В самом начале 70-х мой непосредственный начальник предложил мне поработать за границей. В то время работа за границей – это не так как сейчас: заключаешь контракт, четко оговариваешь условия работы. А раньше считалось за благо попасть за границу работать, потому что можно было поднять свое материальное положение. Даже в таких развивающихся странах, как Индия, а работать мне предложили именно там, за два года можно было заработать на «Волгу». Машина эта в то время была самой престижной. Цена ее на черном рынке достигала два-три номинала.

Отправиться за границу не так просто – если твой непосредственный начальник тебя рекомендует и дает добро главный конструктор, после этого нужно было заполнять анкету. В анкете четко описываешь свою биографию, биографию всех ближайших родственников, родителей, братьев, сестер, а в конце нужно было такую фразу написать, что ни я, ни мои ближайшие родственники не судимы и под следствием не состоят. Еще нужно было иметь чистую анкету. Направляли, в основном, членов КПСС. Нужно было быть женатым, несудимым – как самому, так и родственникам, морально устойчивым, а также нельзя было иметь родственников за границей. Вот по этим качествам и подбирались сотрудники для работы за границей. Профессиональные качества были менее значимы при подборе.

Иногда попадали за границу, имея чистую анкету, но будучи профессионально не очень компетентными. Я отвечал по всем параметрам, причем в высшей степени, так как я специалист к этому времени был опытный.

Далее следовало рассмотрение кандидатуры на партбюро. Задавали вопросы, кто по работе, кто ради интереса, а кто ради болтовни. Следующим этапом был партком. В парткоме тоже задавали вопросы, больше по работе, поскольку я монтажом занимался и наладкой, им было интересно. Также давали кое-какие напутствия, советы. Далее следовал райком. Там уже объясняли, что тебе доверяется работа за границей, что ты представитель Советского Союза, что моральный облик необходимо сохранять и прочее, прочее, прочее…

Далее – обком. Так же объясняли, что ты являешься представителем социалистического государства. И лишь потом последний этап – это в ЦК. В ЦК меньше объясняли, больше подписываешь бумажки о нормах и правилах поведения за границей. Причем это все растянуто во времени. С момента подписания анкеты и до выезда у меня прошло десять, а то и одиннадцать месяцев.

Со мной одновременно начал оформляться мой коллега, Кирилл, причем он уже неоднократно начинал оформляться, но ни разу не прошел это «чистилище». Доходили его документы до райкома, и оттуда было сообщение: «Подберите другую кандидатуру». Никто не мог понять, за что, почему возвращают его документы. И в этот раз то же самое получилось.

Когда я уезжал, собрал на «отвальную», пригласил своих друзей, в том числе и Кирилла, правда, он немного перебрал.

Я уехал, работал, прошло уже больше года. И однажды ночью, часа в два, когда я уже спал, меня разбудил стук в дверь, в окно, я услышал голос Кирилла. Я не могу понять, как же так? Откуда он здесь взялся, когда он невыездной? Но, тем не менее, слышу его голос и еще знакомого наладчика:

– Открывай!

Я открываю: в самом деле, стоят Кирилл и Виктор. Подвыпившие, шумные. Приехали из Союза, в то время это радость была. Собрали на стол, посидели. Поскольку дело ночное, уложил их спать. Решили утром побеседовать, расспросить, что там, как там на Родине. Тем более, они привезли письма и подарки. А подарки – это черный хлеб, селедка, этого в Индии не было. Утром пришел коллектив здороваться, знакомиться. После этой встречи мы с Кириллом уединились курить на креслах в саду.

– Как же ты все-таки попал из невыездных в выездные? – спрашиваю я его.

Он начал издалека рассказывать:

– Ты знаешь, что у меня отец на ящиках работал в институте? Перед самой войной они на западном полигоне что-то испытывали, а тут началась война, и они в окружение попали. То, что испытывали, конечно, уничтожили. Отец со своей группой попал в плен. Находились они в плену где-то неделю. Поскольку еще лагеря немцами плохо охранялись, им удалось сбежать. Сбежали и пристали к окруженцам, которые выходили из окружения. Вместе с ними он и вышел. В дальнейшем, естественно, опять работал на оборону. А тут после войны другая тема была. Я точно не знаю, но догадывался, что работал на космос…

…Однажды ночью пришли люди в гражданском, подняли нас с матерью и отца, начали производить обыск. Все бумаги паковали в ящики и увозили. Отца увезли, а нас, как говорится, выперли из квартиры. Стали мы с матерью жить у сестры отца, она была одинока, муж у нее погиб, а детей не было, она нас и приютила. Об отце сначала ничего не было слышно, а потом нам сообщили, что он шпион, враг народа и осужден на двадцать пять лет. Мать у меня врач, ты же знаешь, но ее с работы не выгнали, а меня заклеймили. На общем школьном собрании меня клеймили мои же одноклассники, правда, по бумажкам, что я такой-сякой, что я скрывал, что у меня отец предатель, шпион. Исключили меня из комсомола. Я перестал ходить в школу. Вначале, чтобы мать не расстраивать, я делал вид что ходил, а сам болтался по городу. А потом, когда прислали бумаги на дом, что меня исключили за непосещение занятий, мать расстроилась, но ничего не сказала. Спросила только, чем буду заниматься. Я ответил, что пойду работать. Так я попал на наш завод, стал работать, окончил вечерний техникум, затем институт. Когда мы были у тебя на вечере перед твоим отъездом, я перебрал тогда, надо сказать. Обидно мне было, что же я такого совершил, что на меня постоянно запрет кладут. Приехал домой, взял и написал письмо в обком, что если я совершил неблаговидный поступок или мои ближайшие родственники, прошу написать какой, поскольку в неоднократных предложениях от руководства выехать за границу мне было отказано. Написал также, что эти отказы отрицательно сказываются на моих взаимоотношениях с коллективом, а также на работе. В чем я виновен – попросил указать мне лично. Запечатал в тот же вечер письмо и отослал прямо первому секретарю обкома Романову…

Утром вспомнил, что написал, но уже не вернешь. Через два дня прибегает секретарь и вызывает меня к главному. Думаю, что за спешка? Я прихожу, главный говорит, чтобы я взял вертушку. На том конце телефона мужской голос говорит:

– Кирилл Владимирович, будьте любезны, придите завтра в Смольный, кабинет 42, пропуск заказан, желательно к 11 часам.

Я передал главному разговор, тот сказал идти.

Прихожу в кабинет, который мне был сказан, меня пропускают. В кабинете сидит мужчина лет сорока пяти, перед ним моя анкета. Он спросил меня, я ли это писал. Я ответил, что это мое.

– А почему же вы пишете, что ни вы, ни ближайшие родственники судимы не были, у вас же отец был осужден.

– Он был осужден, но потом судимость была снята. Не только сняли судимость, но и восстановили на работе, в партии, во всем, кроме…

Тут он остановился, немного помолчал, а затем продолжил:

– Забрали отца, никакой связи с ним не было. А потом где-то через год приходят к нам двое мужчин в гражданском, вежливые, назвали маму по имени и отчеству. Просили ее проехать с ними. Я думал и мать заберут…

…Потом где-то часа через два-три приезжают. Они же и маму привезли, и мама начинает собирать свои и мои вещи, говорит тетке, что переезжает на старую квартиру. У тетки глаза расширились, ничего не поймет, я тоже. Собрали вещи, приехали на старую квартиру. Когда мы зашли, они говорят:

– Вы посмотрите, пожалуйста, каких вещей не хватает, и сообщите, завтра придет человек, – откланялись и уехали.

– Папа возвращается завтра, – сказала мама.

В ту ночь я даже не уснул. На следующий день отец действительно приехал. Отец у меня был здоровый, красивый, а тут вдруг приезжает сгорбленный, седой, я еле в нем узнал отца… А руки… Он играл на фортепиано… Руки изломаны, в каких-то буграх. Говорит плохо, шепелявит, зубов нет. Седой весь, мать бросилась на шею, я тоже…

На следующий день приехал старшина, который до ареста отца привозил нам пайки. До того, как отца арестовали, мы не знали, что такое голод. У нас всегда было что поесть, в том числе и деликатесы. После ареста мы почувствовали, почем пуд лиха. Пришлось жить сначала только на зарплату матери, а потом на мою, а покупать продукты только в магазине. Уже и не мечтали о деликатесах.

Старшина приехал и привез паек. Чего там только не было! Мы уже с мамой давно отвыкли от такого: и копченая колбаса, и икра, и буженина, и свежие овощи и фрукты. У меня разгорелись глаза, я хотел немедленно на это все наброситься, но удержался. Старшина разложил продукты, а затем достал какой-то пакет и передал его отцу.

– Вот здесь путевки на вас троих в санаторий, в Крыму. Вот здесь билеты – тоже на троих. Купе четырехместное, но все ваше. За продукты тоже не беспокойтесь, там будет все готово. Так что отдыхайте, а завтра до отхода поезда я приеду и провожу.

Отец как мог поблагодарил его. Мы с мамой так и не узнали, почему отца освободили, поэтому, когда старшина ушел, начали расспрашивать. Он ничего не говорил, сказал только, что все это было ошибкой, что его просто оклеветали. Сказал, что теперь все хорошо, во всем разобрались, поэтому он реабилитирован. Восстановили в партию, на работе, восстановили ордена. Единственное, чего не могли восстановить, это здоровье. И почки были отбиты, и ребра поломаны, и зубы все выбиты. В санатории за ним ухаживали очень хорошо: зубы вставили, но потерянного уже не вернуть. Недолго протянул – пять лет прожил, и один за одним три инфаркта… Его не стало…

Так я и сказал тогда в Смольном.

– Так вы об этом и пишите, – отвечают мне, – возьмите вот последний лист и перепишите.

Я взял и переписал последний лист.

– Вопросов больше к вам нет.

– Так почему же вы неоднократно не разрешали выезд?

– Но вы же как бы скрывали, что ваш отец был судим, от нас скрывать ничего нельзя, мы если человека посылаем за границу, должны знать, что у него за душой ничего нет, что он честный и преданный. Так что не беспокойтесь, ваши документы пройдут быстро.

И вот так я стал выездной. Предложили мне несколько вариантов, я выбрал Индию. Я приехал на соседний объект, а там был Володя. Сели отмечать и вспомнили, что ты же всего за сто километров от нас. Схватились да и приехали. Тем более, нам поручили передать тебе письма от родственников и друзей.

…Вот таким вот образом я стал выездной. Понимаешь, нехорошо я себя чувствовал после твоего отъезда. Думал, за что отца моего так наказали. Попытался выяснить. Оказалось, какие-то неудачи были у Королева. И когда начали копать, то открылось, что отец во время войны был неделю в плену. И какая-то умная голова решила, что вот он там и продался немцам. Вот его и пытали, за сколько и кому он продался.

Конечно, он был чистейший, правдивый и преданный ученый. И этот год, который он провел в местах не столь отдаленных, сказался на его здоровье. Вот так война и на мне сказалась. Дай Бог, чтобы на наших внуках не сказывалось, не доходили эти брызги военные. Пусть они на нас останутся и скатятся, чтобы не достались нашим детям…

…Он замолчал, затянулся сигаретой, я тоже молчал.

– Давай, Петрович, за наших детей, чтобы они жили бодрыми, здоровыми, и никакие печали их не окружали.

Мы налили водки, привезенной им из Союза, чокнулись, выпили с надеждой, что будет все хорошо.