Замысел написания этой книги давно вызревал в мой голове, но имел вид сырой и аморфный, не принимая, к счастью, характер графоманского зуда. Какие-то заметки и наброски беспорядочно валялись в ящике письменного стола даже не в качестве потенциального материала для будущих очерков, а как-то так, на всякий случай. Четкой концепции предстоящей работы тоже не было.

Побудительных мотивов для перехода от идеи к ее практическому воплощению оказалось три.

В последнее время появилось довольно много книг наших собратьев-экспертов из различных регионов страны (не учебников и монографий, а публикаций, скорее, тяготеющих к документальной тематике, иногда — к почти художественному жанру), разных по уровню, содержанию и остроте пера. Вот меня и посетила мысль написать «что-то» о делах наших экспертных. Конечно, осознавая ограниченность своих литературных способностей, я не претендую на появление бестселлера всероссийского значения или некоей «нетленки», но желание написать о людях, с которыми проработал бок о бок около 25 лет, имелось. Они этого заслуживают.

Вторым мотивом был долг перед Иваном Максимовичем Кирюхиным, моим непосредственным шефом с 1980-го по 1998 год, память о котором я давно каким-то образом хотел увековечить (да простит меня читатель за такое самомнение и нелюбимый мной «высокий стиль»).

Третий мотив оказался самым прозаическим и банальным — у меня неожиданно появилась масса свободного времени, к сожалению, вопреки моему собственному желанию. Получив в начале октября 2003 года в результате дорожно-транспортного происшествия травму левой ноги и находясь в гипсовой колодке, с кучей металла эпохи раннего конструктивизма в голеностопном суставе, я предавался философским размышлениям о превратностях человеческой судьбы, сопровождаемым туповатым разглядыванием потолка, пока меня не осенило — теряю время.

Поэтому, с трудом преодолев природную лень, я взялся за дело: запросил из архива Бюро старые экспертизы по некоторым делам и начал созваниваться со следователями, многие из которых уже вышли в отставку, но в свое время занимались интересующими меня расследованиями, чтобы получить дополнительную информацию и быть точным в каждой цифре и дате. Больше всего я опасался какой-либо путаницы и непредвиденного «ляпа», во избежание чего перепроверял все сведения «перекрестным» путем. Под рукой телефон с записной книжкой (звонки были и в МВД, и в прокуратуру РК, судьям, друзьям, имеющим доступ в «закрома» Госкомстата, в п. Большой Царын — А. Б. Бадаеву, позже в г. Грозный — С. М. Пашаеву, на телевидение — А. Иванову, археологам, юристам). Многие приезжали ко мне на квартиру, привозя с собой нужные документы, книги, фотографии. Всем этим людям — моя большая благодарность!

По другую руку — кофе, чай, сигареты (для стимуляции умственной деятельности), толстые, покрытые архивной пылью папки со старыми экспертизами. Наезжающая временами из Волгограда дочка Юля, студентка-медик, была на первых порах моим главным критиком, рецензентом и, если хотите, музой-вдохновительницей.

В некоторые периоды болезни наступала хандра, когда хотелось все бросить, но так как в круг моей затеи прямо или косвенно оказались вовлеченными немало людей, я просто не имел права останавливаться на половине пути.

Постепенно погружаясь в работу, я ограничил количество и тематику сюжетов, резко сузив задачу, поскольку первичный материал оказался поистине безграничным. Темы очерков отбирал по принципу, чтобы читать было интересно неподготовленному человеку, то есть не обязательно медику или юристу. Поэтому имеются некоторые упрощения специальных вопросов, сделанные сознательно.

Участвуя за свою профессиональную деятельность примерно в двух десятках эксгумаций (я считаю только те эксгумации, которые проводились как официальное процессуально-следственное действие; исследованных трупов, извлеченных из земли, было на несколько порядков больше), я выбирал случаи по нескольким критериям:

— писать только о том, в чем сам принимал непосредственное участие. Комментировать чужую работу не совсем этично, да и не знаешь всех подробностей и нюансов дела;

— брать не обязательно увлекательно закрученные в следственном плане эпизоды, меня больше привлекала возможность показать читателю экспертную «кухню» при расследовании убийств;

— попытаться показать движение от простого к более сложному.

Что касается фактологической стороны сюжетов, то здесь я старался быть безупречно точным, без малейшего намека на домыслы, натяжки и преувеличения. Мои же рассуждения по поводу УПК и УК РФ, политики Минздрава России и средств массовой информации, оценка некоторых персонажей — это сугубо личная точка зрения, которая может не совпадать с официальными трактовками.

Теперь я хотел бы перейти к короткому рассказу о человеке, которого уже нет среди нас, но который оставил глубокий след в моей жизни и кому посвящена эта книжка. Это Иван Максимович Кирюхин. К нему как нельзя больше подходит древнее латинское изречение: «Aliis inserviendo consumor» — «служа другим, сгораю» (девиз свечи, эмблемы врачевания). Действительно, в 2000 году, в свои 64, он «сгорел» от рака.

Возможно, это самая ответственная для меня часть работы, потому что так не хотелось, чтобы слова о нем напоминали недавние передовицы в советской печати о замечательных людях и передовиках производства. Давно замечено, что написать что-нибудь хорошее гораздо сложнее, поскольку трудно избежать затасканных фраз-клише, отдающих лакированной фальшью, чем откровенно сатирический материал. Наверное, поэтому положительные персонажи в мировой литературе выглядят куда бледнее, чем более рельефные, по-своему обаятельные, негодяи, мерзавцы и жулики.

Шеф — Иван Максимович Кирюхин

…Огненно-рыжеволосый пензенский парень, окончив в 1957 году Ставропольский медицинский институт, приехал по распределению в Калмыкию, которая возрождалась после войны и хрущевской реабилитации, да так и остался тут. Сначала он работал в Приозерном районе (ныне Кетченеровский) и дослужился до должности главного врача. В 1964 году приказом Минздрава КАССР он был переведен экспертом в Бюро судебно-медицинской экспертизы республики и в этом же году возглавил эту службу (должность руководителя Бюро СМЭ называется не главный врач, а начальник).

Первые встречи с Иваном Максимовичем произошли еще в мои студенческие годы. Он дружил с моим отцом и иногда приезжал к нам домой или просто по случаю, или по делу — привозил для консультации рентгенограммы по экспертизам, связанным с костной травмой, либо по особо сложным (комиссионным) экспертизам. Не стану скрывать, что совместный анализ рентгеновских снимков и написание заключений обычно заканчивались ритуальным застольем, правда, с весьма умеренным количеством спиртного и большим числом закусок. Что касается нормы выпитого, то старики соблюдали в этом интимном деле строжайшую меру и крайне редко ее превышали.

Следующим эпизодом, врезавшимся в память, был районный центр Ики-Бурул, куда я в 1977 году приехал в составе городской ВТЭК, где подвизался в то время в должности хирурга-эксперта. Стояла ненастная осенняя погода, поселок был погружен в непролазную грязь и непроглядную темень. Наша комиссия проработала весь световой день и перед отъездом в Элисту нас повели покормить ужином в отдельный кабинет столовой-ресторана при местной гостинице. Ужин был в полном разгаре, когда в кабинете появился Иван Максимович Кирюхин, в теплом пальто и высоких резиновых сапогах, одетых по причине непогоды и грязи, в сопровождении судьи Ики-Бурульского района Александра Мутуловича Мухлаева. Мой будущий шеф приезжал в Ики-Бурул то ли для вскрытия трупа, то ли на судебный процесс (сейчас не припомню). Вновь прибывших сразу усадили за общий стол. Я обратил внимание, что вне служебной обстановки, особенно в условиях «выпить-закусить», Максимович очень не любил разговоры деловые, на профессиональные медицинские темы, предпочитая общий «треп», анекдоты и случаи из жизни. При этом его отношение к нам, младшим по возрасту и должности коллегам, было ровным, уважительным и дружелюбным, без малейшего намека на начальственное превосходство. Спесь и чванство были совершенно противоестественны для этого человека. Этим он и подкупал людей.

Мой приход в Бюро судебно-медицинской экспертизы в 1980 году был в достаточной степени случаен, хотя, как потом выяснилось, выбор будущей профессии оказался попаданием в «десятку». В тот не самый лучший период жизни я в течение почти 2 лет прозябал в должности врача медицинской части Элистинского следственного изолятора (официально — учреждения ИЗ 5/1), то бишь — в должности тюремного врача. Унылая обстановка режимного корпуса, где располагались камеры и медчасть, ничтожное финансирование по статье «медикаменты» (100 рублей в месяц на 250–300 душ; выручал только бесплатный, так называемый «противотуберкулезный фонд», пополняемый исправно), малоинтеллигентная в основной массе публика действовали угнетающе. Пенитенциарная система во всей своей красе быстро окутывала меня своими разлагающими флюидами: я постепенно разучился нормально разговаривать, хорошо освоил блатную «феню», регулярно пил и мало-помалу стал потихоньку деградировать и в личностном, и в профессиональном плане. Да и настоящей медицинской профессии, по сути дела, у меня еще никакой не было. Что это за специальность — «лепило» (врач — на тюремном жаргоне)? Я как механизатор широкого профиля делал все, что мог в данных условиях: удалял зубы (не дожидаться же целую неделю планового визита стоматолога поликлиники МВД), вскрывал панариции и мелкие абсцессы, осматривал водворенных в СИЗО дам на предмет наличия женских недугов, пытался назначать по схеме лечение больным серьезными заболеваниями, за что получал нагоняй от «хозяина» (начальника заведения), говорившего назидательно: «Запомни, это тебе не клиника, а медпункт».

Единственное, на что я еще не сподобился, — это разламывать таблетку надвое и первую часть вручать одному пациенту — «от головы», а вторую — другому — «от живота». Противна была атмосфера всеобщего наушничества и стукачества. Душевный разговор во время выпивки с «кумом» (начальник оперчасти) или другим сотрудником, с провокациями на откровенность, наутро в стенографически точном изложении становился известен «хозяину». Любое неосторожно сказанное слово могло быть причиной крупного конфликта. Безотказно действовал лагерный постулат — «базар надо фильтровать».

Подспудно созревала мысль: «Люди сидят здесь не по своей воле. Многие из них совершили различные преступления. А с какой стати я совершенно добровольно обрекаю себя на бессрочную отсидку?» Медчасть, как упоминалось выше, была расположена в режимном корпусе (в здании, где находились камеры с узниками), попасть в который можно было только в сопровождении контролера через мрачный, сырой подвал-тоннель, разделенный на секции малоэстетичными решетками, издающими зловещее лязганье при захлопывании. Помню, как один впечатлительный доктор, вызванный на консультацию, шествуя по этому тоннелю, нервно вздрагивал, пугливо озирался по сторонам и бормотал под нос «антивиевское» заклинание: «Чур меня, чур меня!»

Рабочий день начинался в 8 утра, заканчивался в 6 вечера, так что практически все свое время медперсонал проводил в узилище вместе со спецконтингентом.

Я начал серьезно подумывать о смене деятельности. В начале 1980 года судебно-медицинский эксперт физико-технического отделения (сейчас называется отделением медицинской криминалистики) Бюро СМЭ Александр Михайлович Сабадаш уволился и переехал на жительство в город Геленджик. Решение мое было спонтанным, почти автоматическим. Мне было безразлично — чем заниматься, лишь бы вырваться на волю из тюрьмы. Звонок И. М. Кирюхину моментально решил проблему. Я был принят на освободившуюся вакансию, и с тех пор судьба моя оказалась связанной с профессией судебного медика, а до 2000 года (года смерти Ивана Максимовича) — с этим замечательным человеком.

Все, кто знал и любил Максимовича, называли его Золотой Ваня: и за цвет волос, и за остальные качества. В моем представлении он был настоящим русским мужиком — интернационалистом по сути (хотя слово это сейчас изрядно замарано). Среди его друзей были и калмыки, и русские, и выходцы с Кавказа, и татары, и евреи; главным критерием служил сам человек, а не известная 5-я графа.

Молодые тогда следователи и судьи, ныне убеленные сединами ветераны, рассказывали, с каким терпением и доброжелательностью он учил их работать с экспертами (слово «учил» в применении к Максимовичу кажется мне неуместным; он никого не наставлял, никогда не говорил назидательно-менторским тоном; процесс «обучения» проходил органично, естественным путем).

Коллеги из практического здравоохранения с большим уважением относились к Ивану Максимовичу. А заслужить уважение среди наших коллег, поверьте, дело совсем не простое; у нас каждый себе и профессор, и академик со своим особым мнением как по отдельным медицинским вопросам, и о своем личном вкладе в здравоохранение (как правило, недооцененном начальством), так и о собратьях по профессии. Главный хирург Министерства здравоохранения Республики Калмыкия Марк Андреевич Бочаев, кстати, принципиальный антагонист табака, вспоминает, что единственный человек, которому он позволял курить в своем кабинете, был Кирюхин. Пустяк, казалось бы, но он о многом говорит.

В чисто профессиональном плане у меня были учителя, как сейчас модно говорить, и покруче (они упоминаются в очерке «Грозненский дневник»). Но меня, начинающего тогда эксперта, именно Иван Максимович посвящал в основы судебно-медицинской деонтологии, науки, которой по-настоящему нигде не учат.

Деонтология буквально — наука о долге врача. В практической медицине деонтология включает в себя систему отношений врача и больного, отношений между медиками различных звеньев. В судебной медицине — это отношения эксперта и следователя, эксперта и судьи, эксперта и потерпевшего (если речь идет о живом лице), эксперта и родственников погибшего, эксперта и адвоката. В отличие от остальных врачей, эти отношения регламентированы процессуально, но реальная жизнь не всегда вмещается в прокрустово ложе законов. Некоторые вещи представляются как сами собой разумеющиеся, но если бы все мы следовали им в жизни и работе…

Вот некоторые из тезисов моего Шефа, которых я старался придерживаться, так что они иногда кажутся мне своими собственными.

— Если к тебе обратился коллега-медик за помощью, сделай все, что от тебя зависит, чтобы помочь ему (корпоративность в лучшем понимании этого слова была для Ивана Максимовича понятием не обсуждаемым).

— В уголовном деле всегда существуют две конфликтующие стороны: потерпевший и обвиняемый. «Помогая» одной стороне, ты ровно пропорционально «вредишь» другой. Ты не Бог и не судья, чтобы брать на себя такую ответственность.

— В разговоре с посетителем, кем бы он ни был, удели ему максимум своего «драгоценного» времени, тактично растолкуй ему все, что его интересует (за исключением того, что составляет тайну следствия). 90 % жалоб рождаются на пустом месте, из-за неумения или нежелания разговаривать с людьми.

— Будь терпелив в разговоре с потерпевшими, родственниками погибших и потерпевших, у них и так большое горе.

— Не строй из себя умника, всегда найдутся люди не глупее тебя.

— В экспертизах по «врачебным делам» будь особенно осторожен и не руби сплеча; всегда старайся поставить себя на место врача, к которому предъявляются претензии; медицина — не всесильна, а уж возможности районного специалиста ограничены рядом объективных причин (речь, конечно, не шла о явном выгораживании человека, допустившего халатность или серьезную, непростительную врачебную ошибку; при этом Максимович приходил в настоящую ярость, если встречался с фактом фальсификации истории болезни).

— У танатологов (экспертов морга. — Авт.) самая тяжелая в физическом и психологическом плане работа, поэтому относись к ним более снисходительно. Принимай меры только в случаях, когда ситуацию начинает «зашкаливать».

— К коллегам относись одинаково ровно, не выделяй фаворитов.

— Никогда не чурайся советоваться с экспертами, даже если ты считаешь, что уровень их подготовки еще недостаточно высок; ты можешь глубоко ошибаться в своей оценке.

— Лаборанты, медицинские сестры и санитарки такие же полноправные и важные работники, как и эксперты; спесивое отношение к ним не только не достойно руководителя и врача, но и свидетельство человеческой и умственной неполноценности.

— Не стремись стать начальником; если этому суждено сбыться, то это случится. Лучше стань хорошим экспертом, которого будут уважать и дознаватели, и следователи, и судьи, и медицинская общественность.

— Начальственное кресло эфемерно (Шеф, разумеется, не употреблял этого изящного нерусского слова, заменяя его на более народное — «херня», он вообще был немногословен), а секционный нож и микроскоп — это твой кусок хлеба.

Это лишь немногое, что особенно врезалось в память в ходе ежедневных обсуждений различных вопросов.

Коллектив морга в 1994 году

Сотрудники морга. 2006 год

Существует категория главных врачей, к которым в их коллективах относятся индифферентно (раз назначили, наше дело подчиняться, лишь бы не мешал работать). Моральное право быть руководителем в нашем коллективе у Ивана Максимовича не оспаривал даже мысленно практически никто. Трудно было представить на этом месте другого человека.

Несмотря на внешне суровый вид, Иван Максимович был добрейшей души человек, но не мягкотелый «добрячок», а тонко чувствующий, когда и кому нужна его конкретная помощь. Я тому свидетель. Когда в 1984 году на фоне семейного кризиса, по укоренившейся народной традиции я стал заливать свое «мировое горе» вином и, буквально следуя российской поговорке, гласящей: «если пьянка мешает работе, то брось работу», — выбрал второе, то практически единственным человеком, подставившим мне свое плечо, оказался Шеф. Отличительной чертой русской (а нынче — российской) интеллигенции было стремление посильнее лягнуть ближнего, поглубже пихнуть его в грязную лужу, при этом изображая на лице неподдельную скорбь и сострадание. Иван Максимович, к счастью, «интеллигентом» не являлся и дал мне шанс. Поэтому я стал тем, кем стал. Такое не забывается. Любому человеку необходимо дать шанс.

Имея простецкую внешность, без всяких претензий на некую имиджевую псевдоинтеллектуальность, не применяя заумных терминов, он был тем не менее по-настоящему умным человеком, что встречается гораздо реже, чем это кажется на первый взгляд, и очень квалифицированным экспертом, ценящим именно практическую работу. Его можно было чаще застать в секционной морга, на приеме потерпевших или в командировке в очередном районе, на эксгумации где-нибудь в Баку или Дагестане, чем в начальственном кабинете, представлявшем собой маленькую комнатушку со стандартной канцелярской мебелью, без всякой вычурности и помпы.

Он справедливо считал, что эксперт общего профиля (лабораторные службы не в счет, там нужна особая подготовка) обязан уметь делать все: качественно исследовать труп, дать правильную оценку гистологическим и химическим данным, произвести эксгумацию трупа, экспертизу живого лица, разобраться в хитросплетениях комиссионной экспертизы, аргументировано выступить в суде, умело действовать на местах происшествий. Для него не существовало понятий — «хирург по правой руке», «хирург по левой руке». Мы должны быть универсалами.

Несмотря на бесконечные обсуждения, споры и дискуссии по чисто экспертным вопросам, в одном мы были с Шефом единодушны. Судебному медику при экспертизе трупа важно не пропустить насильственную смерть (особенно криминального характера). Что касается смерти ненасильственной, то какая, по большому счету, разница, от чего скончался человек: от острой коронарной недостаточности на фоне ишемической болезни сердца или от миокардиодистрофии. Но уж если ты установил насильственную причину смерти, будь любезен разобраться с этим случаем досконально — на то ты и эксперт. Я согласен, что такой точки зрения придерживаются не все судебные медики, но вот профессор Г. П. Джуваляков из Астрахани тоже разделяет подобный подход и убедительно доказывает его как с профессиональной, так и с финансовой стороны.

Если говорить о «врачебных делах», то существует твоя общемедицинская подготовка, гора специальной литературы, возможность привлечь клинических врачей самого высокого уровня.

Это было время, когда понятие «санавиация» полностью соответствовало своему названию и назначению. На «анах»-«кукурузниках» мы (Валерий Громов, Яков Шаринов, позже — и я) не раз вылетали на вскрытия и в Каспийский (ныне Лагань), и в Цаган-Аман, и в Малые Дербеты. Сейчас это кажется просто фантастикой! Нередко в утлый самолетик для проведения экспертизы с трудом погружалась габаритная внушительная фигура Ивана Максимовича. Порой казалось, что занятие конкретными экспертизами идет в ущерб его административной деятельности, но это был его стиль, с которым нельзя было ничего поделать. Он был экспертом, а это не профессия, а диагноз (опять банальный штамп!). Бесплодные совещания он считал пустой тратой времени и, простите, бездарным протиранием штанов.

При нем функциональные подразделения Бюро СМЭ, ранее разбросанные по всему городу (биологическое — отделение по исследованию вещественных доказательств, гистологическое, судебно-химическое, амбулатория — отделение по освидетельствованию потерпевших и других лиц, физико-техническое — ныне отделение медицинской криминалистики, канцелярия), объединились под одной крышей — в одном из зданий бывшего медицинского училища имени Тамары Хахлыновой на ул. Правды, 4, а морг (жалкое строение на территории противотуберкулезного диспансера) переехал в часть помещения патологоанатомической службы Республиканской больницы. По тем временам, более 20 лет назад, это было для нас благом, в буквальном смысле манной небесной. Это сейчас обветшавшая до крайней степени постройка, забывшая о том, что существует понятие «капитальный ремонт», не вмещающая выросший штат сотрудников, оборудование и аппаратуру, внушает ужас своим убожеством, теснотой и прямой угрозой обрушения крыши и стен.

В середине 90-х годов значительно расширился парк специальной аппаратуры: мы получили новые микроскопы, в том числе люминесцентный, а отделение медицинской криминалистики — первый компьютерный комплекс с адаптированной к нему видеокамерой, что позволило значительно расширить количество применяемых методов исследования и повысить их качественный уровень.

Я прекрасно отдаю отчет в том, что общая ситуация в здравоохранении была совершенно иной, нежели сейчас, и приписывать все это лично Ивану Максимовичу глупо. Но это было при нем.

О личной скромности Шефа свидетельствует тот факт, что за свою почти 40-летнюю жизнь в судебной медицине, являясь настоящим экспертом — профессионалом своего дела, он ни разу не подал в Минздрав заявление на присвоение ему аттестационной категории. Считал, что это суета сует. Сейчас, когда любой, проработав в медицине лет 5–7, ничтоже сумняшеся считает себя чуть ли не суперзвездой, это кажется невероятным. В наше время, не скрою, играет роль также и экономический фактор: имея нищенские оклады, врачи, получив незначительную надбавку за категорию, каким-то образом улучшают свое материальное положение. Но одновременно происходит девальвация самого понятия — квалификационная категория. Я не понаслышке знаю о некоторых регионах страны, где получить высшую категорию по судебной медицине бывает не проще, чем защитить кандидатскую диссертацию.

Когда в 60-е или 70-е годы (здесь я могу ошибиться) И. М. Кирюхину предложили квартиру на тогдашней улице Пионерской, Шеф был крайне смущен и отказался: он считал, что у него уже есть жилье — обыкновенный небольшой дом на улице Октябрьской (ныне им. Сергия Радонежского), принадлежавший его жене, где он и прожил всю жизнь с ней и двумя дочерьми. В наше время «подгребания» всего, что можно, под себя это выглядит каким-то инфантилизмом и даже глупостью, но внешне толстокожий Иван Максимович был крайне щепетилен в подобных делах. Такой он был человек.

С начала 90-х Максимович стал частенько болеть, и мне приходилось заменять его на периоды болезни и отпусков. Не скрывая того факта, что видит во мне своего преемника (при этом снимая при каждом удобном случае семь шкур — но только по делу), Иван Максимович постепенно вводил меня в круг судебно-медицинской элиты страны (упаси Господь, я себя к ней не причисляю — мозги пока на месте!); «по наследству» его друзья становились моими друзьями, и эта в правильном понимании профессиональная корпоративность сильно помогала в практической деятельности, когда по важному вопросу можно было связаться напрямую по телефону с любым из «великих мира сего» (имеется в виду, судебно-медицинского) и без проволочек получить любую консультацию и разъяснение, причем не на формальном уровне. При этом наши с ним отношения нельзя было назвать панибратскими; за любую промашку я получал от Шефа «по полной программе».

Когда ему в 1998 году пришлось по состоянию здоровья оставить должность начальника Бюро СМЭ и на меня взвалился груз руководства, одно его присутствие в коллективе вселяло уверенность; рядом был человек, толковый и дельный совет которого мог уберечь от ошибки и опрометчивого шага, подсказать правильное решение экспертной проблемы или принятие оптимального управленческого решения. Не будет преувеличением, если я скажу, что Иван Максимович — второй человек после отца, сыгравший основную роль в моем человеческом и профессиональном становлении.

Уверен, что под многими сказанными мной словами безусловно подпишутся те, кто не один десяток лет проработал бок о бок с Иваном Максимовичем Кирюхиным: врачи-эксперты Светлана Борисовна Савченко, Владимир Иванович Шангин, Валерий Федорович Громов, Николай Васильевич Авдеев, Элиза Пюрвеновна Гулевская, Владимир Степанович Остроухов, Тамара Петровна Громова, Людмила Ефимовна Ткаченко, Зинаида Нохаевна Бачаева. Вынужден извиниться перед многими средними и младшими сотрудниками Бюро; иначе список получился бы слишком длинным.

Прочитав написанное выше, я увидел, что случилось то, чего я опасался: получился какой-то панегирик, а ведь Максимович был обыкновенным человеком, не лишенным некоторых слабостей. Много курил, любил застолья с обильной выпивкой и закуской, не лез в карман за крепким словцом.

Памятных досок ему ставить не надо (да никто и не поставит, надо быть реалистом). Золотой Ваня и так заслужил людскую память, которую не заменят никакие мемориалы и барельефы…

Завершить мне бы хотелось, опять же используя бессмертную латынь (мы все-таки врачи): «Fect, guod potui, faciant meliora petentes» — «я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше».