготовленные директивы, говорили они, противоречат позиции министерства обороны.

И все же мы решили рискнуть, разослав этот проект директив по всем заинтересованным ведомствам. В МИДе и КГБ он был встречен глухим молчанием. Но уже через несколько дней меня пригласил в Генштаб маршал Огарков. На столе перед ним лежал наш проект злополучных директив. Как всегда, он внимательно слушал, не перебивая и не задавая вопросов.

А я, распаляясь от собственных слов, доказывал, что директивы отвечают нашим интересам. Советские руководители на самом высоком уровне, убеждал я его, не раз заявляли, что в основе нашей политики лежат «два не»: неприменение силы и неприменение первыми ядерного оружия. Это значит, что мы не собираемся ни на кого нападать. Поэтому если НАТО имеет такие планы и готовит агрессию, то предлагаемые нами меры уведомления, информации и транспарентности военной деятельности раскроют эти планы, разоблачат агрессивную политику НАТО перед всем миром и помогут нам лучше подготовиться к отражению их наступления.

И хотя ни один мускул не дрогнул на его лице, мне казалось, что Огарков внутренне улыбается. Дождавшись, когда я закончил свою эмоциональную речь, он сказал вполне дружелюбно:

— По— моему, Олег, ты просто многого не знаешь, — и развернул передо мной на столе огромную карту Центральной Европы.

На ней четыре чёрные стрелы из ГДР, Чехословакии и Венгрии пронзали всю территорию Западной Германии и только одна стрела поворачивала на Север — в Данию. Стрелы эти сходились у границы с Францией, а оттуда уже две жирные стрелы направлялись — одна к Ла— Маншу, а другая к испанской границе.

— Знаешь, что это такое? — спросил маршал.

— Нет, — признался я.

— Это карта недавних совместных учений Варшавского Договора «Союз— 83». Запомни хорошенько: мы не собираемся дожидаться, когда на нас нападут, как это было в 1941 году. Мы сами начнем наступление, если нас вынудят к этому и мы обнаружим первые признаки начала ядерного нападения НАТО. Мы вправе назвать это нашим ответным ударом, не дожидаясь, когда противник начнёт забрасывать нас ракетами. Поэтому на наших военных учениях мы отрабатываем наступательные операции. Видишь эти заштрихованные районы вдоль западногерманской границы? — и он ткнул пальцем в бурые пятна на карте.

— Это районы, по которым мы нанесем десятки, а если надо, то и сотню ядерных ударов. Цель — взломать глубоко эшелонированную оборону НАТО на глубине 50 — 100 километров вдоль линии фронта. После этого пойдут танки — ударные армейские группы пяти фронтов начнут наступление на Западную Германию. Ты же сам танкист, — улыбнулся он, — и знаешь, как это делается [30] Я понял, на что намекает Огарков. В 1969 году, когда военная и мидовская части делегации на переговорах ОСВ— 1 в Хельсинки «притерались» друг к другу, мы нередко собирались вместе за бутылкой водки. Душой этих застолий был заместитель министра обороны генерал— полковник Алексеев — веселый и общительный человек, острый на язык. Обычно он подсмеивался над чопорными мидовцами, не без иронии прохаживаясь над порядками в «гражданском» МИДе. Глава делегации В.С. Семенов обычно помалкивал и отвечать Алексееву брался я, рассказывая расхожие байки о бардаке, который царит в армии. Это было добродушное, без обид подтрунивание друг над другом. Наоборот, мы как— то по— человечески сближались. Однажды в ходе такого застолья я поведал историю, как по ошибке военкомата попал на танковые сборы — учения офицеров запаса. Главное, чему нас учили, — это наступление в условиях ядерной войны. Опасность в танке минимальная, убеждали нас, — вас надежно защищает броня, если, конечно, не будет практически прямого попадания. Самая большая опасность — это световая вспышка ядерного взрыва. Ослепительно яркий свет проникает сквозь смотровые щели, и танкисты слепнут. Но и это мы предусмотрели. Перед танковой атакой в условиях ядерной войны вы перевязываете бинтом левый глаз. Ядерный удар, вспышка света — правый глаз слепнет, но левый— то цел! Тут же меняете повязку и вперед до Ла — Манша.
.

В течение 13 — 15 дней, — продолжал маршал, — наши войска должны занять территорию Западной Германии, Дании, Голландии, Бельгии и выйти на границу с Францией. Там происходит перегруппировка войск и, если Европа еще будет в состоянии сопротивляться, начинается второй этап операции силами двух вновь созданных фронтов. Один наносит удар в направлении Нормандии, другой — выходит к границе с Испанией. На эту операцию по выводу Франции из войны отводится 30 — 35 дней.

Теперь ты понимаешь, почему мы не можем пойти ни на обязательное уведомление о военных учениях, ни на обмен информацией о военной деятельности, ни тем более на «прозрачность» или контроль? Ни с политической, ни с военной точки зрения мы не должны раскрывать противнику наши планы. Я говорю о них только для твоего личного сведения, чтобы ты ориентировался в обстановке и чувствовал границу возможного. Ясно тебе это?

Из кабинета Огаркова я выходил обескураженный. Чего же тут было не понять? И раньше было известно, что военное ведомство имеет свои собственные взгляды по многим вопросам. Но чтобы они кардинально расходились с официальной советской позицией, не раз публично заявленной генеральными секретарями ЦК КПСС, — это уже чересчур. Ведь что получается: советские руководители твердят, что СССР никогда не применит первым ядерное оружие. А советские войска на совместных учениях Варшавского договора фактически отрабатывают стратегию и тактику нанесения первыми таких ударов.

 

КТО ПОБЕДИТ В ЯДЕРНОЙ ВОЙНЕ

Но всё оказалось куда сложнее. Постепенно из разговоров с военными стала вырисовываться картина оценки министерством обороны и Генеральным штабом военно— стратегической ситуации в мире вообще и в Европе в частности. Она довольно рельефно выглядела и в «Материале о развитии военного искусства в условиях ведения ракетно— ядерной войны по современным представлениям», направленном генерал— полковником П.И. Ивашутиным Начальнику Военной академии Генерального штаба маршалу М.В. Захарову.  С этими материалами меня доверительно ознакомили коллеги из Генштаба. Об этих оценках довольно подробно и откровенно пишет в своих мемуарах также бывший начальник Главного оперативного управления (ГОУ) Генштаба генерал армии В.И. Варенников.

Итак, первый вопрос: кто враг и что он замышляет? Тут всё было ясно. Это американцы и НАТО. Они готовят внезапный, упреждающий удар. Главным содержанием их военной доктрины является внезапное ядерное нападение и ведение наступательной войны против социалистических стран.

С 1945 по 1950 годы США исповедовали стратегию «массированного возмездия»; с 1961 по 1970 –»гибкого реагирования»; с 1971 по 1980 год –»реалистического сдерживания». В начале августа 1980 президент подписал Директиву № 59, в которой излагается «новая ядерная стратегия США».

Выступая по итогампо итогам учений Запад 81 (4 — 12 сентября 1981 года), министр обороны Устинов, сославшись на своего американского коллегу –министра обороны, охарактеризовал эту новую доктрину США, как стратегию «прямого противоборства» между США и СССР.

«В ней, подчеркнул Устинов, делается ставка на ведение как «глобальной», так и «ограниченной» ядерной войны против государств Варшавского Договора. Одновременно США уделяют большое внимание подготовке вооружённых сил к ведению войны с применением лишь обычных средств поражения. При этом администрация Вашингтона недвусмысленно заявляет о своей готовности распространить военный конфликт из любого региона мира на все другие театры и превратить его во всеобщую войну».

На многочисленных военных учениях войск НАТО и стратегических сил США систематически отрабатывается проведение первого удара всеми силами и ядерными средствами. Для этого только в Европе американцы разместили более 7000 ядерных боезарядов. Их целями являются политические и экономические центры, базы ядерных средств и другие объекты, расположенные в глубине территории социалистических стран.

В начале многих учений НАТО проигрывается оборона (позиционная или так называемая подвижная оборона). Но это пропагандистский приём. Войска НАТО готовятся отнюдь не к обороне. После ядерного удара они должны совершить бросок в глубь территории социалистических стран.

Ранее командование НАТО подготавливало на Центрально — Европейском театре основной оборонительный рубеж на удалении 50 — 120 км. от государственных границ социалистических стран. Однако недавно в НАТО принята так называемая «стратегия передовых рубежей». Под этим названием скрыты планы выдвижения их войск непосредственно к границам социалистических стран, откуда они могут теперь начать вторжение.

Причём, как пишет генерал Варенников, «главная ставка ими делается на нанесение внезапных, так называемых «разоружающих» ударов, на разработку и проведение таких действий, которые должны обеспечить им победу, как в ядерной, так и в обычной войне в короткие сроки».[31] Валентин Варенников,  Неповторимое, М. Советский писатель, 2001, том 4, стр. 166.

Второй вопрос: что нам делать в этих условиях — обороняться или наступать? Тут, судя по всему, у военных шла дискуссия. Во всяком случае, по началу. В разговорах звучал такой мотив:

— Некоторые наши товарищи, боясь повторения событий 1941 года, отстаивают необходимость подготовки нашей страны к стратегической обороне, т.е. к оборонительной войне. Но они не учитывают того обстоятельства, что в условиях наличия у вероятного противника значительных ракетно— ядерных сил любая пассивность с нашей стороны в самом начале войны, ставка на оборону с медленным раскачиванием и  накоплением сил для перехода в контрнаступление неизбежно привели бы к катастрофе.

А далее следовал такой тезис: ракетно— ядерное оружие по своим характеристикам, мощности и возможностям предназначено для ведения наступательной, а не оборонительной войны. Оно менее пригодно для обороны, чем для наступления.

Поэтому неприемлемость обороны, исключительная опасность оборонительной войны стали объективным явлением, а не субъективным желанием политических и военных деятелей. Защита Родины, оборона страны станет возможной лишь при условии готовности к ведению решительной наступательной войны против агрессора.

Отсюда новая стратегия и тактика. Социалистические страны готовят группировки сухопутных войск и фронтовой авиации к развертыванию решительных военных действий вслед за ответным ядерным ударом стратегических сил с целью быстрейшего разгрома агрессора. Это будут прежде всего наступательные операции в сложных условиях ракетно— ядерной войны.

Поэтому главным средством решения военных задач на сухопутном театре военных действий является теперь ядерное оружие, ядерные удары, наносимые в первую очередь и главным образом стратегическими силами, а также ракетными войсками оперативно— тактического назначения и фронтовой авиацией.

Танковые и мотострелковые соединения будут использовать результаты ядерных ударов для завершения разгрома уцелевших группировок противника и стремительного продвижения в глубину вражеской территории. В ходе наступления возможны боевые столкновения войск сторон, вооружённая борьба с применением как ядерного оружия, так и обычных средств поражения.

Третий вопрос — когда и как Советский Союз будет наносить ответный удар. Тут то и крылась главная загвоздка. Внешне всё выглядело благопристойно. Постоянно присутствовали ссылки на заявления Советского правительства, что Советский Союз никогда первым не применит ядерное оружие, что это оружие может быть пущено в ход лишь в том случае, если агрессор принудит нас к этому. Поэтому стратегическая операция ядерных сил подготавливается в ответ на угрозу внезапного ядерного нападения империалистов.

А далее в весьма обтекаемых и общих выражениях говорилось, что в наш век развития электроники полной внезапности добиться невозможно. «Первые же признаки начала ядерного нападения империалистического агрессора будут обнаружены и это явится достаточным основанием для нанесения ответного ядерного удара. Время будет исчисляться минутами, но его будет вполне достаточно для того, чтобы поднять в воздух основную массу боеготовых ракет ещё до первых взрывов ядерных ракет противника на территории социалистических стран».[32]Материал о развитии военного искусства в условиях ведения ракетно— ядерной войны по современным представлениям. Направлен генерал— полковником П. Ивашутиным Начальнику Военной академии Генерального штаба маршалу М.В. Захарову 28 июля 1964 года, стр338.

Однако нигде не говорилось, какими могут быть эти признаки и что конкретно может послужить поводом для ответного удара. Указывалось лишь, что «наш ответный ядерный удар должен быть направлен в первую очередь на срыв ядерного удара агрессора. Это вполне реальная задача в современных условиях».[33] Там же, стр.370. Цитирую эти материалы со спокойной совестью, так как генерал Волкогонов передал их полностью в библиотеку Конгресса США и там с ними можно ознакомиться.
Главное — не дожидаться первого ядерного удара со стороны противника. Его нужно «упреждать».

Именно такая стратегия отрабатывалась на учениях Запад 83. Там были две противоборствующие группировки –»Западные» и «Восточные». «Западные» под видом учений подготавливали агрессию с целью внезапного нападения и разгрома вооружённых сил «Восточных». Но их подготовка становится достоянием разведки «Восточных». Своевременно обнаружив этот коварный замысел, «Восточные» получают задачу в короткие сроки (в течение двух суток) завершить подготовку наступательной операции и внезапным ударом сорвать нападение противника. А затем, –в ходе наступления полностью разгромить противника.

Начальник ГОУ генерал армии Варенников так комментировал эти учения:

«Несколько слов о переходе в наступление с целью срыва готовящегося нападения и ведении наступательной операции. На этом учении мы опробовали (это было впервые после войны) вариант действий наших Вооружённых Сил в начале войны, когда с получением достоверных данных о готовящейся агрессии решением высшего военно— политического руководства страны организуется и осуществляется внезапный удар всеми возможными огневыми средствами (артиллерия, авиация и т.д.), а также проводится наступательная операция с целью срыва нападения противника и разгрома его войск. То есть нанести превентивный удар».[34] Валентин Варенников, там же, стр. 168.
 

И, наконец, четвёртое, главное — кто победит? Тут была твёрдость — победа будет за нами. Об этом публично, в печати не раз говорили Начальник Генштаба маршал Н.В. Огарков, Главком сухопутных войск генерал армии И.Г. Павловский и другие.[35] Огарков Н.В. История учит бдительности. М. Воениздат 1955, стр. 17. Павловский И.Г. Сухопутные войска СССР. Зарождение. Развитие. Современность. М. Воениздат 1955, стр. 217
Причём, — что интересно, делали это уже после того, как министр обороны Устинов в 1982 году официально заявил: «Советский Союз не делает ставку на победу в ядерной войне».[36] Устинов Д.Ф. Отвести угрозу ядерной войны. М. Политиздат 1982, стр. 7.

И это были не пустые слова. За ними стояли сложные военно— технические расчёты. В настоящее время США несколько впереди по числу ядерных боезарядов и их носителей. Зато СССР опережает США по тяжёлым ракетам с разделяющимися головными частями (РГЧ) и по мощности ядерных боезарядов. Это даёт нам определённые военные преимущества, если будет развязана термоядерная война и Советский Союз будет вынужден нанести ответный ядерный удар всей своей мощью.

Не малую роль в этом играет то, что Советский Союз вынужден нацеливать свои ракеты и авиацию на объекты, составляющие основу экономической и политической мощи США и НАТО. Иного выхода нет, так как они будут наносить ядерные удары прежде всего по таким же объектам на территории СССР и его союзников.

Но страны НАТО намного чувствительнее к таким ударам. В 170 городах США сосредоточено 75% промышленного капитала и 55% населения страны. В основном они находятся в восточной и северо— восточной части страны. Между тем достаточно всего лишь одного заряда мощностью в 20 — 50 мегатонн, чтобы уничтожить любой из крупнейших городов Америки. А для Европы положение ещё более катастрофично. В ФРГ в городах проживает 90% населения, в Англии — 80%, во Франции 60%.

Это понимают в администрации Рейгана и потому высказывают беспокойство в связи со снижением ракетно— ядерной мощи США по сравнению с Советским Союзом.

Вот такая вот была стратегия, она же тактика.

Но из всего этого ясно было одно:никаких расхождений между политикой военных и советского руководства нет и в помине. И позицию о неприменении первыми ядерного оружия, и концепцию маневров «Союз— 83», где фактически отрабатывалось применению первыми ядерного оружия, утверждало Политбюро ЦК КПСС. Значит одна позиция предназначалась для внешнего потребления и пропаганды, а другая — для внутреннего планирования и возможных действий. Такова была истинная суть принимаемых решений и политики Советского Союза.

Впрочем, во всех этих тонкостях едва ли разбирались престарелые члены Политбюро во главе с Брежневым. Но Андропов, Устинов и Громыко знали, что делали, и именно они проводили такую политику.

В одной из бесед я прямо спросил маршала Огаркова, верит ли он в возможность победы в ядерной войне. Ответ его был лаконичным:

— Я не имею права командовать войсками и посылать людей в бой, если сам не буду верить в победу и не подготовлю её.

Что ж, в этом была своя логика — военная.

 

НЕТ ДОЛЖНОСТИ БОЛЕЕ ОКАЯННОЙ

Какой же линии мне придерживаться на переговорах в Стокгольме? Куда там вести дело? Пока ясно было одно — настаивать на договоренности о неприменении первыми ядерного оружия военные не будут. Скорее наоборот.

А с Лубянки 4 декабря поступила бумага за подписью  председателя КГБ В.М. Чебрикова, которая следующим образом определяла задачи советской делегации в Стокгольме:

1. Не раскрывать нашей военной деятельности и боеготовности.

2. Постараться ограничить военную активность США в Европе — переброску их войск, и особенно в районы, примыкающие к границам социалистического лагеря.

3. Постоянно подпитывать мобилизацию антивоенных движений в Европе.

Но и здесь больше говорилось о том, что не надо делать. Поэтому по— прежнему оставался проклятый российский вопрос — что делать? 

Своими новыми заботами я поделился с Корниенко и Ковалевым — с каждым по отдельности. Их советы были на удивление одинаковы — не мудрите, Гриневский, а напишите вместе с ведомствами обычные директивы в том духе, как их готовили к Мадридской конференции СБСЕ.

Такие директивы вскоре были готовы. Разумеется, начинались они с трафаретной фразы о том, что, основываясь на оценке положения дел, сделанной в заявлении Андропова, «следует разоблачать милитаристский курс США и НАТО, который создает угрозу миру в Европе». При этом особо подчёркивать, что появление Першингов «ведет к новому витку гонки вооружений, росту напряженности и нестабильности в Европе и может серьезно затруднить разработку мер укрепления доверия и безопасности на Стокгольмской конференции». Правда, об уходе с конференции в директивах не говорилось. Линия Громыко победила.

Что касается собственно мер доверия, то директивы были строго поделены на две части.

В первой части делегации предписывалось «поставить в центр внимания конференции крупные инициативы, осуществление которых могло бы сыграть важную роль в укреплении доверия и безопасности в Европе». К ним относились обязательства о неприменении первыми ядерного оружия и Договор о неприменении силы вообще. Кроме того, делегация должна была «продвигать» предложения об освобождении Европы от химического оружия, а также о неувеличении и сокращении военных расходов. Если нейтралы предложат создание безъядерных зон на Севере Европы, в Центральной Европе и на Балканах, то заявить о нашем положительном к ним отношении. Это были так называемые политические меры доверия.

А во второй части директив говорилось о необходимости разработки военных мер доверия, которые, впрочем, уже выдвигались на XXVI Съезде КПСС и в совместных документах Варшавского договора. А именно: ограничение масштабов военных учений, уведомление о крупных военных учениях сухопутных войск ВМС и ВВС, уведомление о крупных передвижениях и перебросках войск, а также приглашение наблюдателей на такие мероприятия. И хотя в директивах было подробно расписаны параметры, начиная с которых такая деятельность подлежала бы уведомлению, в целом все эти меры не шли дальше того, что уже обсуждалось в Мадриде.

Разумеется, делегации надлежало отводить все попытки США и НАТО навязать рассмотрение таких мер как транспарентность, обмен информацией и контроль. Даже обсуждать их было нельзя — только отводить.

И после изнурительных межведомственных баталий для нас в делегации ключевой была сохранившаяся в директивах фраза: «Вести дело к тому, чтобы конференция приступала к рассмотрению и согласованию мер доверия в военной области как уведомительного, так и ограничительного характера». Она позволяла нам вести параллельные переговоры, как по политическим, так и по военно— техническим мерам доверия.

В таком виде эти директивы без обсуждения были приняты на Политбюро. Только Черненко прошелестел задыхающимся голосом:

— Вопросы есть? Замечания есть? Нет! Переходим к следующему пункту повестки дня.

А через несколько дней меня буквально наповал сразил Громыко. Он вызвал, чтобы дать указания, как писать его речь в Стокгольме, и в ходе их обсуждения, как бы невзначай, бросил:

— Забудьте, Гриневский, что у вас есть вторая часть директив. Ведите переговоры только по крупным политическим мерам. Повторяю, забудьте о всяких там уведомлениях и наблюдениях.

— Андрей Андреевич, — сказал я, — но в таком случае переговоры становятся бессмысленными. Если мы не заинтересованы в договоренности по мерам доверия, если нам вообще не нужны эти переговоры, то лучше их тогда не начинать. Мы уже ушли из Женевы и Вены. Всем будет ясно, почему мы не пойдем теперь в Стокгольм.

Андрей Андреевич Громыко внимательно на меня посмотрел и неожиданно пустился в рассуждения:

— Цели политики Рейгана не ясны. Что это –ковбойская игра, кто первым моргнёт? Или в Вашингтоне считают, что применение ядерного оружия может быть инструментом политики, и потому готовят внезапный ядерный удар?

В этой обстановке, — твердо сказал он, — Стокгольм единственное светлое пятно на темном фоне. Нам этот форум выгоден. Вам нужно вести дело так, чтобы этот огонек не погас ни при каких обстоятельствах. Понятно? Ни при каких обстоятельствах. На первых сессиях вы должны размотать — какова их позиция и каковы их намерения. Тогда нам будет легче определиться.

В этом диалоге был весь Андрей Андреевич Громыко. Долго потом я вспоминал его слова. Еще Прокофий Возницын, первый русский посол, направленный Петром Великим на международные переговоры — Карловицкий конгресс, — бросил однажды в сердцах:

— Нет должности более окаянной, чем быть послом российским на переговорах с иноземными послами.

И действительно: стрелецкий приказ в одну сторону тянет, посольский — в другую, а «пытошный» приказ боярина Ромадановского также свои интересы блюдёт. Хорошо еще Великий государь силу имеет протащить свою линию сквозь эти боярские дрязги. А у нас? Одним словом — Политбюро.