Боевые маги стреляли очень осторожно, целясь в рот и руки человека на коленях, пытаясь убедиться, что в них не полетит ответный вихрь заклинаний.

— Ближе не подходите, - предупредил один из них своих товарищей. - Мало ли что случится. Расстреливайте его отсюда.

Они заклинание за заклинанием хлестали умирающего. Магия рычала и бесилась, но неожиданно как будто перестала касаться их цели. Вместо этого она поднималась вокруг него яркой, восходящей спиралью, которая лизала небо огромным языком пламени. Синего пламени.

Пламени, которое внезапно обрушилось вниз яростью бушующего огня, языками ослепительно-яркого серебра и такой же яркой синевы, которая превратилась… в высокую и гневную женщину, озарённую беснующимся синим и серебряным огнём.

— Глупцы! Неблагодарные псы! - взвыла она, и её серебряные волосы неожиданно ударили во все стороны. - Получайте обратно свою магию!

Из неё во все стороны сада хлынули смертоносные заклятья, с раскалывающей, распластывающей силой отбрасывая боевых магов к стенам, к особняку и к его воротам. Когда на ногах никого не осталось, женщина развернулась кругом, упала на колени и обняла своего Эльминстера.

— Любовь моя, - выдохнула она в промежутке между поцелуями, - возьми меня снова, сейчас — и навечно!

Когда их губы встретились, от мужчины в её руках оставалось уже не так много — обгоревшая и почернелая голова, которую она держала, и искромсанный кусок плеч и туловища под ними.

В него потёк серебряный огонь, хлынул в него, пока слёзы Алассры Среброрукой пролились дождём, её тело почернело, и она истратила всё, что у неё было, чтобы исцелить, восстановить и поделиться с ним. Её собственное тело начало плавиться, её ноги стали его ногами, её руки растворились, когда у него выросли новые…

Прощай, любимый. Последние слова её мысленной речи прозвучали в голове у каждого человека на несколько кварталов вокруг, заставив беспомощных сюзейльцев разрыдаться, размягчив их своей нежностью. Они плакали, но не знали, почему.

Последними исчезли её длинные пальцы, со вздохом испарившиеся с его подбородка, редкие серебряные волоски унёс ветер.

Симбул не стало. Навсегда.

Остался восстановленный, целый мужчина, оглушённый и трясущийся. Он поднялся на ноги. Он был высоким, с ястребиным носом, и его глаза были голубыми, но светились серебром — и пылали яростью.

Он был жив и цел, потому что его любовь принесла себя в жертву, чтобы спасти своего Эльминстера, отдав ему всю свою жизненную силу. Он снова чувствовал себя молодым и сильным. Искусство внутри него плясало, а вокруг кипело больше серебряного огня, чем он мог удерживать в течении длительного времени.

Ах, так вот что свело с ума его Алассру: обжигающий, бурлящий серебряный огонь внутри. Как же это было больно; огонь обжигал его, пытался вырваться наружу. Что ж, Эльминстер выпустит его, и скоро!

К нему устремились люди. Эл повернулся, чтобы обрушить на них смерть, но оказалось, что это были Арклет и Амарун, их бледные лица блестели от слёз, губы шевелились.

— Эл? Эл, это ты? - сумела всхлипнул Рун, потянувшись к нему. Точно так же, как часто тянулась к нему Алассра…

Она бросилась в его объятья, крепко прижалась к нему, и прорыдала его имя. Эл бросил блеклый взгляд через её плечо на Арклета, с неуверенным видом стоящего поблизости, тоже посмотревшего на него. Арклет казался напуганным.

Что ж, ему следовало бояться, этому юному лорду. Он знал, на что смотрит. Он видел архимага, который хотел убить столь многих.

— Какой от этого толк? - почти умоляюще прохрипел Эльминстер, обращаясь к лорду Делькаслу, к безднам отчаяния его собственных глаз подступили слёзы. - Вся эта сила, все эти столетия, проведённые на службе достойному делу, помощь людям — какой толк, если я не могу спасти тех, кого люблю? Скажи мне, разве это того стоило? Скажи мне!

Арклет сглотнул, сам готовый зарыдать. Никто не должен выглядеть таким… опустошённым. Никогда не должно случаться настолько плохих вещей, чтобы лицо могущественного архимага выглядело таким.

— Я…

— Скажи мне, - провыл Эльминстер, - чтобы я мог сказать, что ты лжёшь, и обрушиться на тебя! Сокрушить тебя так же несправедливо, как зачастую обходился со мной этот мир! Плевок Мистры, я так часто проходил через это! Можно подумать, что я должен был уже привыкнуть к потерям, предательству, к… к растреклятой вечной несправедливости!

Двумя гневными шагами, на которые ушло времени меньше, чем потребовалось Арклету, чтобы хотя бы подумать о том, что нужно потянуться к мечу, Мудрец Долины Теней с бесконечной нежностью отстранил Рун прочь, ступил мимо наследника дома Делькаслов и схватил руки Арклета с сокрушительной силой совомедведя и повернул его лицом к себе. Он прорычал в бледнеющее лицо Арклета:

— Но я так никогда к этому и не привык, парень! Под этими доспехами скучного цинизма и шуток уставшего от мира человека я рыдаю точно так же, как рыдал, когда на мою деревню обрушились верховные чародеи, оставив меня без семьи, совсем одного в Аталантаре! Снова и снова я терял тех, кого люблю — места, которые любил, целые семьи, которые любил, целые королевства, которые были мне дороги! Что ж, меня тошнит от этого — тошнит, слышишь?

Он отбросил Арклета в сторону, как детскую куклу, и с рычанием зашагал по усеянным трупами газонам Делькаслов, остановился на краю клумбы, вскинул руки и взревел:

— Довольно! Именем серебряного огня внутри меня, именем Искусства, которое я люблю и которым владею, именем лиц всех утраченных и павших, кого я оплакиваю, я объявляю войну! Их именем я обрушу свою ярость, в память о них я стану разрушать, осквернять и низвергать! Настал час швырять замки в воздух и срывать с небес парящих драконов! Эорулагат!

Это последнее слово громом зарокотало вокруг Сюзейла, прокатившись от башен к балконам и крышам, раскалывая оконные рамы. Полуоглохших горожан бросало в дрожь.

Прежде чем эхо слова силы начало угасать, небо расколола молния, заплясала вокруг Эльминстера, как нетерпеливый бело-голубой плащ из пламени. Молния с треском пронеслась вверх, подняв с собой высокого худого волшебника на высоту его собственного роста над опалённой землёй и дальше — и затем он исчез в ослепительной вспышке света, в мгновение ока родившись где-то в другом месте.

Арклет Делькасл, на четвереньках посреди обломков, цепляясь за камни онемевшими пальцами, вздрогнул и почувствовал, как гремят зубы, когда отдача заставила затрещать и встать дыбом каждый волосок на его коже.

Куда бы Мудрец Долины Теней не унёс себя, Арклет надеялся, что это очень, очень далеко. Он не хотел прямо сейчас находиться рядом с Эльминстером — скажем, на одном континенте.

Веками Эльминстер держал на тугом поводке свою скорбь и большую часть своего гнева. Но хватит. Ох, именем Мистры, хватит.

Он дрожал от нетерпения спустить всё это с поводка, наконец погрузиться в свою ярость…

— Наконец! - взревел он на вершине Старого Черепа в Долине Теней, глядя, как из гостиницы внизу выбегают люди, чтобы уставиться на него. С каждым словом из его рта вырывались клочья серебряного пламени.

— Пора свести счёты!

Он внезапно оказался в погребе, где самопровозглашённый будущий император торопливо вскочил с кресла среди мерцающих прорицательных сфер.

Некрасивая женщина, которая до недавних пор была младшим сенешалем во дворце, стояла перед Эльминстером. Она выругалась и потянулась к жезлу.

С мрачной улыбкой Эл взялся за смертоносный конец жезла — и позволил Фентаблю его активировать.

С кончика жезла ничего не сорвалось. Мэншун изумлённо вытаращил глаза, и чужак в его погребе, даже не поднимая глаз, сдержал заклинания напуганного самопровозглашённого императора. Всё пламя магии жезла потекло обратно сквозь руку, которая его сжимала.

В мгновение ока Корлет Фентабль превратился в прах и посыпавшиеся на пол обугленные кости.

Бывший боевой маг Рорскрин Мрелдрейк заваривал свежий чай и раздумывал, позволят ли тюремщики ему снова сделать шаг за пределы его уже слишком знакомой комнаты прежде чем прикончить его — когда одна из стен его темницы мгновенно исчезла. Бесшумно, без всякой суматохи или предупреждения. Стены просто… не стало. Открылась улица снаружи, застроенная многочисленными зданиями, легкий ветерок и…

Из пустого воздуха на высоте по меньшей мере второго этажа  выступил мужчина, чтобы улыбнуться Мрелдрейку улыбкой, в которой не было ни капли тепла.

— Думаю, твоему величайшему заклинанию лучше умереть вместе с тобой, - сказал ему Эльминстер.

Это было последнее, что Мрелдрейк видел и слышал в своей жизни.

Эл спокойно снял чайник с огня и налил чай в кружку, не обращая внимание на облако пепла высотой с человека.

Заклинание, которое должно было превратить его, очаг и большую часть этой половины в комнаты в прах, как будто ничего с ним не сделало.

Как и два последовавших.

После этой сотрясшей помещение магии Эльминстер поднял взгляд от чайника на её творцов, трёх шейдов, которые держали Мрелдрейка в этой комнате. Он снова улыбнулся без веселья или доброты.

— Чаю? - спросил он мягко, как любая гостеприимная хозяйка.

Но шанса ответить Эльминстер им не дал.

Огни, или усики, или что это было такое, возникли из ниоткуда, чтобы выхватить Харбранда и Хокспайка из угла пещеры, где они угрюмо ждали своей смерти.

Следующее, что они поняли — они сидят на полу в кабинете их домовладелицы, полностью голые, а она встаёт из-за стола, чтобы посмотреть на них, распахнув от потрясения рот.

Харбранд и Хокспайк в свою очередь тоже посмотрели на неё, неожиданно и смущённо припомнив, сколько монет они её задолжали.

— Мадам, - вежливо сказал позади них высокий волшебник, прежде чем исчезнуть. - Вручаю вам «Опасность по найму».

Алоргловенемаус со стоном боли перекатился. Единственное исцеляющее заклинание, которое он мог прочесть в этом огромном теле, практически не помогло. Потребуется долгое время и бессчётное количество этих заклинаний, чтобы…

Он даже не стал задумываться о том, какую магию сумели пробудить два этих труса, чтобы сбежать от него. Он сможет выяснить это позже. Выяснить, пока будет медленно разрывать их на части по суставу за раз, медленно-медленно…

— Геспердан, - сказал негромкий голос позади него. - Всё кончено.

— Эльминстер! - взревел вирм, изгибая шею и снова перекатываясь, чтобы исторгнуть на Старого Мага кислоту, прежде чем тот…

Человек, который однажды был его союзником, который объединял с ним разумы во времена до его предательства, улыбался почти дружелюбной улыбкой.

Он продолжил улыбаться, когда стена серебряного пламени, устремившаяся из него наружу, окутала Геспердана и в мгновение ока забрала у дракона всё, погрузив его в пузырящееся серебряное забвение…

— Раздави его, - оскалился лорд Бриклар. - До наступления ночи выкупи все его долги и подними его с постели, приставив меч к горлу, чтобы потребовать плату. Затем дай ему потомиться до утра. Я хочу, чтобы он выехал из этого дома до завтрашнего полудня. Предложи ему отдать жену и дочерей в один из моих борделей.

Его управляющий поклонился и поспешил прочь, покинув лорда. Тот откинулся на спинку кресла и улыбнулся. Его взгляд упал на оставленные на подносе графины, и он лениво выбрал один, проглядывая следующую кучу пергамента.

Так много должников, которых можно мучить, так много деловых партнёров, которых можно обвести вокруг пальца. Ах, работа, работа, работа…

Как он этим всем наслаждался. Почему…

— Бриклар, ты — далеко не самый худший среди сюзейльских лордов. Но при этом ты злорадно разрушаешь всех, кто попадает в твоё поле зрения. Не говоря уже о том, что без всякой необходимости грубо ведёшь себя с маркизами.

Голос, которого здесь не должно было быть, раздался за правым ухом Бриклара. Он развернулся кругом, поднимая кулак, на котором было надето кольцо ядовитого когтя.

— Кто ты такой и как смеешь…?

Там никого не было.

Звякнул один из его графинов. Разъярённый лорд резко обернулся — и потерял нос, когда ему в лицо ударил тяжёлый хрусталь.

Человек, который взмахнул графином и спокойно поставил его обратно на поднос, заляпанным кровью Бриклара, сжимал в руке все бумаги со стола лорда.

— Мне и в самом деле следовало бы прочесть всё это, чтобы узнать, кому ты должен отплатить, но мне предстоит разобраться ещё со многими дворянами, и в действительности ты не стоишь беспокойства. Умри, бесполезный паразит.

Потерявшись в боли и потрясённой ярости, лорд Бриклар не успел даже запротестовать, когда по всей комнате из его сундуков и шкатулок вылетели монеты, чтобы устремиться ему в рот и ноздри, проникнуть в горло, удушая его.

Его кабинет хранил множество контрактов, расписок и копий угрожающих посланий, которые он рассылал. К тому времени, как прибежали его управляющий и младшие писари, успел разгореться впечатляющий пожар.

Почти достаточно впечатляющий, чтобы стать погребальным костром беспомощному мертвецу с широко раскрытой челюстью и фиолетовым лицом, застывшему в своём кресле.

В глубокой, заваленной телами пещере Подземья по рядам усталых воинов-дроу прокатился неровный радостный клич, когда прибыли подкрепления. Как раз вовремя, чтобы разделаться с новой волной чудовищных существ из расширяющегося разлома.

Сновали чешуйчатые, извивающиеся тела, с ужасающей скоростью хлестали щупальца. Дроу подбрасывали в воздух и давили, ломались их шеи, тёмные эльфы не успевали даже закричать. Затем их швыряли вниз, в гущу товарищей, с раскалывающей кости силой — и длинные, тёмные, сильные щупальца тянулись за новыми жертвами.

Сквозь разлом прибывало всё больше и больше чудовищ, почти слишком быстро, чтобы новые могли пробраться через тех, которые с такой лёгкостью убивали дроу. Болезненное фиолетово-белое мерцание становилось насыщеннее, вытекая в проходы будто смертоносный газ, вздымаясь и пузырясь.

Дроу в отчаянии трубили в боевые рога, жрицы читали заклинания, чтобы предупредить их далёкий город, и те, кто ещё могли — отступали. Угроза становилась всё значительнее, разлом стал достаточно велик, чтобы расколоть всю пещеру надвое, а текущие из него чудовища — слишком многочисленны, чтобы их сдержать. Битва была проиграна.

В одном из проходов поднялся тихий гром, раздающийся в каждом разуме рокот, звенящий в зубах зов, в котором был голод, злоба и нарастающий страх.

Страх, от которого рокот сорвался на слышимый, бесконечный шепчущий крик задолго до того, как в поле зрения показался источник этого звука, окружённый хлестающей клеткой синего пламени, постоянно обжигавшей его, пока оно визжало, вопило и выползало в пещеру.

Это был глараг, намного увеличившийся в размерах, но обожжённый, почерневший и дрожащий от боли. Его хвост беспомощно мотался под гнётом беспощадной паутины синего пламени. Глараг несся прямо к разлому — а может, его туда направили. Поглощая и убивая разумы всех на своём пути, он ревел от дикой боли. Напрасно бились смертоносные щупальца других чудовищ — их всасывала или давила эта широкая, несущаяся громадина, и маленькие холмы гниющих, давно мёртвых дроу исчезали, когда глараг таранил их, совсем не сбавляя хода.

Навстречу синему пламени вспыхнуло фиолетовое, слишком ярко и яростно, чтобы горстка выживших дроу смогли за этим проследить — и грохочущий вопль боли резко оборвался.

Глараг исчез, унесённый туда, откуда пришёл, и разлом, через который он прошёл, начал умирать с разрывающей уши высокой песнью всепоглощающего синего пламени.

Оглушённые и ослепшие, дроу падали на колени или слепо шагали, пока не натыкались на камень и не опускались по нему вниз, чтобы свернуться клубком, обхватив голову. Высоко над их стонами свечение в пещере медленно угасло, а вместе с ним — весь свет и движение, оставляя лишь мрак.

И распростёршиеся трупы, чтобы показать, что здесь когда-то было то, за что сражались — или против чего.

Одинокий синий огонь пылал в воздухе, слабо шевелясь, как будто осматривался по сторонам, чтобы убедиться, что задача выполнена.

Затем он почти нахально угас.

Мэншун лихорадочно носился по погребу, хватая жезл там и шар тут. Ему необходимо было то, или это, или…

Мерцание всех его прорицательных сфер угасло одновременно.

Мгновение спустя все магические вещи в его руках ожили одновременно, в единственный ревущий миг уничтожив его предплечья и большую часть лица.

Он слепо подался назад, скрючившись от боли, пытаясь увидеть хоть что-нибудь сквозь беспомощные слёзы.

— Ты не можешь сопротивляться, - с отвращением сказал поблизости Эльминстер. - Ты никогда не мог сопротивляться.

Мэншун сумел выдавить проклятие. Что-то пронеслось по его телу. Мурашки, магия, которая… которая оставила его конечности онемевшими, не подчиняющимися ему…

Он по-прежнему мог думать и разговаривать, но…

— То, что ты — нежить, позволяет мне с лёгкостью тобой управлять, - мрачно сказал ему Эл. - И я могу начать мстить хотя бы за нескольких из убитых тобою, за жизни, которые ты осквернил.

— О? - дерзко выплюнул Мэншун. - Кто назначил тебя проводником справедливости?

— Мистра. Но я не исправляю несправедливость. Даже тысячу лет спустя, у меня нет времени. Так что с некоторыми я делаю то, что необходимо, с остальными — немного того, что я могу, и прощаю оставшихся.

— Прощаешь? - сумел ухмыльнуться Мэншун. - Как жрецы?

— Как все из нас прощают. Или должны прощать. Если ты не способен простить несправедливость, ты становишься её пленником — или скорее, становишься скован собственной ненавистью, собственной жаждой мести. Я устал от оков, поэтому я часто прощаю.

— Так почему бы не простить меня?

— Следовало бы. В конце концов ты абсолютно безумен, и справляешься с этим куда хуже моего — и ты слишком наивен и глуп, чтобы увидеть, как тобой манипулирует неизвестный.

— Что?

— Нет, я не собираюсь тебе рассказывать. Пускай это станет маленьким червячком, который грызёт тебя, пока ты будешь умирать. Пускай это будет моей местью.

— Месть! - сплюнул Мэншун, пытаясь  не перестающими вопить глазами разглядеть зелья, которые он спрятал на дальних полках среди бесполезных отваров, красок и кислот Сронтера. - Что ты знаешь о мести? У тебя всегда была богиня — и товарищи-рабы Мистры — которая направляла тебя, стерегла тебя и делала для тебя всё.

— Да, - тихо согласился Эл. - И одним из них был ты.

— Тьфу! Я только притворялся, что служу, чтобы получить нужную мне магию!

— Думаешь, она об этом не знала? Ты хоть представляешь, что такое — быть богиней?

— Всего лишь быть самой крупной акулой, самым большим волком среди всех нас. Ты глупец, если считаешь иначе.

— Неужели ты и правда видишь только волков, Мэншун?

— Есть только волки — и овцы. А когда овец не остаётся, волки пожирают друг друга.

— Неужели? Что ж, тогда нам стоит что-нибудь сделать, чтобы это изменить, не так ли?

— Изменить! Всё меняется, Старый Дурак — но по-настоящему ничего. Только имена и лица тех, кто восседает на престолах, пока их не сбросят оттуда новые имена и лица!

— Ты можешь изменить себя, Мэншун. Можешь стать лучше. Мы все можем стать лучше.

Эльминстер отвернулся, затем добавил через плечо:

— Некоторые из нас время от времени пытаются. Но большинство не утруждает себя.

Мэншун обнажил зубы в беззвучном протестующем рыке и бросился через комнату к полкам. Эта бутыль, и вон та, всё что нужно — разбить их, выпить с осколками, и…

До полок ему оставалась какая-то доля мгновения, когда они исчезли в бегущем потоке серебряного огня, потоке, в который он врезался миг спустя, отскочил от покосившегося, мягкого останка того, что было твёрдой стеной погреба, и…

Зашатался, пока не упал, его конечности растворялись, пойманные погибелью, от которой не было спасения, с которой нельзя было сражаться, нельзя было выдержать…

— Я пришёл сюда не для того, чтобы шутить с тобой и позволить тебе сбежать, Мэншун. Я пришёл, чтобы уничтожить тебя.

Мэншун услышал это, но у него не осталось губ или языка или рта, чтобы ответить. Он собирался… он присоединялся к серебряному рёву… его уносило туда…