Джек встретился с ней в своем офисе, лицом к лицу. Ему необходимо было решить, насколько он может доверять Линдси, а по телефону этого не сделаешь.
– Почему вы не сказали мне, что мальчик глухой?
Его обвиняющий тон заставил Линдси вздрогнуть и замереть, но ответила она спокойным голосом.
– Он родился таким. Я думала, вы знаете.
– Пожалуйста, не лгите мне.
– Это святая правда.
Джек задумался над ее словами, но при этом не упускал из виду язык тела. Она еще сильнее сжала губы.
– Я вам не верю, – заявил он.
– Для чего мне лгать вам в таких вещах?
– Мне известно лишь, что после того как я прочел отчет Службы криминальных расследований о следствии по делу, я позвонил вам и сказал, что меня беспокоят показания судебно-медицинского эксперта относительно времени наступления смерти. Я не мог взять в толк, почему, если, как предполагается, вы стреляли из пистолета в собственном доме около пяти часов утра, в деле отсутствовали свидетельские показания вашего сына и он вообще не упоминался. Мне казалось невозможным, чтобы он не слышал стрельбы в соседней комнате.
– И я согласилась с вами.
– Но вы опустили ключевой факт.
– Он не слышит, Джек. Это не превращает его в неодушевленный предмет. Он способен чувствовать и осязать происходящее.
– Итак, когда я позвонил вам и заявил, что в отчете о следствии по делу есть огромный пробел, вы решили, будто я имею в виду именно это – то что ваш сын должен был ощутить выстрел в соседней комнате?
– Грохот захлопнувшейся двери, звук шагов стрелявшего человека, в панике мечущегося по комнате. Все эти движения вызывают вполне определенные ощущения.
– Пожалуйста, просто ответьте на мой вопрос. Вы действительно решили, что я говорю именно об этом?
Джеку не доставляло удовольствия вот так давить на нее. Но если и существовало что-то, с чем он не мог справиться, так это клиент, который лжет своему адвокату.
– Нет, – наконец ответила она. – Я точно знала, о чем вы думаете. Вы исходили из предположения, что он должен был слышать выстрел.
– Вы знали это. Тем не менее, вы позволили мне сломя голову броситься в прокуратуру округа с утверждением, что Линдси Харт не могла застрелить своего супруга так, чтобы мальчик этого не услышал.
– Я не знала, что вы собирались разговаривать с прокурором. Вы сказали, что вам нужно время, чтобы все обдумать, что вы сообщите мне, если решите взяться за это дело.
– Получается, вы сочли допустимым ввести меня в заблуждение, при условии что это останется между нами?
Она опустила глаза и прошептала:
– У меня было такое чувство, словно я и так взваливаю на вас непомерный груз, даже не упоминая о том, что он не слышит.
Линдси Харт казалась искренней, но ее губы снова сжались характерным образом.
– Я не уверен, что это все объясняет, – заметил Джек.
Она заговорила негромким, спокойным голосом, по-прежнему избегая смотреть ему в глаза.
– Вы должны понять. Когда вы прочли отчет о ходе следствия и позвонили мне, вы были так уверены в том, что время смерти свидетельствует о моей невиновности. Я… Я не могла своими руками разрушить то единственное, что работало на меня. Просто не могла.
– Вы полагали, что можете обманом вынудить меня стать вашим адвокатом?
Внезапно ее начала бить дрожь. Джек инстинктивно выхватил упаковку салфеток из верхнего ящика стола и протянул ей.
– Я невиновна, – проговорила она срывающимся голосом. – Можете ли вы себе представить, каково это – быть несправедливо обвиненной в убийстве отца вашего ребенка?
– Могу себе представить.
– Тогда неужели вы не видите? В тот момент для меня не имело значения, почему вы думаете, что я невиновна. Мне важно было всего лишь знать, что вы поверили в то, что я не совершала этого.
– Ваш обман вряд ли способен укрепить мою веру.
– Если я могла бы доказать свою невиновность, то не нуждалась бы в вас.
Она промокнула слезинку, и Джек дал ей время прийти в себя.
– Разумная мысль. Но если вы солгали, то не получите меня.
– Простите меня. Этого больше не повторится. С тех пор как это случилось, меня не покидает чувство, что все против меня. Полиция, вообще все. Такое ощущение, словно они уже все решили.
– Как, по-вашему, почему так происходит?
– Я думаю, все дело в моем интервью «Газетт».
– Что такое «Газетт»?
– Это местная газета, которая издается на базе. Они спросили меня, что, по моему мнению, случилось с моим мужем, ну, я и сказала им. А они все напечатали. С этого самого дня окружающие стали вести себя так, словно у меня на лбу написано крупными буквами: «Солдат противника».
– Что именно вы сказали?
Она заколебалась, явно не уверенная в том, что Джек готов выслушать ее версию.
– Моего мужа не столько убили… сколько устранили.
– Что вы имеете в виду под словом «устранили»?
– Заставили замолчать.
– Кто?
Похоже, это получилось у нее непроизвольно, но она судорожно стиснула бумажную салфетку в кулачке.
– Этот отчет СКР ВМФ был тщательно отредактирован, из него вымарали всю секретную информацию. Как вы думаете, что они скрывают?
– Насколько я понимаю, подобное случается сплошь и рядом и характерно не только для данного случая.
– Я уверена, что такое происходит регулярно. Как только у флота появляется что скрывать.
Она уже начала изъясняться, как параноик, но Джек тщательно подбирал слова.
– После того, что вам довелось пережить, вы, разумеется, имеете право на определенный скептицизм.
– Вы можете этого и не знать, но расследование военными уголовных дел об убийствах выглядит весьма жалко.
– Это достаточно серьезное обвинение.
– Я не говорю, что они некомпетентны. Я хочу сказать, что некоторые люди в армии совсем не прочь скрыть кое-что.
– А вам это известно, потому что…
– Я была двенадцать лет замужем за кадровым военным. И я сделала свое домашнее задание. Известно ли вам, что однажды Служба криминальных расследований флота пыталась убедить отца и мать в том, что их сын выстрелил себе в голову, несмотря на научно доказанный факт: для того чтобы сделать это, он должен был нажать на курок, стоя на голове?
– Какой ужас!
– Это еще цветочки. В другом случае СКР ВМФ заявила, что морской пехотинец сам нанес себе ранение, и сделала это заявление девятого июля. А знаете, когда они получили результаты баллистической экспертизы, порохового теста, а также исследований крови и тканей? Шестого августа.
– Совершенно очевидно, что вы разбираетесь в том, что говорите. Но в данном случае речь не идет о том, чтобы представить убийство как самоубийство.
– Дело в том, что они способны на все ради своих целей. Им было нужно убрать со своего пути моего мужа, потому что никто не поверил бы в то, что он совершил самоубийство. Для этого он слишком любил жизнь. Вот почему они расправились с ним и, вместо того чтобы назвать это самоубийством, подстроили все так, будто бы его жена сделала это. А потом сочинили так называемый отчет о следствии по делу, в котором полно дыр. Вся мало-мальски важная информация из него удалена под тем предлогом, что это делается для защиты военной тайны и национальной безопасности.
Джек уставился на нее долгим, тяжелым взглядом.
– Просто ради поддержания разговора допустим на минуту, что мы имеем дело с подлогом. Вы утверждаете, что военные решили не выдавать его смерть за самоубийство, поскольку считали, что никто не поверит в то, что ваш муж покончил с собой.
– Правильно.
– Но по какой-то причине военные пришли к выводу, что все легко поверят в версию, будто вы убили своего супруга.
Она не нашлась что ответить и явно чувствовала себя не в своей тарелке от того, как повернул дело Джек.
– Это и есть суть любой провокации, – сказала она.
– Провокация – это слишком сильно сказано. Особенно если учесть, что вы до сих пор не назвали мне ни одного мотива.
– Если бы вы знали моего мужа, то поняли бы мои подозрения. Почти треть нашей совместной жизни прошла в этой обнесенной забором дыре на Кубе. Год за годом я умоляла его подать рапорт с просьбой о переводе. Люди на базе подобрались милые, и они осознают себя сообществом. Но я ненавидела изоляцию. Оскар же, напротив, был истинным мистером Гуантанамо. Он хотел достичь высот в своей карьере именно там, на острове, и не испытывал ни малейшего желания переезжать куда-либо. Потом вдруг все переменилось. За две недели до того, как его убили, он сказал мне, что, по его мнению, пришло время уезжать.
– Может быть, он изменил свою точку зрения. Попросту передумал.
– Нет. Этому предшествовали всякие мелочи: то, как он лежал по ночам без сна, как внезапно у него появилась привычка класть рядом с собой на тумбочку заряженный пистолет. Скорее всего, он не ожидал, что я замечу такие вещи, но я заметила. Его что-то беспокоило. Внезапно он стал вести себя как человек, который убегает или скрывается от кого-то. Как человек, который знает нечто такое, что ему знать не полагается.
– Например?
– У военных полно секретов. И много людей погибло, пытаясь сохранить их.
– Мне нужно нечто большее.
– Тогда помогите мне найти это, черт возьми.
Она явно была в отчаянии, и Джек прекрасно понимал ее. Он встал, обошел стол и уселся рядом с ней, стараясь развеять атмосферу холодной официальности. Теперь между ними не было преграды в виде письменного стола.
– Послушайте, вы, наверное, думаете, что адвокаты только и делают, что защищают клиентов, которые виновны, и удивляетесь, почему это парень так носится с понятиями виновности или невиновности. Но сейчас случай совсем…
– Другой, – закончила она его мысль. – Я знаю.
– Вы понимаете почему?
– Естественно. Вы хотите, чтобы все устроилось как можно лучше для вашего, – она спохватилась и поправилась, – для моего сына. Так же, как и я. Вот поэтому я бы никогда – даже если бы желала Оскару смерти, – я бы никогда не смогла застрелить его в нашем доме, пока мой сын спал в соседней комнате. Все равно, глухой он или нет. Это говорит вам о чем-нибудь, мистер Суайтек?
Джек встретился с ней взглядом, и внезапно воцарившееся молчание перестало быть тягостным и неловким. Как ни банально это звучит, но у него открылись глаза.
– Да, Линдси, говорит. И, мне кажется, будет лучше, если вы станете называть меня Джеком.