Пролетели декабрь и январь с хлопотами в монастырской жизни. Религиозные праздники шли один за другим, и работы хватало. Незаметно пролетели школьные каникулы. Началась третья четверть, самая длинная и тяжелая. В школе постоянно горел свет. В окна через стекло мерцала тусклая, неуходящая с небосклона луна. Робко проявлялся нарождающийся день. Словно нищий у порога он долго топтался, прежде чем зайти. Свет был серым как оберточная бумага.

Зима не торопилась сдавать свои позиции, да и весна была еще слишком слаба, чтобы заявить о себе. Не могла она еще спорить с хозяйкой тундры, которая носилась на своем помеле и давала по ушам каждому зазевавшемуся. Ей вторило небо, затягивалось серой марью, не желая никого видеть. Затем, чисто из вредности, пригорошнями раскидывало жесткую снежную крупу, похожую на горох. А сама полярная вьюга прижималась к окнам морщинистым лицом с крючковатым носом и в бессильной ярости царапала стекла.

В один из таких пасмурных неприглядных дней у монастырских ворот остановился желтый милицейский уазик. Из него резво выкатилась энергичная дама. Она потопталась, словно ожидая кого-то. Этот «Кто-то» был поселковый милиционер. Он спешил, скользя на колдобинах. Они явно договорились о встрече. Увидев стража порядка, дамочка приободрилась. Она вытащила из машины портфельчик и сразу почувствовала себя уютнее. С портфельчиком чиновница была при исполнении. Она в сопровождении стража порядка зашла в церковь и заявила о себе.

– Мне нужен руководитель этого культового учреждения. – Для пущей значимости чиновница сдвинула нарисованные брови.

– Чем могу служить? – раздался спокойный уверенный голос.

Старик-келарь сверху вниз смотрел на приземистую служительницу органов и на не отличавшегося экстерьером милиционера.

– У вас живет подросток Даниил Калашников? – задала вопрос тетя.

– Да, у нас, – спокойно произнес келарь.

– Я из органов опеки и у меня предписание забрать мальчика в детское учреждение, – надувшись, важно произнесла тетка.

– Он живет в монастыре на незаконных основаниях, – подал голос страж порядка.

– Как на незаконных? Настоятель монастыря отец Владимир решил все вопросы с милицией, – отреагировал старец.

– Нет, не решил, – отчеканила чиновница. – Монастырь – не место для ребенка.

– А где же его место? – тихо спросил старец.

– Я обязана препроводить его в детский дом, – заявила тетка. Старец не поверил своим ушам:

– Куда, куда? – почти свистящим шепотом переспросил он.

– В детский дом, батя, в детский дом, – усмехнулся мент.

Последнее, что увидел Данилка из окошка милицейского уазика, это был старик-келарь. Он стоял высокий, сухой, прямой как палка и смотрел на уходящую машину.

В интернате Данилка жить не хотел. Перерос он это инфантильное общество, которое бездумно смотрело телевизор по вечерам и радовалось дешевой жвачке. Он верил отцу Владимиру, Андрею и не допускал мысли, что они его забудут. Они действительно его не забыли, и Данилкина судьба решалась у главы администрации района. Но все было против Данилки. Вердикт опеки был прост: ребенок – сирота и должен до совершеннолетия жить в детском доме. Отец Владимир был в отчаянии. У него было ощущение предательства перед ребенком. «Мы в ответе за тех, кого приручили», – набатом било у него в голове.

Данилка тем временем решил действовать сам. Ему нужно было убежать в Печенгу, а там… – «Там все образуется», – считал мальчишка. Случай представился. Его в группе мальчишек отправили помочь кочегару котельной. Этого было достаточно, чтобы в корпус он не вернулся. На подворье через бабу Надю он нашел водителя машины, который приезжал в монастырь. Тот понял мальчишку, и они стали думать, как проехать без документов контрольно – пропускной пункт в Печенге. Выручила шоферская солидарность: кто-то из знакомых водителей ехал в Никель с грузом. Ехал через финскую дорогу. Пункт пограничников был полуофициальный, и кроме путевки они ничего не смотрели. Нужно ли говорить, что с утра Данилка сидел в кабине и рассказывал водителю свою судьбу. Тот только мотал головой и материл власть. Перед пунктом Данилка перебрался в фуру. Водитель привычно запломбировал нарушенную пломбу, и вскоре Данилка вновь сидел с водителем и жевал приготовленные бабой Надей бутерброды.

– И что ты собираешься делать, парень? – спросил водитель. – Тебя уже хватились, ищут.

– Не знаю, – честно ответил Данилка, – но в интернат я не вернусь.

Он верил отцу Владимиру и знал, что тот отправки в интернат не допустит. Он был прав. В это время отец Владимир продумывал в администрации сложную схему оставления мальчика в монастыре через опекунство.

– Удачи тебе, дружище, – напутствовал его водитель, высаживая Данилку на обочине в Никеле. – Доберешься?

– Доберусь, дядя, – бодро ответил Данилка.

Первый же армейский УА З подобрал мальчишку. Вот и развилка. Машина повернула на Лиинахамари, а Данилка пошел по хрустящей от легкого мороза дороге к монастырю. Смеркалось. Воздух становился синим, прозрачным. «Синий день», – вспомнил Данилка лопарское название сумерек. Мороз легонько прихватывал уши.

Вдруг раздался удар колокола. Он загудел. Вначале неохотно, словно только что поднял голову с подушки. Затем разохотился и пошел гудеть по настоящему, с удовольствием. Монахи и прихожане собирались на вечерню. Данилка ускорил шаги. Он шел к себе домой.