Пока в Скотленд-Ярде пытались нарисовать истинную картину по раздробленным и несвязанным телефонным сообщениям, отказываясь верить каждому из них, пока драгоценные секунды уходили на то, чтобы убедить обитателей Скотленд-Ярда в свершившемся, в том, что это не бред сумасшедшего, а фактические события, группа людей в военной форме заняла все ключевые позиции, в Вестминстерском дворце. В первом стремительном натиске без труда были заняты все входы и выходы, причем без единого выстрела. Для нейтрализации нескольких дежурных полицейских на внешних постах потребовалась не смертельная угроза, а самая обыкновенная неожиданность. Первый этап закончился еще до того, как изумленные прохожие смогли дойти до будок телефонных автоматов. В момент третьего удара часов было четыре часа, одна минута, десять секунд…
В чрево матери парламентов — зал заседаний — попадают через длинный холодный коридор, обычно заполненный политическими деятелями прошлого, смещенными со сцены критическим ходом истории. Те, у кого есть дела в самой палате, кто хочет чего-то добиться, или протестовать, или жаловаться на что-нибудь, проходят дальше, в огромный сводчатый зал в готическом стиле, называемый центральными кулуарами; из этого зала, как спицы гигантского колеса, во всех направлениях расходятся коридоры…
Вайатт и его спутники стремительно шли вперед, оставляя солдат то в одном, то в другом месте на случай противодействия со стороны сбитых с толку обитателей кулуаров. Были предусмотрены все возможные случайности. Каждый человек знал свое место и обязанности в случае возникновения той или иной ситуации. Операция проходила гладко и скоротечно в удивительно безмолвной, даже какой-то священной тишине, которую никто не решался нарушить. Дежурный сержант, сидевший за столом, именитые посетители, случайно оказавшиеся здесь члены парламента, лоббисты и швейцары — все были оттеснены в угол. Одного солдата с решительным выражением лица и автоматом в руках, угрожающе двигающимся из стороны в сторону, было вполне достаточно, чтобы успокоить всех и держать в неподвижности.
Поредевшая теперь группа на какой-то момент остановилась.
Вайатт бросил взгляд на своего заместителя Гейнора, который доложил, что, согласно донесениям, все на своих местах. Быстрый подсчет оставшихся с ним людей — пятнадцать, как и было запланировано. Пока все шло хорошо. Он оглянулся на входные двери. Группа гражданских, которая должна подкрепить тыл, прибыла. Тишина, нарушаемая звуком шагов тяжелых солдатских ботинок по паркетному полу. В группе людей, стоящих неподалеку от Вайатта, раздался взрыв смеха… Достопочтенный член парламента сострил перед всё еще ничего не подозревающей палатой…
Наступил самый ответственный момент. Вращающиеся двери — последнее физическое препятствие. Теперь все зависело от Вайатта. Понимая это, его спутники не сводили с него глаз. Сейчас или никогда он должен повести их на штурм. Вайатта несколько смущал вид полицейского с открытым ртом, швейцара с седыми волосами и позолоченной кокардой и голос какой-то женщины, всхлипывающей позади него…
Три шага по направлению к дверям… С каждым шагом Вайатт, казалось, становился выше ростом. Уверенным жестом он раскрыл двери — и перед ним… сверкающие золотом ослепительные контуры, лев и единорог Англии, еще один миф, увенчивающий возвышение, на котором сидел совершенно ошеломленный, не способный вымолвить ни слова спикер палаты общин.
Вайатт широкими шагами двинулся вперед, Гейнор с тремя солдатами направился вправо, а Тернер и еще три солдата — влево, к правительственным креслам палаты. Капитан и неотступно следовавший за ним Дженнингс приблизились к креслу спикера. Остальные заняли свои места у входа за возвышением для спикера. На галереях для публики положением овладел десяток «туристов» с автоматами в руках.
Последующим поколениям англичан повезло. Официальные стенографисты палаты общин не прекратили в этот момент своей работы и продолжали записывать каждую реплику. Эти регистрирующие ангелы словно предчувствовали, что станут свидетелями суда над теми, кто до неузнаваемости коверкал литературный язык и превратил его в нечитаемый набор смешного многословия.
Простодушные представители публики, сообразив, что им ничто не угрожает, остались на своих местах, чтобы понаблюдать за развитием событий, которые обещали быть интереснее всех современных фильмов.
Выдержка из заметок Джозефа Парсонса, официального стенографиста палаты общин:
«…Если вы согласны с тем, что имело место оскорбление…
Мистер Хоктон: Мистер спикер, по-моему, в кулуарах происходит нечто ненормальное…
Да, там, кажется, что-то происходит… Хоктон устремляет взгляд на двери. Ригли и несколько других членов правительства поднимаются со своих мест и… Боже мой!.. В дверь врываются люди… солдаты… а на галерее для публики — гражданские… Они водят из стороны в сторону автоматами… Да, да, в палате появились люди, вооруженные автоматами!.. Что же происходит? Столпотворение… Стоящий рядом со мной Уильяме выкрикивает что-то… Все поднимаются с мест… Стоит адский шум. Веллинг, член парламента, консерватор, заявляет протест вооруженному офицеру… пытается вырвать у него из рук пистолет, но какой-то сержант отбрасывает его в сторону… Творится что-то невообразимое… Может быть, все это снится мне? Жуткий грохот…
Кажется, солдаты охраняют все выходы… На галерее для публики какая-то женщина упала в обморок… Уильямс залез под стол и ничего этого не видит… О боже, выстрел! Первый выстрел… Стреляет сержант… Пули пролетают над головой небольшой группы членов парламента из оппозиции, видимо пытавшихся устремиться к дверям… Теперь они сели на свои места… В палату врывается офицер, высокий и стройный… Лица его я не вижу. Вот он, кажется, приказывает спикеру предпринять что-то, но спикер усаживается поглубже в кресло и так сильно хватается за подлокотники, что суставы пальцев белеют…
Сущий кошмар… Сегодня 23 октября 19…»
Показания заместителя министра внутренних дел мистера Джона Кроули на предварительном следствии:
«Я очень хорошо помню, о чем думал в момент, так сказать, начала событий. Я без особого интереса слушал споривших по одному из обычных пунктов повестки дня и, скорее, думал о намерении Элби раскритиковать политику правительства в области экономики в случае, если будет внесено предложение сделать перерыв в работе палаты. Он считал это неотложным делом, весьма необычным и почти не имеющим шансов на успех, но опасным, если с правительственных скамей будут предъявлены претензии. Придиры уверенности не внушают.
Во всяком случае, если он намеревался низвергнуть небеса, его замечательным образом опередили. Как раз в тот момент у входа поднялся шум — и вошли мятежники. Я машинально посмотрел на парламентские часы: одна минута пятого. Зал заседаний ощетинился пулеметами, или, точнее, автоматами, как их теперь называют. Откровенно говоря, никто не знал, что можно было сделать в такой беспрецедентной обстановке. Слышались возгласы возмущения. Кое-кто размахивал листками бумаги с повесткой дня.
Я уверен, что организованное противодействие могло бы подавить их: ведь нас было четыреста человек против какой-нибудь дюжины. Конечно, после того, что произошло, легко рассуждать о мужестве. Что и говорить, мы попались, как мухи в смолу. Если бы спикер спокойно заявил, что, по его мнению, происходящее является не чем иным, как нарушением депутатской неприкосновенности, а член парламента Джо Блоггс предложил бы передать это дело в комитет по привилегиям членов парламента, то все встало бы на свои места. Вместо этого я услышал выкрики «Посторонние!» и почувствовал себя в тех условиях явно лишним человеком.
Мы почему-то устремили свои взгляды на Ригли: надеялись, что, как руководитель, он предпримет что-то. По-моему, это было общее чувство, потому что в ожидании чего-то палата несколько утихомирилась. Вайатт в это время, кажется, спорил со спикером. Я видел, как Ригли после некоторого колебания решительно пошел вдоль стола. Очень громко и четко он сказал: «Вы что же думаете, черт возьми…» Потом он замолк. Вайатт повернулся к нему и спокойно проговорил: «Сядьте на место». Эти слова он произнес тихо, но чертовски властно. Это была беспрецедентная конфронтация: премьер-министр и руководитель страны, поставленный на этот пост волею народа, и никому не известный узурпатор. '
Я знаю, что народ осуждает его теперь, но что еще мог предпринять Ригли в тот момент? Он стоял перед лицом вооруженных и отчаянных людей — ему самому в тот момент угрожал пистолетом какой-то сержант. Чего он мог добиться, если решился бы на какой-нибудь героический жест? И любой другой на его месте ничего не сделал бы. Поэтому Ригли сел на место, и это вместе со всем тем, что последовало дальше, несомненно, стоило ему политической карьеры».
Показания сержанта полиции Ньюстеда, дежурившего за столом у входа в кулуары, на предварительном следствии:
«Сопротивление было невозможно по вполне очевидной причине: каждый сразу понял, что это организованное нападение. Самое худшее, чего могли ожидать, — это появление на галерее для публики чудака, бросающего листовки в зал заседаний. Я хочу сказать, что это Англия, и вам никогда не придет в голову мысль о возможности вооруженного нападения на Вестминстерский дворец в четыре часа пополудни, поэтому никто и никогда не может быть готов к событиям такого рода. С их точки зрения, это была, конечно, легкая победа».
С телетайпной ленты: «…— Запасы устойчивые… — Промышленные акции… — Сообщается о беспорядке в палате общин… Неподтвержденные сообщения… Нападение на королевскую семью… Повторяем, неподтвержденные сообщения — нападение на королевскую семью».
Из протокола допроса лейтенанта Слингсби сержантом службы безопасности Лингфилдом:
«Ну давай, давай, Джон, почему ты не хочешь облегчить свою участь? Давай разберем все сначала. Нападение произошло в четыре часа. Правильно? Все находилось в зависимости от того факта, что королевская семья должна была вернуться во дворец как раз в это время. Правильно? Мы должны допустить, что Вайатту были известны некоторые факты об отъезде. Каждый дурак знал, что принц намеревался отправиться в путешествие по Карибскому морю, это ведь не составляло секрета. Верно? Но не было известно, что королева собиралась провожать его, и никто точно не знал, каким рейсом он собирался вылететь. Правильно? Вайатт же должен был знать об этом. Правильно? И что еще важнее, он должен был знать об этом заранее. Я хочу сказать, что даже гений с тремя звездочками не мог оказаться столь гибким. Так ведь? Следовательно, Джон, кто-то намекнул ему. Правильно? Кто-то в аэропорту, или во дворце, или где-то еще. Я обязательно докопаюсь до этого, Джон. Для этого мы и находимся здесь. Как один из руководителей, ты должен знать кое-что… Ну ладно, давай посмотрим, напоминает ли это тебе… Извини за то, что я давлю на тебя, Джон, против своего желания, но мы обязательно должны дознаться… Давай сначала попробуем… Да, да, конечно, позднее ты сможешь выпить. Ты говоришь, что Вайатт назначил время — четыре часа, очень удобное. Но ведь не могло же это произойти в четыре часа или около четырех, как говорится, по заказу? Я хочу сказать, что он должен был знать о передвижении королевской семьи именно в то время, когда это передвижение действительно имело место. Так ведь? А ведь об этом никто нигде не говорил ни слова… До утра об этом не сообщалось даже в правительственном бюллетене. Тогда кто же сказал ему? Ты можешь подумать, Джон. В нашем распоряжении еще целый вечер»…
— Мистер спикер, не будете ли вы так любезны покинуть кресло?
Человек невысокого роста, в черных бриджах, мантии и экстравагантном парике нисколько не смалодушничал. Он лишь почувствовал себя в нелепом положении. И тем не менее уверенно заявил:
— Никто не может приказать мне этого!
— Моего приказа вполне достаточно.
— Чтобы я подчинился, нужно нечто большее…
— Покиньте ваше кресло!
Спикер бросил на Вайатта сердитый взгляд. «Военный переворот… или я заснул и все это снится мне?»
— Только королева… — начал было он снова.
— Королева лишена свободы и находится под стражей.
— Что?!
В зале заседаний палаты общин воцарилась необычная тишина. Все услышали громкое восклицание спикера и инстинктивно наклонились вперед, пытаясь понять, что же, собственно, происходит. Спикер побледнел и вопросительно уставился на пришельца, который приказал премьер-министру Англии сесть, а теперь приказывает ему, спикеру палаты общин, встать. В такой ситуации растерялся бы даже самый находчивый человек… Снова откинувшись на спинку кресла, спикер смог вымолвить лишь одно слово:
— Чепуха!
Палата затаила дыхание, готовясь к худшему. Повысив голос, Вайатт объявил во всеуслышание:
— Повторяю, королева лишена свободы и находится под стражей.
Продолжение заметок Парсонса:
«…Он повторил: «Королева лишена свободы и находится под стражей». Кажется, что этому никто не верит. Все сидят молча, с разинутыми от удивления ртами… Это уже слишком. Удар лишил всех дара речи, словно в систему вентиляции пустили отравляющий газ нервно-паралитического действия… Все уставились на капитана, как на привидение… Гробовое молчание… Спикер поднялся. Руки у него дрожат, но голос довольно уверенный.
Спикер: Уж не надеетесь ли вы добиться чего-то этой нелепой и непристойной демонстрацией?
Офицер: В свое время вы узнаете все. Сейчас же я вынужден еще раз попросить вас покинуть кресло.
Спикер: С этого кресла меня можно удалить только силой.
Капитан: Если вы так привязаны к этому креслу, оставайтесь в нем, пока не отдадите богу душу, и тогда вас действительно перенесут в другое место силой.
Спикер: Это законное собрание…
Капитан: Вам предоставляется выбор: оставить кресло и остаться в палате или покинуть ее. Я не скажу ничего, пока вы не сделаете того или другого.
Спикер колеблется. Положение явно безвыходное. Он совещается с тремя секретарями, которые, по-видимому, советуют ему поступить следующим образом: пусть какой-нибудь член палаты внесет предложение о перерыве заседания. Я не вижу ничего другого, что можно было бы посоветовать в такой обстановке, кроме разве вызова офицеров службы безопасности… Капитан стоит и спокойно ждет. Секретари возвращаются на свои места.
Спикер: Должен напомнить вам, что символ власти королевы покоится в этой палате.
Капитан: Что именно и где?
Спикер драматическим жестом указывает на булаву. Офицер смотрит на нее и, кажется, улыбается.
Капитан: Еще один родовой обычай, магическая палочка, всесильный фетиш. Пора бы нам повзрослеть и послать эти традиции ко всем чертям.
Спикер (гневно): Вы оскорбляете королеву…
Капитан: Тогда пусть палочка скажет нам об этом сама!
Резким движением руки он подает знак стоящему рядом военному. Этот человек, типичный сержант наших войск, быстрыми шагами направляется к булаве, но почти в тот же момент появляется парламентский пристав. Он преграждает путь сержанту… Слава богу, он не пытается выхватить из ножен шпагу, а то я уже хотел рассмеяться, чтобы как-нибудь разрядить создавшуюся напряженную обстановку. Сержант, угрожая автоматом, делает ему знак отойти в сторону, но пристав мужественно остается на месте и только загораживает рукой булаву. Сержант резко отталкивает пристава, и тот, с трудом удерживаясь на ногах, отлетает к группе членов палаты, стоящих позади стола… Вся палата громко ахает… Сержант ударяет по булаве. Она слетает с одного из крюков, на которых висит. О боже!.. Сержант срывает древний символ королевской власти и бросает его через дверь в кулуары… Металлический звон сливается с криками…
Создается впечатление, будто в зале сразу стало темно…
Офицер: Вот вам и королевская власть. Теперь вы оставите кресло?
Проходит, кажется, целая вечность, прежде чем спикер решается ответить.
Спикер: Я не оставляю кресло до тех пор, пока в палате и на прилегающей к ней территории не восторжествует порядок и отсюда не будут изгнаны посторонние.
Посторонние! Произнеся эту классическую фразу нашего века, спикер покидает кресло. Никаких предложений относительно членов палаты еще не сделано. Торопливо собирая бумаги, три парламентских секретаря совещаются… Неожиданно они превращаются как бы в зеркальное изображение нереальности: три вороны играют в карты… Бросив уничтожающий взгляд на капитана, Роббинс и Темпл удаляются. Фильмер остается, чтобы проследить за дальнейшими событиями и зарегистрировать решения палаты общин, если таковые будут приняты. Несколько членов палаты уходят вслед за секретарями.
Член палаты общин от консерваторов из Дарнлея выкрикивает что-то в адрес капитана. До меня доносится только слово «дурак». Капитан, по-видимому, не слышит этого. Он поднимается на место для спикера и встает лицом к аудитории. Я полагаю, что он… Но происходит невероятное… В рядах оппозиции и задних рядах все встают. Солдаты… теперь там уже есть и гражданские… водят пистолетами и автоматами, как бы прицеливаясь… Но выстрелов не следует. Слышно только пение. Лидер оппозиции на полтакта отстает от мистера Хиггса, достопочтенного члена парламента от Локслейда. Остальные присоединяются к ним.
«Счастливый и славный…» — во весь голос поет национальный гимн оппозиция, выражая тем самым свое неповиновение. Это, видимо, производит впечатление…
Я так и думал: сидящие на правительственных скамьях тоже встают. У них нет другого выбора. Замешательство очевидно, но в такой момент вряд ли можно показывать отсутствие патриотического усердия… Мистер Ригли поднимается со своего места одним из первых и поет с воодушевлением. В глазах у него стоят слезы. Чувствуется, что все эти действия являются результатом нерешительности…
Никто не знает, чем все это кончится. Шесть членов палаты из лейбористов не встали, по-прежнему сидят на своих местах. О таком поведении им наверняка когда-нибудь напомнят.
Капитан между тем сидит в кресле спикера. Внешне он абсолютно спокоен и удивительно величествен. Все стараются не смотреть на него, но почти никому это не удается: каждого интересует, какова же его реакция? Пока все верноподданно мычат гимн, он остается неподвижным»…
«Говорит отдел внутреннего вещания Би-Би-Си. Через пять минут, то есть ровно в четыре тридцать, по всем радиостанциям и каналам телевидения, включая станции международного вещания, будет передано важное сообщение. Просим не выключать ваших приемников… А пока прослушайте увертюру к опере Чайковского… в исполнении…»
Нотки волнения в голосе диктора, если учесть положение, в котором он находился, вполне понятны. Со своего места у микрофона диктору была хорошо видна фигура в форме цвета хаки, восседавшая на углу стола. Мартину Бакли никогда еще не приходилось читать последние известия или какое-нибудь объявление, не сводя одного глаза с наведенного на него зловещего дула пистолета. Пистолет действовал на него значительно сильнее, чем красная секундная стрелка больших часов, неумолимо отсчитывавшая секунды, оставшиеся до четырех тридцати… Не является ли этот разделяющий их плексиглас не только звуко-, но и пуленепроницаемым?
В радиовещательном центре лейтенант Слингсби и его группа не встретили почти никакого противодействия. Автобус с военными въехал на территорию Портлендского центра за несколько секунд до четырех. Пассажиры не проявили никаких признаков поспешности или беспокойства, когда выходили из автобуса, и лениво рассматривали лондонскую панораму до того момента, пока от объекта номер один не поступил лаконичный радиосигнал: «Выполняйте». С этого момента в их действиях появилась напряженность. Автобус с шестью пассажирами направился во двор объекта номер три, а, основная группа приблизилась к главному входу. Франке, дежурный швейцар у входа, посмотрел на эту компанию далеко не одобрительным взглядом. Все они, по его мнению, имели очень неряшливый вид: нечищеные ботинки, странные для солдат прически… «Что же это происходит, с нашей армией?» — подумал он. Промелькнула и другая мысль: «Для чего они приехали сюда, да еще с какими-то приборами?.. Совсем не похожи на тех, которые приезжают для участия в радиопередачах по расписанию…» Швейцар отдал честь молодому лейтенанту, но лицо его выражало при этом явную озабоченность и недоумение.
— Добрый день, сэр. А я и не знал, что сегодня должна быть репетиция.
— Ее и не. будет, — резко заметил лейтенант. Швейцар — бывший сержант королевской армии — так и думал, и поэтому лицо его выразило еще большее недоумение. Пистолет в руках лейтенанта явился для него полной неожиданностью. Остальные члены группы раскрывали ящики и сумки с приборами…
Бейнард стоял спиной к группе охраняемых им персон, которые были почти вне его поля зрения — сидели за колоннами алькова в Эркерном зале. Со своего места, намного левее алькова, он мог наблюдать за улицей через огромное окно с малиновыми шторами и одновременно, пользуясь отображением зеркального стекла, следить за охраняемыми. Согласно данным ему указаниям он должен был предоставить королевской семье возможность уединиться в той мере, в какой это будет совместимо с необходимостью обеспечить ее безопасность. Поэтому-то он и выбрал такую позицию, которая позволяла ему вести непрерывное наблюдение. Он слишком хорошо понимал положение, чтобы допустить какие-либо осложнения или проявление мелочных эмоций. Соблюдение приличий не имело значения. Зал же явился местом вынужденного содержания под стражей. Ледяное молчание еще сильнее подчеркивало его великолепие. Да и говорить сторонам фактически было: не о чем. Он, Бейнард, конечно, ответит, если к нему обратятся с вопросом. Пока же они, насколько это было в их силах, молча переживали происходящее… Вот он слышит позади себя приглушенный голос ребенка: «Кто он, мама?» Ответ королевы разобрать невозможно: она говорит шепотом…
Бейнард сосредоточивает свое внимание на открывающемся его взору виде за окном… Нет, нет, слово «вид» не подходит для такой панорамы… Трудно представить себе, что они находились от делового центра Лондона на расстоянии всего ружейного выстрела. Вспомнив места, где ему пришлось провести детство, Бейнард улыбнулся. О зеленой траве можно было только мечтать… А здесь… Где-то вдалеке озеро… триста комнат… а за этим озером семь тысяч бездомных мужчин, женщин и детей… Теперь каждую минуту надо ждать известий от Вайатта. Интересно, как идут дела у Слингсби, Френча и остальных ребят… Мысли Бей-нарда начали расплываться в самых различных предположениях. А что, если против них предпримут контратаку до того, как они успеют закрепиться? Риск для жизни Ее Величества вряд ли слишком велик… Бейнард почему-то попробовал представить себе королеву Викторию, стоящую на том же месте, где стоит он, и смотрящую куда-то вниз…
Мысли его прервал гневный голос:
— Что же вы намерены делать дальше? Бейнард резко повернулся, словно часовой, которого застали дремлющим, и насторожился.
— Простите?.. — проговорил он, не расслышав всей фразы.
Герцог сделал шаг вперед и, агрессивно приподняв подбородок, гневным, но приглушенным голосом, видимо чтобы не встревожить детей, произнес:
— Я спрашиваю, что вы намерены делать дальше?
— В свое время вам сообщат об этом, а пока я гарантирую, что ни вашей семье, ни вам лично ничто не угрожает.
— В таком случае, папа, — вступил в разговор принц, — я не вижу ничего такого, что могло бы помешать нам выйти отсюда и попросить первого встречного позвонить в полицию.
Выслушав принца, Бейнард добродушно улыбнулся. В таком возрасте героика всегда стоит выше трезвой оценки Действительности.
— К сожалению, первым встречным за пределами этого зала окажется не кто иной, как вооруженный часовой, который имеет приказ сразу же стрелять в любого, кто попытается выйти отсюда… кроме меня, разумеется.
— Тогда нам лучше остаться здесь, — резонно заметила королева.
— Это самый благоразумный вариант, мадам.
Бейнард заметил, что на королеве все еще было пальто, в котором ее арестовали… «Тем лучше», — подумал он.
Тишина восстановилась так же внезапно, как и нарушилась. Бейнард был бы даже не против, если бы они вдруг подняли шум, выкинули бы какую-нибудь соответствующую их высочайшим титулам штучку; нет, они оказывали сопротивление в своей беззащитной манере: гордое молчание хорошо воспитанных людей они противопоставляли вторжению в их жизнь плохо воспитанных. Бейнард слышал, как королева начала какую-то словесную игру со своими маленькими детьми, пренебрегая его присутствием. Посмотрев на часы, Бейнард удивился: с момента их появления в этом зале прошло всего четыре минуты. Вот-вот должен прибыть Джаггерс. Неожиданно Бейнард вспомнил о мельчайших деталях данных ему указаний.
— Если вы или ваши дети желают покушать, вам предоставляется возможность дать соответствующие указания прислуге.
Герцог открыл было рот, чтобы сказать что-то, но, посмотрев на королеву, воздержался.
— Благодарю вас. Об этом мы позаботимся, когда будет выяснено это недоразумение, — тихо сказала королева.
Прибытие Джаггерса снова нарушило молчание. Сержант принес ему магнитофон и сообщил, что пока сколько-нибудь значительного противодействия нигде не оказано и контрмер не предпринято. Бейнард поплотнее прикрыл дверь, осторожно поставил на письменный стол магнитофон с микрофоном и повернулся к пленникам. Они следили за его действиями с нескрываемым любопытством…
— В мои обязанности, мадам, входит, — начал он, обращаясь к королеве, — записать на пленку ваше обращение к английскому народу о сохранении спокойствия. Очень важно, чтобы оно было передано по радио как можно скорее.
Королева с удивлением посмотрела на него, но не сказала ни слова.
— В настоящий момент, — продолжал Бейнард, — наши люди полностью контролируют положение в палатах парламента, в радиовещательном центре и в Тауэре. И что самое важное — я надеюсь, вы это понимаете, — мы контролируем положение во дворце.
— Революция… — пробормотал герцог.
— Мы надеемся, что она будет бескровной. Если вас хоть немного интересует судьба тех, кого вы так милостиво называете вашими подданными, вы должны выступить с этим обращением, и мы, как я уже заметил, примем меры к тому, чтобы оно немедленно было передано по радио. Если вы откажетесь сделать это, мы, вероятно, не сможем гарантировать, что избежим по меньшей мере минимального кровопролития.
— Вы держите нас как заложников? — спросил герцог, и впервые его лицо выразило озабоченность.
— В этом суть нашего плана, — ответил Бейнард.
И снова воцарилось молчание. Бейнард понимал, что королева в этот момент была совершенно одинока. Полк тайных советников ничего не мог сделать для нее. Сейчас для нее существовали только совесть и чувство долга. Бейнард терпеливо ждал…
— А если я откажусь? — спросила она наконец.
— Мы будем продолжать действовать независимо от вашего решения. Мой начальник хотел предоставить вам возможность сказать английскому народу, что вы находитесь в безопасности.
— Кто ваш начальник?
Бейнард протянул королеве четвертушку листа с отпечатанным на машинке текстом. После секундного колебания она взяла его и медленно прочитала. Затем, приподняв голову, устремила свой взгляд куда-то вдаль, мимо Бейнарда.
— Вайатт… — тихо проговорила она. — Много лет назад был еще один Вайатт… — Она вернулась к действительности. — Я должна обсудить это с мужем.
Бейнард молниеносно обдумал все и решил, что может оставить их в зале: на террасе находятся два его солдата, двери охраняются, ничего страшного наверняка не произойдет. Время было все еще на его стороне.
— Хорошо. Я вернусь через три минуты.
С этими словами он вышел из зала. Лишь тогда, когда Бейнард прикрыл за собой дверь, в голову ему пришла мысль, что поворачивать колесо истории не так уж легко.