В восемь утра Джек собрался на работу. Синди уехала к себе в студию двумя часами раньше, заметив, что утреннее освещение особенно благоприятно для съемок на улице. Джек прошел на кухню выпить чашку кофе. Мать Синди сидела за столом и читала газету.
– Доброе утро, – сказал Джек.
– Угу, – пробормотала Эвелин, не отрываясь от кроссворда.
Джек колебался секунду, потом сказал:
– Эвелин, я хотел поблагодарить вас.
– За что?
– За то, что дали нам с Синди приют. Позволили пожить здесь.
Она подняла глаза от газеты.
– Что только не сделает мать для родной дочери.
Судя по тону, каким были произнесены эти слова, сразу становилось ясно: она сделала это не для него.
– Мы можем поговорить? Хотя бы минутку?
– О чем?
Джек придвинул стул и уселся напротив.
– Вы были очень холодны со мной с тех пор, как всплыла эта старая запись. Синди, слава Богу, меня простила. Что я должен сделать, чтоб наладить отношения с вами?
– Ничего тебе делать не надо.
– Ничего не надо делать или я не смогу тут ничего поделать?
– Господи, к чему устраивать себе и другим такую головную боль!
Джек посмотрел ей прямо в глаза и сказал:
– Я вашей дочери никогда не изменял.
– Это меня не касается. Разбирайтесь сами.
– Тогда почему вы все время даете понять, что я совершил нечто ужасное и непоправимое?
– Ну, если ты действительно так все воспринимаешь, тогда, может, и совершил.
Джек понимал, что разговора не следовало затевать вовсе. Но он просто не мог выносить холодных, презрительных взглядов тещи.
– Мне кажется, вам это только в радость.
– В смысле?
– Если бы я действительно обманывал Синди.
– Глупости!
– Нет, правда? Вам хотелось бы?
– Что за дурацкий вопрос!
– Вопрос, на который вы не хотите отвечать.
– Но с какой стати я должна желать родной дочери плохого?
– Это не ответ. Позвольте высказать догадку. Вы будете счастливы, если она меня бросит, верно?
– К чему все эти разговоры, не понимаю! – Тон Эвелин стал жестче.
– Давно пора, так вы думаете?
Она раздраженно отвернулась, потом опустила глаза и тихо сказала:
– Я против тебя ничего не имею. Честно, Джек. И вовсе не считаю тебя ужасным человеком.
– Уже прогресс! Вы никогда обо мне так тепло не отзывались!
– Было время, когда я говорила о тебе только хорошее.
– А потом все изменилось, да?
– Эстебан все изменил, – еле слышно ответила она.
Пять лет прошло после нападения, но до сих пор при упоминании об Эстебане у Джека по коже пробегали мурашки.
– Синди говорила, что вы думаете на сей счет: ее ночные кошмары не закончатся, пока она со мной.
– Но на нее напал твой клиент.
– Это было, когда я занимался смертными приговорами. Теперь не занимаюсь. И все позади.
– И все осталось. Страхи будут преследовать ее всегда.
– Она вполне довольна своим выбором.
– Она куда более хрупкое создание, чем тебе кажется.
– Сильней, чем вы думаете.
– Я говорю не только об Эстебане.
– Знаю, о чем вы говорите. Но я ничуть не похож на ее отца.
Эвелин умолкла и откинулась на спинку стула с таким видом, точно этот разговор отнял у нее все силы. А потом вдруг заговорила снова. И голос звучал уже мягче, но серьезнее:
– Тебе известно, почему мой муж покончил с собой?
– Думаю, что этого никто не знает.
– Известно, как отразилось эта смерть на нашей семье?
– Могу лишь представить.
– Я не прошу представлять. Я спрашиваю, что тебе известно.
– Да пожалуй что, ничего. Ведь меня там не было.
– Тогда ты совсем не знаешь Синди. И нечего притворяться, будто знаешь, что для нее хорошо, а что – плохо.
Слова эти рассердили Джека. Не только потому, что показались обидными. Стало ясно, что Эвелин думала так очень давно.
– Знаете, Эвелин, вы были правы. Не следовало затевать этот разговор.
– Совершенно бесполезный.
– Да, и некоторые вещи лучше оставлять недосказанными.
– Особенно когда оба мы понимаем, что я права.
Джек взял кружку и вышел из дома. Залпом допил кофе на крыльце и направился к машине. Повизгивая шинами на поворотах, машина уносила его все дальше от дома, от матери Синди и столь болезненных для него истин.