Из декрета о жилищном строительстве.

«Правительство придает важнейшее значение жилищному строительству.

Проблема жилищного строительства уже рассматривается с участием соответствующих министерств. Мы приняли конкретные меры по ряду предложений, реализация которых возможна в короткий срок.

Национальным позором является тот факт, что страна, хвастающая своей способностью выступать в роли мировой державы — что бы ни подразумевалось под этими словами, — все еще является самым отсталым государством в Западной Европе с точки зрения обеспечения жильем. Поэтому можно оценить только как преступные действия правительства, которое в соответствии со своей «социалистической» доктриной должно было заботиться о благосостоянии страны, однако на самом деле соображения престижа ставило выше национальных нужд.

Возьмем, к примеру, заказ на ударные подводные лодки. Люди не могут жить в подводных лодках.

Мы ликвидировали этот заказ.

Средства — двадцать миллионов фунтов стерлингов — немедленно направляются в распоряжение тех областей страны, где жилищная проблема стоит наиболее остро. Этот заем будет представлен практически в виде беспроцентной ссуды. Ассигнуемых средств будет достаточно для строительства приличных квартир для пяти тысяч семей.

Еще больше будет сделано в этом направлении, если удастся добиться экономии средств. В остальном мы имеем поддержку министерства финансов. Уверены, что сумеем удвоить долю от общего национального продукта, отводимую на жилищное строительство. Более того, мы предпримем шаги к предоставлению займов на кооперативное строительство на более выгодных для населения условиях. Реализация этих мер опять-таки зависит от возможности экономии средств в других областях нашего хозяйства.

Мы заявляем о конфискации в пользу государства бывшего Букингемского дворца. Все движимое имущество будет передано тем, кто там проживал, — официальным лицам, слугам, служащим.

Сам дворец будет передан в распоряжение лондонского совета для временного размещения части тех семи тысяч жителей города, которые сейчас не имеют жилья.

Сандригемский дворец передается в ведение министерства здравоохранения. Там будет устроен пансионат для престарелых и инвалидов.

Виндзорский дворец конфискуется государством и передается местным властям для использования в качестве места развлечения и отдыха населения, а также для проведения других мероприятий в интересах повышения благосостояния народа.

Арендная плата и другие доходы от поместий герцога Корнуэльского поступают в распоряжение государства и передаются министерству жилищного строительства».

Делегация, консорциума профсоюзов прибыла точно в десять часов для беседы с Вайаттом и представления ему резолюции, гласившей, что «консорциум серьезно озабочен положением, создавшимся в результате захвата власти Вайаттом, и хотел бы получить заверение в том, что все вопросы, касающиеся профсоюзного движения, будут согласовываться с консорциумом в течение всего времени, пока данное правительство сохраняет контроль над страной».

Вайатт, вздремнув пять минут и выпив чашечку черного кофе, был не менее пунктуален. Зал заседаний палаты общин заполнили сторонники Вайатта, представители руководящих органов профсоюзов, руководители правительственных организаций, журналисты, пишущие на промышленные темы, и другие заинтересованные лица. На галерке собрались рядовые члены профсоюзов, а те, кому не хватило места, толпились в коридоре.

Компания Би-Би-Си получила разрешение вести киносъемку для передачи по телевидению в тот же вечер. Беседа считалась важной, а по мнению некоторых, даже исключительно важной. В известном смысле Вайатт выступал перед консорциумом в роли обвиняемого. От его поведения во многом зависела готовность рабочих признать авторитет Вайатта.

Бейнард видел, как Вайатт занял бывшее место спикера. Вид у капитана был очень усталый.

Том Тэлли решительно встал, поправил волосы и начал говорить. Он чем-то очень напоминал корнетиста в духовом оркестре, а кричал так громко, словно обращался к тугоухим:

— И еще, дорогие коллеги, я требую от вас заверения, публичного заверения в том, что захват власти вами не будет схож с тем памятным случаем, когда Гитлер потряс мир жестоким преследованием профсоюзов, преследованием, в результате которого в Германии были полностью уничтожены профсоюзное движение, священное право рабочих на забастовку и кардинальный принцип решения спорных вопросов путем переговоров.

Под оглушительные аплодисменты Тэлли опустился в кресло. Наступившую тишину нарушал лишь стрекот кинокамер. Вайатт встал. Подергивание бровей на его лице предвещало бурю. Несколько мгновений он разглядывал Тэлли, самодовольно развалившегося в кресле.

— Я не нуждаюсь в уроках по истории. Но если нас просят обратиться к памяти, я готов поговорить о том, как в двадцать шестом году рабочие были преданы профсоюзными руководителями.

Тэлли и его соратники резко выпрямились в креслах, впервые осознав, что перед ними сильный человек. Те, что не являлись членами профсоюза, были в восторге от Вайатта. Безработные, собравшиеся на галерке, улыбались.

— Что касается преследования вас, — продолжал Вайатт, — то, если сам Ригли не считал вас важными, чтобы опасаться, будь я проклят, если опасаюсь вас.

Галерку охватило чувство восхищения. Бейнард вздохнул, а Вайатт спокойно выжидал, пока воцарится тишина.

— Правда состоит в том, что вы изо всех сил стремитесь к преследованию, как изголодавшаяся старая дева добивается изнасилования. Как бы вы хотели, чтобы я расстрелял одного из вас (не вас лично, это не было бы оправдано) или сделал какой-нибудь другой шаг, который позволил бы вам надеть корону страдальца! Для вашей устаревшей организации это был бы поистине живительный укол, в котором она так нуждается!

Лоример посмотрел на Вайатта, потом на Бейнарда и вопросительно поднял брови. Не слишком ли далеко он заходит? Но Вайатт продолжал, не обращая никакого внимания на гул протеста:

— Союзы, над которыми вы потеряли контроль, сделали нашу страну предметом насмешек. Их безответственные действия в течение многих лет, действия, которые вы не сумели пресечь, сыграли немалую роль в нанесении стране огромного ущерба.

Тэлли чуть было не попятился назад, уставившись на палец, протянутый Вайаттом в его сторону. В Тэлли никогда никто не тыкал пальцем.

— Я обвиняю вас и вашу иерархию в том, что вы допустили такое развитие событий, которое может закончиться только полной дискредитацией движения, оберегать которое вам доверено.

Несколько членов консорциума вскочили с криками «Протестуем!», «Это нападки на рабочий класс!».

— Садитесь! — И снова зазвучал острый как бритва голос. Все сели. — Кто обвиняет меня в нападках на рабочих? Бывший машинист, который покинул фабричные корпуса, чтобы стать профсоюзным лидером. Я хорошо помню, как он позировал у своего кабинета фотокорреспондентам. А потом появился снимок с подписью: «Профсоюзный лидер Перси Моггс отправляется на обед к королеве». Какое у вас и вам подобных могло быть дело к Ее Величеству, кроме стремления получить рыцарский титул! В чьи глаза вы плюете, когда добиваетесь портфелей в правительстве, предавая интересы рабочих? Вы доказали свою глупость не раз, позволив правящей верхушке поощрять себя, делать из себя марионеток, раздавать вам рыцарские звания, завладеть вашей душой и телом, чтобы только держать рабочих под контролем!

Вайатт сделал паузу, но никто не захотел воспользоваться этим.

— Нужно ли мне приводить цифры результатов голосования по любому из профсоюзов, который вы можете назвать, или итоги обсуждения по вопросу, касающемуся той или иной группы рабочих? Нужно ли объяснять вам, почему девяносто процентов членов любого профсоюза не пользуются своим правом голоса? Нет, это не апатия, не безразличие, а глубокое понимание того факта, что их руководители — бесполезные фиксаторы времени.

На галерке раздался громкий всплеск аплодисментов, и никто не попытался помешать этому. Но зал умолк, как только Вайатт поднял руку.

— Профсоюзное движение — это история пяти человек, ведущих борьбу не за какие-то охвостья власти, а во имя благополучия других. Их принципы уничтожены амбициозными устремлениями, подорваны в схватках за достижение власти любой ценой и искалечены, чтобы сопротивляться переменам в меняющем свой облик мире. Хуже всего то, что сегодня профсоюзное движение из-за своих ошибок вызывает у рабочих гнев и возмущение. Следовательно, это вы предали рабочих и вы должны защищаться.

Зал встретил эти слова гулом одобрения. Бейнард и другие сподвижники Вайатта поняли, что их лидер снова одержал верх в борьбе.

Тэлли поспешно совещался со своими коллегами, видимо решая, отвечать Вайатту или гордо уйти. Их репутации был уже нанесен серьезный ущерб. Страна видела и слышала слишком много. Лучше было молча уйти в знак протеста, но Том Тэлли привык принимать вызов, или, как едко заметил один из его коллег, не знал, когда следовало промолчать.

— Мне приходилось выслушивать мстительные речи и раньше, — проговорил Тэлли, — но сегодня рекорд побит. Если ваши слова расценивать как будущую позицию в отношении профсоюзов, то им не позавидуешь. Вы подвергли яростным нападкам законным путем созданное движение, и я надеюсь, что придет день, когда вы предстанете перед судом за проповедь режима, стоящего к фашизму ближе, чем какой-либо другой режим в истории нашей страны. Вы просите меня защищаться. Но я не стану защищать себя или профсоюзное движение от вас или кого-либо другого.

— А как же мы? — раздался крик с галерки.

Тэлли окончательно потерял контроль над собой.

— А что вы? — крикнул он. — Если бы не мы, вы сейчас не имели бы и того, что имеете.

— У нас нет работы, и только это правда, — послышалось в ответ.

Томми решил придерживаться тона безвинно оскорбленного человека:

— Мы пришли сюда, чтобы получить от вас поддержку. Но вместо этого выслушиваем оскорбления от двухгрошового узурпатора. Мы знаем, какие выводы нам надлежит сделать. Мы предупредим членов профсоюза, чтобы они остерегались прислужника капиталистов, прячущегося под маской друга народа.

Вайатт в своем кресле наклонился вперед:

— Прежде чем обвинять других в прислужничестве капиталистам, я предлагаю вам отказаться от членства в Комфори-клубе, самом реакционном капиталистическом клубе Лондона.

Даже коллеги Томми начали понимать, что их лидер сам роет себе могилу. Настроение находящихся в зале было явно не в его пользу. А Вайатт не давал передышки:

— Вы могли бы также отказаться от части вашей чрезмерно большой зарплаты в пользу двух миллионов рабочих, имеющих сейчас сомнительное преимущество получения пособия по безработице.

Вайатт встал и взмахнул листком бумаги:

— И еще я советовал бы вам вспомнить о своей ошибке: вы написали вот это письмо премьер-министру, который тоже допустил ошибку, оставив его там, где его мог подобрать любой двух- или трехгрошовый узурпатор.

Тэлли крикнул:

— Вы не посмеете!

Но Вайатт посмел и громко прочитал:

— «Дорогой Кен, боюсь, что мне придется сделать вид, что я противлюсь вашим предложениям. Если цифра два процента безработных, по оценке ваших советников, является умеренной, то мне придется исходить из того, что она значительно больше. Между собой мы, конечно, признаем более значительную цифру с некоторыми оговорками, но открыто я об этом сказать не могу. И поэтому, соглашаясь на два процента, я намерен разразиться громом против трех процентов во имя нашей давнишней дружбы. Говорят, что вы снова где-то простыли. Сейчас это не удивительно».

Тэлли и его коллегам оставалось одно — уйти. Вайатт приобрел еще несколько непримиримых врагов.

Донесение о Джеймсе Симпсоне.

По приказу Вайатта в течение двух суток за Симпсоном велось непрерывное наблюдение. Приводимая ниже выдержка из донесения относится к первым семи часам.

«Суббота, 9 часов утра. Симпсон сопротивлялся отчаянно. Такого еще не приходилось видеть. Потребовались усилия четырех человек в течение десяти минут, чтобы водворить его в клетку. Сейчас он буйствует, выкрикивает ругательства, бросается на решетку. Временами шагает по клетке взад и вперед и снова начинает буйствовать, кричать и ругаться. Не сумев привлечь к себе внимания, начинает осматривать клетку так, как это делают звери. Не найдя ничего интересного, снова впадает в буйство, сбивает ногами солому с пола клетки, выбрасывает ее. Нагота, кажется, не вызывает у него беспокойства. Был момент, когда он спокойно стоял посреди клетки и громко смеялся.

10 часов. Мимо проходят первые любопытные. Интересна их реакция. В большинстве это просто любопытство, никаких признаков жалости или отвращения.

Симпсон пытается удивить народ своим бесстыдством: почему-то стоит посредине клетки. Видимо, он не находит в себе сил подойти к решетке: его сдерживают пристальные взгляды проходящих мимо людей. Сейчас его поведение прямо противоположно тому, как он себя вел в тюрьме и в зале суда.

10 часов 30 минут. На короткие промежутки времени Симпсон становится гордым. В течение пяти минут кричал на толпу. Затем, осознав, что является предметом обозрения, умолк. Выкрики: «В чем дело? Боитесь меня? Боитесь убийцу? Почему вы молчите? Скажите что-нибудь!» На всех его действиях печать отчаяния. Никто не сказал ни слова в ответ на выкрики Симпсона.

11 часов 15 минут. Симпсон стоит спиной к решетке. В какой-то момент он сделал инстинктивное движение, чтобы прикрыть половые органы. Это — запоздалое признание своей беззащитности. Больше не смотрит на людей, разглядывает свои руки, ногти. Выражение лица передать трудно. Его мысли можно выразить так: «Вы видите, что я здесь, ну и что же?»

12 часов 20 минут. В течение двадцати минут постепенно отодвигался в угол клетки. Видимо, это подсознательное стремление спрятаться.

13 часов. Через дверцу в клетку поставили миску с едой. Симпсон посмотрел на проходящих мимо людей, стараясь определить, видели ли они миску. Сидя на полу, протянул руку к миске с едой, автоматически поискал ложку или вилку. Потом понял, что ему предстоит есть руками, и зло отодвинул миску от себя.

14 часов. По-прежнему мимо клетки идут толпы людей. Симпсона беспокоит только чувство голода. Попил из кружки. По всему видно, что он борется с чувством голода, старается сохранить остатки уважения к себе, не желает отказываться от элементарных человеческих привычек. В течение десяти минут сидит, положив голову на колени.

15 часов 15 минут. Проявляет признаки беспокойства. Минут пятнадцать сосредоточенно смотрит на проходящих мимо людей. Кажется, что его поведение ничем не мотивировано, но в действительности оно объясняется желанием удовлетворить малую нужду. В результате борьба с голодом отходит на второй план.

16 часов. Пять минут назад Симпсон помочился в углу клетки. Он заметил разрывы в проходящем мимо потоке людей и решил, что успеет все сделать незаметно. В течение десяти минут Симпсон неподвижно стоял, прижавшись спиной к задней стенке клетки. Потом подошел к миске с едой, сел и начал есть. На глазах у него блестели слезы. На людей он больше не смотрел».

Вернувшись в кабинет после схватки с профсоюзными лидерами, Вайатт нашел это донесение у себя на столе. Внимательно прочел и какое-то время сидел, устремив взгляд вдаль… Бейнард ждал.

— Гарри, пусть приготовят для меня машину к двенадцати часам.

— В одиннадцать тридцать встреча с Сондерсом.

— Это не займет больше получаса. Прочитай вот это.

Бейнард прочел донесение, потом спросил:

— Что мне сказать?

— Что хочешь или ничего. Разошли по экземпляру всем в этом списке. Вот он.

Лейтенант взял список и вслух прочитал первую фамилию:

— Дж. Бурн. Хорошо, я об этом позабочусь.

— В чем дело, Гарри?

— Да ни в чем. Просто мне жаль Симпсона.

— Ну?

— Надеюсь, ты уверен в правоте своего решения.

— Почему?

— Потому что иначе все это напрасно.

— Ты повторяешь слова Поля. Даже Лоример был против этого.

— Разве у тебя нет капли сожаления?

— Он убил человека. Запомни это. Если бы он любил жизнь, то встал бы на колени и благодарил бога за то, что жив и может переносить это страдание. Я лично испытываю только удовлетворение.

Бейнарда охватило чувство удивления: мог ли кто-нибудь по-настоящему узнать этого человека со странным образом мышления? Ведь обесчестить — все равно что убить.

— Человек может умереть и родиться снова. Ты, Гарри, думаешь, что я безжалостен, что, пользуясь властью, я готов извести человека. Это не так. Я просто обрезал с растения заболевшие ветки. Сожаление? Да, я испытываю сожаление, но не к Симпсону — убийце, а к Симпсону — продукту общества.

— Ты сам говорил, что человек волен в своих желаниях.

— Конечно. И заключение в трудовой лагерь является для Симпсона наказанием за убийство. Но ведь значение имеет только то, что мы сделаем с ним после. Преступника губит то, что он видит в себе важную персону, и это случается очень часто. Он становится героем для авторов социальных драм, которые посещают сенсационные судебные процессы по делам об убийстве только для того, чтобы найти оправдание действиям убийцы. Преступник становится героем рассказов об убийцах, являющихся в принципе хорошими людьми, не нашедшими сострадания.

— Какое это имеет отношение к Симпсону?

— Теперь у него и ему подобных есть шанс. Он просто лишен того права на место под солнцем, на которое рассчитывал. Кроме того, Гарри, он сейчас и живет для того, чтобы иметь возможность пожалеть о сделанном.

Бейнард посмотрел на листок с донесением, который держал в руках.

— Итак, без столовых приборов… А есть ли вообще что-нибудь, о чем ты забыл?

— Ты о Симпсоне?

— Нет, я имею в виду управление страной.

— Мне приходит на ум несколько вопросов. Кстати, проверь, получила ли пресса это донесение, и попроси Лоримера собрать все сведения о Доне Декстере. Мне нужна подробная информация к шести часам. Какие еще дела на вечер?

— Все разложено по полочкам. Этим занимается Моррисон.

— Хорошо. Если увидишь Сондерса, этого бывшего лорда Инкли, скажи ему, пусть заходит.

У Вайатта было время прочитать только что доставленное письмо Марша.

«Дорогой Вайатт. Знаете ли вы, что ваши телефонные разговоры становятся достоянием посторонних? Мне казалось, что солдат никогда не бросает боеприпасов, но это ваше дело. Я внимательно слежу за развитием событий. В основном все идет хорошо, но остерегайтесь «Кабала». Мне кажется, что они готовятся совершить на вас покушение выстрелом из пистолета с глушителем, Тилон Марш».

Вайатт, естественно, ничего не знал о «Кабале» — закулисной группе. Но если это действительно враги, то рано или поздно они проявят себя. А чего можно ждать сейчас? Очереди благожелателей, сгорающих от нетерпения пожать руку? Вайатт улыбнулся при этой мысли.

В тот момент, когда Вайатт начал было изучать проект четвертого декрета, объявили о прибытии английского представителя в ООН лорда Инкли.

Учтивый и элегантный с головы до ног, Инкли не вошел, а вплыл в кабинет.

Вайатт, углубившийся в чтение проекта, этого не заметил.

— Садитесь, господин Сондерс.

Инкли продолжал стоять. Профессиональная сдержанность на этот раз изменила ему.

— Может быть, я должен напомнить вам…

— Нет, нет, — спокойно ответил Вайатт. Затем взглянул на ошеломленного лорда и после небольшой паузы примирительно сказал:

— Между прочим, я только что подписал четвертый декрет.

— Четвертый декрет? — Лорд повел бровями, пытаясь понять, о чем идет речь.

— Да, четвертый декрет. Первый — о преступлениях и наказаниях, второй — о жилищном строительстве, третий — о разрыве соглашений относительно поставки оружия и вот этот. А ведь мы у власти только шесть дней. Неплохо, господин Сондерс, а?

— Это зависит от многих вещей, и мне хотелось бы напомнить вам…

— В известном смысле вы являетесь свидетелем исторического момента. Этот декрет ликвидирует все титулы, понимаете?

— Нет.

— Нет? Декрет означает, что все лорды и леди, герцоги и герцогини, короли и королевы, принцы и принцессы уходят теперь в прошлое, становятся персонажами детских сказок. Вы теперь являетесь гражданином в стране, состоящей сплошь из леди и джентльменов. Разрешите мне поздравить вас с тем, что вы, господин Сондерс, первым узнали об этом. Так о чем мы говорили?

— Подождите. Неужели вы верите, что так просто отбросить традиции, существовавшие сотни лет?

— Считайте, что все уже сделано, господин Сондерс, Давайте поговорим о…

Но лорд думал только о судьбе своего титула. Говорили, что он был влюблен в свой титул и, конечно, рассчитывал сохранить его до конца жизни.

— Вам это не удастся, Вайатт.

— Я вас понимаю, господин Сондерс, и даже сочувствую. Но вы сами скоро поймете, что система почетных титулов является не больше, чем коробкой сладостей, которую держат на верхней полке, чтобы время от времени поощрять детей за хорошее поведение. Однако если неправильно одаривать детей за то, что они должны делать… Впрочем, перейдем к делу.

Сондерс понял, что ему ничего не добиться, да и аргументов не хватало. У него было странное чувство, будто его распилили надвое — на Сондерса и Инкли.

— Мне пришлось ждать приема у вас несколько дней, — обвинил Вайатта Сондерс.

— Никакого злого умысла в этом нет. Мне нужно было время, чтобы оценить отношение ООН к происшедшему.

— Надеюсь, вы удовлетворены?

— Весьма.

— Лично я считаю наше положение в ООН совершенно нетерпимым, пока вы у власти.

Вайатт сделал паузу, прежде чем ответить:

— Вы сказали — ООН?

— Что вы имеете в виду?

— По моим сведениям, вы побывали у американского президента по его просьбе, прежде чем отбыть в Англию.

— Ну и что же?

— Просто я хотел сказать, что знаю об этом. Так почему же, господин Сондерс, наше положение в ООН нетерпимо?

— Мне дали ясно понять, что США будут делать все от них зависящее, чтобы ослабить ваши позиции, пока вы остаетесь у власти.

— А что же вы ответили?

— Мне оставалось только заверить президента, что передам его точку зрения тому правительству, которое застану у власти по возвращении.

— Его точку зрения… Скажите, господин Сондерс, не возмутила ли вас просьба передать послание, очень смахивающее на шантаж?

— Почему вы так…

— Ну хорошо, не будем говорить об этом. Давайте лучше выясним наши взгляды. Имеются ли у вас какие-нибудь веские возражения против принятия Китая в ООН?

— Я бы не сказал. Рано или поздно это все равно случится.

— Тогда добивайтесь, чтобы это произошло скорее. Кроме того, вы могли бы потребовать от американцев, чтобы они убрались из Вьетнама.

— Что?!

— Но ведь они там ничего хорошего не делают. Если они не бомбят сами себя, то уничтожают южновьетнамские деревни. Я хочу сказать, что если они будут действовать так и дальше, то все равно им не Избежать смерти.

— Но…

— Не бойтесь выступить. Просто потребуйте, чтобы они убирались.

— Вы шутите! — испуганно произнес дипломат. — Вы шутите.

Вайатт резко оборвал Сондерса:

— Я никогда не был более серьезен, чем сейчас. Послушайте, Сондерс. Не так давно они намеревались бомбить Северный Вьетнам. И это случилось. Сейчас Пентагон собирается применить нервный газ. И это тоже произойдет, если кто-нибудь, например вы, не встанет и не скажет всему миру, что мы, англичане, не примем участия в этом грязном деле.

— Но последствия…

Оттолкнув от себя лежавшую на столе толстую папку, Вайатт продолжал:

— Тридцать три страницы неоспоримых доводов, объясняющих нашу позицию, и все на доступном каждому языке. Соглашайтесь или уступите место другому, более смелому человеку. Я мог бы назвать дюжину людей из министерства иностранных дел, которые охотно отправятся завтра в Нью-Йорк и согласятся получать половину вашего оклада только за честь заявить миру, что отныне мы сами будем принимать решения. Так как же?

— Вы не понимаете, Вайатт. Факторы, из которых складывается та или иная позиция во внешней политике, формируются годами. Нельзя изменить эту позицию сразу, без существенной предварительной подготовки.

— Можно. И я это сделаю. Запомните, Сондерс. Когда вы выступаете в ООН, то не являетесь рупором какой-либо партии или группы лиц. Вы высказываете уверенность Британии в величайшем благе для абсолютного большинства. Вы выступаете как представитель Британии и никого другого.

Сондерс уныло посмотрел на свои начищенные ботинки. За прошедшие пять минут он потерял свой титул, доступ в дюжину лучших дворцов на Лонг-Айленде.

— Почему вы говорите о Британии, а не о Великобритании?

Долгое молчание заставило его поднять голову, и он увидел, что Вайатт пристально разглядывает его.

— А где же наше величие?

Дипломат даже не попытался найти ответ. К тому же Вайатт уже перешел к другой теме.

— Ладно, Сондерс. Я читал большую часть ваших выступлений на сессии Генеральной Ассамблеи. Никто не мог бы справиться лучше, чем вы, но вам всегда приходилось выкраивать свой пиджак из чужого материала. Отбросьте мысли о западном равновесии и говорите так, как вам подсказывает чувство справедливости. Возьмите вот эту папку и внимательно ознакомьтесь с материалами. Это будет вам полезно.

Сондерс ждал хотя бы намека на комплимент со стороны Вайатта, но ничего похожего не услышал. Потом вдруг его охватило такое чувство, словно дьявол с большой высоты демонстрировал его всему миру. Сондерс почувствовал, что, кто бы ни был этот Вайатт, он все равно пойдет за ним. Этот проходимец определенно рожден быть вождем. С некоторой грустью Сондерс отбросил гордость лорда и взял папку из рук Вайатта.

Прочитав преамбулу, Сондерс поднял голову и спросил:

— Неужели это согласованная позиция?

— Да, все обсуждено и согласовано с руководством соответствующих министерств. Конечно, документ совершенно секретный.

— А министерство обороны?

— Поставлено в известность, но ведь это не дело военных.

— И они согласны? — недоверчиво спросил Сондерс. — Но ведь это может привести к взрыву на нашем континенте!

— Мне кажется, что эти меры предупредят взрыв.

— А если они начнут войну?

В глазах Вайатта блеснул веселый огонек:

— А если не начнут? Обратите все свое внимание на это, Сондерс. Желаю удачи.

В тот же вечер Сондерс из лондонского аэропорта отбыл самолетом в США. Свой портфель он не доверил нести даже личному секретарю. Сондерс заверил репортеров, что рад служить правительству Вайатта и будет энергично защищать его на внеочередной сессии ООН, которая должна открыться в среду.