Настоятеля монастыря отца Владимира Данилка видел редко. Он почти не правил требы в монастыре, перепоручив всю ответственность за духовную жизнь старцу.
– Погряз в миру, – ворчал тот.
Отец Владимир ездил по району, проводил службы. Население района потянулось к религии. Администрация шла навстречу своему населению и отдавала под церкви разные помещения, вплоть до магазинов.
На смену советским органам власти пришли неслыханные ранее названия: «глава администрации», «мэр» города. Им нужно было зарабатывать доверие народа. Они неумело крестились, подходили за благословлением.
Эта тема была предметом богословских споров в монастыре. Не знали святые отцы, как реагировать на просьбу освятить магазины, машины. Отец Владимир понимал искусственность создавшейся ситуации: это было не что иное, как мода. Но форма должна перейти в качество. Он был уверен в этом. Спорили много, но вердикт был один: «Святить».
Данилка с отвращением наблюдал, как новые хозяева жизни приезжали, чтобы освятить своих любимцев: черных хромированных чудовищ с мертвыми тонированными стеклами. Он насмотрелся на это действо еще в Мурманске. Святые отцы скороговоркой читали молитву, брызгали имущество новых русских и торопились уйти. Старушки, присутствующие на таких мероприятиях, осуждающе качали головами и прижимали краешки головных платков к сухим выцветшим губам.
– Отмолим, – говорил отец Владимир. – Деньги пойдут на обитель. Строить нужно, храм возводить. Где деньги взять? – отвечал он на вопросы особенно ретивых.
– Ох, младень, – шептал старец, – увлекаешься ты мирским делом, ох, увлекаешься. Трифон-то Печенгский уж на что устроитель был земель лопских, и то предупреждал: «Не любите мира и яже в мире – окаянен мир сей…» Мирские попечения захватили братию, забыли они слова Господа: «Дома Отца Моего не делайте домом торговли».
Отец Владимир вышел из здания администрации раньше обговоренного срока. Машины, как и следовало ожидать, не оказалось, что его нимало не смутило. Перед ним раскинулся поселок Никель, поселок горняков и металлургов. Некогда жемчужина Кольского Заполярья выглядела как кадр из фильма «Через тернии к звездам». Поселок явно агонизировал. Гвардейский проспект имел вид далеко не гвардейский: облупившиеся фасады домов, побитые шиферные крыши. Вспоминая историю поселка, отец Владимир стал ходить вокруг стелы, стоявшей посередине площади. Затем остановился и, заложив руки за спину, стал ее рассматривать. Это была высокая гранитная стела с выбитым текстом о вечности и незыблимости Печенгской земли.
– Интересуетесь, святой отец? – раздалось за спиной.
Владимир вздрогнул от неожиданности и обернулся. Перед ним стоял пожилой человек в синем форменном диагоналевом пиджаке. Застиранный воротник зеленой рубашки военного образца стягивал морщинистую шею. Синие брюки заношены, но тщательно выглажены. Все кричало о бедности, но бедности достойной, не доходящей до попрошайничества.
«Вот оно, достояние перестройки, – подумал отец Владимир. – Пенсионер, которого обобрало государство, спалило сбережения в сбербанке и не дало возможности уехать доживать свои дни в среднюю полосу».
Он видел много таких стариков в церкви, но те были другие. Они искали защиты у Бога, у него, священника, как посредника. «Этот ни искать защиты, ни просить не будет», – подумалось отцу Владимиру. Незнакомец тем временем спокойно смотрел на него голубыми выцветшими глазами из-под нависших кустистых бровей.
– Интересный памятник? – переспросил он.
– Да, – ответил священник. – Это откуда же вырезали такую стелу и как привезли?
– Из Германии, – усмехнулся мужчина, – на судне, потом на машине к Генеральской сопке. Слыхали про такую?
– Гора Спасительная? – переспросил отец Владимир.
– Молодец, святой отец, знаешь старинные названия, – одобрительно заметил человек. – У нас она больше как Генеральская сопка зовется.
– Зовите меня отцом Владимиром, так проще, да и правильнее, – попросил священник.
– Да как Вам удобнее, – ответствовал пожилой человек. – Мы ведь вашей церковной практике не обучены. А я – Александр Семенович.
– Вот и познакомились, – улыбнулся отец Владимир.
– Александр Семенович, можно про памятник подробнее? – полюбопытствовал священник.
– Так памятник хотели поставить на сопке, да власти запретили, – откликнулся собеседник.
– Как это? – удивился отец Владимир.
– На этой сопке КП был немецкий, с генералом ихним, – продолжил мужчина. Так вот, генерала там убило, и вдова его хотела ему поставить памятник. Но его ставить запретили. Не везти же его обратно. Вдова уехала, а стелу превратили в монумент. Да ты приезжий, наверное, не местный? – как-то запросто спросил мужчина. – Наш край историей богат. Древний край, российский. Ты, наверное, всех церквей-то и не знаешь? В Луостари церковь была. Звалась… вот ведь запамятовал… Да как же… – мужчина потер лоб.
– Сретения господня, – подсказал Владимир.
– Точно, – обрадовался старик, – именно она. Я ее до войны помнил. Она у финнов была, а потом, когда мы наступали, спалили ее, не уберегли. Да как убережешь. Такие бои здесь шли… – Мужчина задумался. Потом добавил: – В Борисоглебске тоже много попалили, когда наступали. Бывал в Бориглебске? – спросил пытливо.
– Бывал, – подтвердил Владимир. Ему начинал нравиться, этот уверенный в себе человек.
– Наверное, не знаешь, что когда каскад Пазских ГЭС строили, так там кабак сделали для норвежцев. Валюта была нужна. Посему и церковь подремонтировали. А вот в Баркино, посмотри, отче, посмотри. Две церкви на ладан дышат. Войну пережили, а сейчас разваливаются. В одной пожарники прижились, другая едва теплится.
Спокойствие, которым веяло от собеседника, странным образом влияло на отца Владимира. Ему хотелось поговорить с этим человеком. В церкви он его не видел. Вроде из неверующих, а церкви жалеет. Чтобы поддержать разговор, священник поинтересовался, как долго живет он в Никеле.
– В Никеле-то? – переспросил мужчина. – Да почитай с 1937 года, как служить призвали в погранвойска. – Я-то самарский, – добавил он.
Потом, помолчав, задумчиво сказал:
– Только было срочную дослужил, ан – финская, а там и Отечественная подоспела.
– И все здесь живете? – спросил отец Владимир.
– Да, – словоохотливо отозвался мужчина. – Всю войну здесь. Сначала на Рыбачьем стояли, потом немца погнали в Норвегию. Металлургов в 1944 году демобилизовали из армии комбинат восстанавливать, а мы дальше пошли. Да вы бы, отец Владимир, пришли к нам на собрание, когда мы, ветераны, собираемся. Мы бы уж вам всю правду-матку в глаза высказали.
– Что у вас наболело? – спросил, внутренне напрягаясь, отец Владимир.
– Что наболело, спрашиваете? Скажу, коли послушаешь. Только я смотрю, вы не больно народ слушаете. Больше по администрациям ходите, – мужчина заметно заволновался, но продолжил: – Вот сейчас принято коммунистов ругать. На всех углах их хают. А вот это кто построил? – мужчина показал рукой на комбинат. – Он в руинах лежал. Я помню 1944 год. Тогда и коммунисты, и беспартийные все в одной цепочке на развалах работали.
– Ты-то молодой, этого не знаешь. Бедно жили, но радостно. Стариков обездоленных не было, детям слезы утирали. А сейчас что? Кто эту мерзость узаконил? – мужчина показал рукой на вывеску: «Администрация Печенгского района».
– Милицией от народа отгородились. В райком можно было в любое время зайти. Эх, да что говорить! Потеряли страну.
– Эти демократы ворвались в страну, как бандиты врываются в дом. А мы оказались плохими хозяевами: стоим и молчим. И сейчас не лучше. Чиновники обнаглели, ворье кругом, а мы послушной толпой в церковь идем, – мужчина остановился и посмотрел на Владимира. – Простите отец Владимир, ежели что не так сказал.
– Ничего, – кивнул головой отец Владимир.
– Это же как нужно потерять веру в себя, чтобы перестать сопротивляться! – продолжал собеседник. – Мы проходим мимо нищих, которые роются в баках, дети бегают беспризорными, – горячился мужчина. – А вы церкви открываете. И где? В магазине! Вы столовую для бедных откройте. Мы в войну, когда в Киркенес вошли, сами голодными оставались, а детишек норвежских кормили. Я после войны в милиции работал, так у нас ни одного беспризорника не было. Кого в семьи забирали. Нет родных – в детдом. Но обездоленных – не было.
Отец Владимир понял, кого напоминал ему этот мужчина: духовника, монастырского старца. Такой же прямой, бескомпромиссный. Только один служил Богу, а другой – народу.
– Ну ладно, заговорил я вас, отец Владимир, – спохватился собеседник. – Извините, если что не так. Наболело, вот и высказался.
– Ничего, все правильно, – неожиданно для себя произнес отец Владимир. И уж совсем неожиданно добавил: – Заходите в храм.
Мужчина остановился, подумал и с раздумьем ответил:
– Нет, не приду. – Потом добавил: – Не готов я, отец Владимир, не готов. Ты уж вон этих обслуживай. Они рвутся свою принадлежность церкви доказать.
В это время из администрации вальяжно вышла чиновничья братия. Мужчина совсем уже по-свойски добавил:
– Ну, прощевай, покуда. А со зданиями в Баркино посмотри. Ведь раскатают военные все по бревнышку.
Отец Владимир долго смотрел ему вслед и с грустью понимал, что этот еще крепкий мужчина не придет в храм. Он ничего не станет просить у Бога. Он все сделает сам.
Мысли роились. Перед ним мелькали лица административных чиновников. Чванливые, самодовольные, «ухватившие бога за бороду». В церковь приходили другие: подавленные, с опущенными плечами, ищущими забвения. Этим было без разницы, где размещены церкви, даже если храм размещен в бывшем вино-водочном магазине. Неумело крестились и шли дальше, кто куда: кто копаться в мусорных баках, кто воровать еще не украденное, чтобы вечером поперхнуться стаканом паленой водки и закусить куском дрянной колбасы.
«Этот не придет, – с необъяснимой тоской думал о своем отец Владимир вечером, когда утих монастырь, ушли дневные хлопоты, и можно было посидеть в своей келье, собраться с мыслями. – Ему не нужна церковь. Такой человек быстрее вспомнит, что булыжник – оружие пролетариата, но не покорится. Не покорится бритоголовым браткам, правящим бал в стране, не покорится паханам, занявшим места в администрациях. Не покорится никому, но, что самое обидное, не пойдет с церковью».
«Каким путем должен сегодня идти человек, каким путем должна сегодня идти Россия? Есть только один путь – путь с Богом. Если мы пойдем по этому пути, то никакие опасности ни в общественной, ни в государственной жизни не поколеблют нашего духа. Никакие скорби не надломят нас и не омрачат нашу жизнь. Потому что с нами Бог. Нет никакой силы, которая могла бы преодолеть силу Божию и которая могла бы разрушить нашу жизнь. Это, может быть, самый важный вывод, который следует сделать из всей истории Церкви, из истории рода человеческого, но, может быть, особенным образом из истории нашего Отечества», – думал настоятель Трифонова Печенгского монастыря. Но какой путь должна выбрать Россия, он не знал. Много, много еще в России таких Александров Семеновичей, которые до сих пор носят партийный билет несуществующей КПСС и упрямо верят, что закончится беспредел, устроенный новоявленными демократами. Но вести этих «старообрядцев» некому. Перевелись на Руси попы Аввакумы.
Отец Владимир сел за стол, обхватил голову. Александр Семенович не выходил из головы. Его потряс этот человек. Вот именно в таких людях нуждается церковь. Тут же иронично усмехнулся, вспомнив, как он ему ответил: «Ты, святой отец, вон, этих окормляй», – показывая на вышедших из администрации чиновников. И, словно в издевку над ними, блеснул купол маленькой церквушки, переделанной из магазина «Культтовары».
– Светские здания занимаем, а свои, исконные, намоленные – бросаем, – вспомнил он просьбу никельчанина позаботиться о брошенных церквях на побережье.
Перед ним, словно в калейдоскопе, возникла череда картин поездки в Норвегию. Он был приглашен местной общиной скольт-саамов, которые упорно называли себя православными. Там он мог поклониться часовне святого Георгия в небольшом городке Нейден. Посетил церковь Бориса и Глеба, что оказалась в анклаве на территории северной соседки.
– Другая вера, а поди ж ты, как норвежцы бережно относятся к историческому наследию, – горько усмехнулся он.
Он вспомнил как на берегу реки Пасвик увидел нечто такое, отчего его сердце захолонуло. Избушка, но не лопарская вежа. На коньке крест, не католический, православный. Видение дрожало в мареве брызг, но было уже ясно, что это часовня. Отец Владимир быстро сбежал с моста и припустил рысцой, не подобающей его чину. Мало этого, он прихватил полу рясы, чтобы не мешала. Слегка запыхавшись, он встал напротив часовенки. Сколько раз представлял ее в своем воображении. Часовня святого Георгия. Подобно русскому богатырю стояла она на форпосте православной веры. Как русский Ванька-встанька подвергалась гонениям, но выстояла. Завтра он будет вести здесь службу. Кто придет? Сколько православных осталось в районе Нейдена? Часовня оказалась отрезанной от основных сил православия. Трифонов Печенгский монастырь в России, церковь Бориса и Глеба хоть и рядом, но отделена границей. Вот и теплится огонек православия в этой часовенке, а мимо несется чужая, непонятная русскому сердцу жизнь.
Утром местный чиновник администрации Финмарка открыл замок, и отец Владимир зашел в часовню. Трудно сказать, построил ли нейденскую часовню сам преподобный Трифон, «лопарский апостол», или кто-то из его сподвижников. Возможно, она была сооружена много позже, а народная молва связала ее появление с окруженной легендами личностью. Но как бы то ни было, часовня, освященная когда-то во имя Георгия-Победоносца, сохранилась. Похожая на сказочную избушку с православным крестом над входом. Часовня, в которую отец Владимир зашел, пригнувшись через низкую дверь, поразила своими маленькими размерами: в ней едва можно было стоять во весь рост. Одна из внутренних стен – алтарная – покрыта грубоватыми и потемневшими от времени росписями. Повсюду по стенам развешаны маленькие иконки. При слабом свете, проникающем через единственное окно, трудно теперь определить, что на них изображено. Когда-то здесь, над многочисленными свечами, стоящими перед алтарем, размахивал кадилом священник, а прихожане опускались на колени на крошечном полу и на траве перед открытой дверью. Часовня, даже если все истории, связанные с ней, всего лишь легенды – памятник уникальный. Это ценят норвежцы, некогда рьяные лютеране, а сегодня, похоже, безразличные к любому Богу.
Отец Владимир стоял на мосту, соединяющем Россию и небольшой ее плацдарм на левом норвежском берегу реки Паз. Территория была совсем невелика – в квадратную версту. Это, собственно, была вся территория России, которая осталась после проведения границы 1826 года. Его взору открылся крутой склон фьорда, где все открыто и видно, как на макете: там из перелеска поднимается маковка церкви, над ней – желто-черное здание норвежской заставы. По другую сторону от храма – чистенький домик, тоже норвежский. Церковь вдвинута наподобие редута в норвежскую территорию. Она стояла здесь, когда граница еще вовсе не была обозначена, но играла именно роль форпоста – зримого знака православного присутствия. По-саамски река называется Бассай, что означает «святой». В Лапландии она стала чем-то вроде Днепра для древних русичей. Именно здесь произошло одновременное крещение лопарей с женами и детьми.
Перед глазами священника мелькали картины прошлого, ушедшего навечно и безвозвратно, как впрочем, и территории Невдемского погоста, оставшегося на территории Норвегии. Он хорошо запомнил описание старой церкви, срубленной еще Преподобным Трифоном в далеком 1565 году, когда он крестил пазрецких лопарей: «В нескольких шагах от новой церкви Бориса и Глеба прячется в зелени новый домик. Это чехол на старинной дорогой вещи; внутри этого домика заключается церковь, построенная преподобным Трифоном, первым просветителем лопарей, пришедшим на Мурман во времена Ивана Грозного. Притвор церкви напоминает избу: по стенам лавки, в окне тусклая слюда, и только ряд икон, висящих над другою, влево от входа, дверью, как будто указывает еще на истинный характер здания… Сама церковь маленькая и узкая. Старинный иконостас, деревянные подсвечники. И висящие (в таком же тесном алтаре) кадило и облачения Трифона представляют дорогую находку для археолога». Так писал в 1880 году коллежский секретарь Д. Островский. Но нет сейчас ни шкатулки, ни ее содержимого: древнего строения церкви Преподобного Трифона. Здание старинной Борисоглебской церкви сгорело в ходе боевых действий в октябре 1944 года, когда дивизия генерала Худалова штурмовала укрепления 20-й лапландской армии вермахта в районе Киркенеса. Война опалила и новую, построенную по инициативе Великого князя Алексея Александровича в 1871 году, но пощадила, оставив обугленный остов. Внешний антураж церкви придали после войны, когда сделали из нее ресторан. Реставрация 1992 года вернула церкви ее первоначальный облик. Намоленность никуда не пропала, она только затаилась в храме, который был превращен в вертеп. Все в прошлом. Теперь этот уникальный памятник старины принадлежит его приходу. Но кто может придти в храм, если чиновники в зеленых фуражках разрешают службу два раза в год? Он оглянулся на российский берег, безлюдный угрюмый. Только огоньки поселка энергетиков Борисоглебска излучали тепло. Он поднялся и заходил по маленькой келье. По стенам металась его огромная тень, а из угла на него с укоризной смотрел изможденный лик Спаса.