Иван Петрович

Однажды мне пришлось лететь на один из уральских комбинатов в командировку. Тот комбинат был под особым контролем правительства и ЦК, чем успешно пользовалось руководство. Мне предстояло закрывать очередную рекламацию. На самом деле это была не рекламация, а письмо с описанием дефектов, которые к нашему заводу не имели никакого отношения. Письмо было подписано главным инженером. Я был с ним знаком, но не уважал его, потому что знания его не соответствовали занимаемой им должности. От него приходили иногда такие бумаги, как сейчас – просто набор слов, конкретно нет никакой претензии, которая относилась бы к нашему заводу, к поставке нашего оборудования… Всё не по правилам: нет номера чертежа, не описан конкретный дефект. Но тем не менее выезжать всё равно пришлось.

Как прилетел, сразу же отправился на комбинат. В приёмной было много народу. Из знакомых я никого не узнал. Я подошёл к секретарю и сказал, что мне надо к Михаилу Васильевичу. Она спросила, по какому вопросу. Я ответил, что являюсь представителем завода по рекламации. Она сказала: «Минутку», – и скрылась за дверью.

Я оглядел присутствующих и вдруг заприметил одного знакомого. Он был окружён местными, и они о чём-то говорили. Мы встретились взглядами, он мне кивнул, я ответил тем же. Но вот вспомнить, откуда я знаю этого человека, у меня не получалось. Хотя в том, что я точно его знаю, я был уверен.

Пока я стоял в раздумьях, подошла секретарь и пригласила пройти.

Михаил Васильевич сидел за большим столом с зелёным сукном. Я поздоровался, он что-то пробурчал и царственным жестом указал на стул у приставного стола. Я выбрал тактику молчать. Он начал мне говорить, как ему тяжело здесь живётся, что поставщики совершенно разучились работать.

– То ли дело от японцев! Получаешь оборудование, и всё в таком порядке, аккуратненько сделано, всё в срок, никаких дефектов, а уж тем более брака. От своих же получаешь то ещё! Там заусенцы, даже страшно говорить; иногда приходит оборудование, у которого резьбы нарезаны одним первым метчиком! А бывает и хуже того: иногда в этих отверстиях оставлены сломанные метчики, которые мне приходится здесь зубами выгрызать.

Я посмотрел на него. Вроде бы все зубы целы. Думаю: интересно, как он ими грызёт металл…

Я сидел, молчал, выслушивая претензии к поставщикам. В это время открылась дверь, и зашёл мужчина, который показался мне знакомым. Он поднял обе руки, как бы показывая, что, мол, ничего-ничего, разговаривайте, я вам не помешаю. Странно, значит, этот мужчина – или более высокое начальство, или представитель министерства или прочих каких-то высоких контролирующих органов, раз он может свободно зайти к главному инженеру без стука и без доклада.

Он присел на стул. Я ждал паузы, когда Михаил Васильевич закончит своё высказывание в адрес поставщиков. Когда он закончил, я попросил осмотреть оборудование, в котором были замечены дефекты.

– Конечно, можно. Сейчас я дам указание, и инженеры вас проводят. Пусть вам ещё монтажники укажут, в каких полевых условиях нам приходится исправлять ваш брак. У нас сроки, мы подотчётны ЦК и правительству, а нам приходится исправлять брак, который вы сами не можете у себя исправить.

– Михаил Васильевич, не надо никого звать. Я сам Леонида Петровича провожу, – вмешался в наш разговор вошедший мужчина.

Этот мужчина назвал меня по имени-отчеству, хотя я его ещё нигде не озвучивал. Секретарю я просто сказал, что я представитель завода. С Михаилом Васильевичем мы знакомы, но вряд ли он помнит мои имя и отчество. К тому же, я был уверен, что в разговоре он ни разу меня так не назвал. Меня не покидало ощущение, что я знаю этого человека, но вот вспомнить, откуда я его знаю, я не мог.

Мы стали выходить. Он пропустил меня вперёд и предложил:

– Сначала давайте зайдём ко мне, – и указал на дверь.

Я читаю на двери: «Главный инженер». Оглянулся, посмотрел на дверь кабинета Михаила Васильевича – «Зам. главного инженера».

Странно… Мне было прислано письмо, подписанное Михаилом Васильевичем как главным инженером. Мужчина что-то сказал секретарю, мы прошли в его кабинет, он предложил сесть в кресло у журнального столика, сел напротив, а затем обратился ко мне:

– Не узнаёте меня, Леонид Петрович?

– Извините, вижу знакомое лицо, но не могу вспомнить…

– Да, конечно, всех студентов-практикантов трудно помнить.

Вот оно что! Теперь-то я вспомнил – это же Ваня Дмитриев. Да… Уже лет десять, наверное, назад, как он был у меня на практике. Этот смышлёный и очень интересный мальчишка… И вот он теперь главный инженер этого комбината.

– Ваня Дмитриев, ты, что ли?

– Да, это я. Второй месяц, как меня назначили сюда главным инженером. Но здесь в моё отсутствие Михаил Васильевич немножко «соломки подстилает». Как обычно он делает: поскольку у нас намечались кое-какие срывы графика, то он, чтобы не организовывать работу, просто обвиняет в этом кого-нибудь со стороны. Очевидно, и вы попали в его список срывающих график ввода комбината. Но вы не беспокойтесь, я уже дал отбойную телеграмму, заодно отправил и телеграмму-благодарность за своевременную поставку и качественное оборудование. Я вам копию дам. Вы где остановились?

– Да я прямо с аэропорта сюда.

– Вот и прекрасно. – Он поднялся, посмотрел в свой ежедневник. – Сейчас вы поедете ко мне. Не беспокойтесь, я живу один. А я… так, так, так… в 21.30 я приеду, – сказал он, увидев мой серьёзный взгляд. Он нажал кнопку. – Галина Владимировна, будьте любезны, пригласите ко мне Василия Егоровича.

Зашёл мужчина, лет ему, наверное, под шестьдесят. В кожаной тужурке.

– Василь Егорович, вот Леонид Петрович. Отвезите его ко мне домой, проверьте холодильник. Марии Николаевне скажете, чтобы она там сообразила, и попросите, чтобы она к девяти тридцати приготовила ужин. Мы с Леонидом Петровичем поужинаем. Хорошо?

– Хорошо.

– Так что, Леонид Петрович, до вечера. Я приеду в 21.30.

Я вышел вслед за мужчиной в тужурке. Мы поехали домой к Ивану Петровичу.

– Как главный инженер? – спросил я шофёра по пути.

– Да я его давно знаю, я ещё на прошлом комбинате у него шофёром был. Он и сюда меня пригласил. Мы с женой приехали, поскольку у нас дети выросли. Они все в центр переехали: сын в Москве, дочь в Ленинграде, а нам с бабкой всё равно где жить. Так что мы его давно знаем. Что сказать об Иване Петровиче? Его за два месяца уже все узнали, и он всех знает. С его памятью… Такая память у него, понимаете ли. Не говоря уже о том, что он тут руководство – и городское, и районное, и областное, всех начальников строительных и монтажных участков, всех бригадиров знает по имени-отчеству и практически всех рабочих. Удивляться приходится, как можно в голове держать столько имён. Кроме того, он знает, у кого какие болячки, и старается помочь. Конечно, такого человека уважают.

Приехав, мы зашли в весьма ухоженную трёхкомнатную квартиру. Я не заметил ничего, что свидетельствовало бы о существовании женщины в этом доме.

– Иван Петрович сказал, что он один живёт.

– Да, он не женат.

– И что же, нет женщин?

– Да понимаете, как… Может быть, и есть женщины, но в эту квартиру он не водит, здесь их не бывает. Он сказал, что в свою квартиру, в свой дом, приведёт только жену. А вот жены пока у него нет. Здесь у него бывают только родственники. Никого он не приглашает к себе домой, кроме родственников. Иногда отец или брат приезжает. Но вот сделал какое-то исключение для вас. Он говорил, что он вас считает своим учителем.

Для меня это было странно. Не такой уж и длительной была практика, чтобы считать меня учителем…

– Да, он рассказывал, что после того, как в Питере практику прошёл, вас считает своим учителем.

Он поставил чайник, полез в холодильник, достал колбасу, сыр, очень быстро и умело нарезал бутерброды.

– Я с вами перекушу, у вас ещё какие вопросы есть ко мне?

– Нет.

– Вот эта комната – его спальня-кабинет. А вот эта – гостевая, в которой или отец его, или брат останавливаются. Так что вы спокойно здесь занимайте, а я жене скажу, она к ужину всё приготовит.

После чая он ушёл, а я принял душ, отдохнул и пошёл прогуляться по городу. Все города, когда рядом идёт большое строительство, имеют неряшливый вид. Я в молодости ездил по монтажам представителем завода на строительства ГЭС и комбинатов. Так тогда там сапоги были основной обувью, чтобы пройти по стройке и городу. Но здесь чувствовалось, что какой-то порядок есть.

В девять тридцать, как по часам, приехал Иван Петрович – бодрый и весёлый. Он ушёл в ванную. Через десять минут вышел освежившийся, и мы сели ужинать. Он стал расспрашивать меня о моих сотрудниках, причём называл он их всех по именам-отчествам, хотя прошло уже около десяти лет с тех пор, как он был у меня на практике. Он интересовался моими сотрудниками, их детьми, где учатся, где работают. Мне даже было иногда неудобно, что у меня отсутствовала информация о некоторых…

– Тебе уже, Иван Петрович, где-то под сорок и ты не женат. В чём дело?

Он закусил нижнюю губу, посмотрел на меня, положил вилку.

– А вы знаете, наверное, и не женюсь.

– А чего так? Вроде бы ты человек здоровый, внешностью тебя господь не обидел, и вдруг женоненавистник.

– Да нет, я не женоненавистник… Знаете, в институт я поступил уже после армии не мальчишкой, а зрелым человеком. В армии я комсомольским лидером был. И в институте сразу же начал комсомольской работой заниматься. Учёба мне давалась легко, свободно, поэтому общественная работа не так уж много отнимала у меня времени и ничем мне не вредила. Хочу сказать, что женский пол тоже мне уделял внимание. И в армии было, и, чего греха таить, иногда офицерские жёны приглашали в гости, когда мужья уезжали в командировки. И здесь тоже в институте: колхоз, картошка, стройотряды… Это всё мною возглавлялось, и, конечно, были там и подружки, и любовь была – всё это, как говорится, молодое. Так, по-моему, и должно быть.

И где-то после четвёртого курса мне захотелось проехать на теплоходе по Волге. Просто мечта была. Тогда как раз были военные сборы (у нас кафедра была военная), и после этих сборов я, естественно, в тот год в стройотряд не поехал, а вернувшись в институт, в профкоме выпросил путёвку на теплоход по Волге. И вот тут-то случилось…

Я молчал, слушал, что же могло случиться.

– Я приехал на речной вокзал почти к самому отходу теплохода. Но я ещё до трапа не дошёл, как вдруг перестал замечать вокруг всё, кроме одного лица на палубе. Женского лица. Я не знаю, почему так. Говорят о какой-то любви с первого взгляда. Теплоход, люди – всё это превратилось просто в фон, на котором она – блондинка с голубыми глазами…

…Она стояла на верхней палубе и смотрела, как народ садится. Она улыбалась, а мне так захотелось с ней познакомиться! Дурацкое же у меня было, наверное, выражение лица, когда я вот так вот встал и уставился на неё, не в силах оторвать взгляда. Я так засмотрелся, что в какой-то момент мне показалось, будто она мне ручкой махнула. Я тоже махнул рукой и поднялся на теплоход.

Матрос показал, где моя каюта. Я быстро прошёл и бросил рюкзак с вещами. Мне хотелось вновь увидеть поближе эту женщину, смотреть на неё… Что-то такое со мной случилось. Представляете, это я, который уже не мальчик, уже третий десяток скоро будет заканчиваться, и вдруг такое вот… Я прошёл по палубе туда, где она стояла – нет её. Думаю, что за наваждение, в самом деле! Пришёл к себе в каюту, и представляете, перед глазами у меня это личико. Абсолютно правильные черты лица: прямой носик, большие голубые глаза с пушистыми ресницами и ямочки, которые появлялись у неё на щёчках, когда она улыбалась. Думаю, ну вот она – моя вторая половинка…

За ужином случилось невероятное. Я оказался с ней за одним столом. Но мы были не одни. Она была замужем… Чувствовал я себя тогда, надо сказать, идиотом.

Мы познакомились. Она назвала себя Олей, он – Виктором. Я пробурчал своё имя. Они очень весёлые были, а я смотрю на неё и не могу оторвать взгляда ни от её лица, ни от её рук, ни от её высокой красивой груди. И всё в ней такое притягательное. Сами руки тянулись к ней взять её и ласково обнять. Но она замужем ведь. Так и сижу, уткнувшись в тарелку, ничего не могу поделать. Они мною очень заинтересовались. Всё спрашивали, кто я, откуда, чем занимаюсь, какие интересы у меня – обо всём расспрашивали, то он, то она. Я отвечал, а сам… Мне неудобно было смотреть ей в лицо, поэтому я смотрел на её руки. У неё такие красивые руки! Узенькая ладошка с длинными, круглыми, розовыми такими пальчиками с превосходным маникюром. Мне так хотелось взять сейчас эти ручки и расцеловать…

Кое-как я проглотил то, что там было, после чего ушёл к себе в каюту. Я лежал и смотрел в потолок. Но и на потолке мне виделось лицо этой прекрасной незнакомки.

Как обычно бывает в круизе: ночью едешь, а днём остановка по городам, и там экскурсии организованы. Мы отправились на автобусную экскурсию. Она села рядом со мной, и мы о чём-то разговаривали. Когда мы были на экскурсии, она иногда брала меня за руку, и часто, ненароком, я локтем касался её груди. В один из таких моментов я понял, что у неё нет бюстгальтера под кофточкой… Меня пронизывала дрожь…

Её муж делал вид, будто бы не замечал, что она кокетничает со мной. И вот представляешь, весь день я провёл в таких мучениях рядом с этой женщиной.

Вечером за ужином оказалось, что Виктор в городе купил бутылку коньяка. Он открыл коньяк и предложил выпить за знакомство. Мы начали пить. Почти сразу же она оставила нас одних. Виктор всё наливал, а я выпивал. Даже не знаю, пил он или нет. Не знаю, сколько я тогда выпил. Он что-то говорил, рассказывал, а я его не слушал. Просто-напросто не слушал, так как был занят своими мыслями. Я переживал вновь и вновь этот день, как она брала меня под руку, как прижималась ко мне. Я чувствовал её рядом, чувствовал её запах, её прикосновения. Он что-то говорил, говорил о каких-то болезнях, о каких-то детях, ещё о чём-то. Я ничего не слушал. Сколько выпил – тоже не знаю, голова какая-то дурная была.

– Ну, ты согласен или нет? – вдруг говорит он мне.

– В чём? – спросил я, очнувшись.

– Ну, как в чём? Я тебе весь вечер говорю. Ты согласен или нет?

– Извини, я прослушал, о чём ты.

– Как о чём? Я же тебе весь вечер толкую: согласен ли ты переспать с моей женой за деньги?

Я моментально протрезвел. Ёлки-палки! Это же, оказывается, сутенёр самый настоящий! Торгует своей женой! У меня рюмка оказалась недопитой, я этот коньяк плеснул ему в морду, ударил его и ушёл.

Вернулся в свою каюту, но успокоиться не мог.

Вот те раз! Влюбился в женщину, которую продают! Весь оставшийся вечер я ругал себя всякими словами.

Естественно, утром на завтрак я не пошёл. Пошёл в бар. Голова, конечно, трещит. Взял пиво. И вдруг заходит эта женщина. Я на неё уже другими глазами смотрел. Конечно, она красивая, она прекрасная, но она же продажная… Она – за деньги.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказала она.

Я хотел нагрубить, но промолчал.

– Вы, очевидно, моего мужа вчера неправильно поняли, я так предполагаю. Дело в том, что да, я женщина замужняя. Но хочу вам сказать, что в моей жизни только один мужчина. И это мой муж. И вы не поняли, очевидно, о чём он говорил. Он в детстве переболел, и мы не можем иметь детей. Мы с ним договорились, что если мне понравится какой-нибудь мужчина, то мы согласны заплатить, чтобы он стал отцом, чтобы мы могли родить ребёнка. И вот с того времени, как мы договорились с моим мужем, вы первый мужчина, который мне понравился, от которого я хочу родить ребёнка. Мы согласны заплатить вам. Если я вам не нравлюсь как женщина, если вам неприятно быть со мной, мы вам заплатим.

Господи! Оказывается не с меня они хотели деньги получить, а мне… Чтобы я переспал с этой женщиной. До меня с трудом доходили эти слова.

– Если вы в чём-то сомневаетесь, то у меня есть справки… Я абсолютно здорова. Никакими болезнями я не болела, тем более венерическими. Если хотите, я вам покажу.

Я смотрел на неё и не верил своим ушам. Не верил, что я вижу.

– Я понимаю, вам хочется подумать. Если вы примете решение, я буду ждать в каюте. Муж уже сошёл на берег, его не будет на корабле.

Я взял ещё пива и ушёл к себе в каюту. Я не знал, что делать…

Через час я зашёл к ней. Она была одна. Она была так прекрасна, что я вообще потерял голову…

Дальше не хочу рассказывать. Короче, три дня и три ночи мы были вместе. Это было настоящее счастье, настоящее блаженство! Это трудно передать, это можно только прочувствовать. Не хочу рассказывать, чтобы не потерять те чувства и ощущения…

Когда наш теплоход приплыл в Волгоград, она предложила прогуляться по городу. Я согласился.

– Мне надо себя привести в порядок, потребуется время. Давай так: через час десять заходи ко мне. Я буду готова.

Я ушёл к себе, тоже привёл себя в порядок – умылся, побрился, надел свежую рубашку. Я решил, что сейчас же приду и сделаю ей предложение выйти за меня замуж. Прошёл час десять. Я подошёл к её каюте, постучал. Ответа нет. Дверь была открыта, я зашёл, но её уже не было. И мне сразу бросилось в глаза, что нет и её вещей. На столе лежал конверт. В конверте были деньги. Тут меня осенила догадка – она сбежала…

Я выскочил, спросил у вахтенного.

– Да, минут сорок назад выходила с чемоданом. Её ждал мужчина, они ушли. Я видел, как они сели в машину и уехали.

Я поймал такси – и на вокзал, потом в аэропорт. Нигде её не увидел, её нигде не было. Я вернулся на теплоход, пошёл к старпому, хотел узнать фамилию, имя, отчество – хоть что-нибудь. У старпома никаких данных не оказалось.

– Они попросились, и я пустил их как зайцев.

И у меня осталось только имя её и его, причём кто знает, может быть, они вымышленные. Откуда они – я тоже не знал, не спрашивал. Они меня всё расспрашивали, всё выпытывали. Я потом только понял, что у них всё это было продумано для конспирации, чтобы я не знал ни города, ни фамилии – ничего. И вот через девять месяцев, примерно, в деканате секретарь мне даёт конверт, на котором на машинке напечатаны фамилия, имя, отчество – мои. Открываю конверт, и там также на машинке напечатано, что родился сын, и что назвали его моим именем. Точка. Я попытался узнать, найти – всё бесполезно.

Потом, через несколько лет, когда стали появляться компьютеры, я попросил приятеля помочь мне найти человека. Он сначала согласился, но потом обозвал меня чокнутым. Как можно найти человека, зная только его имя и примерную дату рождения?

Короче, ничего не получилось. Я не хочу сказать… Да, были у меня женщины, некоторые нравились очень. Можно было соединиться… Но как вспомню те четыре дня, проведённые с ней… Я никак не могу забыть её, её ласки, её запах… Говорят, однолюб. Очевидно, если я однажды влюбился, то это уже навсегда. И теперь знаю, что где-то есть сын, носит моё имя, но не мою фамилию. Быть может, они когда-нибудь ему расскажут обо мне… Может быть, а может, и нет. А я вот не могу забыть эту женщину, и всё. Так что… Скоро четвёртый десяток будет у меня заканчиваться, а я неженатый.

…Мы ещё посидели с ним, поговорили и разошлись по своим комнатам. Я, когда шёл к себе, всё размышлял над тем, что услышал. Необыкновенная история, необыкновенная судьба. Мой знакомый – Иван Петрович – достиг высоких вершин, стал главным инженером громадного строящегося комбината. Очевидно, он и останется главным инженером, поскольку, как говорил его шофёр, его здесь очень уважают, причём не только работники, но и весь район и город. А вот в семейной жизни он, наверное, так и не найдёт себя…

 

Коса

Сегодня я решил поехать на Колхозную косу порыбачить. Почему называется именно Колхозная коса – не знаю. В этом месте Кубань делает плавный поворот в сторону правого берега, подмывая его. Здесь, на левом берегу, образовалась большая галечная отмель, как у нас называется – коса. А название Колхозная коса ещё с детства помню: кто-то её так назвал, с тех пор и закрепилось. Чем она была примечательна, так это ромашками. Ромашек там было видимо-невидимо, причём крупные, красивые, с жёлтой серединой, с белыми лепестками. Потом их даже брали оттуда и рассаживали в палисадниках. Они там хорошо приживались и росли. Если за ними ухаживать, поливать и вырезать старые цветы, то они цветут до морозов.

Я сегодня настроился на вечернюю зорьку, там уж – как будет ловиться, может быть, останусь, чтобы порыбачить ещё и на утреннюю. Поехал один, брат не захотел – дела какие-то у него были. Когда стал подъезжать к Колхозной косе, то заметил, что место, на котором я думал остановиться, занято, причём занято такими туристами, каких я ещё на Кубани не видел: хороший джип и прицеп-домик. Такие домики я в своё время видел в Германии, очень хотелось иметь такой. Это как раз в те семидесятые– восьмидесятые годы, когда за границу было сложно выехать, даже по туристической путёвке надо было пройти специальные комиссии и получить разрешение. А это уже не от тебя зависело. Это сейчас путешествовать проще простого: сегодня уже столько стран, в которых визы отменены, как в Турции, или полуотменены. Прилетаешь, показываешь загранпаспорт, и отдыхай себе там. А раньше такого не было, всё стремились на юг – в Сочи или в район Сочи. В летнее время достать путёвки было практически невозможно, поэтому чаще ездили «дикарями»: снимали койко-место без всяких удобств лишь бы как – это считалось нормальным отдыхом. Потом люди начали с палатками отдыхать. Потом были придуманы полупалатки-прицепы. Но иногда иностранцы приезжали вот с такими домиками, как у туристов, расположившихся на Колхозной косе. В таких домиках было всё оборудовано: и спальные места, и кухоньки были, и даже газовая плита. Тогда на это всё смотрели с завистью. Сейчас это всё стало свободно, можно купить где угодно. Но желающих у нас, по-моему, уменьшилось на такие «комфорты». Сейчас люди больше любят, когда «всё включено», чтобы и тёплое море было, и высококлассный сервис, и чтобы было на что посмотреть, как в той же Италии, Испании, Турции, Болгарии или на Канарах.

Я здесь увидел отдых застойных времён. Люди предпочли Канарам и прочему Колхозную косу здесь, на Кубани. Чтобы не мешать отдыхающим туристам, я взял влево, проехал метров сто пятьдесят, остановился и решил порыбачить там. Облюбовал место, взял снасти, вышел к Кубани на перекатик и решил половить усачей. Я поставил пару закидных на усачей, но с полчаса не было ни одной поклёвки. Время настало, уже можно поставить и сомятницы. Я приготовил четыре удочки-сомятницы, две штуки поставил на лягушку как обычно и две штуки на живца. Когда подошёл к закидным, то увидел, что обе сработали, я вытащил. На одной был приличный усач, где-то килограмма на полтора весом, на другой поменьше – грамм на восемьсот. Уже было приятно. Я перезарядил донки, принёс стульчик и сел. Прошло минут десять, сработал один из сигнализаторов. Но, похоже, сигнал был ложный. Может быть, что-нибудь пронесло течением мимо. Я перезабросил, поправил наживки и слышу, что сработал второй сигнализатор. На этот раз я подождал повторного сигнала, подсёк и стал выводить. Опять попался усач, небольшой, грамм на восемьсот. Так и подлавливал периодически.

Изредка я поглядывал на соседей. Я заметил, что их двое – мужчина и женщина. Когда я подъезжал и настраивался, они купались в Кубани. Мне показалось, что это какая-то дружная пара. Им было интересно и весело друг с другом. Они даже плескались. Издалека я не мог определить, какого они возраста, но, кажется, они были почти мои ровесники.

Когда солнце стало катиться к закату, я решил перекусить: достал бутерброды, термос и устроился. Костёр пока решил не разводить. Налил себе чаю из термоса и стал есть. Смотрю, ко мне направляется женщина, я стал её разглядывать. Я отметил, что у неё была идеальная фигура, она была высокого роста и стройная. Она шла по камням. Не каждая ещё сможет так идти, но она шла совершенно спокойно, правда, иногда чувствовалось, что наступала на круглые скользкие камни. В такие моменты её гибкая фигура извивалась, удерживая равновесие. Она приближалась. Я понял, что она идёт ко мне, поэтому быстро прожевал остатки бутерброда, запил чаем, приподнялся и стал ждать её. Она была в спортивном костюме, не ширпотребовском китайском, а в настоящем «Адидасе», кроссовочки – тоже «Адидас». Пушистые волосы собраны сзади. Я отметил про себя, что у неё были правильные черты лица, красивые голубые глаза, добрые и ласковые.

Я стоял и ждал, что будет. Она подошла ко мне и спросила:

– Извините, вы здесь остаётесь ночевать или только на вечернюю зорьку?

Мне не понравилось то, что она спросила, будто бы я им мешаю. Я ответил не очень вежливо, даже слегка грубо. Я сказал, что это моё личное дело, как поступать, и что я ещё не решил, оставаться или уезжать. На её лице отразилось замешательство. Я спросил у неё, чего она хотела.

– Извините, пожалуйста, если вы останетесь здесь, то не желаете ли с нами поужинать?

Я удивился, что они решили пригласить к своему столу незнакомого человека.

– Понимаете, у нас сегодня с мужем юбилей, а мы заметили, что вы один, и нам было бы приятно, если бы вы составили нам компанию. Если не возражаете, то минут через сорок мы вас будем ждать.

Я что-то невнятное промычал, а затем сказал:

– Да, спасибо, я приду!

– Тогда до вечера! Меня зовут Валентина Ивановна, а мужа моего Анатолий Викторович, а вас?

– А меня Леонид Петрович.

– Хорошо, Леонид Петрович, мы вас будем ждать.

И она ушла. Я посмотрел ей вслед – её фигура в лучах заходящего солнца была прекрасна. Её походка по этим голышам, как мы раньше называли эти камни, была такой изящной, что я просто-напросто стоял, как идиот, и любовался этой картиной.

Раз пригласили на ужин, буду собираться. Я стал отмывать руки как следует. Посмотрел, нет ли на мне чешуи и прочего. Когда более или менее привёл свой костюм в порядок, я пошёл и нарвал большую охапку ромашек, прикрыл машину, глянул ещё раз на закидные – одна пищала, но я уж подумал: «Ладно, пищи».

К назначенному часу я двинулся в сторону соседей. Когда я подошёл, то увидел Валентину, но уже в дивном вечернем платье с большим декольте, волосы её были подобраны назад, оголяя лебединую шею, удлинённое платье подчёркивало её совершенно прямую спину, высокую грудь и делало её ещё выше, а лицо с голубыми глазами было просто прекрасно. Я не мог оторвать взгляда от такой женщины. Её муж был высоким стройным мужчиной с заметным шрамом на щеке. Мы поздоровались. Что-то мне показалось в нём знакомым. Я вручил женщине букет ромашек, та с удовольствием их приняла. Но обстановка была напряжённой. Очевидно, она сказала мужу, что я не очень учтиво её принял и не очень вежливо отвечал…

Мы сели. На столе у них уже было всё приготовлено: стояли деликатесы, причём такие как, например, икра двух сортов, красная рыба, кальмары, крабы и прочее. Я удивился, зачем иметь красную рыбу, икру, когда здесь свежая плавает. Также была приготовлена свежая рыба – усач и сом, обжаренные на масле. Сом был приготовлен весьма умело. К тому же овощи были – помидоры, огурчики, оливки. В общем, довольно приличный был стол. На столе стояла бутылка коньяка, стояла боком, поэтому я не мог прочитать названия, а также водка и вино.

– Вот, у нас сегодня юбилей нашей совместной жизни, – сказал Анатолий, – просим соприсутствовать на нашем празднике и составить нам компанию.

Он сразу предложил вина, коньяка или водки. Я почему-то решил водку, он меня поддержал. Спросил Валентину – она попросила вина. Он налил ей вина, мне и себе водки, я произнёс ни к чему не обязывающий тост. Я не знал ничего об этих людях, сколько и как они прожили, но тем не менее пожелал долгих счастливых лет, здоровья, уважения и прочего, что обычно говорят в таких случаях.

Мы выпили, стали закусывать. Они поинтересовались, кто я и откуда.

– Я заметил, у вас ленинградские номера.

– Да, я из Питера.

– А что здесь?

– Я родом отсюда.

Анатолий немного помолчал.

– А откуда?

– С Новокубанска.

– А где жили?

– Как где?

– Улица какая?

– Раньше она называлась Ворошилова, теперь Московская.

– Постойте, постойте, а фамилия?

Я назвал.

– А вам фамилия Бирюков ничего не говорит?

– Как не говорит? На нашей улице жила семья Бирюковых, многодетная семья, правда, девочек больше было, а мальчик, по-моему, один. – Я очнулся, глядя на него: – Позвольте, а вы не Анатолий Бирюков?

– Он самый, – заулыбался Анатолий.

– А я вначале смотрю – лицо знакомое!

– Вот видишь, мы, оказывается, соседи.

– А Валентину ты узнаёшь или нет?

Тут я узнал и Валентину.

– Валентина Кузнецова.

– Вот видите, как получилось. А мы думали, что пригласили совершенно незнакомого человека.

– А как в Ленинграде оказался?

– Обыкновенно, как и все в то время. Окончив школу, все должны были куда-то уезжать поступать, но в институт я сразу не попал, поэтому два года ещё проработал, а затем уехал в Ленинград. Там поступил в институт, закончил, там и остался. Сейчас приезжаю в отпуск сюда. А вы?

– А мы по-всякому, – сказал Анатолий.

В это время Валентина улыбнулась.

– Мы разными путями по России покуролесили, – ухмыльнулась она.

– Да уж прям покуролесили! Просто такую работу я себе искал.

– Хорошо, хорошо! Нашёл, нашёл хорошую работу.

Я не понимал, о чём они говорят. Потом выпили по второй, я стал интересоваться, где они живут.

– Да мы далеко. По России-матушке пока проедешь, пол-отпуска потратишь.

– А почему по России так долго едете?

– Там, где обосновались мы, там природа другая. Нас потянуло в этом году сюда – на Родину. Здесь наш юбилей захотели отметить – так, чтобы ни родственников, ни друзей, никого.

– Что же, это интересно: имея здесь родственников, друзей, самим в глушь сюда залезть, на косу.

– Дело в том, что мы здесь на косе и познакомились. Это было ещё в детстве, хотя какое детство, это было уже в юношестве. Ты помнишь, тогда на Колхозную косу, на Пионерскую поляну часто ходили купаться на Кубань? Мы тогда классом пошли купаться. Как и сейчас, росли такие же крупные ромашки. Валя тогда плавать не умела, но всё равно зашла в воду. Её свалило течение и понесло. Никто и не заметил, не услышал крика. И только лишь я заметил, потому что заглядывался на неё. И вдруг вижу, как её течение с ног свалило, и она начала захлёбываться. Я, конечно, бросился туда, а она, бедняжка, уже наглоталась воды так, что и дышать не могла. Я её подхватил, вытащил, учитель прибежала, заохала… Кое-как Валя откашлялась, после этого мы стали, как в то время говорили, дружить. Дружили до тех пор, пока не случилось несчастье. Ты, наверное, слышал, как в то время у нас на пришкольном участке произошёл взрыв?

– Да-да, я слышал, но меня тогда уже не было, я был в Ленинграде.

– Мы уже в десятом классе учились, причём это был апрель. А там был пришкольный участок. Каждому классу отводилась определённая площадь, за которой они должны были следить. Это, может быть, и хорошо было: там деревья росли, на которых учителя показывали нам, как надо прививки делать. Были участки, на которых овощные культуры сажали. Тогда и произошёл тот случай. Мы должны были вскопать участок, который под наш десятый класс выделили. Дали нам лопаты, учитель вбил колышек и сказал мне: «От этого колышка будешь копать в эту сторону», – сам пошёл отмерять второй. Весь класс пошёл за ним, а я остался у этого колышка, посмотрел направление, по которому мне копать, и только нажал на лопату ногой, как раздался взрыв. Мощный взрыв, после которого я дальше ничего не помнил. Помню больницу, помню, что у меня и рука, и бок, и голова – всё перемотано, перевязано. Жив остался. Как оказалось, каким-то образом именно в том месте лежала мина. Знаешь, тогда после войны много чего у нас валялось. Как потом сапёры сказали, мне повезло – лопата защитила меня. А так должны были одни клочья остаться. Какая-то часть осколков прошла по боку, какая-то по руке и изуродовала лицо. Видишь, у меня остался ещё заметный шрам, хотя его несколько раз, как говорится, шлифовали.

Он посмотрел на Валентину, та опустила глаза.

– Вот так. Аттестовали меня по табелю, экзамены я не сдавал, поскольку был в больнице. Валентина с медалью окончила, поступила сразу в медицинский, а я провалялся практически два года. Год пролежал, не вставая. За это время я перенёс несколько операций – что-то зашивали, что-то извлекали – какие-то лишние предметы из моего тела. Когда поправился, вернее, не поправился, а стал нормально передвигаться, решил тоже поступать в институт. Ты помнишь, тогда была настоящая эпопея – все собирались ехать в центр. Когда я смотрел на своё лицо, изуродованное осколком, мне самому было неприятно. Я подался на великие стройки. В то время шла великая стройка Братской ГЭС, я туда и поехал. Специальности у меня никакой не было, плюс рука у меня одна не очень хорошо работала, но, тем не менее, на работу взяли. Попал к электромонтажникам. Хорошие ребята были наладчики, мне эта работа нравилась, – сказал Анатолий и замолчал.

Признаться, я себя не очень удобно чувствовал: они в таких шикарных костюмах, такие подтянутые, красивые, а я в рыбацком камуфляже выглядел, как пугало огородное. Но они этого не замечали и продолжали вести разговор. Но мне казалось, Анатолию хочется выговориться.

Уже последний луч солнца затерялся где-то в лесу, стали сгущаться сумерки; Анатолий зажёг свечи, спиральки уже были раньше зажжены, поэтому комары нас не тревожили, мы спокойно сидели и разговаривали.

Немного погодя Анатолий обратился к Валентине:

– Валечка, ты хотела приготовить нам кофе.

Она посмотрела и улыбнулась:

– Да, Толенька, я сейчас сделаю.

Она нежно поцеловала его и ушла в домик.

– Понимаешь, ты же видишь, какая она красивая… Она сейчас такая же красивая, как и была в двадцать лет, а я, как ты, наверное, понял, бегал от неё самым настоящим образом.

…Я был в неё влюблён, но, когда смотрел на себя в зеркало, мне становилось страшно, что такая красивая девушка будет рядом с таким страшилищем. Осколок прошёл мне не только щёку, это сейчас кажется, что шрам только на щеке – нет! Он ещё задел и челюстные кости, зубы разворотил. Когда меня в больницу привезли, то первым делом хирурги начали бороться за жизнь, слепляя кости. Но, то ли счёт шёл на секунды, то ли хирурги оказались не очень умелыми, где-то не очень удачно слепили: рот у меня был перекошенный, щека впалая, нос изуродован, неприятно было даже самому на себя смотреть. А как представлю, что рядом такая красавица будет, так мне становилось жутко. Поэтому я самым настоящим образом бегал по всему Союзу. Я быстро освоился на монтаже, работа у меня была понятная, ясная, я поступил в Политех к вам, в Ленинградский Северо-Западный, на заочное отделение. Я умудрялся за год осваивать программу двух курсов. Валентина меня разыскивала, писала мне письма. Я эти письма читал, но читал аккуратно, чтобы после прочтения заклеить конверт и отослать обратно, мол, адресат выбыл. Наверное, она догадывалась по каким-то приметам, что письмо прочитано. Она писала ещё, пыталась приехать, приезжала, иногда находила меня. Но я, когда узнавал, что она приезжает, срочно уезжал на другой объект. Ты знаешь, что такое ОРГРЭС, Спецгидромонтаж? Это по всему Союзу участки, на которых кругом требуются рабочие. Тем более что у меня высокая квалификация была. Валентина и тут узнала, как меня найти! Если где-то сдавался какой-то объект, гидротурбины или паровые, то она знала, что там ведётся наладка, что там буду я, и приезжала… Когда наши встречи были неизбежны, мы виделись. Она рассказывала мне, что окончила институт, защитила диссертацию, но я всё равно не мог представить себе, что такая красивая во всех отношениях женщина, не только внешне, но и душой, может жить рядом с физическим уродом. Ты не представляешь, как мне было тяжело. Я её любил, очень любил и продолжаю любить. Но, тем не менее, я не хотел губить ей жизнь…

В один из таких приездов она показала мне, что не только защитила диссертацию, но и имеет уже достаточную практику. Она полностью изучила специфику моих ранений и готова была взять на себя ответственность за то, что моё лицо будет восстановлено. Это, конечно, было очень трогательно, я не соглашался, но она меня уговорила лечь в клинику, в которой она работала, и под её руководством мне будут делать операцию. Я согласился… Теперь ты можешь на меня посмотреть – вот что она из меня сделала. Я так благодарен ей, я её так люблю – вот это существо. Я её люблю не только за то, что она внешне такая красивая, а за то, что она красива ещё и душой. Её доброта, её ласка возродила мою жизнь. Мы живём вместе уже столько лет, а я люблю её только сильнее и сильнее… Понимаешь, я не знаю, почему я говорю это тебе, практически незнакомому человеку, может быть, это потому, что ты земляк мой. Ведь я в принципе никому этого не рассказывал, а сегодня, в день нашего юбилея, вспоминаю. Когда я её вот здесь, на косе, из Кубани выносил, она почти задохнулась – много попало воды в лёгкие… С тех пор как я держал её на руках, прошло столько лет, но я к ней так же отношусь, как и тогда. И я уверен, что и она ко мне так же. Тем более что на мою физиономию сегодня можно спокойно смотреть. Этот шрам – это чепуха. А она осталась мне верной даже тогда, когда я от неё бегал по всему Союзу, скрывался. И эта женщина, моя Валечка, радость моя, она исправила моё лицо и мою жизнь. Такое счастье, когда любящий и понимающий тебя человек рядом! Такой жизнью хочется жить и наслаждаться. Сколько лет мы с ней прожили, а у нас не было ни одной ссоры, мы никогда не ссорились, и я думаю, что и не будем никогда ссориться. Нам вместе очень хорошо, мы любим друг друга. А я её так люблю, что для неё готов на всё. Вот мы сегодня уединились здесь, чтобы вспомнить, как мы с ней подружились, и мы считаем наш юбилей от этого дня, именно от этого, когда я вынес её из Кубани на руках. Я готов её дальше носить на руках. Спасибо, что ты пришёл к нам. Мне просто хотелось в этот день с кем-то поделиться своей радостью, которой наделила меня судьба – таким человеком, такой полноценной жизнью.

…Он замолчал, а я посмотрел на лицо счастливого и радостного человека, который несколько лет мучился, сознавая свою неполноценность, а теперь наслаждается жизнью. В это время подошла Валентина, принесла кофейные чашечки, кофейник с заваренным кофе. Разлила по чашечкам кофе, спросила, как мы будем – со сливками или с молоком. Оказывается, у них и то, и другое есть. Я отказался, мне хотелось чёрного кофе без ничего.

Пока мы пили кофе, я смотрел на них и любовался – какое счастье, когда люди любят друг друга, какое счастье, когда они через всю жизнь пронесли эту любовь и преданность! И вот сейчас они уже не совсем молодые люди, но они вместе, всё так же любят и уважают друг друга. И мне приятно было смотреть на них, на их влюблённость, на их жизнерадостность. Так хорошо, когда люди любят друг друга, и так приятно смотреть на них, на влюблённых, влюблённых и преданных друг другу уже столько лет!

 

Контуженый

В один летний день я решил поехать на пруды, порыбачить на сазана или зеркального карпа. Мне сказали, что в сторону Ковалёвки есть местные пруды, и что там разводит рыбу Контуженый.

– Как контуженый?

– Да так Контуженый. Интересный мужик, но со странностями. Одного может встретить радушно, а другого даже близко к пруду не подпустит. Как он составляет своё мнение о людях, никто не знает. Может, тебе повезёт, и ты ему понравишься, рыба-то у него отменная, есть смысл попробовать. Там три пруда, недалеко от Кубани, всё основательно сделано. Съезди, посмотри.

Мне показали, как проехать. Поехал туда, нашёл пруды. Там охрана, сторож, две собаки овчарки.

– Можно ли порыбачить? – спросил я.

– Нет, мы этим не распоряжаемся, – ответил охранник, – это делает сам Контуженый.

– Извините. А имя у него есть?

– Да, его Пётр Васильевич звать. Так что проедете в станицу, вторая улица справа будет, по ней съедете в сторону Кубани, там и увидите дом.

– Какой дом?

– А вы его заметите, во всей станице таких домов нет, как у Контуженого.

Я поехал. И в самом деле, дом его выделялся. Во-первых, он был в два этажа. Причём видно, что второй этаж достроен недавно, а недавно потому, что раньше был закон, который запрещал строить вторые этажи.

Были у нас законы, о которых стыдно даже вспоминать. К примеру, был закон «о нетрудовых доходах». Если человек собственными руками что-то выращивал или изготавливал на продажу, то такие доходы могли признать «нетрудовыми», а человека этого посадить в тюрьму.

Точно так же запрещалось строить второй этаж. Поэтому если поездить по посёлкам и по деревням, то можно увидеть уродливую архитектуру тех времён, когда крыша второго этажа спускалась ниже первого, и в таком случае это считалось уже не вторым этажом, а мансардой. Но на самом деле это был второй этаж, необходимый большой семье, который строили в обход закона.

В доме, который я увидел в станице, был настоящий второй этаж, но не только этим он выделялся среди соседних домов. Это был красивый благоустроенный дом, вокруг которого был ухоженный сад, дорожки выложены камнем, а балконы и забор украшены ковкой. Когда я подъехал, то обнаружил даже площадку для стоянки машин.

Поставил машину, вышел, смотрю: какой-то мужчина открыл гараж, выехал из него на «Ниве» и начал открывать ворота на улицу. Меня заинтересовали ворота: не распахиваются, не отодвигаются, а складываются.

– Можно посмотреть на ваши странные ворота? – попросил я, предварительно извинившись.

– Ну что ж, за показ деньги не берём, а патента нет, поскольку ширмы ещё тысячу лет до моего рождения применялись, а это – та же самая ширма.

Я посмотрел – точно – принцип ширмы. Ворота состояли из двух створок, каждая по три секции, эти секции складывались в одну сторону и в другую. Каждая из них была где-то около метра. Они аккуратно складывались и не занимали много места.

Мне показалось, что при такой схеме створки непременно прогнутся, особенно последняя. Он заметил мой интерес, как бы демонстрируя, выехал на «Ниве» со двора и стал закрывать ворота. Я стал внимательно рассматривать – всё было сделано с умом: под створками заложен рельс, забетонирован, столбы тоже забетонированы с укосинами.

Когда я присмотрелся, то понял, почему створки не прогибаются – конструкция компенсировалась за счёт шарниров, которые эти створки складывают. Контуженый, очевидно, проследил за моим взглядом.

– Мы когда-то тоже сопромат изучали. Могу бесплатно патент отдать.

– Спасибо.

Он закрыл ворота и обратился ко мне:

– Приехали ворота посмотреть, или дело есть какое ко мне?

– Дел нет. Я хотел бы порыбачить на вашем пруду.

Он посмотрел на меня, на машину:

– И что, с Питера сюда, чтобы порыбачить на наших озёрах? Что, там, в Ленинградской области, нет озёр, на которых можно порыбачить?

– Да мне б хотелось с удочками…

– А там что, перевелась рыба?

– Да, может, и не перевелась, а я сюда приехал. Я отсюда родом.

– Откуда отсюда?

– С Новокубанска.

Он прищурился, посмотрел на меня:

– Фамилия какая?

Я назвал.

– Пётр Фёдорович твой отец?

– Да, так моего отца звали.

– Знал я его. Хороший человек был. Всеми уважаемый. Так что ты хочешь?

– На ваших условиях порыбачить… Что это будет стоить?

– Не проблема. Но у меня свои, особые условия.

– Я согласен на ваши условия.

– Ловить только там, где я укажу. Никакого костра на берегу не разводить, а про мусор я уже и не говорю, если что будет, то у меня там поставлены урны, куда можно сложить, и даже окурков не должно валяться после вас. Рыбу так: менее полукилограмма отпускать, свыше четырёх килограмм отпускать.

– Странно… Почему?

– А что тут странного, – уже более мягким голосом сказал он. – Все свыше четырёх килограмм – это маточники, им надо плодиться, от них здоровоепоколение вырастает. А все, что меньше полукилограмма – им просто расти надо. Расти и развиваться, нечего их губить. Молодёжь, она должна расти. Если там какой меньше килограмма попался, что же, значит, плохо воспитывался, раз попался на крючок, – сказал он шуткой. – Езжайте за мной.

Мы выехали: он впереди, я за ним. Подъехали к прудам – охранник пропустил. Подъехали ко второму пруду.

– Здесь вот и располагайтесь.

Я достал из багажника удочки, спиннинг. Он обратил внимание на мой спиннинг. Подошёл, взял бережно и стал читать на нём надписи на немецком языке.

– Что, в Ленинграде покупал?

– Нет, – говорю, – в Германии.

– ГДР?

– Нет, ФРГ.

Он внимательно на меня посмотрел:

– А как туда попал?

– Ездил по работе и заодно купил себе спиннинг, игрушку такую.

– А где был?

– Да как сказать, где был… Я практически всю ФРГ проехал, считай, от Любека до Шварцвальда. Пришлось много фирм посетить, прежде чем контракт заключить.

Смотрю, он спиннинг мой держит как-то особенно нежно, даже поглаживает немного. У него голос изменился, заметно потеплел:

– Что же, счастливо вам порыбачить… Ловите-ловите, как вам хочется, ловите…

И он аккуратно положил мой спиннинг, не поставил у машины, а положил на травку.

– Ловите-ловите… Счастливо вам поймать, – зачем-то повторил он и ушёл.

Он шёл с опущенными плечами, опущенной головой, я тогда не понял, что могло так его взволновать. Простой спиннинг, не самый дорогой из тех, что там были, всё-таки покупал я его за валюту, а валюту надо было экономить.

Я расположился, забросил пару донок на макуху, так называемые макушанки, это такое устройство: берётся кусочек жмыха, свинцовая пластинка. Крючки вставляются в жмых и забрасываются. И пару удочек поставил поплавочных. Недолго пришлось ждать, начал брать сазанчик с полкилограмма, грамм семьсот. Таких я просто отпускал – по договорённости.

Приехал хозяин, Пётр Васильевич, или, как его все называют, Контуженый.

У третьего пруда стояли три домика непонятного для меня назначения. Аккуратненькие такие домишки, у каждого на крыше телевизионная антенна, а перед входом мощёные площадки. Смотрю, около одного домика Контуженый с охранником огонь развели, дымком запахло.

Макушанки молчали, а на поплавочные удочки нет-нет да клевали сазанчики килограмма по полтора. Я уже поймал четыре рыбы, посадил их в садок, как вдруг затрещал фрикцион донки: я подсёк и почувствовал: да! То, что хотелось – то уже у меня на крючке.

Очевидно, звук фрикциона привлёк внимание Контуженого, он посмотрел в мою сторону, что-то тихо сказал охраннику и пошёл с большим подсаком ко мне. Сазан или то, что сидело у меня на крючке (я ещё не видел), пытался то в одну сторону уйти, то в другую. Я, не давая слабины, пытался подвести его, но пока он упирался и был далеко от берега. Подошёл Пётр Васильевич:

– Спокойненько, спокойненько, не надо его так рвать, ведь ему же больно: у него губа нежная, тихо, тихо, дайте ему… Пусть он походит, немножко понервничает. Потом он успокоится, успокоится, потихоньку, потихоньку, подводите его, подводите.

Охранник принёс весы, такие, на которых в детских консультациях взвешивают детей, только там детей на пелёночки кладут, а здесь лежал какой-то материал вроде бархата, нежный.

Я минут десять боролся с тем, что сидело у меня на крючке. Когда рыба заметно устала, я начал подводить её к берегу, а Пётр Васильевич зашёл в воду с подсаком. Начал командовать:

– Так, так, так, потихоньку, понежней, нежнее, нежнее, ему больно, заводите сюда.

Я по его указанию завёл в подсак рыбину, он аккуратно поднял подсак, я смотрю: там и в самом деле был крупный сазанище, по моим понятиям, просто огромный, я ещё никогда таких не ловил.

Он аккуратно вынес его и положил на травку, приговаривая:

– Сейчас, сейчас, я тебя освобожу. Твои губочки… Понимаю, больно, больно, ну, не переживай, не переживай.

Сазан открывал и закрывал рот, словно соглашаясь с ним. Пётр Васильевич освободил крючки, достал из кармана перчатки полотняные, охранник в это время полил ему на перчатки водой и на весы полил. Я смотрел за этой процедурой, удивляясь, что это за ритуал.

Пётр Васильевич взял нежно этого сазана, приговаривая:

– Да что ты, да что ты так волнуешься… Да ничего страшного, сейчас, сейчас.

Положил его на весы, оказался вес 4800, и охранник сразу записал это в блокнот. Пётр Васильевич достал рулетку и измерил общую длину рыбы, потом замерил одну голову, затем один хвост, после этого поднял верхний плавник и замерил его, дальше боковые плавники. Замеры также были записаны охранником. Далее произвели замеры объёма головы, диаметры туловища – наибольший и наименьший, и отдельно размеры хвоста.

Я с интересом наблюдал за действиями Контуженого. Пётр Васильевич тем временем надел очки и стал внимательно рассматривать каждый плавник в отдельности, пересчитывая перепонки, особенно передние плавники. Заглянул под их основание, затем стал рассматривать жаберные крышки: приоткрыл их немного, посмотрел на жабры с одной стороны, с другой. Потом очень внимательно осмотрел всю чешую, при этом еле слышно приговаривая:

– Какой ты умница… Какой же ты хороший, да не волнуйся, да всё будет нормально.

И рыбина, как будто понимая его, открывала и закрывала рот, словно отвечая ему. Причём меня удивило то спокойствие, с каким сазан лежал. Обычно они трепещутся, а этот спокойно лежит, как будто и в самом деле он понимал то, что ему говорят…

Когда этот ритуал закончился, Пётр Васильевич аккуратно взял рыбу на руки, также приговаривая, зашёл в воду и опустил её, а она не двигалась.

– Ну, ладненько, хорошо, давай, давай… Плыви, нечего тебе застаиваться, – он её ещё раз погладил, и она, как бы нехотя, надо сказать – не желая расставаться, спокойно и медленно шевеля хвостом, поплыла на глубину.

Пётр Васильевич вышел, снял перчатки и обратился ко мне:

– Удовлетворили своё желание?

– Да.

– Уж извините, отдать вам этого маточника я не могу. Это самочка, и вполне здоровая. Всё в ней в норме, так что будет потомство хорошее: никаких заболеваний, никаких паразитов нет. Я каждый раз, когда мне попадается крупный экземпляр, проверяю: не появилась ли какая зараза, а то здесь и утки летают дикие, и домашние забредают. Могут на лапках принести заразу. Хотя сейчас уже есть химия, но не хотелось бы химией пользоваться. Я предпочитаю нашу простую кубанскую проточную водичку. Вы, наверное, видели, какие у меня здесь шлюзы поставлены. Водичка у меня всё время меняется.

Он стал мне рассказывать, как организовал эти пруды, какой у него интерес появляется вообще к рыбному хозяйству. Сетовал только, что маленькие площади у него: хотелось бы побольше, но «…понимаете, Кубань – это житница, здесь лучше пшеницу выращивать. Но и на рыбе можно нормально зарабатывать, и людям – радость и пропитание, а такие вот неугодья, как мною заняты, конечно, малы».

Так он рассказывал мне, а потом предложил:

– Если желаете, давайте вместе поужинаем?

Это было для меня неожиданно, но я ответил:

– С удовольствием.

– Вот и хорошо. Подъезжайте к домикам. Там и поужинаем. Если, конечно, не хотите больше рыбачить.

– Да, я уже свою, как говорится, страсть удовлетворил, поэтому с удовольствием поужинаю, тем более что не обедал сегодня.

– Вот и ладненько, подходите.

Я стал сматывать снасти. В это время подошёл охранник:

– Я возьму у вас садок? Опущу ваших рыб там, где более проточная вода. Они живые будут до завтра.

Я поблагодарил его и подошёл к домикам. Видно было с первого взгляда, что оборудованы они превосходно: столик, мангал, жаровня. Судя по щекочущему ноздри запаху уха уже была готова, а рыба пожарена. Конечно, не пятикилограммовая, но, судя по размеру кусков, килограмма на два, не меньше. Аппетит у меня разгорелся.

Пётр Васильевич пригласил меня присесть.

На столе были овощи: помидоры, а также малосольные огурчики.

– Уха любит водочку. Желаете водочки или вина?

– А у меня коньяк есть…

– Коньяк пусть постоит пока. А для ухи лучше водочка. Уху приготовить тоже по-разному можно, смотря какая рыба. У нас прудовая сегодня рыба, так прудовая рыба требует огуречного рассола. Как бы вы ни приготовили уху, а без рассола всё равно будет немного попахивать тиной. А рассольчик отбивает этот запах, придаёт нужный вкус. И водочки нужно обязательно после полной готовности добавить. Сейчас, конечно, уже не то, – продолжал он, – сегодня нет нормальной водки. То ли дело в советские времена: была «Столичная» и «Пшеничная». А сегодня до чего дошли: даже технический спирт, и тот выдают за хорошую водку! Поэтому я уже давно отказался от магазинной, делаю свою. Если не побрезгуете, попробуйте мою водку. Хоть и говорят – «самогонка». Да, она самодельная. Сам гнал, пусть будет самогонка… Но зато настоящая. От неё не отравишься и не ослепнешь, – с этими словами он налил в две стопки. – Давайте за знакомство, раз меня вы назвали по имени и отчеству. Я ваше только отчество знаю, а имени не знаю.

Я сказал, что я – Леонид. Родился в день святого Леонида, очевидно, поэтому так и назвали.

– Правильно, это по-нашему, по-православному.

Мы выпили за знакомство. Он разлил уху в миски. Это была та уха, про которую говорят, что в ней «ложка стоит». Куски рыбы были выложены на большой противень. Даже миски, в которые Контуженый разлил уху, как нельзя лучше подходили для нашей трапезы: глубокие, удобные… Рядом с ними лежали деревянные ложки с расписными узорами, а казан – внутри эмалированный. Он заметил мой взгляд:

– Уха требует своей посуды и своего приготовления. Хорошо готовить в эмалированной, в крайнем случае – в чугунной посуде. Ни в коем случае никогда не готовь уху в алюминиевой. Не нравится мне и нержавейка. Всё-таки металлический привкус есть. А рыба не любит металл. А что миски – их мне подарили специально для ухи. И уху лучше всего деревянной ложкой хлебать.

В самом деле, миски были очень удобны для зачерпывания деревянной ложкой. Отхлебнув несколько ложек, он взял бутылку и ещё налил по стопке. Я отложил ложку в сторону. Он взял стопку:

– Давай выпьем за тех, кого уже нет. Я также хочу выпить за своих друзей, товарищей, с которыми прошагал всю войну, которые не дожили до светлого Дня Победы. Сейчас нас всё меньше и меньше становится. Давай выпьем за их светлую память.

Он встал, я тоже поднялся. Мы, не чокаясь, выпили. Взяли по огурчику, закусили. Доели уху молча. Затем он налил по третьей.

– У тебя дети есть? – спросил он меня.

– Есть.

– Уж, небось, и внуки?

– Да… И внук есть.

– Давай теперь выпьем за детей. За детей, за внуков. За будущую хорошую жизнь.

Мы чокнулись, выпили и приступили ко второму блюду.

– Хочешь варёную рыбу из ухи, хочешь жареную. А хочешь – и то, и другое, – предложил он мне.

– И без хлеба, – добавил я для шутки.

– Можешь с хлебом, можешь без хлеба. Одним хлебом можно на Кубани быть сытым всегда.

Когда мы насытились, он спросил, как попал в ФРГ, что я там делал, в каких городах был. Я стал ему рассказывать. Он с большим интересом расспрашивал, как люди живут, где я был, бывал ли я в семьях. Я подробно описал ему то время, которое провёл в Германии. Рассказывал, как живут там люди, какие у них интересы. Какая разница уровня жизни была тогда и есть сейчас. Он внимательно слушал и даже делал пометки в своём блокноте. Расспрашивал особенно подробно о тех городах, в которых я работал. Потом задал неожиданный вопрос:

– Есть ли у них справочные бюро? Можно ли там человека найти?

– Там всё очень просто. У меня были знакомые немцы в Индии, которые там работали, а затем вернулись в Германию. Я взял телефонный справочник, по имени отыскал, тут же позвонил и договорился о встрече.

– Это вот так прям сразу и нашёл?

– Да. У них причём справочники висят в каждой телефонной будке. Можно зайти в телефонную будку и найти любого человека.

– Это так просто?

Мы ещё выпили, солнце уже близилось к закату, начали надоедливо пищать комары. Он поднялся и подошёл к столбикам, назначения которых я сначала не понял. На каждый из этих столбиков он поставил спиральки и зажёг их, и комары быстро разлетелись. Мы снова продолжили беседу. После того как мы закончили с рыбой, к нам подошёл охранник.

– Васильевич, чай какой? Наш? – спросил он.

– Конечно, наш, какой же ещё. Давай, Вася, принеси, – сказал ему Пётр Васильевич.

Тот принёс чайник. Я бы назвал этот чай не чаем, а отваром из разнотравья. Там была и душица, и мята, и много чего ещё. А аромат такой, что хотелось не пить, а только вдыхать его и вдыхать. Разговор у нас закончился, мы немного помолчали.

– Пётр Васильевич, скажи, почему называют тебя Контуженым? – решил спросить я его.

Он повернулся:

– Вообще я неоднократно был контужен, поэтому прозвище справедливо. Но Контуженый я не из-за обычной контузии. Если тебе интересно, могу рассказать.

Я кивнул.

– Ты помоложе, воевать тебе не пришлось, и слава Богу! А я годков себе приписал, когда война началась, и военкомат меня взял…

…Но поскольку у меня было 8 классов, меня взяли сразу в школу офицеров. Нас там учили убивать, хорошо учили. Дали младшего лейтенанта – и на передовую. Мы рвались, конечно, в бой – Родину защищать, но комбат нам сказал:

– Посидите, научитесь сначала.

– Мы прошли училище, мы готовы.

– Вы готовы убивать, теперь научитесь выживать, тогда можно будет и в бой.

Он не пускал нас в бой какое-то время, но потом мы поняли, что это правильно, потому что в первом же бою нас наверняка бы убили. Много писали, что такое первый бой, что такое вообще бой, но это трудно представить, если ты это не прошёл. Я одно могу сказать, что самое тяжёлое – это ждать, перед тем как идти в атаку. Когда идёт подготовка, а ты сидишь в траншее и ждёшь ракету. Не знаю, что такое душа и где она находится, но сколько ни ждал я атак, чувствовал что-то в районе диафрагмы: такое ноющее состояние, что может с ума свести. Был вариант – сто грамм перед боем. Это как-то притупляло ожидание и боль. А когда выскочил из траншеи, то здесь уже ничего не чувствуешь, здесь уже инстинкты работают. Чтобы не тебя, а ты. Чтобы ты на какую-то долю секунды опередил. Когда бежишь, ещё ничего, и глазами должен видеть, и спиной, и боком, чем угодно. А когда врываешься в траншею, то здесь уже надо иметь чистые инстинкты животного. Потому что надо не видеть, не слышать, а чувствовать, с какой стороны в тебя стреляют, с какой стороны на тебя приклад заносят. Надо предупредить. Вовремя ответить. Это, конечно, приходило с каждым боем. Нам вешали очередные звёздочки, медали, ордена.

Так мы двигались вперёд. И вот где-то в Западной Польше надо было высотку взять – всего-навсего. Мы заскочили в траншею, и надо же – откуда-то всего лишь один снаряд прилетел и разорвался рядом со мной. Меня просто засыпало землёй. Когда меня откопали, смотрю, мои ребята все зевают. Я не пойму ничего, хочу сказать, чтобы они не зевали, но не могу пошевелить языкам. Я оглох полностью. И не мог ничего говорить. Санбат, потом госпиталь. Я не мог ни слышать, ни говорить. С врачами общался письменно. Комиссия чуть ли не дезертира во мне признала. Сказали, что я симулирую, что я не глухой, но потом там какой-то старик меня обследовал и установил, что какие-то центры нарушились. Меня признали инвалидом.

Это было весной, через пару дней я должен был быть выписан и демобилизован. И вот я стоял у окна, смотрел на сирень, которая уже расцвела. Наверное, и птицы пели, но я этого не слышал. Закрыл глаза и вдруг ощутил резкую боль, как будто штыком какой-то немец в ягодицу. Я заорал, думаю, как я его просмотрел. Открываю глаза, а передо мной стоит старик врач и окровавленным шилом перед глазами крутит:

– Скажи а, скажи а, скажи а.

Мне больно, я пытаюсь что-то сказать, шевелю языком, и вдруг в голове моей появился какой-то шум, и я понял, что снова слышу! Я попытался что-то сказать. Он заулыбался, крикнул, прибежали сёстры, тут же с меня стащили штаны, замазали, заклеили след от шила, было уже небольно.

Оказалось, что этот старик – талантливейший врач, подобрал момент, чтобы сделать второй шок.

К третьему дню я мог говорить почти свободно, правда, немного заикаясь. Но слышать снова стал, как раньше. Через неделю меня выписывали, дали десять суток отпуска, но я не знал, куда ехать. Моего соседа по палате, сапёра, к этому времени тоже выписывали, и он предложил поехать к нему.

Мне некуда было ехать, у меня все погибли. И я поехал к нему, провёл там свой небольшой отпуск, подлечился и вернулся на фронт. Хороший он парень, дружим до сих пор.

Помню, когда война закончилась, мы стояли в каком-то городишке в Германии. Там у них так было: один небольшой городок плавно перетекал в другой. Вот в таком городишке наш командир полка был назначен комендантом, а я – комендантом одной соседней деревушки. Проблем хватало: и конфискат, и оружие. Я поселился в добротном доме. Хозяева, немцы, были услужливые, вежливые. На третий день немка представила мне девочку. Я взглянул и замер: что это передо мной стоит? Мне показалось, девочке лет пятнадцать: худенькая, бледненькая, но такая милая на вид. Большие голубые глаза, белокурые волосы. Я к тому времени уже довольно хорошо говорил по-немецки.

– Это ваша дочь? – спросил я тогда у хозяйки.

– Нет. Её прислали с биржи труда, чтобы она работала здесь, вам помогала, – ответила мне немка.

– Так это же ещё ребёнок!

– Нет, ей уже восемнадцать лет, она самостоятельная.

Я ещё раз посмотрел на эту девочку и замер, зачарованный: бывают же такие создания! Неужели это немка, а не наша русская девочка? Она была чудо как хороша.

– Как тебя звать?

Работница подняла на меня свои глаза. В их синеве можно было утонуть.

– Марта.

При этом странно присела. Меня как током пронзило. Я повернулся и вышел. Не мог понять, что это за ощущения такие: я то ли ребёнка вижу, то ли девушку. Меня переполняли чувства, но я не мог в них разобраться.

Тем временем эта девочка стала работать. В её обязанности входили уборка и приготовление еды. С продуктами у нас было хорошо. Американская тушёнка была и всё прочее. Меня удивило, что эта девушка хорошо готовила, а убирала аккуратно и незаметно для нас. Я выяснил потом, что на неё никакого пайка не выдавали.

Чем она питалась, я не знал. Я спросил у хозяйки дома, она ответила, что девочке выдают карточки, и ей хватает. Я приказал своему адъютанту, чтобы он заплатил и немцу за постой, и этой девочке за работу продуктами. На следующий день я увидел в её глазах блеск. Я поинтересовался, почему у неё хорошее настроение:

– Спасибо вам, господин офицер, что вы позаботились обо мне.

Опустила глаза и замерла. Мне хотелось погладить её и приласкать, но я не мог этого сделать. В то время был приказ о запрете связей с местным населением, особенно с немцами. Это грозило трибуналом. Несмотря на приказ, я слышал, что были изнасилования, что судили и солдат, и даже офицеров. Были даже расстрелы. Я бы пальцем её не тронул без её согласия, но из-за приказа я отгонял все мысли о ней. Но знаешь, извини, что на ты тебя называю, ложился спать – она у меня перед глазами. У меня за время войны было столько женщин… А здесь не могу с собой справиться, и всё.

Так прошёл месяц. Однажды она принесла кофе, и я случайно коснулся её руки, когда она ставила чашку. Неожиданно она прильнула ко мне, прижалась всем телом. Я щекой почувствовал её волосы, ощутил их чудный запах. Я не мог понять, неужели всё это со мной происходит? Я взял её за плечи, посмотрел в глаза, мне хотелось обнимать и целовать её снова и снова. Но тут я вспомнил приказ: ты не имеешь права! Я пересилил себя, разжал руки и отстранился. Она отошла, опустив голову:

– Извините, господин офицер.

И так стояла покорно, неподвижно, опустив ручки. Что со мной творилось, я не могу описать! Я страдал и ничего не мог с собой поделать. Прошло время, и она оказалась в моей постели. Вечерами я ждал её, она приходила в темноте. Я слушал шелест снимаемых одежд, наслаждался её запахом и робкими прикосновениями. Чувствовать её было для меня настоящим блаженством. Поскольку мы были молодые, то прошло совсем немного времени, и она забеременела. Это стало заметным. Немцы стали смотреть на меня с негодованием, но молчали. Перед родами мы подолгу с ней говорили, кто у нас будет, девочка или мальчик, и как назовём. Она звала меня Питер, я её поправлял – Пётр. Она смеялась и нежно говорила мне: «Питерка». Настаивала, если мальчик – будет Питер, а я говорил, если девочка – то Марта. Это были приятные споры, ласковые и забавные. Родился мальчик, назвали, как она и хотела, Питером.

И вот одним серым утром вызвал меня мой командир. Я прибыл к нему, но не успел переступить порог, как на меня обрушился настоящий шквал матерных слов. Я стоял и молчал. Я за всю войну не слышал от него столько брани, сколько сейчас.

– Это что, правда?

– Да.

– Ты соображаешь, что ты натворил?!

– Да.

– Ты понимаешь, что это трибунал?!

– Да.

– Что ты дакаешь? Ты видишь, что у меня на столе лежит?

– Нет.

Опять последовал шквал матерных слов, но потом он неожиданно спокойно спросил:

– Кто родился?

– Мальчик.

– Как назвали?

– Моим именем…

– Чёрт возьми. Мы научили вас убивать, а рожать не научили. – Он помолчал, потом позвал адъютанта: – Почему я не вижу документов на капитана, который ещё вчера был демобилизован?

Я очнулся и уставился на командира.

– Товарищ командир, сейчас проверю. Очевидно, в канцелярии затерялись, – сказал адъютант.

– Чтоб сейчас же у меня на столе были документы!!

Я открыл рот от изумления. Адъютант молча выскочил за дверь. Командир обратился ко мне:

– Сынок, одно могу для тебя сделать. Три часа тебе дам и ни секундой больше, чтобы с сыном простился. Ты понимаешь, что ты натворил?

– Понимаю…

– Спросишь, почему три часа? Через три часа вылетает самолёт в Москву с важными документами, и ты их повезёшь. Из армии тебя уже два дня как демобилизовали. Ты меня понял?

– Так точно, командир.

Командир подошёл ко мне и обнял. И это он, тот, кто посылал нас в бой на верную смерть. Я заметил, что глаза у него стали мокрыми. Мне не верилось, что этот человек мог плакать.

– Всё, давай, время идёт. Опоздаешь – знаешь, что будет.

Я выскочил. Шофёр уже ждал. Я быстро доехал до дома, Марта была в комнатке, кормила грудью нашего сына. Я поцеловал её, поцеловал сына и сказал:

– Извини, у меня срочная командировка. Я уезжаю.

Она подняла на меня свои глаза:

– Питер, ты не вернёшься.

Я не хотел врать:

– Я буду стараться, я сделаю всё, чтобы вернуться.

– Питер, я люблю тебя, я буду беречь нашего Петеньку.

Она первый раз сказала слово Петенька на чистом русском языке. Я ещё раз поцеловал её и сына. Выскочил и поехал в аэропорт.

Самолёт уже стоял, шумели моторы. Адъютант командира был у трапа, нервничал, отдавая мне пакет, но, пожав руку, улыбнулся:

– Удачи!

В Москве я передал документы. Потом уехал сюда, на Кубань. Что я могу сказать? Вот здесь меня и прозвали Контуженым. Почему? Это в ваше время выровнялось соотношение полов, а в наше время большинство мужчин забрала война. Остались только такие, как я, которым повезло живыми вернуться. Когда я приехал, не только молоденькие девушки, но и женщины постарше устремили на меня свои взгляды. Выбирай любую… Но я никого не хотел. Каждая из них готова была быть со мной, но мне нужна была только Марта. Вот тогда мне и дали кличку «Контуженый». Сказали, мол, контузило меня, и перестал я мужиком быть.

Я с этим смирился. Вдовушки и девушки потеряли ко мне интерес. Я думал только о Марте, о сыне. Я не знал, как мне с ними увидеться.

Когда уезжал, командир сказал:

– Не вздумай писать! Это всё всплывёт, и я не смогу тебе помочь.

Так я прожил год. Через год приехал мой товарищ, служили мы вместе. Как он меня нашёл, не знаю. При встрече, заговорщицки подмигнув, полез в нагрудный карман, и достал письмо. С замиранием сердца я узнал её почерк. Она писала, что любит и ждёт, и подписалась: «…твоя любящая жена, всегда, всегда. Марта и твой сын». Ниже была маленькая ручка, обведённая карандашом, и такие маленькие пять пальчиков, на которых было написано «Питер», а в скобках «Петя».

С тех пор я жду не дождусь момента, когда мне можно будет к ним поехать. Ведь сейчас объединились Германии. А найду я их или нет? Жива ли она? Может, у них другая фамилия. Не знаю, как буду искать, но всё равно поеду, как только будет возможность выезжать. Я хочу увидеть своего сына, если доживу…

…Он замолчал. Молчал и я. Потом он поднялся, включил свет, одновременно загорелись лампочки над прудами. Я поначалу удивился, почему они развешены над водой, но спрашивать не решался. А потом заметил, что к лампочкам сразу слетелись мошки. И тут я догадался: мошки обжигали крылья и падали на воду, а рыбы их тут же подхватывали. Сразу забурлила вода под этими лампочками, и чем больше мошек падало, тем больше бурлила вода. И мы сидели и смотрели на эти всплески, как волны расходятся, как рыбы выпрыгивают, пытаясь схватить мошку. А мы всё так же молчали, вдыхая аромат чая, который понемножку подливали себе из чайника. Потом я предложил:

– Давай выпьем за то, чтобы всё сбывалась так, как нам хочется.

– Давай.

Мы выпили с ним, посмотрели друг на друга. Пожали друг другу руки.

– Пойдём, покажу тебе, где переночевать.

Мы зашли в домик. Вокруг всё было чисто и аккуратно. Стояли стол, два кресла, телевизор, но удобства рядом, в отдельной пристройке. Я удивился, что в доме есть горячая вода. Потом я спросил у него, откуда.

– Ты не наблюдательный. Обрати внимание, у меня стоит солнечная батарея. Пока одна. За день она нагрела воду. Часть освещения идёт от солнечной батареи, а часть от сети колхоза, за что расплачиваюсь рыбой им к столу. Думаю поставить ещё или ветрячок, или турбину. Но больше я склонен к солнечным батареям, потому что в нашем районе солнечных дней больше двухсот. Этого, по моим расчётам, хватит для обогрева и отопления, но время покажет.

Я помолчал, а потом сказал:

– Извини, можно нескромный вопрос?

– А чего и нет. Давай.

– Так ты так и не женился?

– Нет.

– И даже ни одной женщины у тебя не было?

– Нет. После Марты никого. И не будет больше никогда. Потому что она дала жизнь моему сыну. Вот как его найти? Надеюсь, мы встретимся.

Я ещё долго не мог заснуть, спустился к Кубани. Она всё так же текла, неслась к морю. То затихала, то шуршала, то булькала. Лягушки перестали квакать. Иногда какая-то птица кричала в темноте. Мне не спалось. То ли от алкоголя, то ли от рассказа Контуженого. Я подошёл к краю и стал смотреть, как рыба кормится. Большая ночная бабочка упала на воду, обжёгшись. В это время то ли карп, то ли сазан схватил эту бабочку. Та ещё секунду била крылышками, пытаясь взлететь, но ушла под воду.

На следующий день я поднялся рано, но рыбачить мне не хотелось. Снова пошёл к берегу. Подъехал Пётр Васильевич:

– Почему не рыбачишь?

– Да не знаю. Настроения нет.

– Да, настроение это дело такое, наживное.

– А вы что так рано приехали?

– Мне нужно кое-что посмотреть, проверить. Понимаешь, какое дело, народ жестокий, обозлённый. Да и не мудрено, сколько лет живём в нищете, в недостатке, во вранье. Так что люди очерствели, да что там говорить, иногда ошибаешься в людях… Вот в прошлом году случай был. Приехали два вполне достойных, интеллигентных молодых человека, попросили порыбачить. Я их пустил, домик им предоставил и через несколько часов заехал посмотреть. Так что вы думаете? Электроудочкой стали они в маточники бить! Ох, какое их счастье было, что я ружьё не взял, я бы пристрелил их, честное слово! Электроудочкой в маточник? Это тех рыбок, которых я выращивал для потомства! Не знаю, как я их не убил. Я схватил шест, одного ударил по голове, второго ударил по спине. Хорошо, охранники были, подскочили, скрутили меня. Я бы их убил, честное слово. Вы представляете, как можно было испортить весь маточник? Мне пришлось спустить воду, продать и вновь заниматься маточниками. Потому что после электроудочки рыба уже не может дать потомство. А сколько молодняка погибло! Зачем им это надо было? Попросили бы, я бы дал им рыбы столько, сколько им нужно, зачем губить?.. Давай чайку выпьем.

Он принёс готовый чайник опять с таким же ароматным отваром, как накануне, и я с удовольствием выпил две кружки.

– Хочешь, пойдём на Кубань порыбачим? Есть очень хорошие места. Возьми свой спиннинг. Мы обязательно на него сома поймаем.

Я взял спиннинг, мы вышли к Кубани. Прошли метров пятьдесят и оказались у чудесной заводи.

– На вот, блесенку одень.

Я понял, что ему хочется мой спиннинг забросить. Я одел блесенку, застегнул карабинчик:

– Я не знаю этих мест. На, побросай ты.

У него загорелись глаза, он бережно взял спиннинг, посмотрел катушку, кольца, не перекручен ли шнур. Потрогал катушку. Спокойно размахнулся, забросил и стал медленно вести. Вдруг рывок, довольно сильный. Но Пётр Васильевич – опытный рыбак – он был к этому готов и стал умело выводить.

– Что там?

– Сом.

Сом оказался небольшой, по его меркам – это сомёнок. Где-то около четырёх килограмм. Подвёл к заводи, я спустился, зашёл в воду и, схватив рыбу за жабры, вытащил на берег.

Больше мы не стали ловить, пришли к домикам.

– Хочешь, оставайся, – предложил он мне.

– Да нет, мне пора.

Я пообещал ему, что вернусь.

– Как хочешь. Приезжай в любое время.

Я подарил ему спиннинг. Пётр Васильевич был явно обрадован. Он бережно принял его из моих рук, и в тот момент я, наконец, понял, что этот спиннинг для него значил… Это была ниточка, связавшая его с родиной его сына. Я подумал: пусть эта связь окрепнет, пусть ему повезёт, пусть он встретится со своим сыном и с Мартой. Мне так хотелось, чтобы это сбылось…

В тот год я больше не виделся с Петром Васильевичем. Не знаю, удалось ли ему съездить в Германию, удалось ли отыскать свою семью. Часто холодными питерскими вечерами я возвращаюсь мысленно на берег Кубани, где мы пьём ароматный чай и беседуем с Контуженым о жизни, и тогда мне снова хочется взять билет на поезд или сесть за руль, чтобы порыбачить на прудах «Контуженого», узнать продолжение его истории.

 

На Кубани

Сегодня мы с братом не поехали на рыбалку. До этого мы два дня, сразу по приезде, провели на прудах. Это на правой стороне Кубани. Там много сейчас частных прудов, которые раньше были общественными. Теперь их администрация сдаёт в аренду. Также предприниматели обустраивают другие водоёмы для разведения рыбы.

Обычно делают так: в балках ставят плотину и собирают паводковые воды. Или же, если есть какая-то небольшая речушка, то сооружают плотинку, шлюзовые затворы. Запускают малька, подкармливают и следят, чтобы не погибли. А осенью, когда вырастают, естественно, продают.

Некоторые используют пруды для того, чтобы рыбакам-любителям предоставить возможность порыбачить и отдохнуть. В последнее время я замечаю, что те, кто серьёзно занимаются разведением рыбы, не разрешают рыбакам на арендованных прудах ловить. Я как-то разговаривал с одним из арендаторов.

– Да что, это вначале, когда у нас не было оборотных средств, каждая копейка нам нужна была. Малька закупить, корм, известь для дезинфицирования пруда. А любители-рыбаки… Понимаете, низкая у нас ещё культура: приедут, напьются, бутылок набросают. Хорошо ещё, если просто на берегу оставят, а то побьют бутылки и в пруды бросят. В общем, не очень приглядная картина после них остаётся. Мы уже пытались и урны отдельно поставить, и просим, и предупреждаем. Всё равно, знаете ли. Проще не пускать. Если есть возможность не пускать – не пускаем. Объясняем, что не приспособлено.

Некоторые арендаторы с удовольствием пускают. При этом у каждого свои правила. Одни берут плату только за вход – и лови сколько хочешь. Другие – за килограмм пойманной рыбы. Существуют всероссийские правила ловли, но это на государственных водоёмах, на реках, во избежание браконьерства. Там оговаривается чётко, какими снастями можно ловить, а какие считаются браконьерскими. Браконьерские снасти очень часто встречаешь, особенно в последнее время… Практически на каждом водоёме можно встретить брошенную китайскую сеть, в которую рыба попалась – она там уже сгнила и заражает водоём. Кроме этого есть ещё тысячи браконьерских снастей: самоловы, электроудочки и прочее.

Нормальные рыбаки в прудах ловят, большей частью, удочкой, спиннингом и донками.

Те водоёмы, в которых хозяева или арендаторы осенью не спускают воду, чтобы выловить рыбу, с удовольствием поощряют вылов хищной рыбы, как например, щуку и окуня. Здесь они не ограничивают величину рыбы, поскольку хищные наносят вред хозяйству, истребляя мальков. Обычно существует ограничение по весу единичной рыбы. Арендаторы, которые рано запускают малька, имеют в июне рыбу, достигшую веса 300–350 грамм, а такую ловить ещё рано – пусть подрастёт.

Мы подъехали к домику, где находились администратор и охранник. Спросили, какие у них условия. Нам сказали, что плата только за вход. Умеренной по тем временам считалась плата 150 рублей с человека. Условие: рыбу этого года не брать – отпускать.

– Что, они с паспортом плавают? – для шутки спросил я.

– Да нет, вы сами заметите по размеру, – ответил администратор.

– А какие размеры?

Администратор, как настоящий рыбак, сразу же показал. Левую руку он выставил вперёд, а ребром правой руки показал чуть выше ладони.

– Такие, к примеру, они сейчас. Их отпускайте, они ещё маленькие. И четырёхкилограммовых отпускайте. Четырёхкилограммовые – это маточники. Поскольку мы здесь не осушаем пруд, нам желательно часть своих маточников иметь. А щуку, окуня – это даже поощряем. Чем больше поймаете – тем лучше… Время? До того как начнёт темнеть. На ночь нежелательно оставаться здесь.

Мы поехали на другую сторону пруда, где подходила лесозащитная полоса. Я помню, в 50-е годы для посадки лесополос мы собирали косточки от абрикосов и глядичи, или, как она у нас называлась, бароновская акация. Это мощное дерево с твёрдой древесиной. У него такие рожки, напоминающие стручки гороха, но довольно большие, длинные – полуметра достигают в длину и больше. Когда созревают, они становятся тёмно-коричневого цвета. Этот стручок как бы делится вдоль пополам. В нижней части – зёрнышки. Вначале, естественно, они зелёные. Внутри – желатиновая оболочка. Нам нравилось её есть. А в верхней части, когда стручок поспевал полностью, находилось что-то сладкое, которое по вкусу и цвету отдалённо напоминало мёд. Поэтому мы, не зная, как это называется, так и прозвали это – «мёд».

Когда стручок окончательно созревает, зёрнышки становятся плотными, тёмно-коричневого цвета, похожего на кофе. На эту акацию практически невозможно залезть. На стволе и на ветках растут громадные колючки. Причём длина колючки может достигать и тридцати, и даже сорока сантиметров. Она, как ёж, пучками растёт.

В Новокубанске совхоз занимался садоводством. Там все сады были огорожены живой зелёной изгородью. Так вот эта изгородь была посажена из этой вот глядичи. Её подстригали где-то на уровне роста человека, может, чуть повыше. Оставляли там одиночные деревья метров через пять, через десять. Эта изгородь получалась абсолютно непроходимой. При любом желании пройти было невозможно, поскольку она так заросла колючками, что была надёжнее колючей проволоки. И вдоль дороги также с обеих сторон была непроходимая изгородь.

К этому пруду подходила лесозащитная полоса, и она вдоль пруда тянулась метров на двести. Мы подъехали, вышли из машины и облюбовали место.

– Вот два нормальных места будет. Хочешь – справа, хочешь – слева, – сказал брат.

Я не знаю, как у кого, но меня перед рыбалкой охватывает азарт, если можно так сказать – зуд. Мне хочется как можно быстрее забросить удочку. Подъезжаешь, и вот она – вода. Прямо тянет забросить быстрее удочку. Вот и сейчас меня охватило такое же чувство. Тем более что приехал из Питера и на прудах ещё не ловил. Я взял удочки, наживку и пошёл. Место, конечно, красивое.

Здесь довольно крутой берег, мешают немного деревья, но, думаю, приспособиться можно. Можно забрасывать. Я раздвинул удочку, примерно установил глубину подходящую, надел червяка и забросил. Только взялся за вторую удочку, как вижу, что поплавок шевельнулся – пошёл под воду. Я подсёк и поймал сазанчика. Сазанчик, как выразился администратор, был рыбой «этого года». Жалко было отпускать, но договор есть договор. Пришлось его отпустить.

Я нанизал побольше червей на крючок в надежде на то, что авось покрупней возьмётся, и забросил немножко подальше от того места, куда закидывал в первый раз. И опять взялся за вторую удочку. Когда я её уже раздвинул и положил на траву, чтобы нанизать наживку, леска зацепилась за траву. В траве валялось разное: и колючки, и сухое деревце, и ещё разные растения, которые обычно всегда цепляются за леску. Они меня частенько раздражали. Вот василёк, к примеру, у него такие цветы красивые синенькие, его ещё называют цикорий. Но у него такая привычка – вечно цепляться за леску. Этот-то василёк и зацепился за мою леску. Освобождая леску, я в сердцах вырвал этот цикорий с корнем и отбросил прочь. Пока я этим занимался, я совсем забыл про первую удочку. А когда обратил на неё внимание, то поплавка я не обнаружил. Я, естественно, решил подсечь, но не тут-то было. Оказывается, что-то попалось на крючок и утянуло его под корягу. Я подёргал-подёргал и, в конце концов, оборвал. Это было неприятно. Я отложил эту удочку в сторонку, взял вторую и забросил.

В это время брат подошёл к месту, которое он облюбовал. Осмотрелся и вернулся к машине. Взяв секатор и нож, он обрезал ветки деревьев, которые ему мешали при забросе. Потом на том месте, где он будет класть удочку, так же ножом вырезал цикории, которые мне уже навредили. Очистил место от палочек и колючек, принёс стульчик, подставки под удочки, приманку и прикормку. Вначале разбросал прикормку.

Я же в спешке, не подготовив место, уже оборвал одну удочку. Забросил вторую, хотел пойти тоже взять стульчик и подставку. Уходя, посмотрел: вроде бы заклевала. Я резковато дёрнул, и оказалось рано. Я почувствовал, что там что-то приличное было, но что – не знаю. Из-за того, что я резко подсёк, порвалась губа, и моя удочка, поплавок, крючок и груз, как из катапульты, вылетели из воды. Естественно, зацепились за свисающие ветки. В общем, только приступив к рыбалке, я уже две удочки испортил.

Брат на меня посмотрел, ухмыльнулся в свои усы. Азарт у меня уже спал, и я, точно так же, как брат, решил не спеша подготовить место.

Вдруг слышу, что у брата затрещал фрикцион. Он подсёк на макушанку и стал выводить рыбу. Попался первый сазан, где-то килограмма на два. Я помог брату. Потом взял секатор, нож и пошёл готовить себе нормальное место.

Я расположился так, чтобы мне не мешало то дерево, за которое зацепилась моя вторая удочка. Также подрезал те ветви, которые свисали и могли бы мне помешать, подстриг траву, убрал все сухие веточки и колючки. Принёс стульчик, подставки под удочки.

В первую очередь забросил макушанки. Естественно, и приманку разбросал. У нас были запасные удочки. Брат всегда берёт запасные, чтобы не ремонтировать на месте. У него вообще всё в запасе сделано: и удочки, и поводочки. Поэтому я заменил оборванные удочки на другие.

Установил глубину, забросил. Долго ждать не пришлось. Почти сразу поплавок моей удочки утонул. Попался хороший зеркальный карп на килограмм.

Так мы начали рыбачить – спокойно и ненапряжно. Изредка срабатывали макушанки, на которые более или менее крупная рыба бралась: карп, сазан, зеркальный карп…

У меня сработала макушанка. Я подсёк и чувствую: да, что-то приличное там, хорошее. Мне пришлось побороться. На крючке был сазан. Сазан где-то килограмма под три. Одновременно здесь же, на поплавочные удочки, нет-нет да поймается на килограмм сазанчик. А так частенько попадались такие, которых приходилось отпускать.

К полднику у нас, что у брата в садке, что у меня, было прилично. Хотя общероссийские нормы и ограничивают рыбу по весу – она не должна превышать пяти килограмм, если не единичная рыба. Но у нас уже эта норма была превышена. Но поскольку мы на частном пруду, да плюс к тому же мы оплатили, то на нас здесь этот пункт общероссийских правил не распространяется.

Подошёл к нам мужчина. Они с братом начали разговаривать. Это оказался хозяин, или арендатор, пруда, на котором мы рыбачим. Брат у меня более или менее разбирается в рыбном хозяйстве, и они как профессионалы начали что-то обсуждать. Мне это неинтересно, какие там заболевания, краснухи или ещё что-то. Этот мужчина поинтересовался, нет ли у пойманных нами рыб каких-либо признаков заболевания краснухой. Брат сказал, что на своих ничего не заметил, а у меня можно проверить. Ещё брат поинтересовался, чем они кормят, чем подкармливают. Это чтобы иметь в виду, какую приманку и наживку применять.

– Давай перекусим и закончим рыбалку. Уже достаточно мы поймали, – предложил брат, когда этот мужчина ушёл.

– Нет, давай по бутербродику, и ещё половим.

«По бутербродику» – это значило, что брат будет готовить, а я, не отрываясь от своих удочек, продолжу рыбачить. Брат всё это аккуратненько приготовил, столик поставил, бутерброды разложил, чай, правда, из термоса. Перекусили с ним, ещё часа полтора ловили.

Садки наполнились. Наловили мы прилично. Не всегда так получалось у нас.

Мы вернулись домой. Я не любитель чистить рыбу, и брат это знал. Поэтому часть рыбы мы завезли Оле – это наша сестра, часть другим родственникам раздали. И я ещё однокласснику отдал. А себе оставили так, чтобы можно было пожарить, уху сварить и ещё оставить на завтра, если на рыбалку не поедем. Какое там «не поедем», если такой клёв!

Утром мы поехали опять на этот пруд. Наши места не были заняты. Они у нас уже хорошо были подготовлены: нам не надо было ничего ни обрезать, ни убирать. Просто поставили стульчики, прикормку, приманку, естественно, заплатили за вход и стали рыбачить теперь уже более спокойно. Места мы уже знали: куда забросить, как забросить. После первых забросов начало клевать. К тому же стояла прекрасная погода, в это время – это начало июня – рыба берёт хорошо, поскольку у неё ещё идёт жор после нереста. Таким образом, как и вчера, мы прилично наловили. Снова пытались родственникам, соседям раздать, но они уже не с такой охотой, как вчера, принимали такие «подарки». Но всё-таки часть рыбы взяли. Поскольку нам рыбу девать некуда было, то на следующий день мы сделали перерыв.

Утром брат в саду перебирал снасти: что-то подтачивал, одну катушку разобрал, так как она падала у нас вчера в воду, вернее, у меня падала, поскольку я не заметил, как довольно приличный сазан под два килограмма подцепился и утащил удочку. Я еле успел её схватить, но всё равно она упала в воду. Поэтому брат сегодня её развинтил, всю вытер, прочистил и смазал. У него все снасти всегда собраны аккуратно, всё всегда в порядке. У меня иногда так: приедешь, бросишь и до следующей рыбалки не разбираешь. А у брата такого нет – он обязательно после рыбалки все снасти проверит, подправит. Он увидел, что я вышел.

– Сейчас будем завтракать.

Пока я умывался, брат приготовил завтрак, вскипятил чай. Мы сидели, пили чай и обсуждали, куда нам поехать.

– А ты давно был на море? – спросил я.

– Да уж давно был.

– Поехали на море? Заодно проведаем внука.

Внук у меня в спортивном лагере был. Я его провожал до самой Анапы от Санкт-Петербурга. Он ходит в спортивную секцию, а там тренер, Аркадий Юрьевич, энтузиаст карате, организовал несколько детских секций по городу и проявил инициативу вывозить детей в район Анапы в один из бывших пионерлагерей, которые ещё существуют, только не пионерскими называются.

Он договаривается с администрацией лагеря о путёвках на шестьдесят-семьдесят детей. Я, когда узнал, сообщил дочери, она засомневалась – отпускать, не отпускать… Вроде бы мальчику было ещё восемь лет, как-то было боязно, но я дочери сказал: «Давай я поеду, буду сопровождать. Посмотрю, какой там лагерь, какие удобства и какие правила. Если не понравится, так я заберу его и поедем к родственникам». На это дочь согласилась, и я поехал вместе с этой группой.

А группа такая: те дети, которых родители не сопровождают, – их набралось на целый плацкартный вагон. Там и тренеры, и дети, и врач. Примерно полвагона – это дети с родителями – такие, как я, которые побоялись отпустить своих детей одних. Тренер договорился с администрацией, что можно и родителям там же отдыхать. Оплата была такая же, как за ребёнка, поэтому родители с удовольствием согласились.

Я договорился с Аркадием, что побуду только два-три дня. Оплачу, сколько положено, и уеду к брату. Аркадий дал добро, я так и поступил. Были довольно приличные условия. В каждой комнате примерно по 4–6 человек. Быстро распределили детей, с чем Аркадий очень чётко справился. А потом всех их осматривали врачи, причём, помимо собственного врача, который приехал с Аркадием, осмотр проводили ещё лагерные врачи. После этого настало время ужинать.

Всех повели, заодно и мы, взрослые, с ними поужинали. Всё было довольно прилично.

После ужина начали проверять у детей вещи. Проверяли сам Аркадий и два тренера. Они заходили в каждую комнату и проверяли у детей их рюкзаки, чемоданы, сумки и всё, что было. Я спросил, что они там проверяли.

– Мы проверяем у детей продукты, которые они привезли с собой.

Хотя до этого на родительском сборе всем было разъяснено, что никаких скоропортящихся продуктов везти детям нельзя. Только при условии, что дети в тот же вечер их съедят. Естественно, у многих детей ещё осталось. У двоих они нашли варёную курицу, от которой уже запах шёл. Ещё у кого-то варёная колбаса была, которая уже позеленела. Заодно они, когда проверяли, смотрели, у кого какие медикаменты. Их тоже забирали. Насчёт того, что забирают, может, я неправильно сказал. Всё, что было взято, они зафиксировали в специальном журнале. Так же и с медикаментами. Некоторые родители положили своим детям таблетки и подписали, что от живота, а что от головы и так далее. Все таблетки забрали во избежание самолечения, упаковали и передали врачу.

Естественно, когда уезжали, все родители для своих детей дали тренеру деньги на карманные расходы. Он очень чётко вёл расходы детей. Если ребёнку что-нибудь было нужно купить, он выдавал деньги, записав, сколько выдал. И затем по возвращении предоставлял этот отчёт родителям.

Я прожил там два дня вместе с отдыхающими. Аркадий и тренеры сделали так, чтобы родители при этом не мешали тренировкам. У них подъём, умывание, зарядка, завтрак, тренировка, море, обед, тренировка… Всё было чётко поставлено, дисциплина хорошая была, что моему внуку, как мне показалось, не очень нравилось.

Я предложил брату съездить на море, ещё раз проведать, как там мой внук, заодно и самим искупаться и отдохнуть. Но он как-то вначале задумался, а потом согласился и предложил позвать с нами Василия. Это наш общий приятель. Я с ним подружился ещё тогда, когда после школы военкомат организовал допризывникам из всех соседних станиц и посёлков курсы с отрывом от производства. С Красного посёлка был Василий. Мы на этих курсах и подружились, друг к другу в гости ездили. И в институт мы с ним поступали вместе. Вместе и учились. Только он проучился два года – у него родители были старенькие, поэтому он бросил институт и вернулся в Красный… Сейчас уже пенсионер.

Брат взял телефон, звонит Василию и говорит:

– Готовься, через час мы за тобой заедем. Поедем на море, в сторону Анапы. Даём тебе час, не забудь взять плавки.

Мы тоже быстро собрались, заехали к Василию, а он не собран – решил, что мы пошутили над ним по телефону. Он довольно быстро собрался, и мы поехали.

На Кубани хорошие дороги, даже не сравнить с нашими областными. Из-за природных условий здесь довольно сухо, и дороги более или менее сохраняются, нежели в Ленинградской области, особенно в осенний и зимний период, когда морозы– оттепели, морозы– оттепели. Естественно, асфальт такого выдержать не может, он рвётся и расползается.

Мы стали подъезжать к первому большому населённому пункту. Это был город Кропоткин. Я помню, что ещё в застойные времена у автовокзала женщины продавали домашние пирожки с картофелем. Это были настолько вкусные пирожки! Правда, тогда это было нелегально, милиция не разрешала им торговать. Хотя я однажды видел, как милиционеры, которые должны запрещать подобную торговлю, с удовольствием брали у этих женщин пироги и ели.

Проезжая мимо этого места, я вспомнил:

– Раньше здесь были очень вкусные пирожки.

– Теперь здесь очень цивильно сделали. Не доезжая до Кубани, стоят павильончики, причём с двух сторон дороги. Там кафе, где только пирожки, чебуреки, чай или кофе, – отвечает мне Василий.

Пирожки прямо там готовила довольно молодая женщина. Я попросил её продать мне три. Здесь же у неё были заготовленное тесто и газовая плита. Она очень ловко слепила пирожки и положила их на раскалённую сковородку. Ждать пришлось недолго. Она мне положила пирожки и салфетки в пакетик, я расплатился и пошёл к машине. Дал по пирожку брату и Василию. Но когда я откусил один кусочек от пирожка, то сразу понял, что мне надо идти ещё за порцией, и не за одной. То же самое высказали брат с Василием.

Я доел пирожок и пошёл опять к кафе. Там я заказал уже по два пирожка на каждого. Пирожок – это так только говорится. Здесь он напоминал больше пирог, поскольку он один не помещался мне на ладони. Очень приятное тесто, а начинка – картофель. Таким образом, у нас практически второй завтрак получился.

Мы поехали дальше, переехали Кубань, и поворот налево на Краснодар. Василий сел за руль, брат за штурмана рядом, а я сзади. Конечно, ехать в этот период – в начале лета – на Кубани одно удовольствие. Смотреть, как от тебя и справа, и слева раскинулись бескрайние поля. На них пшеница стоит ещё зелёная, а вот ячмень уже начинает желтеть, подсолнухи ещё только начинают цвести.

Я сидел сзади и любовался. Я не прислушивался к тому, о чём разговаривают брат с Василием. Я просто любовался полями. Они пересекаются лесозащитными полосами. От одной полосы к другой, допустим, ячмень растёт, а от другой может и кукуруза или сахарная свёкла, как у нас называли – бураки. Выращивать бурак раньше было самой тяжёлой и трудоёмкой работой. Во-первых, специфика посадки семян. У сахарной свёклы семена так устроены, что прорастали сплошным рядочком. И когда она подрастала, нужно было продёргивать, чтобы уничтожать десять штук, оставляя только одну. Это было тяжело, так как приходилось выполнять такую работу на коленях. Потом ещё требовалось прополоть от сорняков. Очень тяжёлая работа, трудоёмкая, хоть и получается потом сладкий сахар. Школьников посылали на эти работы, а сейчас, как мне сказали, были придуманы уже специальные сеялки, которые обеспечивают выращивание свёклы без необходимости «продёргивать». Они так сеют, что семя от семени получается на нормальном расстоянии. В таком случае свёкла вырастает крупная.

Так мы ехали. То ли штурман просмотрел, то ли водитель объездную дорогу пропустил – я не знаю, но приехали мы в Краснодар. Я услышал, как брат говорит:

– Вася, пошёл бы я знаешь куда, а ты за мной.

Мой брат никогда не употребляет грубых или матерных слов. А вот это выражение я от него несколько раз слышал, что пошёл бы он, а кто-то за ним. Намекая, что он хотел сказать кое-что погрубее. У них начался спор, один говорил, что надо повернуть, другой проехал, в результате получилось, что придётся ехать через город. Кто в чужой город въезжал, да ещё летом, да ещё в такую жару без кондиционера, тот знает, как это неприятно.

…Я от брата не слышал матерных слов ни по какому поводу. Я даже от отца в детстве единственный раз слышал, но это было тогда, когда его подчинённый, может быть, формально и был прав, но поступил очень подло и бесчеловечно. Поскольку от его действий могли бы пострадать вдовы, мужья которых погибли в войну. А это был сорок седьмой год. У некоторых было двое детей, а у кого-то даже трое. Голодно тогда было. Работая на спиртзаводе, женщины подворовывали по горсти, по две зерна. И вот этот человек устроил досмотр, выискивая в нижнем белье у женщин зерно. Я был случайным свидетелем того, как мой отец говорил с этим человеком… Тогда я в первый и последний раз слышал от отца матерные слова. Потому что те люди, которые погибли, воевали вместе с моим отцом. А он во время войны был командиром партизанского отряда. Тот человек формально выполнял свои обязанности: эти женщины должны были быть судимы и отправлены в тюрьму. Отец их тогда защитил, но сам едва не пострадал…

Я хочу сказать, что у меня иногда проскальзывали матерные слова. Причём проскальзывали, может быть, не к месту. После того как меня назначили главным конструктором, я себе не позволял употреблять такие слова и с подчинёнными разговаривал только на вы. Ещё до назначения на высокую должность я работал на монтаже турбинного оборудования на ГЭС представителем завода. Там частенько попадался брак. Причём брак на маслонапорных установках, которые поставлял завод. Приходилось вручную этот брак исправлять. Представитель завода на монтаже и присутствовал для того, чтобы прикрыть рекламацию. И вот я приехал в очередной раз переоформлять командировку, зашёл к начальнику конструкторского бюро этих установок. Я попросил усилить авторский надзор за изготовлением. Неприятно людям исправлять вручную, когда здесь всё можно сделать на станке. Когда мы разговаривали, зазвонил телефон. Он взял трубку, а поговорив, стал объяснять:

– Вот, в цехе опять что-то не так. Кстати, для твоей же ГЭС идёт сборка. Замначальника цеха кричит, что обнаружены конструкторские недоработки, что у них там что-то не получается, и с нас требуют карту разрешений, чтобы пропустить. – Он подозвал бывшего моего одногруппника Геннадия и говорит: – Сходи в цех, подготовь карту разрешений.

Я сказал Геннадию, что тоже пойду.

По дороге в цех я спросил, кто ещё из наших одногруппников здесь работает. Считай ведь, что четыре года уже, как окончили институт, надо подумать, как бы встретиться всем вместе…

Когда пришли в цех, там стояли замначальника цеха, старший мастер и начальник ОТК. Все они втроём набросились на Геннадия, дескать, хорошо вам там сидеть в тепле и в чистоте в белом воротничке, вы бы здесь попробовали… В общем, обыкновенные нападки, чтобы пропустить брак. Я смотрю, Геннадий как-то сжался, а эти, не стесняясь в выражениях, нецензурщиной всё конструкторское сословие поливали. Вот, давай, подписывай, и всё. Есть такой конструкторский документ, по которому разрешается пропустить изделие с отступлением.

Геннадий уже достал ручку, но тут у меня не хватило терпения.

– Подожди, Геннадий.

Я взял у него карту, просмотрел её. За такие дефекты приходилось мне на монтаже краснеть перед монтажниками. Я взял карту и разорвал. Старший мастер и замначальника цеха прямо замерли на месте, смотрят на меня с открытыми ртами… Я говорю замначальника цеха, причём перешёл на ты, хотя он старше меня:

– Если ты пришлёшь ещё раз такое изделие с таким браком, я тебе гарантирую: не только квартальной премии лишишься, но и слетишь со своего места.

Посмотрел на Геннадия, он в сторонку отошёл. Замначальника цеха хотел что-то сказать, но я ему не дал.

– Всё, – и обрывки этой карты положил ему в руку.

– Запускай новые, – сказал он вполголоса мастеру.

Разговор на эту тему закончился.

У нас с замначальника цеха были общие интересы – рыбалка. Мы в выходные иногда с ним на рыбалку ездили. Он поинтересовался у меня, надолго ли я приехал, и, узнав, что я пробуду ещё дня два-три, пригласил на рыбалку.

Я согласился, мы ещё немного поговорили, а после я отошёл.

Геннадий, мой бывший одногруппник, догнал меня и спросил, обращаясь вдруг на вы:

– Леонид Петрович, а вы что, можете говорить на таком языке?

– На каком языке?

– Ну, как же. Вы сейчас в разговоре с начальником цеха употребили восемь разных матерных слов.

– Да брось ты, Генка, что ты говоришь?

– Но как же, у вас были грубые, матерные слова.

– Да, Гена, ты просто выдумываешь. Мы о рыбалке поговорили, о чём ты?

– Да это вы потом, а когда вы говорили насчёт карты и насчёт премиальных…

– Гена, но это же был нормальный разговор, что ты?

– Да? Вы считаете нормальным в русском языке за такую короткую речь восемь матерных слов…

– Ты знаешь, Гена, а я и не заметил даже…

– Да я и понял, что вы особо не замечали. Но уж очень было эффектно… У меня бы в жизни никогда такого не получилось, чтобы замначальника и старший мастер сразу заткнулись бы, и никаких возражений…

– Вот, очевидно, иногда требуются и такие слова.

– Может, и требуются. Только где вы их выучили?

– Это я здесь восемь слов употребил, а за этот дефект я от рабочих там, на монтаже, восемьдесят таких слов бы выслушал. Так что давай, друг, приезжай ко мне на монтаж – там и услышишь такие слова. Почувствуешь культуру производства, когда каждый делает своё дело, а не пытается спихнуть работу на кого-то…

Вот такой у меня был случай, когда я даже не заметил, что употребил такие неприличные слова. Может, они и к делу, но лучше чище иметь язык и обходиться без таких слов. Брат у меня совершенно не употребляет нецензурных выражений.

…Ехали мы по городу Краснодару. Брат с Василием ещё долго говорили, приглашая куда-то друг друга за собой. Нам приходилось несколько раз останавливаться, спрашивать у водителей или у прохожих. Я заметил, что иногда были и указатели. Мы пытались ехать по ним, но складывалось впечатление, что они указывали в противоположную сторону. Приходилось переспрашивать у шофёров, у прохожих. Но, в конце концов, выехали мы из города и направились в нужном направлении.

Да и в Питере тоже, я иногда замечаю, что стоят указатели не оптимального направления. Может быть, дорожники так специально делают, чтобы разгрузить какие-нибудь загруженные улицы в центре, направляя на менее загруженные? Так или иначе, у меня часто в Питере складывается впечатление, что указатели не туда направляют. Но сейчас, конечно, есть навигаторы. Они более чётко проведут по городу.

Мы ехали без навигатора. Двигаемся мы в сторону Анапы. Впереди указатель – «Абинский район».

– Слушай, Юра, ведь у нас здесь в городе Абинске живёт двоюродная сестра, – вспоминаю я.

– Конечно, две сестры – Лиза и Люда. Они как уехали из Чечни, когда там начиналась заварушка, так и поселились здесь.

– Давай заедем к ним в гости, телефон у меня есть.

Я достал записную книжку, позвонил, попал на Лизу.

– Да-да-да, сейчас я дам мужу телефон.

– Где вы? – услышал я голос мужа Лизы.

– Да вот мы едем сейчас по району в сторону Анапы.

– Хорошо, когда будете подъезжать к городу Абинску, там слева будет заправка, на заправке я буду ждать.

Мы подъехали, действительно, Саша в машине на заправке ждёт нас.

Мы поздоровались, я сел к нему в машину, и мы поехали. А брат с Василием за нами.

– Что сказать об Абинске? Средненький, небольшой городок. Вот мы в частном секторе живём.

Надо сказать, что дом был с умом построен. Место было хорошее, участок ухоженный. И ещё у Саши было хобби – разводить индюков. Белые, красивые такие индюки. Саша рассказал, что индюков сложно разводить, так как в период первых двух-трёх недель они не слишком жизнеспособные. Нужно следить, чтобы не простудились. А когда они подрастут, то они уже крепенькие и вполне самостоятельные. Особенно мне нравится самец – такой большой, крылья распустит, всегда чем-то недоволен. Ходит, хлопает крыльями. А крылья у него большие, аж по земле волочатся. Саша свистнул, а индюк что-то ответил ему на своём индюшином. Позднее приехала и вторая сестра – Люда.

На следующий день мы решили съездить на рыбалку. Саша не любитель рыбалки, но поехал с нами, чтобы указать дорогу к водохранилищу и каналу. Он ехал впереди, а мы за ним. Рыбалка там мне совсем не понравилась, потому что оказалась неудачной.

В самом водохранилище сложно ловить, поэтому мы в канале начали рыбачить. В основном попадались карасики. Втроём, если посчитать, где-то три-четыре килограмма наловили. А крупной рыбы не поймали. Ловилось несколько маленьких сазанчиков, но мы их отпускали. А карася иногда считают сорной рыбой. Хотя по мне, так это не так. Если хорошо приготовить карася в сметане, то это очень вкусно.

На следующий день мы с утра поехали в Анапу. Приехали в спортивный лагерь, где отдыхал мой внук. Там, конечно, охрана, меня туда уже не пускают. Я позвонил Аркадию. Они как раз пообедали, поэтому Аркадий с моим внуком Акимом вышли. Мы пообщались, я спросил у внука, всё ли у него в порядке, не болит ли чего. Всё было нормально, он был всем доволен. Я сказал, что мы здесь будем несколько дней, и мы попрощались.

У дороги стояла небольшая будка, на которой было написано «Бюро размещения». Мы подъехали к мужчине, который там был, и спросили у него о комнате. Этот мужчина стал фотографии показывать и свой дом предлагать. Но посёлок, где был его дом, мне показался слишком отдалённым от моря.

– Да что ходить? У вас же машина. Вот здесь площадка… – Там действительно была площадка, огороженная бело-красной лентой. – Вот здесь машину ставьте, дорогу перейдёте, и вот вам море, – сказал он нам.

Поехали смотреть. Двухэтажный дом. Почему-то называется коттеджем. Рядом ещё одноэтажное строение и больших размеров навес. Под этим навесом стол стоит, много стульев. Две газовые плиты, ещё что-то вроде кухни сделано и раковины. Здесь же телевизор и даже диван. Естественно, кругом виноград и цветы. Там же две душевые кабины.

Мы зашли в коттедж: холл, три комнаты, ванная, холодильник. Условия более чем приемлемые. Давно мы уже не отдыхали «дикарями». Мы всё в Турцию ездили, в основном, или в Египет. Там в гостиницах останавливались, а так, «дикарями», уже давно не ездили. А здесь нам понравилось. И цена нас устраивала. Из отдыхающих там была только одна семья. И то в одноэтажном доме, где они сами жили. Там вроде как дед с бабкой и внуками жили. То ли два, то ли три внука у них было.

После обеда мы сходили на море. Вода в море была прохладной. Речушка там в море впадает, поэтому мутновато.

А на следующий день Василий не пошёл с утра на море, а мы с братом поехали. Брат предложил проехать дальше к маяку за шлагбаум. Там, оказывается, дельфинарий с одной стороны, а с другой стенка причальная, канал. У канала стоят рыбаки, барабулю таскают. Мне понравилось, как одна женщина ловила. Красивая женщина, высокая, стройная, подтянутая. Чувствуется – спортсменка. И спиннинг у неё так хорошо отлажен: грузик и пять крючков. И бросала она так красиво, что просто загляденье. Я залюбовался. Она бросала не в канал, а в море, и спустя какое-то время она подсекала и вытаскивала пять барабулек. Мы просто с братом залюбовались такой картиной. Там ещё мужчины ловили, но у них получалось не так, как у этой элегантной красавицы.

Мы посмотрели, приехали и рассказали Василию, где барабульку ловят. Утром на следующий день мы поехали рыбачить. Наловили барабульки достаточно быстро, так как она и по две, и по три штуки сразу попадалась. Она небольшая, её и солить можно, и вялить, и жарить. Брат, когда мы приехали, сразу нам пожарил этой барабульки. Вот мы, таким образом, на море и порыбачили, и искупались.

Дней пять пробыли там. Изредка ходили проведать внука. А потом Василий нам предлагает:

– Поехали в Темрюк на Азовское море. В Азовском море потеплее, чем здесь.

Мы, недолго думая, собрались, сказали «спасибо» Гурию – мужчине, у которого снимали комнату. Когда мы только поселились, у него не всё было налажено на улице – водогреи для душа не работали. На второй день, к вечеру, пришёл какой-то мужчина. Оказался местным электриком. Стал прибором проверять водогреи для душа. У меня такой водогрей на даче, поэтому знаю я его устройство отлично. А он, чувствуется, не очень разбирался. Я стал ему помогать, мы быстро нашли неисправность и включили водогрей.

– А пойдём ко мне в гости сходим, здесь неподалёку, – пригласил он меня.

Я согласился. Домик его выглядел очень аккуратно: всё ухожено, причём не только во дворе, но и на улице всё чистенько. Никакой сорной травы – одни цветочки. Во дворе вообще идеальный порядок: бассейн, детская площадка, здесь же навес, беседки стоят. А время уже к вечеру было. Мы сели в беседку, хозяин принёс вино, сыр и фрукты.

– А сами вы откуда? – спрашиваю я его.

– Я с Урала.

– Как сюда попал?

– Как попал… – он немного задумался, а затем начал рассказывать: – В армию меня призвали служить в Новороссийск, во флот… – он снова задумался, а потом вдруг говорит: – Любовь у меня там была, понимаешь? Такая любовь была… Я на год постарше. Мы ещё в школе дружили. В школе и полюбили друг друга. Я очень её любил. Но тут меня в армию призвали. Сейчас вон год в армии служат. А тогда три года нужно было отслужить. Она тогда мне обещала: «Буду ждать. Буду ждать обязательно. Дождусь…»

…Писали мы друг другу письма, тогда не было ни телефонов мобильных, ни эсэмэсок. Я каждую субботу находил время, чтобы написать ей. Такие вот письма в течение года писали друг другу.

На второй год я стал замечать, что иногда на два моих письма придёт одно от неё. Иногда и на три моих только одно от неё… Но всё равно – такие же милые, ласковые письма. Я поначалу думал, что, может, работает, учится, времени нет. Поступила она в институт на заочное отделение, а я лезу тут со своими письмами. Так прошло два года, а письма приходили всё реже…

Однажды случилось ЧП на службе. Мне пришлось участвовать в спасательной операции. Руководители сказали, что я очень хорошо проявил себя, и наградили отпуском на родину.

Я не писал ей, не писал родителям, что приеду. Думал сюрприз сделать. Пока ехал, очень волновался. По приезду заскочил домой, чтобы бросить рюкзак. Хотел уже уходить, а отец говорит:

– Постой, не ходи.

Я говорю:

– Что такое?

– Вчера, – говорит, – свадьба была у твоей невесты.

Знаешь, вот говорят иногда: «обухом по голове». А ты знаешь, это же народное выражение. А я тогда почувствовал будто и правда получил удар по голове.

Трудно было поверить в то, что говорит отец.

– Как?!

– Так, сынок. Не писали тебе, не говорили. Служишь ты. Кто знает? Что у них там: может, любовь, может, ещё что. Но вчера была свадьба. Сегодня там второй день гуляют, а мы за тебя переживаем. Не ходи туда…

Невозможно объяснить, как это получилось. Я так и стоял, думал – идти или не идти… А потом думаю, а почему не пойти? Ведь там на свадьбе и мои дружки, и все… А что? Приду, поздравлю. Жизнь – она есть жизнь. Купил цветы и пошёл.

У них свадьба в полном разгаре была. Народу было очень много. Это был уже второй день, народ подвыпивший, весёлый. Меня там многие узнали:

– Заходи, моряк, заходи!

Она увидела меня, побежала ко мне, растолкала всех, бросилась на шею. Повисла на шее, и, знаешь, я никого и ничего не видел вокруг, только её чувствовал. И вспомнил, как нам было хорошо с ней до армии. Как мы с ней в лес уходили гулять, как я её так же целовал, обнимал, ласкал. А сейчас… Я стоял, ничего не соображая. Ну, тут все закричали… Жених подошёл, и практически оторвали её от меня. Там дружки жениха подошли, потом мои. Конфликта не было, ни драки, ничего. Поднесли стопку за здоровье молодых. Выпил я за здоровье молодых и ушёл. И в тот же день уехал. Не мог, конечно, такого пережить. Ведь я её так любил… Это трудно передать. Это была первая любовь…

Я уехал сюда, командир удивился:

– Не ошибся? Тебе же десять суток дали.

Я никому ничего не говорил. Остался на сверхсрочную здесь… Встретил здесь девушку. Замечательное создание: такая ласковая, милая, нежная. Я знаю многие семьи. Если бы все женщины были такие, как девушка, которую я встретил, не было бы в мире никаких ни разводов, ни ссор, ничего… Ты представляешь, поженились мы. Я работал тогда на заводе электриком. Ну, что мужики? После получки, бывает, переберёшь так, что еле домой приползаешь пьяный. А она тебя и умоет, и переоденет, а утром у неё на столе и пиво, и квас, и рассол, и, представь себе, бутылка водки и вина. И она таким ласковым спокойным голосом: «Тебе плохо? Хочешь вот квасу, а хочешь водочки?»

Ты знаешь, после таких слов не то что в следующий раз напиться, а даёшь себе слово, что вообще в рот не будешь брать, чтобы не обидеть это нежное и умное существо, которое о тебе так заботится. Другая бы ругать начала, глупости всякие говорить. А эта такая ласковая, спокойная – заботится, чтобы тебе было хорошо. Понимает, что голова трещит. Бывало, месяца два вообще в рот не берёшь. Мужики на работе уже спрашивают:

– Ты что, совсем уже, что ли, завязал?

Бывает, что опять сорвёшься. Но не помню я, чтобы хоть раз был у нас скандал какой-нибудь или ещё что. Вот ты посмотри на этот дом. Тут кругом её ручки, столько всего здесь ими сделано. А как она у меня готовит!..

– А где она сейчас? – спросил я, улучив момент.

– К сыну поехала. Родился он у нас через год после свадьбы. А сейчас он в Ростове, уже окончил институт, женился, сын у них недавно родился второй. Вот она поехала помогать. А я здесь один пока, скучаю. И что я тебе хочу сказать? Скучаю я по родной уральской стороне. Вот думаю продать дом и поехать туда с женой.

– Как?

– Понимаешь, там, где родился, туда тянет. Очень тянет. Я же из этих – из казаков. У меня род идёт от казаков, которые с Ермаком шли. Прадеды с Ермаком туда пришли. А у казаков было такое поверье, и сейчас оно существует, что молодой человек не должен никуда уходить из дома до тех пор, пока не влюбится. Потому что если влюбился здесь, то обязательно сюда вернётся. Но у меня понимаешь как? Я влюбился, но любовь тогда не состоялась. Приезжали мы с женой в отпуск. Узнавал я о своей прошлой любви. Неудачно она вышла замуж. И года не прошло, как разошлись. Вышла она второй раз, тоже у неё не получилось – опять разошлась. А потом перестал я интересоваться. Она уехала из нашего городка. И мне стало неинтересно. Мне так хорошо с моей женой. Она такая умница. И вот сейчас думаю: а продам-ка я этот дом, куплю у себя на родине. Вернусь туда, и будем жить. Хоть здесь и море, и солнце – всё вроде хорошо для жизни. Но нет той зимы, когда снег и мороз, когда метели… А здесь мы сидим с тобой, считай, почти нагишом. Что это такое? Всё-таки нужно возвращаться на родину!

– Да, ты прав. И мне надо, а то я не сказал ребятам, где я, уже поздно.

– А что? Хочешь, ночуй у меня?

– Нет, спасибо за предложение.

Мы с ним ещё выпили вина. Я поблагодарил его за всё и ушёл. Брат мне ничего не сказал, а Василий набросился, мол, как это ушёл, бросил, не сказал где, в каком доме.

– Мы тут бегаем, не можем найти тебя, волнуемся. Уж думали, в какую компанию попал… – причитал Василий. Брат же в это время смотрел на Василия и усмехался в усы.

Мы, как я уже сказал, пробыли там ещё несколько дней и поехали в Темрюк, на Азовское море. Но не в сам Темрюк. Вася рассказал, что там есть станица под названием Голубицкая. Когда-то он там был, и ему там очень понравилось.

Приехали мы в эту Голубицкую. Там вдоль моря туристические базы. Я в некоторые из них зашёл, поговорил, но там рыбалки не предусмотрено, а такие условия меня не устраивали.

Подъехали в агентство по размещениям. Симпатичной женщине, которая там находилась, я сказал, что мы ищем такую базу, где можно было бы порыбачить, машину поставить и лодку…

– Тут такой рыбацкой базы нет, но есть база «Темрючанка». Вот реклама этой базы. Никаких отзывов я не получала, – сказала она, дала нам адрес и объяснила, как проехать.

– Мы могли бы не на базе, а на частной квартире остановитья, но так, чтобы было где порыбачить, – попросил я её.

– Хорошо, я посмотрю, что здесь будет. А сейчас, если хотите, поезжайте.

База располагалась в противоположной от Голубицкой стороне.

Приехали мы на эту базу. Она мне очень не понравилась. Кондиционера не было, плата довольно приличная с человека и за машину тоже. За десятиминутный душ – тоже плата. Лодка дорого стоила. Дешевле в Турции или в Испании, нежели здесь. Мне это не понравилось, и я позвонил в агентство.

– Ой, вы знаете, я вам нашла квартиру совсем недалеко от моря. Квартира, вернее дом, новый, все удобства есть, а хозяйка – рыбачка. – Если желаете, приезжайте.

Мы вернулись в агентство. Она сама на машине поехала впереди, а мы поехали за ней. Приехали на место. Перед нами новый двухэтажный дом, очень приличный огороженый участок, в доме большая кухня, ванная. Прихожая большая, две комнаты наверху, две внизу. Наверх мы даже не поднимались. Сняли одну комнату с кондиционером и тремя кроватями.

На улице был сделан навес над столом и диваном, отдельно летний душ. В общем, очень приличный дом по сравнению с периодом 60–70 годов, когда мы ездили «дикарями», чуть ли не в курятниках останавливались.

Мы с удовольствием остановились здесь, к тому же эта женщина тоже любила рыбалку. Мы пообедали, и она нам решила показать, где здесь можно порыбачить. Это оказалось недалеко. Приехали, машину оставили, чуть-чуть прошли, и она показывает места вдоль канала:

– Можно здесь.

Я остановился первый, Василий с этой женщиной немного поодаль, а брат прошёл дальше. Я только забросил удочку, как сразу же поймал окуня. Причём окуни на всё хватали: червяк, перловка, кукуруза… Так мы часа два порыбачили. У меня в садке к тому времени довольно прилично оказалось: караси довольно крупные и окуни тоже приличного размера. Мы перекликнулись и стали собираться.

Когда вышли посмотреть у кого сколько, то у меня было столько же, сколько у Василия и у хозяйки Катерины вместе взятых. Брата пришлось ещё позвать, так как на первые «позывные» он не отреагировал. Но вот он подходит, и у нас от удивления челюсти отвисли. У брата штук шесть сазанов, причём каждый под два килограмма! И вот с такой рыбой приехали домой.

Хозяйка предложила нам её пожарить и сварить уху. Мы даже немного опешили.

– Катерина, мы можем вам заплатить, если вы готовить нам будете.

Она ответила, что ей несложно. Мы сели втроём чистить рыбу, а она сказала, что с окуней, естественно, счищать чешую не надо. Мы ей ответили, что с окуней мы никогда не снимаем чешую. И я показал, как мы обрабатываем эту рыбу. А делали мы так: вырывали жабры, а вместе с ними и все внутренности.

Она показала, как она окуней готовит. Мы очистили их, хорошо промыли, посолили. Она взяла противень и положила всех этих окуней на спинки. Разложила их и поставила в духовку. Это было очень вкусно. Температуру подобрала такую, что они не подгорели. Тем более посолены они были хорошо. Из карасей и окуней, которые помельче, она сварила уху, а крупных пожарила. В общем, на ужин у нас было рыбное меню.

На следующее утро мы втроём поехали на рыбалку. Вернулись к обеду, а Катерина уже приготовила борщ, сварила компот, пожарила рыбу и напекла пирожков.

После обеда к хозяйке пришли две девочки. Им, наверное, лет по двенадцать.

– Баба Катя, позвоните маме, скажите, что мы идём на море с вашими отдыхающими, чтобы она не волновалась, – сказала одна из них.

Катерина вопросительно посмотрела на нас, мы сказали, что на море пойдём. Поэтому она позвонила родителям девочек, а после мы пошли. У калитки нам встретилась ещё одна девочка, которая к нам присоединилась. Несмотря на то, что море, казалось бы, совсем близко, нужно было обойти по пути болотце. А у брата и Василия ноги не то что у этих девочек, которые, как козочки, побежали вперёд. Я спросил у них, где они будут. Они объяснили где, и я подождал, когда брат с Васей подойдут.

Мы пришли на пляж. Он был хорошо оборудован: чистый песок, зонтики, кафе, пляжные столики и ларьки с напитками и другими пляжными товарами. Мы расположились под одним из зонтиков. Василий обратил внимание, что девочки куда-то убежали, а ведь отвечать за них будем мы. Мы пошли их искать. Прошли вдоль берега – нет их. Посмотрели в воде – тоже нет. Василий начал беспокоиться по-настоящему:

– Вот, мы взяли обязательство, а вдруг с ними что-то случилось…

Мы подошли к спасательной вышке, где нашли мужчину-спасателя. Я решил пойти к нему, чтобы тот объявил по громкой связи. А как объявлять? Мы ведь ни имени, ни фамилии не знаем. Поднялся на вышку, объяснил спасателю, что нам поручили за девочками следить, а они пропали.

Он через громкоговоритель объявил:

– Три девочки от бабы Кати, вас ждут у вышки.

В одну сторону сказал через свой громкоговоритель, в другую… Смотрю, идут они. Вася начал ругаться, естественно, говоря, как они плохо поступили, сказал им, чтобы они никуда не уходили и купались рядом с нами.

Азовское море, конечно, с Чёрным не сравнится: оно более мелкое, более пресное, но вода намного теплее. Мы пробыли здесь неделю, потом уехали на Кубань. В конце смены я вернулся в Анапу, чтобы забрать внука, и мы вместе с ним поехали обратно в Санкт-Петербург.

 

Попутчик

В этом году я отдыхал в Кисловодске. В Питер надо было вернуться сразу же после окончания путёвки, поэтому за две недели я решил взять билет обратно.

Пришёл на железнодорожный вокзал, но, к моему разочарованию, билетов практически не было, был один купейный билет в последнем купе у туалета, верхняя полка. Я удивился, что билетов нет даже за две недели, несмотря на то, что туристические и прочие сезоны уже закончились. Кассирша на меня посмотрела с сочувствием:

– Чего вы переживаете?! Приходите в день отправления. Уедете спокойно, какой вам нужно, такой и возьмёте билет.

Она так обнадёживающе мне это сказала, что я поверил её словам и ушёл. А сам задумался и стал припоминать: я очень много ездил по стране и всегда сталкивался с проблемой купить железнодорожный билет.

Когда студентами на каникулы отправлялись, мы всю ночь стояли у железнодорожных касс, чтобы купить билеты. Причём это всегда сопровождалось толкучкой, ожиданием в порядке живой очереди. Одно время пытались списки составлять, но потом по решению какого-то исполкома или кем-то там ещё выше было запрещено составлять такие «очереди». Люди иногда сутками не могли уехать. Затем сделали более централизованно: билеты находились не у кассирши, а у диспетчера. Пассажир обращался к кассирше, она делала запрос по телефону – звонила диспетчеру, и диспетчер сообщал номера вагонов и места или отказывал. Впоследствии стала внедряться автоматика и телемеханика. Вводили разные системы: и «Экспресс», и ещё какую-то… Билеты, таким образом, к кассиру поступали автоматически. Во избежание толкучки была введена и другая система: приходишь на вокзал, стоит автомат, нажимаешь кнопку, и он тебе выдаёт номер. Садишься, спокойно ждёшь, пока над какой-то кассой не высветится твой номер. Подходишь, даёшь этот квиточек, говоришь, куда тебе надо ехать, и, естественно, получаешь отказ. Не знаешь, есть места или нет. Монитор компьютера отвёрнут в сторону, пассажир не может видеть, есть ли места на самом деле. И к этому я тоже приспособился, выбивая не один номерок, а несколько через одного, два, три человека. В этой кассе нет, а буквально через одного человека в другой кассе высвечивается снова твой очередной номер, подходишь, а там тебе: «Пожалуйста». Странное дело…

Заводы и другие уважающие себя организации бронируют места для своих сотрудников, обеспечивают комфортный отъезд. Сложнее было возвращаться из командировки.

Я однажды в поезде с одним мужчиной разговорился, и он сказал:

– А у меня практически не бывает проблем с приобретением билета.

– Как же это вам удаётся?

– Я беру шоколадку, смотрю на кассиров. Ищу какую-нибудь женщину-кассиршу, которая не очень злится на мужчин. Подхожу и начинаю её благодарить: большое, мол, спасибо, вы меня очень выручили прошлый раз, и я успел на совещание, все вопросы решил. И всё благодаря тому, что вы мне пошли навстречу, что вы мне так помогли, продав билет, так что я успел попасть на совещание. Отдаю шоколадку, много любезных слов говорю. А потом спрашиваю: не сможете ли вы устроить мне билет туда-то. Это действует практически безотказно. Представьте себе, ведь любая кассирша кому-то делала какие-то поблажки, но всех-то она не запомнит, а тут в течение дня имея один негатив от пассажиров, а может, не дня, а целой недели… И вдруг появляется пассажир, который начинает её благодарить, да ещё и комплименты сыпать. Естественно, она с удовольствием такому пассажиру делает услугу и находит билет.

Я это тоже взял на вооружение – действительно безотказно действовало до тех пор, пока по служебной лестнице не дорос до такого положения, когда на руках было удостоверение, грозное такое, с двумя гербовыми печатями, с красной полосой: «Предъявитель сего имеет преимущественное право на билеты, гостиницы» и прочее, и прочее.

А сейчас я пенсионер, и в билете мне отказали.

И каково было моё удивление, когда я в день отправления пришёл на вокзал уже с чемоданом, подошёл к кассе, а кассирша там уже другая. Прошу билет. Кассирша, улыбаясь, спрашивает:

– А вам в какой вагон?

Я вначале не понял.

– В купейный.

– Вам в середине, в начале или в конце поезда?

– Давайте в середине, – ответил я, поначалу опешив.

– Хорошо! А какое вам место?

– Желательно бы нижнее.

– Ближе к проводнику или в середине вагона?

– Давайте в середине.

– Вот девятое место в девятом вагоне. Вас это устроит?

– Конечно, устроит.

А сам думаю, в сказку я, что ли, попал, что вот такое вдруг ни с того ни с сего: за две недели не было билетов, только один был – верхняя полка у туалета, а тут тебе предлагают любой вагон, любое место…

Я взял билет, через некоторое время подошёл поезд, я сел в вагон, и каково было моё удивление, что в вагоне оказался я один. Я позвонил брату, сказал, что я у него останавливаться не буду, что мне надо в Питер, что я еду в девятом вагоне на девятом месте.

В Армавире брат с приятелем и сестрой приехали на вокзал. На дорожку они мне принесли любимую нутрию, приготовленную по двум рецептам, и прочее. Передали большой пакет с фруктами и овощами. Поезд стоял две минуты, поэтому перекинуться удалось всего двумя-тремя фразами.

Я стоял, смотрел в окно. Мы только отъехали от станции Армавир, на горе виднелся Форштадт, а вот там, чуть ниже по течению Кубани, Прочноокоп, или, как раньше называлась, Прочноокопская станица. На Форштадте стояли пушки, когда-то они прочно защищали окопы. Ещё ниже, за мостом через Кубань, на пригорке, был поставлен памятник Пушкину. Своеобразный бюст Пушкина на высокой колонне. Говорят, доподлинно известно, что именно на этом месте бывал Пушкин, который писал: «Я здесь стоял, красой Кубани любовался». На самом деле как раз с того места и видно всю красоту Кубани. Правый берег здесь возвышен на довольно приличную высоту, наверное, метров на сто, а может быть, и выше. Там открывается панорама на Новокубанск, на Армавир и на станицу Новокубанскую, открывается вид и на посёлки, и на хутора…

Поезд двигался, а я смотрел в окно. Двигались примерно параллельно Кубани. Вот сейчас проехали станцию Кубанская – это город Новокубанск, а дальше там за Новокубанском идёт конезавод «Восход», биофабрика – все они практически на реке Кубани находятся.

Промелькнули следующие станции: Отрада Кубанская, Гулькевичи…

И вот на горе показалась самая большая, как я считаю, станица Кавказская. Город Кропоткин, а станция называется Кавказская. Я даже не знаю, почему так. Очевидно, Кавказская станция была в честь станицы названа, но точно я не знаю. На этой станции обычно долгая остановка. Когда поезд стал подходить, людей на перроне не было. Я вышел на перрон, немного погулял. Смотрю, идут два человека. У одного в руках сумка, второй с чемоданом. Они о чём-то разговаривают, подходят к нашему вагону и заходят. Я не обратил внимания, какие у них места, хотя можно было и услышать – я был недалеко.

Когда зашёл в вагон, то в моём купе был один из этих мужчин. Теперь нас уже было двое в вагоне. Интересно всё-таки компьютеры работают. Вагон весь пустой, а билет дали именно в моё купе. Мы познакомились. Этот мужчина сказал, что он «замыкался», как он выразился, ещё не обедал, так что ужасно хочет есть. Попросил меня составить ему компанию. Компанию мне не очень хотелось составлять. Потому что он сейчас, конечно, достанет бутылку, в лучшем случае водку или коньяк, а то самогонку или собственное вино. Начнёт хвалить и будет говорить, что это экологически чисто, полезно и прочее. Мне совершенно не хотелось выпивать. Да и вообще, в поезде я практически никогда не выпивал, даже будучи молодым.

Предвидя это, я начал отказываться. Он разложил на столе всё, что у него было. А было у него достаточно: и рыба, и мясо, и овощи разные.

– Ладно, давай, не стесняйся, присаживайся.

– Да вот мне тоже брат кое-что передал…

– Это ты оставь! Где это тебе передали?

– В Армавире.

– А что, у тебя там брат живёт?

– Не в Армавире, а в Новокубанске.

– Да? В Новокубанске? – он посмотрел внимательно на меня, а потом спрашивает: – А сам-то ты откуда?

– Я тоже из Новокубанска

– А едешь куда?

– Домой еду, в Питер

– Как? Из Новокубанска в Питер?

– Из Новокубанска я давно уже уехал.

– А ты что, родом из Новокубанска?

– Да, я в Новокубанске родился.

– А в Питере как оказался?

– В Питер поехал учиться, да там и остался.

Он снова оглядел меня, а потом спросил:

– Слушай, а ты из Новокубанска после школы сразу уехал?

– Нет, я два года там ещё работал.

– А ты, часом, не на радиоузле работал?

– Да! На радиоузле.

– А в Пригородный ты не проводил радио?

Пригородный – это недалеко от нашего городка посёлок. Там было не очень много домов, света у них в то время не было, люди пользовались керосиновыми лампами. Радио было проведено давно, практически сразу после войны. Свет не проводили, столбы уже были гнилые, провода ржавые, контакта нигде практически не было на скрутках. Так что у них радио почти не работало. Я тогда работал ещё монтёром. Были выделены столбы новые, и мне помогли поставить их, а провода натягивал я один. Там было много мальчишек. Они, конечно, около меня крутились, я им давал когти, показывал, как по столбам лазить. Многие пытались, но их босые ноги выскакивали с когтей. Не у всех получалось залезть на столб, но, тем не менее, они старались. Я несколько дней занимался проводкой, и всё время вокруг меня была гурьба детей, которые с удовольствием мне помогали: если я о чём-то их просил, то подавали. Мальчишки есть мальчишки. Естественно, им было всё это интересно.

Когда я закончил замену проводов воздушной линии, то радио у всех заработало хорошо. Люди с благодарностью относились ко мне. Все угощали меня, кормили, самогонки все хотели налить. Самогонка там была почти в каждом доме. От этого я, конечно, отказывался. Иногда с удовольствием обедал, потому что там умели готовить, особенно борщи…

– Проводил, – ответил я на вопрос моего попутчика.

– То-то я и смотрю, что знакомое лицо. Я же с Пригородного! Ты, конечно, постарше был, а мне было тогда лет тринадцать. Я с такой завистью на тебя тогда смотрел, как ты ловко лазил по столбам. С мальчишками ты был в хороших отношениях, ни на кого не кричал, никого не отталкивал, как другие монтёры, которые приезжали… А ты и когти давал, показывал, как надо цепляться, лазить, поясом пристёгиваться, как провода скручивать и подкручивать… Мы тогда с завистью на тебя смотрели, что вот, совсем молодой, тоже в нашей школе учился. Только закончил, а уже, пожалуйста, монтёр.

– Да, давно это было. Вы чем занимаетесь?

– Чем мы занимаемся? Мы колхозники. Я школу окончил. После школы в институт на заочное пошёл. Нас пять человек было у матери, отец погиб в войну. Она в сельском хозяйстве работала. Вспомнишь, иногда и на хлеб денег не хватало, а уж тем более на то, чтобы куда-то ехать учиться. Поэтому на заочном учился. Потом армия. С армии пришёл, так же в колхозе работал. Всё нормально, жизнь текла своим чередом, пока не началась перестройка… Перестройка ещё ничего, но когда начали разваливать колхозы… Зачем разваливать было? Хозяйство налаженное, народ привык, работал. Нет! Давай, выделяй паи… – он вздохнул с грустью и продолжал: – Меня уже к тому времени выбрали председателем…

…Приятель у меня был заместителем. Видели мы, что в соседних колхозах пошли, как говорится, впереди паровоза, правительственное постановление выполнять. Разделили паи, всем повыделили, а что получилось в итоге?! Пай за бутылку водки скупали. Появились посредники, чёрт знает какие. Народ спаивали и отбиралиу них всё… Получились одни бомжи да алкаши. Мы сидели с замом и думали, как не допустить такое с нашим колхозом. Что греха таить? И у нас выпивали, и колхозники выпивали, и мы иногда… А здесь, понимаешь, что получается – дай ему пай сейчас, как просят, раздели земли и имущество… Фермеры, фермеры. Он будет работать, а чем он будет работать? Лопатой?! Лопатой много не наработаешь! Это хорошо слушать, что там, за бугром, у фермеров всё есть: и мини-трактора, и всё что угодно. А у нас что? «Беларусь», и тот разваливающийся. Мы думали-думали с замом, как из этого положения выйти, как не развалить колхоз? А народ-то что? Радио слушает, телевизоры. По телевизору показывают, что фермеры стали хорошо жить, всё у них получается. Думаем мы, думаем, а надумать ничего не можем. Напились с ним в итоге так, что даже не помню, как домой пришёл.

Утром пришёл на работу с больной головой, а под дверью у меня уже целая толпа моих работников. Голова и так болит, так там среди прочих ещё какой-то тип сидел в костюмчике, галстуке и с тростью в руках. Уже с палками ходят, чёрт возьми… В общем, пока со своими разбирался, про этого интеллигента и думать забыл. Выхожу из кабинета, а он встаёт и просит вежливо:

– Разрешите войти?

А у меня башка трещит с похмелья, уже второй графин воды выпил, а тут ещё с этим нужно разговаривать… Сейчас бы похмелиться…

– Ну ладно, заходите.

Зашёл. Представился, назвал себя Петром Васильевичем.

– Я к вам с предложением.

– Какое может быть у вас предложение?

– Понимаете, такое предложение… Я понаблюдал и понял, что вы хотите сохранить колхоз.

– Хотим, да не получится у нас.

– Я бы вам в некоторой степени мог бы помочь.

– Чем помочь?

– Я могу и советом помочь, а если надо, то даже и материально.

Голова болит, ужас, даже разговаривать не хочется.

– Что, голова болит? – спрашивает он тем временем.

– Да, болит голова, – отвечаю.

– Пьёте?

– Пью.

– Больше пить не будете, – сказал он так, между прочим. – А предложение у меня такое: чтобы сохранить колхоз, надо, чтобы люди поверили в вашу силу, а чтобы они поверили, для этого надо им выплачивать зарплату два раза в месяц.

– О чём тут говорить? Два раза в месяц зарплату! Я ещё с кредитами не рассчитался, я уже зарплату три месяца не выплачиваю, меня задушили кредиты, меня… Всё закрыто, всё арестовали, что я буду продавать? У меня даже нечего в залог дать банку, не будет мне кредита!

– Это временная проблема. Сейчас урожай у вас более или менее ничего… Что-то где-то можно будет продать и с кредитами рассчитаться.

– Откуда деньги на зарплату?

– Над этим ещё предстоит думать…

– Потом, есть же постановление – разделить, выделить паи…

– Паи можно разделить, но зачем их выделять?

– Как зачем? Есть постановление!

В этот момент ко мне в кабинет ворвался потомственный казак и начал:

– Председатель, давай мои паи! Я буду фермером.

– А что вы будете выращивать или разводить? – спросил у него мой загадочный посетитель.

– Мы, казаки, здесь всю жизнь жили. Мы землёй всегда управляли, мои прадеды и прапрадеды здесь были, и батька, пока его не сослали. Мы добро землю знаем.

– Да, конечно, казаки – это сила. Они всегда хорошо работали. Только, простите, а чем вы можете работать?

– Як чем?!

– Земля, её ведь надо обработать, вспахать, проборонить, посеять.

– Як сеют, так и будем сеять.

Пётр Васильевич достал папочку и говорит:

– Вот смотрите, вот ваш пай, вот то, что вам положено от колхоза, – называет, сколько ему земли положено, сколько неугодий под выпас скота, сколько техники положено: – «Беларусь» без коробки передач и со старыми скатами.

– Як без коробки?!

– Вот так получается – это ваша доля. А от сеялки вам достанется только бункер, от плугов вам два лемеха. Посмотрите, пожалуйста, – всё по паям, всё разложено.

– Дык, дык… Як же так?

– Разделите паи. Не вы же один работали, всё колхозное, всем должны поровну.

– Як поровну? Так вон Петро всю жизнь тилько водку жрал, а я работал, и дети мои работали, як так?

– Вы деньги получали за то, что работали. А пай – это, видите ли, доля, размер которой зависит от того, сколько человек работало, сколько отработали, такая и доля… Здесь уже закон работает.

– Дык, як же так? Мне, значит, тилько без коробки, а где же я коробку возьму?

– Я вас и спрашиваю, как вы будете работать? У вас нет ни трактора, ни плуга, ничего…

– Дык, дык, як же так?

– Я думаю, что так, как предлагает председатель – разделят паи, вот на эти паи вы будете получать долю прибыли.

– Як так, долю прибыли? Я буду вкалывать, Петро водку жрать, и будем одинаково получать?

– Да нет, не одинаково! За работу вы будете получать зарплату – деньги, которые вы заработали, а на пай – ту долю от прибыли, которую получит колхоз.

– Дык, Петро не будет работать – будет водку жрать.

– Так вот здесь и будет так: тот, кто работает на пай, получает сто процентов, а тот, кто, допустим, «водку жрал», тот на пай будет получать шестьдесят процентов.

– Дык, як же так?

– Чтобы получить прибыль, её надо заработать. Так эту прибыль надо будет делить так: кто работал, тому сто процентов на пай, а кто, как ты говоришь, «водку жрал», тому пятьдесят или шестьдесят процентов. А на социальные нужные и прочие общественно-колхозные расходы средства буду отчисляться из общей прибыли. И если это утвердят на колхозном собрании, то это будет уже в форме закона.

– Дык, як же так?

– Так! Если согласны работать, председатель гарантирует, что зарплата будет дважды в месяц – первого и пятнадцатого числа. Не такая, как сегодня в Москве, но это будет стабильная зарплата, размер которой будет зависеть от выполненной работы.

– Это надо подумать.

Он почесал себе затылок, а мужчина говорит:

– Подумайте, посовещайтесь с казаками.

Я сижу, молчу, а он говорит за меня, и причём такие вещи, которые мне в голову приходили, но я никак не мог их сформулировать. А он… Откуда он знает, сколько кому причитается?

– Я что-то не так сказал? Вы не вступали в разговор, – обратился он ко мне, когда казак ушёл.

– Всё так, только откуда я деньги возьму?

– Деньги можно взять, конечно. Я могу на какой-то период, допустим, под небольшой процент дать кредит, но с одним условием.

– С каким?

Он подошёл к карте и показал:

– Вот это вот неугодье вы мне продадите. Денег, которые вы получите за этот участок, вам хватит, чтобы рассчитаться с кредитами, выплатить зарплату, и в дальнейшем кое-какие деньги у вас останутся, чтобы обновить технику и для осени закупить солярку.

– Как? За что такие деньги? Это неугодья, и земля эта стоит копейки.

– Это она сейчас стоит, а я вам заплачу за землю столько, сколько она будет стоить через десять лет. Это чтобы потом вас не обвинили, что вы слишком продешевили или, хуже того, что вы взятку взяли, чтобы продать эту землю. Поэтому все будет оформлено договором, будет одобрено на общем собрании. Конечно, многих эта сумма, которую я вам заплачу за эту землю, даже в ужас может привести, но тем не менее денег этих земля стоит.

Я хорошо знал эту землю, там вообще гравий находится сверху, иногда его даже Кубань подтапливала, но я согласился. Выбирать было не из чего. Я вызвал своего зама, у того глазищи красные, голова болит, я понимаю, что тот уже опохмелился. И тут я спохватился, думаю: странно, что же мне-то опохмелиться не хочется? Да и голова уже не болит…

Оговорили с замом. Договорились завтра обсудить на правлении.

Домой приехал поздно вечером. Жена собрала ужин. Она видела, какой я вчера пришёл, поэтому поставила на стол бутылку водки. Представляешь, меня аж передёрнуло, до того мне её не хочется. Думаю, это мне-то, который никогда не отказывался выпить. Думаю: дай-ка я всё-таки попробую налить. А у меня, понимаешь, такое отвращение, такая неприязнь, что трудно объяснить. Говорю, убери её с глаз, не могу на неё смотреть. Жена удивилась, но с удовольствием убрала её со стола.

На следующий день я собрал правление колхоза, объяснил предложение, рассказал о том, как можно сохранить колхоз, – всё, как вчера Пётр Васильевич говорил. Ещё для большего убеждения я пригласил Ивана, которого вчера Пётр Васильевич за пять минут убедил, что из колхоза выходить нельзя. Иван сидел в уголке, слушал, а потом поднялся и сказал:

– Вы тут как хотите, а колхоз должен остаться колхозом. Никакой казак не будет лопатой работать, надо технику. Гуртом будем работать, не надо никакой делёжки. Надо работать колхозом.

Это было, конечно, грубо сказано, но с пониманием. На том и порешили. Решили, что мы эти неугодья у Кубани продадим. Продадим официально, через банк. Правление приняло решение, но его надо было утвердить ещё на колхозном собрании.

На следующий день мы объявили о колхозном собрании. На удивление собрание прошло в единогласии. Так что я диву давался: никогда такой трудный вопрос не решался так быстро, а решение не принималось единогласно.

В дальнейшем события развивались так: на этом же собрании Пётр Васильевич предложил, чтобы приняли в колхоз на должность финансового советника Аркадия – молодого человека лет тридцати пяти. Никто не возражал.

Поехали в Армавир, оформили в банке куплю-продажу на эту землю. Фирма АО «Прогресс» официально приобрела по документам землю. Банк всё проверил. Никаких вопросов не возникло, и мне перечислили деньги, вернее, не мне, а на счёт колхоза. С Петром Васильевичем было условлено, что обо всех финансовых делах должен знать Аркадий, то есть он участвует во всех финансовых операциях, и обязательно на всех платёжках должна быть его виза. Нас это не очень обременяло, поскольку он, этот Аркадий, оказался очень толковым парнем, умел видеть всё вперёд. Я даже больше скажу – девяносто восьмой год, знаешь, что за год был, тем более август… А он то ли проныра, то ли так просчитал всё: он в июне мне сказал:

– Все деньги переводи в валюту.

– Как же в валюту?! Чем я буду рассчитываться?

Представляешь, как он угадал! Мы деньги перевели в валюту, и это нас спасло. Но я не буду объяснять, что из этого получилось…

…Он с аппетитом ел, без выпивки, естественно. Никакой выпивки у него не оказалось, он продолжал рассказывать:

– Короче, закрутилось, завертелось…

…Аркадий оказался человеком, который всё видит наперёд, всё предусматривает. То организовывает строительство, причём как у нас строилось раньше в колхозе? Нанимали бригаду шабашников, они что-то строили, что-то воровали… В общем, долго и нудно. Здесь же по приглашению Аркадия приезжала фирма, у них всё было отточено, всё отработано. Настолько всё быстро строилось, что я диву давался. Буквально вчера приезжал, ещё фундамент делали, а сегодня смотрю: уже и крыша возведена. С техникой было ещё интереснее: откуда мог знать Аркадий, как мог предвидеть? Вчера закупил станки, а сегодня, смотришь, уже приходят комбайн и трактор. Ещё он мне сказал:

– Покупай у соседних колхозников паи, не дай людям себя обмануть! Причём за паи предлагай приличную цену.

Тут, конечно, в соседних колхозах, в которых раздали паи, народ стал спиваться. Я вначале опасался скупать паи чужих колхозников, а потом вижу, что это и людям на пользу, и нам, как говорится. Увеличиваются фонды, тем более что земли там были хорошие. Также в этих соседних колхозах мы скупали технику.

Пришла уборочная, закрутилось, завертелось всё. После уборочной мы разделили на паи и предложили колхозникам, чтобы они сами решали, кто сколько себе на хозяйство хочет взять: сколько зерна, масла, сахара. А то, что останется, мы можем купить. К примеру, излишки зерна, которые не нужны для собственных нужд колхознику, грубо говоря, мы готовы были у них купить по пять рублей. Здесь, конечно, посредников всяких разных понаехало, понимаешь, как вороньё набросилось на колхозников, начали их уговаривать:

– Раз у вас колхоз покупает по пять рублей, мы по восемь-десять рублей купим.

Но у нас было условие – отпускать зерно только с моей подписью.

В тот раз у меня был Аркадий в кабинете, а тут Иван заходит:

– Председатель, подписывай мне бумагу, я своё зерно продал в два раза дороже, чем покупаете вы.

Аркадий посмотрел на него внимательно и спросил:

– А можно мне посмотреть, по каким ты документам продал?

– Да всё официально, вот договор, здесь всё чётко написано.

Аркадий взял этот договор, прочитал, посмотрел и говорит:

– Вас обокрали, у вас забрали зерно, а вы ни копейки не получите.

– Дык, як же так?

– Да вот так! Вы просто отдали бесплатно своё зерно. Мы покупаем у вас по пять рублей, а вы отдали его посреднику бесплатно.

– Дык, як так? Тут вот! Написано.

– Да, написано, только вы не все прочитали. Здесь мелким шрифтом сказано, видите?

– А что там написано?

– Здесь написано, что вы своим транспортом должны это зерно поставить на элеваторы в городе Батайске за свой счёт.

– Дык, як так? Он же вот написал – по десять рублей берёт.

– Да, по десять он вам заплатит, только заплатит в городе Батайске, когда вы туда привезёте это зерно, сдадите на элеватор, заплатите за хранение.

– Дык, як так?

– Так здесь написано: вы на своём транспорте, вам я могу посчитать, сколько стоит машина, чтобы до Батайска отправить зерно. Вот и получается, что мы бы у вас зерно по пять рублей, а вы продали (тут Аркадий сразу посчитал) за тридцать копеек.

– Як так?

– А вот так вот! Прочтите! И смотрите!

– Дык, я его, я его…

– Вы ничего не можете сделать, вы подписали документ. Согласно закону вы должны выполнять свои договорные обязательства.

Иван стоял опешив. Его глаза округлились:

– Дык, як же так, як же так?

Вот так получилось. Я обратился к Аркадию:

– А можно что-нибудь сделать?

– Да, можно. Можно признать сделку недействительной, но для этого нужно решение суда. Договор официально подписан и расторгнуть его можно только по решению суда. Сейчас нужно срочно, чтобы Иван обращался в суд с исковым заявлением, мы можем выступить в защиту.

Мы, конечно, выиграли то дело. Было доказано, что это полуобман. Потом процессов таких много было. После этого уже никто не пытался на сторону что-то продавать. Все поверили, что никакой мороки нет, если это будет всё в колхозе, если это будет сделано от имени колхоза.

Но самое интересное получилось, когда вся эта суматоха чуть утихла, я вдруг обратил внимание на своего заместителя. Он стал бодрый, весёлый, под глазами мешки у него исчезли. Он помолодел даже, свежий какой-то стал. Вечером как-то зашёл ко мне, и тут до меня дошло, что я столько времени в рот спиртного не брал, даже тогда, когда мы механизаторам устроили праздник после завершения уборочной. У меня такое было отвращение к водке. Я вместо водки воду пил. Посмотрел на своего заместителя и спрашиваю:

– Слушай, а когда ты последний раз выпивал?

Он задумался:

– По-моему, с тобой в последний раз.

– И что, после того в рот не брал?

– Я помню, утром похмелился, а у тебя тогда сидел Пётр Васильевич. Он ко мне зашёл потом, а у меня такое было, понимаешь, настроение, и он спросил: «Пьёшь?» Я сказал: «Пью». А он так, между прочим: «Больше пить не будешь». И ты представляешь, с тех пор так я и не пил…

А я тоже вспомнил, он же мне то же самое сказал: «Больше пить не будешь». Как Господь говорил! Мы задумались:

– Господи, неужели он нас запрограммировал? Может, он нас и на другое что-то запрограммировал? Давай проверим?

А что тут проверять? Отвращение – оно и есть отвращение. Жизнь стала полноценной, жёны довольны, и мы посвежели. Вот представляешь, с тех пор я в рот не беру, не то чтобы держусь, а просто не хочется. …А колхоз? Мы ещё один колхоз присоединили к себе, живём, богатеем, всё у нас нормально. Дети в Питере учатся, как раз еду их навестить. У нас страда кончилась, всё налажено. Не знаю, в самом ли деле человек может запрограммировать парой слов, но тем не менее я могу точно сказать – человек обладает таким даром. Я потом заметил, что ещё несколько человек у нас в колхозе совершенно перестали употреблять спиртное. Как позже выяснилось, у них это тоже после беседы с Петром Васильевичем. Очевидно, в самом деле у него такой дар есть – людей спасать. Он спас наш колхоз – именно спас, а никак иначе. И меня и моего зама спас, и ещё ряд людей от этой гадости.

Вот сейчас мы с тобой сидим, беседуем. И нам хорошо на душе не потому, что мы что-то выпили, а просто приятно сидеть, вкусно обедать и разговаривать…

…Сидели мы так с ним, беседовали. Он сидел напротив меня лицом по ходу поезда, а я спиной. Я никак не мог понять причину перемен в его лице. Сидел передо мной человек: открытый, настоящий казак, даже чуб у него ещё казацкий. Но вдруг это открытое лицо становилось жёстким и суровым. А затем так же неожиданно на его лице вновь появлялась добродушная улыбка и глаза начинали по-доброму блестеть. Меня это даже беспокоило, я думал: «Что такое с человеком творится?» – пока я не проследил за его взглядом. А когда проследил, понял, что этот человек болеет душой за Россию, за нашу землю. Я стал следить за его взглядом: когда он смотрел в окно и видел красивое, ухоженное поле, у него на лице появлялась добрая, приятная улыбка. Вот поезд проскакивает, и видно бесхозяйственное, заброшенное поле, на котором растёт только бурьян. Его глаза превращаются в щёлки, губы растягиваются, кулаки сжимаются, и казалось, что вот этими кулаками он бы сейчас прибил нерадивого хозяина этих полей…

Но вот поезд проезжает, выходит опять чистый, хороший, ухоженный посёлочек, у него на лице вновь появляется улыбка, глаза открываются, он с интересом рассматривает новые постройки, интересуется ими, задает мне вопросы, спрашивает моё мнение о построенных коттеджах, посевах и дорогах.

Мы о многом успели поговорить: о детях, о рыбалке, о современных методах строительства жилья. Его особенно интересовало именно жильё. Ему так хотелось, чтобы его колхозники жили в полном достатке. Когда он узнал, что я в одно время работал в ФРГ, он сразу начал расспрашивать меня, как там живут люди. Его интересовало, насколько народ тот трудолюбивый, почему у нас часть населения такая ленивая.

– Наш народ – самый трудолюбивый, но его слишком долго били по рукам, самым настоящим образом, такими законами, как нетрудовые доходы. Доводили человека до того, что он мог идти на преступление. А потом все эти сталинские и хрущевские перестройки, вплоть до ельциновских. Вот тогда бы Петра Васильевича к Ельцину направить, чтобы…

Он не стал грубые слова говорить, сказал: «О мертвых или ничего не говорят, или только хорошее. О Ельцине хорошего я не могу сказать ничего». Я рассказал ему, как однажды побывал на ярмарке в ФРГ. Там съезжались фермеры, продавали свою продукцию, но меня поразило то, что торговали там и дети. Причём дети от десяти до пятнадцати лет довольно дорогими вещами торговали – и часами, и приёмниками. Меня ещё поразило, что там взрослых как-то не было. Со мной был немец – инженер. Я у него спросил:

– Слушайте, а что это такое?

– А это ваши пионеры.

– Как наши пионеры?

– Да!

Он называет организацию наподобие нашей пионерской и говорит, что они в течение недели с фирм собирают пожертвования. В субботу распродают, а деньги отдают голодающим детям Африки.

– Это всё взято от ваших пионеров, от вашего социализма, от будущего коммунизма – тоже много взяли. У нас в деревнях, если посмотреть, тоже от ваших колхозов много чего взято, может, не в полной мере, но у нас, допустим, кое-какие элементы вашего коллективного труда используются.

Мне, конечно, было тогда интересно, потому что в то время считалось, что у нас колхозный труд – самый непроизводительный. А почему он был непроизводительный? Да потому, что интереса не было. У нас же слово «колхозник» было почти оскорбительным, потому что тот же колхозник практически был как в своё время крепостные, у них даже паспортов не было. При этом молодёжь, особенно мужское поколение, уходя в армию, никогда не возвращалась назад. Они уходили на стройки, строек много было в то время, уезжали в города. Поэтому так у нас и пропало сельское хозяйство, особенно средняя полоса.

 

Юбилей

Телефоны трещали с двух сторон: то в унисон, то опережая друг друга.

Сегодня я всю ночь провёл за рулём и лёг спать только утром, а они растрещались… Так не хотелось подниматься. Я проснулся, трещат оба – стационарный и мобильный. Глянул на мобильник – Петрусь звонит. Я поднял трубку стационарного, хотел сказать, чтобы подождали, а голос Петруся был слышен и там:

– Тебе что, пушку с Петропавловки прикатить да под окном выстрелить: может, проснешься?! Это же надо: одиннадцать часов, а он дрыхнет!

Мне стыдно было признаться, что я спал. Посмотрел на часы: в самом деле, одиннадцатый час.

– Да я в ванне был…

– Расскажи ещё кому-нибудь… Полчаса уже звоню по двум телефонам – не отвечаешь. Я вот что тебе хочу сказать: мы тут, понимаешь ли, решили отпраздновать годовщину окончания школы. Вот сейчас обзваниваем: кто где. И тебя зовем. Приезжай.

– Когда?

– Есть два предложения: конец августа или начало сентября. Скорее всего, в начале сентября, поскольку все летом сидят с внуками. А в сентябре они в школу пойдут, станет поспокойнее.

– Согласен. В любое время приеду, – сказал я не задумываясь.

– Вот и хорошо. Да, кстати, тут в инициативную группу входит и Майя. Она очень хотела, чтобы ты был.

– Да? Передавай привет.

Я отключил мобильник, положил трубку. Господи, это же надо! Столько лет прошло с тех пор, как закончили школу!

Майя. Да, Майя – самая красивая девчонка не только в нашем классе, но и во всей школе. Причём красивой была во всём: длинные красивые ноги, блондинка, пышные волосы, голубые-голубые глаза, абсолютно правильные черты лица. Всегда спокойная, причём со всеми пацанами одинаково. Однажды кто-то даже позволил себе сказать, что Майя, как красивая кукла, потому что никому из ребят она не отдавала предпочтения – никому не отказывала в танце и на школьных вечерах всегда танцевала с тем, кто первый пригласит. Не было такого, чтобы кому-то отказала. Некоторые даже умудрялись приглашать её на белое танго или белый вальс, когда девчонки приглашали ребят. И она не отказывала, спокойно танцевала и улыбалась партнеру. Улыбка у неё была – вообще нечто чудесное. Никто не мог похвастаться какими-то иными с ней отношениями, кроме как дружескими. И вот передаёт привет…

Я помню, видел её в последний раз, по-моему, когда ещё работал на радиоузле, а она уже была студенткой, училась в Краснодаре. Помню, Петрусь мне сказал, что она вышла замуж. И за кого? За Кретова, которого я вообще как человека не уважал. Он с нами сначала учился в одном классе, затем остался на второй год, а потом вообще бросил школу, нигде не работал, играл в духовом оркестре то на похоронах, то на танцах. И вдруг она, Майя, первая красавица нашего городка, замужем за ним. Я совершенно не мог представить её женой этого совершенно неуважаемого мной человека.

Посмотрим… Интересно, конечно, будет встретиться. Я же почти ни с кем не общался, когда приезжал в отпуск. С одним только Петрусем, с ним-то мы встречались каждый раз, когда я приезжал. Иногда выезжали на рыбалку на день-два. Петрусь – это прозвище (или кличка, как хотите), а фамилия его Петренко, имя Виктор, в детстве то ли сам придумал, то ли кто-то его назвал, а ему понравилось. Так и привыкли: Петрусь да Петрусь.

Помню, его жена Светлана рассказывала, что когда приехала в наш городок, то как увидела его в первый раз, так сразу и влюбилась. Ещё бы в такого парня не влюбиться! Подруги ей сказали, что зовут его Петрусь, а когда их стали знакомить, он назвал себя Виктором. Вот она и думает про себя: «Странный какой… Понимаешь ли, ещё и скрывает имя. Все знают, что он Петрусь, а он Виктором назвался». Потом уже узнала, что его Виктором зовут, а Петрусь – прозвище.

Недели через две позвонил Петрусь и сказал, что договорились собраться в начале сентября. Все более или менее свободны в это время.

Я решил, конечно, ехать. Перед отъездом поездил по магазинам, накупил деликатесов питерских и поехал.

Как приехал, встретились с Петрусем. Он сказал, что отмечать решили не в кафе, а на дому, чтобы никто не мешал и ничто не мешало. Чтобы без помех встретиться, пообщаться, поговорить… Решили отмечать у Светланы. У неё свой дом с садом.

В назначенный день я пришёл к дому Светланы с букетом. Там уже суетились наши девушки, то есть женщины, даже бабушки. Дом у Светланы прекрасный: большой, с большим садом, всё ухожено, двор зацементирован, плиточкой выложен, и вокруг такое море цветов, что мой букет казался просто веничком против этих свежих роз, георгинов, клематисов и ещё многих-многих цветов, названия которых трудно запомнить. Но всё равно мой скромный букет был поставлен в вазу.

Стол уже накрывался. Его ещё труднее описать, поскольку были на столе не только деликатесы, но и экзотика. Экзотическое блюдо на Кубани – нутрия. Может, для кого-то и в самом деле нутрия – экзотика, а я каждый раз, как приезжаю на Кубань, всегда такое блюдо пробую. Так вот сейчас была приготовлена «нутрия на противне». Такое могут сотворить только специалисты. Они так эти кусочки умудряются обжарить, что просто во рту тают. Ещё нутрия, тушённая в латке с подливой, с овощами, – тоже та ещё вкуснятина. Самый смак из нутрии (мне всегда нравится, особенно это умеет делать мой брат) – шашлык. Вот шашлык из баранины считается лучшим, но если кто-то пробовал правильно приготовленный шашлык из нутрии, да ещё и с рёбрышками, то это самый настоящий деликатес. Ещё было на столах многое из того, что делается из курятины, утятины, свинины и говядины, плюс изобилие кубанских овощей-фруктов, которые были фаршированные, маринованные, жареные, и ещё много чего, что сложно описать такому дилетанту, как я.

Когда все собрались, получилось более двадцати человек. Некоторые были с мужьями, некоторые с жёнами. Эти мужья и жёны, естественно, с нами не учились, но всё равно были приглашены. Было много тостов, каждый что-то своё сокровенное вспоминал. После нескольких тостов застолье начало разбиваться на группки. Мужчины выходили покурить, сад посмотреть. Некоторые подсаживались друг к другу, начинали о своём, о личном расспрашивать или рассказывать. Так я оказался один на один с Майей. Она стала меня расспрашивать о детях, внуках. Я тоже начал рассказывать, но потом вдруг поймал себя на мысли, что не рассказываю, а просто-напросто хвастаюсь. Тогда я решил, что хватит рассказывать про себя, а пора бы что-нибудь и о её жизни узнать.

Майя сказала, что работает учительницей. Она сидела в кресле, такая же красивая, как и много лет назад: её длинные ноги без единого узла вен были красивы и сейчас. Стопы узенькие, красивые. Я ещё удивился: то были ноги не женщины, а молоденькой девушки. Она сидела прямо, ровно, с поднятой головой и такой же пышной копной волос. Глаза… Может, стала чуть бледнее голубизна. Она всегда держала голову, чуть откинув её назад. Грудь её была развернута.

– Как твоя жизнь? Расскажи о себе что-нибудь, – попросил я.

– Да что рассказывать. Вот ты о детях, о внуках говоришь, а меня судьба лишила этого, – ответила она.

Глаза у неё погрустнели, чуть прикрылись. Я замолчал, не задавал больше никаких вопросов. Она посмотрела на меня, в её глазах появились слёзы. Она достала платочек.

– Что такое, ты что?

– Да, знаешь, извини, никак не отойду от первого сентября.

– Что-то случилось, неприятность какая?

– Да какая неприятность… Первое сентября для меня – мука. Начинается учебный год, дети идут в школу. Я же учительница.

– Почему тогда мука?

– Когда приходят первоклассники, особенно девочки, смотрю на них: банты больше голов, а платьица… Из чего же они сделаны, эти платьица? А фартучки… Всё шёлковое, всё такое чистенькое, такое пушистое. Туфельки… Когда смотрю на туфельки… Вот не поверишь, но видела детей первого сентября в туфельках, на которых натуральные бриллианты.

– Да брось ты, глупость какую говоришь.

– Вот и не глупость. Сама видела. Конечно, не повседневные туфельки, а для праздника, для первого дня.

– Что же, народ живёт хорошо. Дети есть и у олигархов, и у богатых. И внуки, и дети.

– Да уж, есть, – вздохнула она.

Её красивая грудь приподнялась и медленно опустилась. Мне хоть и неудобно было, но я смотрел на неё, на её губы. Она улыбнулась.

– Да, конечно. Я на год старше тебя, а в сорок седьмом не пошла в школу лишь потому, что не во что было одеться. Отец мой погиб, а мама умерла сразу после войны, простыла и умерла. Я жила с бабушкой, а она работала санитаркой. Ты помнишь те годы, голод сорок шестого – сорок седьмого годов? Тогда не только учиться, но и выжить было трудно. Не знаю, как мы с бабушкой пережили те годы. Сейчас вспоминаю и не представляю, какое мужество надо было иметь бабушке, чтобы сохранить себя и меня, чтобы выжить. Так что в тот год я в школу не пошла – ни одеться не во что, ни обуться. А если что и было, то бабушка всё обменивала на продукты.

…Вот и пошла в школу уже с вами, хотя на год старше была. Да в то время незаметно было, кто старше, кто младше: все одинаково худыми были, настоящими дистрофиками. Конечно, получше выглядели дети, у которых отцы вернулись с войны и хоть как-то обеспечивали семьи. А мы, сироты, полусироты… Были все равны. Сентябрь-октябрь в школу легко ходить. Самое трудное, когда наступали холода, дожди, вот тогда идти не в чем. Я ходила в бабушкином ватнике. Хоть и худенькой была бабушка, но всё равно в её ватник можно было два раза завернуться. Верёвочкой подвяжешь потуже его, и тепло. Хуже с обувью было. Бабушка шила ноговицы. Знаешь, что такое ноговицы?

– Ещё бы не знать. Я сам в них ходил, мне мама шила. Очень хорошая обувь. Надеваешь ноговицы, калоши, или, как у нас тогда на Кубани – их «галошами» называли, и всё нормально.

– Да в том-то и дело, что с «галошами» хорошо, а вот когда их нет, или они совсем дырявые… Я что делала? Бабушка отдавала мне свои старые калоши, а я в них листьев от початков кукурузы положу (хорошо, что они большие), потом одеваю и подвязываю верёвочкой. До школы дохожу, если листья сухие, то оставляю их, а если промочила (всегда с собой запас листьев в сумке был), то на обратный путь опять подложу сухих. Так и ходила в школу… По-моему, я во второй класс пошла, когда бабушке в больнице какая-то тётенька дала туфельки. У её дочери выросли ножки, вот она и отдала бабушке. Я первого сентября вошла в школу в туфельках. Это такая радость была! Осень в них проходила. Зимой я их чистила, следила, чтобы не усохли, даже сальцем смазывала. Весной стала обувать, а они мне маленькие. Я вот так ножку поджимала… – и она показала свою ножку. Конечно, это не детская ножка, но красивая нога в шикарных босоножках, с педикюром и накрашенными ноготками. И она показала, как поджимала ножку, как пыталась в туфельку её вставить. – Втиснула, вроде всё нормально. Пошла в школу… В тот же день у меня прямо в школе заболели ноги. Я сняла туфельки, а обратно одеть не получалось. Помню, сильно ревела, а ты подошёл тогда, спросил, почему плачу. Я сказала, что не могу обуть туфельку. Ты посмотрел и предложил:

– Давай, я разрежу задник, он будет пошире, и ты обуешь. Будет босоножка.

Мне тогда слово «босоножка» понравилось. Жалко было, очень жалко, ведь туфельки из кожи были, не какие-то тряпочные или чувяки, а настоящие кожаные.

– Чего жалеешь, ноге ведь больно, да? – сказал ты мне тогда.

Я согласилась. Ты достал ножичек (тогда все мальчишки ходили с ножиками, игра такая была – «в ножички»), стал резать задник, а я так боялась, что ты испортишь сейчас мне туфельку.

– На, меряй.

Я померила, а ножке-то и не больно. Я обула правый, а ты мне пока левый сделал. И так проходила до лета. А летом пошла к сапожнику и попросила сделать босоножки. Он задники отрезал, носочки подрезал ножиком таким острым, застёжки пришил. Никаких денег не взял, сказал:

– Давай, ходи так, дочка.

…И у меня получились в самом деле, как ты сказал, босоножки. Я в них долго ходила. А помнишь, в четвёртом классе к нам пришла Картинка?

– Что за «картинка»?

– Ты что, не помнишь? Элла пришла. Мы уже дней десять проучились, когда её привели. Мы, дети войны, смотрели на неё с выпученными глазами, словно увидели чудо. У неё платьице шёлковое, а в косы вплетены настоящие шёлковые ленты, причём такие длинные, что если бы эти ленты взять да порезать на кусочки, то хватило бы почти на всех девчонок в классе. У нас-то какие уж там ленты… Тряпочки в косах. А какие у неё были чулочки… Представляешь, мы заметили, что на пятке они вообще ни разу не штопанные. А о туфельках и говорить не приходилось…

…Посадили её на первую парту. Начали шептаться: кто такая, откуда? Оказалось, папа – какой-то инженер из какой-то лаборатории, приехал, здесь работает, поселился в отдельном коттедже. Часто приезжал на машине, забирал её из школы. Надо сказать, она была не заносчивой. Иногда с собой брала бутерброды, а когда их разворачивала, по всему классу разносился такой запах, что мы из класса выходили. Но самое интересное, что она этими бутербродами со всеми делилась, никогда не жадничала. Если стояли около неё три-четыре человека, она делила бутерброд на четыре части и себе всегда оставляла меньшую. У неё даже шоколад бывал. Придёт с плиткой шоколада, разломит, себе кусочек возьмёт и говорит:

– Угощайтесь, девочки.

Да какое там угощение… Возьмёшь кусочек, чуть-чуть откусишь, а остаток подальше в кармашек положишь, чтобы дома потом его по маленькой крошечке скушать. А у неё целые плитки были. Мы не знали, чем её отец занимается, что делает…

Время шло. Вдруг, помнишь, в школах ввели форму: девочки должны ходить в платьицах и фартуках. Вы, мальчишки, ещё долго ходили кто в чём, а для девочек почему-то ввели форму. Вот здесь-то, представляешь, все и уравнялись, теперь она не выглядела такой «картинкой». Когда в пятый-шестой класс пошли, пацаны не на неё обращали внимания, а больше на меня, поскольку теперь вас интересовало не то, что надето на девчонке, а что под одеждой. А я быстро развивалась, быстро грудь стала расти. Я стала замечать, как мальчишки шепчутся да поглядывают на меня. Потом начали записочки подбрасывать. Но время шло, жизнь брала, как говорится, своё, налаживалась. Уже можно было и на бабушкину зарплату чего-то купить. А я начинала пионервожатой в младших классах и репетиторством, как сейчас говорят, занималась. Правда, с отстающими занималась не за деньги, но благодарные родители иногда мне кое-что давали. Тогда деньгами не принято было платить, поэтому когда обувь дадут, когда платьице. Не новые, конечно, но в то время и это было очень большим подспорьем. Так что я с удовольствием занималась со всеми отстающими, тем более что училась хорошо.

Когда пошли в седьмой класс, Элка предложила мне сидеть вместе за одной партой.

Уж не знаю, почему она выбрала меня, ведь могла выбрать любую девчонку. Потом как-то раз она пригласила меня к себе домой. Никто из девчонок раньше у неё дома не бывал. Я согласилась. Пошли к ней: отдельный огороженный коттедж, сад, охранник, домработница. Представляешь, в то время у них в доме были тапочки. Вошли, разулись, она и мне подала тапочки. И самое удивительное (мне уже было тогда четырнадцать лет): я впервые увидела в квартире ванну, самую настоящую, с горячей водой, которую Элла могла принимать хоть каждый день. Ей не надо было ходить на улицу с ведром, чтобы набрать воды из общественной колонки, подогревать её для умывания, а она могла просто открыть кран, и оттуда шла горячая вода. А если захочет, так могла полежать в ванне, наполненной тёплой водой, или душ принять! Такого блаженства мы, дети войны, и представить себе не могли, а вот, оказывается, рядом жила девочка, которая могла такими благами пользоваться. Потом она пригласила меня пить чай, сказав что-то домработнице.

Мы прошли на кухню, а там чего только не было… И чашечки для кофе, и чашки для чая, кружки для молока, стаканы и прочее, и прочее. У нас с бабушкой по ложке, по вилке алюминиевой, две миски, сковородка и чугунок – вот и вся наша кухонная утварь. Здесь чего только не было: кастрюля большая и кастрюлька маленькая, сковородочка маленькая и сковородка большая, а в зеркальном шкафчике всякие красивые вещи: какие-то бокалы, фужеры, стаканы, которые переливались всеми цветами радуги. Потом домработница нам поставила чашки, налила чай и подала печенье. А печенье какое было! Ой, ужас! Мне хотелось всё это съесть, но я, конечно, сдержалась, съела только две штучки. А Элла говорит:

– Хочешь – ешь, хочешь – с собой возьми.

А как с собой возьмёшь, хотя так хотелось взять…

Попили чаю, пошли в её комнату. А в её комнате! Кровать, стол письменный, стол журнальный, диван, на полу ковёр очень мягкий. Мы поиграли в игрушки. Да, это у нас были куклы тряпочные, а у неё настоящие куклы, из плексигласа, с головами и глазами. Одна кукла могла даже разговаривать: возьмёшь её, положишь на руку, и она говорит «мама». Одна из кукол на меня была похожа: такого же цвета волосы и глаза. Элла говорит:

– Вот, смотри, на тебя похожа, ну прямо как твоя дочь.

Потом сели делать уроки. Вдруг раздался стук и мужской голос:

– Можно к вам?

Зашёл Элкин отец. Господи, я как на него посмотрела, так и не могла глаз оторвать: высокий, стройный, мужественный.

– О, какая красавица к нам в гости пришла! – сказал её отец.

Положил руку мне на голову, а я не могу ничего вымолвить. Чувствовала тепло его руки, такой сильной, и мне так было приятно, что я обомлела, у меня перехватило дыхание: не могу ни вздохнуть, ни выдохнуть, а сердце, казалось, сейчас выскочит из груди. Он посмотрел на меня:

– Как тебя звать, девочка?

А я не могу слова вымолвить, за меня ответила Элка. Он одну руку положил мне на голову, вторая лежала на столе. Я посмотрела на его руку. Пальцы были чистые, ногти ухоженные, не было ни одной заусеницы. И посмотрела на свою руку с обкусанными ногтями, заусеницами, чернильными пятнами на правой руке.

– Вы не засиживайтесь, составьте мне компанию поужинать. – Повернулся и вышел.

Господи, я смотрю на свои руки и думаю: этот человек видел мои руки! Наверное, подумал: какую замарашку привела его дочь к ним домой. Мне так стыдно стало, так неудобно, что я принялась собирать свои тетрадки в сумку. Элла спросила:

– Ты куда?

Я ей ответила:

– Извини, забыла сказать, что бабушка просила вернуться сегодня пораньше.

Я схватила сумку, выскочила из дома и убежала. Пришла домой и не знала, куда деться. Передо мной стоял этот человек: высокий, красивый. Я вновь почувствовала его руку на своей голове. Не понимала, что со мной творилось, но так было приятно чувствовать его руку…

…Майя замолчала, посмотрела на меня, улыбнулась.

– Налей мне вина из того графина, и пойдём к мангалу. Вон, Коля уже начинает зазывать, шашлыки готовы.

Я налил вина, и мы подошли к мангалу. Николай колдовал над шашлыками. Все потянулись к мангалу. Кто с шутками, а кто серьёзно начали советовать ему перевернуть, огонь притушить. Он всё это слушал, но делал по-своему.

Через какое-то время он начал раздавать шампуры. Кто-то предложил опять сесть за стол. Начали произносить тосты, каждый о своём. Веселье продолжалось, было здорово. С каждым было интересно поговорить. Казалось, что ничего не изменилось с тех пор, как будто и не прошло столько лет. Ближе к полуночи стали расходиться. Майя подошла ко мне и спросила, чем я собираюсь заниматься завтра. Я ответил, что собирался с братом на рыбалку. Услышав это, Светлана сразу сказала:

– Никаких рыбалок. Завтра не позже одиннадцати жду всех здесь. Столько угощений наготовлено, что выбрасывать это равносильно преступлению против человечества.

Все пообещали, что завтра придут.

Я пришёл в начале двенадцатого. Не все ещё подошли, тянулись не спеша, отдуваясь после обильного вчерашнего ужина и алкоголя. Никого не тянуло ни на еду, ни на выпивку. Все просили пить: кто соку, кто квасу, кто чаю, а кто кофе. Но народ собрался. Расселись, опять пошли разговоры. Где-то к двум часам такая жара установилась, что все потихоньку потянулись в дом, где был кондиционер. Расположились в зале, кому не хватило места на диване и на стульях – садились на ковер.

Многие принесли старые школьные фотографии, у кого какие сохранились, стали рассматривать, узнавать друг друга, подсказывать, кто где. У кого были дубликаты, те делились друг с другом. Мне тоже досталось несколько фото, которые я бережно храню. И так шла беседа: то совместная, то опять все делились на компании, потом снова объединялись. Когда жара спала, вышли в сад. Майя ко мне подошла и говорит:

– Возьми, пожалуйста, меня на рыбалку. Уж так хочется. Я вчера вспоминала, как мы ходили на маёвку.

Обычно у нас в школе второго мая ходили на Кубань за ландышами. Называлось это почему-то «маёвкой». Ещё на Кубань ходили всем классом купаться, на Колхозную косу. Там такие ромашки всегда крупные росли, что запомнились навсегда.

– Я заеду с братом за Петрусем и за тобой. Будь готова. Куда поедем, не знаю. Куда брат повезёт, туда и поедем.

На следующий день так и сделали. Заехали за Петрусем, забрали Майю и отправились на место.

Надо отметить, что у брата машина всегда приспособлена для рыбалки: и тренога была, и казан – и всё, что нужно для ухи, включая набор из круп, лук, картофель и специи. Поехали на так называемый Розовый пруд. Брат сказал, что там хорошие места и хорошая рыбалка. В самом деле, очень хорошее было место: заросший пруд, вокруг деревья, дубы мощные, в их тени приспособлены места для отдыха, есть где поставить машину. Были и стол, и скамейки, и кострище, даже дрова заготовлены. Потому заготовлены, что это был платный пруд, и арендаторы, опасаясь, что рыбаки будут деревья рубить для костра, обеспечили привозными. Плати за вход и лови сколько хочешь, хоть весь день.

Нам не очень хотелось сидеть на жаре, поэтому мы установили удочки, а сами сели в тени за стол. У нас с собой были напитки: квас, сок, компот, минеральная вода. Только сели, как заметили, что удочки наши чуть не уплыли. Бралась приличная рыба от полукилограмма до полутора: сазаны, карпы, караси. Поэтому посидеть в тени долго нам не удалось, ушли рыбачить.

Майя ходила от одного к другому, смотрела, как мы ловили. Мы ей сказали, что пускай она рыбу пока почистит, а брат потом уху сварит. Она с удовольствием почистила рыбу и картошку. Но дальше брат «колдовал» в одиночку. Варить уху он не доверил никому. «Колдовство» заключалось в том, что он, по его словам, «своевременно добавляет все нужные ингредиенты». Иначе не уха получится, а какое-то варево из картошки, крупы и рыбы. Пока брат готовил уху, мы продолжали рыбачить.

Солнце уже зашло за полдень, жара начала спадать, и пошёл хороший клёв. Оторваться от такого клёва было сложно, но уха была уже на подходе. Когда брат позвал, мы собрались около стола. Брат разлил уху. Уха получилась на славу, поэтому, несмотря на то что было жарко, мы все принялись уплетать её: вкусную, ароматную, приятную. На столе ещё было много еды, но мы ели только уху. После обеда поручили Майе всё убрать и помыть, что она с удовольствием сделала.

Я отошёл чуть в сторону (мне показалось, что там рыба играла), кинул прикормку, забросил удочку, и сразу же поплавок пошёл в сторону. Я подсёк и вытащил приличного сазана килограмма на два. Пришлось побороться с ним. Место было хорошее, тенистое, и я обустроился. Через пару минут ко мне подошла Майя.

– Дай мне, – говорит, – порыбачить.

Я дал ей удочку. Она умело одного сазанчика вытащила, второго, приличных, под полтора килограмма каждый.

– Да ты настоящая рыбачка. Что же сама удочки не брала? – похвалил я Майю.

– Да всё стеснялась. Вы же говорите, что женщина на рыбалке – всё равно что на корабле – к неудаче. А тут смотри, сколько рыбы натаскали.

Солнышко шло уже к закату, запищали комары. Мы смотали удочки, пошли к ребятам. Брат и Петрусь тоже уже смотались. Стали решать, будем ли оставаться на ночь или уедем. Решили остаться. Втроём глянули на Майю. Она сказала, что с удовольствием тоже останется.

– Тогда тебе место в машине, а мы в палатке будем, – определились мы окончательно.

Стали готовиться к ужину. Зажгли спиральки, разогнали комаров. Сели ужинать. Погода стояла прекрасная, тихая, спокойная. Беседовали о разном. Потом ребята, видимо, почувствовали, что нам хотелось с Майей остаться наедине, и пошли ставить палатку. Майя предложила пройтись вдоль берега. Слышно было, как кругом всё засыпает, прекращают пение лягушки и птицы. Мы погуляли, после чего вернулись к столу. Спать нам не хотелось, поэтому мы снова сели за стол и продолжили разговор.

Майя сидела напротив меня. Я смотрел на неё и вдруг вспомнил похожую картину, только тогда она стояла в лучах заходящего солнца, так же просвечивающих сквозь её белокурые волосы. Но тогда ей было двадцать…

…Она зашла с парнями ко мне на работу, я тогда работал на радиоузле дежурным. Это было в день её рождения. Ребята кое-что купили по пути, в руках у них были авоськи. Так тогда назывались сетки с ручками, мы такими сейчас уже не пользуемся. Сейчас – пакеты, сумки, а тогда была авоська. Авоська так называлась потому, что говорили: «Авось, что-нибудь купим». Поэтому её всегда в карманах носили.

У ребят в авоськах лежало несколько бутылок вина. В то время продавалось два типа вина: портвейн (было несколько марок: «Три семерки», «Тридцать три» и ещё какие-то номера) и вермут (иногда его называли «Вертит-мутит»). У меня сидел мужчина, который принёс в ремонт приёмник. Этот мужчина на вид был из «мест не столь отдалённых». Он сидел и ждал, пока я намотаю силовой трансформатор. Ребята начали балагурить, что вот пролетариат сидит, работает, а они… Они студенты были, постарше, но мы дружили.

Меня все знали в посёлке, поскольку я заправлял танцами. Вернее, организовал танцы на пруду: сделал усилитель, всё необходимое, и почти через день, когда я не работал, устраивались танцы. Всё проходило под моим руководством, поэтому меня знала абсолютно вся молодёжь, и я был со всеми в хороших отношениях. Даже при каких-то конфликтах моё слово было всегда услышано, тем более что мы с братом выглядели почти как близнецы: хотя я на два года младше, но рос покрепче, и мы были очень похожи. А два брата – это уже сила.

Помню, какие-то конфликты возникали из-за Майи. Некоторые чужаки, будь то приезжие из других станиц или ещё откуда-то, или студенты, которые оказывались здесь на каникулах или в гостях, увидев такую красавицу, пытались завладеть её вниманием. Все понимали, что там, где красивая девушка, часто возникают конфликты. Но как-то эти конфликты почти никогда не перерастали в драки, потому что на этой площадке я был хозяином. Я видел, где начинается заварушка, подходил, и, обычно, конфликт устранялся.

А тут они зашли ко мне, балагурили, а Майя стояла в дверном проёме, не проходила и не садилась. Конечно, я смотрел на неё, делая вид, что занят работой. Мне тогда девятнадцать лет было, я видел красивую девушку… Она стояла, поглядывая на меня, иногда улыбалась на шутки сопровождавших её ребят, иногда смотрела на человека, который сидел в углу и молча наблюдал за нами. Потом ребята достали вино, и, дескать, раз ты такой-сякой, нехороший, имея в виду меня, то давай здесь и отметим день рождения Майи:

– Ведь ей двадцать лет. Представляешь, что такое двадцать лет?

Балагурили-балагурили, но я сказал, что не могу «принимать», поскольку у меня слишком ответственная работа: трансляция на весь посёлок последних известий, концертов, которые передают по радио.

– Если не будешь, мы твою долю отдадим человеку, который, если согласен, поддержит нашу компанию, – решили ребята.

Тот промолчал. Я достал стаканы, поставил. Стаканы были не хрустальные, а обычные гранёные, надёжные. Они налили полный стакан, подвинули незнакомцу, себе налили. Кто-то произнёс тосты: «За самую красивую девушку», «За молодость и красоту» и прочее. Майя стояла, опершись на косяк двери, улыбалась, лучи заходящего солнца освещали её красивое лицо, её улыбку.

Я посмотрел на этого мужчину, на его лице и голове отчётливо выделялись глубокие шрамы. Он стал пить вино. Как-то по-особому пил, не отрываясь, маленькими глоточками. Я подумал: сколько же он будет пить? Он медленно выпил, поставил стакан, отодвинув его от себя, и тыльной стороной ладони вытер губы. Ребята-балагуры заметили, что он выпил, налили ему ещё полный стакан. А сами продолжали болтать, рассказывали, что будет сегодня на празднике у Майи, а меня там не будет, я буду сидеть, как клоп, забившись в нору со своими пыльными приёмниками, паяльником да вонью канифоли. Опять налили себе, чокнулись с посетителем. Второй стакан он пил глотками покрупнее, но пил так же не спеша. Выпив, поставил стакан, опять чуть-чуть отодвинул его от себя и тыльной стороной ладони вытер губы. На столе лежали хлеб, колбаса, сыр – он не притронулся ни к чему. Ребята налили ему третий. Теперь он взял стакан двумя руками, но пить не стал. Повисла напряжённая тишина. Я взглянул на Майю: она широко раскрытыми глазами смотрела на этого мужчину, ребята замолчали, я тем более молчал.

– Счастливые вы. Да… Хорошо, что вам не пришлось пережить то, что пришлось пережить нашему поколению, – хриплым голосом произнёс мужчина.

Мы молчали, ожидая, что будет дальше.

– Вот и я вернулся… – продолжал он, помолчав.

Видно было, откуда вернулся. Мы догадывались, что из «мест не столь отдалённых».

– Я сам с хутора. Родился на хуторе, и жил на хуторе, и женился на хуторе, и двое сыновей у меня, близнецы. Сейчас они такие, как вы… – он задумался, глаза опустил. – Ну что, – говорит, – война-то всех молодых коснулась. С первых же дней меня призвали…

…Воевал я. Не знаю как. Наверное, плохо, раз в плен попал. Потому что нечем было воевать. Через многое я в плену прошёл. Последний – остров Сицилия. Знаете, где такой остров? Освобождали нас американцы. Ну, мы себя немножко раньше освободили, а тут и они подошли. Хорошие ребята эти американцы. Накормили нас сытно, баньку нам устроили, как мы просили, русскую, правда, без берёзового веничка. Кормили хорошо, выдали нам форму, причём нашу, советскую. Мы все сказали, кто в каком звании. Пытались они разузнать номера воинских частей, но этого мы не говорили. Называли фамилию, имя-отчество, год рождения, когда и где попали в плен.

Потом нам предложили: остаться с ними, поехать в Америку, в Канаду или вернуться в Россию. Естественно, кто же не хочет домой вернуться? Погрузили нас на корабль. По Средиземному морю плыли, потом на машинах ехали сюда через Ирак, Иран и в Иране на Каспийском море уже погрузились на наш корабль. Мы радостные, довольные. Капитан сказал, что плывем в Баку.

И вот мы уже почти дома. Естественно, начистились до блеска. Ещё чуток – и увидим родных, семью. Я детей увижу своих. Но, когда корабль причалил к пирсу, заметили, что на пирсе из встречающих никого нет, а есть оцепление из краснопогонников – так солдат НКВД называли. Спустили трап, и на борт поднялись два капитана НКВД. Они о чём-то переговорили с капитаном корабля, тот передал им документы. Они взяли бумаги, стали изучать.

Среди нас был один полковник. Мы выстроились на палубе, стояли по стойке «смирно», полковник нами командовал. А они с ним не разговаривали, не обращали на него никакого внимания. Он пытался им рапортовать, что так-то и так, но его не слушали.

Офицеры закончили разговор с капитаном, пошли к нему в каюту. Мы стояли и наблюдали за всем. Потом они вышли, встали перед строем. Полковник снова начал рапортовать, что вот, мол, бывшие советские воины, попавшие в плен и освобождённые американской армией, но не успел закончить. Эти два капитана подошли к нему, один сорвал ему правый, а другой левый погон:

– Предатель! – и приказали всем по одному сходить по трапу.

Мы, конечно, такого оборота не ожидали. Полковник с сорванными погонами пошёл первым, за ним пошли офицеры. Внизу у трапа ещё стояли краснопогонники, которые с нас срывали погоны. Потом шли всё меньшего звания, вплоть до солдата, и с них тоже срывали погоны. А потом начался ад. Допросы, унижения, избиения: кому за сколько продался, на какую разведку работаешь, сколько тебе американцы дали… Что тут говорить? Потом Колыма, и всё…

…Я поднял глаза и посмотрел на него. Мужчина сидел, хриплым голосом продолжал рассказывать, и вдруг у него из глаз полились слёзы. Мы все опешили, переглянулись. Я посмотрел на Майю. Она плакала. А этот мужчина смотрел на нас невидящим взглядом. Я слышал выражение «слёзы ручьём», и вот тогда передо мной была именно эта картина. Он их не вытирал, они лились мимо носа, скатывались с губ, падали на подбородок, потом на грудь, на рубашку. Рубашка стала тёмной от слёз, а он сидел, сжав двумя руками стакан, облокотившись на стол.

– То, что там Колыма и плен, и наши лагеря – это можно пережить, – он замолчал, а слёзы продолжали течь из его глаз.

Мы тоже молча смотрели на него. Он вздохнул, опять невидящими глазами посмотрел на стакан, поставил его на стол, но не выпускал из рук.

– Самое страшное ожидало дома. Я приехал домой. Два сына, близнецы, такие, как вы. Я им: «Здравствуйте, дети!», а в ответ: «Какой ты нам отец? Ты враг народа и предатель! Ты лучше расскажи, как фашистам руки подымал».

Мы смотрели на него, а у него всё текли слёзы. Уже рубаха до пояса тёмная от слёз.

– Да, подымал руки! Подымал, когда бежал из плена, а меня травили собаками! Подымал их, чтобы лицо прикрыть! Тогда вот только и подымал руки, когда меня собаки грызли, рвали моё тело!

Я посмотрел и представил, как терзают, рвут собаки этого человека. Я видел, что у него надорвано ухо, видел следы от собачьих клыков. И тут я обратил внимание на его руки: они все были в шрамах. Эти сильные руки держали стакан с вином, к которому он не притрагивался. Ребята мои молчали. Майя не моргая смотрела на мужчину.

– Я предатель, я фашистам продался! – а слёзы всё лились из его глаз. – Нет, я не продавался! Не изменял никому! Не знаю, за что они меня выгнали из дома. Сказали, что не хотят быть детьми врага народа и предателя. А я никого не предал!

Потом, как бы очнувшись, он вытер глаза ладонью одной руки, второй рукой поставил стакан.

– Извините, я покурю, – и вышел на улицу.

Мы молчали, глядя друг на друга. Я представил себе, какой ад прошёл этот человек: дети, родные дети не побоялись выгнать отца из дома. Ребята засобирались, стали убирать всё в авоськи, а Майя всё стояла не шевелясь. Последний луч уходящего солнца осветил её красивое нежное лицо. Я знал, что Майя потеряла отца, что он погиб на войне. Не знаю, вернись её отец из плена, как бы она поступила? Не знаю…

Пока ребята собирались, Майя меня спросила:

– Придёшь ко мне?

Я сказал, что заканчиваю поздно, после полуночи, когда проиграет гимн. Только тогда всё выключаю.

– Всё равно приди, я прошу, – сказала она.

Для меня это было удивительно. Ребята остановились, открыли рты, смотрят на Майю, на меня. Она повторила:

– Лёнь, приходи, пожалуйста, я буду тебя ждать.

Ребята остолбенели: чтобы Майя кого-то пригласила, да ещё ждать будет? Это что-то новенькое. Потом, переступив порог, она повернулась и снова повторила, что будет ждать меня.

Они ушли. Я быстро взял приёмник, который делал, убрал под лавку. Достал другой, который сделал утром, вполне приличный, поставил на стол. Включил, стал проверять. Зашёл этот человек.

– Вот, пожалуйста, готов ваш приёмник.

Он посмотрел на меня, понял, что это не его приёмник, хотя они были все похожи – все немножко потертые, все не новые.

– Сколько я должен?

У меня вырвалась фраза, до сих пор её помню…

– Ничего не должны. Вы сполна уже за всё расплатились и на много лет вперёд.

В его лице что-то изменилось. Он взглянул на меня по-новому и сказал:

– Спасибо, сынок.

Взял приёмник, пошёл к выходу.

– Вы не спешите. Они поймут, что сделали глупость! – сказал я ему в спину.

Он обернулся. Посмотрел на меня грустными глазами.

– Спасибо тебе, сынок! – сказал он вновь и вышел, закрыв за собой дверь.

Я остался один. Под впечатлением от увиденного: от его слёз, переживаний, пережитого им горя – я не пошёл на день рождения к Майе. Во-первых, был уже первый час ночи, и мне казалось неприличным приходить в такое время в гости. Во-вторых, её всегда окружали ребята постарше, как я тогда считал, поумнее меня, поскольку они были уже студенты старших курсов. Некоторые уже на диплом выходили, хотя она никому и никогда не давала никаких надежд. Так что её приглашение я воспринял просто как долг вежливости человека, который случайно встретил меня в день своего рождения.

Через несколько дней я уехал в Ленинград, поступил в институт. И Майя, самая красивая девушка, так и забылась…

…И вот сейчас, сидя у пруда, она мне напомнила тот случай на радиоузле.

– Почему ты не пришёл ко мне тогда на день рождения? – спросила она.

– Тому были две причины: первая – уже было поздно, когда я закончил работу. Вторая – на меня тяжёлое впечатление произвел тот человек, и у меня не было настроения веселиться.

– А я тебя не для веселья приглашала. Мне хотелось просто с тобой побыть, поговорить, – сказала Майя. – Я ждала тебя, долго ждала. А ты ни в тот день, ни на следующий так и не зашёл. Уехал. А я надеялась, что хоть зайдёшь проститься, – с грустью проговорила она.

Меня очень удивили её слова. Я и предположить не мог, что в тот вечер она действительно хотела побыть со мной.

Мы ещё сидели с ней, солнце уже давно зашло, пора бы и отдохнуть. Я спросил Майю, не хочет ли она спать.

– Нет, не хочется, – ответила она.

В это время подошли ребята, Петрусь и брат.

– Долго ещё будете сидеть?

– Да посидим ещё.

Петрусь подсел к нам, и мы стали вспоминать школьные годы. Потом подошёл брат, принёс чайник, поставил кружки, стал разливать. Понятие «чай», по-моему, вбирает в себя множество разных сортов: будь то чай индийский, грузинский, краснодарский или любой другой. Но чай, который готовит мой брат, – такой умеет делать только он. Я взял в руки кружку – оттуда пахнуло просто головокружительным ароматом! Сделал маленький глоток. Почувствовал запах чабреца, душицы, мяты, мелиссы, зверобоя… Да ещё, наверное, тысячи трав! Сладость шиповника, терпкость калины – всё было в этом чае! Такой чай приятно пить мелкими глотками, подолгу задерживать во рту, наслаждаясь вкусом и ароматом. Я взглянул на Майю, на Петруся, они так же, как и я, держали кружки двумя руками, вдыхая аромат этого напитка. Все молчали. Потом начали обсуждать, кто что чувствует, когда пьёт чай, заваренный братом. Один только брат сидел и в усы ухмылялся, что всё равно нам никогда не узнать, как это у него получается заваривать такой вкусный чай. Беседа наша продолжалась, а я сидел и думал: а может, и в самом деле она ждала меня, эта первая красавица…

Брат пошёл к машине, достал какой-то фонарь, не электрический, чем-то напоминающий «летучую мышь». Помню, после войны были такие фонари керосиновые с фитилями. Почему называли «летучая мышь», не знаю. Они со стеклом были, с защитной проволочной сеткой, их можно было вешать за крючок. Такой фонарь использовали и дома, и в школе, когда ходили во вторую смену. В те времена в школьных классах под потолком висела одна лампочка, не больше сорока ватт, а с тем напряжением, которое было, она едва светилась, поэтому ещё были такие керосиновые лампы. «Летучих мышей» меньше было, больше использовали семилинейные и десятилинейные. Почему «линейные»? Тоже до сих пор не знаю. А тут брат поставил лампу наподобие «летучей мыши», только внутри был не фитиль, а какая-то свеча. Как я понял, самодельная. Светила она довольно мощно, стол освещала хорошо. Брат поинтересовался, не хотим ли мы чего-нибудь закусить-перекусить? Все отказались.

Я смотрел на лицо Майи в свете фонаря и удивлялся. Она сказала, что старше меня. Я же на её лице не замечал морщин, оно было такое же красивое, как и в юности. Начал было говорить:

– Майя, ты сказала, что ты старше меня. А я вот смотрю…

Она засмеялась, перебила меня:

– Наконец-то дождалась от тебя комплимента.

– Ладно, договаривать не буду, ты поняла, о чём я хотел сказать.

– Да, поняла. А секрет здесь прост. Могу рассказать, если интересно, – заинтриговала она нас.

– Расскажи, расскажи, а то мы на тебя смотрим: красивая и красивая, как будто время на тебя не действует после тридцати лет. Так и будешь лет до ста, ста пятидесяти.

Майя снова засмеялась.

– Вот, комплименты начали говорить, а то три казака, и ни одного комплимента за весь вечер не услышала. А что, и расскажу…

…В институт я поступила сразу, без трудностей. Помните, я же хорошо училась, хотя первой и не была. А в институте серьёзно стала заниматься, поскольку кроме стипендии никаких доходов у меня не было. Поэтому почти все лекции посещала, естественно, и лабораторные, и курсовые работы делала сама, да ещё и другим помогала.

Но на первом же экзамене по математике схватила двойку. Не то чтобы двойку, а просто преподаватель сказал, что я дура, что ничего не понимаю, и выставил меня из аудитории. Мне было очень обидно, я ведь на все лекции ходила, а он… Сказала бы я вам, что я о нём тогда думала, да уж не буду при вас говорить. Он велел прийти мне позже. Через несколько дней экзамен сдавала другая группа, я пришла сдавать вместе с ней. Он мне тогда сказал:

– Зайдёшь последней, нечего лезть вперёд.

Я зашла самой последней, взяла билет, села готовиться. В аудитории мы остались вдвоём. Решила задачу, стала ему показывать – он даже не смотрит. Стала отвечать на билет, а он сидел и самым наглым образом разглядывал меня, особенно пялился на грудь. Пытался своими кривыми ногами коснуться моих колен. Я отодвигалась. Не давая ответить на первый вопрос, он сказал:

– Дура ты, чего приперлась сюда, в институт? Тебе надо в своём колхозе коров пасти да свиней, а ты лезешь в институт. Ни черта ты не знаешь!

Я опешила от такого обращения.

– Не сдать тебе никогда математику, потому что ты дура! И все блондинки дуры набитые!

Я встала в растерянности. Он посмотрел на меня, как бы раздевая с головы до пят:

– А впрочем, так. Если хочешь сдать и стипендию получить – вот тебе адрес. – Он написал на бумажке. – В девять часов придёшь, позвони два раза. Запомни! Два звонка! На первый звонок у меня мама выходит, так что ты её не тревожь. Сразу два звонка. А там посмотрим, как будешь вести себя.

Я от такой наглости опешила, у меня брызнули слёзы из глаз, схватила зачётку, выскочила, уткнулась в первый попавшийся угол и зарыдала чуть ли не в полный голос – так меня всю трясло. Вдруг почувствовала на плече чью-то руку. Я думала, что это он. Когда оглянулась, передо мной стоял мужчина. Я знала его. Это был заведующий спортивной кафедрой.

– Тебя кто обидел? – спросил он.

Я не могла ответить, поскольку рыдала. Спазмы перехватили дыхание – я и слова не могла вымолвить. Он положил руку мне на голову, и я почувствовала от этой руки тепло, как в детстве от руки Элкиного отца. Дрожь стала утихать, я понемногу успокоилась.

– Пойдём со мной, – предложил он.

Мы прошли на кафедру, он подал мне стакан воды:

– Выпей.

Но у меня ещё руки дрожали, дрожали губы, поэтому зубы начали стучать прямо о стеклянный стакан. Он опять положил свою сильную руку мне на голову, и от тепла, которое я чувствовала, я стала успокаиваться. Так он держал свою руку, пока я пила воду. Я почувствовала, что дрожь ушла, спазмы отпустили. Он предложил мне сесть и спросил, что случилось. Я снова начала рыдать, а он снова положил руку мне на голову, дал ещё водички:

– Успокойся.

И я ему всё рассказала, что произошло на экзамене. Он посмотрел на меня внимательными добрыми глазами.

– Да, такую красоту, как твоя, надо спасать. У тебя нет мужчины, который бы тебя защитил? – взглянул он на меня. – Понятно. Дай мне слово, что никому не расскажешь о том, чему я тебя сейчас научу, и не покажешь. Исключением может быть только твоя дочь. Дашь мне такое слово?

Я посмотрела в его добрые внимательные глаза.

– А что это будет?

– Это будет то, благодаря чему тебя никто не посмеет обидеть, – ответил он.

Я, конечно, сразу сказала «да».

Он порылся в столе.

– Для начала вот тебе книжечка.

Это была даже не книжка, а самиздат – сшитые листы, отпечатанные на машинке, рисунки сделаны ручкой. Он протянул мне книжку.

– Упражнения, которые здесь нарисованы и описаны, ты должна делать два раза в день. С завтрашнего дня у вас каникулы, вот утром с семи часов и вечером не позже десяти выполняй эти упражнения. В одиннадцать часов завтра придёшь сюда, в спортзал, и мы с тобой ещё раз поговорим. Согласна?

Я была на всё согласна. Сказала ему, что без стипендии не смогу учиться, а сессия уже прошла. Сегодня последний день, так что стипендии мне не видать.

– Ничего, не беспокойся, будет тебе стипендия. А сейчас иди домой, отдыхай.

Я жила тогда в общежитии. Когда пришла, начала сразу изучать, что он мне дал. Это были какие-то физические упражнения, довольно простые. Я тут же в комнате стала их выполнять. Девчонки-соседки (мы втроём жили в комнате) посмотрели на меня как на чокнутую:

– Чем это ты занимаешься?

Завтра они должны были уехать к себе в «колхозы», как выразился этот тип, который меня завалил.

Утром я пришла в спортзал института. Преподаватель был один. Он ещё раз спросил, обещаю ли я, что никому не расскажу, кто и чему меня обучил, сказал, что единственным исключением может быть моя дочь. Я подтвердила данное мной обещание. И он начал со мной заниматься.

– Будешь сейчас выполнять упражнения, которые я тебе покажу.

Он начал мне показывать упражнения. Одно и то же упражнение заставлял выполнять по нескольку раз. И объяснял, и показывал, как правильно. Мне казалось, что я абсолютно точно копирую его движения, но он всё равно был недоволен мной, но недовольство своё не выказывал, а добивался от меня, чтобы упражнение было выполнено именно так, как он настаивает. Ногу надо поставить так, а не иначе, и носок должен быть развернут правильно – на определённое количество градусов. Я всё выполняла, старалась изо всех сил. Каждый день утром и вечером делала те упражнения. В одиннадцать часов приходила и занималась с ним. Иногда по три, а то и по четыре часа. Приходила домой, отдыхала, потом опять занималась.

Спустя две недели он мне сказал:

– Да, ты теперь можешь за себя постоять. Более трудолюбивой и способной ученицы у меня не было.

Не буду вам сейчас рассказывать, что за приёмы я освоила, поскольку я дала обещание.

Начались занятия в институте. Я пришла на кафедру математики и попросила принять у меня экзамен. Этот… Не хочу оскорблять мужское и человеческое достоинство, поскольку вы тоже мужчины. Короче, было так:

– Что, созрела?

– Да.

– Завтра. Сегодня я занят, а завтра в девять часов по тому адресу придёшь. Ты его не забыла?

– Не забыла. Бумажка у меня.

– В девять часов завтра и придёшь. Помни! Два звонка, а не один.

– Хорошо.

– Возьми в деканате разрешение на экзамен.

Я пришла, как он сказал, ровно в девять. Позвонила дважды… Он был в халате, самодовольный, кривоногий, противный, лысый, даже ниже меня ростом. Провёл в комнату.

– Так что? Тебе стипендия нужна?

– Да, нужна. У меня родителей нет, некому помочь. Бабушка одна на пенсии.

– Ну что же? – он обошёл вокруг меня, посмотрел, как на товар. – Значит, нужна стипендия?

– Да, нужна.

– А для этого надо сдать экзамен?

– Да. Надо сдать.

– Посмотрим. Как поработаешь, так и получишь. Вот кровать, раздевайся.

Я смотрела на него, не трогаясь с места.

– Чего смотришь, раздевайся! Будешь экзамен сдавать.

– Я стесняюсь… Отвернитесь.

– Подумаешь, стесняется она! Небось, коров и свиней в своём колхозе не стесняешься, ходишь голышом, а здесь застеснялась! Чего это застеснялась, потом будешь стесняться!

– Отвернитесь, пожалуйста.

Он отвернулся. С самодовольным видом развязал пояс халата. Стоя ко мне спиной, снял халат. Я смотрю, а он совершенно голый. И даже со спины вижу, как он доволен собой. Вижу, у него на спине волос растет. Думаю: «Ах ты, сморчок!»

Он повернулся, увидел, что я и не думаю раздеваться.

– Ты что, свинарка?!

Но не успел он договорить, как повалился на пол, схватившись за своё мужское достоинство. Извините, ребята, что я так…

– Ах ты… Да я тебя, сука! – закричал он, но снова не успел договорить – получил ещё порцию.

Когда отдышался, опять хотел что-то сказать, но тут я руку его левую взяла, слегка развернула, а у него глаза на лоб полезли. Орать он боялся из-за своей матушки, чтобы не разбудить. Держа его за руку, я достала зачётку и направление из деканата.

– А теперь вот здесь, гнида паршивая, поставь мне пятёрочку, иначе от третьего удара станешь евнухом, и никакая тебе потом девочка не поможет восстановиться.

– Да я тебя… – никак он не хотел успокаиваться. Пришлось ему маленький болевой шок устроить.

Когда он из этого шока вышел, то на меня уже смотрел с опаской. Я подала ему ручку, но продолжала держать за кисть левой руки. Он мне поставил в зачётке «отлично», расписался. На листике-направлении также поставил «отлично» и расписался. Я спрятала зачётку в карман.

– А это тебе подарок ото всех, гнида, кого использовал!

С этими словами я залепила ему в глаз. Как говорил мой учитель, от этого долго будет на роже синяк. Я повернулась и ушла. На лекции потом эта гнида не явилась. Две недели нам читал другой преподаватель. Когда вышел этот, я села в первый ряд. Сидела и ухмылялась ему в морду, в рожу смеялась, лекцию не писала. Он выдержал мою ухмылку ровно десять минут, затем сказал, что лекция отменяется, и смотался. Больше он в нашем институте не преподавал.

Меня ещё некоторые пытались таким образом затащить в постель. Один, правда, симпатичный был преподаватель. Это когда уже спецпредметы пошли. Он попытался, но я уже опытная была, сказала ему, что если не хочет евнухом стать и с разбитой рожей ходить, то пусть и не пытается. Причём это было сказано так, что ещё несколько студенток слышали. Очевидно, это его унизило и оскорбило.

Я, естественно, продолжала делать упражнения, иногда приходила в спортзал. Преподаватель мне ещё несколько приёмов показал, я их отрабатывала добросовестно.

А однажды, когда я поздней осенью возвращалась домой, мне нужно было пройти через тёмный двор. То ли от этих занятий, то ли от постоянного напряжённого состояния я почувствовала, что меня там подстерегает опасность. Причём я же ничего не видела, но чувствовала всем телом. Из двора выходили какие-то двое. За ними шли ещё кто-то в паре. Я сразу представила, что вот один сейчас отстанет, второй поставит мне ногу, и вместе они меня куда-нибудь утащат. Я испугалась, но пошла. Всё действительно так и произошло. Но в тот момент, когда один из них подставил мне ногу – того я сразу ударила в пах, а тот, который должен был меня толкнуть, в другое место получил. Оба свалились. Я повернулась к тем двум, которые должны были меня подхватить и тащить. Они опешили, что их два дружка свалились. И вдруг среди этих вижу того преподавателя, которого раньше предупредила. Я ему так и говорю:

– Я же вас предупреждала.

И наношу хороший удар от всей души! И его товарищу заодно. Они с воем свалились. А я спокойно пошла домой.

Через день я его встретила, поинтересовалась, как себя чувствует, а он ответил:

– Ты, сучка, поплатишься за это!

И в самом деле, чуть не поплатилась. Я вела себя осторожно, но осенью темнеет очень рано… Всё равно приходится идти домой через плохо освещённые дворы. Поджидали меня опять двое, но теперь уже с ножом. Не сам преподаватель, а, очевидно, кого-то нанял. Но у меня уже было много отработанных приёмов, так что хоть я и испугалась, но и из этой ситуации вышла нормально…

– Вот такие случаи были. А почему, как вы говорите, я себя так сохранила? Не знаю, мне кажется, это из-за упражнений, которые я делала по самиздатовской книжке. Они сохраняют здоровье, закаляют тело, хотя сами по себе очень простые. Они рассчитаны на работу мышц, дыхания, внутренних органов. Каждое утро, после того как сделаю упражнения, чувствую себя словно очищенной от шлаков и прочего. И даже от скверных мыслей. Быть может, такой образ жизни и поспособствовал тому, что я, по вашим словам, «законсервировалась»…

Я слушал её и думал: «Редкий у неё образ жизни, как у йогов…».

– Ты йогой занималась? – спросил я.

– Не знаю, можно ли назвать мои утренние и вечерние упражнения йогой… Но то, что он меня обучил боевому искусству – это точно. С несколькими теми приёмами, которыми я свободно владею, сейчас каратисты выступают. Но некоторые приёмы, которым он меня обучил, я ни разу не встречала нигде. Если бы мне пришлось выступать против каратиста, то я бы, наверное, их чемпиона уложила. Но у нас был уговор: не применять и не показывать – только в целях самообороны.

– А почему ты замуж не вышла?

– Я любила одного человека, – посмотрела она на меня. – Я же говорила, что девочкой была влюблена в Элкиного отца, так это и осталось на всю жизнь. Но он уехал, когда мне ещё восемнадцати не было. А потом просто не знала, не могла представить кого-то рядом с собой.

Майя вздохнула.

– Подожди, Петрусь, ты же говорил, что она выходила замуж? За Кретова, что ли?

Тут она громко рассмеялась. Интересно было слышать раскаты её смеха над прудом. У неё был очень необычный смех.

– Я?! За Кретова? Замуж?! Ну вы даёте, ребята! – она перестала смеяться. – Да, я помню, мне тоже говорили, будто я собираюсь за него замуж. Нет, такого и быть не могло!

Брат принёс ещё чаю, разлил, мы ещё выпили.

Говорили о погоде, о планах на завтра, кто на какое место встанет ловить. И Майе выделим место, чтобы на равных с нами ловила. Подошло время ко сну, и Майя ушла в машину, а мы пошли в палатку.

Утром брат стал будить нас с Петрусем.

– Хватит дрыхнуть! Всю зорьку проспите! Рыбаки, тоже мне. Приехали на рыбалку спать!

Так не хотелось нам тогда вставать! Обычно я просыпаюсь в шесть часов, а сейчас ещё нет пяти, но какой чистый свежий воздух! Но надо подниматься, всё-таки приехали на рыбалку.

Мы с Петрусем встали. В прудах мы не умывались, так как они сплошь заросли, дно илистое, поэтому мы обычно берём с собой пятилитровые пластмассовые канистры с водой. Таким образом мы умывались, чистили зубы. Отошли от нашего табора в сторонку, Петрусь полил мне, я ему, умылись и пошли к столу. Брат уже вскипятил чайник, разложил продукты, поставил кружки.

– Надо будить Майю, а…

Дальше не проговорил ни слова. Мы взглянули на него, а он застыл с открытым ртом и смотрит куда-то в одну точку. Мы проследили за его взглядом… Вот это картина! Очевидно, у нас было такое же глупое выражение лиц, как у брата. Мы увидели, что в лучах восходящего солнца стоит Майя. Но как стоит? Она застыла на одной ноге, стоя к нам спиной. Вторая нога поднята вертикально вверх, руки тоже подняты. Как она стоит так? Я вспомнил, что, когда работал в Индии, однажды был в Джайпуре. Ради интереса посещал все храмы и около одного храма видел йога. То ли он тренировался, то ли ещё что делал, но стоял точно в такой же позе, причём довольно долго. Я подошёл поближе (он меня не видел) и размышлял: «Как так можно стоять? На одной ноге, вторая нога и руки поднята вверх, и так стоит, не шелохнётся. Наверное, всё-таки какие-то колебания у него есть?» И я встал так, чтобы между йогом и деревом был небольшой просвет. Думал, что замечу движения, но он сохранял полную неподвижность. И вот сейчас точно так же стояла Майя, выполняя такое же упражнение, и тоже без каких-либо колебаний.

Опомнившись (вроде как неприлично смотреть так открыто), мы стали своими делами заниматься.

– Давайте позавтракаем, а Майя потом, – предложил брат.

– Да как-то неудобно. Давайте сейчас закидные поставим, может, она к тому времени закончит свои упражнения… – ответил Петрусь.

Предложение было принято, мы разбрелись по своим местам ставить макушанки. Не знаю, как они, а я искоса поглядывал на Майю. Очевидно, это и были те упражнения, которые ей завкафедрой дал. Я в каждом упражнении замечал какие-то элементы, которые выполнял тот йог в Индии. Я много в Индии видел йогов. Они приезжали к нам на ГЭС, давали выступления, иногда с шарлатанскими трюками, а иногда с такими вот упражнениями. И некоторые из тех упражнений я видел теперь в исполнении Майи.

Поставили мы закидные, пришли к столу, и я сел так, чтобы хоть искоса её видеть. Петрусь понял мою уловку, сел точно так же, поэтому брату пришлось сесть спиной и лишиться возможности подсматривать. Мы разлили чай, потихонечку отхлёбывали, ожидая, пока она закончит свои процедуры. Когда она закончила, то подошла к нам и попросила:

– Лёнь, полей мне.

Я взял канистру, и мы отошли в сторонку. Я полил ей на руки, она умылась, помыла шею, потом попросила полить на спину. Я полил, подал полотенце. Она вытерлась.

– Ребята, вы меня извините, я сейчас, одну минутку.

Взяла свой рюкзачок, забежала за машину, а мы снова уселись за стол допивать чай. Когда она пришла, мы начали завтракать. Тут Петрусь предложил устроить соревнование.

– Давайте. А какое?

– А по двум номинациям. Первая – кто самую большую поймает, вторая – за количество пойманных. Кто больше всех.

Предложение было принято, мы принялись за дело. Я пошёл на вчерашнее место, Майя осталась здесь, недалеко, а брат с Петрусем пошли подальше. Я закинул удочки и всё не мог забыть утренние упражнения Майи: вот же он – секрет её красоты!

Помню, в Индии читал какую-то книжечку английского офицера-колонизатора. Колония располагалась на севере Индии. Там жила народность, о которой ходили слухи, будто те люди живут по двести– триста лет. И вот этот офицер пытался выяснить, в чём причина их долголетия. Но те почти ни с кем не контактировали. Он приложил колоссальные усилия, демобилизовался, в конце концов, его усилия увенчались успехом. Он установил с ними контакт, долгое время прожил среди них, а после организовал школу. Один из его учеников этой школы так описал открытое заведение. Об открытии школы йоги он узнал из объявления. Руководил этой школой мужчина лет сорока. Упражнения были простые (Майя тоже говорила, что завкафедрой дал ей довольно простые упражнения). Какое-то время они занимались, выполняя эти упражнения (в книге не сказано, сколько времени они занимались), а потом как-то раз учитель спросил:

– Как вы думаете, сколько мне лет?

– Сорок, сорок один, сорок два, сорок пять, – начали все гадать.

Он улыбнулся:

– Позавчера мне исполнилось восемьдесят пять.

Все, конечно, широко раскрыли глаза, смотрят на него, а он показывает документ, подтверждающий названный возраст. Никто не верил. И тогда он сказал:

– Если кто-то из вас хочет остаться на долгие годы таким же молодым, юным, каким он является сейчас, то тому нужно будет соблюдать ещё одно условие, помимо того, что скоро упражнения станут посложнее. Надо отказаться кое от чего, но только добровольно, и держать слово.

Ученики не поняли, от чего нужно отказаться, а он тем временем продолжал:

– Надо отказаться от половой жизни. Конечно, такое решение сразу не принимается. Даю вам две недели. Через две недели, кто будет согласен продолжать занятия, приходите, – и всех распустил.

Тот ученик, который написал эту книгу, не согласился на такие условия. Но вот двадцать процентов учащихся, по его словам, дали согласие. Сколько они прожили – неизвестно.

И вот сейчас сижу, смотрю на поплавки и думаю: так, может, в самом деле, заведующий кафедрой, о котором рассказывала Майя, который к тому же научил её боевым искусствам, обучил её ещё и йоге? И теперь она, будучи на год старше меня, сохранила красоту тридцатилетней женщины. А ведь, кстати, она не была замужем. Я ещё раз припомнил условие, при котором должно было проходить дальнейшее обучение йогой.

Сидел я с такими мыслями, не выспавшийся, позёвывал, изредка ловил то коробочка, то карасика, то небольшого сазанчика. Соревнование наше как-то забылось, да и лень было, потому что вчера наловили столько рыбы, что не только нам, но и соседям раздать хватит.

Вдруг Петрусь кричит:

– Сюда! Подсак, подсак!

Все пошли к Петрусю. Видим, что на крючке у него действительно дёргается что-то приличное. Брат начал советовать:

– Осторожно, осторожно! Не давай ему слабины, не давай слабины! А то он сейчас захватит своим плавником!

У карповых (у самого карпа, у сазана, у карася и у зеркального карпа) на верхнем плавнике есть что-то вроде пилы. И частенько бывает, что карп захватывает леску своим верхним плавником и просто-напросто перерезает её, как пилой. Ещё карпу, сазану нельзя давать слабины. У него губа нежная; если дашь слабины, то он делает рывок и либо обрывает губу, либо рвёт поводок. Поэтому всё время надо держать леску внатяг. Петрусь – опытный рыбак, он это знает, поэтому аккуратно держит удилище согнутым, амортизирует хорошо, катушку всё время держит в напряжении. Долго он с ним возился, но и было за что. Все понимали, что у Петруся на крючке что-то очень приличное. Пока Петрусь его вымотал, прошло минут десять, а то и больше, потому что клюнуло далеко от берега.

Петрусь начал его подтаскивать к берегу. Чувствуется, что устала рыба бороться. В это время брат зашёл в воду, взял большой подсак, опустил его и стал командовать Петрусю:

– Так! Вот так! Ага, ага, давай его сюда! Так, ещё чуть-чуть!

Когда Петрусь подвел карпа к подсаку, брат резким движением его поднял, и эта громадная рыбина (как потом взвесили – 6,750 кило) оказалась зеркальным карпом. Почему называется зеркальным, не знаю. Может, потому, что сазан и карп полностью покрыты чешуёй. Разница, вероятно, есть, но я не умею различать сазана и карпа. А вот зеркальный карп не весь покрыт чешуёй, а только в районе головы, вдоль спины, у плавника верхнего, по брюху у хвоста, а вот бока без чешуи – просто кожа. Иногда попадается несколько крупных чешуек. Если такого карпа просто жарить, то эта шкура получается жестковатой и не очень вкусной. Зеркальных карпов лучше тушить в сметане.

Как-то раз, когда в 80-е годы я работал в ФРГ, с главным конструктором фирмы мы пошли на сельскохозяйственную ярмарку. Там были живые карпы, и я, конечно, сразу заинтересовался.

– У вас такие есть? – спросил меня тогда главный конструктор.

– Да, конечно, есть. Я ловил.

– Так что, и готовить можешь?

– Да. Могу и готовить.

Где-то через неделю он пригласил меня в гости. Я часто у него бывал дома, потому что в командировке находился один. Он проводил меня на кухню, там была его жена.

– Вот вам рыба (в ведре несколько живых сазанов), – приготовьте по русскому и по немецкому рецепту, – сказал он мне и своей жене.

Я, конечно, не ожидал такого, но раз сам проболтался, то деваться некуда. Стали готовить. Я с двух сазанчиков чешую снял, почистил, поперчил хорошо с двух сторон. Сазанчики были небольшие, граммов по шестьсот. Посолил и острым ножом сделал сверху глубокие надрезы, чтобы перерезать кости. Когда рыбу тушишь, то эти кости размягчаются. Обжарил на кукурузном масле, потом залил сметаной, накрыл крышкой и потушил. Вот такое было блюдо. Параллельно фрау тоже делала. Она готовила и объясняла каждое своё действие. Я ей тоже объяснял, что делал. Она взяла что-то вроде противня с высокими краями, порезала морковку тоненькими кружочками, разложила на противне, картошку почистила, порезала кружочками и положила слой. Репчатый лук мелко порезала и засыпала сверху, а потом двух карпов, таких же, как у меня, граммов по шестьсот, посолила, поперчила, но не вынимала хребет, не надрезала, а просто положила на противень – они как раз туда валетом поместились. Сверху полила кукурузным маслом, потом подумала и добавила немного воды. Я воды не добавлял, так как у меня в сковороде была сметана. Мы всегда тушили в сметане, а здесь она решила добавить водички, причём, я обратил внимание, что, прежде чем добавлять, она немного поколебалась. Потом взяла фольгу, закрыла противень и поставила в духовку. Я-то на огне делал, а она в духовке. Установила температуру 180 градусов, а время – 40 минут. Это я всё запомнил.

Прошло 40 минут, может, чуть меньше. Она собирает на стол обедать. Получилось у нас два рыбных блюда на обед. Конечно, мы хвалили чужие блюда: я говорил, что вернусь домой и буду так же готовить, а она говорила, что теперь будет русским блюдом угощать гостей. Кстати, потом у Гюнтера был день рождения, так она по моему рецепту сделала рыбу, и всем гостям очень понравилось. Вот такие рецепты с карпами. Так что зеркальный карп пригоден для тушения, а для жарки лучше подходят карась, карп и сазан.

Когда Петрусь с братом вытащили карпа, мы все долго его рассматривали. А после уже и рыбачить как-то не хотелось. Мы с Майей пошли глянуть, сколько наловил брат. Там было столько всего наловлено! Мы с Майей вместе и половины не поймали того, сколько было у брата. А в это время позвонила Оля и сказала, что приготовила моё любимое блюдо из нутрии, сварила борщ и ждёт нас всех к обеду. Мы смотали удочки, собрались, стали подводить итоги соревнования. Они оказались таковы: самую большую поймал Петрусь, больше всех наловил брат, а нам с Майей, так сказать, спасибо за участие.

Поехали домой. Дорога была дальняя, часа полтора заняла. Петрусь отказался ехать к нам в гости, попросил завезти его домой. Ему, к тому же, жена звонила, просила приехать. Мы завезли его и зеркального карпа, попытались всучить побольше рыбы, но он отказался. А Майю захватили с собой, к Оле.

После обеда за братом приехал его сын на машине.

– Меня по пути забросьте, – попросила Майя.

Когда стали собираться, Майя подошла ко мне.

– Лёнь, ты ко мне придёшь?

Это было сказано тем же голосом, как тогда, в молодости, когда она приглашала меня к себе на день рождения.

– Да. Когда?

– Приходи сегодня в шесть часов. Погуляем, сходим на пруд. Знаешь, как красиво сейчас на пруду? Помнишь, как ты танцы устраивал? А сегодня там эстрадный оркестр играет в кафе. Там очень интересно. Ты не был?

– Да знаешь, как-то не дошёл ещё.

– Так давай сходим, заходи за мной вечером.

Я к шести часам собрался, сказал Оле, что пойду к Майе. Прихожу, а она уже одета, причёсана. Выглядит, как всегда, замечательно.

– Хочешь что-нибудь выпить?

– Нет, спасибо.

– У меня очень интересный морс есть из арбузного сока. Только я ещё лимонного добавила. Ты такого, наверное, никогда не пробовал. Хочешь, угощу?

– Давай.

Мы прошли на кухню, где у Майи царили чистота и порядок. И вдруг я заметил, что над мойкой висят алюминиевая вилка и ложка. Я посмотрел на них, на Майю, она это сразу заметила.

– Да, те самые, что служили нам с бабушкой посудой после войны. Я их сохранила. И всегда держу на виду.

Я обвел взглядом её кухню: какой посуды здесь только не было! Вспомнил, как она рассказывала о посуде в доме Эллы, как восхищалась увиденным. А здесь! Здесь были и кофейники, и фритюрнички, и самовар стоял, и чайники. Чего только не было, не говоря уже о холодильнике, микроволновках. Микроволновок было две, причём каждая с грилем. Не совсем понятно, зачем две. Также были газовая плита с духовкой, аэрогриль, тостеры. Я обвел всё это взглядом и заметил, что в стеклянных зеркальных шкафах у Майи хрусталь переливался всеми цветами радуги. Она смотрела на меня и улыбалась. Очевидно, тоже вспоминала тот свой рассказ о том, как увидела хрусталь впервые в жизни.

Налила мне сок в высокий красивый стакан, положила кусочек льда. Арбузный сок с добавленным лимонным пришёлся мне по вкусу.

– Хочешь, пойдём погуляем или останешься?

– Пойдём погуляем.

Мы вышли и пошли на пруд, к островку. Она взяла меня под руку. Я взял её ладонь, нежную, мягкую. Я взял ладонь второй рукой. Майя прижалась ко мне, мы остановились. Она положила голову мне на плечо, её пышные волосы коснулись моей щеки. И мне не хотелось идти, хотелось так стоять. Мы постояли так немного, потом посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, медленно пошли дальше.

Пришли на большой пруд, который помним ещё с детства. Он был вырыт бароном, арендовавшим землю у казаков ещё до революции. Этот барон фактически и построил почти весь наш посёлок, почти все наши заводы. На территории посёлка раньше были огромное имение, которое разбомбили во время войны, и дивный парк, который сохранился до наших дней. Теперь этот парк имеет вид очень бледный, но зато островок на пруду очень красивый: на нём расположены несколько кафе, танцплощадка, вокруг танцплощадки поставлены столики, их обслуживают официанты. Мы выбрали средний столик для двоих, хотя за ним могут сидеть и больше людей. Столик в таком случае раздвигается, а официант приносит дополнительные стулья. Для совсем уж больших компаний предусмотрены столики подальше от танцплощадки, чтобы не мешать танцующим.

Как только мы сели, к нам сразу подбежал официант – молодой парень, который, не замечая меня, сразу обратился к моей спутнице.

– Майя Александровна, что желаете?

– Ванечка, ты разве не замечаешь, что я с кавалером?

– Ах, извините! Что желаете? – обратился он теперь уже ко мне.

– Что будем? – спросил я у Майи.

– Мне бы апельсиновый сок и мороженое шоколадное.

Официант стоял ко мне вполоборота, Майя вдруг взяла меня за руку:

– Лёнечка, а что ты будешь? Вино или коньячок?

Я поначалу опешил из-за того, что она меня так при посторонних назвала, но решил ей подыграть.

– Нет, Майечка, мне тоже сока, но только вишнёвого, и мороженого, как тебе.

– Ванечка, сделай нам, пожалуйста, что мы заказали, – сказала Майя официанту.

– Сейчас, Майя Александровна, одну минуту, – и убежал.

Через минуту возвращается с вазой в руках. В вазе стоял букет красных роз.

– Майя Александровна, это вам.

Чуть позже принёс мороженое и соки. На эстраде уже собрался оркестр. Я заметил, что официант подбежал к одному из музыкантов, а через несколько мгновений конферансье объявляет:

– Сегодня наши песни и мелодии будут исполнены в честь нашей уважаемой Майи Александровны. Будут исполняться песни 60-х годов.

Все захлопали, повернулись в сторону Майи, а конферансье тем временем добавляет:

– И в честь её друга, имени которого мы не знаем.

Не знаете, так не знаете. Очевидно, всё это молодёжь.

– Ты что, подготовила это? – спросил я Майю шёпотом.

– Да что ты, это же все мои ученики. Они все у меня учатся. Я ведь учительница.

Заиграло танго, и я вспомнил шестидесятые годы.

– Танго, это старая пластинка.

– Пойдём? – кивнула мне Майя.

– Пойдём.

Мы начали танцевать. Народ, что сидел за столиками, весь поднялся. Все смотрели на нас, но никто не выходил в круг. Мы танцевали, нам было очень хорошо. Я чувствовал её руку на плече, обнял её за талию. Майя была необыкновенно красивой и милой в тот вечер. С такой женщиной приятно находиться рядом. Мы танцевали, не обращая внимания на всех тех, кто стоял рядом и смотрел на нас. Когда закончилась музыка, все вдруг захлопали. Мы поклонились и вернулись к нашему столику. Тем временем какой-то солидный мужчина (я его узнал не сразу) поднялся и подошёл к микрофону.

– Хочу внести некоторую ясность. Здесь вот конферансье объявил, что мы не знаем друга Майи Александровны. Да, вы, молодёжь, может быть, его и не знаете. А хорошо было бы его знать, поскольку когда-то здесь не было ничего: ни этой эстрады, ни танцплощадки, ни кафе. Да и мостик сюда оставлял желать лучшего. А здесь вот, – он показал в сторону, – стоял один столб, к которому с той стороны были протянуты провода. На столбе был фонарь, у которого всё время разбивали лампочку. Так вот нашёлся один энтузиаст, который в то время работал на радиоузле. Он сделал усилитель, нашёл проигрыватель и пластинки. А пластинки… Пластинки в то время на толкучках покупали. Пластинки, как мы их тогда называли, были «на костях», то есть записаны на рентгеновских плёнках, подпольно. И даже то танго, которое сейчас играл оркестр, тоже было записано на такой плёнке. Так этот энтузиаст и его друзья брали монтёрские когти, усилитель, проигрыватель, пластинки и тащили сюда, на пруд. Было темно, но этот энтузиаст в когтях залезал на столб, вкручивал лампочку, прикручивал кабель с розеткой, опускал вниз, они подключали усилитель, подключали здоровый алюминиевый динамик, и начинались танцы. Тогда танцплощадкой был кусочек асфальта, а вокруг стояли просто доски на вкопанных столбиках. Так вот, уважаемые друзья, того первого энтузиаста звали Леонидом, Лёней, но мы звали его Лёхой. Это он только что открыл танцы и сейчас сидит за столиком вместе с нашей Майей Александровной. Привет, Лёха!

Это был Вовка, мой сосед, с которым мы дружили, с которым вместе организовывали эти танцы. Организовывали через день, потому что я ещё и работал. Я поднялся, мы обнялись с ним.

– Ты как? – спросил я его.

– В Армавире работаю, а сейчас приехал сюда на денёк, захожу – а ты здесь.

– Присаживайся к нам.

– Нет, я лучше посмотрю на вас со стороны. Особенно на Майю.

– И будешь вспоминать то время?

– Да.

– Это мы с тобой постарели, а она, посмотри, какая красавица.

Майя смутилась.

– Что вы все сегодня комплиментами меня заваливаете.

– А что, так и есть ведь. Мы же тебя помним. Ты так и осталась красавицей. Да, на вас хорошо смотреть со стороны, отдыхайте. Я там с ребятами своими решаю кое-какие вопросы, – ответил Вовка и ушёл.

К нам стали подходить другие знакомые, большая часть из них были знакомыми Майи. Некоторых я узнавал, некоторых нет. Говорили мне «с приездом» и прочее, с интересом рассматривали нас. Мы посидели ещё немного, а потом Майя предложила прогуляться. Мне эта идея понравилась, и мы пошли вокруг островка.

Вдоль берега росли красивые ивы, их длинные плети касались воды. Вечер был тихий и тёплый. Цикады уже перестали трещать, поэтому стояла полная тишина. И лягушки уже не плакали. Мы обошли весь островок кругом.

– Пойдём домой? – предложила Майя.

– Пойдём, – ответил я.

Мы пошли домой, и Майя вновь взяла меня под руку и прижалась ко мне.

– Чай будешь пить? – спросила Майя, когда мы пришли к ней домой.

– Я выпил бы твоего морса, так понравился…

– Хорошо, а кушать?

– Да ведь накушались…

– Давай чего-нибудь лёгонького. У меня и сырочек есть, и колбаска. Мёд прекрасный есть.

Майя стала собирать на стол, достала печенье. Я пока прошёл в зал и присел на диван. Майя приготовила кофе и бутерброды и пригласила меня на кухню. Я обнял её за плечи, она прижалась ко мне. Было очень приятно сидеть вместе с ней в её уютной квартире.

– Лёнь! А ведь мы с тобой сегодня первый раз танцевали?

– Да, Майечка, в первый раз.

– А почему ты меня никогда не приглашал?

– Как можно было тебя пригласить? Ты всегда была в окружении более старших ребят. Мне просто не пробиться было к тебе.

– А мне так хотелось, чтобы ты пригласил. И в школе тоже. Помнишь, говорила, что была влюблена в Элкиного отца. Я очень была влюблена. Мне казалось, что красивей, умней и добрей человека нет на свете, что была бы такая возможность, я бы вышла за него замуж. Я так и хотела. Когда мне было семнадцать лет, я пришла к нему и рассказала о своих чувствах, но он объяснил, что я ещё слишком юная, чтобы принимать такие решения. Я ждала, когда мне исполнится восемнадцать. Думала, что сразу, прямо на следующий день, приду к нему и скажу, что я его люблю, что согласна стать его женой. Но этого не случилось. Они с Элкой как-то неожиданно уехали. Мы регулярно переписывались с Элкой, а потом вдруг она телеграммой сообщила мне, что её отец погиб. Потом в письме она написала, что произошло это на каком-то полигоне, что-то там испытывали, и что-то то ли взорвалось, то ли разлилось, а он от этого пострадал. А оно было то ли радиоактивное, то ли ещё какая-то зараза или химия. В общем, погиб… Я целую неделю ревела. Бабушка уже думала, что я чокнулась. Она не знала, что со мной делать, а она ведь санитаркой работала. Она попросила прийти врача-психиатра. Он со мной поговорил, но тоже ничего не понял. Я ведь никому правды не говорила, стеснялась, ведь мне тогда восемнадцати не было, а я любила сорокапятилетнего мужчину. Что мог сказать психиатр? «Дура», – и всё. Наверное, правду говорил тот математик, который меня завалил, что все блондинки дуры. Я тогда и была дурой. Но прошло время. На следующий год на одном уроке ты отвечал у доски, я посмотрела на тебя: «О, господи!» У доски стоял Элкин отец, только в молодости. У тебя такие же ямочки, как у Элкиного отца. И даже волосы так же зачёсаны, как и у него, и фигура такая же. Только ты был пацаном, а он уже мужчина. Я стала приглядываться к тебе и всё больше находила в тебе схожего. А ты на меня совсем не обращал внимания. Я старалась к тебе приблизиться, а ты обязательно отойдёшь куда-то. На школьных вечерах ни разу не пригласил меня танцевать. Почему?

– К тебе не подступиться было, ведь ты была самая красивая. Ты была в таком окружении, до которого я ещё тогда не дорос. Не мог я быть с тобою рядом. Ты была и умная, и красивая, и училась хорошо. Всеми уважаема была, ты ещё и комсомолила, и пионервожатой была, общественными делами занималась, помнишь?

– Да… А почему не пригласил ни разу на пруду на танцах? Ведь ты же там командовал. Я смотрела на тебя всё время, с каким уважением к тебе относились сверстники, да и старшие тоже, даже пожилые – и то тебя уважали. И было за что, ведь ты очень интересно конфликты всегда улаживал. Тебя уважали, а я тебя уже любила. И любила очень-очень. Если бы хоть раз ты ко мне подошёл… Ты бы понял, что я к тебе что-то чувствовала.

Я глядел на неё и не верил, что это та Майя, первая красавица, которая, оказывается, была тогда в меня влюблена.

– Да, Лёня, я любила тебя. Я мечтала, я так хотела, чтобы ты пришёл на день рождения. Я бы сама тебе тогда призналась. А ты не только на день рождения не пришёл, ты и на следующий день не пришёл. И уехал. Уехал. На следующий год мы не встретились. Ты не приезжал на каникулы, я даже к тебе в Ленинград собиралась приехать. Но в то время с деньгами было очень туго, а дорога в Ленинград не дешёвая была. Но я думала, что когда окончу институт, тогда сразу приеду в Ленинград и скажу тебе всё-всё, что думаю. Но тут как снег на голову. Приехала в Хуторок, а мне сказали, что ты женился. И опять, как дура, я целую неделю ревела. Правильно говорят, что блондинки дуры. Надо было хоть письмо тебе написать, может, ты бы понял… А теперь вот подвалило счастье. Ты рядом со мной.

Так мы сидели, а я думал, что мне ничего не мешало тогда прийти к ней на день рождения. Но я не пришёл. А ведь судьба могла сложиться совсем по-другому…

– Пойдём кофе пить? – предложила она. – Хочешь, Лёнь, я в зал принесу, сядем у телевизора. У меня на кухне маленький телевизор, а там большой.

– Нет, давай лучше на кухне. Здесь уютнее.

Мы стали пить кофе маленькими глоточками и смотреть друг на друга. Я смотрел на её красивое, умное и нежное лицо. Взял её руки, приложил к своей щеке и чувствовал их бархатную нежность. Она провела второй рукой по моей голове.

– А у тебя жёсткий волос, и ты уже совсем седой.

– Да, время берёт своё.

– А ямочки у тебя так и остались.

– Правда? Что-то их не замечаю.

– Да вот они…

Она коснулась пальчиком сначала одной, потом другой ямочки. Я взял её голову двумя руками, приблизил и поцеловал в губы. Она ответила, и мы долго-долго целовались. И это мы – уже не молодые люди.

– Наконец-то мне на старости лет подвалил кусочек счастья. Лёнь, я счастлива с тобой.

Она положила голову мне на плечо, и я её обнял.

Я проснулся как всегда. Мне не надо было смотреть на часы, я точно знал, что сейчас ровно шесть часов. За долгие годы интенсивной работы я приучил себя вставать всегда в одно и то же время, причём это время было московское. Поскольку по работе приходилось бывать в разных часовых поясах, переучивать себя я не стал, поэтому всегда просыпался ровно в шесть утра по московскому времени. Тридцати секунд мне было достаточно, чтобы сориентироваться, где я нахожусь, затем вновь закрывал глаза и в течение трёх минут я прокручивал в голове всё то, что мне предстоит сегодня сделать. Мне надо было определить, где и какие совещания, куда надо поехать, кому позвонить, что на сегодня отложить, а что наоборот. Предварительно вечером я обычно просматривал свой ежедневник, намечал, а утром корректировал. Для этого мне достаточно было трёх минут, после корректировки я поднимался, и закручивался день.

Сегодня я так же проснулся, но прокручивать день было не нужно. Я знал, что сегодня будет такой же приятный день, как вчера, что я его проведу с одним из прекраснейших созданий, которое вот сейчас лежит рядом на правом бочку. Её правая ручка находилась под щёчкой, краешки губ улыбались, подрагивая, очевидно, ей снилось что-то приятное. Её пушистые красивые волосы лежали на подушке волнами. У неё было такое прекрасное выражение лица, что я боялся шевельнуться, чтобы не потревожить её сна. Левая ручка её лежала у меня на груди. Я чувствовал её нежность, свежесть, и мне не хотелось вставать.

Так и лежал какое-то время, потом всё-таки пришлось встать. Я очень тихо и осторожно снял её ручку со своей груди, она то ли почувствовала, то ли ей хотелось поменять позу – она и эту ручку подложила под щёчку, но уже тыльной стороной. Обе её ладошки, таким образом, оказались под щекой. Она что-то промурлыкала во сне и улыбнулась. Я очень тихо поднялся, взял свои вещи, зашёл в ванну.

В молодости, в зрелом возрасте, даже и сейчас у меня знакомые товарищи обливаются, принимают холодный душ по утрам. Я не люблю холодную воду. Можно даже сказать, что холодная вода меня пугает. Умываться холодной водой я не могу, мне больше нравится тёплая вода. Я встал под тёплый тропический душ. Как же хорошо с утра делать водные процедуры! Когда эта тёплая вода ласково скатывается по телу, внутри сначала чувствуется холодок, потом, когда организм прогревается, и эти нежные капельки текут с головы, по плечам, а затем по всему телу, чувствуешь себя свежим и бодрым.

Пробовал я в юности закаляться холодной водой. Но даже в ванну с холодной водой мне уже боязно. По телу проходит дрожь, хотя, как многие говорят, именно холодная вода и бодрит с утра лучше всего. На море или в реке то же самое. Когда в первый раз весной пробуешь искупаться и заходишь в ещё не прогретую воду, то дыхание схватывает даже без погружения. То ли дело, когда вода тёплая, близкая к температуре тела. Я постоял в душе подольше, наслаждаясь лаской тёплой воды. Взял здесь же висевшее махровое полотенце, вытерся и вышел на кухню.

Я решил приготовить завтрак. Я не знал, какие продукты где лежат, но даже просто находиться на кухне у Майи было уже приятно. Как я говорил, кухня заполнена разной техникой и приспособлениями для готовки. Я открыл холодильник. К моему удивлению, я там обнаружил почти те же продукты, которые привык видеть у себя. Я решил приготовить омлет. Когда взял два яйца, то у меня на лице появилась невольная улыбка.

Чаще всего омлет я делаю на даче, когда ко мне приезжает младший внук. Я делаю омлет всего из двух яиц – «одно тебе, другое мне». При этом я всегда хитрил. У меня рядом с дачей находится посёлок, где расположена птицефабрика. Яйца, которые там несут куры, отсылают на другие фабрики, где цыплят выводят в инкубаторах, выращивают и рассылают по торговым сетям. Но иногда случается брак – большущее яйцо с двумя желтками. Эти яйца они в своём магазинчике продают для населения. Я как-то поинтересовался, почему такие яйца выбраковывают. Оказалось, дело в том, что из двухжелткового яйца цыплята не появляются, поскольку они там задыхаются: то ли воздуха не хватает, то ли ещё по каким-то другим причинам. Не бывает цыплят-близнецов, только одиночки. Поэтому такие яйца выбраковывают и продают. А почему так получается? Мне сказали, что это зависит от питания курицы. Если курица сбалансированно получает полезную калорийную пищу и витамины, то выходят нормальные, привычные нам яйца, а если же она получает питание и витамины в избытке, или же пища слишком калорийная и насыщена чересчур витаминами, то в результате в большом количестве могут нестись вот такие двухжелтковые яйца. В основном это бывает у молодых кур.

Короче, я готовил всегда из двух яиц. Но теперь, глядя на обычные яйца, которые я нашёл у Майи, мне показалось, что этого будет слишком мало для двоих. Поэтому я взял ещё два яйца, достал репчатый лук, помидор, перец и корицу. Репчатый лук я мелко порезал и сразу же облил его кукурузным маслом, чтобы кухня не наполнилась запахом лука. Потом я измельчил помидор, перемешал его в миске с луком, добавил туда немножко молотого чёрного перца, измельчил корицу и убрал всё в сторонку. Решил, что приготовлю сразу же, как только проснётся Майя: добавлю молока, яйца, помещу в микроволновку; пока она будет душ принимать, завтрак и поспеет.

Сам я занялся другим. Взял хлеб, но не знал, как лучше его приготовить – поджарить или в тостере. Не зная, как любит Майя, я решил сделать в двух вариантах. Я взял сковородочку небольшую, налил кукурузного масла, разогрел, пожарил греночки и в тостер заправил пару кусочков. Когда они были готовы, я положил их на тарелочку и расставил приборы. Осталось приготовить только кофе. Я вообще не любитель кофе. Настоящие ценители кофе считают, что готовить его нужно с самого начала, то есть кофейные зерна нужно самому обжарить, затем измельчить в ручной кофемолке. Именно в ручной, поскольку, как они говорят, электрическая зёрна «рубит», а ручная измельчает, как жернова, сохраняя аромат зёрен и их первозданный вкус. Затем нужно заваривать, причём обязательно в турке. А я даже не знал, сколько в турку воды наливать, то ли под поясок, то ли повыше, то ли пониже.

Я вспоминаю другой кофе, который готовила мама. Это было после войны. В то время я считал, что кофе, как и каша, готовый продукт, то есть я и понятия не имел, что кофе в первозданном виде – это зёрна, которые растут на деревьях. Мама всегда готовила кофе в кофейнике. Чайник – он широкий, низкий, а кофейник узкий и высокий, причём зауживается он кверху и имеет большой изогнутый носик. Мама брала этот кофейник, добавляла туда немного воды для того, чтобы, как она говорила, молоко не пригорело, и, когда вода закипала в кофейнике, она добавляло молоко примерно на три четверти. Когда молоко начинало закипать, она клала две-три столовых ложки так называемого «кофе».

Кофе тогда был ячменный, не такой, как сейчас. Таким он навсегда останется в моих воспоминаниях. Он был в картонной упаковке, на которой были нарисованы колосья ячменя. В моём представлении кофе был тем же самым, что и кукурузная каша. Крупа готовилась из кукурузы, поэтому я долго думал, что и кофе готовится из ячменя. Овёс – питание для лошадей, а кофе – ячменный напиток, зёрна которого, как я думал, поджаривали, потому что ячмень изначально не коричневый, а такого же цвета, как пшеница. Но, несмотря на это, напиток назывался «кофе».

После всего этого мама доводила до кипения содержимое кофейника и убирала его с плиты. Когда я был маленький, я всегда ждал, когда кофе или молоко закипит, чтобы посмотреть, будет ли оно «убегать» только из-под крышечки или и из носика тоже будет литься? Но сколько я ни ждал, этого не случалось. Об этом я вспоминал, глядя на открытый шкафчик, где стоял кофе. Какого кофе здесь только у неё не было: кофе натуральный, кофе растворимый и многие другие. Растворимый есть и в пачках, и в пакетиках «три в одном».

Пока я рассматривал каждую пачку, я почувствовал на себе взгляд. Я понял, что это Майя смотрит на меня. Я так повернулся, чтобы она видела, что я её вижу. И действительно, она стояла, опершись на косяк двери, улыбалась и смотрела на меня.

– Вам какой кофе приготовить? Заварной или растворимый? – сказал я, на мгновение повернувшись к ней.

– Это же надо! На моей кухне хозяйничает мужчина, это такое событие… – сказала она, улыбаясь.

Она подошла ко мне, обхватила шею руками, прикоснулась к одной щеке, ко второй, потом откинула головку назад.

– На моей кухне хозяйничает мужчина, – повторила она ещё раз в полный голос.

Я не придал особого значения её словам. Что тут такого? Хозяйничает и хозяйничает. После смерти жены я всегда готовлю себе сам.

– Какой вам кофе? – спросил я у неё вновь.

– А какой ты любишь.

– А знаешь, я даже не знаю, какой я люблю, и люблю ли я вообще кофе. Я пью растворимый, потому что его быстрее всего приготовить. Беру ложку кофе, заливаю водой, добавляю две ложки сгущёнки, и готово. Однажды дочь увидела, сказала: «Пап, как ты эту бурду пьёшь?»

Майя ещё раз прикоснулась к одной моей щеке, ко второй, а затем сказала:

– Я сейчас, я быстро, – и убежала в ванную.

Я разбил яйца в миску, добавил молока, добавил ещё немножко кукурузного масла, не стал применять технику, её миксеры и прочее, так как я всегда разбивал и делал омлет вилкой. Поставил в микроволновку. Я не знал, как работает её микроволновка. У себя-то я точно знал, на какое время поставить, а здесь пришлось следить. Омлет начал подниматься, середина его ещё оставалась в сыром виде, а по краям он уже начал приобретать готовый вид. Чтобы его не пересушить, я трижды заглянул в микроволновку, и, когда он стал вулканом, средняя часть тоже была уже готова. Я выключил микроволновку и вынул миску с омлетом. Разрезав его, я разложил по тарелкам, вскипятил чайник под кофе, но заваривать пока не стал. В это время вышла Майя, и мы сели завтракать. Она попробовала омлет, немного подумала, потом взяла ещё кусочек, ещё и ещё.

– Как это называется?

– Неужели ты не видишь, что это омлет?

– Омлет в моём понимании – это яйцо с молоком поджаренное, а здесь чего только нет. Что там? Научи меня, я буду тебе готовить такое.

– А зачем учить? Я могу сам тебе готовить.

Она пристально на меня посмотрела.

– Правда, ты сможешь готовить мне омлет по утрам?

– Пожалуйста! Если тебе понравилось, я могу делать, у меня это получается.

– А это что? – она посмотрела на гренки.

– Я не знаю, как ты любишь: в тостере хлеб или в виде гренок.

Она взяла гренки и попробовала.

– Что это за хлеб? У меня такого хлеба не было.

Когда я готовлю обычную гренку на кукурузном масле, то сразу после того, как она готова, я посыпаю её немного мелкой солью. Майе они очень понравились.

Мы позавтракали. Приготовлением кофе не стали себя утруждать, заварили растворимый: ложку растворимого кофе, две ложки сгущёнки – вот и всё. Мы сидели, маленькими глоточками пили кофе. Я смотрел на неё, она подняла свои красивые голубые глаза, сегодня, как я отметил, они были особенно голубые.

– Чем будем заниматься сегодня?

– Давай ничем не будем заниматься!

– Давай ничем не будем заниматься!

– Майя… Я совсем не знаю, как ты жила, расскажи что-нибудь о себе.

Она призадумалась, глаза её погрустнели.

– А что мне рассказывать? Я не знаю, как я жила, как жизнь прошла.

– Рано тебе ещё говорить, что жизнь прошла.

– Да, вот так вот. Когда-то было рано, а потом, может быть, уже и поздно.

– Что так?

– Что?! Я говорила, что в институте на первом курсе были неприятности. Затем жизнь, как говорят, немного «устаканилась», пошла своим чередом. Окончила институт с красным дипломом. Направили меня в станицу Староминскую. Ты, наверное, знаешь, где станица Староминская? Хорошая, большая станица, там несколько школ, вот в одну из них меня и направили. Восьмилетка была: в то время были восьмилетки и одиннадцатилетки…

…Я приехала с одним чемоданчиком сразу после того, как получила диплом. Меня там хорошо приняли. Директор был мужчина приятной внешности, но уже в возрасте.

– Как будете – отдыхать или сразу к работе приступите? – спросил он меня.

– Лучше сразу к работе.

Мне выдали подъёмные и дали полдома щитового, или коттеджа, как мы его называли. Там кухонька, столовая и спальня, то есть две комнаты. Правда, удобства во дворе, но тем не менее было очень приятно сразу получить собственное жильё. Конечно, там было всё слегка запущено, но я всё почистила. Деньги мне выдали, я кое-какую мебель купила.

Ходила я в школу каждый день. Там шёл ремонт, я в этом во всём участвовала, одновременно разбирала то, что мне нужно было для уроков. Директор сказал, что преподавать я буду географию и историю, а в конце августа придётся вести ещё какие-то предметы из-за нехватки учителей.

Началась учебная пора. Как мне показалось, дети меня полюбили, потому что на уроках сидели тихо, спокойно, и я успевала рассказать за урок многое. У меня была одна идея. Ты тоже, наверное, знаешь, что в школах почему-то изучали больше историю Древнего Рима, нежели историю Отечества. Я этого, конечно, исправить не могла, поскольку программа есть программа, но я старалась по мере возможности ещё читать историю государства Российского, конечно, не отступая далеко от Карамзина.

Так шло время. Естественно, на танцы я не ходила, считала, что не солидно учительнице ходить на танцы. Но зато посещала кино. Знакомыми как-то не обзавелась там, всё-таки, сам знаешь, казаки не любят иногородних. В кинотеатрах, правда, молодёжь знакомилась, не приставали, но оказывали какие-то знаки внимания. В одной компании выделялся мужчина, ему уже было где-то двадцать семь– двадцать девять, Степаном звали. Он всё под Стеньку Разина косил. Он стал мне уделять внимание, пытался меня из кино провожать. Но он мне совершенно не нравился. Иногда, когда я утром выходила, на пороге лежали цветы. Степан меня пытался из школы встретить, чтобы проводить, уделял мне, таким образом, много внимания. Но это было безответно.

Иногда меня приглашали на свадьбы. Большей частью знакомые учителя и их родственники. Я приходила, но, правда, только в первый день. Уходила пораньше, когда уже начинали плясать и прочее, на второй день я не приходила, потому что в это время гости уже начинали чудачить, как это обычно бывает. Иногда получается смешно, а иногда и вовсе грубо. Особенно мне не нравилось, как с тёщей и тестем поступают на этих свадьбах. Но ничего не поделаешь, это традиция. Но я уходила, не хотела всё это наблюдать.

Так протекала жизнь. Как-то после свадьбы, когда на второй день я не пришла, ко мне вечером постучался Степан:

– Майя, Майя, очень срочно надо.

Я открываю дверь, а там целая толпа в пять человек во главе со Степаном. Все подвыпившие, весёлые, бодрые. Степан говорит, что так, мол, и так, мы решили устроить свадьбу.

– Очень хорошо, а почему вы ко мне пришли? – спрашиваю я его.

– Как почему?! Мы прямо сейчас и устроим свадьбу.

– Да здесь вроде бы и не с кем!

– Ты невеста, я жених, вот сейчас будет свадьба.

– А чего? Кровать хорошая, вот и будет на кровати свадьба, а мы, свидетели, если надо – и свечку подержим, – затараторили его дружки. Уж если наш атаман не справится, мы ему не позволим за борт бросать, мы поможем. Вон нас сколько, казаков, так что не стесняйся, можешь раздеваться, мы и отворачиваться не будем. Готовься к свадьбе!

Я вначале думала, что это просто грубая шутка.

– Уходите отсюда! – говорю им.

– Ну, если мы пришли, то зачем мы будем уходить?

– Давай я помогу тебе раздеться, – предложил Степан.

Я ему так «помогла», что он скрутился, схватился за своё одно место, чтобы не давать поводов двоим другим, я одного в голову, а другого в печень ударила. Когда и эти свалились, то оставшиеся двое опешили.

– Да я тебя сейчас! – закричал Степан и бросился на меня. Замахнулся, а я ему руку вывернуть успела. Он заорал, а я ему говорю:

– Что-то не похоже, чтобы Стенька Разин кричал. Его даже когда за ребро вешали, и то ни звука не произнёс, а ты, атаман? Прикажи своим холуям, чтобы они этот мусор отсюда забрали и уметались, иначе лягут тоже здесь в ряд.

Я отпустила руку так, чтобы он мог говорить.

– Возьмите их, – проговорил он.

Те кое-как подняли своих дружков. У того, которому по голове попало, кровь из носа течёт и изо рта. Кому по печени попала, тот вообще ртом дышит, не может разогнуться.

Эти двое их вытащили, а я Степана держала за руку. Он у меня на цыпочках, на пальчиках стоял, потом я его повела к двери, открыла дверь и говорю:

– Если ещё раз ты или кто-то из твоих друзей перешагнёт порог моего дома или камень в окно бросит, то все будут уроды. А чтобы ты запомнил, вот тебе!

Короче, я вывернула руку ему из сустава так, что порвались связки, он потерял сознание, а я его вытолкала. Он в клумбу, как мешок, и упал.

Я закрыла дверь, выключила свет и попыталась успокоиться. Потом стала смотреть в окно. Те двое подбежали, взяли Степана, отволокли его немного. Один куда-то отбежал, и немного погодя приехала скорая помощь, и всё улеглось. Я всю ночь не сомкнула глаз – так меня трясло.

Утром кое-как пошла на работу, у меня были первые уроки. После второго урока я зашла в учительскую, а там мне говорят:

– Ой, Майя, ты слышала, что случилось? Ты знаешь, что нашего атамана Стеньку-то изуродовали, да ещё двух человек изуродовал какой-то детина двухметрового роста. Мальчики шли, гуляли, а он налетел. Ты знаешь, это недалеко от твоего дома, не твой ли приятель изуродовал трёх казаков? Одному, понимаешь, печень разбил, ему всю ночь операцию делали, а второму челюсть поломал, зубы вылетели у него. А Стеньке руку вообще вывернул и связки порвал, говорят, чёрт те что! Не твой ли знакомый был? Говорят, два метра, здоровый детина, ужас как избил.

Я кое-как сдержалась.

– Да, интересно, а я и не слышала.

– Ну, как же, скорая помощь их забирала недалеко от твоего дома.

Короче, кое-как я отнекалась, что я ничего не знала и не видела, а у самой внутри всё трясётся: уж не переборщила ли я, когда с ними так обошлась? На следующий день в школу начальник милиции пришёл, о чём-то разговаривал с директором. У меня заканчивался третий урок, потом должен был быть перерыв, но ко мне подошёл директор и тихо сказал:

– Зайдите ко мне в кабинет, – а сам пошёл в другую сторону.

Я зашла в его кабинет, за столом сидел майор милиции, пожилой уже человек, я не знаю, сколько ему лет на самом деле, на вид я бы ему дала лет пятьдесят. Он вежливо поздоровался и сказал, обратившись ко мне, что был такой позавчера случай ночью, недалеко от моего дома, какой-то мужчина нанёс тяжёлые увечья трём людям, случайно, не мой ли знакомый? Я сказала, что знакомых таких не знаю, нет у меня здесь знакомых, которые уродовали бы людей.

– А к вам никто не приезжал?

– Нет, ко мне никто не приезжал.

Он очень внимательно смотрел на мои руки, мне хотелось их убрать почему-то.

– Извините, Майя Александровна, что я задаю такие вопросы, но мы потом ещё поговорим.

Прошло несколько дней. Я как всегда пришла из школы домой, пообедала и уже где-то к вечеру слышу какой-то шум на улице. Я сначала не придала этому значения, потом слышу, что шум усиливается. Я вышла и увидела, что недалеко от меня горит дом. Ты знаешь, в то время было очень много домов с соломенными крышами, так вот этот дом тоже был с соломенной крышей. Я знала хозяев, довольно интересные люди были. У них была трёхлетняя девочка, иногда она ко мне заходила, я с ней любила немного поболтать. Это не то, что сейчас, детей никуда не отпускают. Тогда в станице дети трёхлетнего возраста были сами себе хозяева.

Я вышла на улицу. Возле горящего дома трое мужчин пытались взломать дверь, но это у них никак не получалось. Я услышала, что внутри дома плакал ребёнок. Вокруг говорили:

– Родители уехали, дитё там сгорит. Крыша уже вся охвачена огнём!

В этот момент я представила, как эта девочка белокуренькая, на меня похожая в детстве, сейчас там, в огне, мается. У меня ноги сами побежали. Я побежала, прыгнула (правда, окна у них невысоко были), ногами выбила раму, влетела в комнату. Девочка сидела на кровати, плакала, забившись в уголок. Я взяла её на руки, она сразу схватила меня за шею руками. Я подхватила одеяло, накрыла голову себе и ей и выпрыгнула обратно. Когда выпрыгивала в окно, одеяло зацепилось за раму и преградило путь огню. Когда я выбила раму, естественно, туда попало много свежего воздуха, вся крыша поднялась столбом пламени, начала рушиться. Благодаря тому, что я прикрылась одеялом, ни я, ни девочка не пострадали. Там в окне это одеяло спасло нас от огня.

Я выпрыгнула, девочка цепко держалась за мою шею, народ стоял, молчал. Тут подбежала какая-то женщина, как оказалось позже, это была бабушка девочки, схватила эту самую девочку, стала обнимать. Народ стоял напряжённо, смотрел на меня, и вдруг я услышала, как кто-то сказал:

– Ведьма! Это ведьма!

Я не поняла, кому это говорили. Тут уже завизжали пожарные, подъехали две машины друг за другом, стали гасить пламя.

Я ушла домой, чтобы умыться и переодеться.

Когда я на следующее утро шла на работу, то все пожилые женщины, видевшие меня, крестились и переходили на другую сторону улицы. Я не понимала, в чём дело. Пришла в школу, как обычно, начала урок. Весь урок географии у седьмого класса я чувствовала напряжение, которое испытывали и я, и ученики. В учительской тоже царило непонятно что.

– Говорят, вы вчера на пожаре девочку спасли? – спросила меня одна из преподавателей.

– Да, я зашла и девочку вынесла.

Все переглянулись.

Когда я пришла на следующий урок, в другой класс, у меня на столе лежала газета. Там на первой странице был рисунок и подпись под ним: «В горящую избу войдёт… А эта из горящей избы выйдет». Конечно, лицо очень похоже на моё. А рисунок такой: одной рукой я отодвигаю огонь, а второй спасаю девочку. Я посмотрела на класс, перевернула газету и начала урок. В классе была абсолютная тишина. За весь урок никто не задал мне ни одного вопроса и не проронил ни слова. Когда урок закончился, я сразу вышла. Когда я шла по коридору, мне встретились несколько первоклассников. Один мальчик посмотрел на меня внимательно и спросил не без страха:

– Майя Александровна, а правду говорят, что вы ведьма? Вы не сгорели в доме, и вас огонь не берёт?

Я остолбенела.

– Что ты, мальчик?! Что ты говоришь?

– Да! Все говорят, что вы ведьма, поэтому вы не сгорели. Мне бабушка говорила, что только ведьмы могут летать, а все видели, как вы влетели и вылетели из дома. Даже крыша рухнула, а вы горящую крышу отодвинули и вышли из огня совершенно необожжённой.

Вокруг стояли дети и так же напряжённо на меня смотрели.

Я зашла в учительскую, села за свой стол, на столе опять лежала та газета, где на первой полосе рисунок со мной. Следующего урока у меня не было. Все ушли, а я сидела, не зная, что мне делать. Зашёл директор и попросил зайти к нему в кабинет. Я догадалась, что меня там ожидают. Когда я зашла, то опять увидела того майора милиции. Я поздоровалась.

– Майя Александровна, у вас есть куда уехать? – спросил он меня, поздоровавшись и посмотрев на меня внимательно.

– А что случилось?

– Эти два молодых человека, которых вы пожалели, сегодня пришли ко мне утром и сказали, что никакой детина их не бил, а их, этих трёх человек, изуродовала ведьма, самая настоящая ведьма, которая в огне может не сгореть и справиться с пятью казаками.

Я ничего не могла сказать.

– Да, Майя Александровна, я долго не мог понять, как у «двухметрового детины» могут быть такие тоненькие руки с длинными ноготками, следы которых остались на Стеньке. Я внимательно смотрел на ваши руки тогда и догадался. Я знал одного человека, который мог с пятью казаками справиться, но я не предполагал, что он станет кого-то этому учить, да ещё и такую хрупкую девушку, как вы. Ладно, не будем об этом, у вас сейчас «окно», вы идите спокойно домой, собирайте вещи, которые вам необходимы. У вас есть куда уехать?

– Не знаю, наверно, есть.

– Поезжайте! Через час за вами заедет такси с ростовскими номерами. Шофёр поездит немного по станице, будет вас разыскивать, будет говорить, что очень срочно надо приехать к тётке в Ростов. Соседке оставьте вот этот адрес ростовский, скажите ей, что надо срочно ехать к тётке. Если будут письма приходить, пусть отсылает по этому адресу. А мне, как только устроитесь, позвоните. Можете на отделение, вот мой домашний телефон. Мы привезём вам оставшиеся вещи позже.

– А что случилось? – спросила я вновь.

– Понимаете, уже по станице быстро разнеслось, что вы трёх человек изуродовали и в огонь входите. Ведьмой вас признали…

– Как? – спросила я его.

– Да вот так! Поэтому поезжайте! Когда будете в Краснодаре, зайдите на кафедру, передайте привет от Ивана Ильича.

Я посмотрела на него, ничего не понимая.

– Да-да, от Ивана Ильича передайте привет!

– Как вы догадались?

– Я же сказал вам, что только одного человека знал, который мог бы справиться с пятью казаками, а теперь вот ещё с одним познакомился. До свидания! Ещё встретимся с вами.

Я не спеша пошла, взяла чемодан, сложила вещи, которые мне были необходимы на первое время. Где-то минут через сорок подъехало такси, посигналило, вышел мужчина, начал звать.

– В чём дело? – спросила я его.

– Да вот, ищу, понимаете ли, какую-то Майю Александровну, послала тётка, а здесь никто не знает, это вы, что ли?

– Меня так звать. А что случилось?

– Тётка, говорят, то ли при смерти, то ли чёрт его знает, вот заплатила мне, чтоб нашёл и привёз.

Говорил он громко, чтоб соседи слышали

– Сейчас, подождите, я только вещи немного соберу с собой.

Я зашла домой, посидела немножко, так как у меня уже всё было собрано. Из соседних домов повыходили люди. Я дала соседке бумажку:

– Здесь написан адрес моей тётки в Ростове, если будет кто меня спрашивать или письма придут, пожалуйста, перешлите мне вот сюда.

Чтобы её не затруднило, я ещё денег хотела дать. Но от денег она отказалась.

Я села в машину, и мы поехали. Выехав из станицы, мы поехали в сторону Краснодара. В Павловской станице водитель заехал куда-то в тупичок, поменял на машине номера. Теперь мы уже с краснодарскими номерами ехали. Приехали вот сюда, в Новокубанск.

Я обратилась в Районо, меня там уже ждали. Направили сюда, в школу. И самое удивительное, что мне сразу же дали квартиру…

– Вот так мои приключения закончились. Здесь тихо, спокойно. Ну, как тихо, спокойно? Сверстники, в том числе и ты, поженились, замуж вышли, а я замуж так и не вышла.

– Почему?

– Ты, наверно, догадываешься, почему. Все мои юношеские друзья и подруги – состоят в браке. Если кто-то в гости приглашал, то в следующий раз в гости к ним мне не хотелось идти. От знакомых подруг я не получала больше предложений. Причина одна: мужья глядели на меня маслеными глазами, жёны начинали ревновать. Вот так я осталась без подруг. Помнишь на юбилее? Я осталась тогда сидеть одна. Только ты подошёл, остальные все так же относятся ко мне – с ревностью. Мужчины не подходили, потому что боялись своих жён. Вот так протекала у меня жизнь: школа, дом. На каникулы я пыталась выезжать, ездила по городам, часто бывала в Ленинграде…

Я смотрел на эту умную, красивую женщину и не понимал, почему природа обошлась с ней так несправедливо. Платой за её красоту стало одиночество.

 

В джунглях

Жара, духота, муссоны, змеи, скорпионы и много других летающих, ползающих, дурно пахнущих.

Вот с этим я три года живу. Не скажу, что в мире и дружбе, но терплю и переношу.

Мы – советские специалисты. Представители то ли заводов, то ли Энергомашэкспорта. А всё потому, что формально с заводов мы уволены, работаем от Энергомашэкспорта по контракту. Я читал этот контракт. Для нас предусмотрена пятидневная рабочая неделя с шестичасовым рабочим днём, сорок восемь рабочих дней отпуска с правом ежегодного выезда в Союз за счёт заказчика, причём первым классом, с правом провоза багажа до двухсот килограмм. Приемлемые условия. Но это ещё не всё.

Зарплату нам установили в инвалютных рублях. Что такое инвалютный рубль и как он считался, признаться, я так и не понял. К чему он был приравнен? Но были также другие «рубли», которые у нас назывались сертификатами. Это такая простая бумажка вроде салфетки. Они были не единые – делились по цвету, а также по наличию полосы. Сертификаты без полосы выдавались специалистам, работающим в странах со свободно конвертируемой валютой. Это, к примеру, в Америке, Франции, ФРГ, Англии. С жёлтенькой полоской в развивающихся странах, как-то Индия, Сирия или Египет. Сертификаты с синей полосой выдавались специалистам, работающим в странах соцлагеря.

Считалось, что «синие» сертификаты почти приравнены к рублю. Но по факту это были не рубли. А всё потому, что купить на них товары можно было только в специальном магазине, который в то время назывался «Берёзка». А жёлтые и бесполосные были вроде как с коэффициентом. Вот такая была система.

Но чтобы получить установленный оклад в инвалютных рублях и сертификатах за границей, необходимо было проживать вместе с семьёй. А если без семьи, без жены, то ты получаешь на двадцать процентов меньше. А эти двадцать процентов выплачиваются на Родине, но не сертификатами, а привычными русскими рублями, которые позже прозвали «деревянными». Таковы были правила, и мы по ним жили.

Поначалу вопросов не было. Раз в два месяца пара специалистов выезжала за зарплатой. Почему только раз в два месяца? Да потому, что, несмотря на то, что в СССР тогда получали зарплату два раза в месяц, нам Энергомаш постановил получать раз за два месяца.

В очередной раз двое наших специалистов выехали за деньгами. Путь у них неблизкий. Сначала на машине до Викшахапатнама, а потом до Калькутты либо самолётом, либо поездом. Получают за всех, но каждый при этом отдельно «заказывал», сколько тому в местной валюте, то есть в индийских рупиях, а сколько в этих сертификатах-бумажках. Обычно примерно все одинаково брали: за один месяц сертификатами, а за второй месяц индийскими рупиями.

Так вот в тот раз по возвращении наших специалистов произошло нечто непредвиденное. В конвертах почему-то недоставало у всех сертификатов! Объяснить они ничего не могут. Говорят, что энергетический кризис начался, поэтому, наверное, и выдают меньше. Сомнительная причина, но всё же…

Через два месяца поехали следующие два специалиста, привозят ещё меньше жёлтых сертификатов. Но зато теперь конкретно смогли объяснить, что сертификат, оказывается, не способ оплаты, не деньги, а товар. Зарплату нам начисляют в индийских рупиях. Но поскольку рупии девальвируются, следовательно, покупная способность снижается. А раз так, то мы, как логично нам объяснили, не можем позволить себе покупать столько же товаров-сертификатов, сколько раньше могли.

Совершенно непонятная логика вырисовывалась. Как связаны сертификаты и местная валюта? В Индии они нигде не принимаются, а принимаются только в наших специальных магазинах. Так какое отношение тогда имеет девальвация рупий к этим сертификатам? Но пусть это будет на совести тех людей, которые такую интересную схему выдумали…

И вот мы вновь сидим в ожидании, когда наши товарищи привезут нам зарплату. Подъехал шофёр-индус на джипе, поставил его возле моей парадной, подошёл ко мне, отдал ключи. Я ему сказал, что завтра утром буду рыбачить в нижнем бьефе.

Из рыбаков-любителей остался я один. Раньше, в начале монтажа, нас было таких несколько. Заказывали машину у инженера-индуса, тот подзывал шофёра, объяснял ему, куда и во сколько приехать. Как правило, мы называли время пять часов утра. Пока прохладно, приятно было ловить рыбу. К восьми часам наступала такая жара, что приходилось прятаться куда-нибудь в тень или возвращаться домой.

Шофёр кивнул головой – подтвердил, что да, приедет к пяти часам.

Всю неделю мы ждали, готовили снасти, червей, которые нам их индусы-уборщики копали, естественно, не за спасибо. В то время мы уже по воскресеньям и по субботам работали. Хотя в контракте, как я уже говорил, были предписаны шестичасовой рабочий день, пятидневная неделя. Но индусские товарищи просили поработать сверхурочно и в субботу. Представитель Энергомаша не возражал, передавал нам практически в приказном порядке, что надо помочь. Так и начали мы «помогать» индусам по субботам, стали работать уже не по шесть и не по восемь, а по десять, а то и по двенадцать часов. Без всякого оформления и оплаты таких переработок. А если учесть, что это тропики были…

И вот мы все ждём прибытия шофёра: в пять часов нет, в полшестого нет, в полседьмого нет, в полвосьмого нет, и где-то к восьми часам, когда пора было бы уже заканчивать рыбалку, он приезжает. Это может понять только рыбак-любитель, который целую неделю собирался на рыбалку, а потом она сорвалась, причём не по его вине. Вот и мы, конечно, выговорили шофёру всё, что мы о нём думаем. На следующий день высказали претензию инженеру. Он подозвал шофёра, о чём-то с ним на местном, непонятном нам языке поговорил. Потом поворачивается к нам и объясняет: «Он проспал». Причём это повторялось неоднократно.

Я придумал такую схему, при которой шофёр вечером оставлял машину возле моей парадной. Если он «проспал», то я садился за руль и ехал сам, не дожидаясь его.

Я не имел права водить машину за границей. В те времена у нас не было международных прав. А были только такие, как у меня – «шофёр-любитель» да «профессиональные» права. Шофёр-любитель не имел права работать по найму, для этого были шофёры-профессионалы. Профессионалы эти, кстати, тоже делились на три класса. Но у меня были только права шофёра-любителя, а также права водителя мотоцикла. Но чтобы за границей водить машину, нужно было особое разрешение, или же сдавать на права нужно было в стране пребывания.

Естественно, у меня таких прав и разрешений не было. Я ночью выезжал на этой машине, если не приходил шофёр-индус. Выезжал на место, где я рыбачу. Ночью улицы совершенно пустынные. А когда нужно было возвращаться, то в начале девятого шофёр приезжал ко мне на велосипеде, чтобы оттуда вести машину.

Я много налавливал рыбы. Это были и сомы, и караси, причём караси похожи на наших: до килограмма весом. Были и сомята, и сомы крупные: и по три, и по пять килограмм попадались. Много попадалось рыбы типа миног, угрей.

Я налавливал и приезжал домой.

У нас был один парень, представитель завода «Электросила». Его звали Володя Поляков. Он рыбу ловить не любил, но хорошо готовил. Поэтому я по приезде отдавал рыбу ему, он её разделывал, варил уху, жарил, а я шёл спать. Когда всё у него было готово, и нас ждал вкусный воскресный обед, он будил меня и звал к столу.

Так вот, возвращаясь к описываемым мной событиям… Я повторил шофёру, что буду в нижнем бьефе. Через сорок минут подъехали наши специалисты, а с ними ещё наш куратор, представитель Машиноэкспорта Дворов. Наши коллеги раздали нам конверты, мы убедились, что опять у нас не хватает сертификатов на величину девальвации, немножко побухтели, а затем все разошлись по своим квартирам.

Утром я рыбачил. Опять хорошо поймал. Часть рыбы я отдал шофёру, часть рыбы в чешуе я попросил отвезти индусским инженерам. Некоторые из них просто без чешуи рыбу, например, сома, не едят. Я как-то спросил, почему. И получил такой ответ: «Отец не ел, и я не ем». А остальную, которой нам с Володей должно было по моим меркам хватить на неделю, я передал ему. После чего пошёл спать.

Когда проснулся, Володя всё уже приготовил, и можно было обедать. Он сказал, что Дворову, нашему куратору, вдруг стало плохо. У него был сердечный приступ, и врач сказал, что якобы у него даже инфаркт, причём обширный.

Мы пообедали, а по программе индо-советской дружбы в их клубе я по воскресеньям в роли киномеханика демонстрировал наши фильмы. И вот сейчас тоже надо было идти показывать, крутить, как говорится, фильм. Пришли два индуса. Я им дал коробки с фильмами и пошёл в их клуб. Я прокрутил фильм, которым индусы остались довольны. Я как сейчас помню, это был фильм «Приключения итальянцев в России». Им понравилось, и они попросили его показать повторно. Я пообещал, что в следующее воскресение обязательно снова покажу. Подошёл индус, который на общественных началах заведовал клубом.

– Вы не сможете прокрутить этот фильм ещё раз в среду?

– Пожалуйста.

Ему этот фильм очень понравился, хоть он и был без перевода.

Когда вернулся, то увидел, что в нашей «кают-компании» горел свет. Я зашёл и увидел нашего руководителя, с ним были ещё два специалиста и врач. Врач говорил, что у Дворова очень тяжёлое положение, что это обширный инфаркт, и он ничего не может сделать. Я спросил у руководителя, сообщил ли он в торгпредство или в консульство.

– Нет, телефон не работает, связи нет с Вайзаком.

– А врача ты вызвал ещё какого-нибудь с Вайзака?

Он растерялся. Я сказал, что он не прав, надо было сразу принимать меры и вызывать врачей. Взял инициативу на себя. Тут же позвонил Рао. Рао – инженер самый главный на монтаже. Я ему сказал, что у нас вот такое несчастье. Надо ему отдать должное, через десять минут он приехал сам. Я ему сказал, чтобы он дал машину, а своему руководителю сказал, что поеду в Вайзак за врачом-кардиологом. Заодно переговорю с консульством и с торгпредством.

Рао позвонил куда-то, дал распоряжение, чтобы приехала машина. Машину пришлось дожидаться целый час, прежде чем она подошла.

Только подъехали к окраине, видим – кафе. Правда, кафе это трудно назвать. В сущности, эта была какая-то хижинка, где кипятили чай. Остановились.

Я думал, шофёр хочет чаю попить, а он, оказывается, начинает укладываться спать. Я спросил, в чём дело, а он показывает наверх, мол, ночь, надо спать. Я взглянул на него, взял ключи и, зная уже несколько ругательных слов на местном языке, высказал их шофёру. Он испугался. Я ему показал, чтобы садился сзади, и сам повёл машину. Дорога была горная, узкая, тяжёлая… Практически всю ночь я вёл машину.

К утру выехал на трассу. Там я передал руль шофёру, мы приехали в агентство – представительство фирмы, через которую торговал Энергомаш. Там я переговорил с агентом, попросил его, чтобы он срочно связал меня с торгпредством, что и было сделано.

Торгпреду я сказал, что у Дворова обширный инфаркт, что врач ничего не может сделать. Необходим специалист-кардиолог. Торгпред ответил, что любого врача ищите, не стесняйтесь в отношении денег, что торгпредство всё оплатит. Сказал действовать от имени торгпреда, смело давать гарантии насчёт оплаты и прочее. Также сказал, чтобы я организовал отправку врача, но сам остался, чтобы встретить жену Дворова. Она прилетит первым самолётом, каким только возможно.

Вот такие я получил указания от торгпреда. Агент примерно такие же указания получил от своего хозяина. Мы с ним поехали в госпиталь, нашли кардиолога. Я показал ему запись, которую сделал врач.

– Да, это в самом деле инфаркт. Можно помочь, но надо быть там.

Мы организовали с агентом легковую машину, поскольку врач отказался ехать на джипе. Отправили врача, а я остался ждать прилёта жены Дворова.

Самолёт прилетал где-то во второй половине дня. К этому времени я уже приехал в аэропорт и стал ждать.

Когда самолёт приземлился и пассажиры начали выходить, я сразу заметил Аллу. Я знал её и до этого. Это была высокая, красивая, сильная женщина. Чувствовалось, что она когда-то занималась спортом.

– Где он? Что с ним? Он живой? – сразу осыпала она меня вопросами.

– Да, живой.

– Ты правду говоришь? – спрашивала она, вглядываясь в мои глаза в попытках найти в них более честный ответ.

– Да, правду говорю. Вот я в двенадцать часов ночи выезжал оттуда, он был живой.

– Ты врёшь?

– Нет…

Сели в машину.

– Расскажи, как это случилось.

Я извинился. Объяснил, что только со слов могу говорить, поскольку целый день то на рыбалке был, то спал, то потом индусам фильмы крутил, и только вечером я зашёл к нему.

– Он тяжело дышал. Только посмотрел на меня и кивнул. Я сказал, что еду в Вайзак. Он мне снова кивнул. Вот и всё, что я могу сказать.

Так мы ехали и разговаривали. Я пытался её отвлечь, рассказывал, что вот, например, посёлок Балимела, что там есть и как.

Тем временем наступил вечер. Темно, едем по джунглям. Последний перевал переехали, стали спускаться в долину. Дороги там узкие, поэтому машины, когда встречаются, сигналят из-за поворота друг другу. Та, которая идёт на спуск, обычно прижимается к скале, а та, которая на подъём, – проходит. Так и сейчас было. По свету от фар видно: где-то за поворотом идёт машина. Посигналив друг другу, мой шофёр остановился. Тот выезжает из-за поворота и тоже останавливается напротив. Я вижу, что это наш ГАЗ-69. Ещё удивился, чего это он здесь в темноте едет в сторону Вайзака, ведь обычно выезжали с утра.

Я вышел из машины, хотел спросить у шофёра, и вдруг вижу, что задний борт открыт… Видимо, Алла, жена Дворова, тоже заметила это или почувствовала… Ночь, темнота, джунгли – и крик.

В том крике соединились и любовь, и горе, и страдание из-за невыносимой боли, а главное, из-за безысходности и невозможности ничего исправить. Никогда не слышал, чтобы люди так кричали. Этот крик заглушил звуки работающих моторов, да и всё остальное, что было в тех тёмных джунглях… Я не робкого десятка, но у меня по спине побежали мурашки…

Алла пыталась выйти из машины, но, очевидно, натыкаясь на темноту джунглей, опять откидывалась на сиденье. И так одну попытку, вторую, причём всё это время она кричала мне, что я её обманул, что я ей врал, и почему не сказал сразу, что он уже мёртв…

В это время подъехали ещё две машины, на которых был доктор и наши специалисты Геннадий Груничев и Володя Коваленко, который считался у нас руководителем.

Алла сделала очередную попытку выйти из машины. На этот раз у неё получилось. Для неё это было так же трудно, как и пройти сквозь стену. Она преодолела эту стену, вышла и обратилась к Геннадию:

– Кто был, когда он умирал?

Геннадий опешил, но тихим спокойным голосом стал говорить:

– Алла, Алла, успокойся, я всё расскажу.

– Кто был, когда он умирал? – снова повторила она, чётко разделяя каждое слово.

– Алла, мы все были там. Я был, я всё знаю, я видел всё, я всё тебе расскажу…

– Как это случилось?

– Алла, успокойся.

В это время подошёл врач, сделал ей укол. Она как-то сразу обмякла, посмотрела на врача и тут же склонила голову Геннадию на плечо, издала тяжёлый вздох и начала рыдать.

Геннадий её придерживал, говорил какие-то слова мягким спокойным голосом.

Только я отошёл, как вижу, что Володя Коваленко, наш руководитель, падает. Я успел его подхватить и посадить на камень. Подозвали врача, врач и ему сделал укол.

– Пани, – сказал я своему шофёру.

Это на языке Ори – воды.

Он подал мне воду, я открыл бутылку, дал Володе глотнуть, и он пришёл в себя. Доктор и Геннадий взяли Аллу под руки и посадили в машину.

Подняв Володю, я тоже проводил его к машине.

Они уехали. Впереди ГАЗ-69 вёз Дворова, за ним «Амбассадор», в котором сидела его жена, и третий джип – сопровождающий.

Я остался один стоять в джунглях. Один, вместе с шофёром. И вдруг опять отчётливо услышал тот крик, воплотивший в себе всё и сразу… Столько любви и одновременно страданий в нём было…

То ли мне это просто послышалось, то ли это далекое эхо отразилось и вернулось сюда. Я ещё постоял в густых, сплошных, тёмных джунглях. Затем достал сигарету, закурил и почувствовал, что у меня где-то в левой стороне груди стучит по-особенному. Как будто боль утраты передалась мне от Аллы…

 

По неосторожности

Уже час торчу в пробке… И никаких шансов выбраться пока нет. Скоро вообще будет в Питере не протолкнуться…

Включил приёмник, настроился на «Эхо Москвы». В последних известиях сообщают, что чемпиона мира по смешанным единоборствам Мирзаева, убившего студента, освобождают под залог в сто тысяч рублей. Судья сочла возможным освободить его, так как убийство было признано совершённым по неосторожности. А значит, Мирзаеву грозит максимум два года. Потому его и выпускают из-под ареста.

Я не знаю, прав судья или нет. Выступают многие: эсэмэски шлют в защиту, по телефону разные мнения высказывают. Даже адвокат Барщевский даёт интервью, что, дескать, надо было у Мирзаева после того, как он убил этого самого студента, спросить: хотел он убивать или нет. Если не хотел убивать, то признать убийство совершённым по неосторожности. И какая-то экспертиза якобы доказала, что когда Мирзаев ударил Агафонова кулаком, то тот упал, специально выбрав место так, чтобы головой удариться об асфальт. В результате чего он и скончался… Но это всё юридически… Народ высказывает собственное мнение. Кто за, кто против. И вообще непонятно, что такое осторожность, а что такое неосторожность. И если человек при всём при этом обладает титулом чемпиона мира, да ещё и по смешанным единоборствам, то здесь уже не об осторожности должна речь идти. А о применении оружия. Осторожность – это значит то, что надо было убегать от конфликта. Почему я применяю слово «убегать»?

Вспоминаю я себя одиннадцатилетним пацаном. В то время в нашем провинциальном городке открылась секция по боксу. Приехал откуда-то тренер. Тогда говорили, что из Москвы, потому что Москва для нас, провинциалов, была запредельной мечтой. Но мы, пацаны, конечно, все загорелись желанием заняться боксом и пришли записываться. Тренер с каждым индивидуально беседовал, расспрашивал. Ну, естественно, фамилия, имя, отчество, имена родителей записывал. Особенно он расспрашивал, почему каждый из нас хочет боксом заниматься. Что у нас было, у десяти – одиннадцатилетних мальчишек? «Просто хочу быть сильным» и прочее. Он внимательно расспрашивал, есть ли у меня конфликты в школе, во дворе. Всё это он к себе в тетрадку записывал. А потом сказал:

– Через два дня приходите с родителями.

Через два дня все мы явились в спортзал с родителями, как он сказал. Он попросил нас всех выстроиться, а родители (там были скамеечки) сели. Тренер обратился к родителям, что так, мол, и так, ваши дети желают заниматься боксом.

– Бокс – это выступление на ринге, и вы можете себе представить, что здесь могут быть и разбитый нос, и рассечённые брови, и гематомы, и синяки под глазами. Как вы отнесётесь к тому, что ваш ребёнок придёт с перебитым носом? С синяками? От этого вашего решения зависит, будет ли ваш ребёнок заниматься в секции или нет. Вы подумайте пока, а я поговорю с детьми.

Он повернулся к нам и начал пояснять, что ринг – это не арена гладиаторов, что ринг – это сцена.

– Здесь я буду вас учить тому, чему научился сам. Выступать вы будете здесь: показывать своё искусство ведения боя, защиты, блокировки и прочее. Плюс – танцевать. И считайте, что ринг, этот квадратик, огороженный канатами, это – сцена для вас. Здесь вы должны показывать своё умение, мастерство нападения, нанесения ударов, защиты, блокировки, а также умение владеть своим телом. Но ещё одно условие, при котором вы будете заниматься здесь, – это никаких конфликтов: ни в школе, ни во дворе, ни в подворотне. Если возникает какой-то конфликт, вы должны убежать.

В это время какой-то мужчина, чей-то папа, сказал:

– Вы что здесь, приехали из наших детей трусов делать? Как это убежать? Он должен защитить себя, постоять за себя.

Тренер повернулся к этому мужчине и спросил:

– Как ваше имя-отчество?

Мужчина назвался Виктором Петровичем.

– Виктор Петрович, а вы не трус?

– Нет, я не трус, я никогда не бежал ни от кого.

– Хорошо, подойдите сюда.

Он подошёл, этот мужчина. Он был почти на голову выше тренера, имел плотное телосложение.

– Защищайтесь, пожалуйста.

– От кого?

– От меня защищайтесь, примите стойку, вот я буду сейчас на вас нападать.

Виктор Петрович с пренебрежением посмотрел на тренера, принял стойку…

Вдруг он схватился за бок, открыл рот, начал хватать воздух, а потом согнулся лицом вниз. Тренер взял его под руку, отвёл на скамеечку и посадил.

– Вы видели, что Виктор Петрович не тренированный. Он не знает ни защиты, ни блокировки удара. Я не сильно, вам скажу, ударил его. И вы видите, какой результат. Виктор Петрович не может даже вздохнуть, потому что я нанёс ему удар в район печени. Эти удары я вам потом объясню, расскажу. Почему я говорю «убежать»? Потому что в подворотне, во дворе, даже в школе вы можете встретиться с человеком, который может выпившим быть, который не обладает приёмами защиты, блокировки. А вы, будучи уже натренированным человеком… В ваших руках уже будет кулак, превращённый в мощное оружие. Считайте, что это не кулак, а уже молоток. И вы, нанеся удар нетренированному человеку, просто-напросто нанесёте ему увечье. Это может кончиться плачевно для того, на кого напали. А вам может грозить колония, если вам ещё будет мало лет, а если старше, то вас будет ждать тюрьма. А я не готовлю людей для колонии, для тюрьмы. Я готовлю подсмену, которая будет выступать здесь, на ринге, и показывать своё мастерство перед теми, кто будет сидеть на трибунах. Поэтому кто согласен на мои условия, тот будет заниматься в моей секции. А сейчас я попрошу родителей… Вот образец заявления, напишите заявление и вместе с ребёнком пройдите к врачу в медицинский кабинет. Врач осмотрит, вы ему расскажете, ответите на вопросы. И, пожалуйста, завтра в шесть часов, дети, приходите. Форма, я уже говорил, какая должна быть: трусики, маечка и кеды…

Вот так я поступил в секцию бокса. Он нас тренировал, объяснял каждый удар. Конечно, из меня не вырос чемпион. Но я выступал на некоторых соревнованиях. Больших успехов я не добился, но, тем не менее, навыки какие-то остались, и они мне пригодились в жизни. А пригодились уже в зрелом возрасте…

В эти дикие 90-е годы я, как бывший инженер, вынужден был оставить науку… Страшные годы были. Наука в загоне, инженеры никому не нужны… Я занялся ларьковой торговлей. Конечно, это не инженерная работа, она отнимала много времени… Но, тем не менее, было денежно. К этому времени я переехал в другой город, купил квартиру. Соседей я практически не знал никого. Домой приходилось приезжать поздно, уже после полуночи.

Как-то раз я приехал вот так же поздно. Поднялся на свой этаж, начал открывать дверь. Дверь у меня была в то время на двух замках. Один был так называемый английский замок, а второй ригельный. Я открыл английский замок и только вставил ключи в ригельный, как боковым зрением увидел, что из-за лифта выбегает мужчина в маске и с топором. Держа его над головой, бежит на меня…

Я быстро среагировал, попытался кулаком попасть в топорище. Когда я отбивал, то понял, что это и не топор вовсе, а труба с вентилем, который был обмотан тряпкой. Этот вентиль я и принял за топор. Я отбил первый удар, правда, при этом выбил мизинец. Удар оказался не слабым. Но главное, что голова цела. Вентиль вскользь прошёлся по плечу. Тем временем этот мужчина замахивается во второй раз. А я уже к тому времени окончательно убедился, что это не топор. Поэтому, когда он размахнулся, я улучил момент и схватил трубу двумя руками. Я вывернул из его рук эту трубу и следующим движением ударил его этой же трубой по голове. Он упал.

Но тут я обнаружил, что за лифтом прятались ещё двое в масках. В руках у меня всё ещё была та труба. И те двое, видимо, испугавшись, побежали. То ли я был уже слишком разъярён, то ли что-то ещё, но от одной мысли, что меня хотели убить, я с этой трубой побежал за ними. Но на втором пролете я поскользнулся, так что те двое от меня убежали. Я поднялся наверх и вижу, что на площадку вышли люди, а этот мужчина оказался не мужчиной, а мальчишкой. Хотя я и предположить такого не мог. А он лежит – мальчишка лет восемнадцати. Уже без маски, с разбитой в кровь головой.

Люди завозмущались, начали кричать на меня, вот – убийца, вот с трубой ребёнка убил. Чуть ли не набросились… Единственное, наверное, испугались, что у меня труба. Вызвали скорую помощь, милицию. Скорая помощь раньше приехала и забрала этого мальчишку. Чуть позднее приехала милиция. Зашли ко мне, стали разбираться. Я объяснил, что так, мол, и так, подхожу к двери, открыл один замок, а второй замок не успел открыть – увидел, что на меня бежит человек с трубой. Они это всё записали, дали мне расписаться и пошли опрашивать свидетелей.

Каково было моё удивление, что на следующий день утром – звонок в дверь. Я открываю, стоят два милиционера, называют меня. Проходят, предъявляют ордер на обыск. Я удивлён, что такое? Пригласили понятых. Проводят у меня обыск. А у меня в то время ремонт делался – батареи менял. И там ещё старые батареи не вынесли. А рядом с ними лежали обрезки старых стояков, которые слесари не успели вынести. Они забрали две трубы и на меня надели наручники. Сказали, что я обвиняюсь в нанесении тяжких повреждений несовершеннолетнему. Что он сейчас находится в реанимации без сознания…

Попал я в камеру предварительно заключения. Мне следователь объяснил, что соседи дали показания, будто я нанёс одному из мальчиков удар, а других просто не догнал. По их словам, мальчики стояли на лестнице, просто разговаривали, а я, дескать, выскочил с трубой и начал кричать, что они здесь делают ночью. Затем я ударил одного по голове, остальные убежали. В этот момент снизу вышедшие люди видели, что у меня в руках была труба, и как я пытался догнать этих «несчастных» детей.

Конечно, я знать не знал, что это были дети, они ведь все в масках. По росту они были очень даже не дети. Один из них был выше меня. Но, тем не менее, они всё равно несовершеннолетние. Вот такая вот картина была.

Меня отпустили под подписку о невыезде. Но я сразу же нанял адвоката. Но свидетелей было слишком много. И все они показали, что я бил этих детей. Я пытался объяснить адвокату, что они в масках все были. Но на трубе этой были найдены только мои отпечатки. Других экспертиза не нашла. Оказалось, что эта труба подходит к тем трубам, которые у меня нашли. В общем, было такое дело состряпано.

Я всё никак не мог понять… Ведь должен же быть честный человек, который видел меня… Что я действовал только в рамках обороны.

И какова была моя радость, что такие люди всё же нашлись! Выше этажом в это время стояли два человека и курили. И они всё видели! Как пытался этот человек меня ударить, как я среагировал, как вывернул эту трубу и как на автомате нанёс тот удар.

Они написали заявление. Когда стали ещё раз разбираться, то была доказана моя невиновность. Провели обыск у того мальчика, которого я ударил по голове. Нашли у него дома окровавленную маску и перчатки, на которых были следы от этой трубы. Таким образом, меня оправдали, но я хочу не об этом сказать. Благодаря тому, что в молодости, можно сказать, в детстве, я занимался боксом, в зрелом возрасте этот навык помог мне уйти от, возможно, смертельного удара по голове.

Я очень благодарен тому тренеру, который так нас учил. Быть может, тот удар, который я нанёс этому мальчику… Будем так говорить, я считаю, что я это сделал неумышленно. Потому что когда я вырвал у него ту трубу, то удар нанёс как бы по инерции. Я к тому, что Мирзаев… Очевидно, у него тоже был тренер, который так же ему объяснял, каким оружием он обладает…

Он чемпион мира, причём по смешанным единоборствам, то есть он обладает как ударной, так и борцовской техникой, а также блокировками. Я думаю, что не было никакого повода ему бить нетренированного человека, тем более он на него не нападал. А если бы даже и напал, то у него, как у чемпиона, было бы множество способов заблокировать, защититься. Но не убивать.

 

Одиночество

Она сидела у окна. Она не столько смотрела в окно, сколько прислушивалась к звукам, доносившимся из соседней комнаты, с кухни. Вот они вышли на кухню, вот они сели.

Она задумалась: а когда это слово «мы» разделилось на две части? «Они» и «я». «Они» – это Оля и Алексей, а «я» – это я. А ведь когда-то было одно слово – «мы». А теперь…

Они сели за стол. Она поняла по доносившимся звукам, что Алексей налил себе кофе, взял яйцо, которое она сварила. Яйцо стояло на подставочке, накрытое вязаным мешочком в виде курочки. Он потянется за ним, потрогает, остыло ли оно, потом возьмёт гренку – тоже тёплую. Приготовила она им и сливочное масло, не растаявшее, но и не из холодильника – такое, чтобы удобно было намазывать на гренку…

Алексей намажет гренку маслом, возьмёт ложечку, разобьёт яйцо, посолит его и начнёт завтракать. Она услышит все эти звуки за стеной…

Оля заварит себе чай, возьмёт блинчики и опять подумает, сколько раз ещё ей придётся повторить, что больше двух блинчиков не нужно. Сегодня их опять пять штук на тарелке.

Она знает, что Оля всё равно съест три блинчика, а два останутся лежать. А приготовила она их такими, какие Оля любила ещё с детства. Она даже научилась печь их квадратными. По утрам Оля любит блинчики с творогом. Творог она готовила сама. Это не то что магазинный: купил и завернул в блинчик. Нет, она покупала творог на базаре, добавляла туда сливки, немножко ванилина, но так, чтобы аромат был еле-еле уловимым. Добавляла немного мёда, потом всё это растирала так, что получалась творожная масса, но не такая, которая в магазинах лежит, которая иногда отдаёт сывороткой, простоквашей, а очень нежная творожная масса. Иногда она добавляла туда сухофруктов, но, опять же, не кусками. Сначала она их распаривала, затем протирала, и получалась такая смесь, похожая на пюре. Это она смешивала с творогом и заворачивала в блинчики. Один в виде трубочки, другой в виде конвертика, третий ещё как-нибудь…

Она сидела у окна в кресле, в котором ещё когда-то сидела бабушка. Оно удобное, хотя и деревянное. Она не смотрела в окно. Она прислушивалась к звукам, которые доносились с кухни. «Они» – это дочь и зять.

Хлопнула дверь. Они ушли. Когда «мы» стало делиться на две половинки? На «они» и «я»? Оно разделилось, когда её выписали из больницы после инфаркта. Она так же хотела занимать место на кухне: готовить им завтраки, обеды, ужины… Но она понимала, что левая рука у неё теперь плохо работает. На второй день она разбила любимую чашку Алексея, на другой день она чуть не облила Олю кипятком. А когда она опрокинула на скатерть вазочку с вареньем, Оля сказала: «Мама, побыла бы ты в своей комнате, пока мы завтракаем». Она слышала эти слова, но воспринимала их по-другому. Ей слышалось: «Куда ты лезешь, старая карга? Сидела бы в своей комнате и не высовывалась».

Это было так страшно для неё, так обидно. Она ничего не ответила, а просто молча пошла в свою комнату, села в бабушкино кресло у окна. Не плакала, но слёзы лились сами собой. Она вспоминала. Вспоминала, когда это «мы» разделилось на «они» и «я».

Она вспомнила себя девочкой здесь, в Ленинграде. Она, мама и бабушка. Она с мамой в одной комнате, а бабушка в другой. Она всегда была ухоженной, мама и бабушка следили за ней. Платьица всегда выглажены, чулочки заштопаны. Папа погиб в войну. Говорили, что почти в последний день войны…

Она бегала в школу, ей было весело и интересно подолгу играть с подружками. Тогда было много детей, у которых были только мама с бабушкой, особенно здесь, в Ленинграде. Дедушек почти не было. Так она жила, радовалась жизни.

Потом не стало бабушки. А через несколько дней к ним пришли и сказали, что их будут уплотнять. В комнате бабушки поселятся другие люди. Мама не знала, что им ответить. Но когда какая-то официальная, но грубая и злая тетя назвала бабушку «гражданкой, проживавшей с вами по соседству», мама сказала, что это не соседка, а её мать. Ей ответили тогда: «Какая же она родственница, если у неё даже фамилия была другая». А фамилия у неё была – папина… Та женщина сказала собрать все справки, бумаги и идти к начальнику…

…Мама взяла справки, папину похоронку и документы об орденах. Мы пошли вместе.

У начальника была большая очередь. Когда мы, наконец, к нему зашли, то увидели за столом солидного мужчину с уставшим лицом. Он посмотрел на маму, протянул руку. Мама подала ему бумаги. Он начал их изучать, как вдруг оторвался от них и посмотрел на нас ещё раз. Затем он вышел из-за стола, назвал маму по имени-отчеству, взял её руку, поцеловал и сказал:

– Извините, ваш муж был моим командиром. Он фактически спас мне жизнь… Что у вас за проблема?

Мама объяснила, что у нас умерла бабушка, что нас хотят уплотнить, а она не знает, что ей делать. Он посмотрел документы и удивился, как это нас могут уплотнить, если у нас одна из двух комнат – проходная.

Он попросил оставить бумаги и пообещал, что проблема будет решена. Мы ушли, и в самом деле – больше к нам не приходили. Потом маме прислали официальное заключение, что наша квартира в плане имеет смежные комнаты, при этом одна из двух комнат проходная. А в таком случае квартира уплотнению не подлежит.

Так мы и жили вдвоём с мамой спокойно до тех пор, пока я не встретила Олега. А встретила я его уже на четвёртом курсе, когда меня направили на практику. Мы проходили конструкторскую практику на заводах и в конструкторских бюро. В бюро зам главного конструктора всем нам, практикантам, а нас было девять человек, объяснил, что у них за бюро, что они разрабатывают и какие у них традиции. Пожелал успешного прохождения практики, а если кому-то у них понравится, то «милости просим к нам на работу».

Меня направили в отдел вспомогательного оборудования. Когда я пришла к начальнику бюро, он определил меня в группу, в которой главным был Олег Борисович.

Когда я впервые увидела Олега Борисовича, то удивилась, что, хотя он был немногим старше меня, он уже являлся начальником группы. Серьёзный молодой человек посмотрел на меня, показал кульман и сказал:

– Пройдите к завхозу, получите инструменты и всё остальное, он знает.

Я сходила, получила инструменты: готовальню, карандаши, бумагу, резинки, линейки и прочее. После чего вернулась. Он дал мне задание, и я начала чертить. Конечно, я ещё тогда не конструктором была, а простым чертёжником. Но мне было очень приятно с Олегом, я поняла, что и я ему нравлюсь.

Практика прошла, я продолжила обучение в институте, но мне хотелось общаться с Олегом. Я всё рассказала маме. Она, улыбнувшись, сказала:

– Это твоя жизнь. Я тебе здесь не советчик.

И получилось так, что Олег стал жить у нас. Мама жила в одной из комнат, в которой раньше жила бабушка, а мы с Олегом стали жить в другой.

Всё было хорошо. Единственное но: Олег не хотел пока заводить детей, хотел ещё немного пожить, а детей завести немного позже. Я с ним соглашалась, он был старше меня, а значит, умнее.

Летом мы ездили отдыхать, нам дали путёвки от завода на Чёрное море. Кто в то время ездил на море, тот знает, какое это блаженство, особенно летом.

Вернулись обратно загорелые, счастливые, довольные. Через некоторое время я заметила, что меня стало тошнить, и мама сказала мне, что я беременна.

Когда Олег узнал, то сразу сказал, что ребёнка нам не надо, но я твёрдо решила оставить. Мы к этой теме больше не возвращались. Олег закусил нижнюю губу, и так почти все девять месяцев. Он мало разговаривал со мной, с мамой вообще почти не разговаривал.

Утром он поднимался, умывался, садился за стол, ждал, когда ему подадут завтрак. Завтракал и уходил.

Родилась моя девочка, моя ласточка, моё сердечко – Оленька. Она росла неспокойным ребёнком, часто по ночам просыпалась, плакала. Я брала её на руки, кормила. Только укладывала её в кроватку, как она снова начинала плакать. Я опять вставала, подходила, брала… Олег в это время ворочался и что-то бурчал.

И вот однажды, когда Оленьке было только три месяца, я вернулась с прогулки вместе с ней, и Олег сказал:

– Мне надоели твои пелёнки и писк по ночам. Я от тебя ухожу. Надоели вы мне со своими грязными пелёнками.

Я не знала, что ему ответить. Он ушёл, и мы остались втроём: мама, Оленька и я.

Так мы и жили. Я воспитывала свою дочь. Мы были втроём. Мы – были «мы». Не было ни «я», ни «ты», ни «она». Было только «мы».

Так мы воспитывали нашу девочку. Она росла красивой, доброй и умной. Мы очень гордились ей. Она отлично училась, после школы поступила в институт.

И вот однажды она пришла и сказала, что влюблена. Влюблена в Алексея:

– Он аспирант, и у него почти готова диссертация, на которую он собирает отзывы. Мы решили пожениться.

Мы порадовались за нашу девочку. Они поженились, и Алексей стал жить у нас. Мы с мамой перебрались в маленькую комнату, а они стали жить в большой. Все домашние заботы взяли на себя мы с мамой. Их делом было жить и наслаждаться этой жизнью. Утром подымались раньше них, готовили им завтрак. Мы изучили, кто из них что любил. Они просыпались – красивые, молодые, счастливые, завтракали и уходили на работу. С работы их встречала мама с обедом или ужином. Мы ужинали все вместе, нам было хорошо. За столом каждый делился новостями, все вместе обсуждали домашние заботы и многое другое… Алексей защитил кандидатскую, работой был доволен. Оля тоже была довольна своей работой.

Вскоре Оля объявила, что у меня скоро будет внук, а у мамы правнук.

Но мама так и не увидела своего правнука. Она ушла из жизни… Так неожиданно – раз, и не стало. Мы пришли с работы, а она лежит на диване. Мы никогда не замечали, чтобы она отдыхала днём. Я позвала, она не откликнулась. Я подошла, а её уже не было с нами…

Оля родила мальчика, я была счастлива этому. Я себе сказала, что Алексей не увидит пелёнок и не услышит плача ребенка. Как только Оля с ребёнком приехала из роддома, я настояла на том, чтобы мы поменялись комнатами. Оля пыталась возражать, но я настояла на этом. Когда мы поменялись комнатами, я рассказала Оле, почему её отец ушёл и бросил нас. Рассказала и про то, что мы ему надоели с пелёнками и плачем. Поэтому я ей объяснила, что не допущу такого в её семье. Мы договорились, что я буду условным знаком стучать по стенке, чтобы не разбудить Алексея, и она будет приходить ко мне кормить ребенка.

Мальчик рос на редкость тихим и уравновешенным. Жизнь протекала спокойно. Я сказала Оле, чтобы она никаких памперсов не покупала. Должны быть только пелёнки и подгузники. Она возражала мне, что это несовременно, но я рассказала ей, что у одной моей знакомой есть внучка, которой уже восемь лет, а она до сих пор ходит в памперсах. Я ей объяснила, что наше поколение, когда этих памперсов не было, росло на обычных пелёнках и подгузниках. И ребёнок с раннего возраста, исполняя свои естественные потребности, чувствовал дискомфорт. Поэтому он старался делать это в одно определённое время. Вырабатывался своеобразный иммунитет, или, так сказать, порядок. А в этих современных памперсах, которые не создают ребёнку дискомфорта, он чувствует себя нормально. А это не дисциплинирует. Появляются некоторые нарушения, как у внучки моей знакомой.

Так и рос у нас мальчик: красивый, здоровый, сильный… В восьмом классе ему предложили перейти в школу для одарённых детей, а затем учиться за границей. Не очень хотелось его отпускать, но родители – хозяева. Уехал учиться за границу – в Англию. Приезжал на каникулы очень довольный и счастливый.

Так мы жили вместе, я любовалась и радовалась вместе со своими детьми.

Однажды, когда мы только позавтракали, и все пошли на работу, со мной что-то случилось. Я не знаю, что и как было, потом сказали – инфаркт. И вот когда вернулась из больницы, разделилось наше «мы» на «они» и «я»…

… Проходило время, в котором жили «они» и «я». Она просыпалась рано утром, готовила завтрак для её детей, а днём готовила ужин. Они иногда приглашали её за стол, но она говорила, что уже поела, и ей не хочется. А сама уходила сюда и тихо лила слёзы. Она здесь, а они там.

Она вышла на кухню, а они уже ушли, оставив её одну. Она помыла посуду, убрала со стола, заглянула в холодильник и начала думать, что бы приготовить на ужин. После инфаркта она в магазины не ходила, да и вообще никуда особо не выбиралась. Все продукты приносили они. В холодильнике оказалась рыба, вчера принесённая детьми. Она решила сегодня её приготовить. Она умела её готовить. Они как раз купили сигов, а это замечательная рыба. Из неё можно приготовить всё что пожелаешь.

Она убрала остатки чешуи, несмотря на то, что рыбу детям почистили ещё на базаре, отрезала голову, хвост, разрезала вдоль, вынула хребет – это будет уха. Так она очистила две рыбины, посмотрела на часы – времени ещё много. Посолила, поперчила и немножко полила лимонным соком. Поставила в холодильник. Они придут где-то в семь. Значит, где-то около пяти нужно будет выставить, потому что рыба должна потомиться часа два…

Она начала думать, что бы такого к рыбе приготовить. Решила сделать просто пюре. Картошка есть, лук есть, продукты есть – всё есть. «Я сделаю хороший ужин», – подумала она.

Заварила кофе, пошла в свою комнату, села в кресло, стала смотреть на улицу. Уже дня два как не было снега. А тот, который ещё лежал, – он уже не был такой белый, как раньше.

Она увидела во дворе машину с корзиной и двух рабочих возле неё. Они занимались тем, что ровняли кроны у деревьев. Ей жалко было деревья, но буквально несколько дней назад она видела по телевидению, как выступала губернатор и говорила, что необходимо провести ревизию всех деревьев, поскольку осенью были случаи, когда при ветре они падали, и были даже жертвы. Поэтому было решено уменьшить кроны, снизив таким образом и ветровую нагрузку на деревья. Тополя ей было не очень жалко, а вот клён было очень жаль.

Он рос у них под окном. Летом и осенью он был краше всего. Летом у него была пушистая, зелёная крона, а, начиная с сентября, он одевался во все цвета радуги. Там были и зелёные, и оранжевые, и пурпурные, и красные листья. Эти листья медленно падали, оголяя его ветви. Так приятно было смотреть за их полётом – в тихую погоду они плавно-плавно опускались на тротуар.

Она смотрела, как рабочие ровняли этот клён подобно остальным деревьям. Жалко было. Её любимым занятием было смотреть на эти деревья осенью. А теперь они приобрели этот ужасно обрезанный вид. Даже неясно было, что они теперь напоминали. Некоторые сравнивали это с неестественным уродством, некоторые говорили, что такое дерево – это как птица с подбитым крылом. Так и ей казалось неправильным взять и обрезать дерево, лишить его той красоты, которая дарована была самой природой… Она смотрела на клён, следила за тем, как его кромсали…

Когда сошёл снег и зазеленела травка, она заметила, как на этом клёне появились листочки – первые побеги. Она смотрела и каждый день отмечала, как на этих трёх побегах появляются новые листики.

Спустя какое-то время средний побег стал опережать остальных, будто главный. Для этих трёх побегов было достаточно энергии, которую давали им корни, до этого питавшие большую крону. На них росли большие и красивые листья. На каждом побеге листья появлялись попарно – пара направо, пара налево. Она смотрела и каждый день отмечала появление новых листьев. Иногда она их пересчитывала, сколько на одной стороне выросло, сколько на другой. На среднем побеге уже на два листа больше, чём на правом и на левом.

Затем прошло какое-то время, и на этих двух перестали появляться листья. Их рост замедлился, а средний всё также продолжал расти. Распускались большие красивые тёмно-зелёные листья. Она с удовольствием смотрела на них каждый день. Когда она подходила к окну, они как бы приветствовали её.

Однажды листья перестали появляться и на среднем побеге. Клён стал готовиться к зиме. Она смотрела на эти два самых верхних листа, как вдруг откуда-то подлетела ворона и, очевидно, ещё молодая, попыталась сесть прямо на верхушку побега. Она схватилась за листик, он не выдержал и обломился. Ворона взмахнула крыльями и тоже полетела вниз. Но у неё крылья, а лист плавно-плавно стал падать, кружиться всё ниже и ниже.

Она следила за его полётом. Этот большой красивый лист упал на тротуар и так там и лежал. Недолго он лежал. Кто-то наступил на него. Потом ещё раз. Через некоторое время его не стало. Дворник смахнул его метлой, а тот один лист, который остался наверху, как будто продолжал кричать: «Смотрите, какой я красивый, какой я главный. Первые лучи солнца – мои, и последние лучи солнца – мои. Первые капли дождя омывают только меня. У меня много сил. Людям даю кислород, очищаю воздух. Даю углерод моему стволу. Мне так хорошо, я здоров и молод. Смотрите на меня и любуйтесь».

Так было до тех пор, пока не начало холодать. И этот лист, немного хвастунишка, вдруг почувствовал однажды ночью, что те корни, которые всегда так щедро снабжали его питательными веществами, уменьшили приток живительной влаги. Ему стало трудно дышать, и он уже не мог в полном объёме превращать углекислый газ в кислород. Это продолжалось несколько дней. Затем вновь появилось солнышко и обогрело его своими ласковыми лучами. Лист снова ожил, и ствол снова щедро одарил его жизнью. Лист подумал, что это были только временные неудобства. А жизнь – она так прекрасна, так хороша. И он опять радовался восходящим лучам. Единственное, день стал немного короче, но встречать и провожать солнышко было так же приятно, как и раньше.

Но вот однажды ночью капилляры вновь стали давать живительной влаги всё меньше и меньше. Лист почувствовал, что его края не могут питаться вдоволь, поэтому начинают желтеть. Он ещё пытался выполнять свою миссию. Для этого побега лист – он как флаг. Сейчас он напитается лучами солнца, и только он один придаст дереву жизнь. Но у него не получалось.

Ночью дождь, который всегда омывал его, стал холодным. Листу стало неуютно, он больше не мог сохранять свой зелёный цвет. И постепенно он начал становиться разноцветным. По краям жёлтый, а там, где ещё был зелёный, – те места постепенно становились красными, бурыми, оранжевыми. Он уже не мог даже держаться на стебле. Однажды ночью вместо дождя, который летом его омывал, на лист опустилось что-то белое, тяжёлое и холодное. Лист не мог удержать это на себе и оборвался. Стал медленно кружиться и плавно лететь вниз, пока не упал на грязный тротуар. И чей-то ботинок придавил его к асфальту. Так он лежал, пока метла дворника не смела его в грязную кучу, где были все другие такие же листья, которые упали с клёна, тополя, лиственницы… Их потом увезли на свалку.

Она сидела, смотрела на эту картину и думала, что она чем-то похожа на этот лист…

 

Верность

Виктор, двигаясь по Лиговскому перед площадью Восстания, встал в правый ряд, чтобы свернуть на Невский. На Невском перед улицей Марата загорелся жёлтый свет. Пришлось остановиться. В этот момент зазвонил мобильник. Совершенно незнакомый номер, причём даже другой регион. Виктор хотел сбросить, но что-то заставило его взять трубку. Он принял вызов и вдруг услышал голос. Этот голос заставил его стиснуть зубы, сдавить руль и ещё сильнее надавить на тормоз. Он этот голос смог бы отличить от миллионов других голосов. Это тот самый голос…

Виктор сбросил рычаг на паркер, хотя стоял во втором ряду. Он слушал этот голос. Это она. Это тот голос. Его невозможно было забыть…

А услышал он первый раз его, когда поступал в институт. На вступительном экзамене. Там и познакомились. Не сказать, чтобы она картавила, но каким-то образом она букву «р» произносила так, что создавалось такое впечатление, будто она картавила. Это было только её произношение. Она очень нравилась Виктору. Но в то время не существовало Виктора, Виктор носил имя Леонид…

Они познакомились и подружились. Они дополняли друг друга. Оба были молоды, умны, красивы. Оба иногородние, жили в общежитии. Их с удовольствием приглашали в компании, не только в общежитии, но и городские. Когда пытались за ней ухаживать, она с удовольствием принимала ухаживания, но тут же заявляла, что «навек в аренду отдана другому». То есть она всегда чётко заявляла, что она подруга Леонида. И он тоже подмечал, что многие девушки не против быть с ним, завести знакомство и более тесные отношения. Но он также говорил, что занят.

Так они дружили. Первую сессию сдали на «отлично». Поступили они на бюджет, поэтому кое-какой материальный достаток у них был. Но Леонид сразу пошёл работать. А работу он нашёл в ларьке – торговать по ночам. Его это не очень обременяло: днём на занятиях, вечером в ларьке. А там можно было ночью даже немножко поспать или позаниматься, когда закрывалось метро и народу не было. Это было хорошим подспорьем, так как родители не очень могли ему помогать, а стипендии и вот такой подработки ему хватало не только на его собственные нужды, но ещё и на то, чтобы её в ночной клуб сводить, или в кафе посидеть, или в кино сходить.

На зимних каникулах она поехала к родителям, а он работал. Он познакомился с хозяином ларька, а у хозяина работали муж с женой и он. Жена днём работала, а муж с Леонидом ночью попеременно две через две. Леонида это вполне устраивало, как и эту семью. Убедившись во взаимной честности, они даже товар не передавали друг другу.

Второй семестр также прошёл во взаимной любви, а летом она опять уехала к родителям. Он в это время занимался заработком денег.

К концу лета эта семья, муж с женой – Мария Николаевна и Василий Петрович – предложили ему работать с ними. Они накопили достаточно денег и купили не ларёк, а небольшой магазинчик, вернее помещение, в котором они решили открыть магазинчик. Леонида они приглашали в компаньоны. Поскольку они заметили, что он парень головастый, он мог бы вести всю бумажную работу. Они зарегистрировали на Марию Николаевну ЧП, и Леонид с удовольствием взялся за работу. Он оформлял разрешения на торговлю, получал лицензии. Он хорошо умел контактировать с людьми, быстро наладил отношения и с налоговой, и с участковым, и с пожарниками, и с администрацией. В общем, все нужные бумаги он быстро оформил. А Мария Николаевна и её муж, когда работали в ларьке, то у них были контакты с поставщиками, поэтому заполнить магазин товарами в кредит не составило труда.

Леонид стал работать. На учёбе это не отражалось. С Наташей были хорошие отношения, и он ей предложил снять комнату, чтобы жить вместе. Она согласилась. Порылись по объявлениям и нашли комнату. В трёхкомнатной квартире жили две пожилые женщины. По одной комнате занимали они, а третью комнату сдавали. Это были две одинокие родственницы.

Они очень хорошо встретили их, договорились о цене. Цена всех устроила.

Так они прожили год. Леонид к этому времени осваивал вторую специальность, поскольку тогда в политехе открыли второй факультет, и студентам было предложено со второго курса кроме основной специальности-электронщика приобрести вторую специальность экономиста. Программа была составлена так, что те предметы, которые проходили на основном курсе электронщика, шли в зачёт второй специальности, а дополнительные, которые были необходимы для экономиста, сочетались и согласовывались с основным расписанием. Поэтому было очень удобно. Леонид ещё умудрялся совмещать занятия с работой, которая его не обременяла.

На день рождения он подарил Наталье кредитную карточку, на которую он положил деньги, чтобы она себя не стесняла и не ограничивала в карманных расходах. Леонид периодически подкладывал на эту карточку деньги.

Молодая красивая пара. Но они не хотели свои отношения оформлять официально. Жили гражданским браком. Наталья шутила, что «в аренде» жили. Но это было до того вечера…

В тот вечер как обычно Леонид собрался на работу. Приходил он туда к восьми часам, чтобы отпустить Марию Николаевну. Когда он приехал, то вместо Марии Николаевны был её муж. Он извинился и сказал:

– Тут, в общем, такая ситуация сложилась… Я тебя должен был ещё с утра предупредить, что тут такое дело. Завтра у тёщи день рождения, и надо ехать её поздравлять. Поэтому я тебя хотел с утра попросить: не смог бы ты завтра днём поработать? А я бы сегодня ночью здесь побыл. А через день я бы обратно вернулся. Я задёргался сегодня, совсем забыл позвонить. Тут ещё товар привезли…

Условились, что ночью сегодня поработает Василий Петрович, а Леонид придёт с утра и сменит его.

Леонид помог ему разобрать товар. Хотел позвонить Наталье, но потом решил лучше сделать ей сюрприз. Купил торт, бутылку красного французского вина, цветов и поехал домой.

Время было уже около одиннадцати. Он приехал, очень осторожно открыл дверь, чтобы не разбудить старушек. Но он сразу же услышал, что старушки не спят, а разговаривают на кухне. Он зашёл в свою комнату, но Натальи там не было. Он поставил торт, бутылку на стол, разделся. Взял цветы, вазу, пошёл на кухню обрезать корешки.

На кухне сидели старушки, пили чай. Увидев Леонида, сразу засуетились: что, мол, ты так неожиданно пришёл. Потом вдруг взяли и ушли, оставив полные чашки чаю. Леонид обрезал корешки цветов, поставил их в вазу, понёс в комнату. Пока нёс, думал, где же может быть Наталья. На кухне нет, в ванной нет. Он зашёл в комнату и позвонил. Спросил, где она.

– Где же мне быть, – отвечает, – сижу одна, покинутая, телевизор смотрю, собираюсь спать.

Леонид счёл это шуткой, пожелал ей спокойно досмотреть телевизор, а сам начал готовить чай, надеясь, что она сейчас появится.

Проходит пятнадцать, двадцать минут, полчаса. Её нет. Он вышел на кухню, там сидела одна из старушек. Она посмотрела на Леонида с поджатыми губами.

– Вы слишком рано пришли.

– Не понял, в чём дело?

– Вам раньше семи утра не следовало появляться.

– Почему? У нас ведь в договоре не оговорено…

– Мужья всегда последними узнают, когда им жёны изменяют, – сказала старушка, повернулась и ушла.

Леонид опешил. Хоть Наталья и не жена, но чтобы изменять… Глупость какая-то. Очевидно, старушка совсем из ума выжила.

Но что-то в левой стороне застучало. Он вернулся в комнату, набрал телефон Натальи.

– Ну что? Тебе там не работается, что ли? Ты меня разбудил, я почти уснула. Телевизор я уже выключила.

И тут Леонид понял, что его обманывают. Что ему просто нагло лгут. Эта Натали, которую он так любит, которой так верит… Она, конечно, не представляла, что он здесь, в этой самой комнате, в которой она якобы смотрит телевизор и отходит ко сну. Леониду хотелось крушить и ломать всё вокруг. Но он взял себя в руки. «Впрочем, мы даже и не в гражданском браке… Мы – в аренде друг у друга», – вспомнилось ему.

Он подошёл к кровати, посмотрел на то место, где она сейчас должна была лежать по её словам. Взял бутылку вина, которую уже открыл, и тонкой струйкой стал выливать на белую простынь, как бы описывая её контур. Когда вино закончилось, он положил бутылку на её подушку. Открыл стол, хотел забрать документы и вдруг увидел загранпаспорт.

Они мечтали летом, если удастся скопить достаточно средств, съездить за границу. Она уже, оказывается, и паспорт успела сделать…

Когда он его открыл, то увидел в паспорте французскую визу. Он удивился, ведь они вместе собирались оформлять паспорта… Из паспорта выскочила кредитка, которую он ей когда-то подарил и клал туда деньги, чтобы она могла всегда иметь на карманные расходы. Он машинально поднял её и сунул в свой кошелёк. Он походил, посмотрел.

Немного успокоившись, достал сумку и начал складывать туда свои вещи, документы, ноутбук, диски. Ему на глаза попался тюбик с клеем «Момент». Он выдавил его весь на экран телевизора, взял лист бумаги и написал: «Смотри, может быть, увидишь себя». После чего приклеил эту записку и паспорт с французской визой.

Затем взял телефон, переписал в компьютер все номера и стёр все звонки, кроме последних двух. Телефон положил на телевизор, открыл ящик, где они хранили деньги. Долго думал, взять или не взять. Решил, что раз его обманули, то деньги взять он может, они были заработаны им. Также взял торт и ключи.

На кухне положил на стол деньги, которые нужно было отдать за жильё, ключи и торт на то место, где обыкновенно сидели старушки.

Присел на дорожку, окинул ещё раз взглядом всё, что было вокруг, а потом ушёл.

Вышёл на улицу. Куда?

Стал ловить такси, попался частник. На вопрос: «Куда ехать?» – он ответил: «На вокзал». Бросил сумку в багажник и сел.

– А на какой вокзал?

– А всё равно. Давай на Комсомольскую – их там три.

Приехал на Комсомольскую. Куда? На Ленинградский – нет, на Ярославский – не хочу, на Казанский. Пришёл на Казанский, стал смотреть расписание. А в голове её слова…

«Сижу, смотрю телевизор, жду тебя».

Леонид стиснул зубы. В расписании увидел Челябинск. Там у него жила двоюродная сестра. Почему бы не поехать туда. Поезд только через четыре часа.

Подошёл к кассе – пожалуйста, билеты есть.

Он не стал брать билет. Он пошёл посмотреть расписание Курского вокзала. И там поезда идут, и здесь поезда идут… На восток, на север…

Решил взять на восток. Открыл кошелёк и увидел кредитку, которую он подарил Натали. Он подошёл к банкомату посмотреть, много ли там денег. Денег оказалось столько, о скольких он и мечтать не мог. Он не понял. Наверное, ошибка.

Пошёл к другому банкомату. Смотрит и не верит своим глазам. Громаднейшая сумма денег. Откуда? Он подкладывал ей, по сравнению с этим, копейки. А тут такая гигантская сумма! Он задумался, что делать? Вернуть или за обман снять эти деньги? Утром, когда она придёт и всё поймёт, то первым делом, скорее всего, заблокирует карточку. А если снять, то это будет плата за его обманутую любовь.

А не будет ли это воровством?

Так можно снять и не тратить.

Когда стал снимать, то банкомат ему все не выдал. Снять удалось только часть, потому что за раз банкомат выдаёт ограниченную сумму. Но поблизости было три вокзала, и банкоматов было достаточно.

Он стал ходить от одного к другому. А денег в его руках становилось всё больше.

Когда увидел, что на карточке ноль, то начал думать, куда ему ехать. Домой к родителям ему не хотелось. Поэтому он всё-таки поехал на Урал, в Челябинск.

Приехал в Челябинск, пришёл к сестре.

Сестра жила одна, у неё было двое детей. Муж попал в аварию два года назад. Тяжело ей, конечно, приходилось с двумя детьми.

Она обрадовалась его приезду. Ничего ей он рассказывать не стал. Сказал, что приехал в командировку сюда. Они позавтракали. Сестра отвела детей в школу и убежала на работу. А Леонид остался один.

В поезде он почти двое суток думал, а теперь, здесь… Как поступить? Что делать? Ничего умного не придумал. Написал в институт заявление об отчислении по собственному желанию. Указал адрес сестры, чтобы ему прислали документы. А сам решил найти здесь работу.

Начал искать в интернете. Несколько фирм предлагали неплохую работу. Он выписал телефоны, обзвонил все, договорился о встрече. Но каждая фирма просила местную регистрацию.

Они с сестрой пришли прописать Леонида на её жилплощадь. Оказывается, требовалось только её подпись, поскольку квартира находилась в её собственности.

Он сдал паспорт на регистрацию. Но когда пришёл его получать, там его встретили представители военкомата и взяли «под белы рученьки». В институте, где он учился, военная кафедра была. Но он уже был отчислен. А возраст призывной, да и попал под самый разгар призыва.

Дали ему два дня на сборы. Он не знал, что делать с теми деньгами. Их было так много… Причём в банкоматах он снимал не только рубли, но и валюту.

Он не знал происхождения этих денег. Не мог он поверить, что Натали связана с криминалом. Но ещё больше он не хотел быть причастным к этому, если деньги действительно заработаны нечестным образом. Пускай это останется на её совести.

На следующий день он пошёл в банк, оформил сберкнижку на её имя, положил туда все деньги и выслал ей заказным письмом.

Три месяца он провёл в учебке, а потом его отправили в Чечню… В учебке он познакомился с одним парнем по имени Виктор. Тот был моложе его. Детдомовский. Окончил техникум какой-то. И после окончания его призвали. У них были общие интересы, и они подружились. В Чечню они тоже попали вместе.

Когда они ехали туда в машине, то попали в засаду. Начали стрелять. Он не помнил, что было, где взрывалось… Страшная была картина.

Он почувствовал, как в левую ногу что-то очень больно ударило. Потом увидел, как у Виктора что-то на лице изменилось. Потом что-то страшное с его лицом произошло. А когда посмотрел, то понял: пуля попала в затылок, а лицо разорвало.

А ему попало в ногу, в бедро. Вторая пуля попала в плечо. Он лежал и думал: почему Виктору в голову, а ему в плечо? За что его? Лучше было бы мне… Мысль эта крепко осела в его сознании…

А пусть будет мне!

Он взял и поменял документы. Документы Виктора он положил себе. Они были все залиты кровью, так что фотографию было не видно. А свои документы он положил погибшему.

Вот так из Леонида он превратился в Виктора.

Он плохо помнил, как их вывозили. Сначала на вертолёте, потом на поезде в Ростов. Пуля попала в бедро и застряла – повредила кость. Пришлось ему месяца полтора проваляться. Но здесь его уже называли другим именем.

Он не знал, куда поехать после госпиталя. И решил поехать в Питер. Там проще затеряться.

Его демобилизовали, дали документы, в которых было написано, что он участник чеченских событий, а также справку о том, что он получил ранение и теперь инвалид.

С этими бумажками он приехал в Санкт-Петербург. Его принимают по льготе в любой институт. Он поступает в университет на первый курс, хотя у него за спиной было уже три. Выглядел он, конечно, старше. Поскольку тот мальчик, который погиб, был на четыре года младше его.

А дальше? А дальше всё тот же голос.

«Смотрю телевизор, жду тебя».

Он часто слышал его во сне. За это время он не сошёлся ни с одной из девушек. Этот голос всегда его преследовал.

После окончания университета он был уже успешным бизнесменом. Имел строительную фирму, не самую мощную, но достаточную для того, чтобы быть свободным и обеспеченным человеком. Квартира у него была прекрасная. Была и машина. Но… Даже секретарь – и тот мужчина был. Его все считали женоненавистником.

И вот сейчас он стоит у светофора на Невском, у Марата. Светофор переключился на зелёный, а он, сжав руль и стиснув зубы, слушает этот голос. Сзади начали ему сигналить, он включил аварийку.

А этот голос всё говорит:

– Ну, где же ты?! Мы же договорились, что я буду на пересечении Маяковской и Невского. Я уже десять минут стою, а тебя всё нет! Через пять минут я уйду!

Она – вот она. Она – здесь. Всего в нескольких шагах…

Виктор-Леонид дождался следующего переключения светофора и газанул так, чтобы занять правый ряд перед троллейбусом. И так же на аварийке стал приближаться к Маяковской.

Вот! Это она! Это она стоит, да. Такая же копна рыжих волос, та же осиная талия, стройные длинные ноги.

Она стояла вполоборота, смотрела в сторону Фонтанки. Светофор переключился, она стала смотреть на противоположную сторону Невского, ожидая кого-то в толпе. Но, не увидев никого, стала смотреть в сторону Московского вокзала. Никого не находя и там, повернулась в сторону Маяковской. Получилось так, будто она демонстрировала себя перед ним, а он сидел, сжимал руль в машине, стиснув зубы, и смотрел на неё.

Прошло какое-то время. Она полезла в сумочку и достала телефон. У него снова зазвонил мобильный. Но теперь она уже назвала имя, правда не его, а Марины какой-то:

– Марина, ну я же уже стою здесь, мы же договорились, что здесь я тебя буду ждать. Почему ты не отвечаешь? Где ты?

Леонид-Виктор медленно поднёс трубку и произнёс:

– А я лежу, смотрю телевизор, жду тебя.

Она бросила телефон. Он видел её глаза. Они заметно расширились. Бросив телефон, она стала падать. Её подхватил какой-то мужчина. Какая-то женщина подняла её телефон и подала ей. Она с ужасом взяла его:

– Лёнь, это ты? Скажи, это ты?! Ты где?

– А где мне быть? Сижу, смотрю телевизор…

В это время её уже держали на руках. Кто-то вызывал скорую помощь…

Подъехала скорая помощь, и её увезли. А Виктор всё также сидел в машине. Работали огни аварийки.

Подошёл милиционер. Постучал, отдал честь, спросил, в чём дело. Виктор ответил:

– Стою, смотрю телевизор.

Затем включил передачу, отключил аварийки и медленно поехал…

Наталья поднималась по лестнице. Её охватило какое-то чувство тревоги. Такое же чувство у неё было тогда, когда умерла бабушка. А сейчас с чего бы это?

Она должна прийти чуть раньше, перед тем, как Леонид вернётся с работы. Нужно проскользнуть незаметно, пока старушки спят. И чтобы Леонид застал её спящей.

Наталья подошла к двери. Тихо отрыла дверной замок, также тихо и аккуратно прикрыла за собой дверь. Зашла в свою комнату.

Она сразу почувствовала, что что-то в ней изменилось. Посмотрела на телевизор – на нём приклеена какая-то бумага. Подошла, увидела, что рядом приклеен её загранпаспорт, а на том листе бумаги было написано: «Смотри, может, увидишь себя».

Тут только Наталья поняла, что Леонид был дома. Её ещё тогда насторожили те два звонка, которые он сделал вчера с работы. Обычно он делал только один звонок, а вчера позвонил дважды. Она вспомнила, что ему отвечала. Она говорила: «Сижу, смотрю телевизор, жду тебя». А он был дома! И она не догадалась об этом!!

Она посмотрела на кровать. У неё застучало в висках: ун-та, ун-та, ун-та – всё быстрее и быстрее. В глазах потемнело, ноги стали ватными, и она рухнула на пол…

Когда открыла глаза, она вначале не поняла, где находится. Потом посмотрела на кровать – нет, это не кровь, от которой она потеряла сознание. Увидев бутылку на подушке там, где должна была быть её голова, она узнала в контуре, описанным вином, свой собственный контур. Она любила так лежать, а он её обнимал…

Неужели он подумал, поверил, что я ему изменяю? А что может подумать мужчина, если он звонит с того места, где я должна быть, а я ему отвечаю…

Она не знала, что делать, как поступить в такой ситуации. Она села и начала плакать. Слёзы сами лились из её глаз, а она в это время повторяла сквозь зубы:

– Это всё Марина виновата, это ты во всём виновата.

А было это так. Три месяца назад Наталья возвращалась из института. Настроение у неё было замечательное, она шла почти приплясывая. Вдруг Наталья заметила, что перед её парадной возле домофона стоит какая-то женщина.

Наталья сразу определила, что женщина из обеспеченной среды: на ней дорогая норковая шуба, сумка Prada и дорогая дорожная сумка. Женщина стояла, облокотившись на дверь. Наталья подошла и увидела, что та стояла с полузакрытыми глазами. Увидев Наталью, женщина начала указывать на домофон, как бы спрашивая: «Как это работает?» Наталья достала ключи, приложила таблетку, дверь открылась.

Она пропустила незнакомку вперёд. Женщина взяла в руки свою дорожную сумку и, покачиваясь, вошла в подъезд. Наталья зашла вслед за ней, хотела о чём-то спросить, но та приложила палец к губам, показывая ей молчать. Наталья не поняла, а женщина, продолжая держать указательный палец около губ, протянула ей ключи и указала на почтовый ящик с номером 24. Наталья ещё раз с интересом посмотрела на эту странную особу и вновь обратила внимание, что её качает из стороны в сторону.

Наталья взяла у неё из рук дорожную сумку, женщина облокотилась на неё, и они зашли в лифт. Наталья знала, что 24-я квартира на четвёртом этаже, поскольку сама жила в 28-й, а это этажом выше. Они доехали до четвёртого этажа. Незнакомка стала выходить, жестом приглашая Наташу помочь ей открыть двери. Наталья открыла дверь её ключами, и женщина вошла, всё так же качаясь. Наталья подумала, что, должно быть, пригласившая её особа сильно пьяна или находится под какими-то наркотиками. Наталья хотела уйти, но женщина, опять же жестом, показала ей, чтобы та закрыла дверь и осталась.

Наталья закрыла дверь, а хозяйка в это время села на диван, открыла сумочку и достала оттуда что-то вроде пишущей ручки. Далее она подняла юбку и прямо через колготки что-то себе вколола – сделала укол. «Наверное, точно наркоманка», – подумала Наталья.

Сделав укол, женщина откинулась назад на спинку дивана и закрыла глаза. Наталья начала осматривать квартиру и комнату. В квартире явно давно не жили. Вокруг везде слои пыли, правда, мебель и всё домашнее оборудование довольно дорогие. Они с Леонидом уже больше года жили в этом подъезде, но Наталья ни разу не замечала, чтобы в квартире 24 кто-либо проживал.

Неизвестная особа сидела так минут пять, затем открыла глаза и начала раздеваться. Наталья вновь хотела что-то сказать, но та снова приложила палец к губам, показывая, чтобы та молчала.

Наталья стала с интересом наблюдать за тем, что делала женщина. А она разделась, сложила вещи, затем достала что-то из сумочки, напоминающее маленький фонарик, и начала проверять каждую свою вещь. Иногда на этом фонарике зажигалась лампочка. Она сразу же отрывала пуговицу или застежку на том месте, где включался её фонарик, и складывала всё это на стол. Она проверила всю одежду вплоть до нижнего белья.

Затем проверила сумочку: находя там что-то подозрительное, она вынимала и клала находку на стол. Также она изучила со всех сторон изнутри и снаружи свою дорожную сумку. У Натальи внезапно появилась догадка, что это «жучки». Не просто же так эта женщина запрещала ей разговаривать.

Тем временем эта женщина начала проверять саму себя. Под коленом у неё вновь засигналил фонарик. Наталья посмотрела, а там вроде ничего и нет. Вдруг та сдирает пластырь, который Наталья не заметила на фоне кожи, и под пластырем находилось что-то похожее на батарейку от часов. Женщина вынула её и также положила на стол.

Через некоторое время эта женщина знаками показала, чтобы Наталья проверила её спину. Наталья взяла «фонарик», и, когда проверяла её спину между лопаток, устройство засигналило. Пощупав спину, Наталья обнаружила такой же пластырь, который совершенно нельзя заметить невооруженным глазом. Она его подцепила и стала потихоньку снимать. Там тоже находилась «батарейка», которую Наталья сняла и положила на стол.

Женщина ещё раз проверила свою одежду, но больше ничего не нашла. На столе в итоге лежало десятка полтора всяких разных «жучков». У Натальи в голове промелькнуло сравнение, что «жучков» на этой женщине, как комаров летом.

Женщина потянулась к шкафу, достала ступку и начала растирать в ней все найденные устройства. Передавив все, она взяла сковородку, поставила на газ, положила эту массу жучков и стала каждый брать индивидуально пинцетом и подносить к горелке. Закончив эту процедуру, она взяла пакетик и уже остывшие жучки уложила в него, выдавив предварительно воздух. Затем она туго завязала пакетик и смыла его в унитаз. Лишь после этого она начала говорить:

– Ты кто?

Наталья назвала себя.

– Ты где живёшь?

Наталья ответила, что этажом выше.

– С кем, с родителями?

– Почему я должна перед вами отчитываться?

Над таким её ответом женщина задумалась, посмотрела на неё.

Она была старше Натальи, наверное, почти в два раза. На вид ей было под сорок.

– Девочка, если ты мне поможешь, я очень хорошо тебе заплачу. Ты останешься довольна. Мне нужно исчезнуть, чтобы меня никто не мог найти. Если ты мне поможешь в этом, я тебя отблагодарю. Но никто не должен знать, где я. Ты не должна никому говорить. Если ты согласна, то дай мне слово, что ни одна живая душа не узнает, где я нахожусь.

Наталья пообещала, что никому не скажет. В самом деле, что ей-то от этого? Пускай исчезает куда угодно.

– Да, согласна.

Получив такой ответ, женщина начала объяснять, что ей потребуются телефоны, но не её телефоны, а ей нужны будут аппараты, зарегистрированные на незнакомые адреса и людей.

– Поезжай сейчас на вокзалы, купи пару мобильных телефонов, а также попытайся купить сим-карт без паспорта. Скажи, что паспорта с собой нет, а позвонить нужно срочно. Ты студентка, тебе наверняка поверят. Купи ещё что-нибудь поесть. Ко мне возвращайся незамеченной. Я дверь оставлю открытой. Убедись, что за тобой не следят.

Затем женщина достала две пятитысячные купюры.

Наталья выполнила её поручения. Ей удалось уговорить операторов продать ей сим-карты без паспорта.

Когда она вернулась, эта женщина уже чувствовала себя хорошо. Она немного прибралась на кухне, поставила чайник. Оказывается, там и запасы кое-каких продуктов имелись, которые не портятся со временем. Она предложила Наталье попить чаю.

Эта женщина представилась Мариной. Она начала подробно расспрашивать Наталью обо всём подряд. Узнала, что та живёт в гражданском браке, что мужа её зовут Леонидом. О себе она почти не рассказала. Сказала только, что ей нужно исчезнуть на некоторое время, что когда-нибудь она сможет рассказать ей всё, но не сейчас.

Наталья окончательно согласилась ей помогать. Та спросила, есть ли у Натальи банковская карточка. Наталья ответила, что есть.

– Дай мне.

Наталья отдала ей карточку, зная, что денег там осталось всего 200 рублей, поскольку Леонид уже давно клал на неё деньги в последний раз.

Марина списала данные её карточки, попросила паспорт. Наталья дала паспорт, и Марина сняла с него копию прямо там. У неё в квартире, оказывается, был ксерокс.

Назавтра она попросила Марину купить два ноутбука помощнее. Наталья удивилась, но обещала купить.

На следующий день, как и было условлено, Наталья купила продуктов и два компьютера. Вернувшись домой, она не поехала на лифте, а стала подниматься пешком. Остановилась на четвёртом этаже, убедилась, что никого нет ни на лестнице, ни в лифте, и позвонила в дверь. Марина сразу же ей открыла, как будто ждала её всё это время у двери.

Она зашла, занесла все вещи, хотела отдать ей сдачу, но Марина велела оставить себе. Также Марина расспросила, по каким дням работает Леонид. Наталья ответила, что он работает два через два по ночам. Узнав об этом, она сказала, чтобы та приходила к ней, пока Леонид будет на работе.

Так Наталья стала приходить в условленное время. Марина просила её работать вместе с ней на компьютере, считать, писать какие-то цифры, также она должна была ещё по скайпу разговаривать. Наталья со многими разговаривала по скайпу, но обратила внимание на то, что когда она начинала разговор, то сзади Наташи Марина каким-то образом умудрялась повесить ей за спину какой-то лист с цифрами и неким изображением. Наталья поначалу не обращала на это внимания, а потом заметила, что цифры и изображение менялись. Видимо, эта информация была секретна даже для неё. Марина неоднократно к ней обращалась, чтобы Наталья в институте у подружек просила телефон, чтобы послать сообщение. Она давала ей номера телефонов, на которые Наталья должна была отправлять сообщения с цифрами. Среди студентов это было не так уж и сложно. Наталья притворялась, что у неё разрядился телефон, предварительно вытащив аккумулятор, и просила однокурсников дать ей телефон для того, чтобы отослать срочное сообщение. Так продолжалось два месяца.

На третий месяц она обнаружила на карточке, когда хотела положить денег на телефон, огромную сумму. Она перепугалась, пришла к Марине и спросила, откуда у неё на карточке такие большущие деньги.

Та резко ответила:

– Ты их заработала.

– Как? Но я же ничего не делала.

– Нет, их ты уже заработала.

Такие деньги заработать, не вкладывая при этом больших усилий и труда, – это было очень странно… За свои услуги Наталья рассчитывала получить лишь благодарность женщины, попавшей в тяжёлое положение.

Шло время. Как-то раз Марина попросила Наталью сделать себе загранпаспорт. Наталья объяснила ей, что они с Леонидом как раз собирались летом выбраться куда-нибудь за пределы страны, если Леониду удастся заработать достаточно денег. Марина сказала, что Наталья должна будет в ближайшее время вылететь за границу, поэтому паспорт ей необходим, причём срочно.

Наталье довольно быстро удалось оформить себе документы. Сейчас это почти не составляет труда. Она заполнила анкету, там же сфотографировалась и спустя четыре дня получила паспорт. Марина сказала Наталье, что та должна приобрести в туристическом агентстве путёвку во Францию с обязательным посещением Лувра, собора Парижской богоматери и Эйфелевой башни. Это не составляло труда при тех деньгах, которые у неё уже были.

Улетать через два дня. Сегодня она сидит и смотрит на телевизор, а на нём лист бумаги. Написано: «Смотри, может быть, увидишь себя».

Почему она оставила загранпаспорт дома, она не помнила, не знала. Она смотрела на этот паспорт и думала: наверное, он уже испорчен. Но, подойдя ближе, она увидела, что непонятно почему, но паспорт был приклеен только за один верхний уголок. Очевидно, Леонид всё-таки пожалел её…

Она отклеила паспорт, постаралась аккуратненько снять с уголочка клей. Клей снялся плёночкой, и паспорт, таким образом, не пострадал. Лист бумаги Наталья снимать не стала. Она решила оставить его как злое напоминание о её необдуманном поступке – пусть остаётся. Она сняла простыни и улеглась.

Сколько проспала – она не знает. Проснулась с мыслью о том, что нужно всё рассказать Марине. Она не спеша встала, оделась и вышла. Наталья уже привыкла к конспирации, поэтому прежде чем заходить в квартиру № 24, она убедилась, что рядом никого нет. Убедившись, она открыла дверь имеющимся у неё ключом и зашла.

Марина сразу же догадалась, что у Натальи что-то произошло, потому что всё её лицо было в слезах, она ничего не могла сказать, а только плакала. Марина усадила Наталью и сделала ей какой-то укол. Та успокоилась, а Марина начала её расспрашивать о том, что случилось.

И Наталья рассказала, что вчера, когда она была у неё, здесь, оказывается, по какой-то причине вернулся с работы Леонид. И звонил он ей вчера не с работы, а из дома. Оставил на телевизоре записку, телефон, в котором было всего два исходящих вызова на её номер, собрал вещи и ушёл. Марина обняла её и пообещала, что они найдут Леонида.

– Осталось ещё совсем немного. И ты будешь свободна, и я буду свободна. Помоги мне ещё немного. Осталось только съездить в Париж, передать бумаги, и всё. Мы найдем его, не беспокойся.

Наталья ещё поплакала, а потом снова улеглась спать, успокоившись, видимо, из-за укола. На следующий день она пошла в институт. Леонида там не было. Затем она съездила в магазин, где он работал. Там Марина Николаевна в замешательстве объяснила ей, что Леонида нет, что он позвонил откуда-то с неизвестного номера, извинился и сказал, что больше работать не может и что вообще в Москве он больше не появится. Наталья не знала, что делать, где его искать. В институте его не было, она обзвонила всех общих знакомых, никто не видел и не знал, где Леонид. Никому из них он не звонил.

На следующий день у Натальи были куплены билеты в Париж. Она выполнила то, о чём её просила Марина: отвезла какие-то бумаги, передала их каким-то людям и вернулась. Марина сказала, что Наталья всё выполнила хорошо.

А Леонида так и не было… Он не звонит, и даже неизвестно, где он, что с ним и как его найти.

Через три недели она увидела на доске объявлений приказ об отчислении Леонида из института по собственному желанию. Она пошла в отдел кадров, чтобы выяснить подробности. Но там ей только сказали, что поступило заявление с просьбой отчислить и переслать документы по адресу. Когда Наталья услышала, что Леонид оставил обратный адрес, у неё перехватило дыхание и быстро-быстро застучало сердце. Она схватила этот адрес прямо из рук инспектора, переписала его себе и сразу же выехала в аэропорт.

Прилетев в Челябинск, она взяла такси и примчалась по адресу. Дома никого не было, и Наталья стала дожидаться у двери. Она дождалась сестры Леонида, которая возвращалась с работы, и начала у неё расспрашивать о Леониде. Сестра рассказала, что его забрали в армию, но куда конкретно и в какие войска, ещё неизвестно. Сестра пообещала сообщить ей, как только сама об этом узнает.

Наталья поплакала, сестра тоже поплакала вместе с ней, что такое недоразумение получилось. Наталья всё же зашла в военкомат, но там ей так ничего толком и не объяснили. Сказали, что у них здесь призывной пункт, сюда приезжают из разных воинских частей и забирают призывников. Ей посоветовали обратиться через пару недель, когда будет уже точно известен номер части. Наталья побыла здесь три дня, ничего не узнала и уехала назад.

Через три месяца Наталье позвонила сестра Леонида. Рыдая в трубку, она сообщила ей, что Леонид погиб. Наталья не могла в это поверить. Что-то у неё в левой стороне не так застучало, стало нехорошо, даже очень больно… У Натальи подкосились ноги, ей стало тяжело дышать, она практически перестала слышать голос сестры Леонида по телефону. Она выронила трубку из рук и начала падать. Марина, оказавшись рядом, подхватила её и уложила на диван. Наталья кричала так, как будто всё внутри у неё раздирала нечеловеческая боль. Ей хотелось сейчас вцепиться зубами Марине в горло, царапать её, рвать её на куски – это она виновата. Это из-за неё он погиб! Почему она запретила говорить о ней самому дорогому, самому надёжному человеку? Ему! А теперь его нет. Обессилев, она лежала на диване и смотрела в это ненавистное ей лицо. Ей уже не надо было этих денег, которые лежали у неё на карточке, и которые Леонид позже положил ей на сберкнижку, ей уже ничего не надо было. Она слишком дорого заплатила за это «благосостояние».

Марина вновь сделала ей успокоительный укол. Наталья тихо попросила Марину заказать для неё билет, чтобы она могла съездить и проститься с Леонидом. Марина тотчас же купила по интернету билет на ближайший рейс до Челябинска.

Проснувшись, Наталья быстро собрала все необходимые вещи, прилетела в Челябинск, и вместе с сестрой они поехали к родителям Леонида – туда, куда должны были привезти его, но уже в цинковом гробу.

Она присутствовала на похоронах вместе с его родителями.

И всё.

Она не стала продолжать учиться в институте, она больше не знала, что ей делать. Марину она возненавидела. Она забрала документы из института и уехала в Санкт-Петербург. У неё было достаточно денег для того, чтобы купить квартиру. Она приобрела однокомнатную квартиру на Васильевском острове. Поселившись там, она ничем не занималась. Спала, иногда ходила по городу, иногда выезжала за город: в Петродворец, в Павловск, ни с кем не знакомилась, никого не хотела видеть, ни с кем не зналась. Она затерялась в Санкт-Петербурге, бесследно растворилась в нём. Так проходило время.

Но время лечит.

Однажды, вернувшись домой после прогулки, она села на кухне и стала ждать, пока сварится кофе. Раздался звонок. У неё не было ни друзей, ни знакомых, поэтому она не стала открывать. Зазвонил мобильник. Номер незнакомый. Она тоже не стала брать. Потом одновременно зазвонили и в дверь, и на телефон. Она, наконец, подняла трубку. Голос Марины:

– Открой дверь, я стою под дверью.

Наталья нехотя поднялась, открыла дверь. Перед ней стояла Марина, всё такая же красивая, ухоженная, в ушах серьги с бриллиантами. Увидев Марину, Наталье вновь захотелось вцепиться ей в это ухоженное лицо, сорвать с неё бриллианты вместе с ушами, но она просто молча пропустила её, они прошли на кухню, сели. Наталья налила себе и ей кофе. Марина спросила её, долго ли Наталья ещё собирается сидеть дома и «депрессировать». Наталья хотела нагрубить ей, но Марина опередила её:

– Девочка, надо жить дальше. Помнишь, когда ты мне помогла? Ты же помнишь, в каком я тогда была состоянии. В то время моего мужа подорвали в машине. А меня похитили. У него был большой бизнес, а в таком деле нельзя без врагов и завистников. Он будто предчувствовал печальный исход – перевёл всё активы и деньги на меня. За это меня пичкали наркотиками, сводили меня с ума, чтобы признать меня недееспособной. Хорошо, что врач, которому было поручено свести меня с ума, помог мне сбежать. Но что мне тебе рассказывать? Ты же помнишь, в каком состоянии я была, когда ты меня встретила в первый раз? Оно было хуже в тысячи раз. Ты молодая, здоровая, красивая.

Наталья посмотрела на неё.

– Но у меня нет никого, у меня нет друга.

– И у меня сейчас никого нет, кроме тебя… Я вот что тебе предлагаю: я рассчиталась уже со всеми врагами мужа, теперь нам ничто не угрожает. Поэтому я предлагаю тебе работать вместе со мной.

– А чем мне заниматься у тебя?

– Для начала поучись.

– А где?

– Да где хочешь – в Лондоне, в Париже, в Америке.

– Ну, хорошо, я подумаю.

– Вот и хорошо. А сейчас одевайся, поехали.

– Куда?

– Ко мне.

И у Натальи началась новая жизнь. Она окончила Санкт-Петербургский университет, затем поехала в Стокгольм, окончила Высшую школу экономики. После поехала на стажировку в Лондон, была в Париже, в Америке… Мужчины ни её, ни Марину не интересовали. Они жили свободной жизнью, наслаждались каждой её минутой по мере возможности.

И вот они приехали в Санкт-Петербург – решили прогуляться по Невскому, походить по магазинам. Тогда и произошло…

Этот голос… Она не могла его забыть. Не могла она забыть и тех последних слов, которые сказала ему по телефону… Она лежала в больничной палате, а перед глазами телевизор, на котором прилеплен лист бумаги: «Смотри, может быть, увидишь…». А в ушах его голос…

Она закрыла глаза и вдруг ясно увидела, что там, на углу Марата и Невского, всего в пяти метрах стоял «Мерседес» серебристого цвета со включёнными аварийками. А за рулём… А за рулём сидел он! Точно он! Это Он! Он! Леонид! Он сидел за рулём, он говорил по телефону и смотрел на меня в это время. А я искала глазами Маринку. Как я не могла его заметить? Но… он же мёртв… Я была на его похоронах…

– Марина, Марина! Быстрее, пиши, пиши!

– Что такое?

– Пиши: E130АТ. «Мерседес» С200 серебристого цвета, записала? Теперь: вот телефон. Я не знаю, как так получилось, но я набрала его телефон – Лёньки! Леонид жив! Маринка, Маринка, найди его, притащи сюда, прошу тебя! Он жив!

– Кто?

– Леонид! Он жив, я видела его. Он сидел, а я его не узнала.

Пришёл врач, сделал Наталье укол и попросил Марину выйти.

Она вышла, тут же прошла в кабинет к главврачу, с помощью его компьютера нашла частное детективное агентство, позвонила, просила срочно приехать.

Приехали трое молодых ребят, она дала им номер телефона и номер машины, который сообщила ей Наталья. Сказала, что оплата почасовая. Попросила как можно быстрее узнать, кто он, где он, и как его встретить. Там же дала им аванс. Они попросили телефон для связи, развернулись и ушли.

Через полтора часа у Марины зазвонил телефон:

– Где вас встретить?

А Марина была всё ещё в больнице.

Двое из трёх почти сразу приехали, привезли с собой уже досье, его фотографии в фас и профиль. Спрашивают: он или не он?

Марина попросила подождать, зашла к Наталье, показала ей фотографии. Наталья только увидела лицо Леонида, как сразу закричала:

– Это он! Он! Лёнька жив! Лёнька жив!

Врач вновь сказала Марине:

– Выйдите.

А Наталья продолжала кричать:

– Маринка, найди его, ты виновата, найди его!

Марина вышла, эти ребята всё ещё ждали её.

– Он мне срочно нужен.

– Хорошо, едем с нами.

Они подъехали к зданию делового центра. И ребята показывают:

– Вот та самая машина стоит, номера которой вы нам предоставили. Какие наши действия?

– Надо сделать так, чтобы он согласился со мной поехать.

– Поняли.

Оказывается, там ещё с этими ребятами приехало несколько человек. Они быстро посовещались и подогнали джип так, что Леониду было не выехать.

Далее они пригласили Марину сесть за руль. Предупредили её, что машина не будет заводиться.

– Как только он подойдёт, вы попытаетесь завести машину, но у вас ничего не получится. А дальше будем действовать по обстоятельствам.

Через несколько минут вышел Леонид. Подошёл к машине, видит, что его машина заблокирована джипом, а в нём сидит какая-то женщина. Подойдя, хотел ей что-то сказать, а она в этот момент стала заводить машину, но у неё ничего не получалось.

– Мне не выехать. Что-то с машиной, – сказала она, сделав несколько попыток завести машину.

– А мне плевать на вас и вашу машину. Убирайтесь, я спешу.

– Бесполезно ругаться. Мне в любом случае в жизни не сдвинуть с места эту махину, – сказав это, она начала делать вид, что звонит куда-то по телефону.

Леонид-Виктор продолжил возмущаться, но Марина в свою очередь справедливо заметила, что у него у самого неправильно стоит машина, что нужно было самому позаботиться и оставить место для выезда.

Леонид-Виктор обратился к трём молодым людям, стоящим неподалёку:

– Помогите джип оттолкнуть.

Они согласились, но попросили при этом десять тысяч.

– Как это так? За то, чтобы толкнуть машину, десять тысяч?

– А, ну тогда пятнадцать.

– Да вы что, можно за пять толкнуть вместе с этой гражданкой.

– Раз с этой гражданкой, то все двадцать пять. Если хотите, сейчас втолкнём её в машину и оттолкнём вместе с ней.

Леониду это всё начало уже надоедать.

– А что вы возмущаетесь, давайте возьмём такси на двоих и поедем вместе, куда надо. Я тоже опаздываю, – сказала Марина.

– Какое такси? Я не привык ездить на такси.

В этот момент подъехал джип. Водитель окликнул Марину, спросил, что у неё случилось.

– Да вот, заглохло.

– Поехали с нами, куда вам нужно?

Она предложила Леониду-Виктору ехать с ними.

– Никуда мне не надо…

– Ничего, давайте проедем со мной.

Вдруг он посмотрел на эту женщину, и что-то в её лице показалось ему знакомым. Он ещё раз внимательно присмотрелся: «Где же я видел эту женщину? Я точно видел её, причём совсем недавно. Где же?»

Леонид стал внимательно смотреть на неё – да, он точно её видел.

– Хорошо, я с вами проеду. Мне на Васильевский.

Он открыл двери, пропустил её вперёд и сел рядом. Они поехали, а Леонид-Виктор всё также внимательно смотрел на неё.

– Мы знакомы?

– Нет, но у нас есть общие знакомые.

– Да? А кто?

– А я вам расскажу, кто. Вон, кафе видите? Давайте зайдём туда, попьём кофе.

Они зашли, заказали кофе, сели. Когда принесли заказ, Марина начала рассказывать:

– Был у меня однажды такой период в жизни, когда мне нужно было быстро исчезнуть. Исчезнуть мне помогла одна молоденькая девушка. Она мне очень здорово помогла. Но, может быть, я была тогда не слишком к ней справедлива. Я потребовала от неё, чтобы никто не знал о моём существовании, потому что от этого зависела моя жизнь. Вы же тоже бизнесмен, поэтому наверняка знаете, что такое тайна. За то, что она хранила мою тайну, ей пришлось дорого заплатить. Она в то время жила с одним молодым человеком…

Леонид стал внимательно слушать её.

– Да, она жила с молодым человеком всего этажом выше меня. И вот она мне помогала. И помогала хорошо. Она приходила ко мне, когда её молодой человек был на работе. А он был тоже студент, как и она. Но он ещё и подрабатывал по ночам в магазине.

Леонид смотрел на неё, сжимая двумя руками чашку с кофе. Сердце его начало стучать сильнее.

– Однажды по непонятным причинам он вернулся в полночь домой и не застал своей любимой. Он звонил ей перед этим, спрашивал, где она. Она сказала ему, что она дома, что смотрит телевизор и ждёт его. Так оно и было. Но только одним этажом ниже. А он, не зная правды, принял всё за измену. Он выдавил тюбик клея на телевизор, приклеил лист бумаги, на котором написал: «Смотри, может быть, увидишь себя». И вылил вино на белую простынь… Её паспорт для поездки за границу, который я заставила её…

Леонид не мог больше слушать.

– Где она? Где она?!

– Она? Здесь она. Она ещё не оправилась с того шока, который ты ей устроил.

– Где она?

– Едем.

Они вышли, их ждала машина. Леонид постоянно торопил Марину: когда они вместе поднимались по лестнице, когда шли по больничным коридорам… Наконец, он вошёл в палату, где лежала Наталья. Она смотрела в потолок и видела его. Она видела отчётливо машину, в которой он сидит, видела его лицо, включённые аварийки, слышала его голос. Как вдруг он сам врывается к ней и падает перед ней на колени.

– Натали, Натали, я был не прав.

– Лёнька, ты жив. Ты жив… Я знала, что ты жив.

Марина повернулась и тихо вышла, оставив их одних.

 

Продавщица

Я уже долгое время пользуюсь одним и тем же магазином, расположенным поблизости. Благо сейчас магазинов как грибов после дождя. Не то что в застойные времена! Тогда от одного магазина к другому иногда приходилось добираться на транспорте, да и в очереди приходилось часами стоять. А сейчас магазины в шаговой доступности. Иногда бывает, что стоят в очереди у кассы несколько человек, но обычно, как правило, очередей нет ни в промышленных, ни в продовольственных магазинах. А продуктовые стали работать 24 часа.

Однажды подхожу я к своему магазину, а там висит объявление «Закрыт по техническим причинам».

– У них одна техническая причина: налоговая или санэпидстанция, – предположил какой-то проходящий мимо мужчина.

Я пошёл в другой магазин такого же типа – они все с одним и тем же ассортиментом и практически не отличаются по ценам. Я зашёл, но, видимо, потому что тот магазин был закрыт, здесь народу было больше. Я встал в очередь. Кассирша, молодая женщина, я бы сказал – ещё девушка, сидела за кассой очень насупленная, брови сдвинуты, на лбу складки, вся с недовольным видом.

– Мелочь есть? Мелочь давай, – резко спрашивала она у каждого покупателя.

Её черты лица чем-то напомнили мою жену в молодости. Только моя жена всегда улыбалась, у неё всегда был открытый, чистый взгляд. А эта какая-то сердитая, насупленная, недовольная.

Я посмотрел в свою корзину и прикинул, что с меня тоже потребуют мелкие деньги. Порылся по карманам и приготовил. Когда подошла моя очередь, она небрежно перебросала продукты из одной корзины в другую:

– Мелочь давай!

По возрасту я ей в дедушки годился, но я простил ей, что назвала на ты.

– Да-да, конечно, сейчас, сейчас. Да для такой красавицы разве можно не выполнить просьбу? Я сейчас, одну минуту. Одну минутку, сейчас я… Вы, товарищ, подождите, сейчас я такой красавице… выполню её просьбу… – обратился я к следующему покупателю.

Делаю вид, что в кармане ищу мелочь, хотя она у меня уже была приготовлена. Я посмотрел на неё. Лицо девушки-продавщицы изменилось: брови удивлённо поднялись, а на лбу пропали складки.

– Да разве такой красавице можно отказать в просьбе? Да ещё в такой элементарной? Нам, мужчинам, – конечно нет. Только единственная просьба: возьмите, пожалуйста, а то я подслеповат, плохо вижу. – Она стала набирать копейки из моей руки. – Такими красивыми пальчиками… Эти ручки созданы для того, чтобы мужчины их целовали.

У неё расширились глаза – эти голубые глаза с такими пышными ресницами начали хлопать, смотрят на меня и недоумевают.

– Да, да, такие красивые ручки созданы не только по клавишам стучать, а чтобы их ещё и мужчины целовали.

Она взяла мелочь и стала вдруг какая-то медлительная, растерянная. Я отошёл с корзиной к столику перекладывать продукты в пакет. Смотрю, а она закрывает кассу, сказала что-то покупателям и подходит ко мне.

– Извините, извините, можно вас спросить?

– Да, да, конечно, что вас интересует?

– Скажите, а вы в самом деле находите, что я красива?

– Что вы! Вы такая красавица, да в ваших глазках можно утонуть, а вашу улыбку, да ещё с вашими ямочками… Вы кого угодно с ног сшибёте, уж не говоря о таких старых, как я. Молодёжь у ваших ног, наверное, валяется. Вы разве этого не замечаете?

Она смотрит на меня, моргает.

– А он… А он… А он, – спазм перехватил ей горло, – а он…

И она больше ничего не могла сказать, закрыла лицо руками и убежала в подсобку. Я немного постоял, потом взял свои продукты и ушёл.

Прошло где-то больше месяца. Я как обычно подхожу к своему магазину, но там висит объявление «Санитарный день». Пришлось снова идти в соседний. Как и в прошлый раз, народу чуть больше, чем обычно в магазинах. И у кассы, где та девушка работала, стоит гораздо длиннее очередь, чем у двух других. И причём я ещё обратил внимание, что стоят одни мужчины, причём молодые мужчины и парни. А за кассой сидит та же самая девушка, но только совершенно другая. Красивая, открытое лицо и улыбка, глаза так и светятся каким-то счастьем, от неё прямо свет идёт. Волосы заправлены под пилоточку, оголяя её лебединую шею, ручки, узенькая ладошка, круглые пальчики с аккуратно подстриженными ноготками и прекрасным маникюром. Каждому говорит доброе слово «спасибо», здоровается. Все её знают по имени.

– Ой, это же вы! А я так ждала, так ждала, когда вы к нам ещё раз зайдёте! – воскликнула она, когда подошла моя очередь, после чего обратилась к следующему покупателю: – Коля, подождите или обратитесь в другую кассу. Мне надо с этим человеком поговорить.

Она очень ловко и быстро выбила мне чек, а продукты, которые я купил, она аккуратненько сложила в пакет.

– Пройдёмте. Я хочу вас познакомить… – и тут на её щеках появился румянец. – Я выхожу замуж, мы подали заявление. Через две недели у нас регистрация. Пойдёмте, я познакомлю вас с моим женихом.

Около столика стоял парень лет двадцати семи, высокий, стройный, спортивного вида и очень красивый.

– Олег, Олег, вот тот человек, о котором я тебе говорила. Вот с кем я тебя хотела познакомить. Вы поговорите, а у меня там очередь.

И она убежала. Я как-то себя неудобно чувствовал.

– Что вы ей такого наговорили? Посмотрите, во что она превратилась! Это же невозможно! Вы что думаете, стоят эти вон покупатели. Да они идут сюда только на неё глазеть! Вон вы посмотрите, чего он берёт-то? «Орбит» или сигареты! Они в ларьке дешевле стоят, чем здесь. А они специально идут, чтобы на неё поглазеть. Вон один воздыхатель пришёл, так пришлось его за шиворот вышвырнуть вместе с цветами. Вон они, цветы, – сказал он и показал на урну, в которой валялись красивые гладиолусы. – Да вот ещё один идёт воздыхатель, сейчас я и этого вышвырну.

– Зачем?

– Как зачем? Вон он идёт, розы какие-то тащит моей невесте. Она же моя невеста, я на ней женюсь!

– Прекрасно. Зачем же лишать удовольствия вашу невесту? Вы посмотрите, она же с вас глаз не сводит. Я не знаю, как она ошибки при расчётах не делает. Она только на вас и смотрит. Очевидно, боится, что вас уведут, а не её.

– Да что вы говорите!

– Да так и есть. Что в этом такого, если ей преподнесут цветы? Ведь любая женщина очень любит, когда за ней ухаживают. Просто этот молодой человек не знает, что она выбрала вас, что вы её жених, и скоро вы будете мужем. Вы ему скажите об этом.

– Что, прямо так и сказать?

– А почему бы не сказать? Познакомьтесь, скажите, что так и так, это моя невеста, мы подали заявление, скоро будет моей женой, поэтому у него нет никаких шансов.

– Вы что? Да я ему сейчас в морду дам, и он пойдёт отсюда.

– Зачем? За «в морду» у вас могут быть большие неприятности. А вы попробуйте так.

Молодой человек задумался на мгновение, затем отошёл в сторону.

– Эй, ты! А ну подойди сюда.

Молодой человек внешностью от Олега отличался. Гораздо моложе был, щупленький и в очках.

– Слушай, меня звать Олег. Я жених Надежды и хочу тебе сказать, что у тебя никаких шансов нет. Через две недели мы женимся, мы уже подали заявление в загс.

– Очень приятно. Я поздравляю вас, Олег! Да, такая девушка, как Надежда, могла выбрать только такого, как вы. Разрешите мне в присутствии вас поздравить Надежду и преподнести этот букет?

Олег стоял и смотрел на этого мальчика.

– Валяй, – сказал он наконец.

Я взял пакет с продуктами и пошёл. У выхода оглянулся. Молодые люди разговаривали и влюблёнными глазами смотрели на продавщицу.

 

Туфли

В тот год мы решили с женой провести отпуск на юге, но по пути заехать к её родителям. Чтобы добраться до родителей, нам необходимо было сделать пересадку в Ростове.

Собираться мы начали заранее. Нужно было кое-что ещё достать. Многие помнят, что в то дефицитное время говорили не «купить», а «достать». Нам нужно было достать купальные принадлежности и, соответственно, подарки для родственников. А чтобы всё это раздобыть, необходимо было часто ходить по магазинам, надеясь попасть тогда, когда будут «выбрасывать». В то время говорили не «продают», а «выбрасывают».

В один из таких «выбросов» жена купила себе шикарные, как она выразилась, туфли. Я ей тогда сказал, что на юг лучше ехать в босоножках, а не в туфлях. Но я не знаю такого мужчину, который смог бы переубедить женщину в этом вопросе.

Билеты мы тоже достали заранее, в купейный вагон. Нашими попутчицами оказались две женщины. Но они ехали не «дикарями», как мы, а по путёвкам в дом отдыха. Наш поезд должен был прибыть в Ростов ночью, в три часа. Это было неудобно. На второй день пути, перед тем как лечь спать, я собрал все вещи и даже остатки продуктов, чтобы, когда поезд подойдет к Ростову, не шуметь, а спокойно выйти, не мешая попутчицам. Когда поезд начал прибывать к Ростову, я вышел к проводнику, взял билеты и сказал, что мы уже поднялись. А жене я решил дать ещё поспать и разбудить её после того, как поезд прибудет на станцию.

Поезд остановился, я стал будить жену. Не скажу, что это мне быстро удалось. Я сказал, что если мы сейчас в Ростове не выйдем, то со следующей станции нам будет намного сложнее добраться до родственников.

Она поднялась, переоделась. Я пока убирал вещи. Она надела кофточку, обулась, я подал ей пакет с остатками продуктов, её сумочку, а сам взял чемодан и сумку с вещами. Я пошёл вперёд, она за мной. Когда вышёл из вагона, поставил вещи на перрон, чтобы помочь ей выйти. Посмотрел на неё – она стоит с закрытыми глазами.

– Пошли на вокзал, закомпостируем билеты.

Она кивнула мне, мы пошли. Поезд тронулся и повёз наших попутчиц к Чёрному морю. Когда мы вышли на перрон, где было больше света, жена остановилась. Я прошёл шагов десять, обернулся и позвал её. Она не реагировала. Я позвал громче. Она снова молчит. Я поставил вещи и подошёл к ней.

– В чём дело? Чего ты остановилась? Смотришь вниз, как будто кошелёк нашла.

Она посмотрела на меня. А у неё глаза полные слёз…

– Что случилось? Что с тобой?

– Посмотри.

– Куда?

– На ноги.

Я посмотрел на её ноги и, чтобы не было у неё истерики, попытался подавить смех, повернулся и пошёл к вещам доставать тапочки. У неё на одной ноге была её шикарная белая туфля, а на второй – чёрная туфля одной из попутчиц.

 

Однокурсники

В институт я поступил во времена перестройки, поэтому по окончании не столь обязательным было ехать по распределению. Так что большинство ленинградцев и те, кто женился на ленинградках, – все остались в Ленинграде, и только такие как я, иногородние, и те, у кого жёны не коренные жительницы, поехали на великие стройки коммунизма. А там дальше эти дикие, страшные 90-е годы. И за это время я раза два всего был в Питере, но так – на денёк-другой заскочил. Иногда перезванивался с однокурсниками и одногруппниками, в основном с Виктором, с которым мы жили в общаге в одной комнате. На последнем курсе он женился на ленинградке и остался в городе.

А вот сейчас он в начале месяца позвонил мне и сказал, что так, мол, и так, 20-го числа собираются однокурсники и одногруппники отметить пятнадцатилетие окончания института.

– Все хотят видеть тебя. Особенно хочет видеть Свечка.

Я не задумываясь сказал:

– Буду, – и положил трубку.

Свечка хочет видеть меня. Почему Свечка? Это Светка. На первом курсе она была худенькой, стройной девочкой с большой копной рыжих волос. Сразу после зачисления в институт нас всех послали в колхоз на картошку. И где-то к вечеру, когда мы выбирали картошку, Свечка (тогда её звали Света, конечно) стала поправлять косынку, и в лучах заходящего солнца её рыжие волосы так светились, что кто-то сказал: «Смотрите, Света как свечка горит!» С тех пор к ней и прилипло слово «свечка». Она не обижалась и даже откликалась на это прозвище.

А у нас со Свечкой на последнем курсе даже любовь была. И вот, когда она пригласила меня познакомиться с родителями, её мама, узнав, что я иногородний и живу в общаге, сразу сказала: «Не надейся, что я своей дочурке разрешу поехать в тмутаракань по назначению. Не получишь ты этого!» Так наша любовь и угасла. По окончании института я поехал в «тмутаракань» строить коммунизм…

Я взял билет, позвонил Виктору и сказал, что 19-го вылетаю. В Пулково он меня встретил на своём автомобиле. Нам пришлось долго пробираться по питерским пробкам. Приехали к нему домой. Поужинали тем, что было. У него все были на даче. А утром за завтраком он сообщил, что у него сегодня очень важные переговоры, но он приедет к Вась-Вась к четырём часам, как и было намечено. Вась-Вась – это Васильев Вася. Виктор сказал, что он живёт в Ольгино и что у него дом в 42 окна. Его жена часто шутила, что если мыть окна, начиная с первого, то пока дойдешь до 42-го – можно заново начинать. Поэтому решили встречаться у него, чтобы ни в кафе, ни в ресторане не мешала современная музыка, которая и не музыка, а попросту шум. Все поддержали эту идею.

– А тебе, – говорит, – я заказал такси, городское такси.

– Что такое городское такси?

– Да вот, ты понимаешь, здесь один… ты сам вчера убедился, какие пробки. И вот один молодой компьютерщик… Кажется, его зовут Денис Карасёв… Так вот, он предложил городу такую программу: диспетчер принимает заказ и спрашивает, сколько человек поедет, узнает маршрут и уточняет: не возражает ли заказчик, если машина будет подана на пять минут раньше или на пять минут позже. При этом за пять минут до подачи диспетчер сообщит, что уже можно ждать у парадной. Если клиент, или заказчик, соглашается на такие условия, он спрашивает: не возражает ли клиент, если вместо легкового автомобиля подадут микроавтобус, в котором будут другие пассажиры, но у которых такой же маршрут. Если вы даёте согласие, то тогда ваша поездка обойдется в три, а то и в пять раз дешевле. Обычно все клиенты на это соглашаются. Это выгодно как для них, так и для города, поскольку бывали случаи, что по одному маршруту могут двигаться одновременно три, а то и пять машин. А здесь вместо этих трёх-пяти такси движется один автомобиль. Это в какой-то мере разгружает улицы, пробок меньше, к тому же экология не так страдает. Поэтому новый мэр поддержал эту инициативу, и теперь это внедряется. Так что ты не удивляйся, если вместо легкового автомобиля придёт микроавтобус.

– Да мне-то что? Мне всё равно.

И действительно: без пяти минут три позвонил диспетчер, сказал, что номер автомобиля такой-то. «Будьте любезны, – очень вежливо попросил он подождать у парадной, – чтобы не задерживалось такси».

Я вышел. Перед парадной стоял интересный автобусик, шофёр указал мне место. Пока я к нему проходил, я нечаянно зацепил ногу какого-то пассажира. Я извинился, но в ответ услышал то, что меня несколько поразило! Он обращался не ко мне, а, скорее, к пассажирам:

– Вы посмотрите на этого хама, наглеца, он наступил мне на ногу!

– Извините, пожалуйста, я не заметил, – попросил я вновь прощения.

– Он извиняется! Вы посмотрите на это хамло! Он наступил мне на ногу! Он не знал, что у меня там мозоль, которую я уже десять лет не могу вывести. И она теперь болит! И потом посмотрите, чем он наступил! Да его штиблеты в таком виде! Кирзовый солдатский сапог элегантнее выглядит! А он наступил на мой лакированный туфель! Итальянский, из чистой кожи, за который я заплатил три тысячи баксов!

И вдруг со всех сторон посыпалось:

– Да, да! Вот это хам! Вы посмотрите, что он делает!

– Я знаю таких – это алкаш! Он нажрался пьяным и залез сюда!

– Да нет, это не алкаш – это наркоман!

– Почему он наркоман?

– Да потому что у алкашей носы красные, а у него синий! Это же наркоман!

– Нет, нет, нет – это не наркоман! Это маньяк! Я видел, в школе висел фоторобот. Это точно он, вылитый!

– Это точно – он наркотиками там торговал.

И со всех сторон сыпалось… Ужас какой! Думаю: «Вот устроил мне Виктор поездочку. Я лучше пойду такси поймаю, или на частнике…»

– Будьте любезны, остановите, я выйду, – обратился я к шофёру.

И тут опять:

– Посмотрите, он оскорбил здесь, нахамил всем, человеку ногу поломал! И он хочет смыться! Понял, что попался! Его надо задержать!

Я не успел ничего сделать, как у меня на левой руке щёлкнул наручник. Я хотел возмутиться, толкнуть того, который меня защёлкнул, но не успел. Правая рука у меня тоже оказалась защёлкнута. И так я стоял в проходе: одна рука у меня пристегнута к одному креслу, а вторая к другому справа, будто распят.

– Его надо проверить! Что у него в карманах!

– Это точно, у него, наверное, там и взрывчатка есть!

Начали меня обыскивать. Я попытался возражать:

– Вы не имеете права!.. – и прочее…

Но вокруг меня орали, шумели, а потом вдруг показывают:

– Вот, пожалуйста! Наркотики, белый пакет.

– Да, да, да, наркотики! Я по запаху чувствую! – затараторил один пассажир, который склонился над моими карманами.

– Да, да, да, вот такими наркотиками он – детей! Приносила дочка из школы и показывала! Да, вот такой вот белый пакетик наркотиков нюхают! Мне показывали, как надо нюхать! Давайте его заставим, пусть он понюхает! – заголосила какая-то лахудра.

И вдруг мужчина из левого моего кармана вытаскивает пистолет.

– Вы посмотрите, у него и пистолет здесь! Чего только нет! Документы проверьте, проверьте документы, кто он такой?

Залезли во внутренний карман, достали паспорт. А я ничего не могу сделать – я прикованный стою. Достали паспорт, стали читать.

– Да он фальшивый!

– Да вы посмотрите, он откуда-то…

– Гастролёр! Вот так вот появляются здесь гастролёры, ходят, топчут, плюются!

– Правильно делали в застойные времена, что на сто первый километр! Нечего сюда пускать!

– Ходят, топчут, плюют, по Питеру уже невозможно пройти: грязь кругом, мусорные кучи валяются, а они ещё в такси лезут!

– Эй, шофёр, останови, мы сейчас милицию вызовем, сдадим его!

– Ну что, в конце концов, товарищи… – не выдерживаю я.

– Нашёл товарищей! Товарищ! Ты наркоман, маньяк, алкоголик! Товарищей ещё он себе здесь ищет, гастролёр, понимаешь ли, карманник!

– Да, да, да! Вчера, нет, на прошлой неделе, точно! Он сел со мной рядом и утащил кошелёк. Там было пять тысяч рублей – все по пятьсот рублей, точно! Отдай кошёлек, дай сюда кошелёк, отдай мои деньги, ты утащил у меня!

Мужчина справа:

– Точно! Я в прошлом месяце ехал в автобусе, он подсел ко мне, а потом у меня зонтик пропал. Где мой зонтик? Отдай мне мой зонтик!

Так и сыпались на меня обвинения со всех сторон. А я стою, не знаю, что и делать. Вдруг к автобусу подъехала машина, оттуда вышли два гражданина, зашли. Один из них представляется:

– Я майор по сверхважным вопросам. Что здесь такое?

– Вот, задержали, – все хором говорят, – задержали маньяка, алкоголика, террориста.

– Извините, я… – я попытался оправдаться.

– Нет, ты потом поговоришь, сейчас свидетелей буду опрашивать. Кто хочет сказать?

– Я, я, я! – подскочила та лахудра, которая первая заговорила про наркотики.

– Вы откуда?

Рыжие волосы свисали ей на очки, почти что их заслоняя, широченный нос (по-моему, на носу тоже торчали рыжие волосы) и рот до ушей, с такими губищами красными намазанными, противная такая морда!

– Я свидетельница! Я видела, как он человеку ногу ломал!

Она встала в проходе, подняла юбку и показала свою на удивление стройную и красивую ножку. Я ещё удивился, что такая неприятная морда, такая внешность, но такая красивая стройная ножка в модных босоножках, с педикюром, с накрашенными пальчиками…

– Вот так он, вот так вот, – начала она своей ножкой вращать, – вот так он наступил на ногу этому гражданину! И пытался его мозоль раздавить!

Мне показалось, что она не столько хочет продемонстрировать, как я пытался, а сколько показать свою элегантную ножку. Я, надо сказать, залюбовался.

– Так, хорошо. Следующий! – приказал майор.

– Вот! Мы у него, пожалуйста, нашли наркотики, – передали пакет, – и пистолет!

Этот, представившийся майором, взял пистолет и понюхал.

– Так. Стреляли не позже, чем полтора часа назад. Точно. Вы где его подобрали? А? Здесь?

– Да.

– Полтора часа назад был убит на четвёртой линии гражданин бизнесмен. А-а-а, значит, это киллер, значит, он убил… Понятно… Всё. Значит, так, не будем откладывать в долгий ящик. Вот судья. Давай, принимай решение.

Я удивился, как это так можно, прямо здесь судья, здесь же решение… Этот мужчина начал говорить:

– Я, пользуясь доверием, которое мне оказано, на основании статьи 722/275 пунктов «а», «б» и «с» Гражданского кодекса, а также согласно статьи 127/1000875 пунктов «d» и «c» уголовного кодекса, признаю гражданина виновным по пунктам «а», «в», «с», «d» статьи 2000775 «Незаконное хранение и ношение оружия», по статье 2000721 пунктам «а», «б», «с», «d» «Незаконное хранение и распространение наркотиков», по статье 172/3 пункту «d» «Умышленное нанесение увечья гражданину», по статье 142/1 пункту «с» «Оскорбление граждан»…

Я вновь попробовал сказать что-нибудь в своё оправдание…

– Помолчите! На основании статьи 177/2000875 суд постановил: признать гражданина виновным и назначить ему наказание: материальное и моральное. Материальное в виде… – тут он помолчал, обвел всех взглядом, все замерли, слушали, – в виде покупки в ближайшем цветочном магазине роз в количестве пятнадцати штук. И моральное: вручить Свечке эти розы!

Я своим ушам не верю, не могу понять, что такое случилось? И вдруг эта вот лахудра, которая рыжая, которая напомнила мне болонку (правда, я не знал, бывают ли болонки рыжего цвета), снимает свои ужасные очки, вместе с ними нос, на котором торчат рыжие волосы, отклеивает вывороченные губы и превращается в Свечку! Она подбегает, прыгает мне на шею и целует. А я стою, как распятый, привязанный к спинкам кресел. Все вокруг тоже принялись снимать парики, очки, наклеенные брови. И только сейчас я догадался, что это они меня так разыграли!

 

Футболист

Вторая половина сентября. Погода установилась тихая, тёплая… В Питере, в Ленинградской области это время называют «бабьим летом», а здесь, на Кубани, это продолжение лета. Правда, зори уже стали прохладными. Но всё равно здесь, на побережье, это время называют «бархатный сезон». Мне особенно нравится это время, потому что на Кубани вода становится чистая, река входит в русло, уже нет разливов, уровень воды становится стабильным, некоторые протоки, которые всегда мешали весной или летом подъехать к хорошему месту, пересыхают. В это момент рыба начинает хорошо брать: и сом, и сазан, и голавль, да и всё «население» кубанских рек старается схватить наживку, а заодно волбер, блесну – всё что угодно, чтобы накопить энергии на зиму.

Сегодня я отправился под Красную. У брата свои дела, он не поехал, поэтому я собрался один. Выехал рано. Еду и смотрю: на перекрестке стоит мужчина с поднятой рукой – просится. Я глянул, рядом с ним лежит рюкзак и чехол со снастями. Как-то сразу на ум: «Рыбак рыбака…».

Я остановился, открыл окно и узнал этого мужчину. Три дня назад я также рыбачил под Красной, а он проезжал мимо меня на велосипеде, остановился, поздоровался, посмотрел, как я ловлю, и поехал дальше вниз по течению.

– Не подбросите до Ковалёвки? – обратился он ко мне, когда я остановился.

– А может, сразу до Красной?

Он немного отпрянул от окна, но потом, узнав меня, поздоровался.

– А, это вы. А вы что, под Красную?

– Да.

– Ну, значит, мне повезло.

Я открыл багажник, он уложил свои снасти, затем сел в машину и представился Андреем. Я тоже назвался. Он стал объяснять, что ловил вчера под Красной, что сейчас там хорошо идут сом, сазан и другие.

– Я в основном сейчас сазана и сома беру, иногда так побросаю спиннинг – жереха. А вчера приехал с рыбалки и начал готовиться к сегодняшней. Я вообще на велосипеде обычно езжу на рыбалку, так у меня немножко заднее колесо спустило, но я его вечером подкачал. А сегодня подхожу, смотрю – а оно опять спущенное. Я взял насос, стал качать и вижу, что не закачивается. Я разбортировал, а там, оказывается, не проколото, а трещина, причём такая, что не заклеить никак. А запасной камеры нет, магазин открывается сами знаете когда. А я там поставил вчера и на сома и макушанки. Решил на попутных доехать, добраться до места. И вот мне так повезло.

Едем мы так, разговариваем, у Пригородного я хотел свернуть, но он сказал ехать дальше, чтобы перед Ковалёвкой свернуть на Кубань.

– Но там же протоки, как мы проедем?

– Нет, там уже протоки пересохли, проехать можно будет.

Раз человек знает, я поехал. Не доезжая до Ковалёвки, он мне показывает, где спуск, предлагает съехать на грунтовую дорогу. С одной стороны кукурузное поле, а с другой уже начинается прикубанский лес. Мы ехали вдоль кукурузного поля. Там уже к тому времени созревает высокая кукуруза. Выше двух метров. Я присмотрелся: там на каждом стебле или бодылке, как её называют у нас, по три початка, которые у нас, в свою очередь, называли кочаном. А я помню, что в детстве, начиная с седьмого класса, мы практически в сентябре не учились. Нас отправляли на сельхозработы. К школе приходила в назначенный час машина. Машины в то время были бортовые, ГАЗ-51, например. Там от борта до борта лежали доски, на эти доски мы усаживались и ехали в поле. Чаще всего приходилось убирать кукурузу. Мы вручную выламывали початки. Тогда то ли не было комбайнов, то ли колхозы были бедные, и техника не закупалась. И вот мы, школьники, собирали кочаны, початки выламывали руками. У нас были специальные мешки, мы пытались их верёвкой привязать на шею. Складывали туда, сколько можно донести, а потом вываливали в кучу. К этому времени, ко второй половине сентября, кукуруза уже созревшая, высохшая. Листья у неё становятся сухие. Железом или фольгой не назовешь, но довольно неприятные. Края такие, что можно было и обрезаться. Мы, конечно, царапались, обрезались… Весело было в то время. Также иногда убирали подсолнухи. Но подсолнухи, я почему-то помню, убирали комбайны, после которого на поле оставалось много шляпок. И вот нас, школьников, выстраивали в цепочку, и мы двигались вместе с учителем по полю, собирая шляпки от подсолнухов, естественно, с семечками, складывали также в мешки, а потом где-нибудь в одном месте ссыпали.

И вот сейчас, любуясь этой кукурузой, мы подъехали к высохшим протокам. Андрей предупредил, что сразу после того, как переедем протоку, нужно будет взять резко влево. Я так и сделал. Там такая дорожка между кустов шла. И метров через пятьдесят мы выехали на красивую поляну – небольшая, обрамлённая громадными деревьями, названия которых я не знал. Мы в детстве как прозвали такие белолисткой, так я их и зову – белолистка. У них листья с одной стороны белые. Чем-то отдаленно напоминает лист мать-и-мачехи. Они вырастают довольно большие. Ствол иногда бывает в два обхвата.

Андрей сказал, что здесь можно остановиться. Он вышел, посмотрел и сказал, чтобы я устраивался здесь, а он пойдёт вниз – там у него стоят сомятницы и макушанки. Я стал осматриваться. У одной из белолисток сделаны были стол на хороших столбиках, скамейки и навес. Навес опирается на белолистку и покрыт карбонатом. Я сначала подумал, что это плёнка, а как поближе подошёл, так это оказался карбонат. Рядом ещё был орешник, а там вроде как стояла теплица. Я ещё удивился, как это так, зачем в тени строить теплицу. А потом я присмотрелся и понял, что это не теплица вовсе, а такой оригинальный шалаш. Мне даже интересно стало подойти посмотреть, как он сделан. А сделан он был довольно оригинально: орешник не такое уж большое дерево, но у него достаточно гибкие стволы. Так вот эти гибкие стволы от орешника были связаны вверху, и получались как бы дуги. Несколько таких дуг оказывались связаны и обтянуты плёнкой. Торцевая сторона также была затянута в плёнку. А передняя стенка была завешена так, что они края перекрывали друг друга, образуя вход и выход. Внутри тоже очень оригинально было устроено: везде положены поддоны – такие, которые сейчас применяются для транспортировки товаров. Эти плотные деревянные поддоны использовались в шалаше в качестве спальных мест. Если положить надувной матрас, то вполне можно спать. Внутри шалаша росло дерево, ветки которого использовались как вешалки. Набиты там были крючки и висели несколько плечиков. Был также небольшой столик здесь же около дерева. Вспоминаю, как у Сабанеева, у Никитина описываются рыбацкие шалаши. Помню, Сабанеев описывал, как правильно строить шалаш, чтобы он был непромокаемым, как ветки нужно класть. А сейчас как просто: обтянул плёнкой ветки – вот тебе и шалаш. У Никитина так описано рыбацкое утро: «Рыбаки в шалаше пробудились, сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут…». Да, хорошее дело, когда человек рыбалкой занимается, когда он близко к природе…

Я стал оглядывать эту поляну, заметил пресный ручеёк, и рядом лежат какие-то ёмкости. Я попробовал – вода очень холодная, аж зубы ломит.

Я облюбовал хорошее место, решил рыбачить там. Поставил макушанки и решил пойти посмотреть, что там дальше расположено. Наткнулся на старицу – глубокую вымоину, в которой ещё вода осталась. Везде пересохло, а здесь осталось. Я вспомнил, как мы в детстве такие старицы находили. После войны ещё оставались воронки, и весной, а иногда летом, случались наводнения – всё затапливалось кубанской водой, и, когда вода спадала, в ямах, в воронках оставалась рыба. К концу сентября вода испарялась, но в глубоких местах оставалось немного воды, а в ней рыба. Деваться ей было некуда, по берегу она ходить не может. То, что цапля не смогла выловить, то мы, пацаны, приходили к таким старицам, раздевались и начинали воду мутить. Поднимался ил, у рыбы забивались жабры, внизу она не могла уже дышать, поэтому поднималась на поверхность и пыталась ртом чистую воду с кислородом прогнать через жабры. Но мы, конечно, это видели, брали её руками и ловили таким образом.

Я посмотрел на эту старицу, припомнил всё. Конечно, мутить воду мне не захотелось, и я вернулся опять на своё место. Поставил закидные, а немного погодя всё-таки решил проверить эту старицу.

Взял удочку, леска у меня была где-то 0,2, и поплавочек, пошёл к этой старице. Ловил на червячка. Как только я забросил, поплавок ещё не коснулся воды, как у меня сразу что-то попалось. Я подсёк – оказался карась, где-то грамм 400. Я поправил наживку и забросил снова. И опять: не успел только поплавок коснуться воды, как на крючок попался сомёнок. Тоже где-то грамм 400. Я взял садок и начал складывать туда рыбу. Так и ловилось: то карасик, то сазанчик, то ещё какая-нибудь рыба, которая осталась после наводнения. Чувствовалось, что старица рыбой перенаселена.

И вот я вновь забросил удочку, а поплавок остался стоять. Очевидно, подошла какая-то крупная рыба. Стал ждать – и правда поклёвка. Поплавок сделал несколько колебаний и плавно пошёл под воду. Я дал ему немножко отойти и подсёк. Почувствовал, что там приличное что-то. По поклёвке я определил, что это сом. Но поскольку у меня лесочка 0,2, то я особо не удерживал. Дал ему поплавать, но при этом подводя к себе. Немножко помучил таким образом и, подведя ближе к берегу, стал замечать, что сом этот около двух килограмм весом. Я его вынул, также положил в садок и посмотрел, что у меня в садке уже достаточно рыбы. Решил, что мне сегодня рыбы много не надо. Достаточно будет на уху. Домой рыбу везти нет смысла. Родственники и соседи уже вежливо отказываются. Значит, пришло время переходить к стилю «поймал-отпустил». Может, сазанчика, карпа ещё отпущу, а вот хищника у меня как-то не поднимается рука отпускать. Помню, как-то с зятем в Ленобласти ловили. У него так: он хищников до килограмма, а щук вообще до двух килограмм – всех отпускает. А у меня как-то не поднимается рука отпускать. Он мне сказал, что я неправильно поступаю, раз не отпускаю молодых. Я ему ответил, что не знаю, кто больше вреда природе приносит – я, который хищников поймал, или ты, который хищника отпустил. Чтобы щуке нарастить вес до килограмма, ей надо не меньше 20 килограммов хорошей рыбы съесть: плотвы, подлещиков, уклейки, карасей и прочих. Поэтому спорный вопрос, надо ли хищников отпускать. Хоть и говорят, что хищники являются «ассенизаторами», потому что они очищают водоем от больных рыб, но, тем не менее, мне кажется, что большое количество хищников ни к чему. Поэтому и сейчас сома мне не очень хотелось отпускать.

Я пришёл на своё место, тем более услышал, как сработал сигнализатор. Сигнализатор сработал на сомятнице. Я подсёк и почувствовал, что там большая рыба. Здесь-то я уже, конечно, не опасался. Здесь у меня стояли и шнур, и крючки, и мультипликатор – всё надежное. Стал подводить. Где-то четыре с небольшим килограмма попался сом. Посадил на кукан, а та рыба у меня в садке.

Сработал сигнализатор на макушанке. Я подсёк, попался сазан тоже где-то около двух килограмм. Время как раз такое, что рыба хорошо берётся. В это время она жирует, запасается, предвидя скорую зиму. Я не стал забрасывать макушанку, решил, что пусть так постоит. Рыбу было девать уже некуда. А сомятницу всё-таки поставил.

Я достал стульчик, сел в тени. Смотрю: идёт Андрей. У него на плечах что-то похожее на коромысло. Помню, в детстве мы тоже на коромыслах носили воду, потому что тогда были общественные колонки с водой. У нас были колонки с кубанской водой – эта вода как техническая считалась, так как была мутная. Также была питьевая, чистая, которая шла с артезианских колонок. Воду в вёдрах на этих коромыслах носили. Андрей приспособил палку так, что на одной стороне сом, наверное, килограммов пятнадцать был, а с другой стороны палки три сазана. Наверное, тоже общий вес был примерно равный. Принёс, положил.

– Смотрите, сколько у меня попалось, – сказал он и предложил сделать уху.

– Давайте, а из чего? Я вот тоже наловил.

Он предложил вариант, чтобы он занялся рыбой, а я казаном и костром. Я согласился и пошёл доставать казан. Он посмотрел на принесённый мною казан и сказал, что он слишком маленький, предложил взять побольше. Я посмотрел, а у него там под кручей целый склад был вроде шкафа. И на одной из полок лежал приличный казан. Он дал мне этот казан и указал, что брать воду нужно из родника. Я это знал, так как уже пил оттуда. Я у него спросил про ёмкость в ручейке.

– А-а-а, это холодильник! Сюда мы кладём продукты на хранение. Пойманную рыбу чистим и там же складываем. Двое суток она замечательно хранится даже в летние жаркие дни.

Я набрал воды в казан, подцепил на треногу, развёл костёр. Андрей в это время разделывал рыбу. Он отсёк от сазана голову так, что передние плавники остались нетронутыми, предварительно счистил чешую миллиметров на 50–80 от головы и под плавниками. Также снял с хвоста чешую, вырвал жабры, отсёк хвост – всё это он сложил в ведро с водой. Разрезать он стал не по брюху, а по спине. Оттуда вынул внутренности и промыл. Рядом с ним стоял тазик, куда он и положил рыбу. Так же он поступил с остальными. Я смотрю и думаю: куда столько рыбы? Голова и хвосты сазанов, да ещё и соминая голова. Я решил промолчать, видно было – человек знает, что делает. Все головы он тщательно промыл, тщательно вырезал жабры. А я всё это время наблюдал за ним. Подал мне тазик и сказал, что когда вода закипит, запустить головы и хвосты. Я спросил, поместится ли столько, на что он утвердительно кивнул головой.

Дальше он достал какой-то мешок из рюкзака. Я понял, что это соль. Он разложил холщовую тряпочку, положил туда тушку сазана, посыпал солью. Затем достал укроп, порезал и положил вовнутрь. Сложил, завернул в тряпочку и убрал в полиэтиленовый пакет. Так он проделал со всеми сазанами. Уложив всё в пакет, он унёс это в тот «холодильник».

Затем принялся разделывать сома. Здесь он поступил по-другому: выделил хребет, стал разрезать на куски, сделав, таким образом, филе. Так же, как и в прошлый раз, он засолил кусочки, но теперь не свежим укропом, а семенами укропа. И так же всё уложил в холщовые тряпочки и пакетики, которые он сложил в большой кулёк, после чего отнёс в холодильник. Хребты он разрезал на несколько частей и передал мне, сказав, чтобы это я тоже положил в уху.

Вода закипела, и я опустил туда рыбу. Пока варилась рыба, я снимал с воды пену, также добавил ингредиенты, какие обычно клал брат. Когда уха, на мой взгляд, была уже готова, я пошёл к машине и достал бутылку водки. Андрей странно посмотрел на меня. Мы на тот момент перешли уже на ты, а тут он вдруг обратился ко мне на вы, по имени-отчеству.

– Можно вас попросить не добавлять водку в уху, – извинившись, сказал он.

Я удивился, мне казалось, что все так уже давно готовят. Но раз Андрей не хочет, я поставил её на стол. Настаивать не стал. Уха готова, начал разливать. Стал открывать водку, а он опять извиняется и просит ему не наливать. Я удивился ещё больше – на вид здоровый мужчина, на больного не похож.

– А что так?

– Да вы знаете, я не употребляю её.

– Что, совсем?

– Когда-то много употреблял, а сейчас даже видеть её не могу. Отвращение вызывает.

Делать нечего: раз человек не может видеть, я убрал её обратно в машину. Однажды я такое слышал от попутчика в поезде. Он тоже рассказывал, как в его колхозе появился человек, который двумя-тремя фразами отучил его от водки.

Он попросил не обижаться из-за отказа.

– Дело всё в том, что когда я в школе учился, я очень хорошо играл в футбол…

…Уже в 10 классе меня взяли в хорошую команду. Я прочитал как-то, что Стрельцов, игравший в «Торпедо», сломал себе карьеру, попав в тюрьму. И говорят, что он так владел мячом, что мог запросто в форточку попасть. Мне эта фраза очень понравилась, и я стал отрабатывать удары на меткость. У меня это получалось, я с одиннадцатиметрового в ворота в девятку бил. Практически не брались мои мячи. Ни один вратарь, не знаю, смог бы Яшин взять… Но никто из знакомых вратарей не мог отразить мой удар, потому что я прямо впритирку попадал всегда. Футбол – игра такая… Короче, связку порвал, травму получил. Один раз, второй раз. Два-три месяца каждый раз приходилось ногу лечить. А потом, не скажу, что выгнали, но смысла в команде меня держать уже не было. Поскольку футболист, который не может бегать, – не футболист. Списали меня. В футбол я перестал играть, пошёл на курсы шофёров. И в это время немного пристрастился выпивать. То пивка, то водочки. Получил удостоверение шофёра третьего класса, устроился на работу. Тогда я окончательно пристрастился к алкоголю… Что для шофёра водка? Это штрафы… А через некоторое время у меня и вовсе отобрали права.

Это сейчас говорят «бомжи». А тогда их называли тунеядцами. В парке у нас было одно кафе – «Голубой Дунай». И вот мы, алкаши, лодыри, будем говорить, там и собирались компанией. Иногда где-то удавалось подработать, мы и шли пропивать. Были у нас и такие, которые умудрялись красть, кому-то в карман залезть или выпросить у работающих людей, которые приходили туда с получки. Иногда давали, иногда нет. И драки были. К этому времени у меня мама умерла. Я продал её дом, а деньги все пропил. В карты играл. У меня даже неплохо получалось. Мог в очко передернуть, умел определять, когда человек блефует. Когда начали уже руки трястись, пару раз передернул так, что было заметно. Побили меня тогда за жульничество. А потом с трясущимися руками уже не в карты играть… Пропил я дом. И как-то раз, когда я опять околачивался возле этого «Дуная», хотелось хотя бы кружку пива выпить – опохмелиться. Смотрю: по аллее идёт мужчина с тростью в чистеньком костюме, белой рубашке и галстуке. Он зашёл в «Голубой Дунай», попросил минеральной воды. Достал кошелёк, а там денег очень много было. Я подумал: раз богатый человек, то, может, угостит пивком. Я попросил его, а он так на меня посмотрел… И со словами: «Нет, не угощу» – взял бутылку минеральной воды и отошёл к столику. «Ах ты, гад такой, – думаю. – Интеллигент тоже! Полный кошелёк денег, и пожалел на кружку пива…». Такая злость меня взяла! Думаю, сейчас бы дать тебе по голове и забрать все деньги. И так в меня эта мысль врезалась! Думаю: «А что? Сейчас я так и сделаю!»

Я вышел из кафе, а там неподалёку валялись кирпичи. Я взял полкирпича и думаю: «Вот он сейчас выйдет, я ему шмякну и заберу его кошелёк», – спрятался за дерево и стал ждать. Он тем временем вышел и спокойно пошёл по дорожке. Я глянул – никого. Я пошёл быстрее, нагнал его, поднял кирпич и замахнулся…

Не знаю, то ли у него глаза были на затылке, то ли ещё что-то, но он, не оборачиваясь, раз – и мне подставил свою трость, а на конце трости у него лезвие. Упёр он мне его прямо в грудь – в сердце, и я вдохнуть не могу. Вдыхаю, а оно меня колет.

– Ты что-то хотел сказать?

А что я скажу, когда у меня рука над головой с кирпичом. Я стою и не могу дышать. Только вдыхаю, а лезвие мне прямо в грудь колет.

– Ну, опусти кирпич, что ты его держишь.

Я бросил кирпич. Руки трясутся, ещё бы, чуть человека не ударил. Мог и убить…

А он так на меня посмотрел и говорит:

– Пьёшь?

– Пью.

– Больше пить не будешь.

Опустил трость, что-то щёлкнуло, лезвие спряталось. Он достал кошелёк, оттуда взял деньги, не дал мне, а бросил.

– На, иди, выпей!

Повернулся и пошёл не оглядываясь.

А меня такое зло опять взяло! Надо всё-таки его было кирпичом! Ведь не дал в руки, а швырнул, как собаке.

Я подхватил эти деньги, посчитал. Здесь хватит на две бутылки, ещё и на пиво. Я половину спрятал в карман, а половину зажал в кулаке и побежал в «Голубой Дунай».

И тут что-то такое со мной случилось… До этого меня трясло прямо – так пива хотелось, хотя бы глоточек маленький. А тут – раз! И деньги в руках, а выпить не хочется. Думаю, перенапряжение после того, что пережил. Я зашёл, попросил маленькую чекушку и кружку пива. Думаю: «Вылью я эту чекушку в пиво, такой кайф будет».

Я взял, а меня аж мутит. И до того сильно! И это меня, который за бутылку водки чуть человека не убил. А тут вообще не хочется.

Думаю, ладно. Я уж отдельно тогда. Взял стакан, открыл водку. Ну, прямо не хочется – и всё! Нужно быстрее, чтобы никто не появился, а то ведь выпросят. Подношу ко рту, а у меня сама рука назад, рот не открывается. Один запах, а меня уже тошнит.

Тут как раз зашли тунеядцы. Увидели, что передо мной и пиво стоит, и бутылка. А мне этой водки не жалко. Раньше чёрта с два дал бы. А тут говорю:

– Берите, пейте за моё здоровье.

А сам ушёл. Думаю: «Наверное, заболел».

Пошёл я домой. Думаю: ну всё, заболел. Помню, в прошлом году, когда Митька вот так же заболел, мы, шаткомовцы, сбросились и купили ему целую бутылку водки. Пришли к нему, стали его угощать. А он отказывается – не хочу, мол, и всё. Мы и так, и сяк. Самим, конечно, жалко отдать целую. А он не стал пить, отказался. Мы выпили за его здоровье, а он через пять дней умер. Может, и у меня такая же болезнь? Если я отказался совсем от водки? Поверить не могу, как я так оставил и водку, и пиво… Ладно. Пойду домой. Хотя какой дом? В сарае жил у подруги матери. Там ни вещей, ничего. Так – топчан да лохмотья валялись. Пришёл, лёг и думаю: ну всё, пять дней осталось. Лёг и уснул.

Не знаю, сколько проспал. А проснулся, представляешь – выпить не хочется, а вот есть ужас как захотелось. Сказать по правде, чувство голода я уж и не помню, когда испытывал. Когда ещё играл в футбол, помню, вот тогда побегаешь на тренировке, и после есть хотелось зверски. А потом, когда начал выпивать, я перестал чувствовать голод. Только чувствовал, что хотелось выпить. Прямо с утра просыпаешься, и хочется выпить. А там потом становится хорошо, ты обо всём забываешь. А тут проснулся, так вдруг есть захотелось! Думаю, ну всё, это, наверное, у меня перед смертью так. У меня-то деньги в кармане остались, думаю, дай-ка куплю что-нибудь себе покушать. Пошёл, купил колбасы, хлеба. Ты знаешь, я с таким аппетитом съел колбасу и хлеб, а выпить совершенно не хотелось. Пришёл, полежал, думаю: а чем бы заняться? У нас как, у шаткомовцев, было: у нас главным занятием было бутылки собирать. Собирали в основном на стадионе. А я когда ходил в магазин, видел афишу, что завтра футбол. Обычно перед матчем на стадионе убирают, так что шаткомовцы приходили и помогали. За это им разрешали бутылки брать. Я лежу, думаю: пойти, что ли, на стадион, бутылки пособирать? Ну, меня, правда, пускали чаще, чем остальных тунеядцев. Помнили меня, когда я ещё играл, когда был лучшим… Некоторые болельщики ещё помнили мои удары. Директор стадиона тоже помнил меня. Он частенько мне разрешал после самого матча пройти собрать бутылки. Так не хотелось мне проходить через парк, где был этот «Голубой Дунай», опять с этим шаткомовцами встречаться – не тянет меня.

Я пошёл к стадиону, а там, у стадиона, народ. Я мало кого знаю в городе, но директора знаю. Я подошёл к нему, говорю:

– Слушай, можно бутылки пособирать?

– Да, иди, – говорит.

Что-то сказал сторожу, и меня пропустили.

Пришёл на стадион, бутылки обычно лежат либо под лавочками, либо возле забора, куда их болельщики кидают. Я собрал несколько… Раньше было так: собираешь и считаешь, сколько копеек примерно получишь, сколько можно будет купить потом себе спиртного. А здесь вообще никакого интереса нет. Собрал, посмотрел на поле. Завтра игра, а разметка смазана. Я знал, где лежат инструменты, мел. А что? Делать нечего, дай-ка я разметочку поправлю. Я взял тележку и начал подправлять разметку. Я ни на кого не обращаю внимания, подправил у одной штрафной площадки, боковую, пошёл к другим воротам. Заодно смотрел, где бумажки подобрать, кое-где трава уже подросла. Я не обращал ни на что внимания, поправлял себе разметочку в центре круга. А в это время за мной наблюдал директор стадиона, смотрит на меня:

– Ты, Андрюха, что делаешь?

– Да вот, смотрю, что завтра футбол, а разметка стёртая.

– Но я же тебя не просил.

– Да знаешь, не надо просить, я бутылки собирал, решил заодно и разметку подправить.

Он махнул рукой, мол, занимайся дальше. А мне как-то эта работа и в радость была. Я пошёл, разметку сделал, взял грабли, косу и стал подкашивать траву.

Короче, прилепился я сюда, к стадиону. Скамеечки начал ремонтировать. Директор дал мне ключи от кладовки, разрешил пользоваться лежащими там инструментами. Там было довольно большое помещение. Оно даже лучше было, чем сарай. Я у него спросил разрешения там ночевать. Он посмотрел на меня, вспомнил, наверное, какой я был игрок в прошлом:

– Чёрт с тобой, живи.

К тому же там душевые есть, я с его разрешения и душ принимал после работы. У меня деньги остались ещё с тех пор, как мне мужчина тот дал, ещё я бутылки собирал и сдавал. У меня набралась таким образом по тем временам неплохая сумма. Я купил себе нормальные брюки, рубашку, стал бриться, стал приводить себя в порядок. Отсчитал я пять дней, а мне наоборот – не помирать, а жить хочется. И бодрость у меня откуда-то появилась, и даже в ногах какая-то сила. Посмотрел на руки, а они у меня трястись перестали. И голова вроде бы свежая. Не пойму, что со мной случилось. Мои шаткомовцы иногда мне встречались, всё говорили:

– Ты что, Андрюха, совсем, что ли, пива с нами не выпьешь?

А у меня от одного воспоминания ком в горле вставал, а тут ещё они мне предлагают. И общаться с ними после этого не хочется.

Так я и проводил все дни на стадионе: где что починю, где подкрашу, где скошу. Естественно, на тренировки смотрел. Мне там один мальчик очень понравился. На меня был похож, и удар у него похожий был. Я как-то спросил, как его звать.

– Вася, – говорит.

– Вася, а ты меня помнишь?

– Да, дядя Андрей, говорили мне, что вы когда-то лучшим были. Так в девяточку попадали, как никто другой.

– А хочешь, я тебя научу?

– Правда?

– Правда, давай научу.

Мальчишка с удовольствием согласился. Я сделал небольшую рамочку вроде форточки. Я тебе говорил, что Стрельцов попадал в форточку… Так вот я эту рамочку вешал на ворота и показывал ему, как попасть в неё. Смышлёный мальчишка попался. Удар он освоил быстро. Конечно, у меня уже не тот удар был, не та прицельность. Но теорию я ему объяснил, и он её усвоил. Он стал бить в девятку так же, как и я когда-то. Потом я эту рамочку перевешивал и в центр, и на штангу, чтобы не только в девятку. У него и это получалось.

Я как-то у него спрашиваю:

– Слушай, Васька, а у тебя дружок-то есть в команде?

– Да, Петька.

– Так вы вдвоём-то и тренируйтесь. В футболе, а особенно в нападении, очень важно иметь того, кому можно дать пас.

Стал я их учить, как точно давать пас. В то время были школы олимпийского резерва. Они где-то выступали, их заметили и забрали в одну из этих школ. Родители согласились, отпустили их туда. А я продолжал жить и работать на стадионе.

Однажды поехал на Кубань, велосипед уже себе купил. Приехал на Кубань, и очень мне захотелось порыбачить. Так и пристрастился. Видишь, у меня даже неплохо получается. Сколько поймал рыбы…

А я знал, что из этой рыбы хороший балык получается, особенно из сома. Обычно я балык пять дней как минимум держу засоленным. Достаточно десяти часов, как говорят, чтобы соль истребила всех микробов. Я – нет. Я выдерживаю пять суток. Вот в этих полиэтиленовых пакетах я с боку на бок их перекладываю.

На пятые сутки я их вывешиваю, чтобы они подвяли. Сом жирный, очень жирный. И представь, сколько энергии в одном кусочке? Я как-то с нашим врачом разговаривал, который на стадионе работал. Всё-таки дети, особенно юноши – им тяжело девяносто минут выдержать. Да я и сам помню, что раньше первый тайм ещё бегаешь – ничего. А второй тайм уже и ноги трясутся, и руки. Надо как-то пополнять энергию. Я ему говорю: слушай, так и так, я ловлю сомов, у меня получается такой балык. Я принёс, угостил доктора и предложил давать в перерыве это детям, чтобы те пополнили запас сил. Не эти твиксы, марсы, сникерсы и так далее. А вот – кусочек сомятины натуральной. Врач выслушал и сказал:

– А давай попробуем!

Налавливал я много. Принёс как-то, мы порезали небольшими кусочками. И вот игра юношей, первый тайм закончился. Пришли в раздевалку. Обычно врач всех обязательно осмотрит после первого тайма. И вот они сидели, отдыхали. А он принёс на подносе и говорит:

– Вот, ребята, скушайте по кусочку.

На следующий день я убирал стадион: разметку поправлял, бумажки подбирал. Бутылки я уже собрал. Смотрю, идут ко мне Грач с врачом.

«Грач» – так его все называли, потому что у него фамилия была Грачёв. Он, как сейчас говорят, был самый крутой авторитет. У него были и базар, и ресторан, и магазины, за границей у него тоже свой бизнес имелся, квартиры и в Москве, и в Питере. Говорили, что он администрацией управлял, как только хотел.

И вот, смотрю, что они с врачом направляются ко мне. Грач со мной здоровается:

– Андрюха, привет! Ну-ка расскажи, чем ты вчера моего пацана кормил.

Я взглянул на врача.

– Да, я вот сказал, что вчера дали им балык, который ты делаешь, – проговорил он.

– Покажи-покажи, что у тебя за балык там такой, – настаивал Грач.

Я отвёл их к себе, показал Грачёву балык, дал кусочек. Он взял в руки, стал обнюхивать, точно охотничья собака, со всех сторон. Мы стояли с врачом и наблюдали.

– Дай нож.

Он разрезал по всей длине и опять чуть ли туда нос не вставил, в этот разрез. Затем отрезал кусочек справа и положил в рот. С задумчивым видом начал жевать медленно-медленно. Мы смотрим, сколько он так ещё будет. А он жевал, жевал, жевал. Потом остановился, проглотил, промычал что-то невнятное. Потом вырезал кусочек из середины и опять положил в рот. Снова долго жевал, а когда, наконец, проглотил, то сказал:

– Да… – потом увидел сазана. Тут же он у меня лежал. – А это что?

– А это сазан.

– Ты что, и это детям даешь?

– Нет, сазана даже не хочу и рекомендовать, поскольку у него косточки. У сома-то один хребет, костей нет. Поэтому балык получается без костей. А сазана лучше не давать, потому что даже если маленькая косточка застрянет между зубов, то уже нельзя будет полностью сконцентрироваться на игре. А в футболе нельзя, чтобы что-нибудь отвлекало, я по себе знаю. Поэтому доктору я порекомендовал только сома давать.

– Ладно, хорошо. Только ты это, дай мне этого балыка.

– Пожалуйста, возьмите.

– А ещё есть?

– Есть.

– Дай мне ещё куска три.

Я дал ему эти три куска.

– А сазана?

– Вот.

– А ещё есть?

Я дал ему ещё двух сазанов, положил в большой пакет. Смотрю, он полез в карман, достаёт деньги.

– На вот тебе.

Я начал отказываться, объяснил, что это подарок.

– От денег грех отказываться, так у нас пословица гласит. Дают – бери, бьют – беги. Поэтому бери, их ещё не отменили.

– Но здесь много.

– Слушай, денег много не бывает. Нет в мире человека, который бы мог сказать, что денег у него много. Поэтому бери. Я у тебя покупаю.

Где-то дней через десять снова приезжает на стадион. На этот раз один.

– Слушай, вот такое дело. Понимаешь, я поручил своим, и они тоже сделали балык. Сома, сазана с Астрахани привезли. Засолили, завялили. Но не получилось у них, как у тебя. Что-то они не так делали. Я вот что решил. Не буду я у тебя рецепты брать, пускай сами делают. Вкусно у них, но не так, как у тебя. Давай договоримся, ты мне для моего ресторана будешь поставлять балычок.

А я в это время уже работал. Меня директор стадиона официально принял на работу уборщиком.

– Это не проблема, это мы сейчас уладим.

Мы зашли к директору. Он ему говорит, что Андрей теперь будет кое-что для него делать, поэтому чтобы работой меня не загружали.

– А мне что? Он знает, что делать. У него график ненормированный.

– Вот это разговор! Слушай, ну и жарко тут у тебя. У тебя пивко есть?

Директор полез в холодильник, достал три банки пива. Пододвинули и мне. Они открыли, стали пить. А я не открываю.

– Ты что?

– А я не пью.

– Как это? Мне тут сказали, что ты спился, в алкаша превратился, в шаткоме околачивался.

– Да, было время. А сейчас – нет.

– И совсем в рот не берёшь?

– Нет, не беру.

– Ни пиво, ни водки?

– Нет.

– И что, утром просыпаешься, и не хочется холодненького?

– Нет, не хочется.

Грачёв посмотрел на директора.

Когда мы вышли, он меня спросил:

– Слушай, Андрюша, скажи, а как это ты бросил?

Я ему ответил, что и сам не знаю: раз – и отрубило. То ли выпил уже свою норму, то ли ещё что. Прямо не хочется, отвращение такое.

– Может, ты скрываешь? Подшился? Закодировался?

– Да не знаю я. Просто наступил момент, и мутить меня стало от спиртного. Вот вы сейчас пили, а меня мутило по-страшному.

– Андрюша, ты погоди. Расскажи мне лучше. Сам хочу избавиться от этой дряни. Чувствую, что привыкаю. Мне же нельзя, у меня хозяйство.

Что я ему могу сказать? Если мне просто не хочется, вот я и не беру…

– Ладно, давай теперь документально оформим тебя. Я на тебя ЧП оформлю и лицензию, чтобы к тебе там никто не придирался из проверяющих. Так что лови и поставляй в мой ресторан. Хорошо заработаешь.

Я стал поставщиком. Как раз был уже конец августа, начало сентября. Как раз клёв сома и сазана пошёл. Я ловил, поставлял. Он мне много денег давал. Мне уже прямо и неудобно было на стадионе. Мне уже и некуда деньги было тратить. Я стал нормально питаться, ходить в кафе, оделся. Деньги я клал на сберкнижку. А как-то раз смотрю, так я уже и домик могу себе купить небольшой.

Присмотрел я один, понравился он мне очень. Есть там сарай, навес. Думаю, как раз хорошо было бы там организовать своё рыбное «производство». Я поинтересовался, сколько стоит. У меня не хватало. Подумал я и решил попробовать занять у Грача, в кредит как бы.

В очередной раз, когда принёс ему готовый балык, обратился к нему, объяснил, что мне вроде как уже неудобно на стадионе вялить рыбу. И если бы он мне занял денег, я бы прикупил домик и там бы уже всё делал. Он спросил, сколько мне надо. Я назвал сумму.

– Тьфу, ты, господи. Копейки. Хорошо! Оформим тебе кредит.

Он позвал бухгалтера и сказал оформить мне беспроцентный кредит. Бухгалтер посмотрела на меня, но приказ есть приказ.

Я договорился с хозяином, купил дом. У него даже мебель была некоторая. В хозяйстве пригодится. Так у меня появился собственный дом.

Организовал себе такую вот ловлю. Летом, после паводков, я здесь всё настраиваю. Так что я вот превратился теперь в предпринимателя. Но со стадионом я не расстаюсь. Понимаешь, тянет на стадион. Приду иногда, сяду один на скамейку и вспоминаю, как я по этому стадиону бегал, как голы забивал, как мне хлопали… Конечно, травмы, связки – это одно. Но вот о том, что пил, я жалею по-настоящему. После слов Грача о том, что я подшился или закодировался, я подумал, а почему, в самом деле, у меня такое отвращение-то? Вспомнил я и того мужчину с тросточкой: «Пьёшь?». И он сказал мне всего три слова: «Больше пить не будешь». Да, именно с того момента, когда тот мужчина так мне сказал, да ещё и деньги тогда швырнул, у меня и появилось отвращение. Это же надо! Очевидно, он меня так закодировал, что я теперь даже вида спиртного не переношу.

Неужели человек может иметь такую силу? Хотя как же он тогда почувствовал, что я иду сзади, да ещё и ударить его хотел? Не имел же он глаз на спине. Я несколько раз возвращался мысленно к тому периоду, припоминая всё эти подробности, – да, так и есть. Этот человек вытащил меня оттуда. Спас, возродил, избавил от этой болезни. Врачи говорят, что алкоголизм – это болезнь. Надо вот таких людей, как этот интеллигент, побольше. Сколько бы наших шаткомовцев отучил или этого же Грача… Преуспевающий человек, богатый, чего у него только нет, по всему миру бизнес. А вот признался, что тоже страдает, что тоже боится превратиться в алкаша, как когда-то я.

Ты уж прости, что я тебя заболтал своими разговорами. Но вот такая у меня судьба. Чуть человека не убил, а в результате он меня вылечил. Я благодарен ему, очень благодарен. Сожалею, что не только меня одного так вылечил. Хотя кто знает? Может быть, он и лечит где-нибудь.

Ладно! Смотри, там у тебя, кажется, сом бьётся! Я пока за чаем, а ты подсекай…

Он взял чайник и пошёл к роднику набирать воду.

Андрей пошёл ставить чайник, а я решил проверить сомятницу. А там попался сомёнок, небольшой, килограмма на полтора. Поэтому мне не составило никакого труда его вытащить и заправить садок. Я забросил удочку, а сам вышел на мыс.

Стояла тихая прекрасная погода. По всей поверхности Кубани была гладь, лишь небольшие бурунчики появлялись на поверхности, а так было тихо, в водах отражалась Красная. Лучи послеобеденного солнца светили практически перпендикулярно на отрывистый берег. Мне захотелось искупаться и переплыть на другую сторону.

В детстве, когда здесь рыбачили, никогда не переплывали на ту сторону. Рыбачили мы в основном в летние месяцы, на каникулах. А тогда на Кубани было много воды. И была она под самой Красной кручей, а там обрывистый берег, поэтому если даже и переплывёшь, выйти там негде. А сейчас конец сентября, под горой небольшие отмели, на которые можно выплыть и пройти. Я поплыл. Естественно, переплыл. Хоть и течение кажется здесь несильным, меня всё равно снесло. Причём, как я уже говорил, Красная – это глинистая гора, поэтому под берегом размякшая глина была мне почти по щиколотку. Когда я стал выходить, то ноги увязли в этой глине. От этого вода замутилась, я посмотрел: ниже по течению мелкая рыба подплыла, чтобы чем-нибудь покормиться. Потом появилась крупная рыба, которая решила поживиться мелкой. Вот у них там, ниже по течению, завязалась борьба.

Я вышел на берег, посмотрел – прилично меня снесло. Правда, я и не старался особо. В детстве-то мы как приходили купаться: все ныряли прямо с берега. Берег там высокий, иногда два, три метра. Каждый нырял по-разному: кто ласточкой – это разгоняешься, отталкиваешься двумя ногами и прыгаешь в воду, расставив руки, как ласточка. Ещё можно было так: разгоняешься, отталкиваешься одной ногой, группируешься и летишь как можно дальше. А иногда мы брали с собой на Кубань соседских пацанов, которые были младше нас. Они пытались плыть за нами, но их сильно сносило по течению.

Помню, как после девятого класса в нашем посёлке строился сахарный завод, и по какой-то надобности туда приехали болгары. Молодёжь, причём человек так 500–600, и ребята, и девчонки. Я подружился сразу с одним болгарином. Сидоров Никола Янка – так его звали. И в ближайший выходной мы пошли на Кубань купаться. У него ещё был друг Саша. Проходя по ближайшей к Кубани дороге, надо было пройти мимо выставочных павильонов, в то время как ВДНХ в Москве работала, так в каждом районе тоже были построены выставочные павильоны. Так каждый совхоз, колхоз, предприятие на выделенной площади строили свои павильоны и там, на выставке, демонстрировали свои успехи в хозяйстве. Там ещё нужно было через сад пройти, и сразу же Кубань. Берег здесь такой довольно высокий, где-то около трёх метров. Кубань этот левый берег подмывала, поэтому была большая круча. Обычно мы здесь раздевались, оставляли на берегу вещи, прыгали с разбегу и плыли по течению. Там два острова было – один такой галечно-каменный, а второй песчаный, сразу же за первым. А второй образовался потому, что за первым была заводь, где после дождей и таяния снега выпадали ил, песок и прочий мусор, который несла с собой Кубань. Так появлялся песчаный остров, который быстро зарастал камышом, осокой, вербой и ивой. Мы обычно проплывали эти острова и затем выплывали на берег.

И вот мы проплыли с этими болгарами острова и направились к берегу. Я оглянулся и увидел, что болгары отстали, но мало того что отстали, так их ещё и по течению унесло. А они стараются не поперек течения плыть, а на течение. Но у них ничего не выходило, поэтому их сносило течением всё ниже и ниже. Я подплыл к ним, стал объяснять, что на Кубани, как и на любой реке с течением, не против течения плывут, а поперек. Я объяснил, они вроде бы поняли. Мы вместе переплыли, поднялись на берег, а они сказали: «Коварная у вас река».

И вот я иду по берегу, посматривая туда, откуда я приплыл, чтобы рассчитать расстояние при условии того, что меня будет сносить течением. Здесь было что-то похожее на овраг. Трава уже высохла, даже кустик с шиповником – на нём уже ни одного листика не осталось, хотя ещё не было заморозков. Одни ягоды висят. А листья, очевидно, кусты сбросили для того, чтобы влагу сохранить для поспевающих плодов. Помню, когда в Индию поехал работать, то перед поездкой я много читал о том, какие там джунгли, какие звери и т. д. И то ли я не обращал внимания, то ли нигде не описаны джунгли в самые жаркие месяцы – апрель– май. В течение пяти лет, что я работал, практически в джунглях центральной Индии, штат Ориса, я вёл ежедневный график температур. И в течение этих пяти лет этот график менялся всего на один-два градуса. И пики жары приходились на конец апреля и середину мая. А потом, начиная немного спадать, в июне начинался сезон дождей. А где-то с марта деревья уже начинали сбрасывать листву. Но не так, как у нас осенью, такие, как клён, – они желтеют, как поэт писал: «В багрянец и золото одетые леса». В Индии они сбрасывают листву не от холода, а от жары. Причём когда лист высыхает, он превращается в какую-то серо-грязную сухую фольгу. Неприятно было. Когда ездил на рыбалку, всё шелестело и скрипело. И вот лес в джунглях, где стоят голые деревья, но не из-за заморозков, а от жары. Мне иногда даже странно было, что листья опадают уже в конце марта, превратившись в фольгу. Иногда едешь по джунглям, и среди этих опавших листьев какое-то дерево расцвело прекрасными красивыми цветами. Первое время меня это шокировало. Жара, зной, деревья все голые, а это одно с красивыми красными цветами. Но это, как говорится, природа – она живёт по своим законам. А мы можем только догадываться, откуда в такую жару взялась влага для этого дерева.

Я прошёл по берегу вверх по течению на такое расстояние, чтобы свободно проплыть к тому мысу, от которого отплывал. Я поплыл, может быть, немного перестарался. Помню, как мы называли «слабаками» тех, кто не мог выплыть на заданную точку противоположного берега. Я даже немного выше выплыл, чем планировал.

Я выплыл на этот мыс. Там тихая спокойная обстановка. Воздух насыщенный, тепло, но не зной. Осень уже чувствуется. Некоторые деревья в лесах уже другой оттенок носят. Уже серостью немного отдают. Кое-где листья приобретают желтизну, травы уже все высохшие.

В это время Андрей пригласил, сказал, что чай уже вскипел. Я сел за стол, он налил мне чаю. Чай этот мне чем-то напомнил тот чай, который мне заваривал брат. То было какое-то разнотравье: там и чабрец, и мята, и душица, и терпкость калины, и сладость шиповника, солодки. Трудно в таком разнотравье угадать, что там есть ещё. Поэтому пьёшь маленькими глоточками и наслаждаешься.