В полдень присяжные удалились на совещание.
У Джека появилось свободное время, правда, он не знал, сколько именно. Бытовало мнение, что быстрое вынесение приговора обычно плохо заканчивается для защиты, хотя на самом деле это ровным счетом ничего не значило. Прокурор оставался в здании суда, пока присяжные совещались, демонстрируя этим уверенность в победе. В равной мере считалось, что адвокат защиты, покидающий здание и отправляющийся по своим делам, демонстрирует оптимизм в успешном завершении дела. Поэтому Джек ушел.
Он изо всех сил старался излучать оптимизм.
Джек не нашел ни одной ошибки, ни одной неверной ноты в заключительном выступлении прокурора, особенно когда тот предъявлял контрдоказательства в последнем обращении к присяжным. Джек снова и снова прокручивал в уме ясную и убедительную речь, надеясь отыскать изъян в логике прокурора, хоть какое-то противоречие, хотя бы намек на разумное сомнение, за которое может уцепиться умный член жюри, чтобы убедить остальных присяжных проголосовать за оправдание Линдси. Но слова Торреса продолжали ранить его, подобно уколам копья.
Не каждый день федеральный прокурор обвиняет его в том, что он вероломно выставляет собственного сына виновным в совершении убийства.
– Вините во всем ребенка, – заявил Гектор Торрес, повторяя свою Мантру для жюри присяжных, которые с неослабным вниманием слушали его речь. В зале суда стояла мертвая тишина, но собравшиеся понимали, что прокурору представился последний и шанс вновь обрести власть над ходом процесса, которую он было выпустил из рук. – Разве не удивляет вас, леди и джентльмены, тот факт, что защита взяла на вооружение разработанную в последнюю минуту стратегию? Так вот, не удивляйтесь. Эти люди не остановятся ни перед чем, только бы опозорить семейство Пинтадо. Мистер Суайтек приложил все силы к тому, чтобы выставить ребенка убийцей, но позвольте напомнить вам, что я был единственным, кто спросил Брайана Пинтадо, застрелил ли он своего отца, и тот под присягой отрицал это. Я мог бы еще долго рассуждать на данную тему, но я намерен обратить ваше внимание всего лишь на три момента. Первое, – произнес он, загибая палец. – Не подлежит сомнению, что отпечатки пальцев Линдси Харт были обнаружены на орудии убийства. Второе: не подлежит сомнению, что Линдси Харт занималась сексом с мужчиной, который не был ее супругом. Третье – помните показания медицинского эксперта, свидетеля правительства, доктора Вандермеера? Того врача, занимавшегося проблемами бесплодия, который рассказал вам, что у Оскара Пинтадо содержание «сперматозоидов-убийц» было необычно высоким. Это означает, что он был очень ревнивым человеком. Мне представляется это чрезвычайно интересным, и, надеюсь, вы придерживаетесь того же мнения. Когда вы удалитесь на совещание для вынесения приговора, задайте себе вопрос: если эти любовные игры втроем продолжались именно так, как о том говорила Линдси Харт, почему так ревновал Оскар? Если ему нравилось наблюдать, как жена занимается сексом с другим мужчиной, почему его беспокоил тот факт, что это имело научно объяснимые физиологические последствия? Почему? Я объясню вам почему. – Прокурор сделал паузу и, прищурившись, вперил взгляд в обвиняемую. – Потому что Линдси Харт – лгунья и убийца. – Он повернулся к жюри и закончил: – И она заслуживает наказания.
Звук автомобильного клаксона вывел Джека из задумчивости. Замершие было машины снова поползли дальше. Джек медленно подал свое авто на несколько дюймов вперед, потом нажал на тормоза, останавливаясь на участке, где скорость была ограничена сорока пятью милями в час. Перед ним мигала длинная вереница оранжевых стоп-сигналов. На трех станциях, которые Джек успел найти на своем радиоприемнике, надрывал душу и сердце Энрике Иглесиас. Из конвертибля, застрявшего в пробке позади него, доносились оглушительные звуки латиноамериканских мелодий. Езда на юг из нижнего Майами после четырех часов пополудни представляла собой мучительно долгое продвижение в хвосте гигантской очереди.
Он свернул с федеральной автострады номер один, проехал мимо пункта продажи автомобилей и оказался рядом с «Супермаркетом Марио», где так любила делать покупки Abuela, и тут он кое-что вспомнил.
Джек зарулил на стоянку и полез за бумажником. Там, под его водительским удостоверением, лежала визитная карточка, которую дал ему Кико, когда Джек с Abuela заглянули в его заведение в самый разгар суда, – с того момента, казалось, прошла целая вечность. Он вытащил визитку, потом прочел имя и номер телефона, которые Кико написал на обороте.
Эль Пидио – человек, который сказал Кико, что Гектор Торрес очень похож на Хорхе Бустона, мужчину, с которым мать Джека встречалась на Кубе.
Джек так и не нашел времени позвонить Пидио, он с головой ушел в процесс над Линдси Харт и не мог отвлекаться еще и на посторонние дела. Или, быть может, в данном вопросе он вел себя подобно Abuela, не уверенный, хочется ли ему знать правду. Но встреча с бывшей женой Торреса вновь пробудила в нем любопытство и вызвала желание разобраться в прошлом своей матери. Его беспокоило, что Марица, описывая чувства Торреса к его матери, использовала слово «одержимость». Чем больше он раздумывал над этим, тем любопытнее представлялся ему тот факт, что его сводный брат – Рамон, если верить надписи на могильном камне на Кубе, – умер в тот же день, когда родился. Шестое чувство подсказывало Джеку, что здесь что-то не так.
Он раскрыл свой сотовый телефон и набрал номер.
На вызов по-испански ответил какой-то пожилой мужчина Джек ответил на том же языке, если только можно назвать таковым испанский с акцентом Джона Уэйна.
– Мистер Эль Пидио?
– Не «мистер Эль Пидио», – ворчливо поправил его мужчина. – Просто «Эль Пидио».
– Это Джек Суайтек. Я…
– А, Суйатек. Я знаю, кто вы такой. Кико сказал мне, что вы наверняка позвоните.
– Как я понимаю, вы знали мою мать в Бехукале.
– Да. Я был ее врачом. Я принимал ее ребенка.
«Ее врач?» В голове у Джека внезапно возникла масса вопросов, но он выделил один, самый важный, задать который ему было неимоверно трудно.
– Тогда вы должны знать… Как умер мой брат?
На линии воцарилась тишина. Наконец мужчина тяжело вздохнул и произнес скрипучим голосом:
– Это очень сложный вопрос, молодой человек.