Однако в спокойной и уютной обстановке своего кабинета в палате лордов, сбросив красную мантию и личину Радэмантэса, верховный судья Англии меньше всего чувствовал себя расположенным к завтраку. Его сознание назойливо сверлила мысль, что он постарел, устал и испытывает глубокое разочарование оттого, что ему суждено быть судьей в мире, который он перестал понимать. Легкий сухой херес не оказал никакого воздействия на его аппетит и не успокоил нервов. Отпив несколько глотков, он вздохнул и откинулся на спинку кресла, стараясь не смотреть на возвышавшуюся перед ним кипу протоколов свидетельских показаний на огромном письменном столе. Ужасная головная боль. Все эти проклятые плывущие огни живо напоминают о пронизывающих до костей, пахнущих Темзой сквозняках. Надо же было выбрать такое место для суда, черт бы побрал эти традиции… Огромный средневековый сарай… И опять этот Хартфиш. Этот стряпчий по темным делам… инспектор судебного правопорядка… И даже он, верховный судья Англии, никак не мог воспрепятствовать этому. Хартфиш неожиданно стал весьма влиятельной персоной. Ему нет еще и сорока пяти, а он уже генеральный прокурор. Его светлость оказался свидетелем того, как из ничтожества он превратился в высокопоставленную персону. О каких бы чрезвычайных полномочиях ни запрашивал он правительство, они всегда предоставлялись ему. И его светлость оказался бессильным воспрепятствовать этому от имени правосудия или как-нибудь еще. Ему самому повезло, и он вышел из этого дела невредимым. Конечно, они и не могли тронуть его, но критика в его адрес была… Юристы сомкнули свои ряды, и им оставалось только бормотать слово «реформа». В конечном счете лорд-канцлер, старый друг по Итонскому колледжу, публично заявил, что «верховный судья превосходно выполнил свою деликатную миссию, оставаясь на посту в течение всего смутного периода. Какова бы ни была система и к чему бы она ни стремилась — к законному или незаконному, — закон и порядок следует поддерживать. Это важно и необходимо настолько же, насколько важно и необходимо непрерывно снабжать население газом, электроэнергией и водой».

Его светлость почувствовал себя немного лучше. Он даже готов был снова столкнуться лицом к лицу с непонятным миром, с завтраком и с тем, что в дверь его кабинета кто-то постучал.

Как выяснилось, стучал Хартфиш. Его появление во всех отношениях могло быть только неприятной неожиданностью. Весьма странные очки, студенческая бледность, безукоризненный адвокатский черный костюм придавали генеральному прокурору зловещий облик. Он прошел свой профессиональный путь как предприниматель, намеревающийся отомстить своему противнику. Его манера держаться была обманчиво-почтительной.

— Ну как, Джон?

Его светлость из деликатности сдержался.

— Я хочу попросить вас не начинать каждый разговор со мной словами «ну как, Джон».

Эдвард Хартфиш улыбнулся, сел на стул и, наливая себе из графина почти полный стакан хереса, мысленно согласился помнить об этой просьбе.

— Вы выглядите рассеянным.

Его светлость раздраженно махнул рукой.

— Вы же были в суде сегодня утром.

— Ну и что?

— Тогда вы слышали, как этот дурак Федерстоун окончательно запутал перекрестный допрос Джексона.

Хартфиш задержал стакан с хересом на полпути ко рту. Лицо его выражало крайнее удивление, брови изогнулись дугой.

— Вы так озабочены судьбой этого мальчишки?

— Джексон не мальчишка. Он играл важную роль в! восстании.

— Много людей играло ту или иную роль в том, что вы называете «восстанием».

Его светлость постарался не заметить намека.

— Я не в состоянии судить о тяжести всего этого дела, пока не будет установлено с достаточной ясностью, что все активные заговорщики виновны в равной мере.

— Это что, ваше резюме из вышеизложенного? — сверкнув очками, спросил Хартфиш.

Его светлость проглотил обиду, потому что это была только неуклюжая шутка.

— Я придерживаюсь некоей старомодной теории независимости правосудия, — заметил он высокомерно.

— В самом деле?

Казалось, Хартфишу эта идея представлялась новой или не имеющей значения. В какой-то мере в своем невероятно быстром продвижении по службе он был обязан именно такому тройному подходу к проблемам, то есть способности создавать у других два впечатления о том, что он говорит, и в то же время вызывать какое-то третье впечатление, подобно тому как непрошеный волшебник создает нежеланного кролика в неподходящий момент.

Его светлость за словами «в самом деле?» почувствовал угрозу. С характерной для юриста проницательностью он, как попавший в ловушку зверек, снизу вверх устремил свой взгляд на Хартфиша. О невысказанном вопросе генерального прокурора говорила только насмешливая улыбка.

— Если правосудие и в самом деле такое независимое, тогда почему вы выполняли незаконные директивы Вайатта?

Верховный судья вслух не произнес ни слова, однако внутренне, питая к этому бледнолицему законнику жгучую ненависть, посылал его ко всем чертям.

Хартфиш потягивал херес, думая при этом, что аморосо он выпил бы с большим удовольствием.

— Что касается Федерстоуна, то я с вами согласен. — Тон Хартфиша напоминал тон няни, имеющей дело с капризным ребенком. — Но он поступает так с определенной целью, и я полагал, что вы это понимаете. Это часть большой стратегии. Федерстоун путает предварительные материалы, усиливает у обвиняемых чувство уверенности. После этого за дело возьмусь я, разделю их и оставлю для вашего заботливого помилования, — закончил он с мягкой улыбкой.

— Тактика Маккиавели! — недовольно заметил его светлость.

Улыбка исчезла с лица Хартфиша как по мановению волшебной палочки.

— Возможно, но это эффективная тактика. Двадцать три приговора и пока одно оправдание. Общее безоговорочное осуждение — самый нежелательный вариант для осторожного правительства. Я, как и вы, хорошо понимаю, что эти люди не являются кучкой невежд. Сегодня утром Джексон красноречиво подтвердил это. Но к тому времени, когда я разделаюсь с ним и со всеми остальными, печать раззвонит, что они и не могли действовать иначе. Мы должны установить, что только один человек действовал с умом и энергией и только он в конечном итоге за все ответствен. Если же мы этого не сделаем… каждый Том, Дик и Гарри будет считать себя потенциально думающим, способным и желающим пойти по стопам Вайатта.

— Пожизненного заключения для зачинщиков было бы вполне достаточно.

— Нет! Вопрос здесь не только в зачинщиках. Вы, как мне кажется, просто не понимаете этого, Джон. Дело не только в том или другом человеке, которого судят или допрашивают. Дело в массе, и именно поэтому я требую публичного слушания. — Хартфиш уставился на его светлость и даже куда-то дальше, через него. Выражение его лица говорило о том, что только избранные могут полностью понять это. Очки его снова сверкнули каким-то желтым огнем… — Я не прав, — произнес он наконец, — это, конечно, претенциозно, чтобы под судом оказались массы.

Его светлость вопросительно посмотрел на Хартфиша, В кабинете уютно и тепло, но его светлости представляется, что его череп методично буравит ледяная сосулька.

Всем частям сообщили об изменениях и приказали откорректировать план взаимодействия в соответствии с изменениями плана действий на объекте номер один.

План Вайатта был рассчитан на строгую согласованность выполнения основных его этапов; разница в несколько секунд могла повлечь за собой нарастающие, как ком снега, ошибки и промахи и в конечном итоге общий провал.

Вайатт предусмотрел все возможности и подчеркивал их в ходе каждого инструктажа, с тем чтобы уменьшить опасность нарастания ненужной напряженности. Для этого нужно было действовать строго по расписанию, секунда в секунду, и никакой паники. Даже отдельные действующие лица, стоявшие в очереди на галерку для публики, имели связь с главным руководством, у каждого из них был миниатюрный радиоприемник. Любители-фотографы имели тайные рации, вмонтированные в фотоаппараты. Они сновали туда-сюда в поисках «видов» для съемки, ожидая момента начала операции.

Дженнингс поставил машину в менее приметном месте. Стрелки часов отмеряли секунды и минуты напряженного ожидания. Сержант положил вечернюю газету на руль машины и молча просматривал ее в течение пяти минут. Когда Вайатт наконец заговорил, Дженнингс от неожиданности даже вздрогнул.

— Ну как, нервничаешь, Дженнингс? — Вайатт спросил об этом потому, что заметил, как лежащие на баранке пальцы сержанта дрожат.

— Я думаю о том, что Бейнарду сейчас нелегко, ему надо сделать все с точностью часовых дел мастера.

— Именно поэтому ему и поручено такое дело. Он должен действовать с точностью до одной секунды… Ничего, он справится…

— А как насчет тех, что стоят в очереди? К моменту начала они ведь войдут внутрь…

— У тебя плохая память, Дженнингс. Для поддержки ребят на площади Смита там находится группа наших гражданских друзей. Я не думаю, что потребуется их помощь, но, как говорят, береженого и бог бережет.

— Гм… а ребята на Лайонс?

— Эти ребята? Тред-юнионисты забавляются чашкой кофе, перед тем как обрабатывать членов парламента… Ничего особенного в этом нет.

— Я бы тоже не отказался сейчас от чашечки…

— Я угощу тебя, если мы добьемся своего.

— Вы очень любезны. — Дженнингс улыбнулся. — А если не добьемся?

— Ха! Тогда в течение последующих семи лет, а может быть и более, государство будет обеспечивать тебя бесплатной чашкой чая и даже какао по вечерам. А пока вот закури сигарету, — предложил Вайатт.

Сержант уселся поудобнее, достал спички и закурил.

Вот что рассказала о происшедших событиях корреспонденту телевидения миссис Эмилия Финн, одна из тех, кто двадцать третьего числа «все видел собственными глазами».

— Все это, должно быть, произвело на вас, миссис Финн, неизгладимое впечатление…

— О да, конечно…

— Что же, собственно, произошло?

— Все это было так неожиданно.

— Да, да, конечно, но что вы все-таки видели?

— О, фактически очень немногое. Помню, как Большой Бен пробил четыре, а потом кто-то выглянул в окно и сказал: «О-о, смотрите!» И все. Я хорошо помню это, потому что на нем были очки в роговой оправе.

— Да; да. А вы видели, как эти люди, солдаты, штурмовали вход?

— Нет, не совсем так… Как я уже сказала, все это было очень неожиданно. Поднялся невообразимый шум, все кричали, и я решила, что это демонстрация.

— А какое впечатление все это произвело на вас в тот момент?

— Гм… я, право, не знаю…

— Во всяком случае, события взволновали вас?

— Конечно, конечно. Но я боюсь, что, поскольку я, в сущности, не интересуюсь политикой и подобными вещами…

— Но ведь, в конце концов, это было нечто вроде революции. Надо полагать, события как-то подействовали на вас… Ведь вы явились, так сказать, непосредственным свидетелем исторического события?

— Да, но… в действительности… я ведь не была…

— Но…

— Я же всего-навсего кондуктор автобуса. Мы заканчивали свой рейс к Виктории, поэтому на месте событии, собственно говоря, не были. Я просто слышала, как кто-то крикнул: «О-о, смотрите!» Это произошло как раз в тот самый момент, когда мы поворачивали к Уайтхоллу, и я, конечно, выглянула в окно… Но, как вы понимаете, я не столько смотрела на место событий, сколько следила за движением автобуса…

Приведенный разговор был изъят из программы телепередач на тему «Рассказы очевидцев». Сейчас его можно найти только в архивных документальных фильмах Би-Би-Си.

Парламентские дебаты. Палата общин. Официальный отчет. Среда, 23 октября.

Мистер Даблдей (в личной записке) спросил премьер-министра, не будет ли он любезен сообщить, что предпринимает правительство Ее Величества с целью достижения мирного урегулирования вьетнамского конфликта в связи с объявленным правительством США намерением распространить конфликт на территорию соседней Камбоджи.

Премьер-министр (мистер Кеннет Ригли): Я полагаю, что сейчас, пока мы не располагаем исчерпывающей информацией о всех фактах и относящихся к ним деталях, высказываться по этому вопросу было бы преждевременно. Я предпочел бы воздержаться от комментариев, пока не поступит необходимая информация.

Мистер Уинслоу: А разве сам по себе факт не столь тревожен, чтобы не комментировать его?

Премьер-министр: Я должен напомнить достопочтенному члену парламента, что комментарии неуместны до тех пор, пока мы не будем уверены, что информация о фактах достоверна и в ней нет никакой путаницы.

Мистер Элби: Относительно целей США во Вьетнаме заявление было сделано самим американским президентом. Это заявление опубликовано газетой «Тайме». Сомневается ли премьер-министр в правдивости заявления президента или он считает, что газета «Таймс» может быть неточной?

Премьер-министр: Ни то, ни другое. Но само по себе заявление ни о чем не говорит до тех пор, пока мы не узнаем, чем оно обосновано.

Мистер Элби: Насколько я понимаю, вы предлагаете нам кривить душой и краснеть, как невинным девицам, прежде чем уступить хоть одному шагу дяди Сэма? (Неодобрительные возгласы.)

Мистер Лофтфор-Смит: Это самое темное пятно на нашей репутации и на репутации наших американских союзников. Если премьер-министр не может навести порядок среди своих сторонников… (Смех в рядах оппозиции.)

Спикер: Формулировка была, пожалуй, не совсем деликатной…

Мистер Элби: Пожалуйста, я сформулирую вопрос иначе…

Лейтенант Бейнард командовал штурмовой группой, действовавшей против объекта номер один.

Без трех минут четыре. Пока лейбористский член: парламента из Чичели на севере страны услужливо передавал корреспонденту в кулуарах информацию о том, кто, вероятно, воздержится на сегодняшнем вечернем голосовании, два армейских грузовика заняли назначенное место. Наблюдатели на дороге из лондонского аэропорта доложили Бейнарду простым кодом, что «деймлер» и эскорт из мотоциклистов, за которым на предписанном расстоянии (20 метров) следует личная королевская охрана в «форде», прибудет к Моллу ровно в одну минуту пятого.

Лейтенант тихонько выругался: хотел, чтобы историческое событие произошло ровно в четыре, но все же подтвердил получение донесения. Он посмотрел через боковое зеркальце водителя, убедился, что его номер два едет вплотную за ним, и приказал Джаггерсу отвернуть в сторону, чтобы задержаться на пару минут. Через девяносто секунд они влились в главный поток машин и притормозили у светофора на авеню Нортхамберленд, откуда могли наблюдать за объектом.

Бейнард в последний раз проверил свой браунинг, положил его в карман и криво улыбнулся.

— Радуетесь? — спросил наблюдавший за ним Джаггерс.

— Я сейчас думал, что скажет моя старая мамаша, когда услышит об этом.

— Что скажут об этом многие другие, моя жена, например? Я знаю, что она скажет: восемь лет без пенсии, а сейчас только посмотрите на него. Ну ладно, лучше посмеяться сейчас, перед началом.

— Все будет значительно проще, чем ты представляешь.

— Это когда у нас всего сорок человек?

— Я имею в виду всю операцию в целом.

— О да, конечно, — насмешливо пробормотал Джаггерс, — две сотни против пятидесяти миллионов.

— Чем больше разница, тем более неравны шансы… Однако напряжение подавило этот разговор, и дальше они ехали молча…

— Без одной минуты четыре, сэр. Пожалуй, время начинать, чтобы вашей мамаше и моей жене было о чем поговорить.

Они резко остановились, когда часы показали без нескольких секунд четыре. Светофор горел зеленым светом. Сорок солдат в двух грузовиках крепче сжали свои пистолеты и автоматы; из следовавших позади машин образовалась длинная очередь. Автобус мягко притормозил и остановился, когда менялись огни светофора. Водитель высунулся в окно и выругался нецензурными словами. Стоя около машины, Бейнард задержал дыхание, покраснел и начал разыгрывать младшего офицера, выведенного из себя некомпетентностью подчиненных ему солдат. Джаггерс мастерски играл вторую ведущую роль: тупо уставившись на исправный двигатель под капотом, он постарался придать своему лицу выражение, которое говорило «Никак не могу понять, в чем тут дело?»

— Они уже едут! — послышались приглушенные слова из включенного динамика миниатюрной рации. Но Бейнард и Джаггерс и без этого заметили или, скорее, почувствовали приближение объекта номер один.

Джаггерс торопливо дал приближавшемуся к ним полицейскому знак, что все в порядке. И не успел огонь светофора снова смениться на красный, как они уже сидели на своих местах, и Джаггерс освободил дорогу стоявшему позади грузовику.

Представление закончилось.

Они постояли еще десять секунд, чтобы дать возможность проехать длинному черному «седану» с гордо развевающимся флажком и следовавшему за ним «форду». Три настороженных пассажира «форда» даже не взглянули на армейские грузовики, двигавшиеся теперь вплотную за ними. Все выглядело настолько естественно, что Бейнард в какой-то момент резко кивнул головой в знак одобрения. Они подъехали к пункту, где уже не было поворота, на скорости около тридцати километров в час.

Вот остановились мужчина и женщина. Они с интересом смотрят на происходящее. Вот мать с ребенком. Она показывает ему на машину и что-то говорит. Ребенок машет ручкой. С деревьев падают листья, а Виктория уже далеко позади…

Бейнарду видна небольшая группа людей, с интересом заглядывающих в открытые ворота и горящих желанием стать свидетелями и авторами комментариев в альбоме с историческими газетными вырезками.

Здесь же, естественно, туристы и фанатичные роялисты, не упускающие возможности продемонстрировать свое раболепное преклонение перед улыбкой королевских персон или, тем более, взмахом их руки или пальчика. У ворот часто можно было видеть отставного кавалера ордена «Британской империи» с портативным проигрывателем, прокручивающим национальный гимн в момент, когда королевский кортеж проезжал мимо него. Этот кавалер обычно принимал стойку «смирно» и старался изобразить из себя почетный караул.

Бейнард сумел даже подумать о том, что заставляет этого кавалера стоять у дворца и проигрывать пластинки… Еще до того, как застывшие в стойке «смирно» караульные с удивлением осознали, что происходит, все машины проехали.

Любопытно, что никто из караула у дворца или из тех, кто так или иначе участвовал в самой кавалькаде, не придал никакого значения тому, что вслед за ними во внешний двор дворца въезжают посторонние. Они начали раздумывать над этим только после того, когда колонна прошла под аркой, ведущей во внутренний двор. Но времени разобраться в этом уже не оставалось. Показания шофера королевской машины, пожалуй, дадут самое правильное представление об этом событии.

«Все это кончилось моментально, — заявил он на предварительном следствии. — Я остановил машину у главного подъезда… да, да, как раз напротив арки, точно между двумя парами колонн. Встречающих Ее Величество у подъезда было очень мало. Это ведь была одна из многочисленных обычных поездок; поездка принца в лондонский аэропорт и обратно — обычное событие в королевской семье. Помню только, что видел Катбертсона, главного ливрейного лакея и камердинера герцога. Катбертсон энергично жестикулировал и что-то кричал. Я даже подумал, что он сошел с ума. В этот момент мы находились уже во внутреннем дворе.

Я, конечно, видел в зеркальце армейские грузовые машины… Нет, странным мне это не показалось… и не только тогда, но и в момент, когда они проехали за нами в ворота. Вы же понимаете, что главное в моей работе — доставить пассажиров в определенный пункт. Я был слишком занят машиной, чтобы думать о чем-то другом. А кроме того, мне известно, что такого рода делами занимается охрана… Мне и в голову не приходило, что может произойти что-то такое, что потребует вмешательства охраны. Даже сейчас я не верю, что все это произошло… В голову никогда не приходила мысль о возможности чего-либо подобного.

Мы остановились. Остальное произошло настолько быстро, что ясной картины в моей памяти не осталось. Я слышал, как Катбертсон кричал: «Оставайтесь в машине, мэм!» О да, конечно, безопасность королевы была для меня превыше всего, но в тех условиях я просто не знал, что можно предпринять… Помню, что я оглянулся (в нормальных условиях этого делать не полагается). Герцог, кажется, пытался открыть дверь… Сопровождавшие оставили машину еще в воротах. Они подбежали к ней через несколько минут, но было уже поздно… Охранники выскочили из своего «форда» и попытались образовать заслон между Ее Величеством и… нападающими. Но они мало что могли сделать против сорока хорошо вооруженных солдат… Если бы охранники начали стрелять, солдаты ответили бы тем же, и в результате могла бы пострадать королева. Впрочем, я слышал два выстрела. Одним из них был ранен в руку сержант Спеарс… Не знаю, стрелял ли он. Может быть, и стрелял… Меня и остальных, в том числе Катбертсона и камердинера, какой-то сержант и четыре солдата уже оттеснили в этот момент к ступенькам… Никто ничего не говорил. Все делалось молча.

Я еще успел увидеть, как какой-то офицер открыл дверь и жестом пригласил королеву, герцога и принца выйти. В руке у него был пистолет. Королевскую семью плотно окружили солдаты в форме цвета хаки.

Когда мы проходили через двери, я услышал несколько выстрелов. Солдаты тотчас же окружили всех присутствовавших и повели в тронный зал. Забрали даже персонал почтового отделения дворца… Всех до единого, начиная с инспектора и кончая горничными. Помню, как Катбертсон заметил, что или они были связаны с кем-то из работающих во дворце, или имели подробный план дворцовых помещений. Он рассказывал мне, как покойная королева Мария однажды заблудилась там…»

Из показаний Бейнарда:

«Стрелять нам приказали только в случае крайней необходимости. Большинство из нас было вооружено пистолетами, и лишь примерно один из пяти — автоматом. Автомат давали только тем, кто умел обращаться с ним. С этими штучками шутить нельзя.

Солдаты были разбиты на десять отделений, по четыре человека в каждом; все они имели конкретные задания, такие, например, как закрыть ворота, блокировать все входы и т. п. Одна из групп заняла почтовое отделение дворца, другая блокировала персонал службы безопасности. Но все это произошло позднее. Первая задача заключалась в том, чтобы быстро схватить личную охрану королевы и ее семьи. Я, признаться, даже удивился, что телохранители решились стрелять в таких условиях. Они, конечно, должны были подумать о связанном с этим риском… Как вы знаете, один из наших сержантов был ранен. Он находился в этот момент на одной линии с герцогом.

Герцог стоял, заложив руки за спину, и наблюдал, как солдаты окружают его телохранителей. Внешне он был спокоен.

Королева проявила живой интерес к раненому Спеарсу. Я заверил ее, что все необходимое будет сделано.

Не помню точно, кто спустил королевский штандарт. Вероятно, кто-то из наших ребят. А что, разве это важно?

Моя непосредственная задача состояла в том, чтобы отвести королеву и членов ее семьи в Эркерный зал… потому что он находился близко к цокольному этажу… Я пошел туда первым, а они последовали за мной… Думаю, они удивлялись тому, что мы так хорошо знали расположение помещений во дворце. Королева спросила, Можно ли вызвать к ней детей. Я ответил, что она может позвонить и вызвать их к себе. К тому времени на телефонной станции уже был наш человек».

Перекрестный допрос Бейнарда Фадерстоуном. Второй день.

— Итак, после какого-то периода преподавания в университете вы оказались на военной службе?

— Так сказать нельзя. Я не «оказался», а вступил в армию, искренне считая, что служба в армии, намного интереснее преподавательской работы.

— А каковы были ваши политические убеждения в то время?

— Я не имел никаких убеждений. Во всяком случае, таких, которые связывали бы меня с либералами, лейбористами: или консерваторами.

— А вы ставили перед собой какую-нибудь цель?

— Да.

— До тех пор, пока вы не встретили Вайатта?

— Да.

— А когда вы встретили его впервые?

— Вскоре после поступления в армию. Я прибыл в свой полк в Тасуорте в марте тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.

— А знали ли вы о существовании Вайатта раньше?

— Да, знал. Он был известен мне как большой специалист по тактике. Как инструктор, он больше находился в разъездах, чем сидел в казармах.

— Ему это было очень удобно. Итак, вы познакомились с ним, находясь на военной службе?

— Да.

— И каково было ваше первое впечатление о нем?

— Такое же, как и последнее; Вайатт необыкновенный человек.

— Необыкновенный… Что же, собственно говоря, вы подразумеваете под этим?.;

— Он был цельным человеком, человеком чести.

— Чести! В самом деле?

— Я, по-моему, ясно сказал.

— К его «честности» мы вернемся позднее. Я не ошибусь, если скажу, что через короткое время после вашего знакомства вы стали друзьями?

— Друзьями?.. Не совсем так…

— Вы стали его правой рукой?

— Но это не имеет отношения к дружбе. Понятие «дружба» не охватывает всех отношений с таким человеком, как Вайатт… Очень сожалею, но не могу объяснить этого.

— Не хотите ли вы сказать, что это были отношения Сократа и его последователя?

— Никаких эмоциональных моментов не было, если вы имеете в виду это. Он просто оказывал на меня несколько необычное влияние…

— Являлся для вас авторитетом?

— Больше, чем авторитетом… И для других тоже… Сожалею, что не могу этого объяснить…

— И часто вам доводилось разговаривать с ним?

— Да.

— И уж, конечно, говорил больше он, а вы слушали?

— В известной мере это правильно.

— Обсуждали только политические вопросы?

— Все что угодно. Он обладал энциклопедическими познаниями.

— Вчера вы заявили, что в конечном итоге он привил вам свои радикальные взгляды…

— Через короткое время я убедился в том, что его идеи должным образом обоснованы.

— А могли бы вы прийти к таким убеждениям без помощи Вайатта?

— Не знаю…

— Давайте вернемся теперь к моменту, когда вы впервые посетили штаб в Лондоне…

Из записи от 4 апреля в дневнике Вайатта: «Приехал в лондонский штаб вместе в Бейнардом. Лейтенант Фрэнч и Гейнор уже были там. Это удивило Бейнарда. Знаю, что Фрэнч пользуется у него авторитетом. Присутствовали также многие руководители районов. Конечно, Моррисон с женой. Это было важное совещание. Я заявил, что откладывать выступление больше нельзя. Все поддержали мое предложение немедленно приступить к активной разработке планов.

Победа Ригли на последних выборах — решающий фактор. С моей точки зрения, тори еще раз сняли с себя ответственность и еще раз социалисты, вооруженные старой метлой и помойным ведром, унаследовали невероятный беспорядок.

Не более чем через полгода они дискредитируют себя главным образом потому, что Ригли — человек, преданный заведенному порядку. Его преданность королеве — яркое доказательство тому. Что касается остального, то в Родезии все будет решено в пользу белых экстремистов, нечестный союз с Америкой укрепится еще больше, и почти наверняка будут приняты крутые меры для восстановления экономики за счет трудящегося населения. Он самый опасный политик из всех, которых звала наша страна.

После совещания я спросил Бейнарда, готов ли он присоединиться к нам. Он согласился без колебаний».

— И с этого момента, являясь офицером королевских вооруженных сил, вы участвовали в заговоре против Ее Величества и против страны, которую поклялись защищать?

— Ничего подобного. Мы участвовали в заговоре в интересах нашей страны. Мы вели кровавую борьбу за нашу страну. В своих действиях от самого начала и до конца мы руководствовались невиданными в истории нашей страны мотивами. Мы считали монархию, и считаем сейчас, всего лишь цирковым представлением, умело руководимым группкой жестоких, беспринципных и безнравственных людей. Поклялся защищать королеву, короля, страну? Если завтра разразится третья мировая война, я скажу свое слово! Если она разразится завтра, вооруженные силы по-прежнему будут защищать закрепленные законом имущественные права, за которые люди умирали, защищая их в тысяча девятьсот четырнадцатом и тысяча девятьсот тридцать девятом годах!