Корсары Российской империи*(1)

Современники относились к Резанову по-разному: кто-то называл героем, гениальным дипломатом и политиком, а кто-то - сумасбродным мечтателем, скандалистом и интриганом, способным лишь строить воздушные замки. Сложно сказать, можно ли сегодня, спустя почти двести лет после смерти одного из основателей Российско-Американской Компании действительного камергера Николая Петровича Резанова, безошибочно склониться к той или иной точке зрения. Очевидно лишь то, что благодаря деятельности этого человека Рус-Ам сегодня могла бы иметь гораздо большее влияние на Западе и несколько другие, более обширные границы…, а возможно, напротив, была бы разорвана и поделена меж СШ и Британией. Кроме того Николай Петрович стал ключевой фигурой в двух длительных политических процессах. И если в одном он фактически достиг прорыва в отношениях, на десятилетия определивших положительные тенденции, то в другом его деятельность привела к полувековому разрыву отношений.

Но, не смотря на это и даже на столь раннюю смерть, он дал мощнейший толчок дальнейшему развитию Компании.

Едва 17 июня 1801г. закончились переговоры об Англо-Русской морской конвенции, обеспечивающей безопасность морских путей, как уже 27-го посланник в Париже граф Марков получил личное письмо императора с указание как можно быстрее начать переговоры с Испанией. Особенно интересен такой пассаж. "Так как ни с той, ни с другой стороны не велось никаких военных действий, то соглашение кажется излишним и может быть достаточно декларации, восстанавливающей наши отношения на старой основе. Однако, если мадридский кабинет предпочитает заключить какой-либо формальный акт о примирении, я охотно соглашусь на это. Если он сочтет противоречащим королевскому достоинству предпринять первый демарш, не получив с моей стороны свидетельств взаимности, я также соглашусь отправить посланника в Испанию, как только буду официально уведомлен, о назначении посланника, которого отправляет ко мне его католическое в-во." На дипломатическом языке это означает- как можно быстрее и на любых разумных условиях.

В конце октября переговоры в Париже благополучно завершаются и государь отправляет очередное собственноручное письмо. "Господин действительный тайный советник граф Марков. Я с удовлетворением увидел из Ваших последних сообщений, что Вы приняли новые предложения испанского двора с целью достигнуть между нашими двумя монархиями сближения, которого я желал так же, как и его католическое в-во. Принятый Вами образ действий, а также заключенный вследствие этого с послом этой державы акт могут лишь получить полное мое одобрение. Предпочитая избежать всякой видимости торжественности к этому акту, я считаю, что его не нужно ратифицировать в установленных формах, и мне кажется, что вместо этого достаточно будет сделать в вербальной ноте г-ну дАзара заявление о том, что я даю мою санкцию по всем установленным в этом соглашении пунктам и со своей стороны удовлетворюсь подобной декларацией его католического в-ва."

Под актом, который император ни в коем случае не хотел предавать гласности, подразумевался договор о границах. Дело в том, что в 1790г. между Англией и Испанией был заключён "Договор Нутка", согласно которому все земли меж испанскими и российскими владениями в Америке являлись британскими. Россия не присоединилась к договору и потому Петербург был в своём праве не обращать на него внимания. Мадрид же посчитал нуткинский договор, заключённый под мощным политическим и военным давлением Британии, не действительным. Но, тем неменее, обе высокие договаривающиеся стороны предпочли сохранить в секрете своё соглашение, по которому весь запад континента Северная Америка делился меж ними. Всё южнее 42№- Испании, севернее 47№- России, а оставшиеся 5№ признаны нейтральным, т.е. их возьмёт тот, кто окажется сильнее и энергичнее.

Следующий пассаж сей политической игры направленной на благо Р.А.К. находим в инструкции тайному советнику Муравьеву-Апостолу, посланнику в Мадриде. "По сведениям довольно достоверным, кажется, чувствует мадритский двор и ныне все бремя зависимости своей от Франции, и вероятно, что при обстоятельствах благоприятнейших не оставил бы он искать купно с другими свергнуть оное, чувствуя его по соседству еще более других; но, указывая обстоятельства сии, отнюдь не полагаю я , чтоб Вы позволили себе чинить какие-либо министерству мадритскому или бы кому другому внушения. Таковые подвиги были бы совершенно безвременны, и служение Ваше на сей раз ограничиваться еще должно в содержании мадритского двора убежденным в искреннем желании моем иметь с ним наилучшее сношение и споспешествовать всему тому, что взаимные связи укрепить может. В сем намерении доставлены мною будут всякие удобства торговле гишпанской, которая прежде неоднократно была поводом особливых стараний мадритского двора. В доказательство же того можете Вы привести в пример повеления, данные министру моему в Константинополе, чтоб он не только не перечил представлений маркиза Кораля о пропуске судов гишпанских в Черное море, о коих министром сим тайному советнику Тамаре было сообщено, но чтоб он, напротиву того, успеху оных споспешествовал.

Находя подлинно, что торговля сия России полезною быть может, я желаю, чтоб Вы при всяком случае как министерство, так и всех тех, кои по части сей отзываться к Вам могут, обнадеживали полною защитою и всякими поощрениями в портах черноморских всех подданных гишпанских, кои торговать там пожелают. Щитаю, впротчем, полагаясь на осмотрительность Вашу, возможным взаимную торговлю в колониях наших американских. Почитая, однако, во всех разумениях полезным предохранять интересы Гишпании и стараясь соблюсти настоящие с нею связи, имейте согласия к закупке провизии кораблям российским, что окажутся в близи портов гишпанских." Опять же в переводе с дипломатического это означает "иди на любые уступки но добейся права закупать продовольствие в Испанской Америке".*(2)

Заверения Александра I в дружбе и "предохранении интересов Гишпании" не остались голословными. Вступившая в антинаполеоновскую коалицию Россия продолжала сохранять дипломатические отношения с союзной Франции Испанией. А в 1805г, когда, под влиянием Франсиско де Миранда была снаряжена британская военная экспедиция в Венесуэлу, личное письмо императора, возражавшего против "революционизирования" испанских колоний, заставило Питта изменить свои планы. 29 июня командующий экспедиционным корпусом сэр Хоум Попэм был снят с этого поста и направлен во главе отряда кораблей к берегам Южной Африки для захвата голландской колонии Капштадт. Петербург не хотел видеть на своих дальневосточных границах сильную Англию вместо слабой Испании. А для Лондона, на данном этапе, союз с Россией был много важнее возможных преимуществ в Испанской Америке.

Вся эта деятельность завершилась указом от 16 мая 1803г. "О дозволении кораблям Российского флота закупать нужной им провизии во всех портах гишпанского подданства", которое Резанов использовал в качестве отмычки.

В начале 1808 г. первенствующий директор РАК Михаил Матвеевич Булдаков обратился к Александру I с просьбой "исходатайствовать… согласие мадридского двора" на открытие торговли компании с испанскими владениями в Америке и разрешении "посылать каждый год не менее двух своих кораблей в калифорнийские порты: Сант-Франциско, Монтерей и Сант-Диего".

Представление РАК не осталось без внимания. 20 апреля 1808 г. министр иностранных дел и коммерции Николай Петрович Румянцев дал российскому посланнику в Мадриде графу Строганову инструкции добиваться от испанского правительства разрешения на посылку ежегодно двух (а если возможно, то и более) русских кораблей в калифорнийские порты, что могло бы быть оформлено заключением соответствующей конвенции. Со своей стороны, российское правительство готово было разрешить "тамошним кораблям приходить не только в порты российско-американские, но в самою Камчатку, чрез что и откроются торговые сношения, обеим сторонам взаимно полезные".

Бурные события в Испании весной 1808 г. помешали Григорию Александровичу выполнить инструкции Румянцева, что видно из его донесения из Мадрида от 28 мая. Но это уже не имело большого значения. К тому времени компанейские суда, как правило "Клипер" и "Нева", второй год регулярно ходили в указанные в прошении порты вывозили оттуда до 100 тысяч пуд товаров. В результате этого цены на хлеб, масло, соль и мыло в Охотске и Камчатке упали почти в трое. А охотские богатеи, важничая перед гостями, стали подавать ржаные пироги и смесной хлеб. "Потому как пшеничная мучица у любого есть, а это- дорогая ржанка, чрез тридевять морей привезенная".

С испанской стороны, до 1815г, серьёзных попыток пресечь незаконную торговлю не предпринималось. Оккупированному французами Мадриду было не до всяких мелочей. Вице-король Новой Испании Хосе Итурригараю направил было из Мехико грозное послание с требованием прекратить "это безобразие". Но губернатор Верхней Калифорнии Хосе Арильяга в отчёте утверждал, что: "Подданные русского императора населяют бесплодные северные земли, чрезвычайно богатые дорогими мехами. Потому и не нужны им те дешёвые меха, на которые так падки протестантские еретики. Но из-за суровости климата, придающего красоту шкурам морского и лесного зверя, отмечается у русских значительная нехватка продовольствия. Учитывая их многочисленность и большое количество вооружённых кораблей, было бы неосмотрительно отказывать им в продуктах, не имея в Калифорнии хотя бы двух фрегатов. Ведь обозлённые голодом они могут решиться на пиратский рейд и разорить процветающие города, президио и миссии". Чиновники, отрабатывая немалые подношения и епископ Хуан даКоста, начавший получать из убыточной прежде провинции стабильные доходы, поддержали дона Арильяга. А так как у дона Итурригарая не было на данный момент ни одного пригодного для военных действий корабля, вопрос о незаконной торговле в Калифорнии отложили в самый долгий ящик. Надежды Резанова на то, что торговля с Калифорнией "знаменитые и исполинские шаги делать станет" полностью оправдались. Но его попытка силовыми методами исправить свой политический провал, более 100 лет негативно сказывалась на российско- японских отношениях.

Несомненно, основной причиной неудачи российского посольства было стремление Японии сохранить свою неприкосновенность и не стать колонией. Сыграли свою роль и интриги голландцев, не желавших иметь конкурентов. Нельзя также забывать слова замечательного российского японоведа и синолога Дмитрия Ивановича Позднеева, который в 1909 году писал, анализируя ход переговоров Резанова с японцами: "Сличение документов русских и японских показывает, что русские во многих случаях совершенно неправильно представляли себе поведение японцев и давали действиям последних совсем не тот смысл, какой они имели в действительности".

Во время пребывания в Японии, кое-кто из заинтересованных в торговле с Россией деловых японцев советовал Резанову проявить настойчивость и силой заставить Японию торговать с Россией. В частности, ему подсказывали, что японские купцы уже активно ведут торговлю на острове Сахалин и Курильских островах, на которые Россия претендовала как на свои территории. Для проверки сего по пути из Нагасаки 1 мая 1805 года "Москва" зашла в губу Анива на южной оконечности острова Сахалин. Там подтвердилось, что японцы уже несколько лет во всю торгуют с проживающими на Сахалине айнами.

Уже по дороге в Охотск, на борту "Юноны", Резанов подготовил секретную инструкцию, которую должны были осуществить суда "Юнона" и "Авось" под общим командованием лейтенанта Хвостова. Об этой инструкции из 10 пунктов, российские, а позже и советские историки предпочитают подробно не говорить, а вспоминают о ней вскользь. Для понимания того, что же такое произошло почти 200 лет назад между Россией и Японией, определившее русско-японские отношения на последующие 50 лет, следует полностью прочитать инструкцию. (см. приложение 14) Здесь же мы дадим лишь выдержки из неё.

"Надеюсь, что внутренний ропот скорее принудит горделивую державу сию к снисканию торговых связей с нами, когда сама она увидит, что вредить нам не в силах, но чувствовать от нас вред всегда должна будет, не имея при том ни малейших к отвращению оного способов…"

Принимая это решение, Резанов не имел на то каких-либо полномочий от российского правительства. Лучше всего об этом говорят его письма Александру I ("Воля Вашего императорского величества со мною, накажите меня, что, не сождав повеления, приступаю я к делу …") и министру коммерции Николаю Петровичу Румянцеву ("Может быть, почтен я буду преступником, что приступил к началу сего проекта моего, но готов я принять наказание, а объясню здесь, что побужден был к тому славою государя и любовью к отечеству, для которых всегда собою жертвовал…").

В ходе этого плавания корабли "Юнона" и "Авось" должны были "войти в губу Анивы… истребить находящиеся там японские суда и захватить в плен годных к работе японцев". Не способным же к труду японцам следовало "разрешить перебраться на Хоккайдо, сказав, чтоб никогда они Сахалина как российского владения посещать иначе не отваживались, как приезжая для торга". В случае высадки на берег русские моряки должны были "обласкать" сахалинских айнов, одарить их сукнами, платьем и другими вещами, айнским старшинам вручить медали. Японские магазины было велено сжечь, предварительно разграбив

Эта инструкция была вручена лейтенанту Хвостову в сентябре 1806 года. Однако, накануне отплытия "Юноны" из Охотска, ему доставили очень расплывчатое дополнение к инструкции, в которой отразились терзавшие Резанова сомнения в правильности того, что он предписал исполнить. Но Хвостов, проигнорировав невнятное дополнение Резанова к инструкции, решил ревностно выполнять предыдущий приказ. Возможно он просто не хотел замечать слабость в человеке, которым искренне восхищался.

"Вот человек, которому нельзя не удивляться!.. Признаюсь, я не говорил и не приписывал одному патриотизму, и в душе своей гордился: вот была единственная моя награда! Теперь мы должны лишиться и той, встретившись с человеком, который соревнует всем в трудах… Ничто не в силах было остановить его предприимчивого духа. Мы сами хотели возвратиться на барке в Россию, но гордость, особливо когда сравнили чины, почести, ум, состояние в ту же минуту сказали себе: идем, хотя бы то и стоило жизни, и ничего в свете не остановит нас… Я не могу надивиться, когда он спит! С первого дня нашей встречи я и Давыдов всегда при нем, и ни один из нас не видел его без дела. Но что удивительнее: по большей части люди в его звании бывают горды, а он совсем напротив, и мы, имея кой-какие поручения, делаем свои суждения, которые по необыкновенным своим милостям принимает".

Хвостову в тот раз пришлось отправляться "на дело" в одиночестве так как Давыдов получил другое задание. Узнав, что из Петропавловской Гавани вернулся командуя казённым транспортом "Охотск" лейтенант Владимир Штейнгель, сын секретаря Главного Правления, Резанов пригласил того на обед для знакомства. Следующие три дня тесно общаясь с молодым офицером Николай Петрович составил о нём представление и приказал немедленно оставить службу и отправиться в Америку для исследования бассейна реки Орегон. Доставить его туда на "Авось" должен был Давыдов.

Покинув 27 сентября порт Охотск, "Юнона" взяла курс к сахалинской губе Анива, в которой оказалася 6 октября. На следующий день лейтенант Хвостов в сопровождении 17 вооруженных матросов высадился на берег, где произошла его первая встреча с сахалинцами, которым он пытался жестами внушить, что корабль нуждается в питьевой воде. На следующий день лейтенант Хвостов вновь высадился на берег. "Показывая на судно, одарил всех платками и разными безделицами, на тоена или старшину селения надел лучший капот и медаль на владимирской ленте при троекратном из шести ружей выстреле, с судна на каждый залп ответственно из одной пушки. Старшине при медали дал лист, на котором написано "1806 года октября 6-го дня Российский фрегат "Юнона" под начальством флота лейтенанта Хвостова, в знак принятия острова Сахалина и жителей оного под всемилостивейшее покровительство российского императора Александра I, старшине селения, лежащего на восточной стороне губы Анива, пожалована серебряная медаль на владимирской ленте. Всякое другое приходящее судно, как российское, так и иностранное, просим старшину сего признавать за российского подданного".

Как писал Хвостов, в связи с тем, что он спешил в Америку, не стал описывать Анивский залив, а первым делом решил искать поселения японцев. Продолжая свои встречи с айну, ему удалось выяснить, что в одном из селений осталось на зимовку несколько японцев. 11 октября "Юнона" приблизилась к этому селению и лейтенант Хвостов в сопровождении 22 вооруженных членов команды высадился на берег, где в большой казарме увидел четырех японцев и 70 молодых айну, которых японцы использовали на работах. Хвостов представился им, сказал, что он русский, и просил его не бояться. Японцы в свою очередь представились, а затем, как пишет Хвостов, "потчивали нас пшеном и вместо ложек дали палочки, которыми ни один из нас есть не мог" Хвостов с юмором далее поясняет, что не смогли они есть палочками "еще более потому, что видели много японских сараев и думали, ежели они со пшеном, то и после успеем".

Пока старпом лейтенант Карпинский и подмастерье Корюкин занимали японцев разговорами, Хвостов незаметно выскользнул из казармы и бегло осмотрел рядом стоящие сараи и магазины. Хотя они и были заперты, но Хвостов определил, что они не пустые и "решился не отлагать время далее".

Далее лейтенант Карпинский с тремя "человеками" занял в казарме южные, а подмастерье Корюкин - западные двери. Семь безоружных матросов с веревками в руках окружили японцев и схватили их. Японцы закричали, и перепуганные айну бросились к дверям, смяли выставленный Хвостовым караул и вырвались из казармы. Один из японцев был настолько силен, что с ним едва справились три матроса, но все-таки троих связанных японцев отправили ялом на "Юнону", а одного оставили при себе.

Когда оставленный японец открыл магазины и сараи, Хвостов прямо ужаснулся от обилия хранившихся в них товаров и "чтобы не терять времени даром приказал из магазина, который наполнен был пшеном, таскать оное на свои гребные суда".

Хвостову "оставалось только пожалеть о том, что не только всех магазинов, но и одной крыны не в силах погрузить, потому что судно было очень нагружено".

Учинив разбой с японцами, Хвостов, тем не менее, не забыл аборигенов, которым в "поощрение" отдал на разграбление один "наполненный" магазин для них, в оплату за то, они помогли в погрузке японских товаров на судно. Сахалинцев долго уговаривать не пришлось, и через полчаса они сарай опустошили, а затем стали помогать русским перевозить захваченный рис на судно. Всего за этот день четыре японских и несколько айнских лодок дважды доставляли награбленный товар на борт. До 1000 пуд риса, свыше 100 пуд соли, а также неводы и посуду. Хвостов только сожалел, что "судно наше чрезвычайно грузно и чрезвычайно утеснено".

Когда добычу размещать на "Юноне" уже было негде, лейтенант Хвостов "позволил" сахалинцам брать из японских магазинов все, что они захотят.

В этот же день Хвостов приказал своим подчиненным поджечь три японские сарая, в которых хранился заготовленный японцами строевой лес, доски и невода. Пожар стал быстро распространятся и грозил перекинуться на недалеко расположенное селение айну, поэтому русским морякам пришлось его тушить. Увидев такое старание команды фрегата, которая спасла юрты аборигенов от уничтожения, последние от испуга пришли в себя, "поднимали руки кверху, радовались и скакали".

А как же оценивали вышеописанные разбойничьи действия российских моряков историки? Советский историк Э.Я. Файнберг, например, писала: "6 октября Хвостов прибыл в залив Анива. После обследования побережья русские раздали айну часть продуктов из японских складов". И все - о разбое ни слова. Далее автор пишет: "В одном из селений возник пожар. Хвостов "юрты природных жителей во время пожара защищал своими людьми". Прямо хоть плачь от умиления - так самоотверженно вели себя российские моряки.

Планируя вторую экспедицию, Хвостов предупреждал российские власти, что не ручается, "проходя мимо Матмая, когда случится увидеть селение соразмерно силам нашим, что оставлю оное без покушения, может быть, что сие не столь хорошо примется, но думаю нет разницы, на Сахалине ли, на Матмае ли, или в другом каком месте причинить вред японцам тем более еще, что в инструкции сказано: пленников взять где не встретится только проявить человечество, исполнение чего всегда и везде для каждого из нас будет первым правилом".

Перед выходом из Петропавловской гавани он отдал письменную инструкцию мичману Давыдову, в которой приказал описать 7-й остров Курильской гряды (Шияшнекотан), а затем следовать в губу Анива на соединение с "Юноной".

Как следует из судового журнала Давыдова, 4 мая 1807 года корабли вышли в море, а 19 мая он уже высадился на остров Итуруп к замеченному селению. Его встретили два японца и пригласили войти в дом, где угощали рисом, борщом, прекрасною копченою рыбою и курительным табаком. Такой прием тронул храброго мичмана и он был даже вынужден признается, что "отклонил меня от всякого неприязненного поступка"

Как удалось Давыдову выяснить, "заведение японцев было сделано для соления рыбы, работы отправлялись курильцами, а малое число японцев надсматривали только над ними. Два магазина, сделанные из травы и жердей, были набиты солью, соленой и сушеной рыбою и жиром рыбьим в боченках или закупоренных кадках, да еще два деревянные были заперты и я не хотел смотреть, что там есть".

Японцы сообщили Давыдову, что на Итурупе, недалеко от них есть другое селение, где в настоящее время находятся два судна. Давыдов "решился не трогать их до прихода "Юноны", опасаясь, что они дадут знать о том на суда и они могут уйти". 20 мая Давыдов встретился с Хвостовым и они "решили потребить день селению и иттить тотчас же в Ойду".

После завтрака отправились на берег. "Японцы, увидев много людей, перепугались и собрались бежать, однако их схватили". В селении было много соленой рыбы и соли, "но пшена весьма мало и мы отдали большую часть онаго курильцам, а факторию сожгли".

Давыдов пишет, что захваченные "бедные японцы перепугались и спрашивали, не будут ли их резать". Но их отвезли на судно и японцы совершенно успокоились, увидев там еще четверых своих земляков, которых Хвостов захватил в прошлом году на Сахалине. Давыдов не остался в долгу перед гостеприимными японцами, которые его днем раньше угощали в своем доме, поэтому и он "потчевал их чаем и всем, что имел, а через полчаса они стали совершенно спокойными". Один из японцев был оставлен на "Авось", а четверо были отвезены на "Юнону", чтобы с их помощью отыскать селение Ойду.

Вскоре указанное селение было обнаружено, но когда Хвостов со своими людьми хотели пристать в Ойде к берегу японцы открыли стрельбу. Их быстро отогнали ответными залпами с российских кораблей, а затем высадились на берег десантом с пушкою. Японцы стреляли из-за строений, однако никого не ранили. Вечером японцы пытались стрелять по "Авось", но никакого вреда не причинили.

Ночью японцы из селения ушли и когда русские моряки вошли в него, там никого из жителей не было, но зато без боя была захвачена богатая добыча, в том числе две пушки. Кроме того, высадившиеся на берег обнаружили, что "12 или 13 магазинов избышествовали пшеном, платьем и товарами всякого роду". Давыдов удивляется, что все увиденное "было столь необыкновенно, что мы не понимали даже употребления множества вещей".

И тем не менее, российские моряки, будучи рачительными хозяевами, захваченные вещи начали свозить с берега на свои суда. Однако "все шло хорошо до того времени, како люди добрались до саги, а тогда многие из них перепились и с ними труднее было обходиться, нежели с японцами".

Давыдов, который возглавлял группу по вывозу захваченного имущества, попытался уничтожить сагу, "но оной во всяком доме было такое множество, что невозможно было всей отыскать, а хотя у большого подвалу и стоял караул, но сие нимало не помогало. Можно сказать, что все наши люди сколько хороши трезвые, столько же пьяные склонны к буйству, неповиновению и способны все дурное учинить; почему первое при подобном деле должно стараться не допущать их напиваться".

26 мая утром русским удалось изловить двух японцев, причем один из них был солдат, который выпил "от страху" столько саке, что еле проснулся. Другой японец показал, что бежавшие из селения 50 солдат и семь офицеров прячутся в глубине острова в одной долине, а остальные 250 японцев ушли на противоположную сторону острова вместе с курильцами. Это насторожило Давыдова и во избежание неожиданного нападения японцев он приказал "сжечь магазин с их хлебом и кумирню", которые мешали обзору.

Вечером того же дня прибыл от Хвостова с "Юноны" посланец лейтенант Карпинский и передал приказ возвращаться всем на суда. Основной причиной этому, видимо, послужило то, что "при развращенности промышленных должно было всего ожидать". Однако этот приказ было не так просто выполнить, ибо при сборе людей не смогли отыскать трех человек с "Юноны" и одного с "Авось". "С наступающей ночью принуждены были зажечь несколько магазинов, и с людьми и пушками перебрались на гребные суда. В связи с тем, что четверо российских моряков так и не появились, то для их ожидания оставили вооруженный баркас во главе со штурманом.

Утром 27 мая они но без пропавших. Позже двоих из оставшихся удалось уговорить вернуться, а два других, угрожая своим бывшим сотоварищам оружием, ушли в горы. Один из них китаец, а другой- ссыльный, которого необходимо было доставить на Аляску. Давыдов недоумевал, "с каким намерением решились они остаться в таком месте, где русские все выжгли и где они уверены быть истязанными, попавшись в руки японцам".

Давая оценку разграбленному селению, которое было сожжено, Давыдов предположил, что японское правительство "положило сему селению быть главным на всех Курильских островах, на коих японцы промыслы рыбные отправляют. Оно было самым северным во всей Японии, снабжено было гарнизоном, из чего ясно кажется, что народ сей давно опасается русских".

В местечке имелись большие столярные, кузнечные и слесарные мастерские, что говорило о том, что там имелось немало ремесленников. В селении также строились лодки и небольшие суда, которые поставлялись на Матмай. Самый большой сарай был занят приспособлениями для производства саке. Селение было достаточно обжитым. Даже дороги были выпланированы и устланы песком или камнем. В двух местах японцы начали заводить сады, берег реки был отделан, а красивый мост через нее представлял "изрядную картину". Давыдов признавал, что во время набега было "сожжено много знатных рыбных магазинов, потеря коих может быть чувствительна в некоторых японских провинциях Японии, особливо при неурожае пшена".

Курсируя несколько дней у берегов Матцмая к 12 июня зашли в залив Анива и лейтенант Карпинский был отправлен с двумя ялами с "Юноны" и байдаркою с "Авось" "для осведомления от айнов о том, есть ли ныне в сей губе японцы". Через некоторое время отряд возвратился и привез с собой 12 айнов, которые поведали, что "по сожжении здесь прошлого года японской фактории, они дали знать о том на Матмай, куда будто посылали и одну медаль и что после сего ни одно японское судно в губу Анива не приходило. Сахалинцев одарили весьма щедро."

15 июня суда подошли к той японской фактории, против которой останавливался на "Москве" Резанов. Однако, к своему большому разочарованию там поживиться было нечем - нашли там только соломенные сараи для сушки рыбы, да несколько больших чугунных котлов, а все остальное разграбили сахалинцы после того, как Хвостов забрал и увез с собой захваченных японцев. Взяв несколько больших котлов, остальное изломали, а все японские сараи сожгли.

22 июня "Авось", потеряв из виду "Юнону", обогнул мыс Номабо острова Матмай, заметил у берега стоявшее на якоре японское судно, люди же перебирались на берег, но когда русские к судну пристали, то не нашли ни одного человека. Тогда Давыдов приказал отрубить два якоря, на которых судно стояло, поднять парус и подвести к бригу. Груз судна состоял из пшена, соли, небольшого числа товаров и множества пустых бочонков, в которых должны были перевозить жир. 23 июня подошли к японскому судну "для взятия грузу". "На сей раз, - признается Давыдов, - я должен отдать справедливость своим людям, десять человек коих работали так успешно, как я нимало не мог ожидать… уже к 8 вечера все было на месте, в судне (имеется ввиду "Авось") не осталось ни одного камня балласта, а на место онаго положено 220 мешков сорочинского пшена, более чего судно мое не могло поместить, хотя и не было перегружено. ..Прежде всего в Шана было взято от 30 до 40 мешков и так всего в судне находилось до 900 пуд пшена и 200 пуд соли, исключая 7 или 8 бочек саги и множество мелочных товаров от чего трюм, каюта и камбуз так были забиты, что мы не могли где стать".

На следующий день японское судно было подожжено. "Сначала огонь бросился повсюду, но когда подгорела трава и рогожа, то огонь стал тише. Позже видели, как мачта упала на корму, наконец погорели два каната, на коих судно стояло и тогда течением понесло его в пролив между Рио-шери и Рипон-шери".

25 июня русские корабли обогнули Пик-де-Лангль и моряки увидели несколько японских селений, а у них два небольших и одно большое судно. "Юнона" пошла поближе к селению и высадила десант. На судне не было ни одного человека, груз состоял из соленой рыбы, копченых сельдей, жиров и нескольких мешков пшена. По всей вероятности, сделал заключение Хвостов, судно возвращалось с северной стороны Матмая или с Курильских островов. "Взяв то, что я мог поместить к себе,- откровенничал в докладе Хвостов, - провертел судно в разных местах, тонуло оно долго"

27 июня в 1 час ночи "Авось" встал на якорь недалеко от "Юноны" напротив японского заведения, состоящего из сараев с рыбой. "Там же стояло два японских судна, одно из них шло в губу Анива, везло бонжоса, попа, четырех или пятерых солдат, пушку и несколько других оружий. Людей разумеется мы не нашли ни на судне, ни на берегу, ибо они задолго да того все скрылись на Пик-де-Лангль. Шедшее в Аниву судно было из Ниппона…На нем нашли описание приходу "Москвы" с посольством в Нагасаки, желание торговли с нашей страной, отказу в том и пр.: нашли портрет господина Резанова и стоящего подле него гренадера с ружьем". Кроме того, на судне "нашли много карт, глобус, скопированный кажется у голландцев, виды мысов Анива, Крильон …. "Юнона" грузила с сего судна пшено и другие вещи….в другом же судне была только рыба, здесь кажется в него загруженная, ибо судно стояло у самого селения на 6 якорях. Судно с Ниппон было выкрашено красной краскою, что по словам японцев, означало , что оно казенное…По полудни перевезли весь лучший груз и пшено на "Юнону", а потом сожгли сараи и суда".

Утром 28 июня лейтенант Карпинский во главе отряда из 16 человек высадился на берег и "углубившися к северу на 8 миль, нашел японское заведение из четырех больших казарм и нескольких сараев состоящих, но людей в оном не было, а видели вблизи только одного, который скрылся …. Селение было совершенно пусто….Лейтенант Карпинский сожегши сие заведение возвратился на "Юнону"; тогда и лейтенант Хвостов отпустил всех японцев как то им было обещано, исключая двоих. Им дали большую японскую лодку и снабдили всем, чем они хотели…….Два купца взяли образцы всех лучших сукон и многих других товаров, дабы показать своим соотечественникам, что они могут получать от нас, если только торговля установится. Японцы сии знают жестокость и в то же время робость своего правительства. Уверены были, что после учинения военных действий, оно неминуемо согласится. Они говорили, что для них все равно Японии или России будут принадлежать Курильские острова и Сахалин, только бы позволить им ходить на оные для покупки рыбы. С ними ж передано было письмо губернатору Матмая, в коем изложены были причины экспедиции. Обещались также вернутся за ответом в следующем году".

. Однако за ответом никто не пришёл. После возвращении в Охотск секретной экспедиции Хвостова и Давыдова ждал немедленный арест и водворение в острог по распоряжению охотского управителя капитана II ранга.Бухарина.

Друзья попали в куда как отчаянное положение. Истинного вдохновителя сахалинской экспедиции и единственного свидетеля, который мог высказаться в их защиту, уже не было в живых. Имелись, правда, письма Резанова графу Румянцеву на сей счет, но до Петербурга далеко. К тому же некоторые современники выражали уверенность в том, что обвинения в самоуправстве служили лишь предлогом для расправы над Хвостовым и Давыдовым, а подлинной причиной ареста было корыстолюбие Бухарина, который захотел наложить лапу на захваченные ими трофеи. В пользу такой версии говорит чрезмерно жестокое обращение с арестантами: их развели по разным камерам, лишили всех личных вещей и принялись морить голодом и холодом. Все шло к тому, что, пока суд да дело, обоих офицеров сгноили бы насмерть в охотской каталажке. Но 11сентября они бежали. А.Е.Пискунов, на основе документов Компании доказал, что побег организовали правитель Охотской конторы Алексей Евсеевич Полевой и комиссионер РАК в Охотске Егор Выходцев. Очевидно помощь в этом деле им оказал Иван Гавриилович Кох. Он ещё в 1802г.подал в отставку с поста коменданта Охотского порта и находился в службе РАК, однако связи в гарнизоне сохранил прочные.

В бухгалтерской книге Охотской конторы за 10 сентября 1807г. занесена выплата казакам Ивану Ерпыльеву и Семену Ляхову 120-ти рублей ассигнациями. Тем же днём списаны со склада "2 ружъя гартмановских без штыков, 4 фунту пороху мелкага и свинцу 11 фунтов в жеребье", а также пуд сухарей, одежда и 2 пары сапог.

Чтобы отвести подозрение от подкупленных стражей, Хвостов оставил записку, гласящую, что это он усыпил их с помощью опия. С убогой экипировкой, истощенным длительным и тяжёлым заточением офицерам, предстояло пройти до Якутска более 1000 вёрст. Поразительно, но моряки, не знакомые с тайгой проделали этот путь. "По претерпении многих нужд и бедствий, истомленные гладом, изнемогшие, в разодранном рубище, едва живые достигли мы Якутска". Но сюда уже успели прибыть посыльные из Охотска. Хвостова и Давыдова задерживают и переправляют в Иркутск. Но вскоре от министра морских сил Чичагова пришло предписание доставить обоих в столицу, не чиня никаких препятствий. В мае 1808 года Хвостов и Давыдов возвратились в Петербург.

Министерство коммерции оправдало Хвостова и Давыдова, хотя и не одобрило целиком их действий. Адмиралтейств-коллегия же, оправдывая жестокое обращение охотского коменданта Бухарина с мореходцами, вынесла представление "предать лейтенанта Хвостова и мичмана Давыдова военному суду". И, очевидно, спасая лейтенантов от наказания, их запросил на театр военных действий главнокомандующий финляндскою армией граф Буксневден. На Балтике шла война со шведами, и уже через несколько дней Хвостов и Давыдов были в деле - в морских сражениях. Оба они командовали канонерскими лодками и участвовали в военных действиях. За проявленную храбрость в боях они были представлены к боевым орденам - святого Владимира (Давыдов) и святого Георгия (Хвостов) 4-ой степени, но император наложил на реляции графа Буксгевдена следующую резолюцию: "Не получение награждения в Финляндии послужит сим офицерам в наказание за своевольства против японцев."

Правда, самодержец всероссийский оказался куда милостивее, когда встал вопрос об оплате трудов праведных Хвостова и Давыдова. В 1804 году они завербовались на службу в РАК с годовым содержанием соответственно в 4 тысячи и 3 тысячи серебряных рублей. Однако, находясь в 1806-07 годах в "секретных экспедициях", они фактически на Компанию не работали и Правление отказало им в жалованьи.

Министр иностранных дел и коммерции граф Румянцев 2 августа 1808 года обратился с рапортом к Александру I оплатить жалованье и все расходы Хвостову и Давыдову, в том числе, связанные с бегством из Охотска в Санкт-Петербург, в сумме 36 тысяч рублей … за счет вещей, награбленных у японцев. Граф просил императора:"Сие полученные вещи хотя поступили без цены и какая выручка из них последует хотя теперь еще и неизвестно, но уповательно, что из главных статей: пшена японского, напитка саги и из чего-нибудь другого выручиться столько, чтобы вознаградить то жалованье, которое ныне их удовлетворить должно".

О результатах своего ходатайства перед Александром I 9 августа 1808 года граф Румянцев сообщал морскому министру Чичагову:

"…Его Императорское Величество повелеть изволило сего дела (имеются ввиду набеги на японские селения) им в вину не ставить; и вместе с тем изъявил высочайшее соизволение, чтобы за время бытности их в сей экспедиции удовлетворены они были жалованьем на счет вывезенных ими японских вещей и товаров… Жалобы помянутых офицеров на жестокие с ними поступки начальника Охотского порта Его Величество повелел передать по принадлежности рассмотрению Вашего ведомства с тем, чтобы вы в первой декаде изволили доложить о сем Его Величеству".

Комендант порта Охотск Бухарин к тому времени со службы был уволен, но он оставил список награбленных у японцев вещей, конфискованных на "Юнона" и "Авось" в 1807 году. В этом перечне 173 наименования товаров. Из основных изъятых "трофеев":

- пшена белого без мешков чистого - 2283 пудов и 26 фунтов;

- солоду - 11 пудов и 5 фунтов;

- соли - 266 пудов и 36 фунтов;

- саги мерой(напиток слабый) - 100 ведер;

- тож в бочонках - 16 штук.

Правда, в своей жалобе Хвостов указывает, что груз "имел от трех тысяч двухсот и до трех тысяч восьмисот пудов сорочинского пшена, разных шелковых и бумажных материй, до пятисот ведер японской водки, лучшей лакированной посуды, до трехсот разных книг, …из товаров на сто тысяч рублей едва ли найдется и половина целого, все разграблено, переломано и вряд ли есть какое-нибудь состояние людей в Охотске, которые бы не имели японских вещей".

Совершая свои пиратские набеги на японские селенья, Хвостов захватил "в плен" нескольких японцев, которых затем выпустил на волю, за исключением двоих - Сахээ и Накагава Городзи, которых вывез в Охотск. Этим Хвостов создал головную боль даже Александру I.

Первым забил тревогу Сибирский генерал-губернатор Пестель, который 20 мая 1809 года направил в Санкт-Петербург "Записку о японцах в Охотске."

Однако Петербург не спешил с ответом и генерал-губернатор через год (15 мая 1810) снова пишет министру иностранных дел и коммерции Румянцеву, в котором напоминал, что прошлом году уже докладывал "о вывезенных Хвостовым в Охотск двух японцев, оставленных там на попечении Российско-американской кампании, в самом бедном положении. Следствием худого содержания их было то, что они в июне прошлого года сделали побег, и до ноября не доходило о них никакого слуху. Ныне японцы сии отысканы около реки Ульи без платья и без пищи и потом нарочно-посланными к ним от начальника Охотского порта привезены в Охотск, где опять отданы под надзор компанейской конторы.

На этот раз ответ последовал почти незамедлительно 31 мая 1810г. Румянцев писал: "…докладывал о японцах императору. Его Величество высочайше повелел изволить возвратить оных в отечество, снабдя от казны всем для сего нужным…".

Но не каждый приказ царя легко выполнить. И Пестель в течении 1,5 лет вёл

"переписку о средствах, какими бы лучше японцев сих отправить", а Румянцеву 16 января 1812 доложил о смерти Сахээ. Оставшийся в живых Накагава Гародзи вернулся на родину только в октябре 1813 года, когда был освобожден из японского плена капитан Головнин с шестью моряками.*(3)

Вернулись Хвостов и Давыдов с фронта в декабре 1808 года. Тут Давыдов, по настоянию издателя Шишкова, взялся за описание путешествия. Была напечатана первая книга "Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним". В производстве был второй том с описанием языка айнов, нравов, обычаев.

Несомненно, что молодые русские офицеры, прославившие себя и в путешествии, и в лихих пиратских набегах, и в литературном труде, подавали блестящие надежды, от них ожидали новых подвигов в будущем. Эту мысль выразил Державин в своих стихах: "Всяк ждал: нас вновь прославят". Книгу Давыдова ценили уже современники. И как бы развернулось его литературное дарование - ведь погиб он в 26 лет. А Хвостову тогда исполнилось 33 года. Кстати и Хвостов тоже обладал несомненным литературным даром. А может, само богатство жизненных впечатлений, их необычность заставляла тянуться к перу.

4 октября 1809 года в Петербурге оказался капитан Вульф, тот самый, у которого Кусков в свое время приобрел "Юнону". На другой день он намеревался отплыть в Америку и пригласил Хвостова и Давыдова на вечеринку. Собрались на Васильевском острове у общего приятеля, доктора Лангсдорфа. Тесна видать Россия, если четыре человека, лихо проводившие время на одном её конце, через три года случайно встречаются на другом.*(4)

В два часа ночи, возвращаясь с пирушки, друзья подошли к разведенному Исаакиевскому мосту. Что за преграда для отважных морских офицеров? Под мостом как раз проходила барка. Хмель ли, всегдашняя ли удаль явились тому виной, но им показалось, что не составит труда соскочить на судно, а с него -- на другую половину моста…

Больше Хвостова и Давыдова никто не видел.

Андрей Шишков сложил им эпитафию:

Два храбрых воина, два быстрые орла,

Которых в юности созрели уж дела,

Которыми враги средь финских вод попраны,

Которых мужеству дивились океаны,

Переходя чрез мост, в Неве кончают век…

О странная судьба! О бренный человек!

Обидная, глупая смерть, одновременно и разительно противоречащая, и соответствующая всей прожитой жизни. В странствиях по глухим углам Сибири и Америки, в сражениях и пиратских набегах они то и дело оказывались на волосок от смерти, словно играли с нею- и так глупо погибнуть!

Разумеется, столь нелепая смерть, сгубившая этих героев сразу, двоих вместе, не могла не обрасти легендами. Яков Грот, в примечаниях к стихам Державина, писал: "Вдруг оба они пропали без вести, а как в это же время американский купеческий бриг прошел без осмотра, при сильном ветре, мимо брантвахты за Кронштадтом и не заявил бумаг, то многие, зная беспокойный дух Хвостова и Давыдова, полагали, что они, по страсти и приключениям, ушли в Америку. Это казалось тем более вероятным, что шкипер американского брига (названный выше Вульф) был приятель Хвостова и Давыдова, оказавших ему услугу в Америке. Наряжена была комиссия для исследования дела, но она ничего не открыла. Если верить Булгарину, тайну разъяснил через несколько времени, воротясь Петербург, свидетель их гибели Вульф, который был с ним в роковую ночь, но, опасаясь задержки, промолчал о несчастии своих сопутников; люди, разводившие мост, также боялись ответственности, и бедственный случай остался тайной: тела не были выброшены на берег". Он же приводит выдержку из рукописных заметок Матвея Петровича Лонгинова "Ходил еще один любопытный слух, конечно, ни на чем не основанный, и потому более забавный, чем заслуживающий внимания, - именно будто знаменитый Боливар был не кто иной, как считавшийся погибшим Хвостов"

1* Использованы материалы работы А.Кириченко "Пиратские корабли "Юнона" и "Авось".

2* Кстати, генеральный консул СШ м-р Левит Гаррис, в ответ на просьбу предоставить американским судам права прохода в Чёрное море, получил однозначный отказ. Но когда по договору от 30 апреля 1803г. к СШ перешла "… вся Луизиана, в тех границах, как владела ею Испания", то есть их границы приблизились к российским владениям, император почти сразу направляет президенту Джеферсону собственноручное письмо:

"Милостивый государь! Я желал бы, чтобы недвусмысленное свидетельство моего доброго расположения способствовало расширению торговых отношений, которые устанавливаются между нашими двумя странами. Оно должно послужить для ваших сограждан залогом того, что они всегда будут пользоваться гостеприимством, покровительством и привилегиями в моих владениях." А затем другое: "Я всегда питал большое уважение к вашему народу, который сумел самым достойным образом воспользоваться своей независимостью дав себе свободную и мудрую конституцию, обеспечив счастье всех вообще и каждого в отдельности".

3* Теперь, спустя многие годы, стало понятно, что экспедиции Н.А.Хвостова и Г.И.Давыдова все-таки задержали продвижение японцев на север, сохранив для России Курилы и Сахалин. И в этом есть несомненная заслуга этих морских офицеров и того, кто стоял за ними, а именно Н.П.Резанова. Прояпонские настроения автора становятся легко объяснимы, если учитывать, что в отличие от Российской империи и СССР, Рус-Ам с начала XX века экономически, политически и династически прочно связана с Японской империей. Даже во время 2-й мировой войны, выступая союзником СШ против фашистской Германии и Италии, по отношении к Японии Рус-Ам придерживалась строгого нейтралитета. Япония отвечала тем же и совершенно беззащитные Российские о-ва, стали надёжным убежищем для тысяч англичан с тихоокеанских островов, Тайваня и Гонконга. (Прим.ред.)

4* Вернувшись на родину, Джон Вульф описал свои приключения в книге "A Voyage to the North Pacific and a Journey through Siberia". Рассказанный там эпизод встречи в Охотском море с гигантским белым китом произвел огромное впечатление на его племянника Германа Мелвилля, положившего рассказ дяди в основу своего известного романа "Моби Дик".