Вторая половина сентября. Погода установилась тихая, тёплая… В Питере, в Ленинградской области это время называют «бабьим летом», а здесь, на Кубани, это продолжение лета. Правда, зори уже стали прохладными. Но всё равно здесь, на побережье, это время называют «бархатный сезон». Мне особенно нравится это время, потому что на Кубани вода становится чистая, река входит в русло, уже нет разливов, уровень воды становится стабильным, некоторые протоки, которые всегда мешали весной или летом подъехать к хорошему месту, пересыхают. В это момент рыба начинает хорошо брать: и сом, и сазан, и голавль, да и всё «население» кубанских рек старается схватить наживку, а заодно волбер, блесну – всё что угодно, чтобы накопить энергии на зиму.

Сегодня я отправился под Красную. У брата свои дела, он не поехал, поэтому я собрался один. Выехал рано. Еду и смотрю: на перекрестке стоит мужчина с поднятой рукой – просится. Я глянул, рядом с ним лежит рюкзак и чехол со снастями. Как-то сразу на ум: «Рыбак рыбака…».

Я остановился, открыл окно и узнал этого мужчину. Три дня назад я также рыбачил под Красной, а он проезжал мимо меня на велосипеде, остановился, поздоровался, посмотрел, как я ловлю, и поехал дальше вниз по течению.

– Не подбросите до Ковалёвки? – обратился он ко мне, когда я остановился.

– А может, сразу до Красной?

Он немного отпрянул от окна, но потом, узнав меня, поздоровался.

– А, это вы. А вы что, под Красную?

– Да.

– Ну, значит, мне повезло.

Я открыл багажник, он уложил свои снасти, затем сел в машину и представился Андреем. Я тоже назвался. Он стал объяснять, что ловил вчера под Красной, что сейчас там хорошо идут сом, сазан и другие.

– Я в основном сейчас сазана и сома беру, иногда так побросаю спиннинг – жереха. А вчера приехал с рыбалки и начал готовиться к сегодняшней. Я вообще на велосипеде обычно езжу на рыбалку, так у меня немножко заднее колесо спустило, но я его вечером подкачал. А сегодня подхожу, смотрю – а оно опять спущенное. Я взял насос, стал качать и вижу, что не закачивается. Я разбортировал, а там, оказывается, не проколото, а трещина, причём такая, что не заклеить никак. А запасной камеры нет, магазин открывается сами знаете когда. А я там поставил вчера и на сома и макушанки. Решил на попутных доехать, добраться до места. И вот мне так повезло.

Едем мы так, разговариваем, у Пригородного я хотел свернуть, но он сказал ехать дальше, чтобы перед Ковалёвкой свернуть на Кубань.

– Но там же протоки, как мы проедем?

– Нет, там уже протоки пересохли, проехать можно будет.

Раз человек знает, я поехал. Не доезжая до Ковалёвки, он мне показывает, где спуск, предлагает съехать на грунтовую дорогу. С одной стороны кукурузное поле, а с другой уже начинается прикубанский лес. Мы ехали вдоль кукурузного поля. Там уже к тому времени созревает высокая кукуруза. Выше двух метров. Я присмотрелся: там на каждом стебле или бодылке, как её называют у нас, по три початка, которые у нас, в свою очередь, называли кочаном. А я помню, что в детстве, начиная с седьмого класса, мы практически в сентябре не учились. Нас отправляли на сельхозработы. К школе приходила в назначенный час машина. Машины в то время были бортовые, ГАЗ-51, например. Там от борта до борта лежали доски, на эти доски мы усаживались и ехали в поле. Чаще всего приходилось убирать кукурузу. Мы вручную выламывали початки. Тогда то ли не было комбайнов, то ли колхозы были бедные, и техника не закупалась. И вот мы, школьники, собирали кочаны, початки выламывали руками. У нас были специальные мешки, мы пытались их верёвкой привязать на шею. Складывали туда, сколько можно донести, а потом вываливали в кучу. К этому времени, ко второй половине сентября, кукуруза уже созревшая, высохшая. Листья у неё становятся сухие. Железом или фольгой не назовешь, но довольно неприятные. Края такие, что можно было и обрезаться. Мы, конечно, царапались, обрезались… Весело было в то время. Также иногда убирали подсолнухи. Но подсолнухи, я почему-то помню, убирали комбайны, после которого на поле оставалось много шляпок. И вот нас, школьников, выстраивали в цепочку, и мы двигались вместе с учителем по полю, собирая шляпки от подсолнухов, естественно, с семечками, складывали также в мешки, а потом где-нибудь в одном месте ссыпали.

И вот сейчас, любуясь этой кукурузой, мы подъехали к высохшим протокам. Андрей предупредил, что сразу после того, как переедем протоку, нужно будет взять резко влево. Я так и сделал. Там такая дорожка между кустов шла. И метров через пятьдесят мы выехали на красивую поляну – небольшая, обрамлённая громадными деревьями, названия которых я не знал. Мы в детстве как прозвали такие белолисткой, так я их и зову – белолистка. У них листья с одной стороны белые. Чем-то отдаленно напоминает лист мать-и-мачехи. Они вырастают довольно большие. Ствол иногда бывает в два обхвата.

Андрей сказал, что здесь можно остановиться. Он вышел, посмотрел и сказал, чтобы я устраивался здесь, а он пойдёт вниз – там у него стоят сомятницы и макушанки. Я стал осматриваться. У одной из белолисток сделаны были стол на хороших столбиках, скамейки и навес. Навес опирается на белолистку и покрыт карбонатом. Я сначала подумал, что это плёнка, а как поближе подошёл, так это оказался карбонат. Рядом ещё был орешник, а там вроде как стояла теплица. Я ещё удивился, как это так, зачем в тени строить теплицу. А потом я присмотрелся и понял, что это не теплица вовсе, а такой оригинальный шалаш. Мне даже интересно стало подойти посмотреть, как он сделан. А сделан он был довольно оригинально: орешник не такое уж большое дерево, но у него достаточно гибкие стволы. Так вот эти гибкие стволы от орешника были связаны вверху, и получались как бы дуги. Несколько таких дуг оказывались связаны и обтянуты плёнкой. Торцевая сторона также была затянута в плёнку. А передняя стенка была завешена так, что они края перекрывали друг друга, образуя вход и выход. Внутри тоже очень оригинально было устроено: везде положены поддоны – такие, которые сейчас применяются для транспортировки товаров. Эти плотные деревянные поддоны использовались в шалаше в качестве спальных мест. Если положить надувной матрас, то вполне можно спать. Внутри шалаша росло дерево, ветки которого использовались как вешалки. Набиты там были крючки и висели несколько плечиков. Был также небольшой столик здесь же около дерева. Вспоминаю, как у Сабанеева, у Никитина описываются рыбацкие шалаши. Помню, Сабанеев описывал, как правильно строить шалаш, чтобы он был непромокаемым, как ветки нужно класть. А сейчас как просто: обтянул плёнкой ветки – вот тебе и шалаш. У Никитина так описано рыбацкое утро: «Рыбаки в шалаше пробудились, сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут…». Да, хорошее дело, когда человек рыбалкой занимается, когда он близко к природе…

Я стал оглядывать эту поляну, заметил пресный ручеёк, и рядом лежат какие-то ёмкости. Я попробовал – вода очень холодная, аж зубы ломит.

Я облюбовал хорошее место, решил рыбачить там. Поставил макушанки и решил пойти посмотреть, что там дальше расположено. Наткнулся на старицу – глубокую вымоину, в которой ещё вода осталась. Везде пересохло, а здесь осталось. Я вспомнил, как мы в детстве такие старицы находили. После войны ещё оставались воронки, и весной, а иногда летом, случались наводнения – всё затапливалось кубанской водой, и, когда вода спадала, в ямах, в воронках оставалась рыба. К концу сентября вода испарялась, но в глубоких местах оставалось немного воды, а в ней рыба. Деваться ей было некуда, по берегу она ходить не может. То, что цапля не смогла выловить, то мы, пацаны, приходили к таким старицам, раздевались и начинали воду мутить. Поднимался ил, у рыбы забивались жабры, внизу она не могла уже дышать, поэтому поднималась на поверхность и пыталась ртом чистую воду с кислородом прогнать через жабры. Но мы, конечно, это видели, брали её руками и ловили таким образом.

Я посмотрел на эту старицу, припомнил всё. Конечно, мутить воду мне не захотелось, и я вернулся опять на своё место. Поставил закидные, а немного погодя всё-таки решил проверить эту старицу.

Взял удочку, леска у меня была где-то 0,2, и поплавочек, пошёл к этой старице. Ловил на червячка. Как только я забросил, поплавок ещё не коснулся воды, как у меня сразу что-то попалось. Я подсёк – оказался карась, где-то грамм 400. Я поправил наживку и забросил снова. И опять: не успел только поплавок коснуться воды, как на крючок попался сомёнок. Тоже где-то грамм 400. Я взял садок и начал складывать туда рыбу. Так и ловилось: то карасик, то сазанчик, то ещё какая-нибудь рыба, которая осталась после наводнения. Чувствовалось, что старица рыбой перенаселена.

И вот я вновь забросил удочку, а поплавок остался стоять. Очевидно, подошла какая-то крупная рыба. Стал ждать – и правда поклёвка. Поплавок сделал несколько колебаний и плавно пошёл под воду. Я дал ему немножко отойти и подсёк. Почувствовал, что там приличное что-то. По поклёвке я определил, что это сом. Но поскольку у меня лесочка 0,2, то я особо не удерживал. Дал ему поплавать, но при этом подводя к себе. Немножко помучил таким образом и, подведя ближе к берегу, стал замечать, что сом этот около двух килограмм весом. Я его вынул, также положил в садок и посмотрел, что у меня в садке уже достаточно рыбы. Решил, что мне сегодня рыбы много не надо. Достаточно будет на уху. Домой рыбу везти нет смысла. Родственники и соседи уже вежливо отказываются. Значит, пришло время переходить к стилю «поймал-отпустил». Может, сазанчика, карпа ещё отпущу, а вот хищника у меня как-то не поднимается рука отпускать. Помню, как-то с зятем в Ленобласти ловили. У него так: он хищников до килограмма, а щук вообще до двух килограмм – всех отпускает. А у меня как-то не поднимается рука отпускать. Он мне сказал, что я неправильно поступаю, раз не отпускаю молодых. Я ему ответил, что не знаю, кто больше вреда природе приносит – я, который хищников поймал, или ты, который хищника отпустил. Чтобы щуке нарастить вес до килограмма, ей надо не меньше 20 килограммов хорошей рыбы съесть: плотвы, подлещиков, уклейки, карасей и прочих. Поэтому спорный вопрос, надо ли хищников отпускать. Хоть и говорят, что хищники являются «ассенизаторами», потому что они очищают водоем от больных рыб, но, тем не менее, мне кажется, что большое количество хищников ни к чему. Поэтому и сейчас сома мне не очень хотелось отпускать.

Я пришёл на своё место, тем более услышал, как сработал сигнализатор. Сигнализатор сработал на сомятнице. Я подсёк и почувствовал, что там большая рыба. Здесь-то я уже, конечно, не опасался. Здесь у меня стояли и шнур, и крючки, и мультипликатор – всё надежное. Стал подводить. Где-то четыре с небольшим килограмма попался сом. Посадил на кукан, а та рыба у меня в садке.

Сработал сигнализатор на макушанке. Я подсёк, попался сазан тоже где-то около двух килограмм. Время как раз такое, что рыба хорошо берётся. В это время она жирует, запасается, предвидя скорую зиму. Я не стал забрасывать макушанку, решил, что пусть так постоит. Рыбу было девать уже некуда. А сомятницу всё-таки поставил.

Я достал стульчик, сел в тени. Смотрю: идёт Андрей. У него на плечах что-то похожее на коромысло. Помню, в детстве мы тоже на коромыслах носили воду, потому что тогда были общественные колонки с водой. У нас были колонки с кубанской водой – эта вода как техническая считалась, так как была мутная. Также была питьевая, чистая, которая шла с артезианских колонок. Воду в вёдрах на этих коромыслах носили. Андрей приспособил палку так, что на одной стороне сом, наверное, килограммов пятнадцать был, а с другой стороны палки три сазана. Наверное, тоже общий вес был примерно равный. Принёс, положил.

– Смотрите, сколько у меня попалось, – сказал он и предложил сделать уху.

– Давайте, а из чего? Я вот тоже наловил.

Он предложил вариант, чтобы он занялся рыбой, а я казаном и костром. Я согласился и пошёл доставать казан. Он посмотрел на принесённый мною казан и сказал, что он слишком маленький, предложил взять побольше. Я посмотрел, а у него там под кручей целый склад был вроде шкафа. И на одной из полок лежал приличный казан. Он дал мне этот казан и указал, что брать воду нужно из родника. Я это знал, так как уже пил оттуда. Я у него спросил про ёмкость в ручейке.

– А-а-а, это холодильник! Сюда мы кладём продукты на хранение. Пойманную рыбу чистим и там же складываем. Двое суток она замечательно хранится даже в летние жаркие дни.

Я набрал воды в казан, подцепил на треногу, развёл костёр. Андрей в это время разделывал рыбу. Он отсёк от сазана голову так, что передние плавники остались нетронутыми, предварительно счистил чешую миллиметров на 50–80 от головы и под плавниками. Также снял с хвоста чешую, вырвал жабры, отсёк хвост – всё это он сложил в ведро с водой. Разрезать он стал не по брюху, а по спине. Оттуда вынул внутренности и промыл. Рядом с ним стоял тазик, куда он и положил рыбу. Так же он поступил с остальными. Я смотрю и думаю: куда столько рыбы? Голова и хвосты сазанов, да ещё и соминая голова. Я решил промолчать, видно было – человек знает, что делает. Все головы он тщательно промыл, тщательно вырезал жабры. А я всё это время наблюдал за ним. Подал мне тазик и сказал, что когда вода закипит, запустить головы и хвосты. Я спросил, поместится ли столько, на что он утвердительно кивнул головой.

Дальше он достал какой-то мешок из рюкзака. Я понял, что это соль. Он разложил холщовую тряпочку, положил туда тушку сазана, посыпал солью. Затем достал укроп, порезал и положил вовнутрь. Сложил, завернул в тряпочку и убрал в полиэтиленовый пакет. Так он проделал со всеми сазанами. Уложив всё в пакет, он унёс это в тот «холодильник».

Затем принялся разделывать сома. Здесь он поступил по-другому: выделил хребет, стал разрезать на куски, сделав, таким образом, филе. Так же, как и в прошлый раз, он засолил кусочки, но теперь не свежим укропом, а семенами укропа. И так же всё уложил в холщовые тряпочки и пакетики, которые он сложил в большой кулёк, после чего отнёс в холодильник. Хребты он разрезал на несколько частей и передал мне, сказав, чтобы это я тоже положил в уху.

Вода закипела, и я опустил туда рыбу. Пока варилась рыба, я снимал с воды пену, также добавил ингредиенты, какие обычно клал брат. Когда уха, на мой взгляд, была уже готова, я пошёл к машине и достал бутылку водки. Андрей странно посмотрел на меня. Мы на тот момент перешли уже на ты, а тут он вдруг обратился ко мне на вы, по имени-отчеству.

– Можно вас попросить не добавлять водку в уху, – извинившись, сказал он.

Я удивился, мне казалось, что все так уже давно готовят. Но раз Андрей не хочет, я поставил её на стол. Настаивать не стал. Уха готова, начал разливать. Стал открывать водку, а он опять извиняется и просит ему не наливать. Я удивился ещё больше – на вид здоровый мужчина, на больного не похож.

– А что так?

– Да вы знаете, я не употребляю её.

– Что, совсем?

– Когда-то много употреблял, а сейчас даже видеть её не могу. Отвращение вызывает.

Делать нечего: раз человек не может видеть, я убрал её обратно в машину. Однажды я такое слышал от попутчика в поезде. Он тоже рассказывал, как в его колхозе появился человек, который двумя-тремя фразами отучил его от водки.

Он попросил не обижаться из-за отказа.

– Дело всё в том, что когда я в школе учился, я очень хорошо играл в футбол…

…Уже в 10 классе меня взяли в хорошую команду. Я прочитал как-то, что Стрельцов, игравший в «Торпедо», сломал себе карьеру, попав в тюрьму. И говорят, что он так владел мячом, что мог запросто в форточку попасть. Мне эта фраза очень понравилась, и я стал отрабатывать удары на меткость. У меня это получалось, я с одиннадцатиметрового в ворота в девятку бил. Практически не брались мои мячи. Ни один вратарь, не знаю, смог бы Яшин взять… Но никто из знакомых вратарей не мог отразить мой удар, потому что я прямо впритирку попадал всегда. Футбол – игра такая… Короче, связку порвал, травму получил. Один раз, второй раз. Два-три месяца каждый раз приходилось ногу лечить. А потом, не скажу, что выгнали, но смысла в команде меня держать уже не было. Поскольку футболист, который не может бегать, – не футболист. Списали меня. В футбол я перестал играть, пошёл на курсы шофёров. И в это время немного пристрастился выпивать. То пивка, то водочки. Получил удостоверение шофёра третьего класса, устроился на работу. Тогда я окончательно пристрастился к алкоголю… Что для шофёра водка? Это штрафы… А через некоторое время у меня и вовсе отобрали права.

Это сейчас говорят «бомжи». А тогда их называли тунеядцами. В парке у нас было одно кафе – «Голубой Дунай». И вот мы, алкаши, лодыри, будем говорить, там и собирались компанией. Иногда где-то удавалось подработать, мы и шли пропивать. Были у нас и такие, которые умудрялись красть, кому-то в карман залезть или выпросить у работающих людей, которые приходили туда с получки. Иногда давали, иногда нет. И драки были. К этому времени у меня мама умерла. Я продал её дом, а деньги все пропил. В карты играл. У меня даже неплохо получалось. Мог в очко передернуть, умел определять, когда человек блефует. Когда начали уже руки трястись, пару раз передернул так, что было заметно. Побили меня тогда за жульничество. А потом с трясущимися руками уже не в карты играть… Пропил я дом. И как-то раз, когда я опять околачивался возле этого «Дуная», хотелось хотя бы кружку пива выпить – опохмелиться. Смотрю: по аллее идёт мужчина с тростью в чистеньком костюме, белой рубашке и галстуке. Он зашёл в «Голубой Дунай», попросил минеральной воды. Достал кошелёк, а там денег очень много было. Я подумал: раз богатый человек, то, может, угостит пивком. Я попросил его, а он так на меня посмотрел… И со словами: «Нет, не угощу» – взял бутылку минеральной воды и отошёл к столику. «Ах ты, гад такой, – думаю. – Интеллигент тоже! Полный кошелёк денег, и пожалел на кружку пива…». Такая злость меня взяла! Думаю, сейчас бы дать тебе по голове и забрать все деньги. И так в меня эта мысль врезалась! Думаю: «А что? Сейчас я так и сделаю!»

Я вышел из кафе, а там неподалёку валялись кирпичи. Я взял полкирпича и думаю: «Вот он сейчас выйдет, я ему шмякну и заберу его кошелёк», – спрятался за дерево и стал ждать. Он тем временем вышел и спокойно пошёл по дорожке. Я глянул – никого. Я пошёл быстрее, нагнал его, поднял кирпич и замахнулся…

Не знаю, то ли у него глаза были на затылке, то ли ещё что-то, но он, не оборачиваясь, раз – и мне подставил свою трость, а на конце трости у него лезвие. Упёр он мне его прямо в грудь – в сердце, и я вдохнуть не могу. Вдыхаю, а оно меня колет.

– Ты что-то хотел сказать?

А что я скажу, когда у меня рука над головой с кирпичом. Я стою и не могу дышать. Только вдыхаю, а лезвие мне прямо в грудь колет.

– Ну, опусти кирпич, что ты его держишь.

Я бросил кирпич. Руки трясутся, ещё бы, чуть человека не ударил. Мог и убить…

А он так на меня посмотрел и говорит:

– Пьёшь?

– Пью.

– Больше пить не будешь.

Опустил трость, что-то щёлкнуло, лезвие спряталось. Он достал кошелёк, оттуда взял деньги, не дал мне, а бросил.

– На, иди, выпей!

Повернулся и пошёл не оглядываясь.

А меня такое зло опять взяло! Надо всё-таки его было кирпичом! Ведь не дал в руки, а швырнул, как собаке.

Я подхватил эти деньги, посчитал. Здесь хватит на две бутылки, ещё и на пиво. Я половину спрятал в карман, а половину зажал в кулаке и побежал в «Голубой Дунай».

И тут что-то такое со мной случилось… До этого меня трясло прямо – так пива хотелось, хотя бы глоточек маленький. А тут – раз! И деньги в руках, а выпить не хочется. Думаю, перенапряжение после того, что пережил. Я зашёл, попросил маленькую чекушку и кружку пива. Думаю: «Вылью я эту чекушку в пиво, такой кайф будет».

Я взял, а меня аж мутит. И до того сильно! И это меня, который за бутылку водки чуть человека не убил. А тут вообще не хочется.

Думаю, ладно. Я уж отдельно тогда. Взял стакан, открыл водку. Ну, прямо не хочется – и всё! Нужно быстрее, чтобы никто не появился, а то ведь выпросят. Подношу ко рту, а у меня сама рука назад, рот не открывается. Один запах, а меня уже тошнит.

Тут как раз зашли тунеядцы. Увидели, что передо мной и пиво стоит, и бутылка. А мне этой водки не жалко. Раньше чёрта с два дал бы. А тут говорю:

– Берите, пейте за моё здоровье.

А сам ушёл. Думаю: «Наверное, заболел».

Пошёл я домой. Думаю: ну всё, заболел. Помню, в прошлом году, когда Митька вот так же заболел, мы, шаткомовцы, сбросились и купили ему целую бутылку водки. Пришли к нему, стали его угощать. А он отказывается – не хочу, мол, и всё. Мы и так, и сяк. Самим, конечно, жалко отдать целую. А он не стал пить, отказался. Мы выпили за его здоровье, а он через пять дней умер. Может, и у меня такая же болезнь? Если я отказался совсем от водки? Поверить не могу, как я так оставил и водку, и пиво… Ладно. Пойду домой. Хотя какой дом? В сарае жил у подруги матери. Там ни вещей, ничего. Так – топчан да лохмотья валялись. Пришёл, лёг и думаю: ну всё, пять дней осталось. Лёг и уснул.

Не знаю, сколько проспал. А проснулся, представляешь – выпить не хочется, а вот есть ужас как захотелось. Сказать по правде, чувство голода я уж и не помню, когда испытывал. Когда ещё играл в футбол, помню, вот тогда побегаешь на тренировке, и после есть хотелось зверски. А потом, когда начал выпивать, я перестал чувствовать голод. Только чувствовал, что хотелось выпить. Прямо с утра просыпаешься, и хочется выпить. А там потом становится хорошо, ты обо всём забываешь. А тут проснулся, так вдруг есть захотелось! Думаю, ну всё, это, наверное, у меня перед смертью так. У меня-то деньги в кармане остались, думаю, дай-ка куплю что-нибудь себе покушать. Пошёл, купил колбасы, хлеба. Ты знаешь, я с таким аппетитом съел колбасу и хлеб, а выпить совершенно не хотелось. Пришёл, полежал, думаю: а чем бы заняться? У нас как, у шаткомовцев, было: у нас главным занятием было бутылки собирать. Собирали в основном на стадионе. А я когда ходил в магазин, видел афишу, что завтра футбол. Обычно перед матчем на стадионе убирают, так что шаткомовцы приходили и помогали. За это им разрешали бутылки брать. Я лежу, думаю: пойти, что ли, на стадион, бутылки пособирать? Ну, меня, правда, пускали чаще, чем остальных тунеядцев. Помнили меня, когда я ещё играл, когда был лучшим… Некоторые болельщики ещё помнили мои удары. Директор стадиона тоже помнил меня. Он частенько мне разрешал после самого матча пройти собрать бутылки. Так не хотелось мне проходить через парк, где был этот «Голубой Дунай», опять с этим шаткомовцами встречаться – не тянет меня.

Я пошёл к стадиону, а там, у стадиона, народ. Я мало кого знаю в городе, но директора знаю. Я подошёл к нему, говорю:

– Слушай, можно бутылки пособирать?

– Да, иди, – говорит.

Что-то сказал сторожу, и меня пропустили.

Пришёл на стадион, бутылки обычно лежат либо под лавочками, либо возле забора, куда их болельщики кидают. Я собрал несколько… Раньше было так: собираешь и считаешь, сколько копеек примерно получишь, сколько можно будет купить потом себе спиртного. А здесь вообще никакого интереса нет. Собрал, посмотрел на поле. Завтра игра, а разметка смазана. Я знал, где лежат инструменты, мел. А что? Делать нечего, дай-ка я разметочку поправлю. Я взял тележку и начал подправлять разметку. Я ни на кого не обращаю внимания, подправил у одной штрафной площадки, боковую, пошёл к другим воротам. Заодно смотрел, где бумажки подобрать, кое-где трава уже подросла. Я не обращал ни на что внимания, поправлял себе разметочку в центре круга. А в это время за мной наблюдал директор стадиона, смотрит на меня:

– Ты, Андрюха, что делаешь?

– Да вот, смотрю, что завтра футбол, а разметка стёртая.

– Но я же тебя не просил.

– Да знаешь, не надо просить, я бутылки собирал, решил заодно и разметку подправить.

Он махнул рукой, мол, занимайся дальше. А мне как-то эта работа и в радость была. Я пошёл, разметку сделал, взял грабли, косу и стал подкашивать траву.

Короче, прилепился я сюда, к стадиону. Скамеечки начал ремонтировать. Директор дал мне ключи от кладовки, разрешил пользоваться лежащими там инструментами. Там было довольно большое помещение. Оно даже лучше было, чем сарай. Я у него спросил разрешения там ночевать. Он посмотрел на меня, вспомнил, наверное, какой я был игрок в прошлом:

– Чёрт с тобой, живи.

К тому же там душевые есть, я с его разрешения и душ принимал после работы. У меня деньги остались ещё с тех пор, как мне мужчина тот дал, ещё я бутылки собирал и сдавал. У меня набралась таким образом по тем временам неплохая сумма. Я купил себе нормальные брюки, рубашку, стал бриться, стал приводить себя в порядок. Отсчитал я пять дней, а мне наоборот – не помирать, а жить хочется. И бодрость у меня откуда-то появилась, и даже в ногах какая-то сила. Посмотрел на руки, а они у меня трястись перестали. И голова вроде бы свежая. Не пойму, что со мной случилось. Мои шаткомовцы иногда мне встречались, всё говорили:

– Ты что, Андрюха, совсем, что ли, пива с нами не выпьешь?

А у меня от одного воспоминания ком в горле вставал, а тут ещё они мне предлагают. И общаться с ними после этого не хочется.

Так я и проводил все дни на стадионе: где что починю, где подкрашу, где скошу. Естественно, на тренировки смотрел. Мне там один мальчик очень понравился. На меня был похож, и удар у него похожий был. Я как-то спросил, как его звать.

– Вася, – говорит.

– Вася, а ты меня помнишь?

– Да, дядя Андрей, говорили мне, что вы когда-то лучшим были. Так в девяточку попадали, как никто другой.

– А хочешь, я тебя научу?

– Правда?

– Правда, давай научу.

Мальчишка с удовольствием согласился. Я сделал небольшую рамочку вроде форточки. Я тебе говорил, что Стрельцов попадал в форточку… Так вот я эту рамочку вешал на ворота и показывал ему, как попасть в неё. Смышлёный мальчишка попался. Удар он освоил быстро. Конечно, у меня уже не тот удар был, не та прицельность. Но теорию я ему объяснил, и он её усвоил. Он стал бить в девятку так же, как и я когда-то. Потом я эту рамочку перевешивал и в центр, и на штангу, чтобы не только в девятку. У него и это получалось.

Я как-то у него спрашиваю:

– Слушай, Васька, а у тебя дружок-то есть в команде?

– Да, Петька.

– Так вы вдвоём-то и тренируйтесь. В футболе, а особенно в нападении, очень важно иметь того, кому можно дать пас.

Стал я их учить, как точно давать пас. В то время были школы олимпийского резерва. Они где-то выступали, их заметили и забрали в одну из этих школ. Родители согласились, отпустили их туда. А я продолжал жить и работать на стадионе.

Однажды поехал на Кубань, велосипед уже себе купил. Приехал на Кубань, и очень мне захотелось порыбачить. Так и пристрастился. Видишь, у меня даже неплохо получается. Сколько поймал рыбы…

А я знал, что из этой рыбы хороший балык получается, особенно из сома. Обычно я балык пять дней как минимум держу засоленным. Достаточно десяти часов, как говорят, чтобы соль истребила всех микробов. Я – нет. Я выдерживаю пять суток. Вот в этих полиэтиленовых пакетах я с боку на бок их перекладываю.

На пятые сутки я их вывешиваю, чтобы они подвяли. Сом жирный, очень жирный. И представь, сколько энергии в одном кусочке? Я как-то с нашим врачом разговаривал, который на стадионе работал. Всё-таки дети, особенно юноши – им тяжело девяносто минут выдержать. Да я и сам помню, что раньше первый тайм ещё бегаешь – ничего. А второй тайм уже и ноги трясутся, и руки. Надо как-то пополнять энергию. Я ему говорю: слушай, так и так, я ловлю сомов, у меня получается такой балык. Я принёс, угостил доктора и предложил давать в перерыве это детям, чтобы те пополнили запас сил. Не эти твиксы, марсы, сникерсы и так далее. А вот – кусочек сомятины натуральной. Врач выслушал и сказал:

– А давай попробуем!

Налавливал я много. Принёс как-то, мы порезали небольшими кусочками. И вот игра юношей, первый тайм закончился. Пришли в раздевалку. Обычно врач всех обязательно осмотрит после первого тайма. И вот они сидели, отдыхали. А он принёс на подносе и говорит:

– Вот, ребята, скушайте по кусочку.

На следующий день я убирал стадион: разметку поправлял, бумажки подбирал. Бутылки я уже собрал. Смотрю, идут ко мне Грач с врачом.

«Грач» – так его все называли, потому что у него фамилия была Грачёв. Он, как сейчас говорят, был самый крутой авторитет. У него были и базар, и ресторан, и магазины, за границей у него тоже свой бизнес имелся, квартиры и в Москве, и в Питере. Говорили, что он администрацией управлял, как только хотел.

И вот, смотрю, что они с врачом направляются ко мне. Грач со мной здоровается:

– Андрюха, привет! Ну-ка расскажи, чем ты вчера моего пацана кормил.

Я взглянул на врача.

– Да, я вот сказал, что вчера дали им балык, который ты делаешь, – проговорил он.

– Покажи-покажи, что у тебя за балык там такой, – настаивал Грач.

Я отвёл их к себе, показал Грачёву балык, дал кусочек. Он взял в руки, стал обнюхивать, точно охотничья собака, со всех сторон. Мы стояли с врачом и наблюдали.

– Дай нож.

Он разрезал по всей длине и опять чуть ли туда нос не вставил, в этот разрез. Затем отрезал кусочек справа и положил в рот. С задумчивым видом начал жевать медленно-медленно. Мы смотрим, сколько он так ещё будет. А он жевал, жевал, жевал. Потом остановился, проглотил, промычал что-то невнятное. Потом вырезал кусочек из середины и опять положил в рот. Снова долго жевал, а когда, наконец, проглотил, то сказал:

– Да… – потом увидел сазана. Тут же он у меня лежал. – А это что?

– А это сазан.

– Ты что, и это детям даешь?

– Нет, сазана даже не хочу и рекомендовать, поскольку у него косточки. У сома-то один хребет, костей нет. Поэтому балык получается без костей. А сазана лучше не давать, потому что даже если маленькая косточка застрянет между зубов, то уже нельзя будет полностью сконцентрироваться на игре. А в футболе нельзя, чтобы что-нибудь отвлекало, я по себе знаю. Поэтому доктору я порекомендовал только сома давать.

– Ладно, хорошо. Только ты это, дай мне этого балыка.

– Пожалуйста, возьмите.

– А ещё есть?

– Есть.

– Дай мне ещё куска три.

Я дал ему эти три куска.

– А сазана?

– Вот.

– А ещё есть?

Я дал ему ещё двух сазанов, положил в большой пакет. Смотрю, он полез в карман, достаёт деньги.

– На вот тебе.

Я начал отказываться, объяснил, что это подарок.

– От денег грех отказываться, так у нас пословица гласит. Дают – бери, бьют – беги. Поэтому бери, их ещё не отменили.

– Но здесь много.

– Слушай, денег много не бывает. Нет в мире человека, который бы мог сказать, что денег у него много. Поэтому бери. Я у тебя покупаю.

Где-то дней через десять снова приезжает на стадион. На этот раз один.

– Слушай, вот такое дело. Понимаешь, я поручил своим, и они тоже сделали балык. Сома, сазана с Астрахани привезли. Засолили, завялили. Но не получилось у них, как у тебя. Что-то они не так делали. Я вот что решил. Не буду я у тебя рецепты брать, пускай сами делают. Вкусно у них, но не так, как у тебя. Давай договоримся, ты мне для моего ресторана будешь поставлять балычок.

А я в это время уже работал. Меня директор стадиона официально принял на работу уборщиком.

– Это не проблема, это мы сейчас уладим.

Мы зашли к директору. Он ему говорит, что Андрей теперь будет кое-что для него делать, поэтому чтобы работой меня не загружали.

– А мне что? Он знает, что делать. У него график ненормированный.

– Вот это разговор! Слушай, ну и жарко тут у тебя. У тебя пивко есть?

Директор полез в холодильник, достал три банки пива. Пододвинули и мне. Они открыли, стали пить. А я не открываю.

– Ты что?

– А я не пью.

– Как это? Мне тут сказали, что ты спился, в алкаша превратился, в шаткоме околачивался.

– Да, было время. А сейчас – нет.

– И совсем в рот не берёшь?

– Нет, не беру.

– Ни пиво, ни водки?

– Нет.

– И что, утром просыпаешься, и не хочется холодненького?

– Нет, не хочется.

Грачёв посмотрел на директора.

Когда мы вышли, он меня спросил:

– Слушай, Андрюша, скажи, а как это ты бросил?

Я ему ответил, что и сам не знаю: раз – и отрубило. То ли выпил уже свою норму, то ли ещё что. Прямо не хочется, отвращение такое.

– Может, ты скрываешь? Подшился? Закодировался?

– Да не знаю я. Просто наступил момент, и мутить меня стало от спиртного. Вот вы сейчас пили, а меня мутило по-страшному.

– Андрюша, ты погоди. Расскажи мне лучше. Сам хочу избавиться от этой дряни. Чувствую, что привыкаю. Мне же нельзя, у меня хозяйство.

Что я ему могу сказать? Если мне просто не хочется, вот я и не беру…

– Ладно, давай теперь документально оформим тебя. Я на тебя ЧП оформлю и лицензию, чтобы к тебе там никто не придирался из проверяющих. Так что лови и поставляй в мой ресторан. Хорошо заработаешь.

Я стал поставщиком. Как раз был уже конец августа, начало сентября. Как раз клёв сома и сазана пошёл. Я ловил, поставлял. Он мне много денег давал. Мне уже прямо и неудобно было на стадионе. Мне уже и некуда деньги было тратить. Я стал нормально питаться, ходить в кафе, оделся. Деньги я клал на сберкнижку. А как-то раз смотрю, так я уже и домик могу себе купить небольшой.

Присмотрел я один, понравился он мне очень. Есть там сарай, навес. Думаю, как раз хорошо было бы там организовать своё рыбное «производство». Я поинтересовался, сколько стоит. У меня не хватало. Подумал я и решил попробовать занять у Грача, в кредит как бы.

В очередной раз, когда принёс ему готовый балык, обратился к нему, объяснил, что мне вроде как уже неудобно на стадионе вялить рыбу. И если бы он мне занял денег, я бы прикупил домик и там бы уже всё делал. Он спросил, сколько мне надо. Я назвал сумму.

– Тьфу, ты, господи. Копейки. Хорошо! Оформим тебе кредит.

Он позвал бухгалтера и сказал оформить мне беспроцентный кредит. Бухгалтер посмотрела на меня, но приказ есть приказ.

Я договорился с хозяином, купил дом. У него даже мебель была некоторая. В хозяйстве пригодится. Так у меня появился собственный дом.

Организовал себе такую вот ловлю. Летом, после паводков, я здесь всё настраиваю. Так что я вот превратился теперь в предпринимателя. Но со стадионом я не расстаюсь. Понимаешь, тянет на стадион. Приду иногда, сяду один на скамейку и вспоминаю, как я по этому стадиону бегал, как голы забивал, как мне хлопали… Конечно, травмы, связки – это одно. Но вот о том, что пил, я жалею по-настоящему. После слов Грача о том, что я подшился или закодировался, я подумал, а почему, в самом деле, у меня такое отвращение-то? Вспомнил я и того мужчину с тросточкой: «Пьёшь?». И он сказал мне всего три слова: «Больше пить не будешь». Да, именно с того момента, когда тот мужчина так мне сказал, да ещё и деньги тогда швырнул, у меня и появилось отвращение. Это же надо! Очевидно, он меня так закодировал, что я теперь даже вида спиртного не переношу.

Неужели человек может иметь такую силу? Хотя как же он тогда почувствовал, что я иду сзади, да ещё и ударить его хотел? Не имел же он глаз на спине. Я несколько раз возвращался мысленно к тому периоду, припоминая всё эти подробности, – да, так и есть. Этот человек вытащил меня оттуда. Спас, возродил, избавил от этой болезни. Врачи говорят, что алкоголизм – это болезнь. Надо вот таких людей, как этот интеллигент, побольше. Сколько бы наших шаткомовцев отучил или этого же Грача… Преуспевающий человек, богатый, чего у него только нет, по всему миру бизнес. А вот признался, что тоже страдает, что тоже боится превратиться в алкаша, как когда-то я.

Ты уж прости, что я тебя заболтал своими разговорами. Но вот такая у меня судьба. Чуть человека не убил, а в результате он меня вылечил. Я благодарен ему, очень благодарен. Сожалею, что не только меня одного так вылечил. Хотя кто знает? Может быть, он и лечит где-нибудь.

Ладно! Смотри, там у тебя, кажется, сом бьётся! Я пока за чаем, а ты подсекай…

Он взял чайник и пошёл к роднику набирать воду.

Андрей пошёл ставить чайник, а я решил проверить сомятницу. А там попался сомёнок, небольшой, килограмма на полтора. Поэтому мне не составило никакого труда его вытащить и заправить садок. Я забросил удочку, а сам вышел на мыс.

Стояла тихая прекрасная погода. По всей поверхности Кубани была гладь, лишь небольшие бурунчики появлялись на поверхности, а так было тихо, в водах отражалась Красная. Лучи послеобеденного солнца светили практически перпендикулярно на отрывистый берег. Мне захотелось искупаться и переплыть на другую сторону.

В детстве, когда здесь рыбачили, никогда не переплывали на ту сторону. Рыбачили мы в основном в летние месяцы, на каникулах. А тогда на Кубани было много воды. И была она под самой Красной кручей, а там обрывистый берег, поэтому если даже и переплывёшь, выйти там негде. А сейчас конец сентября, под горой небольшие отмели, на которые можно выплыть и пройти. Я поплыл. Естественно, переплыл. Хоть и течение кажется здесь несильным, меня всё равно снесло. Причём, как я уже говорил, Красная – это глинистая гора, поэтому под берегом размякшая глина была мне почти по щиколотку. Когда я стал выходить, то ноги увязли в этой глине. От этого вода замутилась, я посмотрел: ниже по течению мелкая рыба подплыла, чтобы чем-нибудь покормиться. Потом появилась крупная рыба, которая решила поживиться мелкой. Вот у них там, ниже по течению, завязалась борьба.

Я вышел на берег, посмотрел – прилично меня снесло. Правда, я и не старался особо. В детстве-то мы как приходили купаться: все ныряли прямо с берега. Берег там высокий, иногда два, три метра. Каждый нырял по-разному: кто ласточкой – это разгоняешься, отталкиваешься двумя ногами и прыгаешь в воду, расставив руки, как ласточка. Ещё можно было так: разгоняешься, отталкиваешься одной ногой, группируешься и летишь как можно дальше. А иногда мы брали с собой на Кубань соседских пацанов, которые были младше нас. Они пытались плыть за нами, но их сильно сносило по течению.

Помню, как после девятого класса в нашем посёлке строился сахарный завод, и по какой-то надобности туда приехали болгары. Молодёжь, причём человек так 500–600, и ребята, и девчонки. Я подружился сразу с одним болгарином. Сидоров Никола Янка – так его звали. И в ближайший выходной мы пошли на Кубань купаться. У него ещё был друг Саша. Проходя по ближайшей к Кубани дороге, надо было пройти мимо выставочных павильонов, в то время как ВДНХ в Москве работала, так в каждом районе тоже были построены выставочные павильоны. Так каждый совхоз, колхоз, предприятие на выделенной площади строили свои павильоны и там, на выставке, демонстрировали свои успехи в хозяйстве. Там ещё нужно было через сад пройти, и сразу же Кубань. Берег здесь такой довольно высокий, где-то около трёх метров. Кубань этот левый берег подмывала, поэтому была большая круча. Обычно мы здесь раздевались, оставляли на берегу вещи, прыгали с разбегу и плыли по течению. Там два острова было – один такой галечно-каменный, а второй песчаный, сразу же за первым. А второй образовался потому, что за первым была заводь, где после дождей и таяния снега выпадали ил, песок и прочий мусор, который несла с собой Кубань. Так появлялся песчаный остров, который быстро зарастал камышом, осокой, вербой и ивой. Мы обычно проплывали эти острова и затем выплывали на берег.

И вот мы проплыли с этими болгарами острова и направились к берегу. Я оглянулся и увидел, что болгары отстали, но мало того что отстали, так их ещё и по течению унесло. А они стараются не поперек течения плыть, а на течение. Но у них ничего не выходило, поэтому их сносило течением всё ниже и ниже. Я подплыл к ним, стал объяснять, что на Кубани, как и на любой реке с течением, не против течения плывут, а поперек. Я объяснил, они вроде бы поняли. Мы вместе переплыли, поднялись на берег, а они сказали: «Коварная у вас река».

И вот я иду по берегу, посматривая туда, откуда я приплыл, чтобы рассчитать расстояние при условии того, что меня будет сносить течением. Здесь было что-то похожее на овраг. Трава уже высохла, даже кустик с шиповником – на нём уже ни одного листика не осталось, хотя ещё не было заморозков. Одни ягоды висят. А листья, очевидно, кусты сбросили для того, чтобы влагу сохранить для поспевающих плодов. Помню, когда в Индию поехал работать, то перед поездкой я много читал о том, какие там джунгли, какие звери и т. д. И то ли я не обращал внимания, то ли нигде не описаны джунгли в самые жаркие месяцы – апрель– май. В течение пяти лет, что я работал, практически в джунглях центральной Индии, штат Ориса, я вёл ежедневный график температур. И в течение этих пяти лет этот график менялся всего на один-два градуса. И пики жары приходились на конец апреля и середину мая. А потом, начиная немного спадать, в июне начинался сезон дождей. А где-то с марта деревья уже начинали сбрасывать листву. Но не так, как у нас осенью, такие, как клён, – они желтеют, как поэт писал: «В багрянец и золото одетые леса». В Индии они сбрасывают листву не от холода, а от жары. Причём когда лист высыхает, он превращается в какую-то серо-грязную сухую фольгу. Неприятно было. Когда ездил на рыбалку, всё шелестело и скрипело. И вот лес в джунглях, где стоят голые деревья, но не из-за заморозков, а от жары. Мне иногда даже странно было, что листья опадают уже в конце марта, превратившись в фольгу. Иногда едешь по джунглям, и среди этих опавших листьев какое-то дерево расцвело прекрасными красивыми цветами. Первое время меня это шокировало. Жара, зной, деревья все голые, а это одно с красивыми красными цветами. Но это, как говорится, природа – она живёт по своим законам. А мы можем только догадываться, откуда в такую жару взялась влага для этого дерева.

Я прошёл по берегу вверх по течению на такое расстояние, чтобы свободно проплыть к тому мысу, от которого отплывал. Я поплыл, может быть, немного перестарался. Помню, как мы называли «слабаками» тех, кто не мог выплыть на заданную точку противоположного берега. Я даже немного выше выплыл, чем планировал.

Я выплыл на этот мыс. Там тихая спокойная обстановка. Воздух насыщенный, тепло, но не зной. Осень уже чувствуется. Некоторые деревья в лесах уже другой оттенок носят. Уже серостью немного отдают. Кое-где листья приобретают желтизну, травы уже все высохшие.

В это время Андрей пригласил, сказал, что чай уже вскипел. Я сел за стол, он налил мне чаю. Чай этот мне чем-то напомнил тот чай, который мне заваривал брат. То было какое-то разнотравье: там и чабрец, и мята, и душица, и терпкость калины, и сладость шиповника, солодки. Трудно в таком разнотравье угадать, что там есть ещё. Поэтому пьёшь маленькими глоточками и наслаждаешься.