Утро следующего дня. Теперь уже время определить свою позицию. Печать же получает возможность повернуть общественное мнение в ту или иную сторону.

В Лондоне на первый взгляд ничто не изменилось. Толпы народа по-прежнему спускаются по эскалаторам в метро, заполняют идущие к центру города поезда, спешат в учреждения, на заводы, в магазины. Обычная утренняя кавалькада пересекла мост Ватерлоо. Улицы подметены. Молоко доставлено заказчикам. Машины заполнили город. Жизнь, несмотря ни на что, продолжается.

Группа людей, собравшаяся у Букингемского дворца, никакого вознаграждения за свое терпение не получила и видела только, как несколько грузовиков с дворцовым имуществом и два-три автобуса с добровольцами-слугами покинули территорию дворца и направились к Тауэру.

Люди разошлись по домам, не получив за свою лояльность фактически ничего, кроме простуды. Дворцовая стража была снята, потом снова заняла свои места и снова снята: охранять больше было нечего. В сером утреннем свете дворец казался заброшенным, как оперный театр после спектакля.

Накрапывал дождь. У дворца остались только фанатичные приверженцы королевского трона. С того места, где они стояли, не было слышно грустной похоронной мелодии, разносившейся старым магнитофоном, который держал в руке застывший как изваяние старик.

«День национального траура» — так писала газета «Дейли телеграф». В 8 часов 32 минуты на улицах появились разносчики газет, заголовки которых пестрели сенсационными сообщениями: «В РЕЗУЛЬТАТЕ ВОЕННОГО ПЕРЕВОРОТА СВЕРГНУТО ПРАВИТЕЛЬСТВО. КОРОЛЕВА ВЗЯТА В КАЧЕСТВЕ ЗАЛОЖНИЦЫ».

Все газеты, словно по команде, сосредоточили свое внимание на вожде. Они ему грозили гневом господним, громом небесным, призывали в помощники всех ангелов для борьбы с «подлым предательством». Сможет ли Англия снова поднять голову? Простые люди лишь переглядывались.

Приезжие из Брикстона и Поплара, Хокстона и Шодерича бегло просматривали спортивные страницы «Дейли мирор», посмеивались, читая комиксы, и только потом обращали внимание на первую полосу: «КОРОЛЕВА АРЕСТОВАНА. АНГЛИЯ В КАНДАЛАХ».

«В обагренную кровью крепость, свидетельницу самых мрачных дней в нашей истории, прибыла Ее Величество королева в окружении своих близких… Ничто в истории Англии не может сравниться по трагизму с тем, что пережила королевская семья в четыре часа дня. Ни Мария Антуанетта, ни Чарльз I не смогли бы перенести позора, который перенесла королева, считавшая, что она находится в безопасности от зверств прошлого. Ведь и Мария Антуанетта и Чарльз I жили в такое время, когда подобные вещи случались.

Как чувствовала она себя, проходя то место, где многие из ее предшественников нашли свою печальную судьбу, где они шли по дорожке из черного бархата к смерти? Какие великие образы вставали перед королевой? Как далеко на ее пути падала тень палача? Над королевой издеваются, парламент разгромлен. И это Англия сегодня!»

В таком же плане писали о перевороте другие центральные и местные газеты. Но ни одна из них не могла нарисовать вероятных перспектив происшедших событий. Только «Тайме» сохранила достаточно здравого смысла, чтобы взглянуть на возможные последствия революции, осуществленной Вайаттом.

«Невозможное, кажется, стало реальностью. После трех веков сравнительно спокойного правления Великобритания оказалась в положении, которого можно было ожидать лишь в отсталых когда-то латиноамериканских государствах и развивающихся странах Африки. Вчерашние события, происходившие в обстановке полного отсутствия паники, свидетельствуют о славных чертах английского народа.

Или мы находились в цепях сильнейшей апатии, способной лишить нас возможности коллективного суждения и действия, или наше негативное отношение свидетельствует о том, что мы готовы молча встретить преступление против монархии и демократической системы в целом. Слишком рано проводить параллель с приходом к власти нацизма, хотя полное разочарование в существующих формах демократии является благоприятной почвой для сторонников тоталитарного режима. Было бы неумно чрезмерно восхищаться кажущейся искренностью заявлений человека о том, что он заботится о своей стране.

На данном этапе все теоретические выкладки не имеют твердого основания, ро одно уже очевидно: болезнь пронизала общество очень глубоко, а те, кто стоял у власти, этого не заметили. Согласие на насилие представляется сейчас условием нашего существования. Степень насилия значения не имеет, хотя можно успокаивать себя тем, что жертв пока не было. Однако само согласие с насилием симптоматично и свидетельствует о психическом заболевании, охватившем всю страну. Следует помнить, что некоторые формы психических заболеваний неизлечимы. Имеющиеся средства борьбы с болезнью должны использоваться рационально и своевременно. Пока мы не в силах что-либо сделать. Если Вайатт окажется негодным врачом, пациенты скоро сами поймут это».

Вайатт разместил свой штаб в кабинете премьер-министра в здании палаты общин. Отсюда он руководил административной работой, которая была необходима во второй день после переворота. В свободные минуты Вайатт отдыхал, пил крепкий черный кофе и читал телетайпные сообщения из всех уголков мира о событиях в Англии. Он диктовал директивы и памятные записки, присутствовал на заседаниях различных комиссий и находил даже время обсудить развитие событий со своими подчиненными. Он сумел найти время и для приема посетителей, среди которых были такие люди, как Морган — истинный сторонник революции. Стук в дверь. Появился Слингсби.

— Я взял на себя обязанности начальника секретариата, шеф. Бейнард сейчас на заседании комиссии по печати.

Вайатт поднял голову от стола, заваленного бумагами.

— Хорошо. Что-нибудь интересное?

— К вам посетитель.

— Кто?

— Глава политической партии.

— Кто же?

— Геральд Морган — основатель и руководитель Британского союза социалистов.

Морган; внешне ничем не примечательный человек, вошел в кабинет Вайатта. Вайатт не поднялся навстречу ему.

— Чем могу быть полезен?

— Я пришел поздравить вас. — Голос Моргана был слабым и неуверенным, как у нищего.

— Это в два-то часа утра? Морган смущенно улыбнулся.

— Мы занятые люди. И вы и я.

— Ну что же, это очень гражданственно с вашей стороны, Джон.

— Я должен был прийти, — продолжал Морган. — Я всегда говорил, что это должно случиться, и вот, слава богу, вы сделали то, что требовалось. Этот урок будет полезен нашей стране.

— Неужели?

Морган облизал сухие губы. Встреча двух лидеров оказалась холодной.

— Я пришел предложить вам услуги нашей организации. Вам, вероятно, известно, что уже долгое время мы ведем борьбу за новую Англию. То, что вы сказали в своем выступлении по телевидению, мы твердим уже многие годы. Наша организация сильна: в ней более двухсот тысяч членов. Я был бы рад отдать всю организацию в ваше распоряжение.

— А что вы просите взамен?

— Мне кажется, что наши политические линии во многом совпадают, — робко заметил Морган.

— Например?

— Конечно, кое-что нужно обговорить, — продолжил Морган свою мысль.

— Давайте обговорим сейчас. Вы предлагаете мне свою поддержку, а я хочу знать ваши условия.

— Честно говоря, мы хотели бы осуществления нашей основной политической линии, и я не вижу в этом деле затруднений. Как я уже говорил, — Морган взглянул на стоявшего у двери Слингсби, — мне нравятся ваши методы.

— О какой политической линии вы говорите? — настаивал Вайатт.

— Контроль над профсоюзами, высылка всех иммигрантов, тщательная чистка нашего общества, предусматривающая удаление неполноценных элементов.

— Собственно говоря, что мы сейчас обсуждаем — политику или ошибки?

— Что вы хотите сказать? — вопросом на вопрос ответил Морган, краснея.

Вайатт встал и зашагал вокруг огромного стола.

— Нам пришлось проложить себе дорогу сюда с помощью оружия, однако на этом насилие кончилось. А вы приходите сюда и предлагаете мне проводить отвратительную расистскую политику. Что вы имели в виду — концентрационные лагеря? Если считать нашу страну больной, то вы уже при смерти. Предупреждаю вас: если вы станете портить людям настроение, вас тотчас же схватят и приведут сюда, а я лично пристрелю вас.

Морган ушел.

В половине третьего Дженнингс приготовил кофе для Вайатта и двух его ближайших помощников — Бейнарда и Слингсби. Бейнард набрался смелости задать Вайатту вопрос, давно готовый слететь у него с языка:

— Как, капитан, по-вашему, наши дела?

Молчание. Вайатт сидел за столом, освещенным настольной лампой, низко наклонив голову. Чтобы не ошибиться в ответе, он подыскивал подходящие слова. Бейнард, Слингсби и Дженнингс ждали.

— Наши враги ничего не предпринимают. На это следует обратить внимание.

— Но ведь королева под угрозой, — высказал предположение Слингсби.

— Хотел бы и я так думать.

Они посмотрели друг на друга в недоумении. Вайатт продолжал в таком тоне, будто разговаривал сам с собой:

— Контрмеры уже принимаются. Сторонники трона и правительства решили, что делать. Мы не должны опасаться коридоров власти. Эти коридоры для курьеров, сателлитов, баловней судьбы и грошовых властелинов. Те люди, которые для нас действительно опасны, находятся в других местах — в клубах и на частных дачах. В известном смысле они благодарны нам: мы дали их любимому слову «интрига» новое понятие. Эти люди обсудили свою тактику и ничего не предпримут. Они хорошо знают свое дело и потому не станут спешить.

— У вас не много оптимизма, — осмелился выразить свои чувства Бейнард.

Вайатт на мгновение задумался. Затем сказал:

— Вы что хотите от меня услышать — приятные речи или мою точку зрения? Хотите, чтобы я сказал, что мы добились абсолютного успеха, что все цели достигнуты и поражения мы не потерпим? Поверьте мне, утверждать этого нельзя, особенно если мы станем недооценивать противников.

— Если бы все было слишком легко, это могло бы означать ловушку, — заметил Слингсби.

— Никакой видимой ловушки нет. Но все действительно прошло на редкость легко. Впрочем, иначе и не могло быть: ведь никто не верил в такую возможность.

— Ну и хорошо. Приятно было видеть выражение лица Ригли при нашем появлении, — с усмешкой проговорил Дженнингс.

— Не лучше у него был вид, когда он, отправившись на Даунинг-стрит, десять, увидел, что Гейнор уже стал там хозяином, — сказал Бейнард.

Разговор продолжался в таком же игривом тоне, но все отчаянно устали. Вайатт, казалось, забыл о собеседниках и продолжал работать. Дженнингс время от времени напоминал Вайатту:

— Вы должны хоть немного поспать. — Он по-собачьи был предан шефу.

Через несколько минут Вайатт вдруг приказал:

— Гарри, отправляйся в Скотленд-Ярд.

— Хорошо, — ответил удивленный Бейнард.

— Мне нужны подробные сведения о зарегистрированных уголовных преступлениях в Лондоне за период с четырех часов дня до двух ночи.

— А разве мне дадут такие сведения?

— Дадут.

Все трое с удивлением посмотрели на Вайатта, но тот не спешил с объяснением. Он дал его после нескольких минут молчания:

— В ненормальных условиях, при стихийном бедствии, свержении правительства, разного рода беспорядках, число уголовных преступлений резко возрастает. Преступники не теряют времени. Если цифры, которые получит Бейнард, не хуже тех, которыми я располагаю, мы будем иметь кое-какое представление об обстановке.

— Вы хотите сказать, что преступники пользуются случаем, а если роста преступности нет, значит, порядок сохраняется?

— Именно это я и хотел сказать, Гарри, — с улыбкой ответил Вайатт.

Полчаса спустя Бейнард вернулся с нужными сведениями. Вайатт тщательно сравнил их с имеющимися и, откинувшись на спинку кресла, удовлетворенно заявил:

— Никакого роста.

— За исключением района Вестминстерского дворца, — заметил Дженнингс.

Вайатт слишком устал, чтобы понять смысл этих слов.

— Элементарные нарушения порядка, — объяснил Дженнингс.

Вайатт улыбнулся и сказал:

— Сержант Дженнингс уже пошутил, и мы заслужили пару часов отдыха.

3 часа 40 минут. Истопница прошла мимо кабинета Вайатта, напевая слишком громко для женщины почти в шестьдесят лет.

— Потише, — шепотом попросил караульный. — Начальник спит.

— Разве? — Женщина остановилась и посмотрела на закрытую дверь. — Вот это политика, — проворчала она и пошла дальше, запев еще громче, чем прежде.

Хартфиш изучал переполненный зал суда с удовлетворением игрока, определяющего выигрыш по размеру банка. Сенсационные показания свидетелей очень нужны, особенно на одиннадцатый день суда. Но интерес к процессу не ослабевал ни на минуту благодаря умелому ведению дела. Хартфиш все предвидел, и это был лучший из судебных процессов в истории века. Говорили, что он зарезервировал все свое утонченное высокомерие по отношению к самому правосудию, а в остальном все были равны перед его мстительностью. Когда был вызван первый свидетель, Хартфиш заметил, что председатель суда стал что-то быстро записывать. От взгляда прокурора не могла укрыться ни одна деталь.

Эдвард Джон Ренкин, человек средних лет и внушительного вида, занял место для дающих свидетельские показания. Приняв присягу и ответив на предварительные вопросы, уточнявшие его имя и фамилию, он стал ждать атаки Хартфиша.

— Господин Ренкин, во время событий двадцать третьего октября прошлого года вы являлись постоянным секретарем министерства топлива и энергетики?

— Да.

— Не получали ли вы несколько необычного сообщения в тот день?

— Получал.

— Расскажите суду, в чем заключался смысл этого сообщения.

— Это было отпечатанное на машинке письмо, приглашавшее постоянных секретарей и руководителей департаментов всех министерств собраться в зале заседания палаты общин двадцать четвертого октября в десять часов утра. Письмо было подписано так: «Вайатт».

— Когда вы получили письмо?

— Примерно в четыре часа. На письме была пометка «срочно», и поэтому оно было немедленно передано из канцелярии мне.

— Какой была ваша реакция на это невероятное приглашение?

— Откровенное неверие. Мой секретарь высказал предположение, что это какая-то ловушка, и я был склонен именно так расценивать письмо, пока не узнал о случившемся.

— О свержении правительства?

— Да.

— К этому вы тоже отнеслись с откровенным неверием?

— Естественно.

— Естественно? Но ведь вы не могли оставаться в состоянии откровенного неверия все время?

— Я поговорил со своими коллегами из других министерств и узнал, что все они получили подобные приглашения. Кроме того, я позвонил в палату общин, чтобы выяснить, насколько правдоподобны слухи.

— И конечно, слухи подтвердились. Что вы предприняли потом, господин Ренкин? Еще раз повторяю вопрос: что вы предприняли потом?

— Я… отправился домой.

— Домой, на Тэнгли-авеню?

— Да.

— Не кажется ли вам ваш поступок странным?

— А что еще я мог сделать? Почти все служащие…

— Мне нет дела до служащих. Я спрашиваю, разве вы не должны были оставаться на своем посту в такой критический момент?

— Какова бы ни была моя ответственность за снабжение страны топливом и энергией, у меня не было полномочий как-то реагировать на происшедшую революцию.

— Но, конечно, ответственность перед министром была достаточным основанием для того, чтобы вы оставались на посту до встречи с ним для обсуждения положения?

— Я оставался в кабинете до тех пор, пока не узнал, что министр уехал домой пятью минутами раньше. Я в самом деле не понимаю, что мог сделать кто-либо из нас.

Хартфиш подождал, пока утих смех. Это оживление вдохнуло новую струю жизни в присутствующих, которым уже начала надоедать юридическая казуистика. Кроме того, следовало учитывать и настроения телезрителей.

— Итак, вы отправились домой и следили за событиями по тем передачам, которые вело телевидение?

— Да.

— Каково было ваше впечатление о происходящем? — Разве это так важно, господин Хартфиш?

Председатель суда нетерпеливо постучал паркеровской ручкой по столу. С его точки зрения, этот шарлатан не уважал процессуальный кодекс.

— Уважаемый господин председатель, я только хотел узнать, о чем думал свидетель перед заседанием, которое нас интересует.

Не дожидаясь ответа председателя суда, Хартфиш продолжал:

— Нужно ли повторить вопрос?

— В этом нет необходимости, — ответил Ренкин. — Я внимательно наблюдал за Вайаттом — и во время пресс-конференции, и потом. Хотя, по-моему мнению, этот человек зашел слишком далеко в нарушении свободы личности королевы, его доводы с конституционной точки зрения…

— Его доводы меня не интересуют.

— Хорошо. Я был потрясен его очевидной искренностью.

— Неужели?

— Я считал тогда и считаю сейчас, что он руководствовался исключительно интересами страны.

Хартфиш задержал лукавый взгляд на Ренкине. Этот взгляд должен был показать свидетелю, что ему следовало быть более осведомленным, особенно в такое время. Находящиеся в зале суда заволновались. Их мучил вопрос: сумеет ли Хартфиш повернуть дело в своих интересах.

— Именно по этой причине вы и решили безоговорочно поддержать Вайатта?

— Нет!

— Вы Хотите сказать, что имелись иные причины?

— Я хочу сказать, что моя поддержка Вайатта не была безоговорочной.

— Значит, вы сотрудничали с Вайаттом в расчете на какую-то выгоду, возможно, ради увеличения своей власти?

— Конечно нет.

Эта словесная дуэль все же принесла свои плоды. Ренкин весьма неблагоразумно выдал свои истинные мысли. Бросив тень на честность Ренкина, Хартфиш поставил под сомнение и искренность Вайатта. Теперь он, прокурор, мог перейти к заключительному вопросу:

— Так или иначе, познакомившись с Вайаттом во время телевизионной передачи, вы сочли целесообразным пойти на заседание, приглашение на которое было вами получено?

— Дело не в целесообразности. Мне казалось, что нет другого способа оценить обстановку, узнать, насколько сильна власть этого человека.

Чувства Ренкина разделяли и его коллеги. К половине десятого утра палату общин заполнили высшие руководители министерств. На галерке секретариат готовился к ведению протокола.

У собравшихся было время поговорить друг с другом, и большинство, в том числе и офицеры вооруженных сил, склонялось к тому, что надо подождать, пока Вайатт сам изложит свои планы сотрудничества с руководителями министерств и ведомств. Политические деятели ушли со сцены, и поэтому не существовало никакого другого авторитета, кроме Вайатта, к которому можно было обратиться за соответствующими решениями. Собравшиеся поняли, что страна находится в их руках, подчиняясь власти одного человека. Вопрос вовсе не, сводился к их тревоге — в зале находились профессиональные служащие, только смутно представлявшие себе политические операции. Однако существовавшие междепартаментские отношения с группой политических деятелей вдруг нарушились, и аппараты министерств, даже если бы и было желание, не могли работать без указаний свыше.

Ровно в десять часов в зале появился Вайатт, сопровождаемый двумя офицерами и четырьмя гражданскими лицами. Он сел за стол президиума.

— Я не отниму у вас много времени, господа. Надеюсь, мы еще будем иметь возможность поближе познакомиться друг с другом. А пока займемся общими вопросами.

Как вы помните, комиссия Фишера в одном из правил кодекса поведения гражданских служащих указывала, что служащий должен быть предан государству. Король, королева, партии, даже Вайатт — второстепенны. Кто бы ни был у власти, де-юре или де-факто, должен признать, что его позиции надежны только до тех пор, пока административный аппарат работает четко.

Поэтому вы обязаны продолжать свою службу, кто бы ни был у власти. Давайте договоримся так: я намерен управлять страной и рассчитываю на то, что вы будете осуществлять мою политику, какой бы ошибочной она вам ни казалась. С вашей стороны необходимо меньше всякого рода секретов и больше сотрудничества. Я назначу своих офицеров для связи с каждым департаментом. Они будут посредниками между советом и административными органами. Взамен я не обещаю ничего, кроме невмешательства в ваши внутренние дела, огромного количества тяжелой работы и удовлетворения трудом на благо страны.

Ваше право решать. Вы можете подать в отставку и ждать лучших времен (тем временем ваше отсутствие вызовет беспорядки) или стать участниками дела, целью которого является лишь спасение страны от медленной и неестественной смерти. Решайте, господа, сами…

— Решайте, господа, сами, — медленно повторил Хартфиш слова Вайатта. — Я хочу сказать, что у вас был выбор: остаться верным королеве, законно выбранному правительству и, конечно, народу или нарушить присягу и служить стране, выполняя указания преступника.

— Легко говорить об этом сейчас, когда прошло столько времени, — в отчаянии произнес Ренкин, как бы оставляя место раскаянию.

Протестовать было не время. Кара приобретала весьма странные формы. Контрольная комиссия могла пересмотреть все дело, наказать его еще больше и даже уволить со сниженной пенсией. Так случилось с другими коллаборационистами, до конца оставшимися с Вайаттом. Комиссия не скрывала от него, что решение во многом будет зависеть от его показаний на суде, но никто не предупредил Ренкина о возможности такого надругательства над его честью. Ему предстояло просто явиться в суд в качестве свидетеля и публично признать свою ошибку. Вот и все. Коллега из министерства внутренних дел прошел эту процедуру и отделался только легким испугом. Поэтому сейчас Ренкин не должен делать каких-либо оговорок и вступать в спор. В общем, надо быть осторожным.

— Я согласен, — дружески произнес Хартфиш, но эта дружественность была показной. Про себя он подумал, что этот дурак Ренкин отступает от договоренности. Очень важно, чтобы служащие всех рангов публично признались в ошибке. Их власть придется уменьшить. Доверять им больше нельзя.

Хартфиш продолжал:

— Теперь, когда прошло много времени, вы, несомненно, сознаете свою ошибку?

— Да, — промямлил Ренкин.

— Вы понимаете, что решительный отказ с вашей стороны и со стороны ваших коллег от сотрудничества с Вайаттом практически лишил бы его возможности что-либо предпринять?

— Да.

Первым вопрос задал Хедли, сотрудник министерства иностранных дел:

— Как вы можете гарантировать, что жизнь королевы вне опасности?

Вайатт к этому времени уже понял, что сумел привлечь присутствующих на свою сторону. Предоставление гарантий и согласие с ними служит базой для взаимопонимания.

— Даю слово, что этой женщине не угрожает опасность. Со временем и она и ее семья будут освобождены и получат разрешение вернуться к частной деятельности.

— Поверив слову Вайатта, этого негодяя, вы продолжали слушать его, пока он излагал свой план развития страны?

— Я… слушал, поскольку… — Ренкин хотел сказать, что он, как и все, слушал, потому что считал необходимым принять какие-то меры. — Поскольку и в этом случае нам нужно было знать, в какой мере этот человек контролировал обстановку.

— Можете вы объяснить, что значит «контролировал»?

— Это не так просто. Это широкий, всеобъемлющий взгляд, которым человек охватывает административный аппарат. Если человек имеет такой взгляд, значит, он государственный деятель, а если он упомянутым качеством не обладает, является просто-напросто политической мямлей…

— Итак, вы выжидали, чтобы выяснить, является ли Вайатт государственным деятелем, прежде чем занять ту или иную позицию?

Ренкин широко раскрытыми глазами посмотрел на присутствовавших, которые заполнили зал до отказа. На их лицах он прочел только враждебность. Он представлялся им явным коллаборационистом.

«Прежде чем занять ту или иную позицию…» — эти слова снова донеслись до слуха бывшего постоянного секретаря, и Ренкин-коллаборационист с трудом выдавил из себя:

— Да.

— Каково было ваше личное впечатление от так называемого плана?

— В нем было много заслуживающего внимания. По крайней мере так мне казалось.

— Ладно. Теперь, надеюсь, вы изменили свою точку зрения?

Ренкин подумал, что возражать было бы слишком опасно, но все же колебался.

— Я жду ответа. — Хартфиш злым взглядом смерил Ренкина и прошептал что-то своему помощнику.

— Да, я изменил свою точку зрения, — произнес наконец Ренкин, повинуясь данному ему распоряжению.

Еще несколько вопросов о встречах Вайатта с руководителями департаментов — и Ренкина отпустили. Газеты поместили его показания полностью. Никаких ограничений свободы критически комментировать происшедшее не вводилось. Было известно, что один из издателей подвергся наказанию за поддержку Вайатта, и остальным, за исключением издателя «Таймс», этого намека было достаточно.

Два дня спустя контрольная комиссия получила докладную генерального прокурора.

Комиссия тотчас же информировала Ренкина, что его дело будет пересмотрено.

Неделю спустя Ренкин исчез. Вскоре его труп был найден в реке» Он покончил жизнь самоубийством.