1

МАЛЬЧИК, КОТОРОГО НЕ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ

5 мая 2371

— Назовите ваше имя. — Автоматизированный голос мед-дроида звучал четко, каждый слог он произносил, имитируя акцент Центрального. Фар не понимал, зачем машинам акцент. Возможно, программисты использовали эту чисто человеческую особенность, чтобы пациенты не волновались. Однако уловка не срабатывала, и винить робота за чувство дискомфорта Фар не мог. Сидеть голым задом на смотровом столе — это вам не «Релаксация 101». Поверхность из нержавеющей стали была холодной как лед, так что неприятные ощущения пронизывали самые интимные части тела.

— Фарвей Гай Маккарти, — ответил он.

Мед-дроид записал ответ и перешел к следующему вопросу:

— Назовите дату вашего рождения.

Фар вздохнул. Снова этот вопрос. Всегда. Всякий раз. И опять, услышав ответ, компьютеры гудят, проверяют данные переписи населения, ничего не находят и, вот как сейчас мед-дроид с акцентом, вежливо выдают:

— Ответ неверный. Назовите дату вашего рождения еще раз.

Вся эта волокита стала для него привычным делом. Она повторялась десятки, если не сотни, раз на десятках, если не сотнях, экзаменов, которые Фар сдавал на симуляторах в Академии. Перед каждым тренировочным испытанием принимались меры против жульничества — полное раздевание и тщательное сканирование с целью подтверждения личности. Кое-кому они могли показаться излишними, но инструкторы учили Фара, что путешествия во времени требуют безупречной точности. Сегодняшнее плутовство завтра может привести мир к гибели в результате глобальной катастрофы. Вполне возможно. Постоянство времени являлось темой бесконечных дебатов в Корпусе, но все боялись проверять свои теории, дабы не вызвать перемен в своем будущем, том, где они жили. Говорили об эффекте бабочки и всем таком прочем. В результате его совершенство стало главным принципом в Корпусе, modus operandi.

Все, о чем мечтал Фар, — прыжок в Решетку и исследование прошлого в режиме реального времени. Он воспитывался на собранной в экспедициях сериализованной информации и рассказах Берга о смертельных забегах на скорость с велоцирапторами, пламени Везувия в ночном небе и катастрофах Пыльного котла в тридцатых годах двадцатого века. Чтобы утолить голод познания, мерцания пикселей на экране и прослушивания старых записей, сделанных очевидцами событий, было недостаточно. Даже тончайшие сенсорные имитации симуляторов с их звуками, запахами и голограммами, которыми искусственный интеллект насыщал интерактивные исторические постановки, не удовлетворяли Фара.

Встретиться с историей ему хотелось лицом к лицу. Хотелось стать кровью в ее венах, как она стала кровью в его. Фар Маккарти был сыном одной из горячо любимых героинь старшего поколения рекордеров. Куда бы он ни шел, Эмпра тенью следовала за ним. Пожилые инструкторы в Академии всегда задерживались на его фамилии, едва увидев в списке класса. Ты сын Эмпры, говорили они и добавляли что-нибудь вроде она была умной девочкой, одной из лучших моих учениц. Какая досада, что это случилось с «Аб этерно»…

Наследие матери и чувство утраты постоянно сопровождали Фара и заставляли быть лучшим, всегда лучшим. И у него это получалось. Сегодня он, как и всегда, с честью выдержит заключительный экзамен и получит лицензию. Высокая оценка сегодняшнего испытания на симуляторе обеспечит ему желанное место в экипаже одной из машин времени Центрального. И уже скоро он займется исследованиями прошлого, будет документировать важные события для ученых и воротил бизнеса развлечений.

Но сначала — сначала! — нужно прорваться мимо этого дотошного мед-дроида.

— Назовите дату вашего рождения.

— А мы не можем просто опустить этот пункт? — Фар ерзал на столе, стараясь избежать полного онемения тех частей тела, о которых не принято говорить вслух.

— Ответ неверный. Назовите дату вашего рождения еще раз.

— Восемнадцатое апреля 2354 года нашей эры. — Фар решил попробовать дату, когда ему исполнилось семнадцать с хвостиком. Она не являлась настоящим днем его рождения, но это не мешало кузине Имоджен каждый год покупать Фару мороженое с торчащими в нем бенгальскими огнями. Он уже пытался сделать 18.04.54 официальной датой своего появления на свет, но ни один офисный работник не согласился заполнить пробел в свидетельстве о рождении Фара. Факт рождения вне времени зарегистрировали в опубликованном документе в интересах исторической науки. Но с этим засбоившим роботом приходилось что-то делать.

Мед-дроид гнул свое:

— Ответ неверный. Назовите дату своего рождения еще раз.

Фар предложил ему вариант, который использовал, чтобы произвести впечатление на девушек. В данном случае возраст его составлял почти 2276 лет.

— Тридцать первое декабря 95 года нашей эры.

— Ответ не…

— Да знаю я, во имя креста! Нет у меня этого проклятого дня рождения!

Он знал, что нет смысла выходить из себя, проблема заключалась в нем самом, а не в запрограммированном мед-дроиде, но временами так и подмывало сорваться: «Я родился на борту „Аб этерно“!»

Дверь в смотровую, скользя, приоткрылась, и в щель просунулась голова девушки-врача. Черты лица выразительны и изящны, как и надпись на хинди на идентификационной карточке. На шее висел стетоскоп, на голове девушки Фар увидел наушники золотистого цвета.

— Что-нибудь не так?.. О! Привет, Фар! — просияла она.

— Привет, Прия! — Он улыбнулся девушке и постарался незаметно напрячь мышцы пресса. — Красивые наушники. Где ты их нашла?

— Один лоточник в Зоне 4 пытался всучить их мне под видом настоящих «Бит-Бикс», просил три тысячи кредитов. Веришь, нет? С поддельным логотипом «ББ» и прочей ерундой.

— Чего еще ждать от лоточника из четвертой зоны, — согласился Фар. — Один из них пытался убедить мою кузину, что котенок, выкрашенный в какой-то дикий цвет, на самом деле детеныш красной панды.

— Разве красные панды не вымерли?

— Точно. И насколько ты сбила цену?

— До двухсот пятидесяти кредитов, — пожала плечами Прия, и наушники на ее голове сверкнули. — Могла и еще поторговаться, но из-за таких денег не стоило. Лоточнику надо оплачивать свои счета, а мне — слушать «Кислотных сестер» на чем-то еще, кроме коммуникатора.

— Ответ неверный, — монотонно бубнил неугомонный мед-дроид. — Назовите дату вашего рождения…

— Ага. Опять пунктик о дате рождения?

— Как всегда, — вздохнул Фар.

В век, когда дроиды составляли до пятнадцати процентов населения, от медиков требовалось знать не только физиологию человека, и Прия, как и многие ее коллеги, освоила профессию механика. Она вскрыла грудную пластину робота и перекинула несколько проводков — процедура, которую Фар наблюдал десятки раз, — и таким образом они миновали неудобный вопрос в ручном режиме.

— Пора бы им уже разобраться с этим глюком, тебе не кажется?

Протягивая руку для обязательного анализа крови, Фар рассмеялся. Из всех врачей, которым приходилось участвовать в его экзаменационных мытарствах, Фару больше всего нравилась Прия. В проблемах она всегда винила мед-дроидов, а не его. Если ее коллеги предпочитали поскорее отделаться от Фара и боязливо помалкивали, то Прия не торопилась и подчас оказывалась настолько близко, что можно было слышать музыку в ее наушниках. В этот день звучала баллада в стиле панктех. На полную мощность.

— Итак… сегодня у тебя последний экзамен на симуляторе. Полагалось бы спросить, нервничаешь ты или нет, но к чему это ребячество?

Он снова рассмеялся. Нервничают те, кто не знает, что готовит им будущее, а Фар ясно его себе представлял: он выпускник Академии, и ему предстоит непростое испытание. Действительно, заключительные экзамены на симуляторе — самые жесткие. Может достаться что угодно — от разведения костра на неолитической стоянке до участия в вечеринке старшеклассников в двадцатом веке, а может — подписание королем Иоанном Безземельным Великой хартии вольностей. Цель проста: произвести запись событий и понаблюдать за людьми, оставаясь незамеченным. Один неверный шаг — и тебя вышибут из Академии под зад коленом и навсегда запретят путешествовать во времени.

Как бы там ни было, пока Фар не совершал ошибок; он умел просчитывать риски.

— Есть какие-нибудь песенные предложения для моего грядущего победного танца?

— Классика или современность?

— Классика. Мне нужно привыкать к историческим жанрам, раз уж я собираюсь получить лицензию.

— Дай подумать. — Прия потерла подбородок. — Есть «Куин» — «Мы чемпионы» и диджей Халед — «Я — победитель». И да, не ошибешься, если выберешь Побитую Панду, «Вершину подъема». У M.I.A. тоже есть несколько хороших вещиц.

Фар сделал на своем интерфейсе пометки о названных исполнителях, чтобы посмотреть позже.

— «Куин», Халед, Панда, М.I.А. Готово.

— Дыши ровнее. — В дымчатых глазах врача промелькнула озабоченность, потому что монитор на груди дроида показывал учащенное сердцебиение и кислородное голодание в области пресса. — У тебя искажение жизненных показателей.

Ого! Она заметила! Может, не совсем то, на что он рассчитывал, и все же…

— И куда же ты отправишься, когда закончишь Академию?

Что за вопрос? Фар всю жизнь провел, наблюдая прошлые времена. Целое лоскутное одеяло из культур и доисторических очагов развития человечества, а потом Древняя Греция, Древний Рим, средневековая Европа, Возрождение, век Просвещения, промышленная революция, век Прогресса — весь путь до эпохи Центрального. И это касалось только дороги, которую прошла цивилизация Запада. Так много оставалось неисследованного, потому что лицензированных путешественников во времени насчитывались сотни, а машин времени в Центральном — ограниченное количество. В конечном счете, за свою карьеру рекордера он смог бы охватить очень ограниченный отрезок истории.

Но возможности открывались бесконечные. Почти.

— Могу вернуться и убить Гитлера, — пошутил Фар. — Чем не мечта путешественника во времени?

Прия осуждающе посмотрела на него из-под челки, словно говоря: на такие темы не шутят.

— Полагаю, куда Корпус пошлет, — на этот раз серьезно сказал он.

— У тебя нет никаких предпочтений? Не боишься, что застрянешь где-нибудь, собирая во имя науки культуру бубонной чумы с мертвых тел?

Когда Фару исполнилось четырнадцать, он просмотрел записи о Черной смерти. Даже в том возрасте он понял, что съемки сильно отредактированы: кадры часто менялись, звук приглушен. Рекордер, делавший запись, подавился словами при виде грязной телеги, доверху заваленной трупами.

— С моей точки зрения — не самый лучший выбор.

Мед-дроид, закончив со своими ритуальными уколами и пробами, подкатился к двери, пригласив Фара следовать за ним.

— Пройдите в следующий кабинет и получите костюм для заключительного экзамена на симуляторе.

— Я все хочу увидеть, — сказал Фар Прие на прощание.

— Насчет «увидеть все»… — Прия кусала губы, чтобы спрятать улыбку, но ее лицо так и светилось лукавством. Она кивнула в сторону двери, за которой скрылся мед-дроид. — Тебе лучше пойти одеться.

В соседней комнате Фар нашел костюм для экзамена — идеально отутюженный, состоящий из множества предметов. Сначала шли шерстяные чулки, затем — штаны до колен и рубаха, больше похожая на платье, с пышными кружевами на рукавах, по вороту и подолу; они должны выглядывать из-под камзола, расшитого винной лозой и давно вымершими цветами, названия которых Фар не помнил. Поверх всего этого великолепия надевался кафтан в зеленую и золотую полоски. Наряд довершали кожаные башмаки и напудренный парик.

— Значит, не чума, — пробормотал Фар, протягивая руку за чулками.

Он уже выдержал несколько испытаний на тренажерах по восемнадцатому веку: стал свидетелем подписания Декларации независимости Соединенных Штатов, плавал через Тихий океан в экипаже Джеймса Кука, видел улицы революционного Парижа, заполненные шествиями и хаосом, но не изучал этот период с особым тщанием.

Это имело смысл. Цель экзамена — продемонстрировать, насколько хорошо ты умеешь импровизировать. Путешественники во времени должны использовать костюм, знания и технологии, чтобы смешаться с окружающей действительностью. На борту обычной машины времени из Центрального ответственность за безупречное соблюдение правил безопасности ложится на историка. Он подбирает костюм рекордера: одежду, прическу, технику для перевода… весь антураж. Историк кратко информирует рекордера по временному периоду, в который тот отправляется. Дает характеристику ключевых исторических фигур, их словесные портреты и по коммуникатору подсказывает, как себя вести.

В ходе экзаменационного испытания на симуляторе роль историка исполнял компьютер, напрямую связанный с коммуникатором Фара. Компьютер приветствовал его с тем же акцентом, что и мед-дроид:

— Добро пожаловать на заключительный экзамен на симуляторе, Фарвей Гай Маккарти. Ваше задание — наблюдать и в течение часа производить запись данных. Вы будете оценены по качеству и содержанию вашей записи, равно как и по методам ее осуществления.

Значит, как обычно. Фар натянул панталоны. Креста ради! Они оказались тесны. Чудо, что человечество не потеряло способности к деторождению после стольких лет использования таких штанов…

— Куда именно мы отправляемся?

— Пятнадцатое мая 1776 года нашей эры. Семь часов вечера.

Рубаха тоже оказалась обтягивающей, а камзол так приподнял кружева на вороте, что они окружили шею подобно перьевому боа, и Фар почувствовал себя страусом.

— Кто же надевает на себя столько одежды в мае?

— Обитатели дворца в Версале, — сообщил компьютер.

Версаль. Гламурное логово королевских особ, где воздух пропитан пудрой от париков, а золотые залы наполнены шелестом платьев — таких просторных, что каждое могло бы служить куполом для цирка. В Академии нашлись бы одноклассницы Фара, готовые убить или, по крайней мере, серьезно покалечить ради такого испытания на симуляторе.

Фар закрепил парик и прочитал свою предэкзаменационную мантру: Я Фарвей Гай Маккарти, сын Эмпры Маккарти. Дата рождения отсутствует. С безвременьем в крови и с сердцем, зовущим в никуда. Рожденный на «Аб этерно» и для «Аб этерно». От вечности меня отделяет всего один экзамен на симуляторе.

Версаль, Франция 1776 года — раз плюнуть. Он включил записывающее устройство и шагнул в симулятор.

 

2

ПУСТЬ ЕСТ ПИРОЖНЫЕ

Погружение в другое время всегда связано с головокружением. Тошнота, шок от соприкосновения с другой культурой, чувство дежавю — все смешивается воедино. Фар обнаружил, что ощущение качки проходит быстрее, если сфокусировать взгляд на чем-нибудь одном. В Зеркальном зале Версаля глаза его остановились, естественно, на зеркале. Он с трудом узнал себя в белом парике и пышных одеждах. Только знакомый резкий очерк носа помог утвердиться во мнении, что это и есть он.

Мгновение, и вся зала перестала плавать в глазах, окружающие предметы замерли на своих местах. Фар понимал, что его окружают голографические экраны. А как еще обучать будущих путешественников во времени, не причиняя вреда ходу мировой истории? Безукоризненные голограммы создавали впечатление реальности. Вверху раскинулись резные потолки, похожие на своды гигантской пещеры, с них свисали люстры, словно собранные из слез богини, все поверхности сверкали позолотой. Постаменты в форме пышнотелых женщин, кресла с вышивкой, изображающей белок и цветы, и придворные, громко сплетничающие и пьющие шампанское. И еще придворные, и еще…

Он попал в самый разгар вечеринки.

Дюжины, десятки дюжин людей заполняли помещение. Сколько глаз могло обратиться на Фара? Сколько ушей могло его услышать? Конечно, присутствующие являлись продуктами голографических пластин, расположенных под ногами Фара, но программа работала так, что они казались существами из плоти и крови. Если Фар допустит ошибку и на него обратят внимание, оценка будет снижена.

По крайней мере, наряд пришелся к месту. Участники приема носили такие же диковинные костюмы, как у него. Оборки и буйство красок отражались в зеркалах и напоминали картинки из бреда больного. Невероятно высокие прически дам походили на осиные гнезда. Слои макияжа прятали оспинки, оставшиеся после болезненной юности.

Одна из женщин казалась значительнее остальных. Она не занимала места в центре зала; она сама служила центром внимания. Платье ее вздымалось зеленой морской пеной; легкое, как воздух, оно наводило на мысль о ярком весеннем дне. Перманентные волосы украшали настоящие страусовые перья. Макияж был таким же густым, как и у остальных дам, брови формировали две идеальные, будто нарисованные, дуги. Эта женщина владела вниманием всего круга придворных, словно носила зачарованный наряд.

— Идентификация, — попросил Фар, поднеся ко рту сложенную горсточкой ладонь.

— Мария Антония Жозефа Жоанна. Больше известна как Мария-Антуанетта. Сейчас ей двадцать лет, она королева Франции. Числится в реестре важных персон на третьей позиции.

— Третья позиция? — Почти уверенный, что компьютер врет, Фар повернулся, чтобы незаметно повнимательнее рассмотреть женщину. Действительно, Мария-Антуанетта. Одна из наиболее ненавидимых женщин своего века. Одна из известнейших и любимейших королев в истории.

— Чертовщина какая-то в синей коробочке, — прошептал он в позолоченный затылок каменной красавицы, служившей подставкой для цветов. На этот раз Академия швырнула его в пекло. Третья позиция означала, что любое общение с Марией-Антуанеттой, выходившее за рамки тривиального «бонжур», запрещено. Одновременно становилось понятно, что данные об эпатажной королеве Франции чрезвычайно скудны. И ценны. Такая запись могла поднять оценку Фара до небес и, возможно, сделать его высокопоставленным сотрудником Корпуса. А это приблизит его к должности капитана МВЦ, руководителя экспедиции, отдающего распоряжения…

Безопаснее всего было бы прикинуться молью на все пятьдесят девять минут. Застыть возле какого-нибудь зеркала и, наблюдая со стороны, вписывать в себя все подробности званого вечера. Примечать, какие блюда подают, какой марки шампанское разливают (в данном случае «Вдова Клико»), видеть каждый стежок на сюртуках придворных.

В столь консервативной линии поведения скрывались свои угрозы. Центральный тратил на Корпус слишком много денег, чтобы путешественники держались в тени. Если получить недостаточно высокую оценку, то есть риск даже с лицензией остаться без приглашения в настоящую экспедицию на машине времени. Даже от одной мысли застрять в своем времени, когда матери и Берга с ним больше нет, у Фара потемнело в глазах.

Такое будущее его не устраивает. И он такого не допустит.

Ему предстояло выбрать:

1. Держаться на заднем плане. Оставаться незамеченным.

2. Шагнуть вперед, в гущу толпы. Быть на виду.

3. Придерживаться средней линии.

Фар сразу отмел пассивное наблюдение за особой, занимающей третью позицию. Держаться вдали от сплетничающих придворных и от женщины королевской крови еще хуже, чем два дня прятаться на борту корабля Ее Величества «Индевор». Там ему это удалось. Даже лучше, чем он ожидал. Но сегодня номер третий — его добыча.

Придворных оказалось не так много, чтобы легко затеряться среди них. Фар держался у внешней кромки толпы, перемещаясь достаточно быстро, чтобы не оказаться втянутым в разговор. Он обошел собрание раз, другой, записывая ночную жизнь Версаля в базу данных. Взгляд его постоянно возвращался к королеве, к ее сказочно красивому наряду, ее улыбке, такой жизнерадостной под всеми слоями грима.

Фар испытывал непреодолимое желание подойти поближе. Круги, по которым он двигался, сужались, как завитки на раковине улитки. С каждым шагом он чувствовал, что набирает баллы в свою пользу. Как в песне у «Капитана»: Вот я и пришел!

Когда до цели оставалось десять метров, компьютер предупредил:

— Приближение к особе с третьей позицией нарушает рекомендованную дистанцию. Возникает риск обнаружения.

Фар уже слышал, как королева в подробностях описывает восхищенной публике свои последние похождения в Париже.

— Всякий человек хотя бы раз в жизни должен попасть на маскарад. Оказаться без лица — это дает такое чувство свободы. Хотя бы на миг забыть о том, кто ты есть.

Поклонники Марии-Антуанетты усердно кивали. Страусовые перья в прическах дам заколыхались; мужчины затрясли париками в знак безоговорочного согласия. Фар подобрался ближе, изо всех сил стараясь не задеть подол какого-нибудь платья. Пока что никто из присутствующих не удостоил его повторным взглядом, и он рассчитывал, что все так и пойдет.

Предупреждение прозвучало уже громче:

— Возникла угроза обнаружения.

Никакой угрозы Фар не чувствовал. Мария-Антуанетта стояла к нему спиной, слушатели окружали ее тройной стеной, так что заметить его королева никак не могла. Плечи тех придворных, что повыше, служили достаточно хорошим прикрытием.

— Ходить неузнанной среди сотен незнакомцев — такое пьянящее чувство. — Мария-Антуанетта начала поворачиваться. — Вы так не считаете?

Вновь зазвучал хор согласных голосов, но королева, словно не слыша их, сделала разворот на сто восемьдесят градусов. Фар оставался на кромке толпы, его записывающее устройство фиксировало каждую деталь, когда Мария-Антуанетта оказалась в поле зрения. Платье в кружевах от Розы Берген. Родинка на правой щеке. Бриллианты, обвивающие бледную лебединую шею.

О, какие замечательные получались кадры! Возможно, лучшее из того, что ему доводилось записывать. Фар не сомневался, что если бы снимались подлинные события, то собранную информацию опубликовали бы под заголовком «Вечер с Марией-Антуанеттой». Гораздо занимательнее, чем средневековый город, заполненный трупами с пирующими на них крысами. И веселее — если не знаешь, чем все это закончилось.

Запись обеспечит ему прямое назначение в экипаж МВЦ. Фару уже мерещились сержантские нашивки на мундире, когда королева повторила вопрос:

— Вы так не считаете?

Двое мужчин, стоявших перед Фаром, кивнули, но Мария-Антуанетта не удостоила их даже взглядом и, шагнув, миновала эту пару. Бледная кожа королевы, темный огонь в ее глазах и царственная поступь — все это напомнило Фару, как однажды в симуляторе он увидел на заснеженных просторах Швеции девятнадцатого века белого северного оленя. И это было последнее, о чем он успел подумать, прежде чем королева Франции оказалась прямо перед ним. Случилось самое страшное.

Компьютер пронзительно и бесполезно вопил:

— Обнаружен особой третьего уровня! Немедленно прекратить выполнение задания!

— Я сразу опознаю чужого, когда его вижу. — Мария-Антуанетта склонилась к Фару. Их щеки почти соприкоснулись, и он ощутил запах розы и бергамота. — Тебе здесь не место.

Этого не могло произойти. Этого не должно было произойти. Никаких провоцирующих факторов Фар не отметил: он стоял вне поля зрения королевы, хранил молчание, платье его находилось в полном порядке. Он подошел ближе, чем рекомендовал компьютер, но прежде это не имело значения. Обычная Мария-Антуанетта в обычном симуляторе продолжала бы обращаться к придворным и не стала бы впиваться своими темными глазами в темные глаза Фара. Он отстраненно подумал, что глаза у нее такого же цвета, что и у него. Настолько насыщенно карие, что кажутся почти черными.

— НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИТЬ ВЫПОЛНЕНИЕ ЗАДАНИЯ! — верещал компьютер.

Экзамен закончился. Все закончилось. Мария-Антуанетта подмигнула и отступила назад. Сделала это не спеша, осознанно, насмешливо давая Фару понять, что провал не являлся случайностью.

Этот провал подготовили.

Кто-то влез в настройки симулятора.

Версаль исчез, он снова оказался в окружении голографических экранов, которые в спящем режиме отсвечивали перламутром. Фар стоял один во внезапно наступившей тишине и тяжело дышал. Тело под многочисленными слоями одежды покрылось холодным липким потом. Его трясло, но не от страха, а от ярости.

— Верните назад! Я не виноват! Это не…

— Фарвей Гай Маккарти. — Вместо компьютера раздался голос инструктора Марина. Черт возьми, Марину это понравится. — Пожалуйста, пройдите к выходу для разбора и подведения итогов.

Объект семь успешно перенаправлен

 

3

ПЕТЛЯ С ПТИЧКОЙ

В комнате для собеседований находилось двустороннее зеркало, и когда Фар вошел, оно с беспощадной точностью отразило его облик. Все в том же парике, расшитом цветами камзоле и с кружевами, пеной лезущими из обшлагов и отворотов. Он смотрел и чувствовал, что эта оболочка — всего лишь пустая раковина, а его настоящее «я» болтается где-то рядом, привязанное к этому придворному господину, как детский шарик на ниточке.

Кабинет со столом и двумя стульями разительно отличался от позолоченных залов Версаля. Он создавал ощущение уединенности, но Фар знал, что он здесь не один. По ту сторону зеркала сидело целое жюри из инструкторов, и они разобрали записанные им данные по косточкам, просмотрели каждый сантиметр, прослушали каждый слог. Само собой, они решат, что его вины здесь нет. Ее не могло быть. Фар накопил тысячи часов успешных испытаний на симуляторах. Да что там, в парадном зале Академии висит почетная табличка с его именем: Фарвей Маккарти, лучший суммарный балл 2370. Его фамилия, выгравированная двадцатичетырехкаратным золотом, должна что-то значить.

Секунды сливались в минуты, и первоначальная вспышка гнева, охватившая его в симуляторе, сменилась тлеющим пламенем негодования. Под кожей словно бегали огненные мурашки. Инструктор, проводивший собеседование, к этому времени обычно уже ждал в кабинете и поздравлял с тем или иным удачным отвлекающим маневром. Задержка означала, что беседа не будет быстрой, значит, у комиссии появились сомнения. Но после того, как королева подмигнула Фару, они просто обязаны проверить техническое состояние симулятора.

Фару хотелось спокойно, без криков высказать свое мнение, поэтому он подошел к зеркалу и заговорил:

— Послушайте, мы все здесь понимаем, что произошел сбой в программе. Я могу вернуться и пересдать экзамен, когда симулятор настроят.

— Сядьте, кадет Маккарти. — В коммуникаторе прозвучал голос инструктора Марина, четкий и жесткий.

Стулья в кабинете разрабатывали без учета требований эргономики. Просто стальные поверхности, плоские, как мир Гомера. Сиденья на них не сулили ничего, кроме затекшей спины и прочих прелестей, подготовленных для Фара Эдвином Марином. Когда дело касалось Фара, этот инструктор Академии кипел желчью и щетинился, как еж. Застарелая вражда, бременем лежавшая на обоих, насчитывала двадцать лет, а родилась она в тот момент, когда Эмпра Маккарти швырнула предложенное Марином кольцо — знак заключения помолвки — ему в лицо. Ходили слухи, что бриллиант, который не постыдилась бы носить и принцесса, оставил шрам на верхней губе Марина, но проверить их не представлялось возможным, потому что с тех пор он постоянно носил густые, закрученные вверх усы.

Так или иначе, но воды под сожженными мостами не оказалось, и Фар был слишком горд, чтобы Марин дергал его за ниточки, как марионетку. Пока инструктор не прикажет напрямую, он решил остаться на ногах. Фар стоял возле зеркала и наблюдал, как от дыхания на стекле появляется облачко пара. Выдохи туманили стекло, пятно тут же начинало испаряться и появлялось вновь, достаточно большое для рисунка. Указательным пальцем Фар изобразил символ бесконечности — двойную перехлестнувшуюся петлю, и тут снова заговорил инструктор Марин:

— Сядьте, кадет Маккарти. Это приказ.

Фар выдохнул из легких остатки горячего воздуха и еще раз обвел символ, но уже средним пальцем. Марин, конечно, не пропустит эту деталь мимо внимания, но никаких правил, запрещающих делать каракули «птичкой», не существует.

Петля получилась замечательная.

Он уселся на стул и принялся загружать победный гимн Побитой Панды. В «Вершине подъема» присутствовал ритм, требовавший от слушателя движения; хотелось отбивать такт пальцами по стальной столешнице. Кому понадобилось срывать его заключительный экзамен? Фар не обладал техническим складом ума, но понимал, что взлом симулятора машины времени требует мозгов, не говоря уже о готовности нарушить законы цифровой безопасности. Это исключало из круга подозреваемых инструктора Марина, который неукоснительно исполнял каждый протокол, записанный в Уставе Корпуса путешественников во времени. Для такого хака хватило бы ума у Грэма Райта, лучшего друга Фара, у того IQ зашкаливал за 160 пунктов, но он и за миллион лет не применил бы свою магию кудесника клавиатуры против Фара.

Тогда кто?

И почему?

К тому времени, когда Марин вошел в помещение, нервы у Фара были натянуты почти до предела. С отсутствующим видом инструктор уселся напротив, спрятав под напомаженными усами растянувшиеся в улыбке губы.

— Кадет Маккарти, лицензионная комиссия и я только что закончили просмотр записанных вами данных…

— Симулятор взломали, сэр. — Молчать было невозможно — слова жгли язык, как искры. — Мария-Антуанетта ждала меня. Систему несомненно взломали…

— Не перебивайте, когда я говорю, кадет. Я взял бы эту оплошность на заметку, но оба мы понимаем, что в этом нет смысла.

Нет… нет смысла? Фар растерялся, хотя внутри все так и кипело. Если сейчас раскрыть рот, то можно наговорить лишнего. Поэтому он стиснул зубы.

— Я преподаю здесь девятнадцать лет, пытаясь формировать из фанатов с горящими глазами эффективных путешественников во времени, — продолжил Марин. — И не в первый раз слышу отговорку об ошибке в программировании. И даже, клянусь Гадесом, не в десятый.

— Это не отговорка, сэр. Это правда. — Взгляд Фара метнулся назад к зеркалу. Он надеялся, что лицензионная комиссия еще там и слышит их разговор. — На мне этот парик под пуделя и жмущие в паху штаны. Королева стояла ко мне спиной, и между нами находились два человека. Мария-Антуанетта никоим образом не могла меня заметить.

— Вы находились в двух метрах от персоны, занимающей третью позицию в списке важных особ. Это непростительно при любом раскладе! — Вот почему инструктор Марин так никогда и не получил назначения в экипаж машины времени. Весь он состоял из инструкций, никакого полета мысли. Закостенелая структура без намека на гибкость. Образцовый экземпляр для канцелярской работы.

— Все из-за того, что я попался.

— Вот именно, кадет. Вы попались. Если бы то, что я наблюдал на записи, случилось в ходе реального задания, ваше вторжение в прошлое имело бы непредсказуемые последствия!

— В реальном задании подобного не случилось бы. Кто-то — я не знаю, кто, — взломал симулятор и настроил его против меня. Они хотели, чтобы я провалился. — Фар снова бросил взгляд за плечо Марина, в непроницаемую бесконечность зеркала. Неужели они не замечают очевидного? — Просмотрите данные еще раз. Вы увидите, как она мне подмигнула.

— Мария-Антуанетта была известной кокеткой, — пожал плечами инструктор Марин. — Вряд ли в ее случае подмигивание может служить доказательством программного сбоя.

— Я в состоянии понять, когда подмигивают, флиртуя. Это подмигивание служило посланием…

— Кадет, прошу вас. Не ставьте себя в неудобное положение. Диагностика показала, что в работу систем никто не вмешивался. Вы провалились. — Последнее слово Марин произнес безапелляционным тоном, выбросив его из-под усов в лицо Фару. Оно пробилось через заключительные аккорды «Вершины подъема», достигло барабанных перепонок Фара и устремилось вниз по его глотке, набитой погасшими углями, прямо в желудок, попытавшийся переварить то, что переварить невозможно, и в результате заклинивший.

Он провалился.

Пепел пепел все мы падаем тупик черная дыра нет нет нет нет…

НЕТ.

— Кто-то сфальсифицировал диагностические данные! — Крик Фара отдался металлическим скрежетом у него же в ушах. Чувство было, как у Алисы в Стране чудес — словно съеживаешься внутри себя, пока в конце концов не приходится встать на цыпочки, чтобы выглянуть наружу сквозь дырочки собственных глаз. — Я не виноват! Меня подставили!

— Сбавьте тон, — произнес инструктор Марин.

— А то что? Возьмете на заметку?

Улыбка сошла с лица инструктора, и Фар понял, что зашел слишком далеко. Марин откашлялся.

— Мне все равно, кем была ваша мать. Мне все равно, что вы родились на борту МВЦ. Мне все равно, что вы лучший в классе. Вы обделались, Маккарти. Здорово обделались. Хотите знать, из-за чего? Из-за гордыни. Вы думаете, никто вас тронуть не смеет. Я наблюдал, как вы снова и снова безнаказанно нарушаете правила, потому что считаете себя исключением. Но хочу раскрыть вам маленький секрет, Маккарти… Вы не особенный. И не исключительный. Вы заносчивы и непочтительны, и я не сомневаюсь, что вы перечеркнули бы всю историю, если бы только получили шанс. И да поможет Крест этому миру, если ваша нога ступит когда-нибудь на борт МВЦ. Меня уговорят слетать на Луну и обратно, прежде чем я допущу такое. Сожалею, кадет Маккарти, но вы не годитесь для Корпуса. Настоящим исключаю вас из Академии и навсегда налагаю запрет на выдачу лицензии.

— Вы не можете меня исключить, — прохрипел Фар. — Я выпускник.

— Уже нет, — возразил Марин. — Выпускные экзамены завершены, мистер Маккарти.

Мистер Маккарти, а не кадет. Фар не упустил этой перемены в обращении инструктора Марина. Она обрекала его на ту жизнь, которую он вел. Сержантских лычек не будет. Машины времени вообще не будет.

— Я посоветовал бы вам сдать практические принадлежности для симулятора и удостоверение для посещения кампуса прежде, чем вмешается служба охраны, — сказал инструктор.

Служба охраны? Нет уж, если Фар должен уйти, то уйдет на своих условиях. Оскорбленный до глубины души, он медленно встал, содрал с шеи шнурок с идентификационными карточками и бросил на стол. Возможно, дерзкий и неуместный поступок, но какое значение имеют манеры, раз он теперь обычный штатский? Потом Фар, не скрываясь, показал «птичку» и левой, и правой руками. Одну отправил к зеркалу, другую послал Марину. И хотя на плечи давил пропитанный потом наряд, выходка так взбодрила, что он чуть ли не летел к двери. Он словно выбирался из кошмарного сна и с облегчением переводил дух, но уже понимал, что обманываться нельзя. Настоящий кошмар ждал за дверью, растянувшись неотвратимой вереницей лет.

Настоящий кошмар только начинался.

 

4

СТАРАЯ БУМАГА, НАСТОЯЩИЕ ЧЕРНИЛА

Как правило, после не совсем блестящих испытаний на симуляторе Фар искал утешения в занятиях на турнике в своей комнате. Эмоции он выплескивал в подходах по десять подтягиваний: гнев наружу, силу внутрь. Упражнения позволяли почувствовать себя лучше, подготовиться к предстоящим экзаменам. Этим вечером Фар вернулся на квартиру в Зоне 3, где жил с тетей, дядей и кузиной, посмотрел на турник, и ему показалось, что перекладина смеется над ним. Какой смысл теперь изнурять до боли мышцы? Больше работать незачем.

Об этом позаботились Мария-Антуанетта и инструктор Марин.

Мечты, значки, воля к победе… все это в прошлом. Сил не хватило даже добраться до комнаты развлечений, он просто растянулся на ковре и занялся созерцанием потолка. Рассматривать там особо было нечего — просто белая плоскость с одним-единственным светильником и трещиной от края до края. Фар провел сорок минут, наблюдая за паучком, предпринявшим эпический поход из одного конца комнаты в другой, и не обращая внимания на сообщения, которые присылал на его интерфейс Грэм: «Что случилось? Ты где? Я думал, мы встретимся для возлияний».

Еще больнее задел вопрос Прии: «Как танец победителя?»

Он слушал музыку, но не радостный победный гимн Побитой Панды, уже отправленный в корзину. Фар включил радиостанцию, передающую кибер-металл, и теперь тот оглушительно молотил в его голове. Парень установил громкость на максимум, чтобы не слышать постоянно всплывающих в мозгу слов Марина о гордыне и вмешательстве в историю. Он снова и снова прокручивал в памяти напыщенную речь инструктора, и та звучала сильнее, чем оглушительная синтезированная музыка. Сильнее и громче. Диагностика показала, что в работу систем никто не вмешивался. Вы здорово обделались. ВЫ ПРОВАЛИЛИСЬ.

Он не слышал, как Имоджен коснулась ладонью кодового замка. Но громкий голос кузины оторвал от раздумий:

— Прости, что опоздала! Купила мороженого по дороге домой. Подумала, что надо отпра… Фар?

Раздался стук — она что-то уронила, наверное, мороженое, — потом быстрые, выдающие панику шаги.

Фар все так же смотрел в потолок, когда волосы кузины упали ему на лицо. Яркого пастельного цвета, с колющими кончиками. Самым верным сравнением для описания личности Имоджен Маккарти служило бы слово «калейдоскоп». Постоянно меняющаяся, всегда удивительная. Колоритная, она непредсказуемо перетекала из одной формы в другую, производя неизгладимое впечатление.

Волосы в этом отношении служили главным показателем. За 366 дней, прошедших после окончания ею Академии, Фар наблюдал 366 вариаций цвета волос. Она мелировала их каждое утро и каждый вечер мыла. С точки зрения Фара кузина выполняла непомерный объем работы, но у Имоджен не было выбора. Обычная краска держалась слишком долго, а натуральные блондинки неинтересны.

Сегодня она покрасилась в фиолетовый, и теперь все эти волосы лежали у него на лице. Сил, чтобы отвести их рукой, не хватало, и он просто сдувал пряди в стороны.

— Ради Креста! Я думала, ты умер или еще что. — Имоджен откинулась назад, усевшись на пятки. Вновь открылся потолок. Паучок продолжал путь, перебирая восемью лапками по оштукатуренной пустоши. Куда он направлялся? Насколько мог судить Фар, впереди арахнида не ожидало ничего, кроме пустого пространства…

Кузина хмурилась. Взгляд ее задержался на шерстяных чулках и камзоле, которые Фар так и не снял, убегая из Академии — да пошли вы все!

— Что случилось?

— Я провалился.

Имоджен замерла и молча сидела рядом с ним на полу, пока у него в голове гремела, била молотом в уши еще одна кибер-металлическая песня. Потолок плавился в оранжевом бурлении Пламенеющего часа, и прыгающий паучок достиг противоположной стороны комнаты и спрятался за баннером. Поздравляю с семнадцатым днем нерождения, Фар! Плакат пережил событие уже на две недели.

— Я провалился, — повторил Фар, надеясь, что слова улучшат самочувствие или, по крайней мере, придадут этому дню хоть какой-то смысл. Но они только громыхнули о пустой, уже без паука, потолок.

Имоджен отошла и вернулась с картонкой и двумя ложками. Села, скрестив ноги, возле брата.

— Я взяла с ароматом сотового меда. Твое любимое.

Однако из-за мороженого Фар почувствовал себя только хуже. Изысканное угощение с настоящими сливками и натуральным сахаром считалось роскошью. Только сенаторы, высокопоставленные члены Корпуса и люди со связями могли себе его позволить. Когда они с Имоджен были детьми, мать баловала их такими вещами. Как будто пинты фисташек, лайма и малиновых сладостей могли примирить с тем фактом, что она продолжала отправляться в экспедиции, старясь на месяцы за считаные минуты. Шоколадное она купила им и перед тем, как десять лет назад в очередной раз поднялась на борт «Аб этерно» и не вернулась. Корпус объявил корабль безвестно отсутствующим и потерянным.

Так, во всяком случае, сообщили ему представители Корпуса. На той встрече тоже присутствовал шоколад — чашка какао стыла нетронутой на кофейном столике. Фар игнорировал угощение, пристально разглядывая значок офицера в форме символа бесконечности и похожий на песочные часы. Взгляд его блуждал по петле снова и снова. Твоя мать пропала… Сержант Хэммонд тоже. Мне жаль, сынок. Мы сделали все, что могли. Что с ними случилось — останется тайной.

Фар отказывался верить в это даже тогда, в семь лет. Он знал, просто знал, что когда у него будет такой же значок, он вернется назад во времени и найдет «Аб этерно».

— Ешь. — Имоджен протягивала ему ложку, ждала, пока он возьмет. — Сахар и жир лечат все раны.

— Тебе это не по карману, — сказал Фар в потолок.

Она пожала плечами и бросила картонку. Та со стуком упала Фару на грудь.

— Сберегла несколько кредитов, работала сверхурочно в магазине.

Имоджен поступала в Академию на исторический факультет. Весьма популярный, с большим конкурсом, он выпускал гораздо больше историков, чем требовалось для экспедиций. При каждой возможности Имоджен просилась в путешествие во времени — только для того, чтобы в очередной раз узнать, что на ее место берут другого, более опытного историка. Один раз ее записали в резерв (чтобы отметить такую удачу, она купила мороженое с ароматом лаванды и лимона), но в итоге из этого все равно ничего не вышло.

Пока же Имоджен работала консультантом по стилю в бутике, одевала богатых и знаменитых по моде их любимых исторических эпох. Должность в «До и дальше» оказалась хлопотной и низкооплачиваемой, но она всегда возвращалась домой с какой-нибудь очередной историей. Ей нравилось представлять в лицах своих самых колоритных клиентов. Например, Элеонору Чан, жену сенатора, страстную любительницу «ревущих двадцатых»; поговаривали, что Элеонора даже пыталась дать взятку ради участия в экспедиции в Нью-Йорк двадцатых годов двадцатого века. Или Люсиль Марше, которая носила только белые сто лы с расшитой каймой и сидела на строгой диете из пищевых кубиков с ароматом сои. А еще Патрика Лукаса, который постоянно заказывал цилиндры и прочие изысканные головные уборы и не хотел платить, когда приходил заказ.

Фар никогда не встречался с этими людьми, но воспринимал их теперь как старых знакомых. Пародии Имоджен были ничем не хуже записей рекордеров, и это радовало Фара, потому что он решил никогда больше последних не смотреть.

— Что случилось сегодня? — Какая-нибудь забавная история была бы кстати и, может быть, помогла отвлечься от навязчивых мрачных раздумий.

— Получила нагоняй за то, что принесла миссис Чан платье с заниженной талией большего размера. — Имоджен воткнула ложку в мороженое, и серебряные браслеты на ее запястье звякнули. — Поступил новый заказ на костюм. МВЦ «Черчилль» готовится исследовать Флоренцию четырнадцатого века. Так что всю следующую неделю буду тонуть в платьях эпохи Возрождения. Придется просмотреть весь гардероб рекордеров, чтобы подго…

Она оборвала себя на полуслове. Неожиданный поворот в разговоре расстроил Фара. И зачем она… Ах, да. Машины времени. Путешествия по времени. Гардеробы.

Как раз то, что нужно, чтобы отвлечься.

Какое-то время Имоджен сидела не двигаясь. Мороженое капнуло с ложки на ковер.

— Уверена, ты имеешь право подать официальную жалобу.

В этом вся Имоджен. Вечная оптимистка. Трава зеленее на этой стороне и никогда, никогда, никогда не сдавайся — вот ее девизы. Обычно отношение кузины к жизни оказывало на Фара живительное действие. Доза цвета и сахара для уравновешивания скептицизма в нем самом.

Она хотела как лучше. Всегда. Но сегодня попытки Имоджен взбодрить брата не достигали цели. Провал на симуляторе в Академии означал конец карьеры. Провал в реальной экспедиции мог означать конец света. Когда речь идет о путешествии во времени, не существует такого понятия, как вторая попытка, и инструктор Марин прямо в лоб заявил Фару, что он не является исключением.

— Мне не хотелось бы об этом говорить, — пробормотал Фар.

— Ладно. — Имоджен скривила губы. — Я потратила пятнадцать сотен кредитов не для того, чтобы смотреть, как тает мороженое. Поэтому тебе лучше оторвать задницу от пола и доесть его со мной.

Фару не хотелось шевелиться, но пятнадцать сотен кредитов — плата за более чем двадцать часов сверхурочной работы в бутике. Мысль о том, что плоды упорного труда Имоджен тают, превращаясь в ничто, заставила его взять ложку и сесть.

На сегодня и так уже достаточно потерь.

Они принялись по очереди черпать золотистый крем. Интервалы Имоджен заполняла сплетнями с Нового Форума и байками из магазина, стараясь не касаться путешествий во времени. Но заминки в беседе оказались неизбежными. Путешествия во времени открыли всего тридцать один год назад, но они уже прочно вошли в повседневность. Все крутилось вокруг них: развлечения, фасоны, наука, архитектура, сельское хозяйство. На улице ты везде натыкался на костюмы из флэш-кожи двадцать второго века, а по имплантам шла реклама: «Мед Зомбиз — сладость возвращается (одобрено центральной комиссией по восстановлению агрокультуры)». Какой бы цензуре ни подвергала Имоджен свою речь, ранящие подробности все равно проскакивали.

ДЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ…

В дверь позвонили.

Фар почувствовал облегчение, когда кузина вскочила и побежала в прихожую — только фиолетовые полосы взметнулись. Открыв дверь, она ничего, кроме пустого коридора, не увидела.

— Странно. О… — Имоджен нагнулась, рассматривая что-то, чего Фар видеть не мог.

— Что там? — спросил он.

— Это… письмо. — Кузина толчком закрыла дверь. — Для тебя.

Письмо. Фар почувствовал, что волосы на загривке встают дыбом, хотя и не понимал почему.

— Старая бумага. И настоящие чернила, — заметила Имоджен, протягивая конверт. С его именем, написанным изящным почерком. — Я такие вещи только в музеях видела и симуляторах.

Пока Фар вскрывал конверт, по плечам бегали колючие мурашки. Внутри оказалась карточка, покрытая тем же витиеватым почерком.

Фар смотрел и смотрел на буквы, думая, что сейчас они расползутся или исчезнут прямо на глазах. Письмо ошибалось. Второй шанс не выпадает редко. Второго шанса просто не бывает.

— Что там? — спросила Имоджен.

Старая бумага, настоящие чернила, второй шанс, ночная встреча в Старом Риме… Письмо попахивало опасностью и сомнительными делишками черного рынка, но оно содержало призыв, который Фар не мог игнорировать. Не упусти его.

Ему не хотелось врать кузине, но и правду сказать он пока не мог.

— Приглашение. — Фар сложил карточку вчетверо и сунул в карман своего нелепого камзола. На грудь давило граммом бумаги больше, но жизнь стала на целое будущее легче.

 

5

ЕЩЕ ВЧЕРА

Зона 1 больше походила на музей, чем на городской квартал. Квартплата в районе Старого Рима достигала астрономических высот, и это несмотря на протекающие крыши и примитивную сантехнику. Единственной группой населения, которая могла позволить себе роскошь жить без роскоши, являлись именно завсегдатаи бутика Имоджен. Они выкладывали многозначные суммы за квартиры, которыми пользовались раз, от силы два раза в месяц. Если вообще пользовались.

При всей кажущейся нелепости такого поведения богачей Фар понимал их тягу к историческому центру города. Здания, пусть и ветхие, но обладающие очарованием старины, покрывали вьющиеся виноградные лозы, а потрескавшиеся оштукатуренные стены разнообразных расцветок наводили на мысль о пасхальных яйцах. Прогуливаясь по мощеным улицам со множеством фонтанов и джелатерий, невольно замечаешь глубокие борозды, оставленные в брусчатке колесами автомобилей и телег, запряженных лошадьми, и как будто возвращаешься в прошлое.

Как будто.

В настоящем древний центр города окружали небоскребы и башни пригородов. Даже если не смотреть в небо, настоящее напоминало о себе постоянным и плотным, как одеяло, гулом скоростных воздушных аппаратов над головой.

Прогулка по Зоне 1 не могла не растревожить душевную рану. Зона терзала и томила, в который раз напоминая, что он хотел гораздо большего, чем этот мир с его симуляторами, записями и обыденностью. Фар не решился бы пройтись мимо Колизея без этого письма в кармане камзола. Надежда на второй шанс: ты пройдешь по этим камням еще вчера. Через каждые несколько шагов он трогал карман, проверяя, не исчезло ли приглашение.

Когда Фар добрался до старого Форума, тот показался ему совсем негостеприимным. Он пришел на две минуты раньше. Обвел взглядом руины — груды камней, мерцавшие в огнях летательных аппаратов, — но никого не заметил. В дневные часы туристы часто приходили сюда и бродили с места на место, просматривая через роговичные импланты записи рекордеров, связанные с историей Рима. Один глаз смотрел в настоящее, второй — в прошлое. Прямо перед ними цифровые призраки разыгрывали исторические сцены: триумфальные процессии, храмовые церемонии, гладиаторские бои…

Здесь, в окружении отдельно стоящих и выступающих из густой темноты колонн храма Сатурна, Фар в любой момент готов был узреть призраков. Ничего, кроме теней, он, однако, не видел и начинал беспокоиться.

— Отключи коммуникатор. — Фару показалось, что голос раздался за спиной, но когда он обернулся, то не обнаружил ничего, кроме мрака и камней.

— Если хочешь, чтобы встреча состоялась, отключи коммуникатор.

Нет, голос доносился не из-за спины. Он звучал в голове. Кто-то, не запросив разрешения, подключился к его коммуникатору. Второй хак за день? Фар отдал команду на отключение коммуникатора и почувствовал, как сжалось сердце.

Из-за колонны вышел человек в черной накидке с капюшоном, вполне соответствующий представлению о наемном убийце эпохи Возрождения. Он молча махнул рукой, приглашая Фара следовать за ним через камни и бурьян, пробивавшийся сквозь мостовую Форума, — к южной стороне развалин, где проводник скрылся за одной из колонн. Фap пошел за ним и увидел древнюю грязную стену, затянутую ветвями сухого кустарника. Человек остановился между кустами лицом к огромным камням кладки. Он ждал.

Фар уже начал подумывать, не совершил ли он страшную ошибку. Может, его заманил сюда какой-нибудь психопат, чтобы разжиться кредитами из его наладонника? Если так, то злодей в капюшоне не сильно разбогатеет. Фар жил на бюджет студента. Десять жалких кредитов — все, что он имел на своем счету…

Неутешительная для грабителя банковская информация уже готовилась сорваться с языка Фара, когда незнакомец положил ладонь на одну из глыб.

И она открылась.

То, что выглядело римской каменной плитой первого века нашей эры, оказалось дверью. Среагировав на отпечаток ладони незнакомца, она откатилась назад, из проема пахнуло спертым воздухом и тьмой. Проводник снова махнул рукой: сначала ты.

Происходящее отнюдь не развеяло опасений Фара. Он глубоко вдохнул, ощутив на груди сложенное письмо из настоящей бумаги.

Не упусти.

Потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к темноте и запахам затянутого паутиной подземелья. Туннель шел, казалось, вниз, а направление наводило на мысль о неизбежном пересечении с Тибром. Электрический свет в руке у незнакомца скользил по сырым стенам, вырезая тропинку Фара в форме его силуэта. Парень шел, без слов понукаемый фигурой в накидке, и через какое-то время ему начало казаться, что они прошли несколько километров. Может быть, больше.

Туннель закончился большой пещерой. Фар не смог бы сказать, насколько большой. Фонарик имелся только у незнакомца, и его лучи не достигали стен, просто тонули во мраке. А когда Фар вышел на открытое место, и этот источник света погас.

В такой темноте, при полном отсутствии света, он оказался впервые. Интересно, похоже ли это на Решетку, подумал Фар. Перед ним как будто раскинулась вся Вселенная, а может, не раскинулось вообще ничего.

— Что происходит? — Вопрос отозвался в подземелье слабым эхом. Должно быть, пещера просторная…

— Я рад, что вы можете присоединиться к нам, мистер Маккарти. — Голос зазвучал прямо перед ним, а Фар не слышал, чтобы кто-то подходил. Фигуре в капюшоне голос принадлежать не мог. Нет, кто-то уже находился здесь. И этот кто-то ждал его.

— К кому это к нам? — спросил Фар у темноты.

— Мы дойдем до этого. — Голос звучал уверенно, человек говорил, растягивая слова. Чем дальше, тем больше голос казался Фару знакомым. — Но сначала у меня к вам несколько вопросов.

— Спрашивайте.

— Кого вы любите больше всего? — Вопрос таил в себе некую угрозу: человек говорил, чеканя слова, и бросал их в Фара сквозь тьму.

— Себя. — Ответ не содержал всей правды и не мог считаться враньем, но он хотя бы заполнил пустоту.

— Кого вы ненавидите больше всего?

В данный момент?

— Марию-Антуанетту. — И того, кто взломал симулятор, добавил Фар про себя — на тот случай, если этот человек стоял сейчас перед ним.

— Чего вы боитесь больше всего?

— Это что, анкета? — спросил Фар вместо ответа.

Человек вздохнул:

— Просто отвечайте мне, мистер Маккарти.

— Умереть, не пожив.

Наступило молчание, потом собеседник заметил:

— Как поэтично.

— Любимый цвет бежевый, на ягодице татуировка — лиловый нарвал. Его зовут Шербет. — Фар не понимал, что значит вся эта ерунда, и терпение начало истощаться. — Еще что-нибудь узнать хотите?

— Теперь понимаю, чем вы достали Марина, — произнес голос. — Но меня не так легко вывести из себя.

Марин. Это имя заставило Фара стиснуть зубы. Он уже хотел спросить, откуда незнакомец узнал про вредного инструктора из Академии, но вдруг включился свет. Расположенные рядами промышленные электролампы залили сиянием помещение, которое, насколько понял Фар, служило ангаром для самых настоящих машин времени. Перед ним выстроились четыре аппарата — лоснящиеся, как ухоженные коты, и огромные, как дома. «Галилео», «Ад инфинитум», «Армстронг»… Ни одного аппарата с такими названиями Фар не знал; мало того, в носовых частях машин времени он не увидел штампов с заводскими номерами.

Ближняя к нему машина вообще была безымянная.

На голографических экранах, обеспечивающих невидимость, он не заметил ни одной царапинки. Фар готов был спорить на свои тесные панталоны, что этот корабль еще не совершал путешествий.

— Нравятся?

Мужчина, стоявший сбоку oт Фара, казался бесцветным. Белая полотняная домашняя одежда, редкие седые волосы, бледная кожа. Глаза темные, но невыразительные. Ни одна из черт его внешности не привлекала внимания. Встретишь такого на улице и не удостоишь повторным взглядом. Он относился к тому типу людей, которые не желают, чтобы их замечали — они сами наблюдают за тобой, впитывают каждое движение, раскладывают факты по полочкам, про запас.

Фар заметил внимательный взгляд незнакомца и подумал, что уже и сам разложен по полочкам. Помещен под лампу и исследован.

— Зачем я здесь?

— Думаю, сами знаете.

— Что ж, если вы предпочитаете говорить загадками… — Фар подошел к безымянной машине и положил ладонь на отливающие жемчугом пластины корпуса. Громадный, но изящный по форме аппарат покрывала свинцовая оболочка толщиной в три дюйма, а двигатели вырабатывали достаточно мощности, чтобы перемещать такое тело. — Давно вы за мной наблюдаете?

— Учитывая обстоятельства рождения, вами всегда интересовались. И потом то, что случилось с вашей матерью… Такая жалость.

Отражение Фара на облицовке корабля вздрогнуло, по нему побежали опаловые тени, а сам он ощутил прилив злости. Такая жалость. Фар ненавидел это слово и никогда не понимал, почему люди используют его, если произошла трагедия. Для него оно значило капитуляцию.

— Вы всегда отменно проходили испытания на симуляторах. — Мужчина подступил ближе, и его отражение тоже появилось на голографической пластине. — Вас не пугают неожиданности, вы не проявляете безрассудства, но и не впадаете в ступор. Решения ваши смелы и взвешенны. Оправданный риск. Потенциал, талант, бесстрашие, вдохновение… все необходимые мне качества налицо. Теперь, благодаря ветреной королеве, занимающей третью позицию, мы оба можем получить то, что хотим. Вам нужна машина времени, а мне — капитан. У вас есть талант и вдохновение. У меня — корабль и топливо.

— Капитан? — Во рту у Фара пересохло, он даже пошатнулся от мысли о представившейся возможности. В голове шумело, сердце бухало, отдаваясь в ушах.

— Нужен подготовленный человек, способный вернуться в прошлое и приобрести для меня некоторые вещи. Я выплачиваю вам и экипажу пять процентов выручки, предоставляю необходимое количество горючего и право пользоваться машиной времени.

Черный рынок предметов роскоши из прошлого ни для кого не являлся секретом; скорее, это был факт, который с общего согласия замалчивался. Сливки общества в Центральном испытывали тягу к таким земным благам, как винтажные вина, сыры ручного производства, кофе, свежие цветы. Все эти вещи можно было обнаружить, пошарив по особнякам Палисада. Если верить сплетням из магазинчика Имоджен, такому занятию потакали даже сенаторы, и именно поэтому правительство не предпринимало никаких официальных действий. Какое значение имеет целостность исторического процесса, если можно попробовать настоящий, а не синтетический, шоколад?

И не имеет значения, что тебе подмигнули. Проклятые лицемеры.

— Это вы испортили мне экзамен на симуляторе? — Фар не сомневался, что кто-то это сделал, а воротила черного рынка, занимающийся совершенно незаконным бизнесом, без колебаний пошел бы на взлом компьютерных систем Корпуса.

— Что касается вашего экзамена, то я просто наблюдал, — равнодушно бросил человек через плечо. — Повезло, что королева обратила на вас внимание.

Фар посмотрел ему в лицо.

— Я не верю в удачу.

— Значит, мне повезло вдвойне. — Улыбка у нелегального дельца оказалась такой же бледной, как и он сам, но зубастой. — Человеку, который не верит в удачу, приходится вдвойне труднее. Если кто-то испортил симулятор, вам надо благодарить его. Такие люди, как вы, не подходят для работы в Корпусе. Вы действительно хотели провести жизнь, собирая цветочки для Центральной комиссии по восстановлению агрокультуры? Снимать балы и сражения для вечно недовольных фанатов исторического видео? Нет, Фарвей Маккарти. В Корпусе вас задушили бы регламентом. Надеть их мундир — все равно что добровольно сесть в тюрьму.

Эти слова били точно в цель. Корпус был для Фара всего лишь средством. А цель оставалась прежней: получить доступ к машине времени и исследовать минувшие века. В одном из этих веков «Аб этерно» ждет, когда его отыщут. Может, кто-то другой и пустил бы слюни на пол, как собака Павлова, но Фар знал, что мечты за просто так не сбываются.

— Значит, служить у вас мальчиком на побегушках в качестве бутлегера — развеселая жизнь по сравнению с Корпусом?

— Посыльных у меня хватает. — Человек кивнул на остальные три машины времени. — Кто мне действительно нужен, так это вор. История до краев полна утерянными сокровищами. Яйца Фаберже. Предметы искусства, награбленные или уничтоженные нацистами. Золотой клад Черной Бороды. Вещи, которых никогда не знал или не замечал Корпус. Предметы, которые вы поможете мне добыть.

— Вы хотите, чтобы я занимался для вас разграблением времени. — Фар на минуту задумался над своими словами. Конечно, это интереснее, чем грузить корзины с кругами сыра. И рискованнее. — Вы не боитесь, что я совершу ошибку и история уже не будет такой, какой мы ее знаем?

— Вселенная всегда найдет способ поправить себя, мистер Маккарти. Корректировка курса. Божья воля. Карма. Судьба. Назовите как хотите. Вещи стремятся к равновесию. — Произнося эту тираду, незнакомец неотрывно смотрел на Фара. Креста ради! Он когда-нибудь мигает? Может, это дроид? Хотя у большинства дроидов есть и веки, и ресницы…

— Кстати, о равновесии. Мне кажется не совсем честным, что вы знаете обо мне так много, а я даже имени вашего не знаю.

— Лакс Джулио, — представился мужчина. — Что еще хотите узнать?

— Много чего. — Фар обвел взглядом подземелье, напоминавшее садок с многочисленными входами в туннели. Повсюду выходы, выходы, и хотя некоторые из них достаточно широки, чтобы проехать с магазинной тележкой, ни в один туннель машина времени со своими габаритами не пройдет. — Как сюда попадают машины времени?

Лакс показал вверх, сквозь ряды ламп. Там открывался свод, похожий на купол собора, настолько большой, что годился для отработки фигур высшего пилотажа.

— Грунтовый потолок был здесь не всегда. Мои корабли покидают отправную точку — наши дни, прыгая в июнь 2155, в то время, когда тут пролегало русло Тибра. Оттуда они летят до нужной географической точки и прыгают в заданный год. На обратном пути проделывают то же самое.

— Четыре прыжка ради одной загрузки? — Фар присвистнул. — Это же уйма горючего.

— За осторожность приходится платить, — согласился Лакс. — Работа не для слабонервных. Если вы соглашаетесь на мои условия, я вправе ждать результатов. Срыв доставки груза приведет к… неприятностям.

Ага. Теперь они добрались до условий сделки. Как продать душу за серебряные монеты. Территория доктора Фауста.

— Вы не могли бы уточнить?

— Вещи, за которыми я вас посылаю, уникальны. Незаменимы. Мои покупатели готовы выложить миллионы кредитов. По моему мнению, штраф должен соответствовать ущербу. Скажем, вы вернулись с частично сгоревшим Ван Гогом. Мне придется уволить вас, но сначала я уничтожу отпечатки на ваших ладонях и занесу ваше имя в черный список для будущих нанимателей. Перейдете мне дорогу — и я положу конец вашим мечтам, свободе, жизни.

— Вы умеете представить себя, — заметил Фар, взяв на заметку никогда не обманывать Лакса Джулио.

— Пока вы еще можете уйти, хотя в этом случае вот что вас ожидает: я накачаю вас «Элексиром забвения», и вы проснетесь, не помня о нашей встрече, с тупой болью в груди. Вас будут мучить съемки рекордеров. Вы увидите, что ваши лицензированные друзья живут насыщенной приключениями жизнью, о которой и вы грезили, а между тем пройдут годы и десятилетия. Отчаяние сожрет вас заживо, и вы начнете думать только о том, как положить всему этому конец. — Слова сами по себе звучали пугающе, но Лакс своим выражением добавлял им мрачности. Безжалостная правда изрекалась с улыбкой, заложить которую в дроида не сумел бы ни один программист. — Работайте на меня, и время в вашем распоряжении.

Второй шанс. И последний для Фара.

В вашем распоряжении.

Он никогда еще не воровал.

— Семь процентов, — заявил Фар. Услышав цифру, делец вскинул голову. Фару показалось, что воздух вокруг Лакса сгустился и стал как будто колючим. Как же называется гало, если оно не золотого свечения? — Я хочу семь процентов от выручки плюс достаточное количество горючего для самостоятельного путешествия после выполнения каждого заказа. И еще — я сам наберу экипаж.

Отправляться в совершенно противозаконное, никем не контролируемое путешествие во времени — весьма серьезный вызов. Невозможно решиться на такое без людей, которым доверяешь. В голове у Фара уже складывался список кандидатов.

— И по какой причине я должен пойти на все эти условия? — осведомился Лакс.

— Если штраф эквивалентен ущербу, то и награда должна быть эквивалентна успеху, — пояснил Фар. — Я стану зарабатывать для вас миллионы. Два процента сверху и некоторая свобода действий — честная сделка.

— Договорились, мистер Маккарти. — Лакс сделал знак стоявшей поодаль фигуре. Человек в капюшоне встал между ними, достал лист пергамента, очень похожий на бумагу, на которой было написано письмо, лежавшее в кармане Фара.

Настоящим подтверждаю поступление на службу к Лаксу Джулио на оговоренных условиях, прочел Фар; далее следовало пустое место, подчеркнутое пунктирной линией.

— Я предпочитаю заключать сделки в письменном виде, — объяснил Лакс. — Если окажетесь предателем, считайте, что пропали.

Фар не привык держать в руках письменные принадлежности. Письмо на бумаге относилось к вымершим навыкам, хотя он обучался ему на первом курсе Академии наравне с верховой ездой, вождением автомобиля, готовкой в микроволновой печи и обращением с огнестрельным оружием, чтобы естественно вписываться в другие эпохи.

Он держал чернильную ручку над документом; пальцы еще не забыли, как это делается. Оставалась еще одна просьба…

— Я сам назову свой корабль.

Лакс кивнул, стараясь выглядеть великодушным. Этот образ не совсем ему подходил.

Перо в руке Фара оказалось слишком близко к бумаге. С него соскользнула капля и растеклась красным тревожным пятном прямо под тем местом, где вот-вот должна была появиться буква «Ф». Он поспешно и кое-как нацарапал свое имя. Подпись вышла несколько кривой.

Лакс принял у него пергамент и скатал в свиток. Потом кивнул на аппарат.

— Как вы ее назовете?

Почему все считают, что корабль — женского рода? Имоджен должна знать. Фар решил спросить у кузины, когда вернется домой.

— Еще не решил.

— Выберите хорошее. — Лакс сжал свиток в кулаке, закрыв кровавую кляксу, расплывшуюся под именем Фара. — Теперь вы с ней связаны, капитан Маккарти.

Капитан. Я — капитан.

Фар снова посмотрел на корабль. Голографические пластины поглощали льющийся сверху свет, колдовским образом преобразуя его. Слушая, как Лакс похрустывает зажатым в ладони пергаментом, Фар наблюдал за яркими розовыми, зелеными и голубыми вспышками на корпусе судна.

— Бывает, что тебя связывают вещи куда хуже, — сказал он.

 

6

ПРЕПРЕЛЕСТНАЯ КРАЖА

Судовой журнал «Инвиктуса» — Запись 2 (хотя технически должна быть запись 345, если бы Фарвей не относился наплевательски к своим обязанностям капитана).

Дата привязки: 22 августа 2371.

Текущая дата: 11 июня 2155 (а как еще таким супергероям, как мы, выбраться из нашего сверхсекретного дока?).

Текущее местоположение: где-то над Атлантикой, возможно?

Дата назначения: 14 апреля 1912.

Пункт назначения: Атлантический океан, корабль Ее Величества «Титаник».

Искомый объект: прелестная книжица.

Цвет волос Имоджен: аквамарин с оттенком розовой жевательной резинки.

Счет на «Тетрисе» у Грэма: 354 000.

Песня из корабельного плей-листа Прии: «Повседневное прошлое», «Кислотные сестры».

Эго Фарвея: средней взвинченности.

аo^&пллллллллллллллллллллллллл

Перед экраном Имоджен маячило мохнатое существо на четырех лапах. Красная панда подпрыгивала и танцевала на клавиатуре, нажимая случайные символы. Десятилетия одомашнивания не спасли этих пушистых рыжиков от вымирания к началу двадцать третьего века, что не помешало Имоджен приобрести одного такого шалуна. Она назвала его Шафраном и считала самой очаровательной занозой в заднице на свете.

— Брысь! — набросилась Имоджен на зверька, усевшегося на клавиши. Как раз туда, куда не нужно, AW;EOFFFFFFFFFFFJNSKMMMMMM. Она взяла Шафрана за загривок и опустила на пол. Оценила вред, причиненный питомцем. Ничего страшного. Клавиша «удалить» все исправит.

Удалить. Удалить. Удалить. Назад к средней взвинченности.

Покусывая кончики аквамариновых с оттенком розовой жвачки волос, Имоджен смотрела на запись и думала, какими прилагательными описать самую характерную черту своего кузена. Может, стоит создать нечто вроде скользящей шкалы? От гордости-с-булавочную-головку до диктатор месяца. И КРАСНЫЙ УРОВЕНЬ ОПАСНОСТИ: воск-на-крыльях-твоих-тает-и-мы-все-упадем-и-сгорим.

— Ты чем занимаешься?

Помяни черта! Имоджен повернула кресло — одним из ее безоговорочных требований для вступления в экипаж «Инвиктуса» было вращающееся кресло — лицом к Фару. И с первого взгляда поняла: брат на самом деле не сердится. Когда он хотел показаться злым, то супил брови. А если бывал недоволен по-настоящему, некоторые сосунки застывали на месте каменными столбиками.

— Заполняю судовой журнал, — сказала Имоджен. — Кстати, это обязанность капитана. Я тебе уже говорила не знаю сколько раз, что надо сохранять записи в судовом журнале «Инвиктуса». Отслеживать дни рождения достаточно трудно в одной временной линии, но когда начинаешь смешивать нашу жизнь под прикрытием с нашими же историческими похождениями, то получается нечто совершенно невозможное.

В связи с незаконным характером своей деятельности члены экипажа не стали увольняться с мест работы во времени Центрального. В результате три месяца они жили обычной жизнью, отрабатывали часы в магазине, ужинали по-семейному и почти втрое больше времени проводили на борту «Инвиктуса», что и вносило порядочную неразбериху в их биологический календарь. Однако даже математические выкладки не могли помешать Имоджен отмечать дни рождения.

— Я сохраняю записи! — Фарвей махнул рукой на участок стены под бортовым иллюминатором, темный, как старинная классная доска, занятый описаниями их заданий. Разноцветные мелки, которые Имоджен использовала для волос, крошились, когда Фар ими писал. Они не предназначались для подобной цели, но это не мешало ее кузену увековечивать их достижения серебристыми, розовыми, белыми и лазурными буквами. Список Фарвея выглядел очень ярко.

1945: из взорванного нацистского замка спасено полотно Густава Климта.

1836: коснулся локтем Дэви Крокетта. Выкапывал золото в Аламо. Работал, как трехгорбый верблюд.

1511: стянул кисть Микеланджело с подмостей в Сикстинской капелле и убегал от швейцарских гвардейцев.

Всего насчитывалось тридцать записей; в каждой говорилось о том или ином сокровище и опасностях, которые они преодолели, доставая его. Имоджен ценила многоцветную палитру перечня, но он был ненадежен с точки зрения сохранности и очень уязвим. Шафран кончиком хвоста превратил имя «Черная Борода» в «Чер…род», а «кортик» — в «ко…тик». Имоджен все время хихикала, когда смотрела на список.

Подавив смех, она обратилась к кузену:

— Нам требуется что-то более солидное, чем твое настенное бахвальство. Записи, которые будут фиксировать отправления и возвращения, повседневную жизнь и обстановку на «Инвиктусе».

— Ах, вот как. — Фарвей наклонился к экрану, чтобы прочесть текст. — «Розовая жвачка»? По мне, так больше похоже на коралловый.

— Коралловый? — Имоджен насмешливо фыркнула. — И в каком из миров этот цвет сочтут коралловым? Уверен, что тебе не нужно проверить зрение?

— У меня глаза, как у орла, и тебе это известно. — Фарвей нажал кнопку «удалить».

Прощай, средняя взвинченность. Приятно было познакомиться.

— Эй! — Имоджен тряхнула коралловыми прядями и шлепнула кузена по костяшкам пальцев. — Я целых тридцать секунд это печатала.

Фарвей стерпел шлепок и напечатал: Эго Фарвея: изорвано в клочья жестокой, бесчувственной кузиной. Покойся с миром. Братец наверняка бы продолжил хвалебную песнь своей гордости, но тут Шафран цапнул его за ногу.

— Клянусь Крестом! — ругнулся он, когда десяток когтей впились в голень. — Уберите от меня эту кошку!

С другой стороны отсека донеслось ржание. Грэм, инженер «Инвиктуса», спохватился, откашлялся и сделал вид, что полностью поглощен игрой в «Тетрис».

— Красную панду, — поправила Имоджен. Наклонившись, она оторвала зверька от штанов Фарвея. — На языке твоей матери — «ailurus fulgens».

Фар помрачнел, не столько от боли, сколько из-за упоминания о матери, а еще из-за того, что Имоджен употребила латынь. Детям из семьи Маккарти не требовался переводчик с этого языка, потому что тетя Эмпра говорила с ними на латинском всегда. Имоджен до сих пор спрягала глаголы во сне, хотя на протяжении одиннадцати лет языковыми навыками не пользовалась. Они перестали употреблять этот язык после того, как пропал «Аб этерно». При воспоминании о тете у Имоджен сжималось горло. Ей и думать не хотелось, насколько сильно переживает Фар.

Встряхнувшись, как всегда, он отбросил невеселые воспоминания.

— Итак, что там за куш? Или ты была слишком занята моими обязанностями, чтобы исполнять свои?

Все правильно. Наверное, следует добавить в картину дня приступ брюзгливости, вызванный когтями красной панды. Она так и сделает, когда Фарвей не будет смотреть. Все равно он не читает судовой журнал.

— Босс посылает тебя за совершенно прелестной прелестью. — Имоджен вывела на монитор технические характеристики задания, загруженные в базовый блок «Инвиктуса» помощником Лакса, Вагнером, во время их последней отсидки в Центральном. — «Рубаи». Также известен как «Великий Омар». Сборник персидской поэзии. Именно это издание утонуло вместе с «Титаником» в 1912 году. Переплетчики в Британии потратили два года, покрывая книгу позолотой и украшая полудрагоценными камнями, чтобы потом продать некоему американцу. Очевидно, эта книга так и не преодолела океан. Переплетная мастерская попробовала изготовить второй экземпляр, но и он сгорел во время ночных бомбардировок Лондона в период Второй мировой войны. Пошли слухи, что книга проклята.

Внешний вид воспроизвели, опираясь на архивные данные. На обложке — три павлина с распущенными хвостами, сверкающими аметистами, топазами и рубинами; края переплета покрыты золотым шитьем. Они украли множество хорошеньких вещиц, но эта нравилась Имоджен больше всего. Отсюда и прелестная прелесть.

— Проклята или нет, смотрится шикарно. — Фар присвистнул, разглядывая броский рисунок; Шафран вскинул голову. Имоджен сгребла зверька к себе на колени, чтобы он снова не запустил когти в икру Фарвея.

— Больше тысячи камней, — сообщила она брату. — В те времена стоила около 405 фунтов. Я заставила Грэма произвести расчеты. С учетом инфляции и необычайной редкости он предположил, что сумма может значительно превысить восемьдесят пять миллионов кредитов.

— Восемьдесят пять? — Фарвей выпрямился и посмотрел на инженера. — Восемьдесят пять миллионов?

Грэм делал сразу три дела: производил расчеты для входа в Решетку, подгонял Т-образный фрагмент «Тетриса» так, чтобы тот влез между двумя вертикальными шпалами, и пожимал плечами в ответ на вопрос.

— Легко. Можно поднять и до сотни, если Лакс продаст ее правильному покупателю.

— Доля от такой выручки обеспечит нам прекрасный отпуск. — Имоджен слегка толкнула Фарвея локтем. Согласно договору, заключенному с Лаксом, за каждый выполненный заказ они получали одно свободное путешествие в любое по их собственному выбору время. Такова была жизнь «Инвиктуса» в промежутках между записью мелом: тридцать площадок для отдыха и исследований за тридцать краж. Индия, Уолмарт, Мальдивы, плато Гиза, Бамбуковое море в Китае. Имоджен не могла припомнить все места, где они побывали, начинала сбиваться на втором десятке — плохой знак, надо не забыть попросить у Прии пилюли с рыбьим жиром, только бы вспомнить; поэтому и решила вести записи в судовом журнале. Эти путешествия стоило документировать, хотя их дополнительные прибытия и отъезды в последнее время начали мешать выполнению основных поручений. Они перемещались в 1990-е за винтажными запчастями для игровой консоли NES Грэма, искали специальное питание для Шафрана и… мать Фарвея.

О последнем никогда не говорили вслух, но Имоджен знала это наверняка. Не случайно они трижды посетили Египет третьего века до нашей эры — именно там и тогда официальные документы Корпуса зафиксировали последнее местопребывание «Аб этерно».

— В каком-нибудь прекрасном месте, — добавила она. — Где можно хорошо развлечься.

Грэм оглянулся через плечо. Его темные глаза расширились, побуждая Имоджен продолжать. Конечно, не ей одной хотелось отдохнуть. На таком маленьком корабле, как «Инвиктус», заболеть клаустрофобией плевое дело.

То, что снаружи выглядело громадным переливающимся снежным драконом, внутри оказывалось не таким уж просторным. Их машина времени была переполнена до краев. В носовой части располагались рабочие места: база данных Имоджен и безликий манекен, на котором она готовила костюм к выходу Фарвея на задание; консоль Грэма в форме подковы, где инженер производил подсчеты и проверял системы, прежде чем зашвырнуть корабль в Решетку; капитанское кресло Фарвея у стены со списком достижений экипажа и вистапортом сверху, хотя он почти никогда не смотрел в него. Медпункт находился по левому борту и примыкал к двигательному отсеку. В обязанности Прии входило заклеивать царапины Фарвея, следить за тем, чтобы топливные стержни «Инвиктуса» не превратили экипаж в радиоактивные блинчики, и создавать плей-листы для «поднятия командного духа».

По правому борту машины времени располагалась душевая, заляпанная флюоресцентными остатками краски с волос Имоджен, и маленький кухонный угол, где хранились запасы продовольствия. Большая часть ящиков содержала переработанные пищевые кубики, по вкусу напоминавшие пенопласт и хранившиеся столь же долго. Обычно запас их оставался нетронутым, на крайний случай, когда умираешь от голода, а под рукой нет ничего съедобного. Как правило, экипаж предпочитал свежие продукты, украденные из прошлого.

В центральной, общей части корабля они ели, пили чай, просматривали видеозаписи и планировали будущие отпуска. Это пространство использовалось и в качестве гардеробной. Одежда всех эпох свисала с труб на потолке, задевая прически членов экипажа, передвигавшихся из одного конца «Инвиктуса» в другой. Зачастую оттуда же свисал хвост Шафрана. Остальные пожитки складировались в кормовой части корабля. Личные капсулы группировались в форме сот; в каждой имелось ложе, но забирались туда, согнувшись пополам. В них только спали или проводили какое-то время наедине с собой.

В покое четверо душ, один манекен и проказливая красная панда оставались крайне редко. Что-то постоянно случалось. То выход, то ужин, то тайные обнимашки Фарвея с Прией, то Грэм побьет прежний рекорд на «Тетрисе», то Шафран залезет в мелки Имоджен, решив, что это вкусняшки, и потом несколько дней оставляет разноцветные следы на полу и трубах под потолком.

«Инвиктус» стал для них семьей, жизнью, домом, и, несмотря на тесноту, Имоджен его ни на что не хотела бы променять. Только на чудесный отпуск.

— Можно пообщаться с художниками из Прекрасной эпохи в Париже. Или понырять на Большом Барьерном рифе. — Имоджен поймала себя на том, что до сих пор смотрит в глаза инженера. В их темноте чувствовалось что-то завораживающее, напоминающее волшебное звучание виолончели, бросающее отсветы на волосы и кожу Грэма. Она долго не могла оторвать от него взгляд и вдруг почувствовала, что краснеет. Какие гадкие эти щеки! Заливаются краской в самый неподходящий момент… — Или махнуть в Лас-Вегас перед великой засухой?

— Вегас? — донесся из медчасти голос Прии под аккомпанемент синкопированных ритмов из ее плей-листа. — Я за Вегас! Бассейны, вечеринки…

— Ходатайство отклонено. Пока, — заявил Фарвей громко, чтобы услышал весь экипаж. — Будем думать об отпуске, когда справимся с этим заданием.

Имоджен развернула кресло на 180 градусов лицом к манекену по имени Бартлби, полностью одетому, но безликому. По крайней мере, перед ним можно краснеть. Он безглазый, не выносит суждений и все такое.

— Придется использовать два костюма. «Инвиктус» высадит тебя у дымовой трубы, ближайшей к прогулочной палубе первого класса, поэтому оденешься поприличнее. — Имоджен показала на длинный фрак с фалдами и цилиндр, белый жилет и трость, потом расстегнула рубашку на манекене. — Под низ наденешь одежду рабочего. Когда покинешь отделение первого класса, снимешь верхний костюм. Брюки, подтяжки и нижнюю фуфайку я вымазала маслом из двигательного отсека «Инвиктуса». Так будет легче пробраться в багажное отделение.

— И там находятся «Рубаи»? — спросил Фарвей.

— Скорее всего. Проблема в том, что не осталось сведений, где на самом деле хранилась книга. Все, что нам известно, — она на корабле. — Имоджен вывела на экран внутреннюю планировку «Титаника», наводившую на мысль о «Тетрисе» Грэма: множество кают, скомпонованных в блоки. Имоджен принялась называть выделенные зоны. — В документах говорится, что в хранилище для денег, кроме звонкой монеты, везли только опиум, так что туда можешь не заглядывать. Багажное отделение ниже, возле почтового. Я буду вести тебя по коммуникатору. Мы высадим тебя в шесть часов вечера четырнадцатого апреля 1912 года. Все будут заняты ужином, и в твоем распоряжении останется несколько часов на поиски.

— До того, как он утонет.

— Да.

Фарвей вздохнул. Оба понимали, что раньше высаживаться нельзя. Смысл охоты за утраченными в истории ценностями заключался в том, чтобы все считали, будто они действительно погибли. А не украдены.

— Ты выходил и из худших переделок, — напомнила Имоджен. Об этом свидетельствовали предметы гардероба, свисавшие с потолка. Камзол с подпаленными рукавами, треуголка с дыркой от мушкетной пули на краю, панталоны, забрызганные кровью с кортика Черной Бороды. Войны, пираты, горящие здания, рассерженные гангстеры… Фарвей выкручивался из всех ситуаций с минимальным ущербом. Для человека, начисто отрицавшего концепцию везения, он оказался редким везунчиком.

— Рекордеров там нет? — спросил он у кузины.

— Насколько нам известно, ни одного. — Это означало, что ранее и в течение 2371 года рекордеры на «Титаник» не отправлялись. А вот миссии из будущего могли побывать. Имоджен этому не удивилась бы. Трагическая гибель «Титаника» привлекала огромное внимание. Если создать сериал на основании записей, можно заработать миллиарды.

Но это было и знаковое событие с участием многих составляющих. Большое число погибших. Значительное количество спасшихся. Шумиха в прессе. Из боязни изменить историю Корпус предпочитал держаться подальше от происшествий подобного рода. А Лакс без колебаний отправил их в экспедицию. Все опять сводилось к двум факторам — деньги и страх. Какой из них сильнее?

Фарвей вел себя настолько бесстрашно, что Имоджен просто не понимала его. Если бы ей велели надеть этот костюм и высадиться на корабль, которому предстояло вскоре стать глубоководной могилой, она ни за что бы не согласилась. Имоджен устраивала должность историка, ведущего Фарвея по коммуникатору и имеющего дело с опасностью без пуль и адреналина.

Фарвей не отрываясь смотрел на экран, который, соединившись с его роговичным имплантом, будет иллюстрировать устные комментарии Имоджен сценами с места событий.

— Сколько до координат высадки? — окликнул Фарвей Грэма.

— Автопилот ведет нас еще десять минут. Через пятнадцать будем готовы к прыжку. — Сопаты и кедровый лес. Вот о чем напоминал Имоджен голос Грэма.

Ох, пропади оно все пропадом! Щеки снова запылали. Имоджен уткнулась в мех Шафрана, чтобы спрятать лицо. Красная панда что-то прострекотала и вместо того, чтобы выручить в качестве муфты, свернулась у нее на шее, как боа старой дамы. Грэм даже глаз не оторвал от своих расчетов. Имоджен не знала, радоваться или огорчаться. Может, и то, и другое?

Успехи в личной жизни Имоджен: 0. Уффф…

— Ну ладно. — Фарвей обхватил Бартлби за талию и поволок манекен в ванную комнату. — Я лучше пока переоденусь.

 

7

ВОПЛИ РАДОСТИ

Рабочее место Грэма Райта больше напоминало святилище, чем рабочую консоль. Место почитания и служения системным блокам и порядку. Обычные клавиши и мониторы, навигационные системы, жизненно важные для любой машины времени и равные ей по стоимости… И числа, постоянно числа, потоком несущиеся через его мозг на такой скорости, что мозг гения калибром поменьше мог и не выдержать. Серое вещество Грэма имело огромную пропускную способность, так что часть широты еще оставалась про запас. Обучение казалось ему настолько легким, что он прошел его дважды, сначала освоив в Академии программу инженера, затем рекордера. Зачем заполнять знаниями только один уровень? Зачем заключать себя в крохотную коробочку?

Может, из-за этого он и увлекся кубиками Рубика. Да, это коробочки — кубики внутри кубиков, а внутри еще кубики, но каждый из них содержит более сорока трех квинтиллионов цветовых комбинаций. Грэм гордился тем, что владеет шестью такими игрушками из винтажного 1980 года, взятыми свеженькими со сборной линии. Они украшали консоль яркими насыщенными цветами — красным, оранжевым, желтым, зеленым, голубым и синим, постоянно напоминая, что решение можно найти всегда. Несколько поворотов + абстрактное мышление = непорядок устранен.

Ничего Грэм так не любил, как полностью погрузиться в проблему, казавшуюся хаосом, и решить ее. Поэтому он и вступил в экипаж «Инвиктуса». Пилотировать корабль сквозь время — дело ответственное, но непродолжительное. На обычных машинах инженеры зачастую закидывают ноги на стол и, пока рекордер выполняет задание, смотрят запись. Жизнь на борту нелегальной машины времени гораздо вольготнее. Нет необходимости скучать. Можно заняться чем угодно: помочь Прие откорректировать двигатели, настроить тепловые сканеры для Имоджен, а иной раз и выйти из корабля, чтобы спасти задницу Фара.

Но числа оставались его и только его вотчиной. Сложнейшие формулы удерживали «Инвиктус» на курсе при прохождении Решетки, обеспечивали выход из нее в заданный год, месяц, день, час, минуту, секунду, миллисекунду. Это немного напоминало сборку кубика Рубика, только наоборот. Вывернуться из настоящего в обособленное временное состояние. Астрофизические расчеты достигали такой сложности, что Грэму приходилось ставить свой «Тетрис» на паузу.

Счет замер на 360 000. «Инвиктус» погрузился в ничто, именуемое Решеткой. Грэм набирал уравнения на экране. Он пробовал, проверял, выкручивался, устранял и решал, стараясь посадить корабль в 14 апреля 1912 года, в шесть часов вечера.

Проверял, выкручивался, решал, но недорешивал…

Хотя они находились в безвременье и физически чувствовали это, так же как астронавты чувствуют отсутствие гравитации, у Грэма вдруг перехватило дыхание; острое, резанувшее по горлу ощущение подсказало, что вычисления продолжаются слишком долго. Он уставился на экран и перечитывал формулы, пока белые пиксели не превратились в разноцветные и не поплыли перед глазами.

Недорешил…

Вечность прошла и свернулась внутрь себя за одну наносекунду, прежде чем Грэм понял: что-то не так. Он не мог заставить числа соответствовать нужным значениям. У него не получалось, как обычно. Что-то не сходилось.

Не укладывалось. Не совпадало.

Почему не получалось?

Уравнение не имело решения. Случилось невозможное.

Они не могли совершить посадку.

Грэм оторвал взгляд от экрана и огляделся. Странно, но в отсеке «Инвиктуса» царило спокойствие. Прия помогала Фару разгладить лацканы на новом костюме. Имоджен не отрывалась от исторического экрана. Шафран лежал у нее на плечах, размахивая волосатым хвостом, как маятником на старинных часах: тик-так, тик-так, тик-так.

Только этим часам нечего отмеривать. Нечего. Нечего. Не получается. Они не могут совершить посадку. Не могут…

Имоджен подняла взгляд — вспыхнули зеленые глаза, потом покраснела, потом нахмурилась, и только тогда Грэм постарался заглушить эти мысли. Если он не сосредоточится, паника овладеет им и в конце концов раздавит.

Он снова повернулся к бледным цифрам на экране, глубоко вздохнул и принялся перепроверять. Пробовать, выкручиваться, все-таки решать…

Одно из чисел изменилось.

Если бы Грэм не видел это собственными глазами, никогда бы не поверил, что такое возможно. Хотя физика путешествий во времени вещь непредсказуемая и сложная, у нее свои законы. Шестерки не могут просто так превращаться в восьмерки. Цифры в уравнении не могут изменяться, таковы законы мироздания.

Не могут, но изменились.

— Ты в порядке, Грэм? — спросила Имоджен.

— Все прекрасно. — Только еще раз проверив уравнения, Грэм понял, что не солгал. Вычисления работали! Он мог ввести их в посадочное устройство «Инвиктуса» и выйти из Решетки прямо в 14 апреля 1912 года, в шесть часов ноль-ноль минут вечера. Но сначала требовалось проверить, что голографический щит машины времени включен и она автоматически мимикрирует под окружающую обстановку. Если да, то любой, посмотревший в небо, увидит все то же: звезды, синеву, возможно, облака. Если нет — что ж, это будет совсем другая история.

Со щитом все оказалось в порядке. Грэм набрал решение уравнения, ввел в навигационную систему и нажал ввод. Прибытие произошло так гладко и незаметно, что он начал сомневаться, не явилась ли паника, охватившая его в Решетке, побочным эффектом пребывания в извечной пустоте. И числовые значения не менялись. Потому что просто не могли.

На экран Имоджен начали поступать кадры прямой видеосъемки с корпуса «Инвиктуса». Лицо ее изменилось — она недоуменно хмурилась.

— Хммм…

— Что такое? — Фар стиснул трость.

Вместо ответа Имоджен посмотрела на Грэма.

— Что показывают часы?

— Четырнадцатое апреля 1912… — Если бы он сам превратился в «Тетрис», то сейчас экран заклинило бы от блоков, а вспыхнувшая надпись объявила: ИГРА ОКОНЧЕНА. А так он просто сидел и смотрел на последние несколько цифр на шкале времени. А там…

— Почему снаружи темно? — Фар переводил взгляд с иллюминатора на экран кузины. — Где тот самый «Титаник»?

— Грэм, что там дальше на часах? — негромко спросила Имоджен.

Числа все-таки изменились, и они приземлились неправильно. Ошиблись не на несколько секунд или минут, что уже было достаточно плохо, а на несколько часов. На целых четыре часа.

— Десять часов вечера, — услышал Грэм свой голос.

Прия издала слабый горловой звук. Фар выпрямился, стиснув в кулаках джентльменскую трость. Грэм не смог бы сказать, означают округлившиеся губы друга потрясение или гнев. Скорее всего, и то, и другое. За почти что год полетов и краж Грэм не ошибся ни разу. И сейчас считал, что его вины здесь нет.

— Я… я пойду проверю двигатели, — подала голос Прия. — Должно быть, что-то отказало.

Отказало — да. Двигатели? Нет. Вычисления каким-то образом не сработали, но Грэм представлял себе, насколько дико это прозвучит: Да, и я не собираюсь молчать и обвиняю в этом глюке законы Вселенной. Ошиблись не машины и не человек.

— Нам нельзя тратить топливо на еще один прыжок, — сообщила всем Имоджен. — Время еще есть. До столкновения «Титаника» с айсбергом остается час и сорок минут. Надо просто пролететь несколько узлов на запад. На это уйдет десять минут.

Фар захлопнул рот.

— Все равно тебе не нужно столько времени, — сказала Имоджен брату. — Под давлением ты лучше работаешь. С произошедшим можем разобраться позже, когда ты стащишь эту прелестную прелесть.

— Позже. — Фар кивнул. — Давайте догонять.

Ухватившие кубик Рубика пальцы вернулись к навигационной системе. По пути к клавиатуре Грэм разжал их, и кубик упал на плитки пола и остался лежать между ногами, концентрируя все, до последней унции, внимание и направляя его на пилотирование «Инвиктуса» к той точке, где ему и следовало находиться.

«Инвиктус» завис в нескольких метрах над «Титаником»; двигатели молчали, элегантный корпус в виде ласточкина хвоста растворился в ночном небе. Если бы кто-то присмотрелся внимательнее, то заметил бы странность — рисунок созвездий не на своем месте, — но немногочисленные пассажиры, отдыхавшие на палубах, не смотрели в небо. Их взоры обращались в море, в окна внутренних помещений или на спутников. Даже дозорные, занимавшие «воронье гнездо» на мачте и поглощенные размышлениями о том, что им не помешали бы бинокуляры, не заметили, как на верхней ступеньке лестницы второй дымовой трубы из ниоткуда появился незнакомец. Рукой он придерживал цилиндр на голове, в зубах сжимал трость.

Не теряя времени, Фар быстро спустился по лестнице. Вместо десяти минут, как предсказывала Имоджен, они догоняли океанский лайнер целых пятнадцать, и теперь до айсберга, паники и светопреставления оставался час и двадцать пять минут. Фар рассчитывал находиться далеко, когда наступит хаос.

Холодные как лед поручни обжигали. Ветер толкал Фара назад, а когда он поставил обе ноги на палубу, то стучал зубами, как бобер, грызущий дерево. В шикарном вечернем костюме и рабочей рубашке было чертовски холодно. Имоджен следовало сообразить и добавить к наряду свитер или что-то похожее.

Раньше она не совершала ошибок, и Грэм тоже.

— Я на п-п-палубе, — простучал он зубами в коммуникатор.

— Вижу, — ответила Имоджен. — Вроде вижу. Изображение слегка дрожит.

Фар втянул воздух. Нет смысла указывать кузине сейчас на недосмотр по части гардероба. Это только отвлечет ее от более важного дела — подсказывать направление движения.

— Куда идти?

— Все багажные отделения расположены на нижней палубе, это второй уровень снизу. Тебе придется пройти через первый класс. Найди парадную лестницу. Она где-то близко.

Он осмотрелся. Ночь стояла ясная и безлунная, и повсюду — на небе и на спокойной глади поды — горели звезды, звезды, звезды. Перед ним расстилалась шлюпочная палуба «Титаника»; просторную площадку, набранную из сосновых реек, загромождали шезлонги, спасательных шлюпок он заметил очень немного. Имоджен не ошиблась. Дверь к парадной лестнице оказалась рядом, буквально в двух шагах и двух коротких лестничных пролетах от дымовой трубы.

— Нашел. — Фар нырнул под ограждения, спустился по первой лестнице.

— Хорошо, хорошо. Теперь, когда доберешься до парадной лестницы, спустись на два уровня, до палубы «В». Держись с достоинством, ты щеголь и все такое. Слишком не спеши. Джентльмены не торопятся.

— А зачем мне спешить, если у меня уйма свободного времени? — пробормотал Фар.

— Не будь таким придурком, Фарвей, — вздохнула Имоджен в коммутаторе. Фар не обратил внимания и прошел в дверь к передней лестнице.

Для морского судна место было потрясающее. Выложенный белыми плитками пол расцвечивали черные геометрические узоры. Просторный купол из металла и стекла с изморозью накрывал лестничные марши, пропуская ночные тени и позволяя им заглядывать во внутреннее помещение. Несмотря на поздний час, здесь болтали пассажиры. Негромкая беседа велась под звуки рояля.

Фар ни к кому не присматривался, ни на ком не задерживал взгляд. Лучший способ остаться незамеченным — избегать прямого зрительного контакта. Он бодрым шагом прошел до первого пролета, ведущего вниз; здесь стены лестничного марша украшала изысканная резьба по дубу. На лестничной площадке стояли роскошные часы, вызвавшие вздох восхищения у Имоджен. Она не преминула сообщить Фару одну из своих исторических баек.

— Знаешь, это знаменитые часы, называются «Честь и Слава, коронующие Время».

Его интересовали не столько имена двух ангелов, сколько время, которое они короновали.

10.20.

Остался час и двадцать минут. Надо шевелиться.

Минуя бронзовый канделябр в форме херувима, он спустился на палубу «А», где тоже общались пассажиры. Фар уже прошел мимо канапе с молодой четой к следующему маршу, когда снова услышал голос Имоджен:

— Хмм, Фарвей…

Этот тон — неуверенный, чуть напряженный — означал неприятности. Век бы его не слышать. Вокруг находилось слишком много людей, чтобы отвечать кузине, но Имоджен это знала и продолжала говорить:

— Грэм только что начал тепловое сканирование судна. На борту 2225 человек. В базе данных перечислены 2223 фамилии. Ты 2224-й, поэтому… на корабле есть человек, который не должен здесь находиться.

Кто? Кто этот 2225-й? Рекордер? Или, что гораздо хуже, агент безопасности из будущего, узнавший, что они собираются делать, и явившийся помешать им? Если так, они пропали. Придется свернуть экспедицию и вернуться к Лаксу с пустыми руками. А там начнется: крики, размахивание пистолетом, угрозы… «Инвиктуса» отберут и отдадут другой команде. И… снова начинай с нуля.

Нет, нет, нет, нет. Внутри зашевелился старый страх, нашептывая, что он идет к своей мечте не той дорогой, что такая жизнь может в любой момент оборваться, что все развалится, и ему никогда не стать тем, кем он надеялся стать: достойным матери сыном-героем, неудержимым странником.

НЕТ. По жилам побежал огонь. Бегство — не выбор. Фар на своем месте. Он крадется по океанскому лайнеру, который скоро пойдет ко дну, и демонстрирует все качества выдающегося вора. Кроме того, если бы служба безопасности Корпуса решила вмешаться в их задание, Грэм засек бы не одно лишнее тело. Возможно, это какой-то рекордер с машины времени Центрального. Все, что требуется — пригнуть голову, смешаться, как всегда, с окружением и продолжить путь.

 

8

КОРОЛЕВСКОЕ ПРИВЕТСТВИЕ

На корабле находится человек, который не должен здесь находиться.

Прокручивая на запястье браслет, Элиот прослушивала переговоры экипажа «Инвиктуса» по коммуникаторам. Еще совсем недавно такие слова вызвали бы у нее улыбку. Но сейчас биение жилки на руке участилось. Сердце стучало неровно с самого полудня, когда она вышла на прогулочную палубу первого класса и увидела то, чего боялась больше океана.

— Боюсь, что надоедаю вам, мисс… — Джентльмен, сидевший с другого края канапе, сбился и покраснел. — Простите, у меня сегодня что-то с памятью. Как, вы сказали, вас зовут?

Она посмотрела на мужчину с песочными волосами. Мужчину? Нет, даже в девятнадцать Чарльз больше напоминал ребенка. По-детски полные щеки, а в глазах столько надежды… Как новенькая медная монета, еще не превратившаяся в ломаный грош. Элиот уже не помнила, когда смотрела на мир так же доверчиво…

К несчастью, этот сияющий мир скоро померкнет и для Чарльза. Она совершила ошибку, прокрутив его профиль, когда он только присел поболтать. Молодой человек не входил в число 710 выживших в эту ночь душ. И в течение всего разговора ее грызла одна мысль: он скоро умрет.

Элиот хотелось остаться и дать бедняге хоть немного счастья, прежде чем он погрузится в ледяную воду и его пальцы, руки, ноги, мысли и сердце скует смертельный холод. Смерть всегда приходит так: прокрадывается снаружи внутрь. От краев к середине.

Он скоро умрет.

А разве все мы не умрем?

В совершенном мире Элиот не ушла бы с этого канапе и научила бы Чарльза нескольким ругательствам на иностранных языках. Такое у нее было хобби — коллекционирование непристойных выражений на языках разных народов. Когда ругаются французы, это звучит как поэзия; похабщина на латыни отдает привкусом пыли веков. Любимым ее оскорблением являлось японское: Расшиби себе голову об уголок тофу и умри! Чарльз рассмеялся бы, если б она перевела ему это. И Элиот улыбнулась бы в ответ. А «Титаник» продолжал бы плыть в рассвет, и так всю дорогу, до самого Нью-Йорка.

Хотя такой сценарий парадоксален. Будь этот мир совершенным, Элиот вообще не появилась бы здесь. Не смогла бы провести вечер с Чарльзом, тем более предупредить молодого человека о грядущей судьбе. Но если бы она не делала свою работу, то смертей стало бы больше. Гораздо больше, чем людей, плывущих сейчас на корабле.

— Мне жаль, — сказала она Чарльзу. И ей действительно было жаль. — Я должна идти.

С этими словами она и оставила его, заикающегося и пунцового от смущения. Элиот ушла быстро, чтобы не слышать протестов Чарльза. Этому помогли бубнившие в ее коммуникаторе голоса.

— Когда доберешься до палубы «В», сверни к лифтам и войди в дверь, обитую сукном. Шагай до конца коридора и выходи в дверь, ведущую на палубу. — Элиот отметила, что историчка опережает события, спешит, хотя сама просила не торопиться.

Пусть спешат сколько угодно. Бесполезно. Объект «Семь», также известный как Фарвей Гай Маккарти, провалил задание еще до того, как ступил на это судно, потому что Элиот высадилась здесь раньше. Она уже прочесала багажный отсек, собрав полный ассортимент заноз с ящиков, маркированных надписями «Осторожно. Хрупкие вещи», пока искала «Рубаи». Для одних эта книга являлась кладезем мудрости: поэзия, анатомирующая рождение, смерть и растянувшуюся между ними жизнь. Для других «Великий Омар» был произведением искусства с переплетом ценой в состояние, мечтой коллекционера.

Да, книга прекрасна. Да, она мудра. Но для Элиот «Рубаи» значил нечто гораздо большее.

Она задержалась у парадной лестницы, наблюдая, как «Седьмой» спускается на палубу «Б». Сердце бухало в такт его шагам. Удивительно, что оно стучит так сильно в то время, как сама Элиот страшно устала. Устал каждый атом и кварк ее тела, устал до такой степени, что чувство опасности притупилось и хотелось только одного — погрузиться в черный, без сновидений сон.

Катастрофа выматывала. Она видела их слишком много. Слишком многие прожила.

И вот теперь из-за «Седьмого» ей придется пережить еще одну.

Фар с превеликим удовольствием скинул верхний, роскошный наряд пассажира первого класса. Он даже не стал дожидаться, когда брошенная за борт одежда коснется воды. Прощай, фрак с фалдами! Покойся с миром, трость! И ты, цилиндр!

Второй костюм — штаны и грубая рубаха — оказался более подходящим. Никто не оглядывался на рабочего в потертой одежде, в быстром темпе преодолевшего пять лестничных пролетов до нижней палубы. Теперь он оказался в глубине судна, ниже ватерлинии, там, где двигатели ревели, словно дерущиеся киты, и тусклые лампы выхватывали из тьмы только груды ящиков и прочий багаж: ряды коробок, кожаных чемоданов и даже автомобили.

— Что дальше? — спросил Фар у кузины.

— Тебе нужен маленький футляр из дуба. Вероятно, наверху одной из этих куч.

— Вероятно? — Фар шагнул к ближайшей пирамиде. Ящики, коробки, футляры лежали в тральной сети, которую используют при ловле скумбрии, чтобы не расползалась по палубе. Никакого маленького дубового футляра. Если только где-то в глубине.

Остался час и десять минут.

— Это все, что я могу тебе сказать, Фарвей. — Голос Имоджен звучал растерянно. То же чувство овладело и Фаром. — Ты его найдешь.

Он двинулся ко второй куче, забрался на чемодан «Луи Вюиттон» и полез на вершину, а достигнув цели, принялся разгребать ящики, всматриваясь в мешанину из кожи и дерева. Ничего похожего. Должно быть, в следующей груде. Или в следующей. Куча за кучей он обследовал дорогостоящий багаж, и с каждым осмотренный ящиком, с каждой минутой сердце сжималось все сильнее.

Один час и пять минут. Пятьдесят пять минут. Сорок минут…

Фар продолжал искать, хотя перед глазами уже стояла картина: он протягивает пустые руки, и Лакс смотрит на него. Даже воображаемый, делец сохранял холодность — никакой зловещей ухмылки, никаких криков ярости. Я дал вам машину времени стоимостью 1,2 миллиарда кредитов и топлива на три миллиона, а вы мне ничего не привезли. И что мне теперь с вами делать, мистер Маккарти? Каким штрафом покрыть такой ущерб?

Он знал ответ наверняка и потому рылся еще усерднее, но миссия обернулась горсткой пыли, и чем крепче он сжимал ее, тем быстрее она утекала сквозь пальцы. Книги не оказалось ни в этой куче, ни в следующей, ни в последней, и что ему оставалось, кроме проклятий?

— Мы крупно обделались.

— Палубой выше есть еще одно помещение с багажом первого класса, — сообщила Имоджен. — Наверное, «Рубаи» там.

Теперь это не имело значения; до катастрофы оставалось тридцать пять минут. Двадцать, если вычесть время, необходимое для возвращения на «Инвиктус»…

Фар замер, пытаясь понять, что предстало перед его глазами.

В рубке машины времени, парящей над «Титаником», Имоджен наблюдала то же самое явление.

— Что делает в багажном отсеке девица из первого класса?

Девушка возле двери была одета, как пассажирка первого класса — яркое платье цвета желтого нарцисса, завитые волосы собраны, но по одной ее позе Фар мог определить, что она не в своей эпохе. Незнакомка стояла, опершись плечом о дверной косяк, изящно расслабившись; лубовый ящичек покоился под рукой, опираясь на бедро. Фар сразу понял, что именно в этом футляре и лежит «Рубаи», но не это лишило его дара речи, а то, что он узнал в ее лице. Или, вернее, кого.

Марию-Антуанетту.

Королева Франции на обреченном «Титанике».

Это была она и все-таки… не она. Не хватало родинки. И парика, похожего на пчелиный улей. Брови те же, как будто нарисованные. И взгляд тот же — темный, мерцающий.

— Ты, — прохрипел он.

Мария-Антуанетта — Фар точно знал, что это не ее настоящее имя, но как еще ее называть? — улыбнулась и открыла ящичек. В неверном свете багажного отделения сверкнули камни на павлиньих хвостах.

— Это ищешь?

— М-м-м… — Он физически ощущал изумление Имоджен. — Кто это? И почему «Великий Омар» у нее?

Фару тоже хотелось это знать, но до столкновения с айсбергом оставалось двадцать семь минут, «Рубаи» были в чужих руках, и он задал единственный вопрос, имевший сейчас значение:

— Чего ты хочешь?

Закрыв футляр, девушка сунула его под мышку.

— Привлечь твое внимание.

— Считай, что привлекла. — Фар сделал шаг вперед. — Как я могу получить книгу?

Мария-Антуанетта не шевелилась. Ее улыбка нервировала Фара, как и в Версале; казалось, дерни губы за уголок, и она превратится в оскал.

— Ты не сказал волшебное слово.

— Пожалуйста, я могу теперь получить книгу? — попробовал он.

— Тебе придется поработать над этим, приложить побольше старания.

— Какое-то особое «пожалуйста»? — Фар вскинул брови. — С вишенкой сверху?

Она подмигнула.

И сорвалась с места.

 

9

НАПЕРЕГОНКИ СО ВРЕМЕНЕМ

Кто-то может подумать, что платье до пола, сапожки на пуговицах, увесистая лубовая коробка и пять лестничных пролетов снижают скорость бега. В данном случае это не сработало. Да что там, девушка просто летела! Перепрыгивала ступеньки легко и грациозно, словно с пружинами в ногах, и одолела два марша, пока Фар поднялся на один. Он еще отдувался на третьем, а незнакомка уже выскользнула с верхней лестничной площадки.

— Я тебе говорила, что нужен тренажер для ходьбы. Сердце — это важно. Нельзя все время поднимать, толкать и подтягиваться, как ты. — Имоджен нервничала и болтала без умолку. Фар хотел попросить ее остановиться, но не мог перевести дух, потому что пожертвовал всем кислородом в легких, чтобы настичь Марию-Антуанетту, прежде чем она исчезнет.

Куда она направлялась? Фар предполагал, что беглянка прибыла сюда на другой машине времени. Но машина времени — это несколько человек, а тепловое сканирование, проведенное Грэмом, выявило в качестве аномалии только его и эту девушку. Она здесь одна. Но зачем? Если пришла за «Рубаи», то зачем дразнила Фара книгой, как наживкой? Если хотела привлечь его внимание, как сама сказала, то почему убегает? И почему бежит так быстро?

Фар обдумывал все это на ходу, задыхаясь от бега. Происходящее не имело смысла — и не надо. Он не позволит этой девчонке еще раз поломать ему жизнь! Ни сам черт, ни наводнение, ни эти лестницы, от которых вот-вот лопнет сердце, не помешают ему завладеть «Рубаи»!

Выскочив в холод ночи, Фар обнаружил, что палуба «С» абсолютно пуста. Два палубных крана, словно пальцы гигантского скелета, сгорбились над полированными сосновыми досками. Марии-Антуанетты видно не было.

— Дерьмо крысиное! Куда она делась? — Вопль Имоджен огненным фейерверком простучал по барабанным перепонкам, и Фар поморщился от боли. — Прости. Но кто она, Фарвей? Вела себя так, словно знает тебя.

— Долгая история. И я сам в ней даже наполовину не разобрался, это уж точно. — Фар вышел на середину палубы и повернулся на 360 градусов, осматривая все пространство. Мест, куда могла подеваться девушка, было предостаточно, но, учитывая ее наряд, Фар пришел к выводу, что его прежний маршрут стал бы для нее наилучшим выбором: вверх по железной лестнице, что у второго крана, и через распашные двери в расположение первого класса.

Он побежал.

— Твоя одежда! — предупредила Имоджен.

Черт с ней, с одеждой! Все равно в этих штанах бежать удобнее. Фар взлетел по лестнице, перепрыгнул распашную калитку, пронесся мимо стюарда. И увидел в дверной проем мелькнувшее желтое платье. Мария-Антуанетта находилась на расстоянии четверти длины «Титаника» от Фара и прижимала футляр с книгой к груди. Коридор между ними освещался слабо, но Фар мог бы поклясться, что королева Франции смеялась, исчезая из виду. Привидение в шелках — была и пропала.

— Эй, ты! — подал голос стюард. — Тебе нельзя здесь находиться! Только для пассажиров первого класса!

— Фарвей, тебя заметили. — Голос Имоджен дрожал, и эта дрожь колотилась в ушах от бега. — Это плохо. Это плохо, плохо. Корпус вычислит, что мы здесь находились, и нас упрячут в тюрьму на всю жизнь. Кто будет кормить Шафрана? Мне нельзя в тюрьму, Фарвей!

А говорила, мол, трава по обе стороны зелена.

Фар миновал коридор с красной ковровой дорожкой, пробежал мимо спальных мест и уборных на палубе «В», снова вылетел из двери к парадной лестнице, вступив в визуальный контакт по меньшей мере с четырьмя весьма пораженными представителями высшего света. Все они дружно ахнули. Но нигде Фар не увидел желтого платья.

Каким же путем она убежала? Вверх? Вниз? Вперед? Так много вариантов и так мало времени на выбор. Стюард спешил по следу Фара. В любую минуту он появится из двери, и…

Ткань канареечного цвета мелькнула за перилами на палубе «А». Фар поднял голову и увидел Марию-Антуанетту, перегнувшуюся через поручни. У нее даже дыхание не сбилось…

— Вот она! Наверх, Фарвей! — Кузина, задыхаясь, выкрикивала бесполезные инструкции, а Фар уже взлетел по лестнице. — Поднимайся! Поднимайся!

К тому времени, когда он выскочил на палубу «А», девушка снова исчезла. Все, что увидел Фар — это диванчики, на которых сидели пассажиры, смотревшие на него широко раскрытыми глазами, и уже знакомые часы с ангелочками, отсчитывающие последние минуты перед катастрофой.

— Вон там! — На этот раз желтое первой заметила Имоджен, а Фар отыскал его взглядом секундой позже. Снова их разделял лестничный пролет; снова платье мелькнуло и пропало. — Она бежит наверх, на прогулочную палубу!

Фара поразила жуткая мысль: незнакомка точно знала, как он попал на корабль и что именно ищет. И это вдобавок к тому факту, что она была ИСТОРИЧЕСКОЙ ГОЛОГРАММОЙ ИЗ ЕГО ВЫПУСКНОГО ЭКЗАМЕНА НА СИМУЛЯТОРЕ.

Вела себя так, словно знает тебя.

Знает? Если да… как это возможно?

Фар выбежал на палубу; щеки горели, арктический воздух резанул по легким. Ветер, вода, небо — все вокруг него пребывало в движении. Бескрайность подчеркивала пустоту палубы. Он забрался на основание дымовой трубы, откуда открывался полный вид на раскинувшиеся под светом звезд верхние палубы «Титаника».

Марии-Антуанетты с «Рубаи» нигде не видно.

— Какого черта? — прошептал Фар в ночную тьму.

— Хм… Может, снова забежала внутрь? — предположила Имоджен. — Или, возможно, прячется в одной из спасательных шлюпок?

Возможно. У Фара не оставалось времени играть в детектива. Двери на парадную лестницу раскрылись, и появился раскрасневшийся, дымящийся от злости стюард. За ним тянулась вереница любопытных пассажиров.

Вот и остался незамеченным.

Фар еще раз внимательно оглядел толпу, но ни на одной из заинтригованных скандалом дам не было канареечного платья. А позади них? Ничего. Ничего, кроме бескрайней шири океана и… и айсберга.

Того самого айсберга.

В тот момент он показался совсем маленьким. Если бы Фар не знал уже о нем, то не обратил бы внимания на едва заметный силуэт, как и наблюдатели в «вороньем гнезде» на мачте. Они заметят его, когда ледяная глыба уже точно будет здесь и начнет вспарывать стальной корпус корабля, как бумагу.

Имоджен тоже его увидела. Фар слышал, как у нее перехватило дыхание.

— Ты должен возвращаться.

Руки крепко сжимали перекладину лестницы, но ощущение было такое, будто они сжимают пустоту. Ему нельзя вернуться без книги. Это невозможно. Он не провалил еще ни одного задания…

С другой стороны, он не проваливал и экзаменов на симуляторе, пока не появилась эта девушка.

Айсберг становился все выше и выше. Как это дозорные его не видят? Даже макушка, вздымавшаяся над водой, представляла собой небольшую гору. Согласно показаниям очевидцев, изученным Имоджен, около ста футов в высоту. Наблюдая за приближающейся громадой, Фар прикинул, что на самом деле в ней футов сто двадцать, где-то так. Сам рок и смерть на глади вод, а «Титаник» шел навстречу им полным ходом.

— У тебя нет времени гоняться за девушкой, — предупредила Имоджен. — Сейчас на корабле разверзнется ад, а я не стану посылать Грэма спасать твою тонущую задницу.

С «вороньего гнезда» раздался пронзительный крик, но прозвучал он слишком поздно. Сама судьба проложила курс, и участь «Титаника» была предрешена. Вскоре непотопляемый корабль содрогнется под ногами Фара, и его потянет в темную пучину, которая поглотит судно и заодно множество людей. Гигантский водоворот увлечет несчастных в вихре холодной черной воды туда, вниз, где не будет смысла бороться…

Наступал конец. Ледяной встречный ветер проник под кожу и похрустывал в суставах. Фар сгорбился, но озноб остался и тогда, когда он повернулся спиной к трагическому прошедшему будущему и начал взбираться по лестнице на дымовой трубе.

 

10

ДЕВУШКА В ЖЕЛТОМ ПЛАТЬЕ

Имоджен уже обдумывала следующую запись в судовом журнале, когда кормовой люк «Инвиктуса» распахнулся и в корабль ввалилось некое подобие ее кузена, обветренное и сильно раздраженное — кудри разметались, кулаки стиснуты.

Фарвей столкнулся с айсбергом. Всем покинуть корабль!

Женщины и красные панды первыми!

Нет, надо удалять. Слишком легкомысленно.

Весело не было никому. Ни Фару, шагнувшему в отсек управления без «Рубаи» в руках. Ни пассажирам в потоке данных на экране Имоджен. Зубодробительный скрежет льда о сталь, столкнувшихся в нескольких метрах под поверхностью воды. Жуткий звук. Имоджен зажала уши ладонями — и не только она. И Грэм, и Прия бросили все — первый загружал навигационную систему, вторая запирала люк «Инвиктуса» — и повторили жест Имоджен.

Слушал один только Фарвей. Замерший в центре рубки — глаза навыкате, в руках ничего. Всего один раз кузина видела брата таким — в тот вечер, когда насильно кормила его мороженым с ароматом медовых сот, а потом они вдруг получили письмо на вышедшей из употребления настоящей бумаге.

И это значило, что все пропало.

Айсберг и «Титаник» разошлись. Наступила тишина. Никто из экипажа «Инвиктуса» не спешил первым испытать на себе взгляд капитана, напоминавшего в этот момент раненого зверя. Даже Прия, всегда проводившая первый, беглый осмотр Фарвея на предмет возможных повреждений, мялась в сторонке.

Экипаж оказался на неизведанной территории. Раньше они не возвращались без добычи.

Никогда не представали перед Лаксом с пустыми руками.

От этой мысли Имоджен стало не по себе. Только раз она встречалась с Лаксом, но и этого оказалось более чем достаточно. Что-то было не так с человеком, которого они называли боссом. У нее осталось стойкое впечатление, что этот тип, возможно, и не дьявол, но воплощение чистого зла. Такой не простит потерю восьмидесяти пяти миллионов. Имоджен представить не могла, на что способен воротила черного рынка, и даже думать об этом боялась.

Те же мысли угадывались и по лицу Фара. Нежелание признать поражение, гнев и отчаяние легли на него слоями, но, направляя эмоции в новые измерения, он шагнул к рабочему месту Грэма.

— Мы должны вернуться. Я обязан попробовать еще раз.

Вцепившись взглядом в колонки чисел на экране, инженер шептал что-то неразборчивое, какие-то обрывки слогов. В руках он бесцельно крутил один из своих драгоценных кубиков. Никогда Имоджен не видела Грэма таким несобранным. Ни в словах, ни в жестах. Нести чушь в глухой экран — скорее, ее сильная сторона…

— Грэм! Сосредоточься! Я хочу, чтобы ты перебросил нас назад во времени, туда, где я смогу найти книгу раньше той девчонки! Отправляйся в ту точку, где мы планировали высадиться изначально, где задание еще не пошло наперекосяк! — Голос Фарвея звучал настолько резко, что Имоджен осмелилась посмотреть на его брови.

Они не двигались. На этот раз он разозлился по-настоящему.

Грэм поднял голову. На мокром от пота лице играли отсветы монитора.

— Не могу.

— Что значит «не могу»?

— Не знаю, что и почему, но мы не можем прыгнуть в то время. Я пытался загрузить вычисления в…

— Так исправь! — Бах! Фар ударил по экрану с замершим «Тетрисом». Стекло выдержало, но весь «Инвиктус» вздрогнул. — Разве не за это я тебе плачу?

— Я пробовал, — еще раз сказал Грэм. — Пробовал и говорю тебе — не получается. Это невозможно.

Пот у него на лбу начал собираться в капли и стекать так обильно, что Имоджен поняла: инженер говорит правду, хотя сам не понимает, что происходит. Должно быть, Фарвей пришел к такому же заключению, потому что двинулся назад к люку.

— Имоджен, отмотай запись назад в онлайне! — гаркнул он.

— Нет! — От злости Имоджен слишком резко развернула кресло. — Тебе нельзя туда возвращаться! Корабль тонет. Слишком много переменных…

— Разве я похож на человека, которому есть дело до каких-то переменных? — оборвал ее кузен. — Я только что оставил там, внизу, две сотни миллионов! Лакс такое не спустит, да и я не собираюсь! Включай подачу данных!

Гнев Лакса нависал над экипажем черной тучей, но погружение Фарвея в пучину катастрофы ничего бы не изменило.

— Девушка исчезла, — попыталась урезонить брата Имоджен. — Она же не станет торчать с добычей на судне, когда океан стучится в двери!

Но упрямство не переупрямишь, особенно когда дело касается Маккарти. Фар развернулся к двери, но обнаружил, что Прия встала у него на пути. Сложив руки на груди, она строго посмотрела Фарвею в глаза.

— Имоджен права. Тебе нельзя идти.

— Отойди, — сказал Фарвей. — Пожалуйста.

Прия перешла на шепот:

— Иногда поражение — это то, что нужно.

Наблюдая, как мрачнеет лицо кузена, Имоджен старалась вспомнить, осталась ли у нее в холодильнике заначка мороженого. Она бы принялась за него прямо сейчас, но подозревала, что последняя картонка с малиновым ароматом пала жертвой пагубного пристрастия больше недели назад, когда внезапно ночью ее обуяла жажда сладкого.

Заметка для себя: держать по крайней мере пинту мороженого для экстренных случаев.

— Не было никакого поражения, — выпалил Фарвей. — Поражение — это не мое. Меня ограбили.

— Разве можно считать себя ограбленным, лишившись вещи, которая никогда тебе и не принадлежала?

Шепот донесся из угла Имоджен, прямо из-за ее плеча. Грэм, Прия и Фарвей одновременно повернулись на звук. Когда и Имоджен последовала их примеру, то увидела поначалу лишь Бартлби, но потом глаза привыкли к сумраку, и она различила еще одну человеческую фигуру в темноте за манекеном.

Тень выступила вперед.

Перед ними стояла девушка в желтом платье.

 

11

СКАНИРОВАНИЕ НАЧИНАЕТСЯ

Элиот повидала всякие машины времени и всякие экипажи. В каждой имелись свои особенности — невозможно путешествовать во времени, не встречая чудаков, но эта команда перещеголяла всех. Свисающие с потолка костюмы. В кресле девушка с волосами цвета галактической туманности. На медичке запачканный маслом халат. И — ну и ну, а это кто еще — енот?

Экипаж «Инвиктуса» внимательно разглядывал ее, пытаясь переварить внезапное появление незнакомки. На самом деле не такое уж внезапное. Элиот пряталась за манекеном уже несколько минут и наблюдала. Она успела понять, как функционирует эта банда подростков. Тот, постоянно щелкающий по клавишам, — инженер. Темноволосая девушка у двери следит за температурой, чтобы не допустить перегрева. Историчка, радужная, как машинное масло, пытается управлять этим хаосом.

Но Элиот проникла сюда не для того, чтобы разбираться с их персональными обязанностями. Это второстепенно. Настоящее задание — Объект «Семь», чей разгоряченный, как топливные стержни, взгляд устремлен на Элиот. Будь на ее месте кто-нибудь другой, он, наверное, уже бы растаял.

— Ты!

Неужели этот возглас — единственное, что он сейчас способен произнести, подумала Элиот, но тут все заговорили.

— Как она сюда попала?

— Где книга?

— Кто она вообще такая?

Рыжий енот зашипел на Элиот и бросился под кресло девушки-туманности.

— «Рубаи» в надежном месте. — Она подобрала юбки и вышла на середину отсека управления. Девушка-туманность оттолкнулась в кресле назад и случайно проехалась по хвосту непонятного животного. Существо взвыло и ускакало прочь.

Казалось, «Седьмой» даже не заметил этого происшествия.

— Чего ты хочешь?

Опять этот вопрос… «Седьмой» словно сценарий читает, как и все остальные. Та же сцена, только декорации другие. Элиот отбросила ненужную мысль. С прежними действующими лицами и прежней сценой покончено. Драма сыграна, занавес опущен. Надо сосредоточиться на «здесь» и «сейчас». «Седьмой» должен занять место в центре ее вселенной… если он тот, за кого она его принимает.

— Мне нужна работа. — Элиот подошла к пустующему капитанскому креслу и утонула в мягкой кожаной обивке мандаринового цвета. Как же приятно вытянуть ноги! Потом развернулась лицом к аудитории. — Я хочу присоединиться к «Инвиктусу», стать частью вашего экипажа.

Брови у медички зашевелились: одна полезла вверх, другая вниз. Рыжий грызун продолжал шипеть, устроившись в безопасном месте — на плече у манекена. Остальные выглядели ошарашенными и сверлили Элиот взглядами, словно пытаясь понять, кто же она — реальность, голограмма или галлюцинация.

Если бы они узнали хоть половину…

Девушка-туманность первой подала голос:

— Но… почему?

Здесь начиналось самое трудное: сколько им можно рассказать? Правду говорить нельзя, но Элиот понимала, что ее отношения с командой «Инвиктуса» будут более гладкими, если сейчас состоится диалог заинтересованных сторон.

— Черный рынок переполнен в большей степени, чем вам поведал Лакс. Я некоторое время работала в качестве свободного художника, но одиночество надоедает. Не говоря уже об усталости.

— Конечно, — язвительно согласился «Седьмой». — Должно быть, утомительно портить жизнь другим людям.

— Свободный художник? — Инженер нахмурился. — Но как ты проходила через Решетку без машины времени с экипажем?

Вопрос опасный, как кроличья нора, и его лучше перепрыгнуть.

— С большим трудом. Я же сказала, что искала способ облегчить свое положение, поэтому решила выполнить работу за целую команду.

— За целую команду? — взорвался «Седьмой». — Ты просто сорвала наше задание!

— Неверное, — поправила она. — Я предложила вам мотив нанять меня. Считайте этот последний час испытанием, демонстрацией моих выдающихся воровских способностей.

— Я единственный вор, который требуется этому кораблю! — Чудо, что в отсеке еще ничего не загорелось, взгляд «Седьмого» просто обжигал. — Я прекрасно справляюсь с заданиями, если ты не путаешься под ногами! Какого черта ты делала на моем заключительном экзамене в симуляторе?

— На твоем… где?

— В симуляторе на моем заключительном экзамене. В костюме Марии-Антуанетты. Ты все это подстроила! Ты мне подмигнула!

— Понятия не имею, о чем ты говоришь. — Конечно, Элиот лгала. — Если бы мы работали вместе, то могли бы максимально использовать наш воровской потенциал. Вдвое больше добычи, вдвое выше доход.

— Ты влезла в версальскую программу, — продолжал давить «Седьмой». — Я не сумасшедший и не такой тупой, чтобы приглашать тебя в мою команду…

— Никакого приглашения не требуется. — Она пожала плечами. — Я уже здесь, и если вы попробуете вышибить меня отсюда, то никогда больше не увидите «Рубаи».

Четверка обменялась взглядами — начался безмолвный разговор. «Седьмой» смотрел в основном на медичку. В языке жестов и мимики этой пары она увидела столько знакомого… Кивок, пожимание плечами, вскинутая бровь, и все что-то значит. Сколько времени прошло с тех пор, как на Элиот смотрели таким же взглядом?

— Этот экипаж работает на доверии, — начал «Седьмой». — Я уверен, что Имоджен знает, куда посылает меня. Уверен, что Прия залечит мои раны и присмотрит за двигателями. Уверен, что Грэм проведет нас через Решетку…

Инженер, наморщив лоб, сражался с кубиком Рубика. Потом посмотрел на экран консоли, и взгляд его дрогнул, словно он пытался понять чужой язык без переводчика и не улавливал смысла.

Элиот глубоко вздохнула, чтобы унять биение сердца.

— Понятия не имею, что получу, — продолжал «Седьмой», — если возьму тебя в нашу команду.

— Ты просто сядь и посмотри. — Если бы перед Элиот стоял стол, она положила бы на него ноги, как это делали герои в старых вестернах, когда хотели показать себя хозяевами положения. Но капитанский пульт находился позади нее, и к тому же экипаж «Инвиктуса» уже без лишних жестов понял, что преимущество на стороне незнакомки.

— Ты заняла мое место, — сказал «Седьмой».

— Оно твое, как только покажешь, где моя койка, — ответила Элиот. — Хотелось бы нижнюю. На самом деле — не люблю высоту.

Наступило молчание. «Седьмой» смерил ее взглядом, прикинул варианты и понял, что выбор невелик.

— Значит, ты предъявишь «Рубаи», когда мы вернемся к Лаксу?

— Верно. — Элиот самодовольно усмехнулась.

Фар скрестил руки на груди и шагнул ближе, едва не наступив на подол ее платья.

— А что нам помешает избавиться от тебя, когда товар будет доставлен?

— То же самое, что не позволит мне показать ему запись, где ты гоняешься за мной, и оставить тебя без работы. Взаимное доверие.

Улыбка-ухмылка уже закрепилась на лице Элиот. В последнее время такое выражение стало у нее дежурным, потому что других эмоций она не могла себе позволить. Слишком многое повидала. Слишком многое стояло на кону.

«Седьмой» прищурился:

— Мы даже не знаем, как тебя зовут.

— Элиот.

— Правда? Элиот — и все?

— Просто Элиот. — Зачем использовать фамилию, когда нет семьи, которой она принадлежит? — У девушек принято сначала знакомиться. Понимаю, что врываться к вам вот так грубо, но не будем принимать это за правило.

Экипаж не знал, как себя вести. Медичка придвинулась под бочок «Седьмому», так что замасленный халат соприкоснулся с рубашкой рабочего. Девушка-туманность хлопнула ресницами. Инженер оторвал глаза от экрана. Взгляд у него не изменился — мягкий, темный, с примесью сомнения. Он напоминал Элиот пасмурный рассвет.

— Хочешь знать наши имена?

— Я хочу… — Она замолчала, пораженная этим опасным словом, его вкусом на языке. Чего? Чего ты хочешь, Элиот? Можешь хотя бы вспомнить? Она с усилием сглотнула. — Начать заново, с чистого листа. Послушайте, я не прошу татуировок в знак дружбы и вечного пристанища. Только шанса начать новую жизнь. Хотя бы попробовать. Не получится — хуже никому не будет. Получится — ваши наладонники зарядятся так, что вы руками взмахнуть не сможете. Ну а знание ваших имен было бы прекрасным бонусом.

В отсеке «Инвиктуса» с его молчащими двигателями и загнанной в угол командой было так тихо и спокойно. Внутрь проникали звуки снаружи, голоса офицеров, приказывающих расчехлять спасательные шлюпки. Звучали они спокойно и буднично, никто не предполагал, что ситуация вот-вот ухудшится, сильно ухудшится. Сказано: блаженны неведающие, и, может, к лучшему, что сейчас они смотрят в звездное небо, дышат полной грудью и не понимают, что скоро их поглотит тьма…

— Я Имоджен Маккарти. — Остальные молчали, и девушка-туманность взялась представить их. — Грэм — наш местный гений. Прия занята тем, что поддерживает в нас жизнь. Фарвей…

— Это полное имя, — перебил «Седьмой». — Всe зовут меня Фар.

— Вот как? — подначила Элиот. — Просто Фар?

— Зови меня как угодно, но не рассчитывай на дружбу, раз загнала нас в безвыходное положение. — Каждое слово «Седьмой» произносил кривясь, как от боли, словно у него только что вырвали зуб и изо рта еще шла кровь. — Нижняя койка в правом углу твоя. Если тебе все равно, я хотел бы занять свое место.

— Конечно, все равно. — Благодаря каблукам на сапожках они оказались одного роста, когда Элиот встала. — Теперь, если ты не против, я пойду. День выдался трудный, а эта красивая обувь ужасно жмет.

Имоджен понимающе хмыкнула. Экипаж «Инвиктуса» растерянно наблюдал, как Элиот проскользнула мимо их капитана к своему спальному месту.

Там она сначала бросила взгляд на капсулы остальных членов команды. Одну украшали мерцающие лампочки, а поверх яркого ковра-килима лежало голографическое издание «Стиль прошлых лет». На другой — пара антикварных беспроводных наушников «Бит-Бикс» на подушке. В смежной спальной капсуле громоздились гири, грязные носки и висел отчетливый запах парня. По сравнению с ней верхнее место выглядело аккуратным — койку заправляли на больничный манер. Плакат с периодической таблицей отсвечивал на дальнюю стенку разноцветными квадратами.

Даже после беглого осмотра Элиот могла определенно сказать, кому из членов экипажа какая капсула принадлежит. Спальное место, отведенное ей, было совершенно голым. Стены оказались стерильно чистыми, как в научной лаборатории, и белыми — тщетная попытка сгладить ощущение, что капсула совсем крохотная. Большего краска сделать не могла. Половину объема шестигранника заняло ее платье, и в нем стало почти невозможно повернуться.

Хорошо, что у меня так мало багажа, подумала Элиот после того, как выполнила акробатический трюк по закрыванию дверцы. Когда загорелась лампочка замка, она плюхнулась на койку, расстегнула сапожки и прислонилась головой к стенке.

Слишком много беготни, слишком много смертей. Можно ведь хоть на миг сомкнуть глаза?

Едва устроившись, Элиот услышала, как экипаж за дверцей разразился вопросами: «Кто эта девушка, Фарвей?» «Что она здесь делает?» «Где эта хваленая книжка?» Ни на один из вопросов «Седьмой» ответить не мог. Откуда-то снизу и издалека долетели звуки музыки — оркестр «Титаника» начал исполнять последние в жизни пассажиров мелодии. Элиот старалась не думать о Чарльзе, о его лице, покрытом пушком, как персик, но у нее не получалось.

Хорошо, что она его не забыла, хотя мысли о молодом человеке отнимали последние силы.

Нет покоя уставшему. Или умирающему. Или мертвому.

Не размыкая век, Элиот включила интерфейс. Сначала появился семейный снимок: мама, Стром и Солара на лодочной прогулке по затопленной Венеции. За ними из воды вздымаются башни. Вид изысканный и жуткий. Стром надевает водолазное снаряжение, Солара собирает волосы в пучок. Мама что-то говорит и застывает на полуслове навечно. Элиот могла изучать пиксели этого снимка часами, пытаясь представить себе виды, звуки, запахи того дня. Фото она использовала как заставку, пока загружалось меню.

В темноте вспыхнули числа, таблицы, прогнозы и отдельно — шесть файлов с данными. Элиот пролистала их и перешла к самому свежему: объект «Семь». Этот файл содержал всестороннее описание Фарвея Гая Маккарти: фальсифицированные ДНК-тесты, школьные отметки, учетные записи по отпечатку ладони, прошлые места жительства, текущий адрес — Виа Вентура, Зона 3, а также подробную видеозапись о взломе симулятора 5 мая 2371 года нашей эры и последующем изгнании.

Оставшийся объем файла ждал заполнения. Элиот занесла туда несколько последних часов. Жизнь ее превратилась в постоянный поток информации — записанной, сохраненной, маркированной, текущей, возобновленной. Сегодняшний эпизод сохранится под названием «Вторая встреча с объектом „Семь“. 14 апреля 1912 года нашей эры».

— Добрый вечер, Вера. — Элиот приветствовала интерфейс шепотом — на тот случай, если члены экипажа прижались ушами к ее дверце. — Как там у тебя погода?

«Я компьютер, не способный к восприятию физических проявлений климата». Вера отвечала как всегда — сухая комбинация голоса и текста. Программисты снабдили ее странным британским акцентом. Как правило, Элиот он нравился, но сегодня вечером характерное произношение лишний раз напомнило обо всех тех пассажирах, среди которых ей довелось побывать.

История может быть горькой, как сочевичник.

— Здесь погода ужасная, — прошептала Элиот.

Согласно многим данным, температура в этом времени и месте ниже точки замерзания. Не больно-то поплачешься Вере в жилетку. Уровень поддержки у интерфейса чисто технический. Что я могу сделать для тебя, Элиот?

— «Седьмой» находится в пределах досягаемости. — «Инвиктус» вмещался в окружность с радиусом сто метров, и это устраивало Элиот. — Захвати его и начинай сканирование контрсигнатуры.

Цель обнаружена. Сканирование объекта семь на излучение контрсигнатуры сейчас начнется… Показания: выполнено 0 %. Что еще я могу сделать для тебя, Элиот?

Больше ничего. Полное, на 100 процентов, сканирование займет несколько суток, а пока информация не будет собрана и результаты представлены, сделать что-либо почти невозможно. Позитивное заключение или негативное. Катализатор или жертва. Сейчас у нее появился шанс покрепче закрыть глаза и заманить сон, как дикого зверя в ловушку. Просто так он не придет. Как можно, если внизу пронзительно кричит холодная ночь, раздираемая звуками скрипок, которые даже подушка заглушить не в силах?

Прямо на платье Элиот натянула одеяло. Кости вжались в матрас; сердце дрожало не переставая.

 

12

ХОР ОБРЕЧЕННЫХ

Если сомневаешься, завари чаю. Этому правилу Прия Парех следовала в своей жизни — как ее мать и бабушка. Сколько длинных ночных бдений перед экзаменами в медицинском колледже помог ей пережить чай масала, который постоянно заваривала мать…

Ночь выдалась длинная. Или день. Или какое там время суток. Путешествие во времени всегда сбивает биологические часы, в том числе и по этой причине Прия держала в шкафах в лазарете запас медицинских патчей с мелатонином. Однако сейчас она сомневалась, что это средство поможет Фару. Капитан взвинчен даже посильнее, чем Шафран под сахарным кайфом. Действуя методично, Прия поставила закипать горшок с листьями черного чая и занялась подготовкой специй. Имбирь, кардамон, звездчатый анис, гвоздика, корица, мускатный орех. Чай получился куда более пряным, чем в детстве, крепким и бодрящим. Фабричные смеси, которыми приходилось обходиться ее матери, и в подметки не годятся древним составам.

Вода уже закипала, когда мимо прошел Фар. Прия добавила специи, налила свежего молока. Всякий раз, увидев любимого возле кухонного уголка, она испытывала потребность прижаться к нему. Проведя почти год вместе, Прия поняла: то, что успокаивает ее, только сильнее дергает и раздражает его.

— Что. Сейчас. Произошло? — Имоджен вытянулась на одном из диванов в зоне отдыха. Над подлокотником виднелись только ее волосы, отливающие синевой. К ним подбирался Шафран. — Кто эта девушка, Фарвей? Что она здесь делает?

Уместный вопрос, но больше всего Прию интересовало вот что:

— Она — Мария-Антуанетта?

— Фрилансер, подумать только! Свободная художница! Лгунья и обманщица, пытается мною манипулировать, — сказал Фар. — Объявилась на моем последнем экзамене в симуляторе в Зеркальном зале, наряженная Марией-Антуанеттой. Из-за нее я и провалился. Знал, что меня подставили!

Имоджен села и нахмурилась.

— У Марии-Антуанетты были синие глаза, Фарвей, а не карие. Об этом все знают.

— Твой вклад в копилку глобальных знаний неоценим, — бросил Фар кузине. — Компьютер сообщил, что она королева Франции, и я не видел причин сомневаться. Лицензионная комиссия, судя по всему, тоже.

Прия разлила чай по четырем кружкам и раздала их. Первую — Грэму; он тупо смотрел на экран своей консоли и выглядел так, как и должен выглядеть человек, которому требуется хорошая доза кофеина. Она поставила кружку возле зеленого кубика Рубика, откуда Грэм вряд ли мог ее смахнуть.

— Это самый настоящий взлом, так одурачить Корпус.

Имоджен прищурила глаза, наблюдая за облачком пара над кружкой.

— А дурачила ли она Корпус? Может, Элиот в этой роли работала на Корпус? Подумай сам. У нее есть доступ к технике для путешествий во времени. Она знала, что мы собираемся сюда, знала, что ты ищешь.

Фар остановился под кричаще ярким костюмом из трех предметов, изготовленным из флэш-кожи; он надевал его, чтобы выкрасть изумруд «Кошачий глаз» из собрания Капоне за несколько минут до того, как штаб-квартира гангстера была уничтожена в ходе крупнейшего за тысячелетие грабительского налета, и покачал головой:

— Тогда Корпус арестует нас, как только мы вернемся. Он не позволит, чтобы «Рубаи» выпал из своего времени.

— Кстати, — вмешалась Имоджен, — где эта шикарная книжица? И откуда нам знать, что Элиот предоставит ее, когда мы заявимся к Лаксу?

— Этого мы не знаем. Спасибо, Пи. — Фар кивнул Прие, передавшей ему кружку, и выпил ее содержимое одним глотком. Он говорил, что ненавидит, когда остывает горячее питье, и Прия представить не могла, как ему удается не ошпарить горло. Хотя, сделав глоток, Фар все же немного поморщился. — Что насчет второго «Рубаи»? Копии? Имоджен, ты говорила, он сгорел во время Второй мировой войны… Никак нельзя его спасти от бомбардировки?

— Не получится, — покачала головой историк. — Переплет не погиб — камни использовали для третьего экземпляра. А на твой немой вопрос отвечу: нет, и третий «Великий Омар» мы украсть не можем, потому что он до сих пор существует во времени Центрального. Элиот — наша единственная надежда. Это означает, что если она из Корпуса, то мы здорово влипли.

— Корпус такими делами не занимается. — Фар поставил свою кружку на стол. Прия перевела взгляд на бумажную копию Устава Корпуса путешественников во времени, также лежавшую на столе. После каждого задания они с Имоджен просматривали руководство, помечая нарушенные ими правила. Более половины из трехсот страниц покрывали галочки, крестики и сердечки. На передней странице обложки к заглавным буквам были пририсованы кошачьи ушки. А это когда появилось? Должно быть, Имоджен нарушила традицию, занявшись изобразительным искусством в одиночку.

— Нынешний Корпус не занимается, — согласилась Прия. — Но со временем методы работы меняются.

Фар нахмурился.

— Думаешь, Элиот из будущего? — спросила Имоджен.

Будущее. Одно из немногих правил Устава Корпуса, которое они не нарушали: Ни одной машине времени Центрального не разрешается путешествовать в будущее дальше, чем на один день от даты отправления. Никакой необходимости совершать прыжок из родного времени вперед у экипажа «Инвиктуса» не возникало. Задания Лакса привязывались к хорошо изученным историческим событиям, где сохранялась некоторая свобода маневра. Будущее представлялось не просто неведомым, но полным потенциальных угроз — узнать собственные судьбы, скрестить временные линии, попасться на глаза будущим властям. Таких опасных предприятий лучше избегать.

Но все это не означало, что будущее не могло посетить их.

— Это самое вероятное объяснение, — ответила Прия. — Либо Корпус запустил некую программу, включающую тайные операции.

— Тайные операции, будущее, что там еще. — Фар принялся ходить по отсеку. — Что нам с ней делать?

Имоджен пристально посмотрела на дверцу в капсулу Элиот — она не обладала стопроцентной звуковой непроницаемостью — и перевела взгляд на Прию.

— Тебе лучше включить музыку погромче.

— Боюсь, не получится. — Музыка звучала фоном, но Прия не включала ни один из своих плей-листов. Трогательная классическая мелодия струнного оркестра не имела ничего общего с ритмами композиций, которые они обычно крутили.

Все прислушались, наступило молчание. Лицо Имоджен с каждым аккордом становилось на тон бледнее.

— Да ведь это… это оркестр «Титаника». Фарвей, что мы здесь до сих пор делаем?

Здесь… Парим под пение погибающих. Прия знала, что большинство известных ей путешественников во времени предпочли бы сказать погибших, будто неизбежные трагедии, с которыми они сталкивались, становились от этого менее трагичными. Врачебная подготовка не позволяла ей так просто вычеркивать чужие жизни. Сколько человек там, внизу, замерзает сейчас насмерть? Сколько детей? Тем более невыносимо думать об этом множестве, об этих жизнях, когда «Инвиктус» висит в каких-то тридцати метрах над ними.

Печальная, горестная музыка; каждая следующая нота ранила сильнее предыдущей, пока наконец Прия не поняла, что больше не вынесет.

Она не стала включать плей-лист дистанционно, но воспользовалась случаем и убежала в свой медицинский отсек. Прия часто сетовала, что ее лазарет по сравнению с отсеком управления слишком уединенный, но случались минуты, как эта, когда она с облегчением пряталась в его стенах.

Прия листала свои записи, и капли слез висели на ресницах. Выбрать песню, любую песню, не имеет значения, какую, только бы заглушить погребальный оркестр. Трэш&Хэш: Репортаж из Пантеона [без цензуры] застучал в колонках. Уставившись на шкафы с медикаментами и сканирующие устройства, Прия опустилась на пол. Инструменты ремесла, которым она хотела заниматься еще с тех пор, когда беззубой девчонкой встречала отца после дежурства в больнице. Дев Парех возвращался с воспаленными от усталости глазами, но не переставал играть со своей единственной дочерью в медицинский осмотр. Он накладывал кукле на руку шину, сделанную из подходящей железки, учил Прию разным способам наложения швов, помогая зашить спину у какой-нибудь «мадам Винк», заполненной мягкой набивкой.

— Так будет лучше, — приговаривал он, откусывая нить. Ни один герой в мире не мог сравниться с папой, и Прия знала, что, когда вырастет, будет спасать не только единорогов из полиэстера, но и людей. Да и кто откажется спасать людей?

Только позже она начала замечать на опухшем от недосыпания лице отца что-то незнакомое — печаль, которая приходит вместе со знанием.

Некоторых людей спасти не удавалось.

Теперь Прия не слышала, как спускают спасательные шлюпки и кричат матросы, как все играет и играет оркестр обреченных, но это не помогало. Она знала, что там происходит, что там давным-давно произошло. Те, кто уже мертв, умирают, и ничего уже нельзя исправить к лучшему.

— Эй, Пи. Можно войти? — Прия узнала Фара по тени на шкафах; она знала ее, как свою.

Она кивнула. Лицо опухло, стало липким: вытирая слезы рукавом, Прия размазала по нему сопли. Фара она видела плачущим всего дважды, и слезинки можно было вытереть одним пальцем. Как после таких сильных эмоций можно оставаться свежим, Прия не понимала. Если уж она плакала, то походила на утопающего моржа…

С полной кружкой в руке Фар опустился рядом.

— Я принес твой чай.

Керамика еще не остыла, и теплые пальцы коснулись ее ладони, когда передавали чай. Сделав глоток, Прия почувствовала, как в груди разлилось тепло.

— Ты в порядке? — спросил Фар.

— Да. Нет. Я… я знаю, «Титаник» утонул, когда мы… когда я еще не родилась, — поправилась она. — Знаю, что все это в прошлом.

Фар прислонил голову к стене. Кудри его растрепались и повисли безжизненными прядями.

— Это прошлое не так уж далеко по сравнению с другими отрезками времени. Когда Берг рассказывал мне на ночь истории о путешествиях на «Аб этерно», речь всегда шла о приключениях и новых местах, но никогда о мертвых, которые там оставались.

И никогда о семьях. Одно путешествие во времени стоит больше миллиарда кредитов. Работники Корпуса часто догоняют своих родителей по возрасту, а собственные дети растут не быстрее, чем улитка ползает — так им кажется. По этой причине Прия поклялась никогда не встречаться с кадетами Корпуса. Любовь должна быть всем или ничем. Прие была неинтересна роль подружки из времени Центрального, отсутствующей в значительной части жизни своего возлюбленного. Все закончится тем, что люди скажут, будто он украл ее из колыбели. Если она решит быть с кем-то, то только вместе — плечом к плечу, год за годом, и пусть старость приходит к обоим одновременно.

Придерживаться такого правила не слишком трудно, потому что основную работу по обследованию кадетов выполняют мед-дроиды. А потом появляется парень, который пускает под откос всю отработанную систему. Искаженная ДНК, пробел вместо даты рождения. Прие хватило одного взгляда на карту Фарвея Маккарти, чтобы прийти к выводу: он — незаконнорожденный отпрыск какого-нибудь сенатора, каких в Академии полно; их карманы набиты шальными деньгами, а мозгов не хватает, и все приелось. О, как она ошибалась. Фар кипел жизнью, или жизнь кипела там, где он появлялся (трудно сказать, кто из них двоих сильнее). Его постоянная беспокойность — он то переступал с ноги на ногу, то отбивал пальцами дробь — была заразительна. Его исторические рассказы вызывали у Прии интерес к тем или иным эпохам, о которых она раньше не знала. В тот вечер, возвращаясь домой на автобусе, она обнаружила, что листает свои записи в поисках музыки, которая передавала бы бьющую через край жажду жизни этого парня.

И это стало началом новой песни для нее.

Решение присоединиться к команде «Инвиктуса» далось ей с неожиданной легкостью. Фару требовался медик, и хотя о настоящей любви речь не шла — ни тогда, ни потом, — Прия с радостью согласилась. Целый год прошел в кутерьме, они втискивали по две жизни в одну. Она продолжала ходить на свои дежурства и на субботние ужины к родителям, хотя с каждым возвращением домой все труднее становилось отвечать на вопрос, где она успела побывать. Что новенького в твоем мире, дочка? Как ответить на этот вопрос, если за неделю, которую мать провела в антикварном магазине, Прия успела потратить месяц на прыжки из Европы времен Второй мировой войны в эпоху золотой лихорадки в Америке, а оттуда — на борт корабля «Месть королевы Анны», при всем этом постоянно целуясь с мальчиком, о котором твои родители ничего не знают.

Имоджен и Грэм занимались со своими родителями такой же словесной акробатикой, хотя в конечном счете легкие заминки по ходу разговоров являлись приемлемой ценой. Прия вспоминала про это всякий раз, когда Фар начинал заговор про «Аб этерно», а потом не знал, чем заполнить речевые провалы, и даже его легендарная находчивость не помогала. Но он пробовал.

Пробовал.

— Ты бы спас тех людей внизу, если бы мог? — спросила Прия.

Фар помрачнел:

— Напрасное геройство только усугубляет ситуацию, тебе не кажется?

— Но это лучше, чем чувствовать себя стервятником.

— Но мы стервятники, Пи.

Нравилось ей это или нет, но Фар сказал правду.

— Мне больше нравится название «перевозчики реликвий».

— Если бы нам довелось перевозить реликвии, это было бы здорово. — Губы Фара скривились. — Что думаешь о нашей гостье?

— Со времен инструктора Марина тебя никто так не доставал. Даже пират, оставивший вот это. — Прия коснулась правого бицепса, где под рубашкой на ощупь чувствовался грубый рубец — след от удара клинком, который пришелся в область плечевой артерии. Она никогда не видела, чтобы из Фара лилось столько крови. Рану, оставленную ржавым кортиком, удалось стянуть швом с тридцатью стежками. «Просто царапина», — шутил он посиневшими губами, когда Грэм втаскивал его на борт корабля. Если бы рядом не оказалось Имоджен, предложившей кровь для переливания, история закончилась бы печально.

— С клинками я могу управиться, бей да коли! Но с этим? — Фар потер лицо. Гнев почти прошел, уступив место трезвым мыслям. — Когда меня выгнали из Академии, я поклялся: сделаю все, чтобы никогда не чувствовать себя таким… потерпевшим. Прошел почти год, и после стольких успешных экспедиций та же самая девушка подвешивает наше будущее на ниточке, а я не знаю, что делать. Если не доставлю «Рубаи» Лаксу… мы можем лишиться всего, Пи.

Он содрогнулся, и его дрожь передалась Прие. Не то чтобы Фар испугался, не то чтобы она слишком сильно сжала его руку, но именно так обстояли дела. И оба это понимали.

Она отхлебнула из кружки, чтобы набраться сил.

— И все равно, давай не будем терять голову. Тот факт, что Элиот изменила твою жизнь, заставляет меня предположить, что здесь ведется какая-то сложная игра… Нам нужно узнать о ней побольше. Если сумеем получить материал для генетической экспертизы, то диагностическая техника у меня есть. Будет с чего начать.

— В ванной весь пол покрыт волосами Имоджен, похожими на разноцветные спагетти, — сказал Фар, морща нос. — Добыть волосы Элиот труда не составит. Время у нас есть — я попросил Грэма взять курс на Лас-Вегас.

— Вегас? Значит, у нас будет настоящий, заслуженный отпуск?

— Единственная альтернатива — хромать назад к Лаксу, а я предпочитаю отложить это событие насколько возможно. Используем путешествие, чтобы разобраться в ситуации. Выясним, кто есть Элиот, найдем «Рубаи». Учитывая все эти обстоятельства, мы можем совершить прыжок в следующий век…

— Давай совершим. Я проверила двигатели и топливные стержни. — Это подтверждали пятна на ее халате — на этот раз масляные, а не кровавые. Исправляешь что-то — значит, замажешься. — По механической части все в порядке.

— Уверена? — Даже когда Прия кивнула, в глазах Фара оставался вопрос. — Не похоже, что Грэм допустил ошибку.

— Грэм избаловал нас своими умственными способностями, но он же не дроид. Ошибки делают нас людьми. Надеюсь, ты извинился, что набросился на экран с его «Тетрисом».

— Грэм понимает, что я разозлился.

— Но он не узнает, что ты сожалеешь об этом, пока не скажешь ему. — Щедрая порция имбиря жгла язык, придавая Прие красноречия, и она с чувством произнесла бабушкину пословицу: — Мы скучаем по пчелиному меду, а не по пчелиному жалу.

Фар вполне мог возразить, что пословица устарела — благодаря путешествиям во времени пчелы вернулись. Вместо ответа он потер костяшки на кулаке, словно стирая воспоминания от удара. Решимость заточила тонкий абрис профиля.

— Я это исправлю. — Он наклонился поцеловать ее в лоб. Закрыв глаза, Прия вбирала в себя все тепло: от кружки с чаем в руке, от его губ на ее коже, от двигателей «Инвиктуса», несущегося сквозь ночь на запад.

 

13

ХОЛМЫ ОСТАЮТСЯ

Грэм смотрел на числа.

Они менялись, но постепенно и предсказуемо. Тикали секунды. С естественным ходом времени они сравнялись в 5.32 утра 15 апреля 1912 года на рассвете. Через несколько минут на горизонте появится Вегас, почти не отличающийся от городка из старых вестернов — с вывесками бильярдных и конским навозом, разбросанным вдоль грязных дорог. Смотреть не на что, и совсем нечем заняться. Невада в 1909 году объявила азартные игры вне закона — невзирая на то, что по крайней мере за двадцать лет до этого в штате официально открылось первое казино. Роскошные заведения появятся в городе гораздо позже.

Смогут ли они совершить прыжок? Грэм надеялся, что смогут. Даже больше, чем надеялся. Застрять в 1900-х не хотелось бы. Во времени Центрального цвет кожи не имел значения, но в том, что касалось прошлого, предрассудков было не избежать. Всякий раз, отправляясь в другую эпоху, он готовил себя к столкновению с враждебностью или неприязнью того или иного века. Иногда они проявлялись исподволь, угадывались в провожавших его недобрых взглядах лавочников, когда он бродил вдоль полок с товаром. Люди из других времен называли Грэма нецензурными словами, оскорбляя прямо в лицо, унижая его ум и достоинство. И предстоящий отрезок истории был очень опасен. Он видел фотографии линчевания. Хотя и черно-белые, но достаточно выразительные, чтобы вызвать приступ тошноты.

Они должны выполнить этот прыжок.

Грэм снова и снова просчитывал в уме дату следующего приземления. 18 апреля 2020 года тоже нельзя назвать золотым веком: на смену цепям рабства пришли спортивные костюмы, а команда «держи руки так, чтобы я их видел» ничего не гарантировала. Но успешный прыжок в двадцать первый век означал возможность следующего прыжка домой. Он не видел причин, по которым вычисления не сработают. Навигационная система «Инвиктуса» функционировала ровно, как и перед той неудачной посадкой, но это только усиливало озабоченность инженера. Лучше бы знать, что именно дало сбой, чем гадать вот так…

— Ты что, прилип к креслу? Часами не шевелишься. — Войдя в рубку, Имоджен села за свою консоль. Начался новый день, и, само собой, она заново покрасила волосы. Синее с розовым смыла и нанесла еще более яркие цвета.

— Зеленые. — Выговорив это слово, Грэм осознал, что само по себе оно не имеет смысла. Его мозгу потребовалось еще несколько секунд, чтобы вернуться от числовых значений к языковым. После ночи, проведенной над составлением уравнений, это оказалось нелегко. — Я имею в виду твои волосы.

Но они были не просто зелеными. Голова Имоджен фосфоресцировала, будто она разломала светящуюся палочку и использовала ее содержимое в качестве кондиционера. Предрассветная мгла, проникающая в иллюминатор «Инвиктуса», добавляла свечению яркости.

— В просторечии — Ядерная Зелень, — поправила она. — Это цвет 2020 года. Тебе нравится?

— Это… — В кои-то веки Грэму не хватило слов! — Ярко.

— Конечно, для скрытного посещения вроде бы не годится, — согласилась Имоджен. — Но Лас-Вегас никогда не славился утонченностью. В Лас-Вегасе блистай, как лас-веганы. Веганы… что-то не то.

— Точно, — сказал Грэм.

— В истории много забавного. — Тряхнув лучащейся прической, она развернула кресло к экрану.

Лучащиеся. Блистательные. Прекрасные.

Все эти слова Грэм использовал бы, выжди он десяток секунд. Теперь озвучивать их было поздно — в дверях появился Фар и обвел отсек управления сонным взглядом.

Грэм без труда догадался, кого высматривает капитан, и перевел взгляд на дверцу капсулы Элиот, еще закрытую. Эта девушка была чужеродным телом. Ее внезапное появление относилось к области аномального, как и неудачная посадка, а разделял их во времени всего час. Взаимосвязь не всегда означает причинно-следственную зависимость, но Грэм мог поклясться, что эти два события связаны. Является ли Элиот причиной сбоя?

Или она оказалась здесь из-за него?

Извилистая, запутанная, очень непростая головоломка. Грэм не привык к проблемам, которые так растягиваются во времени. Он взглянул на кубики Рубика: каждый собран и занимает свое место, образуя с остальными полный радужный ряд. Где-то здесь есть ответ. Должен быть.

Фар бочком подошел к консоли.

— Думаешь, мы сумеем сесть в этом времени, куда хотим? Прия говорит, потроха у корабля в порядке.

— Прия проверила двигатели?

— Ну да. — Фар вроде бы растерялся, потом начал хмуриться. — Ты ведь ее просил, разве нет?

— Просил? — Это выскочило у Грэма из головы, как и многое после той посадки. Странно… Адреналин обычно усиливал чувства, обострял память до такой степени, что воспоминания становились острыми, как бритва. Должно быть, в организме выработалось слишком много кортизола. — Когда прыжок идет с отклонениями, механика ни при чем. Когда мы в последний раз находились в Решетке, я производил вычисления, но не мог найти решения для посадки в том времени, которое нам требовалось. И вот тогда… — Брат с сестрой выжидающе смотрели на Грэма. Он не знал, поверят ли они его словам. Произнести их оказалось непросто, и все равно он выговорил: — И вот тогда уравнение изменилось.

— Угу. — Фар выслушал Грэма гораздо спокойнее, чем ожидал инженер, — вероятно, не совсем понял, что означают его слова. Но Грэм и сам не до конца понимал. Что происходит, когда вселенские законы становятся предположениями?

Фар откашлялся:

— Ладно, приношу извинения, что стукнул по экрану твоего «Тетриса». Тебе пришлось несладко, а я вел себя как настоящая задница.

Рот у Имоджен раскрылся так широко, что туда могла бы залететь муха. Грэму не требовались визуальные подсказки, чтобы понять: поведение Фара отклоняется от нормы. Извиняющийся Фар представлял собой аберрацию, как и математика, перестающая быть математикой. Действительно, в мире что-то сдвинулось…

— Все забыто, — сказал Грэм другу. — Просто в следующий раз нацелься на что-нибудь не столь старинное.

— Надеюсь, следующего раза не будет. — Фар уселся в капитанское кресло и посмотрел в иллюминатор, где во тьме уже угадывались очертания Лас-Вегаса. Огни спящего города можно было пересчитать по пальцам. Горизонт начинал светлеть, черное сменялось темно-синим, и внизу из тьмы проступили холмы. Здесь они служили костяком. Фар думал о том, что на протяжении миллионов лет горы врезались в небо и через четыреста будут также вздыматься, когда уже исчезнут казино, высохнут, как озеро Мид, бассейны и блеск, лоск и неоновые огни померкнут навсегда…

Все пройдет, а холмы останутся.

Грэм вел «Инвиктус» в эту спокойную даль. Самая окраина предместий. Наилучшее место для прыжка — подальше от воздушных трасс будущего, поближе к пустынным просторам, которые прекрасно подойдут для парковки невидимой машины времени.

— У всех стресс, все срываются на крик, — вздохнула Имоджен. — Вот почему необходим отпуск. Всем надо развеяться. Поесть! Выпить! Развлекаться днями напролет!

— Это тоже задание, — напомнил Фар. — У Элиот перед нами явное преимущество, и я хочу, чтобы до возвращения в Центральный ситуация изменилась. Вегас дает нам пространство для маневра, попробуем накопать информации. У Прии есть план; мне надо, чтобы вы вдвоем отвлекли нашу гостью.

— Считай, что сделано. Тем более есть пространство для маневра, — добавила Имоджен. — В субботу вечером во Дворце Цезарей должна состояться танцевальная вечеринка эпических масштабов. Диджей Рори принимает гостей.

Фар не проявил энтузиазма.

— Элиот не показалась мне любительницей танцев.

— Не торопись судить о книге по обложке, Фар. Во мне много чего есть.

Вся троица подпрыгнула. Элиот. Неизвестно, сколько она успела услышать, потому что вошла в двери совершенно беззвучно, как тень. Словно телепортировалась. Двадцать четыре часа назад Грэм сказал бы, что такое невозможно. Но теперь это слово ничего не значило…

Капитан нахмурился.

— Иногда только обложка и имеет значение. Особенно если выложена камнями на сотню миллионов.

Со снисходительной улыбкой на лице и грацией танцовщицы Элиот легко впорхнула в отсек управления.

— «Одно мы знаем точно — жизнь пройдет; мы это знаем точно, остальное — ложь; цветок, что прежде цвел, умрет навеки». Слова мудрости из той самой книги, которую ты считаешь ничего не значащей.

Фар угрюмо посмотрел на нее.

— Моя жизнь точно пройдет быстрее, если и дальше будешь прятать «Рубаи».

— О, маловерный… — Криво усмехнувшись, Элиот подошла к вистапорту. Даже утренний свет не смягчил ее черты, но только выявил тени под глазами и напряженные жилы на шее. Заметив эти штрихи, Грэм и сам ощутил усталость. И хотя Элиот прочно стояла на полу, впечатление было такое, будто она балансирует на краю и вот-вот сорвется.

Все происходящее вызывало у Грэма нарастающее чувство тревоги. Он постарался отогнать его и перевел «Инвиктус» в режим зависания и посмотрел на Фара.

— Мы готовы совершить прыжок. Скрести пальцы.

Капитан в счастливые приметы и жесты на удачу не верил. Имоджен сделала это за него, скрестив пальцы на обеих руках, сами руки и ноги, словно удача представляла собой нечто, что можно просто ухватить и, вцепившись изо всех сил, вытащить из воздуха. Грэм знал, что желания не поддаются количественному измерению, но надеялся, что Имоджен собрала достаточно удачи для прыжка.

— Три, два, один…

 

14

РЕШЕТКА

Бесшумный взлет — и ничего.

Исчезли холмы, небо, свет.

Вернулась тьма темнее ночи,

Вечность простерлась,

Свернула все — в ничто, в ничто.

Здесь все в противоречье.

Здесь — не здесь, но там. И там. И там.

Оно повсюду.

И нигде.

Кружится время. Замирает.

Мгновения в мгновеньях, между ними

И каждое внутри себя содержит

Множество больших и меньших…

Числа найди. Составь. Подгони.

Поворот и… щелк!

 

15

ФОЛЛИКУЛЯРНЫЕ ЗАБЛУЖДЕНИЯ

Из рассветного зарева — в иссушающую душу тьму и сразу — к слепящему полуденному солнцу. Ух ты. Не надо было Фару смотреть в вистапорт во время прыжка. Смена видов, дополненная безвременьем Решетки, вызывала особого рода тошнотворную слабость, но лучше так, чем видеть лицо Элиот, ее ухмылку. Он думал, что после разговора наедине с Прией и короткого сна она уже не будет бесить его, как раньше. Не тут-то было. Ее дерзость действовала, как соль на рану, напоминая, с какой легкостью она пустила его будущее под откос. Один раз подмигнула, другой раз стащила шикарную книжку… Годы труда в сточную канаву…

Перед глазами плыли зеленые пятна, надписи на стене расползались в разные стороны. Сосредоточившись, он читал отдельные слова — Рембрандт, сапфир, пожар, Гинденбург, — а сам впивался пальцами в подлокотники. Прия права: нельзя терять голову. Это далеко не конец. Он соберет свою жизнь заново, по кусочку, и начнет с этого кресла. Капитанское кресло ему никогда не нравилось — неудобное и какого-то агрессивного оранжевого оттенка, но сейчас Фар чувствовал его своим, потому что за него приходилось бороться.

— Время? — спросил он у Грэма.

— Попали прямо в цель, — ответил инженер с видом человека, которому удалось увернуться от десятка пуль. — Восемнадцатое апреля 2020 года. Полдень.

Хоть что-то у Фара сегодня получилось.

— Да будет отпуск. — Ему и в самом деле хотелось отдохнуть. В идеале отдых должен был включать поход с Прией в бассейн, светлое пиво с двумя ломтиками лайма и мир без забот. В Лас-Вегасе всего этого хватало, но Фар знал, что не сможет расслабиться, пока не поймет, каковы планы Элиот.

Она стояла рядом с ним. Обувь сняла и без каблуков оказалась такой маленькой, что, кажется, подуй — и улетит. На голове еще сохранилась прическа в стиле первого класса, хотя и несколько растрепанная. Один локон выбился из-под заколки и касался плеча. Надо только быстренько дернуть…

— Я подберу гардеробы! — Имоджен ринулась к шкафу в зоне отдыха. — Какие у тебя размеры, Элиот? Могу одолжить один из своих нарядов, если подойдет. У тебя такая тонкая талия!

— Это все из-за хейзанутого корсета. — Элиот повернулась к Фару спиной.

Вот сейчас! Одинокий волосок, за который удобно ухватиться. Элиот наверняка ничего не заметит. Работая на Лакса, Фарвей развил воровскую ловкость рук. Он дернул за волосок, но тот, вопреки ожиданиям, не оторвался. К своему ужасу, капитан осознал, что завладел не одним волоском, а целым париком, который стянул с головы Элиот. Его пальцы разжались, и парик упал на пол.

Обернувшись, Элиот посмотрела на него. Фар ожидал взрыва ярости, но девушка просто презрительно скривила губы. Там, где он ожидал увидеть натуральные волосы, ничего не было. Кожа на черепе оказалась такой же гладкой и чистой, как и на остальном теле Элиот. И брови, которые казались нарисованными, были нарисованы. Даже ресницы отсутствовали. Должно быть, раньше Фар воображал, что они есть.

— Вот дерьмо. — Он взглянул на парик, лежавший блестящей горкой у его ног. — Неловко получилось.

Ситуацию усугубил невесть откуда взявшийся Шафран. Приняв парик за мохнатого собрата, он зажал его челюстями и потащил из зоны отдыха, помахивая полосатым хвостом.

— Шафран! Нет! — Имоджен не успела поймать красную панду. Зверек прыгнул на диван, оттуда — на полку, а с нее — на трубы и оказался вне досягаемости.

— Твои волосы… — Фар беспомощно проводил взглядом исчезнувший парик.

— Судя по всему, похищены рыжим енотом. — Прищурившись, Элиот рассматривала гардероб «Инвиктуса»: армейская униформа, пара гетр для верховой езды, тюремные комбинезоны. Заметила расшитый цветами жилет, в котором Фар вошел в симулятор с Версалем. Ему стало интересно, узнает ли она эту вещь. — Или ты об их отсутствии на моем теле?

— Хм…

Имоджен забралась на спинку дивана и раздвинула одежду в поисках мохнатого питомца.

— Иди сюда, ты, болван! Нельзя воровать у людей волосы.

Элиот повернулась и посмотрела на Фара, приподняв нарисованные брови. Она явно выражала согласие со словами Имоджен. Ему следовало извиниться и придумать какое-то оправдание…

— Мне показалось, у тебя в волосах пушинка, — сбивчиво заговорил он. — И я попробовал ее достать.

— Ты такой заботливый, — проворчала Элиот. Было видно, что она не верит ни одному его слову. Да он бы и сам на ее месте не поверил. Пока что гостья обыгрывала его на каждом повороте.

Продолжая сыпать проклятиями, яркими, как и ее волосы, Имоджен в попытке дотянуться до облюбованного красной пандой насеста встала на цыпочки. К ней присоединился Грэм. Он дотянулся дальше, но Шафран так глубоко забился между трубами, что для поимки животного пришлось бы разбирать корабль.

— Да оставьте вы его в покое, — посоветовал Фар, едва сдерживая смех — вся эта сцена с похищением парика становилась абсурдной. — Зверь унес добычу в свое логово.

— Шафран не зверь, — обиделась Имоджен. — Он — зверушка.

Грэм балансировал на самой высокой точке дивана, стараясь просунуть руку как можно дальше. Бесполезно. Он спрыгнул на диванную подушку, на которой уже стояла Имоджен. Девушка покачнулась, и ей не оставалось ничего другого, как вцепиться в бицепсы Грэма.

— Что, черт возьми, происходит? — Дверца в капсулу Прии скользнула вбок. На ее шее висели золотистые наушники «Бит-Бикс» — настоящие, с логотипом ББ, украденные и подаренные ей Фаром в честь первой полугодовщины их дружбы. С тех пор Прия в них спала. Выглядела она как всегда по утрам: спутанные волосы, заспанные глаза. Постепенно взгляд ее приобрел осмысленное выражение. — О…

Имоджен быстро отдернула руки от Грэма. Фар никогда не видел сестру такой пунцовой — цвет горячей жевательной резинки, темнее коралла. Пора бы им уже выяснить отношения и поцеловаться. «Инвиктус», в конце концов, не настолько большой и просто не рассчитан на такое количество неприкаянных феромонов.

— Шафран убежал с волосами Элиот. — Грэм слез с дивана и откашлялся. — Я хотел сказать, с париком.

Фар уловил, что у его подруги проснулся профессиональный интерес. Взгляд Прии стал острее, затем смягчился — она обозревала лысую голову Элиот.

— Alopecia universalis. Правильно?

— Леди и джентльмены, у нас есть медик, который не зря ест свой хлеб! — голосом шоумена объявила на весь корабль Элиот. — Вы поразились бы тому, какое мизерное количество людей может правильно назвать диагноз без подсказки мед-дроида.

— Alopecia universalis, — повторила Имоджен по-латыни; лицо у нее еще горело. — Универсальная плешивость?

— Проще говоря, моя иммунная система отторгает волосяные фолликулы. В шестилетнем возрасте у меня выпали все волосы на теле и больше не росли.

— Редкое явление, — заметила Прия. — Во времени Центрального даже более чем редкое. Я о нем только читала.

Еще один намек на то, что Элиот явилась из другой эры. Но если эта особенность редка во времени Центрального, может ли она вообще встречаться в будущем? Возможно, Элиот пришла из прошлого? Снова вопросы, вопросы без конца. Головокружение, возникшее, пока он смотрел в вистапорт, обычно проходило быстро. Обычно, но не сейчас. Эта девушка… Насмешница. Сплошная загадка. Он не знал, как подойти к ней, с чего начать, и это раздражало…

— Извини, Элиот, что так вышло с париком. — Имоджен ни в чем нe провинилась, но прощения попросила. — Перед тем как мы отправимся в город, я схожу и куплю тебе другой. Какой цвет предпочитаешь? Блондинка? Брюнетка? Огненно-рыжий? Тебе прекрасно подошел бы зеленый, как павлиний хвост.

— Нет необходимости, — сказала Элиот. — Парики я использую, когда есть необходимость раствориться в толпе. А отсутствие у меня на голове волос в Вегасе никто и не заметит.

— Но на такое платье станут оборачиваться, — заметила историк. — В 2020-м не знают об оборках до пола.

Экипаж «Инвиктуса» занялся обычными делами. Прия пошла менять топливные стержни. Грэм вернулся к своей консоли — подыскать место для парковки, а Имоджен отбирала из корабельного зaпаса наличных долларовые банкноты подходящих годов выпуска. Потом она отпечатала пять фальшивых удостоверений личности, потом перепечатывала их, потому что Грэм подсчитал, что по ее удостоверениям им получалось по двадцать лет вместо двадцати одного, а такие документы в Вегасе бесполезны. Элиот помогала сортировать купюры и одежду, складывала кучками купальники и клубные костюмы, следуя подсказкам историка.

Сцена казалась такой… нормальной. Несомненно, Элиот прошла подготовку рекордера. Иначе как бы она могла так быстро включиться в ритм корабельной жизни? Откинувшись на спинку капитанского кресла, Фар сидел и неотрывно смотрел на воровку. Она тоже посматривала на него, но без всякой хитрости, озорства, не задерживая взгляда. Именно посматривала. Открыто и невозмутимо. Никакой дуэли взглядов, как у них с Лаксом. Фар понятия не имел, какую игру затеяла Элиот, и не представлял, как ее выиграть. Ему требовались ответы. ДНК можно добыть разными способами, не только из волос. Кожа, кровь, слюна. Конечно, получить их значительно труднее, чем волосы, особенно теперь, когда Элиот настороже, но Фар подготовился к вызовам.

Он вычислит, кто эта девушка.

Он вернет себе будущее.

 

16

ЧТО ТВОРИТСЯ В ВЕГАСЕ…

Судовой журнал «Инвиктуса» — запись 3.

Текущая дата: 18 апреля 2020.

Текущее местонахождение: Вегас, детка!

Цель посещения: Веселое времяпрепровождение. Душевное спокойствие. Прелестная книжица пока неизвестно где.

Цвет волос Имоджен: ядерная зелень, кончики неоново-желтые.

Счет на «Тетрисе» Грэма: 354 000 (на паузе).

Песня корабельного плей-листа Прии: «Зажигай ярче», исполняет Аврора Уинтерс.

Эго Фарвея: не кормить. Может укусить. Тяжело ранено появлением «просто Элиот-Антуанетты» (она же — специалистка по черной магии из будущего).

Элиот:????????

С учетом взятой на буксир шантажистки-безбилетницы отпуск предстоял не самый приятный, но Имоджен намеревалась веселиться в Лас-Вегасе до упаду. Или до потери пульса. Или пока не утонет в море блесток. Последний вариант казался наиболее вероятным. Вегас такой яркий. Даже в полдень город ослеплял огнями. Светодиодные рекламные щиты вспыхивали приглашениями: сюда, сюда, к нам, к нам. Женщины щеголяли в коктейльных платьях с блестками, которые могли сойти за русалочьи хвосты. Туристы носили стаканы с выпивкой чуть ли не выше своего роста, и неоновые соломинки каждые две секунды вспыхивали новым цветом. Фланируя с остальным экипажем «Инвиктуса» по Стрипу, Имоджен сожалела, что флэш-кожу изобретут только в следующем веке. Ее радужная мотоциклетная куртка была бы здесь в самый раз… Хотя, честно говоря, здесь годилось все. Лас-Вегас относился к тем немногим городам в истории, где команда «Инвиктуса» могла не стесняться своего внешнего вида. Светящиеся волосы или лысина, темная кожа или светлая — все растворялось в людском водовороте.

Так или иначе, они чувствовали себя раскованно. Заслуга Имоджен — она удачно одела экипаж. Парням подобрала рубашки на пуговицах и угольно-черные джинсы. Грэм согласился надеть кожаную жилетку и мягкую шляпу с продольной вмятиной, но Фарвей в качестве аксессуара выбрал только солнцезащитные очки «авиатор». Прия нечасто снимала свой хирургический халат, а тут надела изумрудно-зеленое платье с запахом, смотревшееся на ней просто сногсшибательно. Элиот выбрала длинный белый комбинезон, почти неразличимый на ее бледной коже. В таком наряде кто-нибудь другой мог бы потеряться на общем фоне, но Элиот выглядела царственно. Неудивительно, что Фарвей принял ее за королеву Франции.

Для себя Имоджен нашла широкие серебристые брюки — по их внешнему виду можно было подумать, что она каталась на санках по свежему снегу — и белый топ. Сначала Имоджен разгуливала в солнцезащитных очках в роговой оправе, но потом сняла их, чтобы лучше видеть. Какие виды здесь открывались! Чертово колесо! А там — Эйфелева башня! Левее начинали свое знаменитое представление фонтаны Белладжио. О, этот город восхищал… Тем не менее какой-то пьянчужка справлял нужду прямо под одной из пальм, несмотря на то, что часы показывали три пополудни. Исторические отчеты не врали — этот город никогда не переставал веселиться.

— С чего начнем? — Фарвей остановился, чтобы стереть водяную пыль со стекол очков.

— Логичнее начать с Белладжио, — подала голос Элиот. — Можно пройтись по Стрипу.

Фарвей не отреагировал на ее слова. Он словно не услышал их.

— Имоджен, Вегас твоя идея. Что ты думаешь?

— Считаю, Элиот права. — При этих словах ее кузен нахмурился, но Имоджен не обратила внимания. Легкость выбора объяснялась близостью казино. А еще тем, что в отеле располагался магазин, который Имоджен не терпелось посетить. — К Белладжио! Пойдем посмотрим!

На отель определенно стоило посмотреть. Система кондиционирования всосала компанию через вращающиеся двери в вестибюль с одной из самых потрясающих инсталляций, которые когда-либо видела Имоджен, — «Цветами озера Комо». Две тысячи стеклянных изделий ручной работы в форме цветов крепились к потолку на системе подвесов. Здесь присутствовали все мыслимые цвета, усиленные подсветкой и создающие впечатление чего-то неземного и сказочно прекрасного. Все пятеро, задрав головы, замерли под композицией.

Грэм стоял рядом с Имоджен. Совсем рядом. После случайного прикосновения в отсеке «Инвиктуса» она особенно остро ощущала его присутствие. Грэм словно нес на себе какой-то заряд, готовый перескочить на ее кожу. В любую секунду искра могла прыгнуть на щеку и показать окружающим ее истинные чувства. А раз так, стоило поискать какое-нибудь маскирующее румянец средство…

Она перевела взгляд в другую сторону, туда, где стояла Элиот. Внутри помещения кожа девушки казалась почти прозрачной, и льющийся сверху свет словно пронизывал ее. Голубые, розовые, зеленые лучи падали на макушку, стекали вниз хрупкими стеклянными ручейками неземной красоты. Никто, кроме Имоджен, не смотрел на новенькую — экипаж перенял у Фарвея холодное отношение к ней. И как они рассчитывают с такой неприязнью собрать нужную информацию? Как надеются узнать что-нибудь о человеке, игнорируя его? Имоджен просто не понимала.

— Это работа скульптора Чихули, — сообщила она экипажу. — Каждый цветок изготовлен методом ручного дутья.

— Представляю, сколько на это ушло времени, — с благоговением проговорила Прия.

— Представь, сколько это стоит. — Дай Фарвею волю, он бы повесил ценник на любую красивую вещь. — Что со всем этим стало?

— Украсть инсталляцию мы не сможем, если ты думаешь про это, — ответила Имоджен кузену. — Когда засуха приобрела характер бедствия, Белладжио продал «Цветы озера Комо» частному коллекционеру. Десять лет спустя покупатель, чтобы избежать банкротства, распродал ее по частям.

— Какой стыд, — сказал Грэм. — Разрушить такое совершенство.

«Цветы озера Комо» смотрелись все так же волшебно, как и в тот момент, когда они только вошли в вестибюль, но теперь Имоджен видела не только торжество красок, но гибель этого произведения искусства. Б-р-р-р. Всю жизнь она, балансируя на грани, старалась управлять цинизмом Фарвея и вот теперь, получив от кузена двойную дозу, чувствовала, что ей необходимо подкрепиться.

ОТПУСК. НАСЛАЖДЕНИЕ. ВПЕРЕД.

— Посмотрим, что еще предлагает Белладжио? — Она направилась к проходу, манящему огнями игровых автоматов — выиграй $$$$$ выиграй $$$$$ выиграй $$$$$ выиграй. Здесь сразу ощущалось, что казино живет вне времени, хотя и в отличном от Решетки смысле. В комнаты заведения нагнетался дополнительный кислород, чтобы клиенты оставались бодрыми. День мог смениться ночью, весь мир мог сгореть в огне, но игроки в помещении без окон продолжали безумствовать. Снова и снова, пока позволяли бумажники, они бросали кости и делали ставки. Щелкали покерные фишки, крутился и скакал в рулетке шарик, случай создавал и сокрушал состояния.

Когда экипаж «Инвиктуса» проходил мимо столов для игры в блек-джек, Грэм завистливо посмотрел на дилеров с их колодами карт. Имоджен сразу задумалась: а смотрел ли он так же на нее? Может, и смотрел. А может, и нет. В таких вещах она разбиралась плохо. Когда Грэм сказал, что ее волосы выглядят ярко, Имоджен сконфузилась. Что он имел в виду? Мне нравится, что ты выглядишь ярко? Или — ярко, но мы просто друзья? Или ярко — часть речи, отождествляющая ее, Имоджен, с обложкой «Великого Омара» и огнями Лас-Вегаса? Она перебрала в уме сотню разных вариантов и остановилась наконец на одном, обдумала его еще сто раз и в конце концов пришла к выводу, что понятия не имеет, что имел в виду Грэм.

Вот Прия объяснила бы. Она умеет так здорово проникать в суть вещей: срывать покровы, разбираться в чувствах, читать души людей. Имоджен часто спрашивала ее мнение о своих неудачах в любви. Подруга ставила один диагноз и назначала одно и то же лечение: просто поговори с ним.

О чем? О яркой прическе? Уже пробовала…

Приговор Прии: Расскажи ему о своих чувствах.

Временами Имоджен самой этого хотелось, и слова «Я безумно в тебя влюблена» уже готовы были сорваться с языка. И каждый раз это казалось не совсем правильным. Что, если Грэм не повторит то же в ответ? Что, если он просто посмотрит на Имоджен и у нее сердце сожмется до размера фасолины? Что, если их дружеские отношения пойдут потом насмарку и будут навсегда испорчены?

Имоджен скорее решилась бы испытать удачу на игровых автоматах. Она и попробовала, если бы азартные игры в другом времени не считались нежелательными. Ее участие в игре могло изменить шансы прочих игроков — спутать карты, сбить слоты игровых автоматов. Перераспределить будущие джекпоты недопустимо. Кто знает, сколько жизней это изменит?

В казино им действительно не оставалось ничего другого, как только прогуливаться, увертываясь от официантов с коктейлями и бабушек с рюкзаками болельщиков и наборами соответствующих козырьков — модный тренд, так и не прижившийся на стеллажах бутика «До и дальше». Настоящая цель Имоджен, из-за которой у нее слюни текли с той минуты, как Грэм взял курс на Лас-Вегас, располагалась в следующем зале. Ее греческие сандалии с гладкой подошвой, приобретенные еще до нашей эры, шлепали и скользили по мраморным плитам пола. Она неудержимо рвалась вперед к вывеске «Кафе. Мороженое. Сладости».

То есть туда, где можно подкрепиться. Спасибо Госпоже Удаче, принцип «наблюдай, но не участвуй» не распространяется на прием пищи.

— Могли бы догадаться. — Прия улыбнулась, угадав, куда их ведут. — Ее манит сладкое. Уверены, что она отчасти не пчела?

— Есть пороки и похуже! — бросила Имоджен через плечо и то ли прошаркала, то ли вкатилась в магазин. Оформленное яркими цветами помещение поистине очаровывало: стены желтые, светильники розовые… Прозрачный холодильник переполнен мороженым. Самыми разными сортами — с мятой, с манго, с тирамису, с фисташками, с ежевикой и чизкейком, с фундуком. Ну и как здесь выбрать?

Прия остановилась на банановом сплите. Грэм взял порцию фисташкового с шоколадной стружкой. Фарвей и Элиот выбрали мороженое с красным апельсином. Все они расселись вокруг одной из мраморных столешниц прежде, чем Имоджен наконец приняла решение. Зачем выбирать один сорт, если можно взять пять? Роза, горькая вишня, страччателла, мята и соленая карамель. Получилась почти полная коробка мороженого, и Имоджен пришлось нести ее к столу обеими руками.

— Подождите! Подождите! — Поставив коробку на стол, она принялась рыться в клатче. — Пока не забыла!

Когда она достала из сумочки бенгальский огонь, по лицу Фарвея стало ясно, что он-то как раз забыл. А все потому, что не хочет вести судовой журнал. Они не просто приземлились 18 апреля. В этот день, по подсчетам Имоджен, прошло 365 дней с той даты, когда Фарвею отмечали семнадцатилетие.

Она зажгла бенгальский огонь и воткнула в мороженое кузена.

— С днем нерождения тебя, Фарвей!

— Погоди. — Огонь шипел возле кудрей Фарвея, как бешеная волшебная пыль. — Уже?

— Время бежит быстро, пока обкрадываешь историю, — заметила Имоджен. — И если тебе интересно, одним мороженым празднество не ограничится — это только начало! Восемнадцать — это серьезная дата!

— Или 2277, — добавил Грэм. — Мы знаем, что ты не привязан к определенному возрасту.

— Ты не знаешь, сколько тебе лет? — Элиот смотрела на Фарвея сквозь искры; она сама была девушкой-загадкой, но и ей хотелось услышать ответ. — Как это получилось?

— Он родился в Решетке. — Слова Грэма подтвердила и Имоджен. Не то чтобы обстоятельства рождения Фарвея являлись секретом. Этим он и был знаменит в Центральном, и неведение Элиот казалось тем более невероятным.

Странная она штучка, эта девушка.

— Парень без дня рождения? — Бенгальский огонь догорал, на лицо Элиот падали сполохи шипящих искр. — Какая диковина.

Свидетельством того, насколько сильно эти слова Элиот задели Фарвея, стало то, что они не взорвали мгновенно его эго и не вызвали взрыв воплей: Ну и что, пусть я диковина! Самая особенная изо всех снежинок! Рожденный вне времени, вечно бегущий за ним! Вместо этого он ограничился не совсем внятным бормотанием:

— Все это говорилось, чтобы задурить головы мед-дроидам. Хвастовство здорово и быстро снимает усталость.

— Надо спеть, — вмешалась Прия. — Пока огонь не погас!

— Согласна, — проговорила Имоджен с набитым ртом. Ей пришлось заняться своим розово-мятно-вишнево-карамельно-шоколадно-сливочным десертом, пока он не превратился в однородный липкий суп.

Мелодия «С днем рожденья» за четыре века изменилась несильно. Имоджен поддержала ее с великим удовольствием — возможно, не в тон, но она не обладала музыкальным слухом, как Прия. А уж та своим исполнением украсила и выровняла песню вместе с Грэмом, обладавшим приличным басом. Таким образом, песню спасли от пошлого подражания караоке. Даже Элиот пропела строчку или две: С днем рожденья, милый Фарвей! С днем рожденья тебя! Когда песня отзвучала, бенгальскому огню остался один сантиметр жизни. Он уже начал мигать.

Имоджен повернулась к Фарвею и, по традиции семейства Маккарти, повторила слова, которые тетя Эмпра говорила каждый год. Слова, прозвучавшие перед тем, как отгорел огонь.

— Загадай желание. И исполни его.

 

17

ТОЧКА ПОКОЯ

Теперь многое зависело от пластиковой ложки.

На протяжении всего предобеденного праздничного десерта Прия не переставала следить за этим столовым прибором в руках Элиот, примечала, как она водит большим пальцем по ручке. После того как Элиот в десятый, наверно, раз зачерпнула мороженое с красным апельсином, у Прии промелькнула мысль, что теперь на этом столовом приборе вполне достаточно биологического материала для анализа ДНК. Оставалось только стащить ее и незаметно доставить на борт «Инвиктуса».

Задумку трудно было отнести к числу рискованных или хотя бы волнующих предприятий, но сердце Прии стучало как бешеное, когда Элиот выбросила картонку с ложкой в мусорный бак. Прия несколько отодвинулась от стола, выждала момент, когда новенькая отведет взгляд, схватила ложку, завернула в салфетку и сунула в свою сумку, больше похожую на торбу. Фар частенько подтрунивал над подругой, таскавшей повсюду такую ношу; Прия сама признавала ее обременительной, но объемистая торба с карманами требовалась ей для марли, универсального целебного спрея, медицинских патчей и всякой всячины, которую прихватила с корабля, по не смогла поместить в свой клатч Имоджен. Прия сунула похищенную ложку под плавки Фара; все это время сердце ее учащенно билось.

Компания вышла в холл, в стиле роскошных интерьеров Белладжио, с мрамором и декоративными колоннами. С улыбкой, говорившей, как ей хотелось надеяться, в моей торбе ничего такого нет, особенно ложки с ДНК, Прия присоединилась к спутникам. Оказалось, что непринужденно улыбаться не так уж и легко. Она не обладала, подобно Фару, способностью сохранять невозмутимое лицо и не умела, как Грэм, выключаться из царящего вокруг хаоса. Сейчас Прия думала только о том, что нужно как можно скорее провести анализ.

Судя по рассеянному взгляду, Имоджен считывала информацию со своего интерфейса.

— Сейчас здесь, в Белладжио, делать особенно нечего… Можем прогуляться по Стрипу и поплавать в бассейне во Дворце Цезарей или поесть в одном из ресторанов Гордона Рамзи. Большинство шоу и танцы начнутся позже вечером.

— Я хочу украсть Фара на часок-другой. — Прия взял Фара под руку, зажав свою сумку между ними. Улыбка ее становилась все скованней. — Прерогатива подружки.

— Вот как? — спросил Фар, но Прия стиснула ему руку — не азбука Морзе, но вполне понятно. — Ах да. Она права. Нам надо кое-чем заняться, э-э-э, вдвоем.

Элиот прищурилась и перевела взгляд с Фара на Прию. Неужели ревнует и хочет стать яблоком раздора? Или здесь что-то другое? Прия не могла понять чувств Элиот. Не получалось у нее оценить и реакцию Фара на Элиот — да, в ней присутствовали и гнев, и настороженность, но между этими двумя явно пробежал какой-то разряд. Некий вид абсолютной энергии, ощутимый даже на расстоянии. Он отозвался в груди Прии острой болью, обвился вокруг сердца и стиснул его, вскрыв микротрещины, о существовании которых она даже не догадывалась.

Может быть… это ревность?

— Сколько вас не будет? — спросил Грэм.

— Часа три, — ответила Прия, прикинув дорогу до корабля и время на анализ. — Или около того.

— Давайте наши купальные костюмы, а мы найдем чем развлечься. — Голос Имоджен звучал игриво, она явно намекала на что-то, и вовсе не деликатно. — А вы вдвоем идите и забавляйтесь.

Обратный путь на «Инвиктус» не стал легкой, беспечной прогулкой. Туфли на шпильках, которые посоветовала надеть Имоджен, могли вынести дорогу длиной в шесть километров. Максимум. Она сбросила их еще до того, как мыски полностью сбились, но идти босиком по обочине шоссе оказалось еще хуже. Фар хотел остаток пути пронести ее на руках, но Прия отказалась. До «Инвиктуса» оставалось рукой подать. Она уже видела место стоянки, но не сам корабль — голографический щит работал исправно, и машина времени мимикрировала под окружающий ландшафт. Голубое небо, мягкая грязь. Здесь, вдали от фонтанов Стрипа и ухоженных пальм, сразу вспоминалось, что Лас-Вегас расположен посреди пустыни. Прозрачный воздух и безлюдье. Влажность нулевая, выступающий пот высыхает мгновенно, и на километры вокруг никого, только ястреб кружит над головой да уходит вдаль автострада с растрескавшимися обочинами. На ней ни одной машины, и никто их не видит. Прия подумала, что они с Фаром выглядят странно — юноша и девушка, одевшиеся для вечеринки, бредут по пустыне и исчезают из вида.

Воздух из системы жизнеобеспечения корабля упруго хлестнул Прию по лицу. Она бросила торбу на диван, едва не попав в Шафрана. Красная панда свернулась среди подушек, вцепившись в свое недавно приобретенное сокровище. За несколько часов пребывания во власти когтей и зубов животного парик заметно обтрепался.

— Одни. Наконец-то. — Фар запер дверь и снял очки. Перед глазами стояло солнце — его сияние и слепящий свет пустыни. — Мне требуется отдых от такого отпуска. Плохо уже то, что она дразнит нас «Рубаи», но неужели обязательно быть такой… такой…

— Самодовольной? Наглой? — Прия попробовала подобрать нужное слово. — Вредной?

— Непонятной и действующей на нервы. Ты заметила, что она слова не сказала об этой поездке в Вегас? Ни одного. Столько суеты, чтобы проникнуть в нашу машину времени, а потом оказывается, ей и дела нет, куда мы направляемся, и возникает вопрос: а до чего тогда ей есть дело?

— До тебя. — Слова прозвучали колко, как то зеленое чувство, из которого они проросли. Цепкие усики, сжимавшие сердце Прии, поползли вверх, к горлу. — Или это незаметно после двух взаимосвязанных случаев? Она не сводит с тебя глаз, Фар.

— Слишком часто пялится, да?

— А ты пялишься на нее.

Фар закусил губу. Щеки его раскраснелись от ходьбы, но Прия подозревала, что частично это вызвано и эмоциями. Ей тоже стало жарко: она ощутила испарину на теле, предстоящую ссору и, может быть, поцелуи. Словно кто-то взял и отключил все защитные механизмы, отвечающие за ее чувства. Не просто кто-то, напомнила она себе. Элиот. Которая все расстраивает.

— Пи…

— Знаю, это не романтично. Но очень похоже, что она высасывает из тебя силы, а ты позволяешь ей это делать. Я не хочу встречаться с человеком-тенью.

— Для нас это новая ситуация, — мягко произнес Фар. — Ты сказала, Элиот играет вдолгую, а я эту игру до сих пор не освоил. Вот и получается, то нелепая игра в гляделки, то дурацкая затея с париком. Единственное, что страдает, это моя гордость, которой, по мнению Имоджен, у меня хоть отбавляй.

Фар шагнул ближе, и тепло его загорелой кожи окатило ее с ног до головы. Кончиками пальцев он коснулся рук Прии, прижался носом к щеке. Теперь разряд подействовал совсем по-другому: не раскрыл трещинки, а заполнил их, и Прия почувствовала, что ее кожа не самая подходящая оболочка для всего, что находится внутри. Девушка замерла, затаив дыхание, как песня перед первой нотой и после последней.

— Не сомневайся, Пи, — прошептал он. — Я твой до самого конца.

Сначала их поцелуй получился скованным — напряженные губы, стиснутые зубы, но они быстро оттаяли. Так всегда случалось. Таким был Фар по сути своей: легкое дыхание и жар неугомонного сердца. Прия уносилась вместе с ним, позволяя продолжительному поцелую забрать их из этого времени и места, из зоны отдыха «Инвиктуса» и из пустыни Невада в то восхитительное состояние, где были только они, они одни, плывущие и падающие, запустив пальцы в волосы друг другу, на диван, где только они…

И Шафран. Вопль красной панды — вы на моей территории!!! — вырвал их из забытья, вернул в реальность, и Прия осознала, что едва не раздавила собственным весом сумку со всем содержимым.

— Постой, постой! Ложка! Надо взять пробы, пока с ней что-нибудь не случилось!

Растрепав кудри, Фар повернулся на бок.

— Делу время, потехе час, так?

— А разве нет? — Внутри у Прии все горело, требуя продолжения, но, пересилив себя, она сказала: — Первым делом надо получить ответы на наши вопросы. Чем быстрее проведем анализ ДНК, тем лучше. На это потребуется всего несколько минут. Почему бы тебе не обыскать корабль? Здесь столько мест, куда можно спрятать «Рубаи».

— Хорошая мысль! — Фар соскользнул с дивана. С чего начать? Капсулы-соты.

Чтобы не загрязнить пробу, Прия натянула латексные перчатки, достала ложку из сумки и с осторожностью археолога развернула салфетку. До медицинского отсека она несла ее на обеих ладонях, как жертву богам или некий артефакт. Для пробы требовался всего один мазок, но Прия на всякий случай сделала два, подержала их в руках и прошептала молитву Ганеше, устранителю препятствий, чья миниатюрная статуэтка находилась у нее на рабочем месте. Слоноголовый бог спокойно наблюдал, как она помещает пробы в считывающее устройство. То была старая диагностическая машина, каких уже не использовали на новейших МВЦ. Раньше это не создавало им проблем, потому что экипаж не получал серьезных повреждений, кроме царапин, пищевых отравлений да время от времени обычных простуд. Исследование ДНК проводилось на борту «Инвиктуса» впервые.

Когда Прия поместила пробы в аппарат, он издал такой глубокий хрипящий звук, что Шафран вкатился в лазарет, навострив треугольные уши. Он уселся на пол и неотрывно смотрел на экран с мигающим курсором в форме песочных часов.

— Проследи, пока меня не будет, — попросила Прия красную панду и направилась к капсуле Элиот. Спальное место новенькой было разобрано: простыни разбросаны, матрас перевернут. Фар ползал на коленях и поднимал панели пола, по локоть запуская руки в кабеля, о которых ничего не знал. Прия знала про проводку и про то, как она подсоединена к силовой установке корабля, все, поэтому поспешила предупредить: — Осторожнее, одно неверное движение, и у нас будет обездвиженное судно с поджаренным Фаром на борту.

— «Рубаи» здесь нет! Вообще ничего! — Фар помрачнел. — Элиот появилась в желтом платье, правильно?

— Да.

— Тогда где оно?

— Теперь мы знаем, что не под полом. — В шкафу его тоже не нашлось, хотя Прия несколько секунд пыталась взглядом обнаружить оборки. — Странно.

Действительно, непонятная девушка.

Хмурясь, Фар опустил панель на место.

— Где-то у нее должен быть тайник. Ты поможешь мне обыскать отсек управления?

Разумеется, она помогла: Фара следовало уберечь от соприкосновения с самыми опасными силовыми кабелями. Осмотр произвели самый тщательный. Снова поднимали панели пола, открывали ящики, осматривали трубопроводы под потолком. Даже сняли торс Бартлби, чтобы проверить, не спрятано ли что-нибудь в пустом манекене.

Ничего, кроме свалявшейся шерсти Шафрана.

Когда Прия устанавливала манекен на место, в медицинском отсеке прозвенел звонок. Готово. Наконец-то! Она побежала на рабочее место. Песочные часы исчезли, вместо них появилась полная характеристика ДНК. На самом деле анализ представлял собой мешанину из символов G и Т, А и С, соединенных графическими линиями. Не будучи специалистом в области генетической экспертизы, Прия не могла прочесть необработанные данные. Машина выполнила самую сложную часть работы, переведя маркеры на более понятный язык: пол женский, возраст от пятнадцати до двадцати лет, Alopecia universalis.

Обладая двумя глазами и медицинским образованием, Прия уже и так знала это. Но в слюне должны прятаться и более пикантные подробности… Она пролистала отчет. Компьютер автоматически увязал результаты анализа с данными переписи населения, пытаясь установить связь набора хромосом с номером какого-нибудь удостоверения личности. В систему заносились все жители времени Центрального. Даже Фар, чей генетический код засекретили, как это делали в старину с военными документами, присутствовал в ней на одной старой фотографии из Академии: нахально ухмыляющийся, наголо остриженный мальчишка.

Прия продолжала просматривать отчет.

Ни снимков. Ни имени. Ни номера удостоверения.

Соответствий не найдено.

Она снова и снова перечитывала результаты, пока слова не стали распадаться на буквы, а буквы не превратились в ничего не значащие символы. Элиот оказалась не просто голограммой, а настоящим призраком. Ее не существовало. Однако она присутствовала во плоти, на ложке осталась ее слюна. Фантом поддавался цифровому исследованию и, как показывали недавние наблюдения, обладал логикой. Элиот либо являлась секретным агентом, либо гостьей из будущего. Стертой или незарегистрированной.

— Каков вердикт? — Фар, рывшийся в подушках дивана, ничего, кроме голографического журнала «Взрывные ритмы», давно потерянного Прией, не нашел; батарея почти села, и обзор «Вудстока» за 1969 год светился еле-еле. Под пальцами Фара мерцал клип Джимми Хендрикса с легендарным исполнением «Звездно-полосатого флага». Мерцал-мерцал — и погас. И у Фара глаза погасли, когда он прочитал результаты исследования на экране. — Тупик?

— Есть обходные пути, — решительно заявила Прия. — То, что для системы Элиот как бы пропавшая без вести, не означает, что мы не сумеем нарыть о ней ничего существенного. Слыхал об «Архивах предков»?

— Программа, которой платишь, чтобы получить родословную?

— Это одна из областей применения. — Само собой, наиболее популярная. Программу разрабатывали, чтобы больше знать о наследственных заболеваниях, но под воздействием путешествий во времени она, как и все в мире, эволюционировала. История постоянно вторгалась в сознание людей через глаза, уши, сердца, и, естественно, им захотелось узнать о своем месте в ней. Кому не приятно узнать, что его далекий прапрадедушка — сам Альберт Эйнштейн! Для самолюбия это равнозначно чуду, и не важно, что еще тысячи людей являются потомками ученого. — Она содержит перекрестные ссылки по базе ДНК, связывающие людей с самыми разными вещами. Имущественные отношения, медицинские исследования, составление генеалогий. Эта программа может нам помочь. Люди не появляются из ниоткуда, даже люди из будущего. В зависимости от типов генетических соответствий, которые удастся обнаружить, мы сможем вычислить, из какого года явилась Элиот.

— Здорово! Давай запустим!

— Мы не располагаем ни программным обеспечением, ни техническими средствами. Этот двухбитный кусок дерьма работает на пределе возможностей. — От досады Прия стукнула диагностическую машину кулаком. Та зарычала в ответ. — За ответами придется прыгать назад, в Центральный.

В Центральный, где их с книгой ждет Лакс. А книги до сих пор нет. Фар прокомментировал такую перспективу одним выражением:

— Тьфу.

— Вот именно тьфу. — Прия прошла в зону отдыха, осмотрела устроенный ими кавардак. Развороченные напольные панели, разбросанные подушки, вверх дном перевернутая капсула Элиот — так много уборки и никакого результата. Она хлопнулась на диван. — Похоже, зря прогулялись. Извини, Фар.

— Извини? — Он сел рядом, коснулся кудрями ее щеки. — Что ты такого сделала, чтобы извиняться? Я имею в виду, кроме выбора бананового сплита, когда тебе следовало заказать мороженое. В глазах Имоджен это равносильно преступлению.

Шутка получилась не смешная, но Прия улыбнулась. Взяв в руки его ладонь, она внимательно рассматривала ее. Костяшки пальцев, царапинки, мозоли. Вены, жилки, поры. Все можно потрогать, нигде ни тени.

— Я знаю, чего хочу. — Вот этого резонанса связи через плоть. — А как насчет тебя — что ты загадал?

— Желания имеют то же значение, что и судьба, записанная на моей ладони. Ты чего-то хочешь и добиваешься этого. Не стоит наплевательски относиться к великолепному десерту.

— Это с остальными можешь сколько угодно изображать циника, но я знаю, какое желание ты загадал. — Прия поняла это по его глазам, по тому, как он смотрел на бенгальский огонь, словно впитывая взглядом блеск каждой искорки. Так Фар смотрел, когда нацеливался на что-то, — взгляд становился непреклонным, пристальным, и казалось, ничто во времени и пространстве не может остановить его. Чего мог желать такой парень, как Фарвей Маккарти? Здесь открывалось много возможностей: сколотить состояние, обыграть Элиот, оставить след в истории, найти «Аб этерно»…

Прия могла только догадываться, и оттого ей хотелось узнать еще больше. Сколько бы прикосновений, взглядов и перешептываний их ни связывало, оставалась в ее любимом некая недоступная Прии грань. Грань, которой он не хотел делиться… или не мог. Что-то, иногда казавшееся ей пустотой. А иногда — жаждой.

Любовь должна быть всем, но это все постоянно росло.

— Ты права. — Он улыбнулся Прие; отблески бенгальского огня не прыгали больше по его лицу, только солнечный свет, косыми лучами проникавший через вистапорт «Инвиктуса» и падавший им на плечи. — Но если я расскажу тебе, то желание не исполнится. Разве не об этом предупреждают старые легенды?

Прия понятия не имела, хотя в голове всплыли отрывки из какой-то сказки, популярной, кажется, в двадцать первом веке. Либо так, либо Фар все придумал. Когда они вернутся, надо будет расспросить Имоджен о преданиях, связанных с днями рождений.

А вернутся они скоро… Три часа казались вечностью, когда Прия озвучивала эту цифру, но наедине с Фаром время пролетело незаметно. Его всегда оказывалось мало — каждая секунда, каждый вдох воспринимались как украденные.

— Остальные будут нас ждать, — с неудовольствием вымолвила Прия. Сколько раз в такие мгновения ей хотелось нажать на «паузу»! Чтобы голова лежала на его плече как можно дольше. Вместо этого их жизнь проходит в режиме «полный вперед». Летают туда-сюда, прыгают и скачут, спешат, спешат, спешат…

А куда?

— Люди всегда ждут чего-то. Имоджен с Грэмом сейчас на самой большой развлекательной площадке. Думаю, они сумеют отвлечь Элиот еще на несколько часов. — Фар улыбнулся. — Если хочешь вернуться в тот момент, когда мы отвлеклись…

О, как ей этого хотелось.

Пластиковая ложка, потерянный «Рубаи», бесконечная гонка — все это померкло, когда пальцы Фара побежали вверх по ее руке, по зеленой кисее платья, по голой коже плеча. Она замерла, по телу прошла дрожь, сердце бухнуло. Прия подумала, что это стоит заснять. Она могла бы отдать команду своему интерфейсу и сделать фотографию, но предпочитала хранить детали облика Фара в памяти. Его ресницы, густые и темные, как чернила. Свет солнца, запутавшийся в кудрях. Самые разные чувства, отражающиеся в изгибе губ. И себя — далеко-далеко, в самом центре его глаз — еще один мир, наполненный подробностями и воспоминаниями.

Они достигли точки покоя. Мига совершенства.

И Прия тянула его так долго, как только могла.

 

18

В САДУ БОГОВ

Какое расточительство.

Восседая в «Саду богов», не думать об этом было невозможно. Во Дворце Цезарей насчитывалось семь бассейнов, названных в честь древних божеств — Вакха, Аполлона, Венеры. Не то чтобы претензия на великолепие раздражала Элиот, но того, кто гулял в тени настоящих римских колоннад, здешний антураж впечатлить не мог. Ее злило проявление крайней самонадеянности: фонтаны, бьющие в пустыне, — все равно что средний палец, показанный матушке-природе участниками бесконечной вечеринки. А всего в нескольких милях отсюда уровень озера Мид уже опустился ниже критического.

Ирония? Нет, неподходящее слово. Трагедия? Неизбежность воздаяния, о котором предупреждали поэты? Может, она слишком требовательна? Мама частенько поддразнивала дочь, говоря, что у нее стакан всегда наполовину пуст.

И это единственное, на что я могу рассчитывать, добавляла она своим мелодичным голосом.

Воспоминание было слабым, будто эхо, но резануло, словно клинок между ребер. Задохнувшись от боли, она села в своем шезлонге, и чужие солнцезащитные очки тут же скользнули вниз по переносице.

— Все нормально? — Из соседнего шезлонга привстала Имоджен.

Нет. Не нормально. И не будет нормально. Здесь транжирили не только воду. Элиот следила за временем. Объект «Семь» находился вне зоны сканирования уже несколько часов, а считывание выполнено всего на 23 %. Слишком медленно, слишком медленно, тревожно стучало сердце.

— Фу… — Имоджен сморщила носик. — Ты горишь.

Элиот прижала пальцы к руке, на коже остались белые пятна. Неудивительно. У нее кожа матери — бледная, как северное небо, покрывающаяся тысячами веснушек при первых проблесках солнца. Она поморщилась, вспомнив про маленькие рыжие пятнышки.

— Розовый оттенок отлично подходит для волос, но не годится для кожи… — Имоджен извлекла бутылочку наилучшего средства защиты от ультрафиолета, какой только можно купить за деньги. — Вот, нанеси обильно, чтобы не превратиться в принцессу лобстеров.

В целом мире не хватило бы солнцезащитного крема, чтобы защитить кожу Элиот от ожогов, но Имоджен относилась к тем людям, которым просто невозможно отказать. Душа нараспашку. Она так спешила передать бутылочку, что опрокинула стакан из-под «пина колады». Подняв его, Имоджен воткнула крошечный зонтик в основание пучка волос на голове. На ком-то другом украшение могло показаться нелепым, но Имоджен оно шло. Каким-то образом она и Элиот расположила к себе. Все остальные казались ей подозрительными, даже эта противная панда, но Имоджен служила неиссякаемым источником тем для болтовни, не говоря уже о познаниях. Ее простодушный комментарий обстоятельств рождения объекта «Семь» значил для Элиот гораздо больше, чем Имоджен могла себе представить. Раньше она допускала, что белое пятно вместо даты рождения в файлах «Седьмого» появилось по недосмотру. Системная ошибка. Она боялась поверить, что так легко встретила человека, которого долго искала.

Неужели это он? Мальчик, рожденный вне времени?

Элиот и теперь еще боялась надеяться. Боялась ошибиться, боялась того, что последует, если не ошиблась. Здесь не было места для ошибок, и она не могла позволить себе действовать импульсивно. Только стопроцентная уверенность, а в данный момент сканеры контрсигнатуры собрали менее четверти необходимой для подтверждения личности информации.

— Ты знаешь, когда… — Элиот оборвала себя. Она чуть не назвала его объектом «Семь» вслух. — …Фар и Прия вернутся?

— Это все равно, что спрашивать, где из-за урагана случится оползень, — рассмеялась Имоджен. — Фарвей — сила неуправляемая.

— Я заметила. — Элиот брызнула кремом на ладонь. — Тебе нравится работать на кузена?

— Я бы сказала работать «с», а не «на». Фарвей… всегда проявляет упрямство, но иногда оно выходит ему боком. И тогда он попадает в большие неприятности. Он нуждается в поддержке. Как и все мы, на самом деле. — Имоджен бросила взгляд на бассейн Фортуны, где в неглубокой воде колыхался, наблюдая за столами для игры в блек-джек, Грэм. — Не представляю, как можно работать в одиночку.

— И не пробуй. Такой жизни не позавидуешь. — Элиот уже забыла, как это прекрасно — сидеть у бассейна, намазываться кремом, болтать с кем-то, кроме компьютера. — Знаешь, есть такое немецкое ругательство, которое буквально переводится как «погода гром небесный»? Himmeldonnerwetter!

— Немцы ругаются лучше всех. — Имоджен последовала за главным поворотом в беседе, и это многое о ней говорило. В том числе и то, что она ценила цивилизованную ненормативную лексику.

— Потрясающие ругательства встречаются по всему земному шару. И в истории тоже. Я поставила себе задачу собрать как можно больше. Они напоминают, что у всякого человека бывает повод выругаться — не имеет значения, где и когда он живет.

— В Лации можно просто уничтожить человека, назвав его тыквой, — сообщила Имоджен. — Cucurbita! Мы с Фарвеем постоянно обзывали так друг друга, пока тетя Эмпра не запретила.

Элиот выдавила остатки крема на ладонь, выбросила бутылочку и щедро намазала тело.

— Наверное, в те времена это считалось страшным оскорблением.

— Большинству людей не нравится, когда их сравнивают с тыквами, — глубокомысленно изрекла Имоджен. — А что насчет хейзанутого? Из какого времени это выражение?

О, фекс… Заметила. Нет, она не отклонилась от сценария: тщательно следила за речью, продумала легенду. Но похищение парика выбило из колеи сильнее, чем она ожидала. Элиот вовсе не возражала против того, чтобы ходить без этого изделия, так даже легче, не жарко и не чешется, но внезапность происшествия — были волосы и пропали — вызвала воспоминания, отдававшиеся болью. Ей шесть лет, со всех сторон смотрят, она льет слезы в кафе и не знает, где спрятаться. Элиот будто снова оказалась в детстве.

Сколько всего переменилось с тех пор, но многое осталось неизменным.

— Xейзанутый? Это австралийское выражение, кажется. Двадцать третий век, может быть? — Оставалось надеяться, что историчка ничего не знает про сленг «земли, что вверх ногами». В кроличью нору так легко угодить. — Я слегка запуталась.

Бутылочка с кремом закончилась, но густо намазанная кожа все равно не могла впитать больше средства. Элиот не сомневалась, что если посмотрится в зеркало, то обнаружит еще больше причин сравнить себя с привидением. Выбеленная до костей, на полпути к исчезновению. Элиот знала, что придет день, и это случится. Угасание настигнет внезапно, в момент, когда уже невозможно спастись.

Она снова надавила на кожу. Белые отпечатки остались белыми. Все еще твердая. Все еще здесь. Даже жирный слой крема не спасал от ощущения, что кожа медленно поджаривается.

— Хочу в тень, к Грэму. Ты со мной?

— Эмм, нет. — Порывистое движение противоречило словам — икры напряглись, плечи развернулись. — Не сейчас.

— Вещи по большей части тебе идут, — заметила Элиот. — Но не томление.

При этих словах Имоджен сняла очки.

— Кто тебе сказал? Фарвей? Прия?

— Это нетрудно заметить. Когда ты смотришь на него, глаза у тебя становятся как галактика. Сплошь звезды и туманности.

Специалистка по истории пискнула, как мышь, и снова надела очки, чтобы Элиот не видела смущенного блеска в ее глазах.

— Ты думаешь… думаешь, он знает?

— Почему ты у него не спросишь?

— Потому что… тогда придется об этом поговорить.

— И?

Имоджен схватила свой бокал из-под «пина колады» и принялась соскребать с кромки приставший сор.

— Почему все думают, что так легко раскрыть сердце? А может, его заставят разорваться? А?

— Нелегко, согласна, — сказала Элиот, поднимаясь. — Но оно того стоит.

Имоджен ткнула соломинкой в высохшую кокосовую стружку и что-то проворчала.

— Carpe diem, — сказала Элиот. Не стоило ей понукать Имоджен, не стоило вообще вмешиваться. Привязанность к объекту и его компании неизбежно влечет последующий разрыв. Однако эта девушка-радуга освежила в ее памяти римское ругательство про тыкву, что значило для Элиот немало. — Надо попробовать.

Пока не слишком поздно.

— Ладно. — Имоджен махнула рукой. — Теперь позволь мне спокойно погрустить.

Вопреки ожиданиям, вода оказалась восхитительно прохладной. Она брела по мелкому бассейну Фортуны к той его части, где под навесом размещались столы для игры в блек-джек. Карты раздавали служащие в ярких голубых рубашках, стоявшие в сухом кессоне. Грэм следил за одной из партий с соседней колонны. Вся его поза выражала крайнюю внимательность: окаменевшая челюсть, напряженные приподнятые плечи, как на портрете. Элиот почти видела, как в его глазах щелкают, сменяясь, цифры — +1,0,+1,-1 — и так далее.

— Какой счет? — спросила она.

— О Крест! — вздохнул инженер, сбившись. — Ты подкралась незаметно!

— Разве я кралась? — Она и сама этого не заметила. Наверно, привычка, побочный эффект соответствующего образа жизни, когда целый год приходилось менять солнце на тень и тень на солнце.

— Я даже плеска воды не слышал. Это неестественно. — Взгляд Грэма вернулся к столу. — Минус три. Счет в пользу заведения.

К великому огорчению мужчины, наблюдавшего за тем, как сгребают его фишки после очередной карты, так оно и было. Грэм вздохнул — удовлетворенно и с некоторым… облегчением? Люди за столами продолжали играть, постукивая пальцами, получали карты, которые все падали и падали на зеленое сукно.

— Вылазка на «Титаник» заставила тебя поволноваться, не так ли? — спросила Элиот.

— Можно сказать и так, — хмуро ответил Грэм и посмотрел искоса. — Что тебе об этом известно?

Все и ничего. Кроличья нора превратилась в бездну, но Элиот все же продолжила:

— На какое время ты нацеливался?

— Шесть часов вечера. Вместо этого мы высадились в десять.

Неужели разрыв длился целых четыре часа? Элиот не могла сказать с уверенностью. Подставной формулы для такого случая не существовало… оставалось только гадать. Ей требовалась реперная точка. Своего рода канарейка в их угольной шахте, способная предупредить о распространении Угасания. Тем вечером в 10.20 она, сидя на диванчике, разговаривала с парнем. Как его звали? Как его звали? Элиот мгновенно охватила паника, но тут она вспомнила. Чарльз. Чарльз, с пухлым, как у ребенка, личиком, девятнадцати лет от роду. Песочного цвета волосы, ясный взгляд… Умер более ста лет назад.

— Помни о Чарльзе, — пробормотала она — как приказ себе и команда Вере записать напоминание.

Грэм посмотрел на нее сверху вниз.

— Что?

Чарльз. Чарльз. С детским лицом.

— Ничего. — Элиот сильно кривила душой. Ее память служила не только арсеналом, но и барометром. Раз уж она начала забывать Чарльза…

— Я никогда ничего подобного не видел. Цифры… — Голос инженера прервался, потом его мысли потекли по другому руслу. — Я всю жизнь провел, наблюдая порядок вещей, обучаясь тому, как его сохранять. Ты что делаешь, когда мир теряет смысл?

Считывание выполнено на 23 %, сообщила Вера. Помни о Чарльзе.

Сверху, с краев навеса, каскадом хлынул и образовал завесу целый водопад. Мужчина за карточным столом надумал еще раз попытать удачу и проиграл по очкам. С досады всплеснув руками, он уплыл прочь.

— Нет ничего лучше нигилиста для замены гедониста. — Элиот кивнула на опустевшее место.

— Нам нельзя. Слишком сильное вмешательство. Перераспределение может…

Но Элиот уже брела к столу. Словно ниоткуда в руке ее появились наличные. Лови мгновение. Пусть все сбудется. То ли подействовал разнузданный стиль Вегаса, то ли она слишком устала, чтобы думать о последствиях. Ей хотелось совершить какой-то безумный поступок, а не волноваться все время из-за накопленных битов информации.

Даже Нерон играл на арфе, когда горел Рим…

Прежде чем обменять доллары — кругленькую сумму — на фишки, симпатичный дилер-блондин проверил фальшивое голографическое удостоверение личности. Девушку не волновало, проиграет она или нет. Деньги этой эпохи выглядели как игрушечные — пестрые зеленые бумажки, а фишки тем более. Она сделала максимальную ставку. Дилер сдал карты.

Рядом возник Грэм.

— Фару это не понравится.

— Что ж, ведь твоего капитана здесь нет, не так ли? Какой смысл ехать в Вегас, если не можешь потратить немного наличных?

— Это безответственно.

Элиот пожала плечами:

— Мы молоды. И разве это не наша работа? Если не хочешь принять участие, не стесняйся и присоединись к Имоджен.

Грэм не двигался. Дилер ждал знака, и Элиот стукнула по столу.

— Она хорошенькая, тебе не кажется?

— Да. Полагаю, да.

Типичный для парня односложный ответ.

— Почему ты не отвезешь ее в город? Скажем, на одно из магических представлений Пенна и Теллера?

— Мы товарищи по экипажу.

— Похоже, Прию с Фаром это не останавливает.

Грэм оглянулся: сквозь завесу падающей воды фигура Имоджен казалась размытой, только узел на голове выделялся ярким пятном. В глазах у Грэма перестали прыгать цифры, он уставился на это зеленое свечение.

— Они исключение из правила. В наш век такие отношения исчезли не совсем… — Инженер покачал головой. — Но сильно усложняют жизнь.

Сегодня каждый шел своей дорогой. Может, что-то такое содержалось в воде?

Смеяться вроде было неуместно, но Элиот не утерпела. Смех получился резкий и истерический, он отвлек дилера, и вместо одной карты тот сдал две. Взять еще или остановиться? Она набрала опасное количество очков, но счет имеет меньшее значение, чем принято думать, особенно если собираешься рисковать. Жизнь дана, чтобы жить. Ей надоело думать о потерянном времени, расходе воды, агенте Аккермане, зависшем считывании, реперных точках, перераспределении, Чарльзе и всех погибших, которых она уже не могла воскресить.

Пора воспользоваться этим фексовым отпуском.

— Карту! — сказала она.

 

19

ВО…ВОЛШЕБНИКИ

От «Инвиктуса» Фар с Прией шли долго. Брели, взявшись за руки, останавливались полюбоваться живописными видами Лас-Вегаса, провели незабываемый час возле «Космополитена», поглазели на танцующие фонтаны перед Белладжио. Фар нуждался в такой передышке. Рядом с Прией серьезные проблемы отходили на задний план, жизнь снова наполнялась маленькими радостями. Лишняя порция картошки фри с трюфелями. Поцелуй в облаке брызг от фонтана. Шутки, байки и веселый, звонкий смех Прии, как никогда красивой и обаятельной. Фар ненавидел Элиот за то, что та сумела вызвать у Прии сомнения в прочности их союза; ему хотелось всегда быть рядом с любимой. Элиот. Фу. Снова она, как заноза под кожей. Вампир, пиявка, комар, не просто высасывающий кровь или гордость, но лишающий его контроля за ситуацией.

Фар отгонял эти мысли, ловил и бросал в бутафорские венецианские каналы. Неужели беззаботная прогулка — такая уж роскошь? Неужели нельзя продлить очарование нормального, обычного состояния, которое они соткали вместе?

В сумерках город начало лихорадить: гуляющих по Стрипу стало вчетверо больше, рекламные щиты вспыхивали с большей настойчивостью. Подпитываясь этой энергией, Фар не поддавался ускоряющемуся ритму и даже позволил себе остановиться, чтобы дать несколько монет изможденного вида мужчине с картонкой, на которой значилось: все что мне нужно это травка.

Этот тип, по крайней мере, не скрывал своих мотивов. В отличие от некоторых…

Снова Элиот. Плечи свело десятифутовое напряжение при одной только мысли о девушке, уже трижды его обыгравшей и оставившей с пустыми руками. Как они вернутся в Центральное время, чтобы получить доступ к «Архивам предков», если Лакс выследит их там и потребует то, чего у них нет? От такой перспективы Фара пронзала ледяная дрожь.

— Что-то не так? — Прия остановилась.

— Знаешь, что пришло мне в голову? А не вернуться ли на «Инвиктус», угнать его и спрятаться в каком-нибудь затерянном тропическом раю, чтобы о нас никто и никогда больше не услышал? Разве это не ужасно?

— Ужасно. — Прия насмешливо выгнула бровь, поскольку знала, что это несбыточная мечта. И он тоже знал. Единственное место, куда «Инвиктус» мог попасть без Грэма, — время Центрального, в котором весьма трудно отыскать затерянный тропический рай.

— Как насчет Вудстока? — закинул удочку Фар. Празднование восемнадцатого дня рождения напомнило ему, что не за горами годовщина их с Прией отношений. Можно попробовать еще раз стащить настоящие «Бит-Бикс».

Прия расцвела улыбкой — определенно «да».

— Кто бы мог подумать, что кризис так расположит тебя к отдыху!

— Я люблю бывать в отпуске. — Наверно, следовало бы делать это почаще и не забывать про экипаж. Так он и поступит, если удастся выбраться из этой переделки. Парижские улочки или поля Нью-Йорка — мало ли куда захочет отправиться Грэм.

— Тебе нравится посещать те или иные места для достижения каких-то специфических целей, — возразила Прия. — Здесь есть разница. Мы с этим разберемся, Фар. Разберемся. А сейчас нам остается только, пользуясь моментом, отправиться в бассейн…

— В бассейн? — Давно уже стемнело, но, подняв взгляд в небо, Фар не смог обнаружить ни одной звезды, только рассеянное свечение, напоминавшее о доме. — В такой час?

— Бассейн во Дворце Цезарей. Мне на интерфейс пришло сообщение от Имоджен, встречаемся с ними там. На танцевальной вечеринке. С эпическим размахом. Помнишь?

Как он мог забыть?

Уже через минуту Фар ощутил рокот басов — они как раз лавировали между посетителями казино; оно совсем не было похоже на Domus Augusti — ни в руинах, ни в лучшую пору его существования. Чем ближе они подходили, тем пружинистее и легче становилась походка Прии. Казалось, у диджея просто нет песни, которую она бы не знала и которая не значилась бы в ее плей-листе, озаглавленном «Старое золото».

Показались бассейны. Вода колыхалась цветными бликами, узорчатое дно переливалось, и все вокруг качалось в ритме танца. Фар обвел взглядом: колышущееся море голов. Он ожидал легко найти Имоджен, но она оказалась в своей естественной среде обитания — СИЯНИИ, и у многих девушек волосы фосфоресцировали такими же яркими красками — оранжевой, голубой, розовой, зеленой. Картина напоминала мельтешение ярких цветовых пятен во взбесившемся калейдоскопе. К тому же танцовщицы украсили свои запястья и шеи светящимися браслетами и кольцами.

Чувствуя себя убийственно тусклым, Фар отдал инициативу Прие. Вместе они обогнули толпу; музыка гремела так громко, что едва не выбивала слезы из глаз. Сначала Фар увидел Элиот. От Версаля с его зеркалами и пастелями их отделяла бездна пространства и времени, ночь сияла неоном, и над толпой бушевала электронная гроза, но она оставалась все той же Марией-Антуанеттой — девушкой в центре вечеринки, тем стержнем, вокруг которого все и кружилось. Она поймала его взгляд, и он заново ощутил горечь старого поражения, словно под ногами раскрылась червоточинка и он соскользнул по ней прямо в свой прежний позор… ощутил запах роз, смешанный с легким ароматом бергамота… услышал ее шепот… Я сразу опознаю чужого, когда его вижу…

Элиот остановилась. Замерла посреди колышущейся массы тел, как будто обладала независимым центром тяжести. На этот раз она не подмигивала, но лишь пристально смотрела на него, и Фар почувствовал, как тяжелеют, будто наливаются свинцом, ноги. Все его страхи вернулись, завладевая им.

Тебе здесь не место.

— Фарвей! Вот и ты! — В поле зрения высветилась Имоджен — зеленые волосы, обе руки унизаны светящимися браслетами. Ей приходилось кричать в ухо Фару, чтобы он услышал. — Ты все солнце пропустил! И много всякой всячины. У вас с Прией всё в порядке?

— Лучше не бывает! — прокричал Фар в ответ. — Где Грэм?

— Изображает обои! — Рука Имоджен взметнулась, сверкнув желтым, розовым и голубым, в сторону кабинок. — Мы одну арендовали… Он стережет бутылку!

— Бутылку? — Это объясняло исходящий от кузины запах, хотя и вызывало ряд других вопросов. — Ты арендовала кабинку?

— Я? Нет. Это Элиот! Она слишком уж развлеклась и выиграла кучу денег в блек-джек.

— Элиот играла на деньги? — О, шазм! Сколько раз она меняла будущее на часах Фара? Ему следовало хорошенько подумать, прежде чем надолго упускать эту девушку из вида.

Внезапно ему почудилось нечто зловещее в этой вечеринке, между телами людей и сиянием огней появились темные разрывы. Фар посмотрел через одно плечо, через другое, будто ожидая, что из толпы вот-вот вынырнут агенты Корпуса со станнерами и ордерами в руках. Но увидел только девушку, беспокоившую его, как колючка в боку. Она снова танцевала — самозабвенно закрыв глаза, озаряя толпу величием манер французского королевского дома.

Действительно, здесь было слишком людно.

— Ты какой-то скучный! — Имоджен сняла с шеи светящийся обруч и водрузила его на кудри Фара. — Вот. Теперь ты похож на во… вол… шебника.

— На кого? Имоджен, ты сколько выпила?

Она подняла вверх большой палец и указательный.

— Совсем немного, для храбрости!

— Ты никогда не боялась танцев, — заметил Фар.

— Нет. — Она надулась, почти обидевшись. — Не для того, чтобы танцевать. Для… другого. Чтобы разговаривать.

— Про во…волшебников?

Появилась Прия. Она уже добыла где-то два светящихся браслета.

— Диджей Рори знает свое дело! Сочетание ритмов мягкое, как масло! Ты слышал то последнее затухание?

Фар не слышал, тем не менее выставил вверх большие пальцы обеих рук.

— Пойду посмотрю, как там Грэм!

Девушки расступились, и Фар начал пробираться к кабинкам. Грэма он нашел в секторе под навесом; тот наблюдал за морем танцующих огней.

— Привет, Фар.

— Вижу, добро охраняешь? — Фар кивнул на ведерко со льдом, из которого торчала бутылка с чем-то прозрачным и наверняка крепким. Когда он достал ее, на стекле остался иней. «Бельведер». Он узнал марку — такой груз как-то доставлял один из кораблей Лакса. Спиртное высшего качества. На рынке Центрального такая бутылка стоила две тысячи кредитов. Треть содержимого уже выпили. Не так много, как он ожидал. И все же Имоджен порхает, как птичка.

Инженер пожал плечами:

— Я решил — лучше окопаться здесь. Меньше вероятности, что тебя затопчут шпильками.

— Меня больше беспокоит Корпус с его шокерами. — Фар обвел взглядом кабинку. Раскиданные диванные подушки, вентиляторы, поднос, полный закусок… Определенно, Элиот не экономила в расходах. — И все это куплено на выигрыш?

— Девочка умеет считать карты, — ответил Грэм. — Она делала правильные ставки, сразу по нескольку. Я ей говорил, что тебе не понравится.

— Уверен, ее это только раззадорило. — Фар взял с подноса два стакана и разлил водку. — По крайней мере, пока никто не явился нас арестовывать.

— Ее действия не могут вызвать серьезных возмущений. — Грэм помрачнел. — Хотя есть одно странное обстоятельство…

— Какое?

— Она спрашивала о времени нашей высадки на «Титаник». Когда Элиот только появилась, я решил, что причиной аберрации стала она. А теперь не уверен. События явно связаны, но возможность того, что она попала сюда в результате пертурбации, не исключает того, что пертурбация стала результатом ее прибытия.

Протянув стакан инженеру, Фар и сам выпил. Такая холодная и обжигающая.

— У меня от твоих слов голова пошла кругом.

— Не только у тебя, уж поверь. — Грэм сделал приличный глоток, закашлялся и поставил стакан. — Но пока все это только домыслы.

— А как же иначе? — Фар налил еще по одной. — Девушка отсутствует в цифровом пространстве. Я начинаю думать, не является ли она плодом моего воображения.

— Массовая галлюцинация? В высшей степени маловероятно.

— Я пошутил, Грэм.

— Ах, вот как. Не думал, что ты настроен шутить.

— Не настроен. — Фар повернулся и посмотрел на толпу. От быстрых движений танцующих цвета смазывались, сливаясь друг с другом. И все равно он заметил Элиот, легкую и светящуюся. Ее белый комбинезон выделялся в круговерти красок. Она здесь чужая. Ты здесь чужой. Гнев и страх разом колыхнулись в груди и затихли.

Фар понимал, что силы оставляют его. Это следовало прекратить.

Но как?

Он осушил стакан.

— Что будешь делать дальше? — спросил Грэм.

Из скопления гуляк материализовалась Прия, и Фар вздохнул с облегчением. Когда он видел ее, остальная толпа как бы кристаллизовалась и замирала в неподвижности. Прия позвала его сначала улыбкой, а потом взмахом руки.

— Танцевать, наверное. — Он поставил стакан на поднос рядом с недопитым бокалом инженера. — Ты уже достаточно выпил, чтобы присоединиться к этому безумию? Имоджен считает, что ты тут под обои маскируешься.

— Правда? — На лице Грэма проступило обиженно-решительное выражение. Поднявшись, он надвинул шляпу поглубже, как шлем. — Что ж, ладно. Пора с этим покончить.

Три глотка, четыре глотка, пять. Ночь плавилась внутри себя, секунды сливались в единое пульсирующее размытое пятно, не оставляя швов. Как и Грэм, Фар не особенно стремился на танцевальную площадку, но тут обнаружил, что, единожды начав, тебе становится на все плевать.

Имоджен принесла рюмки с чем-то, напоминавшем запах прилавка кондитерского магазина. Прия выкрикивала название и исполнителя каждой композиции, поставленной диджеем Рори. После пятого танца Грэм предпринял изящную попытку удалиться, но Имоджен ухватила его за талию и прошептала нечто такое, отчего глаза инженера расширились. Он остался на кромке танцпола, исполняя ногами шаркающие движения, которые только с большой натяжкой можно было назвать танцем. Элиот порхала то в толпу, то из нее, постоянно находясь на периферии внимания Фара и своими движениями напоминая марионетку. Казалось, хрупкие, невесомые конечности вот-вот сломаются. Сравнение, однако, не срабатывало из-за ненакрашенного лица. Да, нарисованные брови присутствовали, по было ясно, что раньше Элиот исполняла какую-то роль, когда самодовольно улыбалась и подмигивала. Теперь лицо девушки казалось значительно моложе, и оно умело улыбаться по-настоящему.

Седьмая доза. Восьмая. Обычно Фар столько не пил, но они находились в Вегасе и отмечали его день рождения. Если уж оттягиваться…

Прия принесла всем воды, и они жадно выпили. Элиот все делала правильно — зубоскалила, хохотала, говорила «спасибо», пила, словно действительно решила стать частью экипажа. Тупо глядя, как пластиковый стакан плавится в пальцах, Фар застыл на добрых пять секунд. Нет… нет… нет. «Рубаи» должен находиться на «Инвиктусе», в его руках. Не могла же она заставить книгу исчезнуть? А может, Элиот колдунья? Или простая добрая во…волшебница…

Гадес, я пьян. Осознание этого факта пришло вместе с головокружением. Все сделалось голубым — светящийся обруч сполз на глаза. Когда Фар стягивал его, пластиковое соединение сломалось и кольцо превратилось в палочку. Он бросил обруч и стакан на пол, и ноги обезумевших танцоров растоптали их.

Фар стоял не двигаясь и смотрел, как вокруг него вращается толпа. Имоджен. Грэм. Прия. Незнакомые лица — одно за другим. Все потные, несмотря на сухой воздух. Сколько может длиться ночь? Он начинал думать, что вечно.

Кто-то взял его за локоть. Фар не удивился, обнаружив, что это Элиот. Лицо ее было жестким, как пальцы, вцепившиеся в руку.

— Что первым делом приходит в голову, когда ты вспоминаешь о «Титанике»? — Вопрос прозвучал достаточно громко, чтобы перекрыть музыку, но Фар некоторое время пытался вникнуть в смысл слов.

Что приходит в голову? После бутылки «Бельведера» в голове царила полная неразбериха. Он не мог вспомнить последние две минуты, не то что нюансы своего последнего задания.

— Хмм. Ящики?

— Как ты попал к этим ящикам? — Хватка Элиот нарушила кровообращение в руке. Кончики пальцев онемели, он почувствовал в них пульсирующее покалывание. — Ты помнишь точный маршрут?

Фар нахмурился. В голове кружилось, и он не мог ухватить мысль. Вспомнилось, как они обговаривали план: схемы корабля светятся на экране у Имоджен, рядом стоит Бартлби, щеголеватый во фрачном наряде. Потом он выбросил этот фрак за борт, прежде чем спуститься в багажный отсек. Но как он прошел до этой точки через первый класс?

Ничего. Пустота.

Он потряс головой, отчего тошнота только усилилась.

— Слишком много водки…

— Фекс! — Раньше Фар никогда не слышал это слово, но по тому, как Элиот его выплюнула, сразу понял, что она ругается. — Фекс! Фекс!

Потрясенный, Фар смотрел на Элиот. Как он мог забыть свою высадку на «Титаник»? Эвакуация запомнилась гораздо лучше, детальнее: полированные ступени, сердитый стюард, погоня по парадной лестнице.

— Все случилось слишком быстро. Я забыла Чарльза.

Чарльза? Какого Чарльза? Что за чепуху… И все-таки нет… нет… Земля под ногами качнулась. Вцепившись, словно когтями, в его локоть, Элиот потащила Фара сквозь плотную людскую массу.

— Нам нужно вернуться в Центральный. Прямо сейчас. — Эти же слова она повторила Прие, Имоджен и Грэму, когда вся группа собралась в кабинке. — Собирайте вещи, и улетаем.

— Погоди-ка минуту! — Теперь Имоджен стояла к Грэму гораздо ближе, чем четыре рюмки назад. Лицо ее раскраснелось от танцев, светящиеся зеленые пряди прилипли к коже. — Нет. У нас отпуск. Фарвей, скажи ей!

— У нас отпуск, — выговорил он. — Нравится тебе или нет, я все еще капитан этого…

— Если мы не улетим сейчас же, я уничтожу «Рубаи», — заявила Элиот.

Экипаж разом замолчал. К выражению лиц очень подходил бешеный ритм песни, запущенной диджеем Рори. Имоджен выглядела так, словно кто-то только что начисто обрил Шафрану хвост.

— Ты блефуешь. — Ставки оказались слишком высоки, чтобы Фар смог сохранить непроницаемое лицо. Мечты, свобода, жизнь… — Ты… ты не можешь с нами так поступить.

Брови Элиот поползли вверх. Одна из них размазалась, но это не выглядело комично, наоборот, усиливало угрожающий эффект.

— Могу и поступлю. Мы доставляем книгу к Лаксу прямо сейчас. Иначе ее… не станет.

Не станет.

Земля снова поплыла под ногами, и Фару пришлось постараться, чтобы удержать равновесие. Почему он не помнит, как шел через первый класс? Это ведь такой массив информации… минуты и минуты его жизни. Теперь, после напоминания Элиот, он мог думать только про свой провал памяти. Про тот участок мозга, где побывал некто, вырезавший кадры из пленки.

Могла ли она каким-то образом удалить воспоминания? Могла ли незаметно опоить эликсиром забвения? Элиот способна на все. Это было видно по ее глазам. Пылавший в них огонь мог обратить в пепел весь его мир. Страх, гнев, страх, страх, страх… Набирающий силу водоворот гнева и страха захватит его мир и унесет туда, куда Фару никогда не добраться. Рука Прии на его плече стала спасительным якорем в этой внутренней буре. Без нее он опрокинулся бы килем кверху.

Вместо этого Фар выпятил грудь и постарался говорить, как трезвый, контролирующий ситуацию капитан, которым он уже не являлся:

— Тогда решено. Мы летим.

 

20

БРОНЯ НОЧИ

Считывание выполнено на 30 %. Помни о Чарльзе.

При каждом обновлении вторая фраза Веры врезалась в мозг Элиот. Всякий раз сообщение о процентах вызывало у нее приступ паники: достаточно ли быстро идет считывание? Чарльз ушел в небытие, остался лишь набор пикселей, который Элиот смотрела и пересматривала. Его лицо мерцало на интерфейсе — слегка округлое и совершенно невинное. Было в нем нечто от мечтателя, особенно когда Чарльз рассказывал о своей недавней поездке в Европу и учебных планах по возвращении в Канаду. Надеюсь, я не сильно досаждаю вам, мисс. Простите, у меня сегодня что-то с памятью. Как вы сказали вас зовут?

Элиот, мысленно прошептала она. Меня зовут Элиот.

По крайней мере это она помнила.

Подача материала продолжалась, и Элиот просматривала места, которые помнила совершенно ясно: извлечение «Рубаи» с его дубовым футляром, появление в грузовом отсеке, наблюдение за лицом объекта «Семь», исказившимся от ярости, когда он узнал ее, последующая игра в кошки-мышки. Она даже помнила, как пробежала мимо Чарльза, спеша к парадной лестнице. Он не окликнул ее, просто смотрел, как она пронеслась, шурша своим желтым платьем.

Ухаживал ли он за девушками в Канаде? Элиот надеялась, что да. Кто-то во всей этой неразберихе заслуживал счастливых воспоминаний перед смертью.

Отключив интерфейс, она уставилась в белую стену капсулы. Синглы диджея Рори еще гремели в ушах — достаточно громко, чтобы станцевать под их звучание прямо сейчас, хотя прошло уже несколько часов. Забавный получился вечер — загребала наличные, играя в блек-джек, тратила деньги на что хотела. Грэма и Имоджен удалось вызвать на замечательную беседу, и они болтали о моде и физике, истории и преимуществах игровых консолей двадцать первого века. (Все дело в кнопках, объяснил инженер. Чувствуешь себя более вовлеченным, когда работаешь пальцами.) Обоих она научила гэльскому наговору, столь же затейливому, сколь озорному: Пусть дьявол сделает себе лестницу из твоих позвонков, когда будет собирать яблоки в адском саду. После перевода последовала секундная пауза, и Элиот показалось, будто все вокруг застыло, от крови в ее жилах до звезд, мерцавших в небе, а потом раздался взрыв хохота. Мир обрел устойчивость, а она превратилась в солидную, уверенную в себе девушку, веселившуюся на полную катушку.

Жизнь дана, чтобы жить, и ее жизнь должна принадлежать ей. На один вечер, всего на несколько часов у нее это получилось.

Считывание выполнено на 30,1 %. Помни о Чарльзе.

— Спасибо, Вера, — ответила Элиот, хотя о благодарности ввиду близкого исчезновения она думала меньше всего. — Сохраняй обновление после каждого полного процента.

Бег наперегонки с неизвестностью обессилит кого угодно, а в капсуле не хватало места, чтобы дать отдых гудящим ногам. Элиот вышла в зону отдыха. Здесь царило спокойствие, озаряемое дневным светом девятнадцатого апреля. В виста-порте она видела затянутое облаками небо, а если бы поднялась на цыпочки и посмотрела вниз, то ей открылась бы мерцающая гладь Атлантики. «Инвиктус» летел через океан на автопилоте, пока экипаж отсыпался после бурной ночи. Таких безумных ночей у нее было немного… От Дворца Цезарей до стоянки в пустыне пришлось взять такси, потому что Имоджен и «Седьмой» оказались не в состоянии проделать путь своими ногами, а времени ковылять и спотыкаться у команды не было.

Элиот несколько раз обошла вокруг диванов, выжидая время, когда в ушах прозвенит звонок. Подсказка, помогающая удостовериться, что рассвет наступил, что прошлое еще не совсем уплыло у нее из-под ног. Разрыв рос, увеличивался, пока она танцевала и веселилась, да и полагается ли ей вообще отдых? Агент Аккерман придет в ярость, если узнает…

Мелькнуло что-то красно-белое — зверек по имени Шафран спрыгнул с труб на диван. Хвост его напомнил Элиот старинную меховую щетку для уборки пыли, работавшую за счет статики. Животное уставилось на нее бусинками глаз, в которых читалась целая дюжина вопросов. Кто? Что? Ням-ням?

— Ты не похож на панду, — пробормотала Элиот и перешла на другую сторону дивана. Чем больше между ними подушек, тем лучше. — Прекрати пялиться! Убирайся, откуда пришел!

— Он не кусается. Как правило. — Голос за ее плечом звучал слабо, словно говорившую поразило громом. И выглядела она не лучше: Himmeldonnerwetter в человеческом обличье. Имоджен только что выбралась из своей капсулы — брюки измяты, волосы растрепаны и светятся. — Вопрос… — прохрипела она. — Я выгляжу так же хреново, как себя чувствую?

— Ты выглядишь, как должен выглядеть человек после ночи на Стрипе и более чем приличной дозы «Бельведера».

— Фу. — Имоджен подняла руку, заслоняясь ладонью от света из иллюминатора, и нахмурилась. — Мы летим?

— А ты не помнишь? — Элиот не удивилась. Нормальное явление — потеря памяти на почве злоупотребления алкоголем. — Мы на обратной дороге к Риму.

— Уже? Единственный раз начали отпуск как положено! Какого черта Фар выдергивает нас назад обратно в Центральный так рано? — Имоджен затопала по направлению к ванной, но остановилась. — О нет.

— Мм?

— Кое-что припоминаю. — Она в отчаянии запустила пальцы в светящиеся волосы. — Прошлой ночью я заставила Грэма танцевать со мной, правильно?

— Да.

— Я с ним разговаривала? Как? Про это разговаривала?

— Не знаю. — Элиот пожала плечами.

— Ничего глупее… — Историчка со стоном потерла обеими руками голову. — Напомни, чтобы я никогда больше не пила водку.

— Думаю, проблема не в водке.

— Правильно. В томлении. Звездные глаза. Помню. Меня убивает то, чего я не знаю. Что, если я наговорила глупостей? Например, что только он может представить математику сексуальной? Или что я уже придумала имя для нашей будущей ручной шиншиллы?

— Хочешь еще животных?

— Я назову ее Дасти, — сообщила Имоджен. — Слушай, есть совершенно секретное дело. Хочу попросить тебя провести рекогносцировку. Задай Грэму несколько пробных вопросов. Прощупай его. «Привет, слышала, ты прошлой ночью разговаривал с Имоджен. О чем?» Такого типа. Мне бы стало легче.

Почему ты так боишься оказаться уязвимой? Элиот нужно было спросить это вслух. Она не спросила. Потому что хорошо знала ответ. Знала и другие ответы: Грэм — человек чисел, но у него есть сердце, и оно склоняется к Имоджен. А Имоджен? Девушка совершенно неуверенная в себе, но если ее направить, свой путь найдет. Обеим сторонам требуется толчок…

За прошедший год Элиот преуспела в искусстве передвижения людей по шахматной доске. Устраивать и перестраивать, чтобы в конце концов поставить мат. Но «Грэмоджен» к директивам ее задания не относился. Она здесь из-за «Объекта Семь», и нет времени…

нет времени…

нет времени на заминки, танцы, игры в сваху.

— Подумай об этом. Ой, у тебя… Тебе нужно… — Имоджен не нашла слов и вместо этого показала пальцем на свои брови.

— Ах. Иногда случается. Их надо освежать. С тех пор, как я их нарисовала, прошло достаточно времени.

Махнув рукой, Имоджен проследовала в ванную.

— Здесь, если потребуется, есть отличное увеличивающее зеркало.

Помещение оказалось просторнее, чем ожидала Элиот, оно размещалось вдоль правого борта корабля. В нем имелся стандартный набор удобств для продолжительного путешествия во времени — душ, уборная, туалетный столик, водопроводная система замкнутого цикла. Зеркало соответствовало описанию Имоджен и подчеркивало все дефекты. Кто мог подумать, что на коже столько пор? Ожоги оказались не так страшны, как она думала, и уже окрасились в пастельные тона. От левой брови почти ничего не осталось.

Первым делом она смыла макияж, а потом, пока не видела Имоджен, вытащила карандаш для бровей. То был реликт со стершейся от долгого употребления надписью. Иногда, занимаясь макияжем, Элиот придумывала своему карандашу новые названия: «Черный, как души моих врагов», «Маркер вдовы», «Черный юмор», «Оружие ночи».

Пальцы двигались, подчиняясь мускульной памяти. Взмах, штрих — пустота заполнена. Имоджен зачарованно наблюдала, как Элиот чертит изогнутые линии по надбровным дугам.

— Ты всегда рисуешь одно и то же?

— Более-менее.

— И никогда не вкладывала в них никакого послания? Что-то незаметное, действующее на подсознание?

— Я… никогда об этом не думала, — призналась Элиот. — А что бы ты написала?

— «Эй, привет». Или «печенье, пожалуйста». Честно говоря, в зависимости от дня. Кстати… — Имоджен подняла огромную коробку с мелками для волос, уложенными по цветам радуги — грунтовочными, светящимися, отливающими металлом, просто белыми. Некоторыми она пользовалась чаще, чем другими, и от них почти ничего не осталось. — Как думаешь, какой цвет мне выбрать? Тейлор розовый? Календулу? Серебряную мечту?

Элиот не удержалась и про себя дала оттенкам другие названия: «Сказочная ярость», «Ушная сера» и «Новые роботы-повелители».

— Ты меняешь цвет волос каждый день? Не слишком много времени занимает?

— Я люблю краски, а краски любят меня, — ответила Имоджен. — Все лучше, чем надоевшие светлые.

— У меня были светлые волосы, пока не выпали. — Одно из немногих воспоминаний, от которых Элиот действительно хотелось избавиться. Она стоит босоногая в ванне, сжимая в пальцах клок золотистых волос. Отдельно от головы они смотрелись так дико и так безобразно; бросив их, Элиот пронзительно закричала, призывая на помощь мать.

Рука у нее дрогнула, и левая бровь получилась карикатурной.

— А, шазм, — осевшим голосом пробормотала Имоджен. — Прости, Элиот. Я не подумала. Мне и в голову не пришло…

— Не пойми меня неправильно. Мне тоже нравятся твои краски. — Элиот положила карандаш и полотенцем стерла неправильную бровь. — Мир становится мрачен. Когда рядом что-то яркое, это помогает.

Имоджен провела пальцем по рядам своих мелков. К коже пристала радужная пыльца, и она стала похожа на фею, собравшуюся вершить волшебство.

— Ты это о будущем, да? Вот почему тетя Эмпра так любила путешествовать во времени. Она говорила, что прошлое помогает ей понять настоящее… а иногда и будущее тоже. Я не понимала, о чем она, пока сама не стала путешествовать. Когда тебе открывается весь размах истории, понимаешь, насколько ты мал. И в то же время осознаешь, как много значит твоя жизнь… как сильно ты влияешь на окружающих людей. И наоборот…

Пальцы у Элиот еще дрожали. Она посмотрела на кончик карандаша, выжидая, пока он перестанет трястись. Обычно она не сталкивалась с трудностями при нанесении макияжа.

— Однако я заболталась. — Имоджен вздохнула, потом достала из коробки два мелка. — Если мы возвращаемся к отправной дате, я по умолчанию должна остановиться на аквамарине с оттенком розовой жвачки — из соображений неразрывности.

— Волосы цвета планетарной туманности, — предложила Элиот свое название.

— Похоже на туманность, правда? Значит, решено, «Небесный» подойдет. — Имоджен положила аквамариновый и розовый мелки на туалетный столик. — Я дам тебе закончить с бровями, а потом монополизирую ванную. Занимайся. Пойду состряпаю что-нибудь покрепче, с кофеином.

В ванной комнате стало в десять раз спокойнее, тишина казалась не то что полной, а скорее глубокой. Руки больше не тряслись, и Элиот приготовилась закончить то, что хотела явить миру. Идея скрытого послания ей нравилась. Нанести на лицо боевой клич, который сможет заметить только она, посмотревшись в зеркало. Элиот взглянула на свое отражение, стараясь не замечать ожогов и угрей, и прикинула, какую мантру избрать сегодня. К фексу всё? Будь готов? Сarpe diem?

Считывание выполнено на 31 % сообщила Вера.

Помни о Чарльзе.

Элиот взяла карандаш и принялась писать, выводя тонкие, как лапки паука, буквы обратным — для стороннего наблюдателя — шрифтом. Закончив, она заштриховала написанное, так что самый искушенный глаз не смог бы заметить буквы под слоем карандаша.

.инлопси И На это она твердо настроилась.

 

21

ОТКЛОНЕНИЯ

Страх Фара оказался заразительным. С точки зрения капитана нет ничего хуже, чем видеть, как твоя неуверенность передастся экипажу, как нервное напряжение расползается по всему отсеку управления. Грэм вел корабль над Тибром, и все пятеро членов команды стояли перед вистапортом. В вечернем свете воды реки казались бурыми. «Инвиктус» двигался вдоль русла, мимо замка Снятого Ангела, над мостами, к тому участку реки, о котором люди эпохи Центрального предпочли забыть. Тому, что было сейчас водой, предстояло стать сушей, в которой Лакс устроит со временем ангар для своих нелегальных машин времени. Во времени Центрального это место оставалось потайным. Корабли, как сейчас «Инвиктус», могли попасть туда, только совершив прыжок из определенных лет, а именно тех, когда засуха довела Тибр до уровня, позволявшего избежать столкновения.

Путь до 2155 — года, в котором небеса отказались рыдать и земля взалкала, — они проделали без происшествий, но теперь, перед прыжком в ангар, ставки неимоверно возросли. Корабли Лакса взлетали и садились по строгому расписанию, чтобы избежать столкновений. Одновременная посадка двух машин времени со взрывоопасными топливными стержнями означала ядерный апокалипсис.

Поэтому все нервничали.

Грэм привел «Инвиктус» в точные координаты посадки и опустил корабль на грязной отмели. Схватив один из кубиков Рубика, он принялся вертеть его.

Прия надела наушники, отгородившись от мира музыкой.

Имоджен работала зубами, как пилкой, обгрызая ноготь большого пальца.

Элиот не проронила ни слова, но заметно волновалась. Фар чувствовал ее обеспокоенность, как свою собственную. Только Шафран не переживал; разместившись в капитанском кресле, он был готов раствориться на фоне ядовитой оранжевой обивки, если бы не метки на мордочке. Фар слишком страдал от похмелья, чтобы цыкнуть на зверька и прогнать его. После Дворца Цезарей он погрузился в длительный сон, но и теперь, за несколько часов бодрствования, алкогольный дурман не прошел. Приступ рвоты во время прыжка казался неизбежным.

— Уверен, что приземлимся в точном времени? — спросил Фар.

— Теперь ни в чем нельзя быть уверенным, — напомнил ему Грэм.

Правильно. На данный момент все предположительно. Фар повернулся к Элиот:

— Если хочешь, чтобы мы добрались до Центрального целыми, то поступишь правильно, выложив все, что знаешь про посадки с отклонениями. Они начались только после твоего появления, и Грэм говорил мне, что ты про них спрашивала. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — ты можешь помочь нам избежать взрыва.

— Что желательно, — вставила Имоджен.

Элиот сдвинула брови. Сегодня они выглядели иначе, более естественными. А еще она надела другой парик — иссиня-черный, с короткой стрижкой, добавивший ей лет пять.

— Эти… отклонения, как ты их называешь, относительно редки. Насколько мне известно, посадка должна пройти без осложнений.

Значит, она имела отношение к отклонению, следовательно, отклонение как-то увязывалось с его потерей памяти. Фар заново пережил потрясение от утраты воспоминаний — словно его лишили руки или ноги. Куда подевалась высадка на «Титаник» и почему?

Вопрос представлялся чересчур объемным и значимым, чтобы задавать его сейчас. А представить объем и значимость ответа Фар даже не решался.

— Что тебе известно? — требовательно спросил Грэм. — Чем вызывается отклонение? Что заставляет числа меняться? Ведь они изменились, так?

— Тик-так, друзья мои. — Элиот постучала по запястью без часов. — На кону «Рубаи».

Фар отвернулся к навигационной системе. Центральный экран заполняли числа, перемежаемые символами, — те самые, которые уже подвели однажды инженера. Сейчас Грэм сидел за своей консолью в позе гладиатора, готового наносить и получать удары. Его ноздри трепетали. Кубик он отложил, так и не собрав. Готов или нет?

— Прыгаем, — приказал Фар.

Пять человек задержали дыхание. Пять пар глаз уставились в вистапорт, за которым сумерки сменялись абсолютной тьмой. Только красная панда уткнулась носом в хвост и крепко спала. Фар снова глянул на экран — Грэм боролся с уравнениями. Ни одно число не изменилось, хотя их оказалось слишком много, чтобы за всеми уследить. Как инженер умудряется охватывать взглядом все? Для ответа на этот вопрос Фару не хватало нескольких пунктов IQ.

Они не могли знать, сколько времени заняло решение уравнений — такова природа Решетки. Грэм нажал на клавиши, и в вистапорт хлынул свет — искусственный, от ламп ангара Лакса. Резкий даже в нормальных условиях, он казался ослепительным человеку, страдавшему от алкогольного отравления. Фар нашарил свои «авиаторы», проклиная хитроумного гения, придумавшего водку.

— Мы вернулись к дате привязки. — Подтверждения от Грэма не требовалось; Фар видел две другие машины времени, «Ад инфинитум» и «Армстронг», в окружении недавно доставленных грузов. Тем не менее инженер огласил временной штамп: — Двадцать второе августа 2371 года, 1:31 после полудня.

Послышался облегченный вздох — команда «Инвиктуса» расслабилась. Голографический щит погас.

— Рада, что мы не покойники. — Имоджен подняла большие пальцы с обгрызенными ногтями. — Хорошая работа, Грэм.

— Э… Спасибо. — Лицо инженера смягчилось. Наморщив лоб, он нерешительно улыбнулся. — Хотя не уверен, что мои умения имеют к этому отношение.

И что же, теперь каждый прыжок будет так проходить? — вот о чем размышлял Фар, пока команда приходила в себя. Внизу разгружался «Армстронг». Его капитан, Паоло, катил по причалу тележку с ящиками, в которых лежали разнообразные товары: свежие апельсины, куски фирменного мыла, даже клетки с вымершими певчими птицами. За все это элита Центрального отвалит жирный кусок, но такая добыча бледнеет перед одной-единственной уникальной вещью, доставленной кораблем Фара. Капитан очень надеялся, что доставленной.

— «Рубаи». — Фар повернулся к Элиот. Она так посмотрела на его протянутую руку, что капитан почувствовал себя попрошайкой. — Послушай, как только я выйду из корабля, мне придется встретиться с Лаксом…

— Нам придется встретиться с Лаксом, — поправила Элиот. — Вместе. Я хочу закрепить свое положение в твоей команде.

В какую игру она играет, придерживаясь версии о свободной художнице, когда всем ясно, что очень многое из произошедшего не укладывалось в эту легенду? Думая об этом, Фар стиснул зубы. Постанывая под собственным весом, «Инвиктус» замер. В конце причала Фар заметил Вагнера, проверявшего и перепроверявшего ящики с «Армстронга». Лакс ценил своего главного помощника за обстоятельность и скрупулезность, а это значило, что воротила черного рынка уже уведомлен о прибытии Фара. Катастрофа начинается через три, две, одну…

— Лаксу не нравятся незваные гости, — предупредил он.

— Полагаю, твои пустые руки понравятся ему еще меньше, — с вызовом парировала Элиот.

— Просто отдай «Рубаи» мне. Пожалуйста. Даю слово, ты можешь остаться в качестве члена нашей команды. — Фар старался не думать обо всем, что может случиться, если он возьмет Элиот с собой на виллу Лакса. — Как насчет взаимного доверия? Мм?

— Как насчет доверия? — Девушка вскинула голову, совсем как Антуанетта. — Возьми меня к Лаксу, и «Рубаи» будет доставлен туда в целости и сохранности. Я здесь не для того, чтобы одурачить тебя, Фар.

ТОГДА ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ? — чуть не закричал Фар. В голове бушевали гнев и похмелье, усугублявшее ситуацию. Вагнер смотрел в их сторону, на свет, льющийся из иллюминатора; по его взгляду Фар понял, что уже выбивается из расписания. Лакс не выносил, когда его заставляли ждать.

Имоджен откашлялась.

— Фарвей, я думаю, она говорит правду.

В ответ Фар посмотрел на кузину, устроившуюся в своем вращающемся кресле, скрестив ноги. Ее волосы напомнили Фару о сладкой вате, как-то раз привезенной Бергом контрабандой с одного из заданий, — ничего слаще ему до этого есть не доводилось. Только позже он понял, как рисковал Берг с этим угощением.

— Ты уверена? Готова поставить все свое будущее на Элиот? Если она не предъявит «Рубаи», Лакс спустит шкуру не только с меня. Мы все поставили подписи под контрактом. Каждый из нас воспользовался топливом, которое стоит кучу денег, для пяти прыжков, и ничего не привез. Такие убытки не прощаются.

Вагнер шел по причалу, до него оставалось двенадцать шагов. Фар физически ощутил, как от ужаса перехватывает дыхание. Выдержит ли он? Сможет ли смотреть Лаксу в глаза, зная, что его жизнь в руках Элиот? Жизнь его экипажа? Можно ли довериться шантажистке, шныряющей по ленте времени воровке, которая в любую минуту готова отречься от них?

Стук, стук.

— Капитан Маккарти? У вас там все нормально?

— Все тип-топ, Вагнер! — закричал он в сторону люка.

— Тип что? — долетело в ответ.

— Все просто замечательно! Я выйду через секунду.

Выбора не оставалось: либо нож в спину, либо в пропасть головой. Фар взглядом обвел свою команду. И они приняли его страх, это угадывалось по лицам — обреченные взгляды, побледневшие щеки… Грэм Райт, Имоджен Маккарти, Прия Парех — все эти имена стояли в контракте Лакса. По требованию Фара каждый расписался красными чернилами, похожими на кровь.

Он, и только он должен взять вину на себя.

— Установите новые топливные стержни и держите коммуникаторы включенными. На всякий случай. — Фар посмотрел на Прию. Наушники она приспустила, из них в такт биению его сердца рвался неистовый ритм. — Если что-то пойдет не так, я подам сигнал бедствия. Тогда вы, ребята, быстро убирайтесь отсюда. Поняли?

— Мы тебя не бросим, — возразила Прия.

— Насколько я знаю Лакса, бросать уже будет нечего. — Фар кивнул Грэму и Имоджен. — Взлетайте по моему сигналу. Это приказ.

Стук, стук, стук. Пора идти. Он вложил в поцелуй с Прией все обещания, которые собирался выполнить, в том числе и то, которое дала она: Мы с этим разберемся. Наушники скользнули ей на шею и бились между ними в такт музыке, золотистые и яростные, и Фару хотелось дослушать до конца, хотелось вот этой судьбы: смотреть ей в глаза, целовать ее губы и быть рядом с ней — величайшей радости по эту сторону вечности.

Но возле люка его ждала Элиот, дьяволица, с которой он заключил сделку. Задержка времени грозила увеличением суммы неустойки. Расплата, несомненно, последует. Не везде белый комбинезон облегал фигуру Элиот достаточно плотно, но и не был настолько мешковат, чтобы спрятать под ним книгу такого размера, как «Рубаи».

Фар понимал, что облажался.

— Впервые я был бы не против, если бы ты прятала что-нибудь в рукаве, но у тебя рукавов нет.

Элиот рассмеялась — должно быть, она относилась к людям, способным оценить юмор висельника, — и махнула рукой в сторону двери.

— Идем?

 

22

СКВОЗЬ ОГОНЬ И ВРЕМЯ

Замена топливных стержней — работа для людей в защитных костюмах и с крепкими руками. Прия справлялась с нею достаточно хорошо, хотя для поддержания духа включила киберметалл. Грохочущий, лязгающий ХАОС. Этот плей-лист, названный «невразумительными визгами», Прия обычно использовала для физической разминки, поэтому неудивительно, что сейчас она чувствовала выброс адреналина и ломоту во всем теле.

Возбуждение было вызвано вовсе не бодрящим чаем, и музыка играла только вспомогательную роль. Прия ощущала возможность утраты. Может, поэтому Фар никогда не стоял на месте? Она знала, что исчезновение матери мучает любимого, но только сейчас связала его постоянное стремление вперед с тоской. Всегда быть на шаг впереди, иначе она настигнет. Ожидание сигнала бедствия, который мог в любой момент вспыхнуть на интерфейсе, казалось невыносимым. (Как будто она собиралась что-то бросать: любовь была всем, а корабль Прия считала домом.) Она слонялась из конца в конец лазарета, стараясь избавиться от кома в горле.

— Привет! — Имоджен помахала рукой, привлекая внимание Прии. — Компания нужна?

Скривив губы, Прия вынужденно улыбнулась и сняла наушники.

— Конечно.

Имоджен плюхнулась на стул: волосы свежих цветов, наводящих на мысль о дожде над саванной.

— Знаешь, с ним все будет нормально. Лакс, конечно, страшен, еще тот шулер, но Фарвей и не из таких передряг выкручивался. Ты только взгляни на эти потрясающие записи мелом, вон туда. Что бы я там ни говорила, а ему есть чем гордиться.

— Тут другое. — Прия никогда не сомневалась в талантах Фара. — Тут… Элиот.

— Элиот не такая уж и плохая, — возразила Имоджен. — Честно говоря, я вообще не думаю, что она плохая. Просто по-настоящему одинокая. Ты не слышишь этого в ее словах? Всякий раз, когда мы разговариваем, поражает, насколько она печальна.

Теперь, когда Имоджен высказалась, Прия поняла, что замечала нечто похожее. Какая-то трудноуловимая безысходность, нарастающее отчаяние эхом отдавались в речах Элиот, как отзвуки призрачного оркестра с «Титаника», в которых звучала угроза всеобщей гибели. Кто же эта девушка, больше похожая на привидение? Почему она хочет отнять у них все?

Если кто и мог вытянуть ответы у Элиот, так только Имоджен. Ей по силам и рыбу уговорить отправиться на прогулку.

— О чем вы там вдвоем болтали?

— О чем нормальные люди разговаривают. Макияж. Тряпки. Парни. Она считает, что мне следует поговорить сама знаешь с кем. Боюсь, я вот-вот последую ее совету.

— Погоди, что-что? Я же уговариваю тебя сделать это уже… — Прия в уме прикинула, сколько времени они в одной команде, — …одиннадцать с половиной месяцев. Что случилось?

— Сама точно не знаю. — И Имоджен пустилась в уже знакомые рассуждения. Их Прия слышала десятки, если не сотни раз — одни чувства. Но сейчас ей выложили бонусное издание, дополненное беспокойством, амнезией и алкоголем. Я напилась, мы танцевали, а что потом??? Говорилось все шепотом, чтобы сама-знаешь-кто не услышал. Он и так не услышал бы — Грэм, высунув от усердия кончик языка и беспрестанно молотя по клавишам, с головой погрузился в «Тетрис». Как парням это удается до такой степени увлечься игрой?

— Я так понимаю, по этой причине ты здесь, а не в отсеке управления? — спросила Прия, когда Имоджен, совершенно расстроившись и не придя ни к каким заключениям, завершила монолог.

— Без комментариев.

— О, Им. Тебе нечего бояться.

— Легко говорить. У вас с Фаром все просто получилось.

— Не совсем так.

То, что просто получилось, растянулось на месяцы. Разговоры о музыке, советы, что послушать, уроки истории и обмен сообщениями на интерфейс поздними вечерами — все эти хождения вокруг да около их чувств. Как прошел экзамен на симуляторе? Как называется группа из того бунгало в тропиках? Десятка лучших записей, вперед! Сердце Прии прыгало в груди всякий раз, когда на другом краю экзаменационного зала она видела его улыбку, говорившую всему миру: Вот я какой! Та же самая улыбка сияла на тысячу ватт ярче, когда Прия переступила его порог. Случилось это в тот вечер, когда Фар провалил экзамен; он стоял, одергивая свой цветастый жилет, лицо светилось надеждой, а не разочарованием, как она ожидала. Думаю, мы оба понимаем, что мы… В общем, я хочу сказать, что мне предложили работу, справиться с которой невозможно в одиночку. Нужна команда, и я не могу представить кого-то другого рядом с собой.

Имоджен познакомилась с Прией на этом самом причале накануне отбытия «Инвиктуса» на первое задание и, конечно, ничего не знала. Понимать она начала, когда Фар по просьбе Прии направился со всем экипажем на отдых в Индию двадцать первого века, и этот отпуск ознаменовал начало их отношений.

Экипаж высадился в Варанаси. Был самый разгар праздника Дева Девали — зажжения божественных огней, когда по всему городу загораются тысячи светильников и люди желают друг другу богатства и благоденствия. В небе взрывались фейерверки, отражаясь в водах Ганга; по поверьям, в этой реке купались боги. Взявшись за руки, сцепив пальцы, Прия с Фаром ходили по праздничным улицам, любовались гхати — набережными, уставленными глиняными лампами, ступенями, спускавшимися к кромке воды. Тогда она поняла, что сможет идти рядом с ним — сквозь огни, время и все, что встретится на пути.

— Со стороны все кажется проще. Фар мне давно нравился, но когда он предложил присоединиться к экипажу «Инвиктуса», я чуть не отказалась. — Сейчас она с трудом представляла себе существование в одном времени, саундтреки по фальшивым «Бит-Биксам». — Заниматься таким делом, которое выбрали мы, значит многое ставить под угрозу.

Имоджен кивнула. У нее самой оставались здесь родители и для прикрытия — работа в бутике. Ей тоже грозил тюремный срок, если их поймает Корпус.

— Тогда почему же ты согласилась?

Наушники Прии вибрировали — в них еще грохотал кибер-металл. Она сжала их ладонями; звуки походили больше на визг, чем на песню, и щекотали пальцы.

— Побоялась, что стану мучиться, если скажу «нет». Мы с Фаром столько говорили о страсти к путешествиям, о местах, которые мне хотелось повидать, о временах, где он хотел бы побывать. И вдруг Фар мне все это предложил. Я почувствовала, что оставаться в Центральном — все равно что прожить жизнь вполсилы. Если ничем не рисковать, застрянешь там, где есть, — подытожила Прия, и тут ее взгляд наткнулся на пустой экран диагностической машины. Ответы лежали там, и ей оставалось только надеяться, что искать их еще не поздно.

Она сменила настоящие «Бит-Биксы» на поддельные и схватила торбу.

— Что… что ты делаешь? — Имоджен захлопала глазами. — Фар сказал…

— Давай договоримся сохранять присутствие духа. Фар вернется. — И Элиот с ним, возможно. А вот ей, если она собирается приобрести оборудование, чтобы получить доступ к «Архивам предков», ни у кого не возбуждая подозрений, действовать нужно сейчас. — Он вернется, а мне до его возвращения нужно выполнить одно задание.

Базар в Зоне 4 был кошмаром для любителей порядка и мечтой для спекулянтов. Размером с небольшой город, он состоял из извилистых коридоров, передвижение по которым требовало GPS-навигатора на интерфейсе, хотя многие торговцы предпочитали затеряться со своими лавочками в рыночной круговерти. Здесь царил стойкий аромат Старого Мира. Старьевщики продавали все что можно: страницы, вырванные из журналов (тех времен, когда у журналов еще имелись страницы, чтобы вырывать), ключи от давно сгнивших дверей, флешки в виде брелоков, которые не могла прочитать ни одна современная машина. Мать Прии приходила сюда каждую неделю, чтобы покопаться в этом хламе. Цепкий, видящий истинную цену глаз и умение торговаться до последнего кредита позволяли ей пополнять ассортимент в своем магазинчике, расположенном в Зоне 2. Прия много раз слышала, как мать спорит из-за грязных оконных стекол и тиковой мебели. То ли через ДНК, то ли посредством космоса ей передались материнские навыки; сегодня они должны были сослужить службу.

В толпе покупателей Прия двинулась на участок с цифровой техникой. Здесь располагались магазины с нужной ей аппаратурой; владельцы заманивали покупателей с помощью ярких огней и крикливых разносчиков. Прия обошла десяток заведений, прежде чем решилась сделать первую попытку.

— Пять тысяч, — предложила она хозяину магазина. Даже стартовая цена не могла быть в данном случае низкой: операционные системы, способные работать с такими объемами, как «Архив предков», стоили невероятно дорого. А если добавить цену программного обеспечения, то на счету Прии, возможно, ничего не останется.

Торговец сморщил нос, ответив с тем выражением, которое использовал, наверное, по двадцать раз за день:

— Да вы что! Ограбить меня хотите? Это диагностическая машина высшего класса. Двадцать тысяч, и без торга.

— А… — Прия пожала плечами, стараясь напустить на себя равнодушный вид. Эта часть — демонстрация полной незаинтересованности — давалась ей труднее всего. — Шесть тысяч, может быть. Уверена, в следующем заведении я найду и дешевле.

Тут продавец дрогнул.

— Восемнадцать.

Так начался торг — вверх, вниз, туда, сюда, — сопровождавшийся упрямым мычанием и покачиванием голов. В какой-то момент Прия развернулась, демонстрируя готовность уйти, чтобы продавец вернул ее и сбросил еще двадцать процентов. С этого места она сбила цену до восьми тысяч — с программным обеспечением «Архивов предков» в придачу. Вполне приемлемая цена, хотя Прия и сделала недовольный вид, когда переводила деньги.

Упаковка влезала в торбу, заняв место «Бит-Биксов», а наушники снова переместились на свое законное место на голове. Прия двинулась сквозь толпу, пробираясь к остановке аэробуса. Узкие бедра, болтающиеся сумки, реклама, вспыхивающая на интерфейсе, давка, толчея, тире, тире, сотни чужих, незнакомых лиц, а потом…

Одно знакомое.

Рошани Парех стояла к ней спиной и рассматривала вазу. Прия остановилась, мысленно перелистала календарь. Так и есть, сегодня воскресенье. День покупок. Мама говорила об этом прошлым вечером за ужином, несколько дней назад, до «Титаника», Вегаса и Элиот. Даже приглашала Прию с собой…

Прия стояла, смотрела, как мать любуется вазой, и жалела, что не может подойти. Ей хотелось коснуться маминого плеча. Заварить ей кружку чая с выращенными на солнце специями, сесть за стол на кухне, поболтать, как в прежние времена. Хотелось рассказать о сокровищах, которые довелось увидеть, о местах, где побывала, о парне, которого любит. Особенно о Фаре. Прия уже сбилась со счета, сколько раз собиралась привести его к субботнему ужину, но сочла это неразумным. Хотя Фар тоже работал для прикрытия; как и Грэма, его наняла в качестве независимого предпринимателя одна из многочисленных легальных компаний Лакса. Но как скрыть, что они уже год поддерживают отношения?

Хотелось, хотелось… И все же надо идти. Мама думает, что Прия сейчас на дежурстве в поликлинике, и если, повернувшись, увидит дочь с диагностической машиной за восемь тысяч кредитов в сумке, у нее появятся вопросы.

Уняв разволновавшееся сердце, Прия продолжила путь.

 

23

МАГИЯ Е VINO

Напрямую от ангара с машинами времени до виллы Лакса добрых десять километров. Быстрее всего туда добирались по подземному тоннелю на магнитной тележке, которая обычно проделывала это расстояние за пару минут, проносясь через катакомбы Старого Рима и свайные поля, державшие на себе небоскребы Зоны 2. Через каждые полкилометра мигали сигнальные огни, служившие единственными индикаторами скорости. Фар считал их через линзы солнцезащитных очков и старался не паниковать. Получалось только наполовину.

Магнитный кар вкатился в винный погреб Лакса, где на стеллажах стояли сотни бутылок любимого портвейна черного дельца. Проходя по подвалу, Фар вел пальцем по горлышкам бутылок, оставляя линию на стекле, покрытом, как бархатом, пылью. Так он делал всякий раз, попадая сюда. Метки, оставленные в прошлые посещения, все еще виднелись — на разных стадиях исчезновения. Пыль оседала снова.

Всю дорогу до лестницы он оставлял на бутылках четкий непрерывный след, потом вытер палец о рубашку и устремился наверх. Элиот следовала за ним, как дурное предчувствие, от которого невозможно отвязаться.

Такую виллу, как у Лакса, мог позволить себе человек, потерявший счет деньгам. Каркас большого дома остался прежним, хотя многие из первоначальных удобств пришлось реконструировать, заменив их современными достижениями: окнами с автоматическим затемнением, голографическими платформами, площадкой для посадки летательной техники. Несмотря на то что все окна были защищены фильтрами, в воздухе явственно ощущался запах городских выхлопов. Дом, мглистый дом. Сегодня легкие Фара отказывались дышать этим, словно органы тела предчувствовали, что конец близок, и заранее переставали работать. Остановка дыхания. Когда они наконец вошли в главный зал особняка, Фар подумал, что и сердце сейчас остановится. Лакс сидел на своем обычном месте — в кожаном кресле с высокой спинкой, лицом к панорамному окну, занимавшему целую стену. Перед ним, до самого горизонта, открывался широкий вид, Новый Форум сверкал золотом, причудливо отражаясь в зрачках Лакса.

— Нарвались на неприятность, капитан Маккарти?

Вполне подходящее для нее имя.

— Не совсем, если быть точным…

— Лакс. — Фигура в кресле, казалось, совсем не пугала Элиот. Фар не мог понять, что это — показная храбрость или отнюдь не блаженное неведение. — Могу я называть вас Лаксом?

Адские погремушки в синенькой коробочке. Вся, увы, слишком короткая жизнь промелькнула у Фара перед глазами, отразившись на стеклах очков. Поход на аттракционы с Бергом. Посещение Колизея с матерью в знойный летний день. Первый поцелуй с Прией — после их второго дела; он стоит, прислонившись спиной к камням Старого Форума, в венах бурлит тестостерон, а губы ее на вкус, как рукотворный лунный свет — легкие, серебристые, загадочные.

— Снимите эти штуки. — Лакс махнул рукой на очки. — Я люблю смотреть глаза в глаза.

Фар подчинился, и дневной свет больно ударил по сетчатке.

— Кто это? Я не люблю сюрпризов, капитан Маккарти. — Слова сочились ядом — из тех, что убивают медленно, когда уже решил, что все обошлось и дальше будет прекрасно. — А еще мне не нравится видимое отсутствие багажа в ваших руках.

— Давайте не будем забегать вперед. — Элиот шагнула к креслу, так что Лаксу не оставалось ничего другого, как посмотреть на нее. — Меня зовут Элиот. Я новенькая в экипаже «Инвиктуса».

— Вы никто, пока не поставите подпись под моим контрактом, — возразил Лакс, хотя голос его звучал уже не так ядовито. — Мы встречались? Лицо кажется знакомым…

— У меня много лиц. Они позволяют мне очень эффективно заниматься своим делом.

— А чем вы занимаетесь? — спросил делец.

— Я — женщина эпохи Возрождения. Появляюсь то здесь, то там. Записываю, наблюдаю, краду. — Она высоко подняла ладонь и пошевелила пальцами. — Капитан Маккарти в своем деле хорош, но я сделаю его команду еще лучше. Из-за пересечений линий времени вы в каждой экспедиции достигаете только одной цели, правильно? С двумя парами рук ваша добыча удвоится.

— Убедительный аргумент. Или станет таковым, если у вас есть что предъявить. — Лакс встал. — Где «Рубаи»?

У Фара язык присох к небу. Он посмотрел на Элиот, такую невыносимо яркую на солнце в белом комбинезоне, что пришлось закрыть глаза.

Опять побежали фрагменты жизни: улыбка Имоджен, впервые взявшей на руки пушистый шар, впоследствии названный Шафраном. Фар тогда играл с Грэмом в шахматы и выиграл, хотя 99,9 % за то, что друг поддался, чтобы улучшить ему настроение. Серебряные буквы И-Н-В-И-К-Т-У-С, выгравированные на обшивке, мерцающие, говорящие о том, что корабль его и готов отправиться в любое время. Какой был момент. Он мог бы жить в нем вечно. Мог бы умереть прямо сейчас.

Но может и пережить с ним самое неприятное.

— Я…

Вмешалась Элиот:

— Мы доставили обещанное.

Фар не верил собственным глазам. Дубовый футляр. Тот самый дубовый футляр. Тот же размер, тот же замочек, та же прекрасная полировка. Протягивая предмет Лаксу, девушка держала его обеими руками.

Ребенком Фар упрашивал мать остановиться и посмотреть уличные представления на пьяцца в Зоне 2. Если вложить несколько кредитов в протянутую ладонь живой статуе, та задвигается: исполнит поклон с подметающим движением рукой, подмигнет. Сделаешь то же самое с музыкантом, и он наиграет любую мелодию, какую только захочешь. Ему вспомнился старик с древним текстовым процессором, сидевший у фонтана Четырех рек: тот писал на заказ стихи для юношей, добивавшихся расположения красавиц. Но больше всего Фару нравились волшебники. Они могли почти любую вещь заставить исчезнуть — цветы, шарфики, голубей, игральные карты, а потом доставали их из самых неожиданных мест. В ту пору он чувствовал трепет, и его переполняла уверенность, что мир чудесен и полон волшебства.

Теперь, когда он смотрел на дубовый ящик, все эти воспоминания разом нахлынули на него. Как такое возможно? Лакс принял предмет безо всяких комментариев, а когда раскрыл футляр, от обложки книги по всей комнате прокатилось сияние, от панорамного окна отразились сверкающие блики. Имоджен сейчас издала бы звук у-у-у-х и назвала их волшебными огнями; Фар еще достаточно верил в чудеса, чтобы согласиться с ней.

Три павлина. Страницы с золотым обрезом. Драгоценные камни. Кажется, все на месте. Хотя Лакс не из тех, кто полагается на кажется. Осмотр он проводил тщательно, в перчатках, с пинцетом и увеличительным стеклом, из-за чего его нос выглядел комично большим для наблюдателя. Фар ждал, что Лакс вот-вот заявит о подделке, но книга, несомненно, оказалась той самой.

Элиот не солгала. Она маячила за плечом у Лакса, улыбаясь и подмигивая Фару. Ошеломленный, он не мог ответить ни жестом, ни улыбкой. Ему бы сейчас злиться — да что там, метать громы и молнии, — но эмоцией часа стало облегчение. Да и могло ли быть иначе? Прия, Грэм и Имоджен спасены. «Инвиктус» остается в его руках. Еще ничего не потеряно.

Лакс положил увеличительное стекло, испытующе посмотрел на Элиот.

— Откуда это взято?

— Из багажного отсека «Титаника». А еще раньше — из переплетной мастерской Сангорски и Сатклиффа в Лондоне.

— Не исторически, — резко бросил Лакс. — В данный момент. Когда вы вошли в комнату, у вас с собой ничего не было. Как это вы достаете вещи из воздуха?

— Я контрабандистка, — заявила Элиот. — Незаконно переправляю вещи. Если расскажу как, то станет неинтересно. Эти секреты делают меня лучшей в моей профессии, а если они не совпадают с вашим стилем работы, я предложу свои услуги в другом месте.

— В другом месте? — Лакса застали врасплох. Он помолчал, собираясь с мыслями. — В этом бизнесе главный я.

— Ну и хорошо, если это помогает вам спать по ночам, — пренебрежительно ответила Элиот. — Мир велик, а время еще больше. Вопрос в том, хотите ли вы, чтобы мои умения приносили вам пользу? Или нет?

Фар ощутил некоторое удовлетворение от того, что оказался не единственным, кому Элиот расставила ловушку. Даже Лакса Джулио, одно присутствие которого внушало подчиненным ужас, она заставила пойти пятнами.

— Как может выглядеть это выгодное сотрудничество? Полагаю, у вас есть предложение?

— Есть. — Элиот согласно кивнула. — Мой покупатель интересуется некоторыми артефактами из Александрийской библиотеки, уничтоженной во время осады в 48 году до нашей эры. Я берусь за работу как свободный агент, но они хотят получить больше свитков, чем я в состоянии в одиночку вытащить через окно. С помощью капитана Маккарти я получу все, что требуется, и даже больше.

— Доли?

— Пятьдесят на пятьдесят. Вам и мне.

— Обычно я не предлагаю таких условий.

— Или так, или ничего, — ответила Элиот. — Может, команда «Инвиктуса» и лучшая, но они точно не единственные выпускники Академии, которым не терпится окунуться в историю. Считайте мою долю комиссионными.

Наступившая в комнате тишина казалась очень и очень хрупкой. Плитки пола, вазы, наполовину выпитый стакан вина возле кресла Лакса — все подрагивало в ожидании ответа. Фар заметил, что его самого пробирает незаметная для глаза дрожь, поднимавшаяся по ногам от кончиков пальцев.

— Шестьдесят мне, сорок вам. Как только подпишете контракт.

— Пятьдесят пять на сорок пять, — быстро отреагировала Элиот. — Я ничего не подписываю. Мои клиенты сохраняют анонимность. Лучших условий вы не добьетесь.

Под взглядом дельца мог лопнуть стакан. Под взглядом Элиот — треснуть мир. Фар стоял в сторонке и наблюдал за тем, что происходило между этой парой. Весь страх и раздражение, вызванные этой девушкой, трансформировались в нечто совершенно иное. Благоговение?

— Капитан Маккарти. — Лакс обращался к Фару, не глядя в его сторону. — Что скажете вы?

— Две пары рук добудут больше, чем одна. — Разговор походил на прогулку по минному полю, грозившему взрывом гнева Лакса. Элиот перевела игру в эндшпиль, и Фар старательно подбирал слова, чтобы не ошибиться. — Похоже, у Элиот проложены свои пути в истории, а «Инвиктус» всегда готов отправиться в многообещающую экспедицию. Судя по тому, что я слышал про Александрию, спасенные вещи могут оказаться бесценными.

— Бесценными. Да… — Лакс жадно облизал губы. — И все же мне не нравится заключать соглашение безо всяких гарантий.

— У вас есть запись с камер наблюдения. На ней мое лицо. Вы не считаете, что этого достаточно, чтобы сделать кого угодно сговорчивым? — И опять магия: Элиот достала из-за спины руку, сжимавшую бутылку портвейна. Рукописная этикетка выглядела старинной, но отнюдь не старой. 1906. Свежая, словно вчера нарисована. — А это я прихватила из обеденного салона первого класса на «Титанике». Жест доброй воли.

Лакс принял бутылку и осмотрел ее, как еще одну реликвию: темное, как кровь, содержимое, пробка из настоящего пробкового дуба, стекло цвета морских глубин, тоскующих по свету дня.

— Из меню «Титаника»? В самом деле?

— Коллекционное и очень выдержанное, — заверила его Элиот.

— Невероятно. — Делец снова развернулся к застекленной стене, к городу, гудевшему в золотистом послеполуденном мареве. — Ваша добрая воля оценена. Мы заключаем соглашение: пятьдесят пять процентов мне. Из них будет выплачиваться доля «Инвиктуса».

Фар глянул за спину Элиот, чтобы понять, откуда взялась бутылка, и ничего не увидел. Комбинезон с лямками на спине, сцепленные позади руки. Она снова унизила его; он думал, что выступает в роли старшего переговорщика, но Элиот оказалась настоящей волшебницей, ловкость ее рук настолько поразила Лакса, что тот даже не задался вопросом о происхождении бутылки. Шазм. Если бы Фар знал, что бутылка марочного вина может превратить этого помешанного на контроле и способного зарезать тебя во сне урода в сговорчивого, добродушно похлопывающего тебя по спине босса, то давным-давно заделался бы сомелье.

— Мы займемся подготовкой к заданию, — выдавил Фар, стараясь унять приступ тошноты, вызванный нервным напряжением, и не блевануть в кадку с бугенвиллией. Возможно, добрая воля Лакса не распространяется на тех, кто рыгает в его комнатные растения.

Делец проигнорировал слова Фара. Взгляд его скользнул с бутылки на Элиот.

— Великолепный трофей. Я уведомлю Вагнера о нашем новом деловом соглашении и соответствующих изменениях в платежах.

Так и получилось: сказано — сделано. Элиот стала частью экипажа. И Фар, слава Кресту, остался жив, но теперь линия на бутылках в подвале вела его в жизнь, над которой он не был больше властен. В жизнь, вращающуюся по ее прихоти и бросающую на него постоянную тень страха.

Какое же это будущее?

 

24

СОГЛАШЕНИЕ

Забираясь в магнитную тележку, Элиот ощущала легкость — словно гора с плеч свалилась. Встреча прошла как нельзя лучше. Объект «Семь» не закатил истерики и правильно сделал, потому что это закончилось бы для него плохо. Он просто стоял и сердито наблюдал, как разворачивается представление. О, какое получилось представление! Людей, подобных Лаксу, легко раскусить; Элиот дала ему все, что он хотел, — «Рубаи», немного вина и кучу обещаний, — а сама тем временем с помощью технологических фокусов перевернула ситуацию с ног на голову. Она продумала каждую реплику и сыпала перед ним хлебные крошки до тех пор, пока шоу не закончилось так, как она хотела.

Считывание выполнено на 57 %. Помни о Чарльзе.

Пока что она шла намеченным курсом.

«Седьмой» занял свое место в магнитном экипаже. Он снова надел «авиаторы» и выглядел приличнее, чем, вероятно, чувствовал себя после выпитой водки и рискованной встречи с Лаксом.

— Знаешь, могла бы и предупредить. Шепнула бы что-нибудь вроде: «Эй, Фар, „Рубаи“ действительно у меня, и я не позволю вырвать твои внутренности и поджарить их на завтрак».

— Лакс слишком утончен для этого. — Элиот пристегнула ремень безопасности. — Полагаю, он питается только яйцами «бенедикт» и ест их серебряной ложкой.

Фар улыбнулся. Элиот могла бы поспорить, что сделал он это против желания и даже пытался сдержаться, о чем свидетельствовали разбежавшиеся от уголков губ морщинки.

— Прекрасно, мои потроха пошли бы на закуску после того, как он напился бы моей же крови в качестве аперитива. Почему ты просто не сказала, что умеешь как по волшебству извлекать предметы ниоткуда? Сэкономила бы мне сотню смертельно жутких минут.

— А ты бы мне поверил? — Элиот провела пальцем по браслету на своем запястье. Эта штука, похожая на обычное украшение, являлась вместилищем всего и наименее значимым из ее секретов.

— Не знаю! — раздраженно бросил «Седьмой». — Если бы перестала изображать рыцаря плаща и кинжала и поговорила откровенно, мы бы чего-то достигли. Клянусь Гадесом, я же не прошу бутылку вина, просто объясни по-человечески!

С такими объектами, как «Седьмой», трудно спорить, если они учуяли правду. Чтобы двигаться дальше, Элиот приходилось чем-то поступиться.

— Все не так уж сложно. У меня есть… ну, что-то вроде невидимого бездонного мешка.

Брови Фара поднялись выше очков.

— А мятные леденцы там найдутся?

— Нет. — Хотя там хранилось множество разных вещей: парики, карандаш для бровей, наряды на все случаи жизни и для всех эпох, дополнительное вместилище памяти — для воспоминаний, которые она продолжала терять, аптечка первой помощи, лазерный нож и пистолет. Мысль о последнем предмете всегда вызывала у нее желудочный спазм. — Там только необходимое.

«Седьмой» выдохнул, и Элиот подумала, что мятные конфеты действительно необходимы. Запах изо рта шел особенный. В нем смешались похмелье, стресс и утренняя несвежесть.

— Больше ничем не хочешь поделиться? Например, зачем мы на самом деле направляемся в Александрию? Или почему ко мне не возвращаются воспоминания о случившемся на «Титанике»?

— Ты помнишь? — Элиот считала, что Фар употребил достаточно «Бельведера», чтобы забыть свой провал в памяти. Сама она даже не притронулась к спиртному и все равно нуждалась в напоминаниях Веры про то, что забывала.

— Такое трудно забыть. Обычно ты такая сдержанная, и вдруг это выражение… — Фар помедлил, нахмурился, покусывая губы. — У тебя когда-нибудь жизнь проносилась перед глазами?

Элиот глядела на парня, сидевшего напротив в магнитной тележке. Со стекол его очков на нее смотрело собственное отражение — меньше, чем в жизни, почти неузнаваемое в новом парике и с закрашенными бровями, которое словно спрашивало: «Чего ждет Бездна?» Какую правду она могла поведать Фару? Что такое могла сказать, чтобы он поверил? Ничего из того, что одобрил бы агент Аккерман, это уж точно.

— Я думал, это просто выражение, которое поэты высосали из пальца, не сумев придумать чего-нибудь получше, — продолжал Фар. — Но наша работа опасна: пули, пламя, трудности. Когда меня начали задевать регулярно, я понял: в этих словах правда. Когда смотришь в глаза смерти, видишь всю жизнь. Это чувство я только что пережил у Лакса на вилле. И его же, — он указал на Элиот пальцем, — видел на твоем лице прошлой ночью. Когда ты появилась на «Инвиктусе», я решил, что ты, скорее всего, затеваешь какую-то аферу. Но та неудачная посадка, провалы в памяти, твой страх… все это говорит о чем-то большем.

Магнитный экипаж несся дальше. Могильная тьма в окошках сменялась светом тоннельных ламп. Свет, тень, свет, тень, жизнь, смерть. Элиот, пойманная в линзы «авиаторов», мерцала и извивалась.

— Появившись на «Инвиктусе», ты заявила, что хочешь начать сначала, поэтому я подумал, что ты убегаешь от чего-то, — продолжал Фар. — Ты хотела работать с экипажем? Ладно, вот тебе шанс. Убери руки от моего штурвала, скажи открыто, что происходит. Грэм, Прия, Имоджен и я… мы сможем помочь тебе.

Помочь? Проявил ли хоть один объект такое великодушие? Элиот знала: ему стоило труда протянуть оливковую ветвь мира. Жаль, что придется плюнуть на нее.

— Ты прав, кое-что происходит. Это важно и очень, очень сложно. Я не могу посвятить тебя в детали. — Слишком много дыр и провалов в памяти, преследующих ее, и какой бы талантливой ни была эта команда, им не по силам остановить грядущее. — Я не рассказала тебе про свое хранилище, потому что хотела доказать, что могу держать данное слово. Говорила, что доставлю «Рубаи» Лаксу, и доставила. Доверие можно обмануть. А ты теперь знаешь, что я сумею тебя обойти.

— Доверять — не значит бросаться в пропасть вниз головой, — возразил «Седьмой». — Доверие выстраивают.

— Тогда считай, что первый камень положен.

— Нет. — Фар чуть не сорвался на крик. — Доверие — это улица с двусторонним движением, Элиот-Антуанетта. Давать и брать. А ты от Версаля до Вегаса только берешь.

Элиот не смогла больше выносить свой собственный взгляд. Она уставилась в окно.

— Как скоро команда сумеет подготовиться к отбытию в Александрию?

— То есть как это? Ты собираешься держать меня и моих ребят в неведении? Хочешь использовать Лакса, чтобы сделать из нас послушных марионеток?

— Мне нужны сроки, капитан.

В стекле отражалось лицо парня — такое же прозрачное, как у нее. Свет, тень, спокойствие, движение, свет, тень, злость, смирение.

— Зависит от задания. Имоджен любит проводить основательную подготовку, прежде чем отправиться в новую эпоху. Я говорю о гардеробе, необходимом переводческом оборудовании, планировке зданий, о расчете времени с точностью до секунды, о запасном комплекте одежды. Все это может занять от двадцати четырех часов до недели.

— Она хороший историк. Аккуратный. — Возможно, даже слишком. Недели у них нет. Даже двадцать четыре часа слишком много, хотя, когда проявляется Угасание, оценить параметры невозможно. — Она справится за двенадцать часов?

— Если просто высадиться, схватить и улететь? — уточнил «Седьмой». — Вполне. Она будет думать, что не успеет, но у нее получится. Свое место на «Инвиктусе» Имоджен занимает не только из-за семейных уз.

Нет, подумала Элиот. Из-за доверия. Связь крепче кровной, она складывается годами через слезы и пот. «Седьмой» прав. Это чувство (хотя можно ли назвать доверие чувством? Ей казалось, что оно больше похоже на естественную необходимость) надо выстраивать. Но как ни надежны были твои камни, как ни высока стена, всегда может наступить момент, когда придется прыгнуть в пропасть, потому что если доверие может быть устойчивым, то мир — никогда.

Доверие выстраивают. Доверие рушится.

Давать и брать, брать, брать.

Кто сможет ее поймать?

Когда магнитный экипаж замедлил ход под светом ламп, боль свернулась над левым легким Элиот. Они вернулись к причалу, где мерцающей темной массой высился «Инвиктус». Из иллюминатора махал рукой Грэм; повернув голову, он звал Имоджен. Через стекла очков Фар видел свой дом. Он поднял руку и помахал в ответ.

А Элиот, сколько бы ни смотрела, видела в нем только корабль.

 

25

КЛИКИ И ЗАВИХРЕНИЯ

Судовой журнал «Инвиктуса» — запись 4.

Текущая дата: 22 августа 2371.

Текущее местоположение: Центральный. Сердце мира, древнего и нового.

Объект поиска: одежда. Много одежды.

Цвет волос Имоджен: звездная туманность.

Счет на «Тетрисе» у Грэма: 380 000

Песня, исполняемая на корабельном плей-листе Прии: «Джей Хоу». А. P. Рахман.

Состояние эго Фарвея: Дрейфующее. Болтается, как кораблик-робот, забытый в «Фонтане трех».

Элиот: Не так уж плохо. Статус волшебницы подтвержден Фарвеем. Рисует убийственные брови. Обладает сумкой-невидимкой? Детали подлежат уточнению.

Имоджен дали двенадцать часов на то, чтобы проглотить и усвоить сумму знаний о целой цивилизации. Ничего особенного.

[Распоряжение вызвало маниакальный хохот, перешедший в неудержимое рыдание.]

Свершить подобный подвиг было бы легче, если бы речь шла о сравнительно недавнем веке, история которого изобилует документами. 1990-е с их увлекательными ситкомами и газетами. 2170-е с камерами виртуальной реальности и пиктографическими каналами. Но 48 год до нашей эры мало что имел предложить по части первичных материальных источников. Конечно, Юлий Цезарь собственноручно написал отчет о том, как поджег неприятельский флот в гавани Александрии, но даже этот документ оказался неполным и туманным: дабы потомки не навесили на полководца ответственность за гибель библиотеки, Цезарь ограничился упоминанием объятых пламенем причалов. Неблагодарное занятие — восстанавливать прошлое по предвзятым рассказам победителей. Имоджен не могла понять, как у историков, таких, как ее прапрапрадедушка Берграм, это получалось.

В видеозаписях содержалось больше сведений. По искомому году они отсутствовали, но в 52 году до нашей эры некий рекордер совершил продолжительную прогулку по библиотеке. Имоджен просмотрела запись на восьмимиллиметровой пленке, чтобы получить представление о здании. Оно оказалось огромным; на трех этажах размещались залы для разных видов деятельности: чтения, встреч, лекций, даже для трапез. Здание изобиловало оконными проемами с видами на сады, гавань и величественный маяк. Для ученых, работавших в библиотеке, окна служили источником света, чтобы читать. Фарвею и Элиот они послужат путями отступления. На всякий случай Имоджен пометила себе каждое. Помещения с бесконечными рядами ромбовидных полок, заполненных свитками папируса, выглядели исключительно пожароопасными.

Определенно, им придется столкнуться с огнем. Хотя до настоящего времени экспедиции в этот год не совершались, в более поздний период рекордеры собрали достаточно устных свидетельств, чтобы заполнить пробелы в истории. 16 декабря 48 года до нашей эры. Александрия, Египет: город осажден. Цезарь. Битва у кораблей. Много огня. Римский полководец не уничтожил собственно здание библиотеки; просто он превратил в кучи пепла сотни тысяч бесценных книг, которые ничем не заменишь.

Упс.

На месте Цезаря она тоже опустила бы некоторые детали, пусть и немаловажные.

Имоджен не переставала удивляться, как много успевает сделать в условиях, когда времени в обрез и часики тикают над ухом. Времени у нее было ровно один полный круг часовой стрелки. Рамки, что и говорить, жесткие. Она уже настроила технические средства перевода на комбинацию из греческого, коптского и латинского языков.

Теперь оставалась одежда.

Особенно сложная часть подготовки.

Имоджен так увлеклась сбором информации и заметками, что почти полностью забыла про гардероб. Большинство бутиков, как и ее не совсем прошлое место работы, закрывалось на закате, а Имоджен не испытывала желания вламываться на склад, поэтому побежала трусцой по Зоне 2 наперегонки с Пламенеющим часом. С наступлением сумерек тротуары заполнялись гудящей суетливой толпой. Даже по воскресеньям здесь царило оживление — правительственные чиновники выходили из спячки на рабочих местах и появлялись на улицах, чтобы размять кости. У подножия каждого небоскреба расцветали палатки розничных торговцев, предлагающих все что угодно — от питательных кубиков и патчей со стимуляторами до неприлично дорогой пиццы с чесноком, тепличными помидорами и сыром. Желудок Имоджен зарычал, приказывая ей остановиться, но время гнало вперед.

— Дайте дорогу! — Она проталкивалась через массу тел. Локти, пакеты с жареными орехами, плечи, голографические журналы, ноги, на которые неизбежно приходилось наступать. — Извините. Простите. Дайте пройти! Дайте пройти!

Грэм молча следовал позади. Навигация сквозь толпу у него получилась бы гораздо лучше, она входила в подготовку рекордеров, да и навыки игры в «Тетрис» здесь могли пригодиться. Имоджен следовало уступить ему место впереди, но она лучше знала, куда идти. Этим маршрутом она часто ходила по утрам сквозь клубящийся туман — мимо департамента агрокультуры с его настенными садами высотой в пятьдесят этажей, через финансовый квартал (Имоджен покупала здесь у уличных торговцев утренние стимулирующие патчи, потому что они были в два раза действеннее для поддержания тонуса у банкиров), вдоль рукотворного канала и до Палисада, квартала особняков, где новые здания маскировались под дорогостоящую старину. Многие сенаторы владели здесь загородными резиденциями, и Имоджен часто думала, сколько глобальных вопросов решается за этими дверями с молотками в форме львиных голов.

Бутик «До и дальше» расположился на самой окраине. Цокольные стены покрывало голографическое стекло, запрограммированное на самые разные изображения. Прямо сейчас на них кипел жизнью джазовый клуб из 1930-х, а это значило, что на смене Бел. Когда они отворили дверь, лицо продавца дрогнуло — Имоджен знала, что гримаса скрывает недовольство. Она чувствовала то же самое, если за пять минут до закрытия появлялись клиенты. Но стоило продавцу увидеть волосы, как лицо его просияло.

— Имоджен! Дражайшая! — Он отложил вешалку, на которую пытался натянуть попонку для пуделя. — Пришла проверить график? Могла бы просто связаться по коммуникатору.

График? Ах да. Технически она здесь еще работала, но с последней смены прошла вечность: несколько дней во времени Центрального означали недели для Имоджен. Как бы ей ни хотелось уволиться, доступ к кладовым стоил того, чтобы числиться в зарплатной ведомости.

— Привет, Бел! Я… мы надеялись попасть в гардероб до твоего ухода.

— Мы? — Лицо мужчины просияло еще сильнее, когда он посмотрел за плечо Имоджен, на Грэма, разглядывающего наряд начала двадцать третьего века. — О! Кто это?

— Мой… — О, Крест… — Она не могла сказать коллега. Ее коллегой был Бел.

— Твой?.. — поторопил Бел.

Черт тебя дернул за язык! Она даже имени не могла сообщить, потому что тогда получился бы мой Грэм, и пауза затягивалась. Добро пожаловать, самый яркий румянец, когда-нибудь посещавший мои щечки.

С синим бантом рыбий хвост.

— Друг, — сердито закончила Имоджен. — Грэм — мой друг.

По крайней мере, она не видела смущенное лицо Грэма, так удачно оказавшееся позади. Имоджен уже провела большую часть дня, анализируя выражение его лица, стараясь вспомнить побольше о случившемся в Вегасе. Они танцевали вместе. От улыбки Грэма ей хотелось взлететь. А потом ночь распалась на осколки. Огни. Смазанные пятна. Тела. Выпивка.

Будь проклят «Бельведер» с его способностью развязывать язык!

Что-то важное произошло в те последние секунды… Имоджен была уверена в этом. Сдвинулось что-то исходное, фундаментальное; на целый день между ними повисло такое напряжение. Сбивчивые фразы, взгляды искоса, покашливания, и сердце ее то трепетало, то замирало. Именно вот такой неловкости боялась и она, и еще кое-кто.

Сейчас Грэм выглядел раскованнее. К нему вернулась обычная легкая усмешка; протянув руку, он представился:

— Грэм Райт.

— Рад знакомству. Бел Фишер. — Продавец пожал руку инженера и выразительно глянул на Имоджен, нескромно поиграв бровями.

— Можно нам зайти в гардеробную? — прохрипела Имоджен. — Пожалуйста.

— Конечно-конечно. Только поторопитесь. Я встречаюсь с Янсеном за ужином. Ну, для меня ужин, для него завтрак, учитывая, что он работает по ночам, и все такое. Я ведь рассказывал тебе про Янсена? Рыжий. Мечтательный. Работает в службе безопасности Корпуса. Это миссис Чан познакомила нас…

— Нас тоже время поджимает, — вмешался Грэм.

— В самом деле? — Бел переводил взгляд с Грэма на Имоджен. — По какому поводу? Ужин? Танцы? Интрижка?

Имоджен хотелось забиться под норковые шубы и впасть в спячку до конца жизни, но торговец уже направлялся к задней двери, чтобы отпереть вход в гардеробную.

— У нас вечеринка в тогах, — объяснила она.

— Ретро! Как романтично! Здесь, внизу, у нас широкий выбор. Тоги простые мужские, белоснежные, нарядные, трабеи и претексты. Есть даже несколько расшитых. — Бел махнул рукой в сторону кованой железной лестницы. — Ты дорогу знаешь. Только принеси наверх, что требуется, а я проведу через систему.

Бормоча слова благодарности, Имоджен поспешила спуститься по ступенькам. Шаги Грэма эхом отзывались сзади, подчеркивая то обстоятельство, что они остались наедине.

Что она наговорила в Вегасе?

И что скажет теперь? Говори, говори, скажи ему — звучали у нее в голове слова Элиот, которая оказалась не так уж и полезна для прояснения покрытых мраком событий в Вегасе, как надеялась Имоджен. Вместо того чтобы произвести рекогносцировку, она просто предложила Грэму, а не Фарвею, сходить с Имоджен за одеждой.

И вот они вдвоем, а у Имоджен нет слов.

Грэм тоже хранил молчание, но оно объяснялось открывшейся перед ним картиной. То, что работники «До и дальше» называли гардеробной, больше походило на громадный склад с лучшими образцами разных стилей, заботливо расправленных на вешалках. Некоторые эпохи были представлены богаче, чем другие. К 1920-м относился целый ряд платьев из бисера, в то время как 1120-е иллюстрировали всего несколько туник с широкими рукавами, использовавшиеся, вероятно, рекордерами в их экспедициях.

— Вот это гардеробчик. — Грэм присвистнул. — Есть какая-нибудь ленточка, дабы привязать к подножию лестницы, чтобы найти дорогу обратно?

Он шутил. Наверное, это хорошо, правда? А ей надо пошутить в ответ? Может, улыбнуться? А его это не отпугнет? Почему у нее мысли проносятся со скоростью тысячи километров в час, а сама она стоит как парализованная?

Соберись, Маккарти.

— Нет нужды. — Имоджен знала это место вдоль и поперек. — Секция «до нашей эры» вон там.

— Значит, отсюда ты берешь костюмы. Меня это всегда интересовало.

— Корпус тоже пользуется.

Остановившись, Имоджен сняла с вешалки корсет восемнадцатого века из китового уса.

— Знаешь, этими штуками женщины уродовали себе грудную клетку.

— Ужасно. — Грэм сделал большие глаза, и Имоджен только сейчас поняла, что держит в руках.

— Правда?

Пометка для себя: избегать демонстрации предметов нижней женской одежды. Вызывают испуг, как у оленя, попавшего под свет фар. Она повесила корсет на место и пошла дальше, к секции «до нашей эры», которая оказалась меньше отдела «наша эра». Объяснялось это тем, что люди до нашей эры не располагали большим выбором материалов. Растительные краски, льняное волокно, овечья шерсть. Черт побери, некоторые греки предпочитали обходиться вообще без одежды!

И все же здесь было из чего выбирать. Александрия являлась портовым городом, основанным греками в Египте, а это означало, что Фарвей с Элиот могли одеться в разные стили. Сорочью натуру Имоджен тянуло к египетским облачениям — драгоценности, сурьма, золото, но подобное великолепие привлекло бы лишнее внимание. Лучше всего одеться попроще.

— Мужская тога или хитон? — Она сняла оба предмета одежды с вешалок. — Вот в чем вопрос.

Грэм, прищурившись, посмотрел на оба наряда из льна.

— Есть разница?

— Римское или греческое. Там будут римляне, особенно в части города, занятой Цезарем. Фарвей бегло говорит на латыни, поэтому безопаснее прикинуться римлянином, если переводческая техника выйдет из строя.

— Ты сказала Белу, что мы пришли смотреть тоги, — напомнил Грэм.

Имоджен отобрала мужскую тогу для Фарвея и сто лу без украшений для Элиот. Под вешалками, выстроившись в ряд, стояла кожаная обувь. Изготовленная не так искусно, как ее собственная — прямо из мастерской, — она все же мало чем отличалась от оригиналов.

Одежда: готово

Обувь: готово

Чувство собственного достоинства: почти в порядке, и не благодаря Белу.

Особенно если удастся уйти отсюда, не сморозив какую-нибудь безнадежную глупость.

Однако Грэм и не спешил уходить. Он снял с крючка яркую пурпурную тогу.

— В такой вещи, должно быть, удобно.

— Чертовски удобно. Весь день ходишь, как в облаке. — Имоджен кивнула на золотое шитье по кайме наряда. — И эффектно. Их надевали полководцы на свои победные шествия.

— Ты так много знаешь. — Грэм обвел взглядом склад: платья эпохи Регентства, неоновые комбинезоны, доспехи и смокинги. — Здесь столько всего нужно знать.

— И это говорит парень с двумя академическими дипломами.

— Никогда не изучал историю. — Улыбался он уже не криво, а открыто и добродушно, во весь рот. — Все, что ты делаешь, удивительно.

Гравитация внутри Имоджен снова устремилась к нулю. Она ухватилась за соседнюю вешалку, чтобы не взлететь — событие невероятное, но вполне возможное из-за этих ямочек на щеках!

— Ну, мне кажется, вести сквозь время корабль, набитый злодеями, — тоже шикарное занятие.

— Там всего лишь числа, — отмахнулся Грэм.

— Всего лишь числа! Ха! Вот по этой причине я и предоставляю тебе следить за обменными курсами на бирже времени. Будь я инженером, мы, скорее всего, застряли бы где-нибудь на полпути между Решеткой и поздним меловым периодом и любовались бы в вистапорт на топчущихся вокруг корабля динозавров.

Улыбка инженера стала шире, приподняв Имоджен еще на несколько сантиметров над полом.

— Так застрять невозможно.

— Еще как возможно. — Девушка улыбнулась в ответ. — Я очень слаба в математике. Быть историком — значит просто заниматься самообразованием. Знать ландшафт, в котором жили динозавры, и одновременно обладать достаточной гибкостью, чтобы взять любой крученый мяч, брошенный тебе прошлым.

— Хотелось бы мне с такой уверенностью выходить из запутанных ситуаций.

В самом деле? Одним из качеств, которые ей правились и Грэме, являлась аккуратность. Во всем, что он делал, присутствовал порядок, предсказуемость, и это качество оценивалось Имоджен только как положительное. Грэм обладал уравновешенностью, стойкостью и сообразительностью. Он всегда сидел на своем месте, в кресле напротив нее, поднимал корабль, отправляясь в путешествие, возвращал их домой. Грэм в совершенстве знал свое дело.

— Твои мозги работают на кликах, а мои на завихрениях, — высказалась Имоджен. — «Инвиктусу» нужно и то, и другое.

— Клики и завихрения. — С губ Имоджен эти слова слетели легко, как облачко пара, но в устах Грэма обрели твердость. — Мне это нравится.

Обмен репликами протекал благополучно. Она не сказала ничего глупого. Неловкость, которой Имоджен страшилась весь день, не заявила о себе вслух. Присутствовало напряжение, но доброкачественное, напоминавшее не о скрежете, но о шепоте губ, почти касающихся кожи, отчего у девушки дрожал каждый волосок.

Прия и Элиот расселись у нее на плечах, как две мультяшные совести. Вместо обычного спора между ангелом и демоном они в унисон твердили: Скажи ему.

Прижав римское одеяние к груди, Имоджен гадала, хватит ли у нее духу, сумеет ли. Вроде бы просто сказать: ты мне нравишься, но сможет ли она пережить потрясение, если Грэм не разделяет ее чувства? Как она пойдет рядом с ним назад на «Инвиктус»? И будет сидеть в своем кресле напротив него — день за днем, чувствуя наступившую отчужденность, как свежую рану.

И все же сказать что-то следовало. Молчание становилось просто нелепым.

У Имоджен перехватило дыхание, и она наконец открыла рот.

Грэм успел заговорить первым.

— Послушай, Имоджен. Прошлой ночью…

Внезапно наступившая темнота оборвала начатую фразу. Лампы на складе погасли, потом мигнули и принялись медленно накаляться. Это Бел подавал сигнал: Пора закрываться! Всем есть куда идти и с кем встречаться.

— Мы поднимемся через секунду! — прокричала она в сторону лестницы. В голове все смешалось. Послушай, Имоджен служило началом фразы, ведущей к разочарованию; ничем хорошим закончиться она не могла. Имоджен еще успевала уйти со склада, сохранив достоинство, но приходилось действовать быстро.

— Здорово провели время, правда? Слушай, нам надо торопиться. Если Бел опоздает на свидание по моей вине, я этого себе не прощу. Хочешь, на обратном пути купим для всего экипажа пиццу?

Круговерти, вихри, завихрения. Лампы еще не разгорелись в полную силу, в складе царил полумрак. Имоджен различала только контуры предметов, льняные одежды, смявшиеся у нее в руках, острые края вешалок. Грэм все еще стоял близко, но лицо его хорошенько рассмотреть она не могла. Видела только, что он больше не улыбается.

— Да, конечно. Пицца — это замечательно.

Грэм отвернулся и пошел к выходу. Имоджен последовала за ним, гадая, не сморозила ли она в конце концов какую-то непоправимую глупость.

 

26

ВЫСАДКА В ПАПИРУСНУЮ ТРУТНИЦУ

«Инвиктус» уже летел, грациозно скользя над Средиземным морем в форме подгоняемого лунным светом облачка. Ночь 11 июня 2155 года выдалась чудесная, темное одеяло небес усыпали звезды, но никто из экипажа не наслаждался этим зрелищем. Фар с остальными поглощал пиццу, отламывая куски от выпечки, лежащей в двух термокоробках «Маргарита пай». Рядом стоял и контейнер с тирамису. Ужин совместили с планеркой, присутствовал даже Бартлби, одетый по случаю в тогу. Сто ла для Элиот висела возле хвоста Шафрана вместе с прочими предметами гардероба. Льняной подол спускался так низко, что то и дело задевал волосы Фара, когда тот шевелился.

Ему так и хотелось отмахнуться от него.

Стоя возле манекена, Имоджен посвящала команду в детали предстоящей кражи. Страх перед публичным выступлением она преодолела, но инструктаж проводила как-то неуверенно. Откашливалась, прочищая горло, поправляла волосы, засоряла предложения междометиями «хм» и «умм».

— Александрийская библиотека являлась, хм, самым замечательным собранием знаний Древнего мира. Поэзия, физика, философия, астрономия… Здесь было все — до пожара, устроенного Цезарем.

Покупателей Элиот, умм, особенно интересуют два пункта: рукописи греческой лирической поэтессы Сафо и «История Древнего мира» Беросса. Точное местонахождение этих свитков неизвестно, но, хм, в распоряжении библиотекарей имелась тщательно разработанная каталожная система. Предполагается, что работы Сафо хранятся где-то, хм, в северо-восточном углу, а «Вавилонская история» — в другой стороне здания. Мы так полагаем.

— Мы полагаем? — Жир потек по пальцам Фара — он только что откусил первый кусок. Ого! Термоупаковка здорово делала свое дело; он почувствовал, как моцарелла обжигающим потоком устремилась вниз по пищеводу и застряла где-то в боку. Часть хлынувшего внутрь жара изверглась наружу со словами: — Когда собираешься высадиться в папирусную трутницу, хочется чего-то более основательного, чем предположения.

— Я сделала все, что могла, — запротестовала Имоджен. — Учитывая сжатые сроки.

— Конечно сделала. — Прия пришла ей на помощь, толкнув Фара локтем в бок.

Капитан с трудом сдерживал раздражение — поездка на магнитном каре свела на нет чувство облегчения от того, что он остался жив. А скрытность Элиот ранила особенно больно после того, как ей предложили помощь. Фар чувствовал себя отвергнутым героем. Нет, гораздо хуже. Сторонним наблюдателем в чужой игре.

Во всей этой истории оставалось одно светлое пятно: новая диагностическая машина Прии, которая в настоящий момент перекрестными ссылками сверяла ДНК Элиот с ДНК населения всего мира. Понятное дело, процесс закончится не скоро. Почти все утро Прия провела в своем медпункте, незаметно от Элиот устанавливая программное обеспечение «Архива предков». Через несколько часов у них появятся ниточки, ведущие к личности этой девушки. Предки, год рождения, хоть что-то существенное.

— У нас есть свидетельства, подтверждающие местонахождение указанных предметов, — продолжала его кузина. — Материалы предыдущих экспедиций… и, хм, информация, которой располагает Элиот.

Фар чуть не подавился глотком воды.

— Информация надежная, — заверила Элиот. — И я уже посещала библиотеку раньше.

Имоджен откашлялась на манер школьной учительницы.

— Все не так, хм, ясно, когда дело касается линии времени…

Доедая свой кусок, Фар слушал длинный перечень того, чего они не знают. Никогда они еще не брались за задание, подготовленное второпях, на скорую руку. И Лакс никогда не отправлял их в настолько слабо документированный период. На всю подготовку каких-то жалких двенадцать часов. И ради чего? Они же путешественники во времени. Время — единственная вещь, которой они располагают в избытке.

Элиот продолжала хранить молчание о причинах спешки, да и, по правде сказать, Фар не думал, что дополнительные день-два как-то бы помогли. 16 декабря 48 года до нашей эры оставалось одним из белых пятен на картах истории. Толку от проведенной Имоджен подготовки было мало. Остальное зависело от бдительности и умения импровизировать. Чтобы выбраться из такой переделки целыми и невредимыми, требуется слаженное взаимодействие всего экипажа.

— Грэм, как насчет того, чтобы применить твои умения рекордера? — Фар повернулся к инженеру, еще более неприкаянному, чем Имоджен. Слишком высокий для низкого дивана, он сидел, выставив под неудобными углами колени. — Еще одна пара глаз на месте лишней не будет.

— Конечно, Фар…

Его перебила Элиот:

— Не думаю, что это удачная идея.

— Вот как? — спросил Фар. — Ты же сама говорила, мол, больше рук, больше добыча? Я думал, ты захочешь унести побольше свитков.

— Инженер нужен нам на «Инвиктусе» на случай…

Все собравшиеся в зоне отдыха уставились на нее, ожидая окончания повисшей в воздухе фразы. Выражение лица Элиот добавляло ожиданию тревоги. Сейчас она выглядела не так, как в Вегасе: сосредоточенной и озабоченной.

— На случай? — напомнил Фар.

— Существует вероятность, что уходить придется быстро, — призналась Элиот.

— Что ты имеешь в виду? — Грэм нахмурился и выпрямился. — Вмешательство Корпуса? Рождение парадокса? Пересечение линий времени?

Все предположения звучали правдоподобно, особенно последнее, учитывая, что Элиот посещала библиотеку ранее, но Фару не давало покоя подозрение, от которого он не мог избавиться.

— Это имеет какое-то отношение к исчезновению воспоминаний, верно?

Она обожгла его взглядом, в котором угадывалось едва не сорвавшееся с губ признание.

— Исчезновение? — эхом отозвалась Прия. — Какое исчезновение?

— «Титаник»… — Фар умолк, потому что обнаружил в своей памяти настоящую дыру. Теперь она стала больше — пропали не только воспоминания о первом классе, но и весь этот несчастный корабль. Он знал, что побывал на борту парохода; доказательством служила свисавшая сверху рабочая рубашка. — Я не могу вспомнить, что там делал.

В отсеке наступила такая тишина, что все услышали попискивание красной панды, перебиравшей во сне лапами; наверное, она сейчас пыталась кого-то поймать, как экипаж свои воспоминания. Грэм сидел все так же прямо, словно проглотил шомпол. Прия перестала дышать, а Имоджен, наоборот, с дрожью в голосе выдохнула:

— Я тоже. Помню только подготовку, а само задание пропало.

— Числа изменились, — пробормотал Грэм, — а дальше пустота.

Фар взглянул на Прию. Та покачала головой: ничего не помню, все позабыла.

Значит, череп трещал по швам не только у него.

— Массовая потеря памяти? Как такое возможно? — спросила Имоджен у Фара. — Как мы все могли забыть одно и то же событие?

— Твой вопрос адресован не по адресу, — ответил капитан.

Все посмотрели на Элиот — девушку, появившуюся из забытого. В какой из тех темных часов она присоединилась к экипажу? Забрала «Рубаи» и стерла их воспоминания об этом — может, так обстояло дело? И почему выглядела бледной тенью себя самой, безжизненной скорлупкой?

Когда стало ясно, что молчать уже нельзя, Элиот наконец заговорила:

— Эликсир забвения. Я дала его каждому из вас для защиты кое-какой деликатной персональной информации, пролившейся во время нашей первой встречи. Но это не имеет никакого отношения к предстоящему заданию. Город осажден, а это значит, что ситуация может обернуться к худшему в любой момент. Вероятно, потребуется быстрая эвакуация, поэтому будет лучше, если Грэм останется на своем рабочем месте. Мы с Фаром займемся непосредственно библиотекой.

Взгляды всех устремились на Фара. Как хорошо он знал их — зеленые глаза Имоджен, карие Грэма, мягкие и дымчатые Прии. Он видел в них тени сомнения, они ждали, что вот сейчас их капитан выступит вперед и в ответ на объяснения Элиот требовательно спросит: что? где? когда? и почему? Напрасные ожидания. Если новенькая украла их воспоминания, то уж точно не вернет их на серебряной тарелочке. Само собой ничего не прояснится. Пусть «Рубаи» у Лакса, но у Фара руки связаны. И чтобы «Инвиктус» не лишился крыльев, они должны добыть свитки.

— Грэм, остаешься на месте, — сказал Фар. — И никаких игр. Похоже, потребуется близкий подлет. Мне нужна от тебя предельная собранность.

Инженер кивнул.

Поднявшись, Прия пошла в медпункт и закрыла за собой дверь. Готовы ли уже ответы? Сейчас они требовались Фару как никогда, поэтому, выждав некоторое время, чтобы не вызывать подозрений, он отправился следом. Услышав, как открылась дверь, Прия вздрогнула и набросила на экран с «Архивами предков» лабораторный халат.

— Есть что-нибудь?

Она покачала головой:

— Элиот лжет.

— Будем исходить из того, что этот факт установлен.

— Нет, ты не понимаешь. Эликсир забвения — невероятно сильное средство. Человеческий организм может вынести дозу, позволяющую забыть не больше сорока минут жизни. Максимум час. Согласно данным систем «Инвиктуса», ты находился на «Титанике» полтора часа. — Прия помедлила, чтобы Фар лучше усвоил сказанное. — Если бы Элиот дала нам такую дозу эликсира, мы были бы уже мертвы.

День 16 декабря 48 года до нашей эры выдался чудесный. Безоблачное небо, бодрящее солнце, низкая влажность. Между пальм гулял ветерок, наполняя воздух, поступающий в открытый люк «Инвиктуса», ароматом морской соли и запахом гари. Фару доводилось вдыхать запахи похуже. По причине несистематических омовений и неразвитости систем канализации прошлое подчас наносило весьма ощутимый удар по обонятельным рецепторам.

— Пожары уже начались. — Имоджен смотрела в сторону гавани, над которой поднимались столбы черного дыма. Горизонт заволокло дымкой, липнущей и к седьмому чуду Древнего мира, Александрийскому маяку. Фар разглядел даже статую Посейдона на его макушке, хотя между кораблем и маяком лежала добрая половина города. Бог пронзал небо своим трезубцем, пытаясь вставить его истекать лазурью.

— Мы опоздали? — Из всех забот Фара эта, громадная сама по себе, тревожила его в наименьшей степени.

— Пламя еще не достигло причалов, — ответила Элиот, расправляя складки своей сто лы. — Время у нас есть.

В кои-то веки.

Фар отряхнул свою тогу.

— Как я выгляжу?

Его кузина держала Шафрана на руках, чтобы тот не сиганул в Древний Египет. Прижимая к груди красную панду, она окинула наряд Фара внимательным взглядом.

— Эпохально.

Прия подошла ближе. Прижалась плечом к плечу, щекой к щеке.

— Будь осторожен. Твоя жизнь дороже нескольких бумажек.

У двери, за порогом которой горел город, она поцеловала его, и оба замерли, обвив друг друга руками. Фар забыл о едком запахе гари с привкусом пепла. На секунду весь мир сосредоточился в ней, только в ней. Даже оторвав губы, Прия медлила, их ресницы почти сплелись.

— Может, вы уже смоетесь отсюда? — Имоджен выглядывала в люк, и ее волосы радужно переливались на солнце. — Дыма с каждой минутой становится все больше.

Фар повернулся к Грэму.

— Бдительность!

— Бдительность. — Они кивнули друг другу — по-мальчишески быстро и коротко. — Удачи, Фар.

Обычно капитан подсмеивался над символическими напутствиями: удача для тупиц, я сам хозяин своей судьбы! Но сегодня, видя перед собой воюющий город, он только стиснул зубы. Имоджен говорила правду, дыма прибавлялось, он густел, как грозовая туча. На черепичные крыши уже падали хлопья пепла. Снег пустыни.

Приходилось поторапливаться.

Три, два, один. К заданию «Спасение рукописей из ада» приступить.

Экипаж рассредоточился: Имоджен с Грэмом остались за своими рабочими консолями, Прия ждала возле люка, чтобы запереть. Элиот первой ступила на улицу, и ее парик затрепетал на горько-соленом ветру. Фар последовал за девушкой в направлении царского квартала Александрии — на северо-запад, где дым валил гуще всего. Манера движения Элиот напоминала бег крысы в лабиринте — та прокладывает курс по памяти, с автоматической точностью срезая углы, отыскивая невидимые для глаза боковые переулки, полагаясь на нюх, а не на зрение.

Синкретическая красота города — все эти египетские статуи вдоль классических греческих зданий — сливалась в одно туманное пятно. Они успели отбежать достаточно далеко от «Инвиктуса», когда Имоджен наконец приготовилась вести их дальше.

— В Гадес провалились? Вы где, ребята?

— Это ты мне скажи! — Слава Кресту, римляне использовали подштанники, потому что Фар, хотя и ненавидел тесные панталоны, не любил ходить без трусов. Особенно в просторной тоге. И особенно — особенно — если приходится бежать.

Они мчались мимо почти новых изваяний древних богов, и пыль лизала им пятки. Мимо колесниц, запряженных лошадьми. Мимо покрытых иероглифами колонн. Мимо римского центуриона при всех регалиях. Вот ради таких ощущений Фар и путешествовал. От гонки через чужой век, резких воинственных криков, незнакомых лиц вокруг его охватывало радостное возбуждение. Чувствовала ли Элиот нечто подобное — дрожь от того, что они там, где им не следует быть, от времени, прогибающегося под их шагами?

Она остановилась. Фар сделал то же, хотя все его существо рвалось вперед.

Оказывается, они уже достигли библиотеки.

Как и многие другие здания в Александрии, библиотеку выстроили в стиле, прославляющем и греческих правителей, и благодатную землю Египта. Величественные колоннады охранялись еще более величественными сфинксами. Ступени вели во внутренний двор, образованный симметричными выступами главного здания. Великолепие трехэтажного сооружения удваивалось за счет отражения в бассейне.

Сегодня этим видом можно полюбоваться в последний раз. Величественное здание и кое-что из собрания рукописей переживут пожар, но оно никогда не будет прежним. Наступал закат старой славы, миг перед гибелью.

Имоджен видела все это на экране и испытывала те же чувства.

— Какая красота…

Дым валил сильнее, словно дыхание дьявола над плечом. Погибель, восстав, шла скорыми шагами. Элиот даже не посмотрела на приближающуюся стену огня. Хлопья пепла, которые должны были оседать на ресницах, скользили по щекам. Глаза ее буравили поверхность водной глади в бассейне, колонны, дверные проемы, словно отыскивая что-то…

Мы ищем вместе, напомнил себе Фар.

— Давай по-быстрому. Ты находишь «Вавилонскую историю» Беросса, я отправляюсь за Сафо. Встречаемся здесь через пять…

— Сафо моя! — Элиот уже бежала вверх по лестнице, мимо толпы сухопарых, ученого вида мужей, собравшихся во внутреннем дворе. Наблюдая за вздымающейся стеной дыма, они не заметили ее.

— Вперед, команда! — бормотала Имоджен. — Будем считать, «Вавилонская история» у нас в кармане. Тебе надо идти направо. В юго-восточный угол. Старайся не столкнуться с библиотекарями. Заметь, большая часть из них в хитонах. Начинаю жалеть, что выбрала тогу.

Элиот уже достигла главного входа, и отверстый проем поглотил ее. Фар топотал по ступенькам мимо зевак, жалея, что он не невидимка. И снова в победителях огонь. Почему они просто стоят и смотрят? Почему ничего не делают? Может, не знают, что делать перед лицом такого бедствия. Это чувство было знакомо Фару, он сам оказался между нескольких огней — амнезией, Элиот, заботой о сохранении корабля и выполнением этого плохо подготовленного задания.

Шаг за шагом, шаг за шагом. Пересечь двор, пройти к двери, попасть в библиотеку.

Потоки мглистого молочно-белого света проникали в оконные проемы, добавляя величественности интерьерам здания. Хотелось остановиться и задержать дыхание. Множество богов — греческих, египетских, живописных и резных — стояли между колонн, охраняя книги, которые они уже не могли спасти. Имоджен говорила, что в собрании библиотеки почти полмиллиона свитков. Цифра казалась правдоподобной, на экране тогда высветился ряд нулей. Только сейчас, задрав голову и обводя взглядом бесконечные ряды полок, Фар понял, как это много. Запах папирусов ошеломлял. Сколько же их тут, исписанных чернилами, плотно скатанных, уложенных на полки с ромбовидными ячейками. История, поэзия откровения философов, эпические поэмы, как много тысячелетий прогресса…

И все это вот-вот сгорит.

— Направо, — напомнила Имоджен.

Шаги даже не отдавались эхом от каменного пола, настолько велико было помещение. Он прошел мимо изваяния Анубиса — заостренные уши, собачьи клыки, туловище человека — и побежал вдоль полок. Оказалось, он здесь не один. Нашлись люди, отреагировавшие на дым, как на предупреждение; они отчаянно пытались спасти что удастся, набирая на руки столько свитков, сколько могли унести. Оставалось надеяться, что «Вавилонская история» лежит на полках достаточно высоко и никто из случайных посетителей ее не ухватит.

— Имоджен, говори со мной. Что мне искать?

Голос кузины звучал растерянно:

— Держись…

В самом конце длинного ряда полок Фар едва не столкнулся с кем-то. Человек увернулся, уронив свиток, но останавливаться не стал. Возможно, правильно сделал. В окна все гуще валил дым. Дышать становилось труднее…

— Где я? Тепло? Холодно? — спросил Фар, когда человек оказался вне пределов слышимости. — Мне спросить у кого-нибудь, куда идти?

— Нет! Прости, я потеряла свои заметки. Ты направляешься в юго-восточный угол здания. Последний ряд. Четвертая полка снизу. Четвертая ячейка слева.

Следуя этим инструкциям, Фар добрался наконец до нужного ряда. Четвертая полка располагалась гораздо выше его роста. Чтобы достать манускрипт, пришлось использовать лестницу. Она стояла в конце прохода. Несмотря на наличие у лестницы примитивного колесного устройства, Фар задыхался, докатив ее до нужного места. Воздух стал настолько едким, что и перевести дух, не закашлявшись, было невозможно.

— С тобой все в порядке, Фарвей? Старайся много не дышать.

Ага, прямо сейчас отключу эту основную функцию. Вслух, экономя кислород, Фар ничего не сказал, но, задержав дыхание, полез вверх по лестнице к нужной ячейке. Там оказались дюжины свитков, гораздо больше, чем он мог унести.

— Которые из них? — спросил он у Имоджен.

— Элиот говорит, верхние шесть.

— Шесть? — Свитки выглядели совсем не маленькими; в конце концов, они содержали историю мира. Фар не знал, как спуститься с ними по лестнице, и вовсе не представлял, как дотащит их до «Инвиктуса».

Ладно, что-нибудь придумает. Должен придумать. Фар начал выхватывать свитки по одному и бросать их вниз, на пол. Потрепанная добыча лучше никакой.

— Ой! Ай! Ах! Ох! — Его кузина сопровождала вскриками падение каждого манускрипта. — Осторожнее!

С шестым свитком под мышкой Фар спрыгнул с лестницы и принялся собирать остальные. Ползая по полу на локтях и коленях, хватая свитки, он снова мысленно благодарил римлян за их уважительное отношение к нижнему белью.

— Hic tu non sis.

Тебя здесь быть не должно.

Фар замер. Не из-за слов — он говорил по-латыни и не нуждался в переводчике, — но из-за голоса, который их произнес. В воздухе уже колыхалась туманная пелена, свет потускнел, все таяло в непроглядном сумраке словно во сне. Единственной материальной фигурой казалась женщина, стоявшая в конце ряда полок. Греческий хитон сиял белизной, и Фар знал, что не спит, хотя возможно, мозг отравлен дымом. Столько лет он представлял этот миг, ждал его, искал… И время, и место — все было не то и не так, но она стояла перед ним.

Его мать.

 

27

РАЗРЫВ КУБИКОВ РУБИКА

Оказывается, бдительность — всего лишь кодовое слово для «скуки».

Сидя на своем месте, Грэм в который раз просматривал цифровые показатели места высадки. С математикой и вселенским порядком все было нормально. Он и сам не знал, зачем снова и снова смотрит на экран, что боится там увидеть. С момента высадки не случилось ничего, внушающего тревогу. Или он так думал… Разум инженера пытался откалибровать странные сбои в работе памяти.

Он уже сожалел, что обещал поставить «Тетрис» на паузу. Нет игры — значит, сиди сиднем. Ничегонеделание толкало мозг к размышлениям, к анализу вещей, которые лучше бы оставить в покое.

1,2191 метра: расстояние от него до кресла Имоджен. Раньше Грэм его не измерял. Незачем было. Имоджен — его друг с того самого дня, когда их познакомил Фар. Четыре месяца назад во времени Центрального и год назад по их биологическому времени. Грэма тогда пригласили на квартиру Маккарти отметить семнадцатый день нерождения Фара. В тот вечер Имоджен сделала волосы ярко-желтыми, но Грэма поразил прежде всего ее смех. Легкий и заразительный. И то, как часто кузина Фара смеялась… Все вокруг нее становилось ярче.

Такая девушка не могла не понравиться.

Но понравилась ли ему Имоджен?

Говоря по правде, Грэм размышлял о ней в амурном смысле, причем с нарастающей частотой. В тесном пространстве трудно не привязаться друг к другу. 1,2191 метра его вполне устраивали. Они делились всем: шутками, переживаниями за Фара, мороженым по случаю новых рекордов на «Тетрисе». Каждые двадцать четыре часа цвет волос Имоджен менялся; это работало с постоянством заводного механизма, как повторяющийся цикл, который можно предсказать.

При всей любви к устоявшимся образцам и предсказуемым действиям Грэм оказался негодным танцором. Он мог исполнить простейший вальс, даже изобразить в случае крайней необходимости нечто вроде фокстрота. Необходимость исполнить бальный танец возникала не так уж часто. Клубные пляски представляли собой отдельный вид пытки — никаких правил, просто плыви по течению. И во Дворце Цезарей он вышел на танцпол только потому, что Имоджен позвала. За пять безумных танцев ему шпильками отдавили пальцы на обеих ногах, и он ускользнул назад, к кабинке, надеясь, что Имоджен не заметит. Он ошибся. Его взяли на буксир за талию, приволокли обратно, и он оказался гораздо ближе, чем 1,2191 метра. Из-за сочетания алкоголя с ядерно-зелеными волосами блестящие глаза Имоджен сияли еще сильнее.

— Не уходи, — сказала она Грэму. — Я хочу танцевать только с тобой.

И он остался. Не для того, чтобы танцевать, а из-за нее.

Грэм старался не обольщаться ее заявлением. Люди говорят много разной чепухи в нетрезвом состоянии — голую правду, наглую ложь, часто поутру жалея об этом. Имоджен явно сожалела о сказанном. Она весь день избегала Грэма, выскальзывала из отсека, когда он входил, отводила взгляд. Неужели он танцевал так отвратительно?

Только в гардеробной он почувствовал себя несколько спокойнее. Даже слишком…

Чуть было не сказал такое, о чем потом мог пожалеть.

Нарушать существующий баланс не хотелось, хотя он все равно изменился — центр тяжести сместился в сторону Имоджен. Грэм ощущал это в ее присутствии. Приходилось делать усилие, чтобы не смотреть на девушку. Он внимательно изучил свои кубики Рубика, но и в них не нашел ответа, заметил только кружку, стоявшую возле кубика, повернутого зеленой гранью. Грэм взял кружку; чай оказался холодным, молоко сверху образовало пленку. Похоже, напиток простоял довольно долго.

— Начинаю жалеть, что выбрала тогу. — Даже недовольный взгляд Имоджен лучился жизнью. Она вела своего кузена через библиотеку. Отсветы с экрана озаряли девушку, и синие волосы переливались насыщенными оттенками. На ее коленях свернулся Шафран.

Грэм сделал глоток. Вполне приличный чай. Может, даже лучше стал, настоялся. Он еще раз просканировал взглядом экран. Все числа на месте. Все системы работают исправно.

Все прекрасно. Все нормально. Все работало.

Все на своем месте.

И пусть спящее чувство спит.

— Направо. — Отдавая указания, Имоджен подняла голову от экрана, и ее взгляд скользнул в сторону Грэма. Взгляд казался ненамеренным — просто медленное неосознанное движение. На этот раз, когда глаза их встретились, Имоджен взгляд не отвела. Похоже, не осознавала, куда смотрит. И он глаза не спрятал.

Вот видите? Притяжение.

— Секунду… — На мгновение оба замерли. Имоджен оторвала взгляд, посмотрела на экран. Между их кресел снова пролегла пропасть. — Нет! Прости, потеряла заметки…

1,2191 метра. В точности как раньше.

И все совершенно иначе.

Грэм обнял ладонями кружку. Посмотрел на свой безжизненный «Тетрис», на кубики с цветным кодом. Еще совсем недавно здесь царил такой покой. Если бы Элиот возле столов для блек-джека не обратила его внимание на то, насколько Имоджен хорошенькая, он, возможно, и не размышлял бы сейчас об этом… этом… дисбалансе. А там кто знает, может, и размышлял бы. Грэм до сих пор не знал наверняка, что собой представляет эта новенькая — причину или следствие. Проблему или решение.

— Святый ШАЗМ! — пронзительно вскрикнула Имоджен.

И грянул хаос. Грэм уронил кружку; керамическое донышко ударилось о пол, и май струей выплеснулся на исписанную мелом стену. 1922: Поймана курица с сапфировой подвеской, 1946: Найдено золото Ямаситы на Филиппинах были смыты первыми, за ними почти все тридцать записей превратились в многоцветное месиво. Шафран сорвался с колен хозяйки, брызнул на ближайшее возвышение — консоль Грэма. Лапы обнулили счет «Тетриса», после чего зверек приземлился на кубики Рубика, разорвав стройный ряд. Зеленый развернулся оранжевым, подскочил и полетел белой гранью вниз — в луже чая ей предстояло выкраситься в коричневый. Грэм уставился на Имоджен, а та неотрывно смотрела на экран, обхватив ладонями лицо; губы девушки дрожали.

— О, Крест, о, Крест, о…

— Что не так? — В дверях появилась Прия. Страху в ее глазах хватило бы на троих; она стала втрое бледнее обычного. — Что происходит?

Казалось, Имоджен не в состоянии ответить. Грэм посмотрел на экран, настолько поглотивший ее внимание — там отображалось все, что видел Фар. Сквозь дымное марево инженер различил полки и лицо женщины, но не Элиот. Женщина смотрела на Фара, и он смотрел ей в глаза так, как не должен делать ни один рекордер.

— Кто это? — спросил Грэм.

— Это тетя Эмпра, — выдохнула Имоджен. — Тетя Эмпра в библиотеке.

Эмпра Маккарти. Грэм никогда не встречался с матерью Фара, но очень много слышал о ней. В свое время она относилась к самым уважаемым рекордерам, бегло говорила по-латыни, не пользуясь техническими средствами, сделала ряд выдающихся записей. Не многим удавалась такая карьера, но по большей части ее известность объяснялась совсем другим — исчезновением.

Если Эмпра Маккарти здесь, значит, «Аб этерно» рядом. Но… это невозможно. Официальные экспедиции Корпуса никогда не направлялись в это место и время. Грэм и Имоджен проверили и перепроверили все судовые журналы. Они заметили бы любое пересечение, особенно если бы речь шла о такой МВЦ, как «Аб этерно».

Если только…

Если только это не последнее задание «Аб этерно». Из которого Эмпра и ее экипаж так и не вернулись.

Щелк, щелк, щелк. Мысли укладывались по местам, формируя осознание пугающей правды. Никто так и не смог определить, где или когда исчез «Аб этерно»: несколько спасательных экспедиций, отправившихся по последнему месту назначения, записанному в судовом журнале (плато Гиза — еще до того, как оно получило это название, примерно на двести лет раньше текущей даты), вернулись ни с чем, не считая нескольких попыток, совершенных «Инвиктусом». Никто не разобрался, что помешало Эмпре с командой одиннадцать лет назад совершить прыжок обратно, во время Центрального. Нечто беспрецедентное, нечто достаточно катастрофичное не позволило матери вернуться к сыну… Грэм понятия не имел, как «Аб этерно» мог оказаться здесь, но если он не ошибался, прямо сейчас должно было произойти что-то страшное.

Глаза его метнулись к навигационной системе «Инвиктуса»: Бдительность! То, что увидел инженер, потрясло его до глубины души.

На этот раз числа не просто менялись.

Они исчезали.

 

28

ПОЖАРНАЯ СИТУАЦИЯ

Фару снова семь лет. Сладкое, чуть горьковатое мороженое тает на языке. Второпях он откусил несколько раз подряд, и холод через коренные зубы проник в самый мозг. Утреннее солнце заливает квартиру, превращая самые обычные вещи в золото: ободок его тарелки, вазу, полную незабудок, картонные коробки, из которых Берг построил для него машину времени. Под лучами солнца мама выглядит как королева. Ее волосы заплетены в косы, и падающий на них свет придает каштановому янтарный оттенок. Когда она хмурится, кельтские корни превращаются в огненную корону.

— Что не так?

— Ты только что вернулась из экспедиции. — Фар морщится и трет заломивший от холода висок. — Почему тебе нужно так скоро снова уезжать?

— Это моя работа, Фарвей. Ты даже не заметишь, как я уже вернусь, — обещает она. — Кроме того, для меня неделя, для тебя — всего один день. Тем путешествия во времени и забавны…

Так и было. Из-за сына экспедиции Эмпры стали короче, продолжительностью не более года, но даже недолгие отлучки складывались в месяц-другой. Каждый раз по возвращении матери Фар видел в ней изменения. На руках появились новые веснушки. Глаза ее видели многое, и от этого взгляд становился все тяжелее. Морщинки на лбу, в которых залегла грусть, больше не разглаживались даже под прикосновением золотистых солнечных лучей.

Фар через стол смотрит на мать. Она вернется сегодня вечером, но уже не будет той мамой, что сидит сейчас напротив. Такая непоседливая, готовая сорваться и лететь… Он решает сделать снимок через свой интерфейс. Щелк! Солнце, золото и голубые цветы. Когда мама вернется, он покажет ей фото. Может, тогда она поймет, как изменилась.

Сейчас Эмпра Маккарти стояла перед ним в своем прежнем обличье. Прошло одиннадцать лет, а она не постарела ни на один день, ее словно взяли прямо из детства Фара. Волосы заплетены все в те же косы, словно кто-то создал голограмму на основе той, прощальной, фотографии.

Хотя ни одна голограмма так смотреть не могла — глаза горели ярче, чем в любом воспоминании. Силуэт Эмпры Маккарти обволакивал дым, и это подтверждало, что она — существо из плоти и крови.

— Гай?

Странно. Раньше она никогда не называла сына вторым именем. Он с трудом поднялся на ноги, в глазах все плыло. Мама стала ниже — нет, это он вырос. Годы добавили костям Фара шестьдесят сантиметров, и теперь он видел тонкую седую прядь в волосах матери.

— Мама? — прохрипел Фар.

— Фарвей? — Мать выглядела так, словно только что очнулась ото сна и начинала медленно осознавать, что стоит в обреченной Александрийской библиотеке лицом к лицу со своим сыном. — Но… как? Что ты здесь делаешь? Сколько тебе лет?

Имоджен что-то кричала в ухе у Фара, пелена дыма вокруг сгущалась, превращаясь в туманный полог, — пламя подбиралось все ближе. Фар ни на что не реагировал, потому что грезил наяву. Одиннадцать лет он думал об этом моменте. Думал в Академии, во время экзаменов на симуляторе, воруя сокровища и надрываясь от смеха со своим экипажем. Чем бы он ни занимался, на заднем плане сознания постоянно присутствовали сын и мать, воссоединившиеся где-то в глубине истории. Он воображал эту сцену на тысячу разных ладов, в самых разных веках и декорациях. Теперь, когда она стала явью, ему с трудом верилось в реальность происходящего. Все правильно. Все шло слишком хорошо, чтобы быть…

Но тут Эмпра взяла лицо Фара в свои ладони. Это было прикосновение матери — моментально узнаваемое и вызвавшее бурю эмоций.

— Мне сейчас восемнадцать, — сумел выговорить он.

— Восемнадцать, — прошептала она. — Берг, ты это видишь?

Берг здесь? Ну конечно. На «Аб этерно» он занимал должность историка и пропал вместе со всем экипажем. Формально Фар потерял в катастрофе одну родительницу, но в своем сердце недосчитался двоих. Истории, которые Берг рассказывал ему на ночь, его машины времени из картонных коробок, объятия, от которых трещали кости… Фар остро ощущал нехватку всего этого. И тогда, и до сих пор.

— Берг? — Мать нахмурилась. — Ты меня слышишь?

— Ты так и не вернулась. — Слова ранили сильнее, чем Фар ожидал, словно в одну фразу вместились все одиннадцать лет рыданий в подушку и все разговоры взрослых, сводившиеся к какой позор, какой стыд, какая жалость, кто бы мог подумать. — Никто из вас не вернулся. Я ждал одиннадцать лет, мама…

— Одиннадцать лет? — Эмпра Маккарти застыла; ее округлое лицо с острым подбородком слегка дрогнуло. Фар понимал, что, возможно, разрушает порядок вещей, рассказывая о своем прошлом и ее будущем, но то, что потеряно, уже потеряно и запечатлено на гранитных мемориальных плитах в штаб-квартире Корпуса. — Но я же улетела только вчера. О, Фарвей… Фарвей, прости. Я думала, мы справимся…

Пальцы, касавшиеся его щек, задрожали.

— Справимся с чем? — спросил Фар.

— Наша навигационная система дала сбой, и мы приземлились в сотнях лет от места назначения, и как назло, в запасе не оказалось топливных стержней. Для второго прыжка нам не хватало горючего. Двигателям «Аб этерно» пришлось работать на благовониях, и мы спалили их целую кучу, чтобы добраться сюда с плато Гиза. Берг знал, что библиотека сегодня сгорит, и мы подумали, что если я здесь появлюсь, то могу встретить рекордера и послать сигнал бедствия. И вот ты здесь…

— Вы застряли? — Неудивительно, что спасательные подразделения Корпуса не нашли «Аб этерно», выскочившего из Решетки на расстоянии двухсот с лишним лет от намеченной даты. — Но…

— ФАРВЕЙФарвейФарвейФарвей Фарвейтыменяслышишь? — Голос Имоджен срывался на нечленораздельный крик. — Возвращайсянакорабль — сейчасже!

Дым за полками расступился, и из него выскочила Элиот в парике, сбившемся на обезумевшие глаза; размахивая руками, она притормозила сандалиями прямо по разбросанным свиткам, ухватила Эмпру и Фара и принялась тянуть их прочь, топча подошвами труды Беросса. При этом она вопила:

— Скажи Грэму, чтобы сделал подлет на «Инвиктусе» через внутренний двор! Надо убираться отсюда!

Фар уперся пятками в пол.

— Свитки…

— Оставь их! — бросила Элиот. — Они нас только задержат. — Ногти ее впились в бицепс Фара, как пять острых полумесяцев, почти до крови.

И все же он попытался объяснить:

— Я не хочу, чтобы Лакс содрал кожу с моей задницы…

— Лакс — пустышка! — Элиот продолжала тянуть. — Никто!

— Выполняембыстрыйподлет будемпрямосейчас какпоняли? — Что там кричит Имоджен? От криков, суеты и дыма шла кругом голова. — Фарвеймывтридцатисекундах слушайчтотопроисходит чтотоневероятное Грэмговорит нужнопрыгатьпрямосейчас.

Мать тоже застыла, ошеломленная, и только смотрела на Элиот с каким-то загадочно-странным выражением лица.

— Мы раньше встречались?

Элиот сжала пальцы крепче. Фар зашипел. Теперь она точно разодрала ему кожу до крови.

— Надо убираться, пока оно нас не настигло.

— Мы на порядочном расстоянии от огня, — возразила мать.

— Не от огня! — Элиот тащила, дергала и тянула. Парик соскользнул и упал на папирусы, исписанные такими же черными чернилами. — От Угасания!

— От чего? — переспросил Фар.

— Этот момент… разрушается. Погружается в небытие. И мы погрузимся, если останемся здесь немного дольше. Надо возвращаться на «Инвиктус» и уносить задницы в Решетку, пока Угасание нас не стерло! — В словах Элиот сквозили смертельный ужас и неудержимое желание выжить. — Время коллапсирует!

Коллапсирует? Разрушается? Погружается в небытие? Как?

— ОнаневретФарвей Грэмговориттожесамое числанавигационнойсистемы исчезаютчтобыэтонизначило!

— Бежим к «Инвиктусу»! — прошипел Фар и сорвался с места.

— Я свой экипаж не брошу! — На этот раз уперлась Эмпра. Элиот цеплялась за ее запястье, но мать Фара не уступала, и обе руки напряглись. — Берг… Берг? Ты меня слышишь? Док? Николас?

— Мама! Идем! Мы должны… — Слова застряли в горле, когда Фар обернулся и посмотрел на мать. Она казалась меньше ростом, но осталась прежней — одиннадцать лет вместились в один день. Но эта мысль бледнела по сравнению с тем, что вливалось в окно за ее спиной.

Дым, столбом поднимавшийся в конце ряда полок, на самом деле дымом не являлся. Он состоял то ли из темной золы, то ли из белого пепла. Он состоял… из пустоты. Мир превратился в симулятор, в котором отключались панель за панелью, только вместо них не оставалось перламутрового свечения голографических экранов. Александрийский маяк уже исчез. Исчезли боевые корабли в гавани. Стерлись пыльные пальмы, блещущие воды канули в небытие.

У всех катастроф, которые довелось наблюдать Фару, имелась одна общая черта — шум. Эти отнюдь не камерные мероприятия сопровождались визгом пуль, криками, потоками пламени, словно извергаемыми огнедышащим драконом, боевыми барабанами и армейскими оркестрами выбирай на любой вкус. Разрушение всегда оказывалось громкой, ревущей штукой.

Небытие было другим.

Угасание сопровождалось абсолютной тишиной, так что было слышно, как стучит сердце. Пустота надвигалась на них, растворив в себе окна библиотеки, поглотив камни, полки и свитки, и Фар почувствовал, как в жилах стынет кровь. Он словно оказался в кошмарном сне; все вокруг окрасилось в какие-то тусклые красноватые оттенки. Мать что-то кричала в свой коммуникатор, не ведая, что творится за ее спиной, хотя Угасание уже начало поглощать звуковые волны ее голоса.

— БЕРГ! Берг! Берг! Берг!

Реакция Элиот на наступление пустоты последовала мгновенно. Она выпустила их руки и побежала.

— БЕГИЗАНЕЙПРОКЛЯТЫЙДУРАК! — Имоджен вопила так громко, что он опомнился.

Фар бросился к матери. Пустота надвинулась так близко, что слова с ее губ вообще не слетали — они исчезали вместе с каменным полом всего в одном шаге от нее. Схватив мать за руку, Фар побежал, и Эмпра последовала за ним. Они вместе прорвались через книгохранилище, плечами расталкивая библиотекарей, спасающих манускрипты, стараясь нагнать Элиот. Девушка бежала впереди; сто ла ее уже промелькнула мимо статуи Анубиса.

От чего мы бежим?

Оглянувшись через плечо, Фар, к своему ужасу, увидел, что юго-восточного угла библиотеки больше нет. За ними гналась пустота, поглощающая полки и статуи и не поддающаяся никаким логическим объяснениям. Разум не находил объяснения тому, что наблюдал Фар.

— УБИРАЙТЕСЬОТТУДА! — вопила Имоджен. ГРЭМЗАГРУЖАЕТСИСТЕМЫ…ПОПЫТАЕМСЯСОВЕРШИТЬПРЫЖОК ХОТЯНАВИГАЦИОННЫЕФОРМУЛЫ ИСЧЕЗАЮТМНЕНУЖНО ЧТОБЫВЫБЫЛИЗДЕСЬ КОГДАМЫПРЫГНЕМ!

Воздуха в легких оставалось все меньше, тело горело. Икры, бедра, глазные яблоки, сухожилия. Эмпра бежала наравне с сыном, поэтому, когда они подбегали к выходу из библиотеки и собирались выскочить во двор, он выпустил ее руку. «Инвиктус» уже ждал там, паря в нескольких сантиметрах над землей с отключенной голографической защитой. Радужная громада, которую невозможно не заметить. Несколько ученых со ступеней указывали на него — грубейшее нарушение Устава Корпуса путешественников во времени Центрального изо всех, когда-либо совершенных Фаром с его экипажем.

Теперь это не имело значения. Корпус никогда уже не придет сюда. Сюда никто уже не придет. Если навигационные формулы исчезают, ни одна машина времени не сможет высадиться в этой дате.

Фару оставалось только надеяться, что они смогут взлететь.

В открытом люке «Инвиктуса» стояла и махала им руками Прия. Элиот уже запрыгнула на борт.

— СКОРЕЙСКОРЕЙСКОРЕЙБЕГИТЕ УГАСАНИЕНАСТУПАЕТ!

Крики кузины казались тем пронзительнее, чем мертвее была накатывающая сзади тишина. Угасание? Очень может быть. Небо исчезало, неоглядные просторы сметались, как шелуха, уступая место чему-то несравненно большему. Голубизна, дым и пепел растворялись, сами пространственные измерения переставали существовать, и уже вокруг «Инвиктуса» клубился невидимый хаос, вот-вот готовый сомкнуться.

Фар оттолкнулся от своих уже исчезающих следов и прыгнул в протянутые руки Прии. Кровь, жилы, все тело превратились в сгусток кинетической энергии. Он существовал в движении. Ему хотелось таким и остаться. Когда сандалии ударились о люк, сердце Фара взорвалось и его кусочки разлетелись по полу машины времени. Он лежал между ними в руках Прии, хрипло дышал и не понимал, где он и что с ним, а потом обернулся посмотреть на то, что было — и чего не было — позади него.

Эмпра находилась всего в нескольких шагах от люка, косы ее струились на бегу, а больше ничего не существовало. Пустота лизнула ее за пятки, похищая камни мостовой из-под ног матери. Свет выхватил ее лицо еще раз — на этот раз она была готова улететь с ним. Фар угадал свое имя на ее губах…

— Мама! — закричал он, потянувшись к ней. Прия изо всех сил вцепилась в его тогу. — Скорей!

ЭЛИОТЧТОТЫДЕЛАЕШЬЛЮКНЕ…

Мать смотрела на Фара, когда ее настигла пустота. Исчезли ступни, икры, потом бедра, Эмпра начала падать… и рухнула на землю, которой больше не существовало. В ее глазах застыла скорбь.

Фар еще кричал. Тишина набросилась на звук, как голодный зверь.

— НЕЕЕеееееет!

И все исчезло.

 

29

ПОЖИРАТЕЛЬНИЦА ВСЕГО

Для Фара Решетка всегда служила синонимом пустоты. Ученые Центрального часто использовали такие слова, как пустота или вакуум, когда пытались описать это неописуемое место. Теперь он знал, что подобные высказывания весьма далеки от действительности. Здесь имел место некий допуск на присутствие материи, некий уровень ее существования. Сам факт их пребывания в Решетке подтверждал это.

«Инвиктус» являлся как бы островом в безграничной тьме. Прия и Фар застыли на границе вечности: она — тяжело дыша, он — рыдая. Звуки вернулись к нормальному уровню, не создавая эха и не угасая, только мучительная боль длилась, длилась и длилась. Перед Фаром и внутри него раскрылась бездна Решетки. Здесь, в беспросветной тьме, перед внутренним взором с новой силой всплыл образ матери — падающей, исчезающей — и только сейчас его охватил настоящий ужас.

Единственное, что уберегло Фара от тьмы, — руки Прии. Она затащила его внутрь корабля, пока Имоджен запирала люк. У кузины был нос его матери, сужающийся к аккуратному заостренному кончику. Почти точеному. Раньше Фар не замечал сходства — и не заметил бы, если бы не встретил Эмпру.

И не узнал, что с ней случилось.

А что случилось?

Фар понятия не имел. Слезы кончились, и его трясло. Прия укутала ему плечи пледом и велела сидеть, но как он мог? Завернутый в покрывало, волочившееся за ним по разбросанным кубикам Рубика и осколкам кружки, скособоченный, Фар прошел в отсек управления. Грэм сидел в своем кресле, подняв руки вверх и словно говоря: Я ничего не трогал, прыжок совершила она.

Элиот упиралась побелевшими костяшками кулаков в панель навигационной системы; глаза ее были закрыты. Кожа не поглощала свет ламп, а отражала его — даже сильнее, чем расположенный рядом экран.

— Разворачивай этот чертов корабль! — Это он произнес такие слова? Они вышли из его рта? — Мы должны вернуться!

— Возвращаться некуда. — Костяшки на руках Элиот вздулись от ссадин, но говорила она спокойно. — Когда Угасание уничтожает момент времени, он потерян. Навсегда.

— Всего одна секунда, и моя мать успела бы на корабль! — закричал он — разве только для того, чтобы выплеснуть душившую его ярость, дать волю раненым чувствам. — Если бы ты не подняла корабль, она была бы жива!

— У нас не было этой секунды. Ты что, не понимаешь? — Элиот открыла глаза; взгляд был темный и глубокий. — Угасание — пожиратель всех вещей: материи, моментов, воспоминаний, самого времени. Твоя мать распадалась. Она уже умерла.

— ЗАЧЕМ ТЫ ПРИВЕЛА МЕНЯ СЮДА? ЗАЧЕМ ЗАСТАВИЛА НА ЭТО СМОТРЕТЬ? — Ему всегда казалось, что если он узнает о случившемся с «Аб этерно», то будет мучиться меньше. Замкнутость, сказал однажды его детский консультант, является эмоциональным эквивалентом коросты. Вместо этого скорбь Фара усилилась как никогда; его раздавило осознание того, что матери больше нет и он не смог ее спасти. — Какое тебе дело до моей матери? Зачем ты влезла во все это? Ты только разрушила мою жизнь!

— Только разрушила? — гаркнула Элиот. — Я дала тебе шанс спасти ее! Вот что я сделала! Вот что я всегда делаю!

Она снова заговорила загадками. Пряча что-то — или все — за пазухой. Фар устал от секретов.

— Прекрати нести чушь, Элиот! Ты знала, что Угасание надвигается.

— Я не знала. — Элиот оттолкнулась от панели. — Я опасалась… и эти опасения сбылись. Я говорила тебе раньше, что встречи с Угасанием относительно редки. Но на нашей временной линии они могут случиться в любой момент. И сейчас происходят во множестве моментов.

— ЛГУНЬЯ! — Он кричал просто для того, чтобы кричать, чтобы выпустить рвущийся наружу крик. — Ты никогда не рассказывала нам про Угасание. Я бы запомнил рассказ про пустоту бо льшую, чем само небо!

— А ты помнишь свою высадку на «Титаник» с опозданием на четыре часа? — Элиот вскинула голову. — Конечно же нет, потому что Угасание вызывает не только отклонения при прыжке, но и амнезию.

Не было никакого эликсира забвения. Иначе все они умерли бы от смертельной дозы. Мать Фара погибла, перестала существовать прямо у него на глазах. Как быстро их счастливое воссоединение между книжных полок сменилось бегством и закончилось вот этим… еще одним провалом. Они уже вели этот разговор? Фар не знал, потому что височные доли мозга превратились в швейцарский сыр и ничего не могли подсказать ему. Он не мог больше доверять себе, но и сдаваться не хотел.

— Должно быть что-то, что мы можем сделать! Вернемся в Александрию в более ранний отрезок времени, найдем маму до того, как появится Угасание!

— Нельзя! Слишком опасно! Твоей матери больше нет, а ты должен жить дальше! Идти вперед! — Элиот ударила кулаком по консоли, угодив костяшками по углу. — Фекс, как больно!

— Почему все лупят по моему оборудованию? — пробормотал Грэм. — Бартлби гораздо мягче.

Кисть Элиот окрасилась кровью. Содранная кожа повисла лоскутом. Фар знал, каково ей сейчас: больно. Шок притупил эмоции. Жить дальше? Идти вперед? Он даже пошевелиться не мог. Просто стоял и смотрел, как по пальцам Элиот струится кровь.

— Оборудование Грэма не боксерский мешок. Колотя по инструментальной панели, делу не поможешь. Мы же не хотим здесь застрять. — Прия появилась с марлей в руке, строго поджав губы. — Рассечение глубокое. Придется наложить швы, — заключила она, осмотрев рану.

Элиот вздрогнула, когда Прия прижала к ране марлевый тампон. Белая материя тут же набухла багрянцем, из глаз девушки полились слезы. Почему она плачет? Она не имеет права ни на страдание, ни на боль, если навлекла на себя все это. И на них.

Капитан уже собирался высказать свои мысли вслух, когда Прия оборвала его твердым, беспрекословным тоном. Сейчас она отдавала приказы:

— Имоджен, попробуй усадить Фара. Грэм, найди время, где приземлиться, только чтобы мы не оказались в библиотеке…

— Нет! — выдохнула Элиот. — Оставайся в Решетке. Здесь Угасание нас не достанет.

— Прекрасно. — Прия нахмурилась. — Остаемся в Решетке. Но когда я тебя заштопаю, ты расскажешь нам все. Кто ты, когда и откуда пришла, зачем ты здесь и что такое Угасание. Поняла?

К удивлению всего экипажа, Элиот кивнула. Что-то внутри нее сломалось: сутулясь и волоча ноги, она пошла за Прией в медпункт. Дверь за ними закрылась.

В отсеке управления наступило молчание. Все как будто старались не дышать. Несколько мгновений — а может, целую эпоху — никто ничего не говорил. Вроде бы наступила тишина, но теперь, когда Фар знал, что такое настоящая тишина, каждый звук воспринимался им как шум. Тук, тук — это сердце просило кислорода. По полу в зоне отдыха простучали коготки красной панды. Двигатели «Инвиктуса» производили больше шума, чем он раньше думал, но их фоновый рокот скорее ощущался, а не воспринимался на слух.

— Вселенная разваливается на части, — произнес Грэм, глядя на свою аппаратуру, и голос гулко отдался в отсеке.

— Фарвей. — Имоджен как будто поблекла — ее светящиеся волосы посерели. Пока она не подала голос, Фар и не замечал ее в дверном проеме. — Иди сядь. Я… Я могу попробовать приготовить чай. Наверное.

Фару не хотелось чая. Ему не хотелось садиться. Не хотелось, чтобы разваливалась Вселенная. Но всякое желание спорить и доказывать пропало. Поэтому он позволил кузине отвести себя к дивану. Теперь не только носик Имоджен напоминал ему о матери. В аквамариновой прическе появилась седая прядь. Когда девушка села на диван рядом с Фаром, лицо ее выражало глубокую печаль. Он все ждал, что кузина скажет сейчас что-нибудь и в отсеке станет светлее, но слов не было. Не было ободряющей улыбки. Не было мороженого с ароматом меловых сот. Она видела все, что произошло у него на глазах. Фар потерял мать, Имоджен потеряла тетю, и на этот раз никому из них слова помочь не могли.

 

30

ДАЛЕКО ОТ ДЕРЕВА

Кровь у нее была такая же, как у остальных людей: красная. Рана неприятная, но Прия видала и похуже. Когда она достала из выдвижного ящика изогнутую иглу, острую, как змеиный зуб, Элиот напряглась. В медицинской школе Прию учили, что в таких ситуациях важнее всего врачебный такт. Займи нациста болтовней. Говори с ним о погоде, членах семьи, любимых записях, о чем угодно, чтобы отвлечь от боли.

Но у Прии хватало сил только на то, чтобы держать себя в руках. Здесь же, в медпункте, скрытая от посторонних глаз только лабораторным халатом, продолжала поиск по «Архивам предков» диагностическая машина. Теперь, когда появились новые вопросы, будет ли иметь значение установленная истина? Она натянула перчатки. Обработала их спреем. Взяла нить. Подняла иглу. Не думай о том, что видела. Не думай, что Фар мог дотянуться до матери, если бы ты его отпустила. И о том, что его самого чуть не стерло, тоже не думай…

— У тебя руки трясутся, — заметила Элиот.

— Сомневаешься в моем профессионализме?

— А есть что-нибудь не такое старомодное? Не хочу, чтобы остались корявые шрамы. — Элиот предприняла попытку улыбнуться, честно стараясь поднять настроение.

Будто это возможно после того, как увидела гаснущее небо. Цвета, свет, материя — все сворачивается… Обетование конца, изреченное немилосердным, разгневанным богом. Эта картина напомнила Прие строку из «Бхагавад-Гиты», часто цитируемую людьми, которые несут опустошение: И я стал Смертью, разрушительницей миров.

Переводы — забавная вещь. Некоторые ученые считают, что миры разрушает не смерть, а время. От обеих версий пробирает дрожь, сразу хочется тепла и чая масала, точек покоя и мгновений блаженства.

— У нас на борту нет клея для кожи, — ответила Прия на вопрос пострадавшей. — Все равно шрамы останутся.

Смирившись, Элиот протянула руку. От заживляющего спрея кровотечение замедлилось, но рука выглядела очень бледной; голубые жилки под кожей пульсировали, исполняя оду страху. Что бы она ни увидела там, в Александрии, это доконало Элиот. Она стала таким же подобием тени, как и все они.

Чтобы закрыть рассечение, понадобилось всего четыре шва. Прия обрезала нить и как можно туже наложила повязку.

— Так будет лучше, — сказала она, хотя знала, что лучше уже ничего не будет. — А теперь иди в зону отдыха и все нам расскажи.

— Это… долгая история. — Элиот встала. — Сначала мне нужно в ванную.

Поскольку они зависли в Решетке, Прия кивнула. Кроме «Инвиктуса» здесь ничего не было. Элиот пришлось бы нелегко, вздумай она куда-нибудь сбежать. По пути в ванную, перед самой дверью, она, конечно, споткнулась о Шафрана. Красная панда вздыбила шерсть, раздулась, взвыла, жалуясь на невзгоды, и подпрыгнула вверх, спеша спрятаться между труб.

Прия проверила команду. Все находились в зоне отдыха. Грэм сидел на диване и оттирал один из своих кубиков Рубика. В кухонном углу в клубах пара возилась Имоджен, и это объясняло ароматы специй и гари. Фар сидел спиной к медпункту и не двигался. Не видя его глаз, Прия догадывалась, что он прокручивает в голове тот же момент, что и она. Смерть или время — как ни назови эту неодолимую силу — заставляет распуститься на тысячу нитей.

Но ведь она правильно сделала, что не выпустила ее, разве нет?

Прия бросила окровавленную марлю и иглу в мусор, туда же полетели и перчатки. Как много горя, как много страха; боль Элиот пронизала весь корабль. Самые незначительные результаты поиска по «Архивам предков» уже будут иметь значение, потому что все проистекает от этой девушки, а она только лжет. Эликсир забвения! Ха! Если б только…

Какую бы историю Элиот ни придумала теперь, ее можно будет сверить с генетическими данными. Новая диагностическая машина тоже выдавала изображение курсора в виде песочных часов. Нескончаемый песок сыпался уже большую часть дня, струился и сейчас, когда Прия подняла с машины халат. Результаты скоро будут — должны быть, судя по количеству кредитов, которые она отдала за процессор. Хотя кто знает, что значит скоро в месте, где нет времени…

— Кажется, я погубила чай, — мрачно сообщила Имоджен. — В нем ведь ничего не должно плавать, верно?

— Обычно я процеживаю, — сказала Прия, направляясь в кухонный угол. Кастрюлька в руках Имоджен смотрелась как настоящий шедевр: молока она налила слишком много, поэтому оно сбежало, а потом подгорело на донышке. И специй недостаточно, хотя частички еще плавают сверху. Бедные дорогущие смеси. Действительно, погубила.

— Это что такое?

— Я не знаю… — Подбородок у исторички задрожал. — Прости, Прия. Я старалась.

Они все старались. И все едва сдерживают слезы. Все ведут себя так, словно пустота на самом деле дотянулась до них, отобрав что-то важное. Прия еще раз посмотрела на кастрюльку и решила спасти то, что можно. Им сейчас лучше подержать в руках что-нибудь горячее, а не пустоту.

Она разлила чай на пятерых, добавив две новые чашки — одну для Элиот и одну взамен разбившейся. Дверь в ванную оставалась закрытой. Прия поймала себя на мысли, что боится того момента, когда она откроется. Да, ей хотелось ответов, она нуждалась в них, но из-за этой двери не могло появиться ничего хорошего.

Весь мир перевернулся.

Взгляд ее перемещался по одной и той же траектории: дверь в ванную — Фар — песочные часы. Закрытые халатом, неподвижные, со струйкой песка. Закрытые, неподвижные… есть результат! Звякнул звонок, курсор погас, Прия поставила кастрюльку с остатками чая, едва не разлив, и поспешила в лазарет.

Экран приветствовал ее заставкой программы: АРХИВЫ ПРЕДКОВ — КОРНИ НА КОНЧИКАХ ТВОИХ ПАЛЬЦЕВ и рисунком, изображавшим дерево. (Кто-то из разработчиков наверняка воображал себя умником.) Прия в нетерпении пролистала страницу. В этом формате читать результаты оказалось легче, чем в исходном анализе ДНК, — родословные линии выводились от показателей с наибольшим процентом, налагались на данные переписи населения и гаплогруппы, растянувшиеся на поколения.

На этот раз никаких «соответствий не найдено». У ближайших родственников содержалось до 50 % ее ДНК — потрясающий результат, означающий, что она не из такого уж отдаленного будущего, как они думали. Один из ближайших родственников — родители, сестра или брат — жил во времени Центрального, и как только Прия откроет его профиль, тотчас узнает, кто это.

Настало время отдернуть завесу…

Взгляд на Ганешу. Молитва. Клик.

Профиль заполнил экран; на передней странице размещалась фотография. Прия не стала читать имя и дату рождения под снимком, потому что лицо, набранное пикселями на экране, не нуждалось в удостоверении. Совсем недавно Прия видела его своими глазами. Лицо оказалось более чем знакомым, но это было совершенно невозможно.

Со снимка на нее смотрела Эмпра Маккарти.

 

31

100 ПРОЦЕНТОВ

Считывание выполнено на 99 %. Помни об Эмпре Маккарти.

Обхватив голову руками, Элиот сидела на опущенной крышке стульчака. Несмотря на онемение от заживляющего спрея, правая ладонь сильно болела, пальцы тряслись, потому что конец ее мира оказался слишком близко. Только что она во второй раз встретилась с Угасанием лицом к лицу и оказалась недостаточно подготовленной — ногти обломаны, грудь сдавило. Никакое изощренное иностранное ругательство, никакая вечеринка не помогут восстановиться после такой встречи.

— Еще один процент. — Губы словно затянуло паутиной, и даже шепот давался с трудом. — Все, что тебе остается, дождаться ста процентов. Тогда ты будешь уверена.

А что, если парень — не тот? Сможет ли она перейти к объекту «Восемь»? «Девять»? «Десять»? «Двадцать»? Сможет ли дальше рисовать брови карандашом, которому уже пора дать название «Все мои друзья снова мертвы», пока жизнь будет наваливать вокруг груды стонущих костей?

Начать с чистого лица? Ха. Как будто она может что-то переписать. На ее листах уже не осталось места для новых увечий. Хотя интерфейс Элиот исправно загрузил запись задания в Александрии. Объект «Семь», 16 декабря 48 года до нашей эры. Буквы ярлыка выглядели слишком аккуратными для такого мерзкого события.

Запустить файл? — спросила Вера.

Элиот не хотела просматривать запись, но без этого было не обойтись. Она уже забыла большую часть своего бегства от Угасания, как, впрочем, и Фар, как забудут остальные. Только Решетка сохраняла эти последние, роковые секунды, и когда «Инвиктус» приземлится где-то во времени — в любом времени, — Угасание пожрет и эти воспоминания. Если Элиот не переживет сейчас заново переход в небытие Эмпры Маккарти, то забудет о нем. Хотя, по правде говоря, забыть гораздо легче. Ее так и подмывало выделить этот эпизод из записей на накопителе, нажать «удалить» и — плевать на приказы агента Аккермана. Конечно, она будет вспоминать тех, кого встречала раньше, но когда Угасание коснется ее, это уже не будет иметь значения.

Ничего не будет.

Элиот всхлипнула: вода, кругом вода. Вера повторила вопрос текстом и предельно вежливым тоном; рыдания недоступны для понимания программой интерфейса. Элиот пробовала действовать похожим образом: отстраненно, бесстрастно, механически, но человеческое брало верх.

Она подняла взгляд и увидела свое отражение в зеркале. Сквозь слезы и на таком расстоянии все выглядело искаженно, просто лицо в пятнах в обрамлении ванной комнаты. Как можно формировать судьбы миллионов — а агент Аккерман ожидает от нее именно этого, — если она даже собственное отражение заполнить не в силах? Только брови оставались якорями спасения в этом жалком состоянии; послание, спрятанное под ними, осталось нетронутым слезами. Загадай желание. И исполни его.

— Я стараюсь, — прохрипела Элиот.

Считывание выполнено на 100 %.

Помни об Эмпре Маккарти. Вера изменила вопрос. Хочешь посмотреть результаты сканирования для получения подтверждения эмиссии контрсигнатуры?

Настроение резко пошло вверх, но она тут же пожалела об этом — больнее будет падать, а она, в конце концов, всего лишь человек, всего лишь девушка, изо всех сил старающаяся спасти мир, и ее миссия продолжается, что бы там ни ждало впереди.

— Карту, Вера.

Я компьютер. У меня нет физических рук, чтобы исполнить такое задание.

— Это из блек… не обращай внимания. Покажи мне результаты. Пожалуйста.

Подтверждение: катализатор Угасания. Объект «Семь» полностью соответствует этому статусу.

Объект «Семь». Именно этот парень из всех кандидатов во всех вселенных. Солара — и остальные кузины — сказали бы, что ей повезло из-за счастливого числа, семерки, но Элиот не верила в везение. Лучший прием в споре с судьбой — взять ее за горло.

Она знала, что последует дальше. Она семь жизней готовилась к этому.

Приказ о нейтрализации подтвержден.

Элиот залезла в обернутую вокруг запястья карманную вселенную и принялась рыться в платьях, париках и инструментах в поисках нужного предмета. Вот он! Сталь такая холодная, что пальцы на рукоятке онемели. Ей не хотелось это делать, особенно на глазах у Имоджен.

Не хотелось, но надо.

Элиот повернулась к двери и достала оружие.

 

32

САМЫЙ СТРАННЫЙ ХУДШИЙ ДЕНЬ

Безвременье клубилось над Фаром, смешиваясь с ароматом обжигающего чая. Члены его экипажа о чем-то разговаривали, но гул в голове мешал разобрать слова. Перегрузка отключила ощущения, застывшие на уровне статического шума. Он почти не чувствовал, что бахрома шерстяного одеяла покалывает шею. Не видел, как открылась дверь, ведущая в ванную. Но пронзительный крик Прии прорвался в сознание — только потому, что казался неуместным.

— ФАР! БЕРЕГИСЬ!

Взгляд сфокусировался. Элиот выходила из ванной — розовощекая, с бластером в руке. За свою жизнь Фар повидал всяких пистолетных стволов, но этот был особенный: не круглый в сечении, а крестообразный, готовый влепить заряд ему в грудь. Никаких красивых поз, никаких театральных монологов и полное отсутствие времени, чтобы уйти с линии огня. Элиот спускает курок — он покойник.

Стал бы покойником, если бы не Шафран. Красная панда решила отомстить — ты наступаешь на меня, а я нападу на тебя — и прыгнула с труб на голову Элиот, выпустив все свои когти. Девушка взвизгнула. Бластер дернулся, и луч лазера превратил в обугленную тряпку подушку у плеча Фара. В следующее мгновение Грэм пролетел над вторым диваном, вырвал оружие из рук Элиот и бросил его Фару. Тот поймал бластер в воздухе — пора наконец показать, чему тебя учили в Академии!

Фар навел ствол на его владелицу, и Элиот замерла. Как и все в отсеке. Грэм успел заломить руки ей за спину. Прия застыла возле тлеющей подушки, а Имоджен замахнулась чайной кастрюлькой, хотя Фар сомневался, что кузина пустит ее в ход. Насилие было ей чуждо. В этом отношении Фар ушел от кузины недалеко, но если тебе чуть не прожгли сердце, в ком угодно проснется агрессия.

— Ты не можешь застрелить ее, Фар. — Прия пошевелилась первой, прикоснувшись к его руке с бластером. — Она — член семьи.

— Только не в этом экипаже.

— Это не метафора, — пояснила Прия. — «Архивы предков» выдали результат. У Элиот половина ДНК твоей матери, значит, она либо твоя сестра, либо тетя.

— Что? — Худший день в жизни Фара превращался теперь в самый странный. — Нет. Нет! У меня нет сестры. И дядя Берг — единственный родной брат мамы. Здесь какая-то ошибка. Мы с ней вместе ели мороженое с красным апельсином, когда ты подобрала ложку. Должно быть, перепутала и взяла мою.

Все правильно. Такое объяснение имело бы смысл…

— ДНК принадлежит Элиот, — повторила Прия. — Там все ее маркеры. Женский пол. Универсальная плешивость. Она — Маккарти.

Фар смотрел на Элиот в прицел бластера. Она тоже смотрела на него, но уже без ухмылки. Этот взгляд ужасно напоминал Фару его собственный: тот же цвет глаз, та же неуступчивость.

— Это правда?

— В каком-то смысле. — Девушка вздохнула, очевидно, решившись наконец говорить честно. — Меня зовут Элиот Гея Маккарти. Я не твоя сестра и не тетя. Я дочь Эмпры Маккарти, рожденная 18 апреля 2354 года нашей эры в параллельной вселенной.

В параллельной вселенной.

То есть…

В другом мире.

Самый странный худший день в жизни.

— Значит, ты мой доппельгангер? Двойник?

— Доппельгангеры выглядят одинаково, — поправил Грэм. — Элиот утверждает, и это доказано свидетельствами, что существует другая вселенная, в которой у Эмпры Маккарти вместо сына родилась дочь. Значит, Элиот является твоей альтернативной версией.

— Альтернативная версия — Фар, — проворчала Элиот.

— По-моему, все здесь понимают, кто из нас оригинал, — резко бросил Фар, крепче сжимая бластер.

— В самом деле? — Имоджен опустила кастрюльку. — Мы только что узнали, что существует целый другой мир, а вы затеяли спор из-за раздувшегося эго?

Действительно. Фар посмотрел на инженера.

— Это возможно? Параллельные миры и все такое?

— Гипотетически? Да. — У Грэма загорелись глаза; в нем заговорил компьютерщик. — Теория струн веками твердит о существовании мультивселенной, но мы не можем понять, как связаться с этими теоретическими вселенными, тем более совершить путешествие между измерениями.

— Этого не знают во многих вселенных, — сообщила Элиот. — Мы сами присоединились к вечеринке всего около двадцати семи лет назад.

— Замечательно! — Грэм посмотрел на нее сверху вниз. — И как вам это удалось?

Пока разговор не перешел полностью на кварки и атомы, Фар решил вмешаться в разговор:

— Если вы уже так долго скачете между мирами, как вышло, что мы до сих пор не слышали об этой мультивселенной?

— По тем же причинам, по которым жители прошлых эпох вашего мира не подозревают, что среди них ходят люди из будущего. Мультивселенная — вещь деликатная, как и прошлое. Бюро мультивселенной не нравится, когда люди вторгаются в миры, где еще не открыты параллельные вселенные. Их политика — оставаться наблюдателями в таких сферах.

— Пристрелить кого-нибудь — это ты называешь остаться наблюдателем? — От атласной некогда подушки поднимались струйки дыма; они колыхнулись, когда Фар махнул в их сторону рукой. — Если бы не этот медведь, больше похожий на кошку, сыгравший роль deus ex macbina, заряд угодил бы в мою грудную клетку! Почему ты хотела убить себя? Я имею в виду, свою альтернативу? Клянусь Крестом, здесь нужен какой-то термин.

— Я не хотела тебя убивать. — Голос Элиот звучал хрипло, грозя взрывом эмоций. — Так нужно.

Фар даже не знал, хочет ли он слушать дальше.

— Почему? — Вместо него вопрос задала Прия.

— Ты сама недавно видела, почему. — Взгляд Элиот скользнул к люку, чтобы намек стал прозрачнее.

Люк как люк, но сердца присутствующих застучали быстрее, когда они посмотрели на стальные пластины и болты. Будто это почему, Угасание, притаилось с другой стороны. Апокалиптический штормовой фронт, неуклонно и постоянно накатывающийся на них с армией скелетов в авангарде. Фар почти слышал цокот призрачных копыт, галоп в беспредельной тишине…

— Ты имеешь в виду ту штуку, похожую на проголодавшуюся тучу? — пробормотала Имоджен. — Какое отношение она имеет к Фарвею?

— Огромное, — ответила Элиот. — Это… довольно трудно объяснить. Легче будет показать. В моей карманной вселенной есть чип видеопамяти.

— Твоя секретная сумка — целая карманная вселенная? — фыркнул Фар. — Только не надейся, что я позволю тебе в ней шарить. Наверное, там у тебя припрятано еще какое-нибудь оружие.

Элиот посмотрела на Прию.

— Карманная вселенная у меня на левом запястье. Ее легче открыть, если растянуть по горизонтали.

Значит, секретная сумка, она же карманная вселенная, — это всего лишь браслет? Связь казалась трудноуловимой. Прия взяла браслет, но все, что смогла увидеть — едва заметное искажение пространства внутри кольца, что-то вроде пульсирующей зыби. Она растянула браслет и широко раскрыла глаза — перед ней появилось нечто вроде иллюминатора в другой мир. Сначала Прия запустила туда кончики гибких пальцев, потом фаланги, потом запястье, и рука оказалась в измерении, видеть которое остальные не могли. В какой-то момент Фар испугался, что Прия исчезнет там целиком.

Но рука появилась снова, вытаскивая подол платья цвета желтого нарцисса. В отсек из ниоткуда полезло кружево, и вот уже вывалилось все остальное. Со стороны это выглядело настоящим волшебством. За исключением Имоджен, успевшей подхватить наряд, члены экипажа остолбенели от изумления.

— Если поставить карманную вселенную на пол, легче будет увидеть, что вытаскиваешь, — посоветовала Элиот. — Можно растянуть пошире, только смотри, не упади в нее.

Прия последовала совету. Края отверстия оказались очень пластичными, и Фар видел, как Прия раздвигает их, пока в пространстве не образовался проем, ведущий в полость, находящуюся и здесь, и не здесь. Одна из напольных панелей «Инвиктуса» сместилась теперь гораздо ниже той отметки, где ей полагалось быть по проекту.

— Чего бы я ни отдала за такую сумочку, — сказала Прия, вытаскивая еще одно платье. — Это просто… феноменально, скажу я вам.

Грэм вытянул шею, чтобы лучше видеть.

— Технология из твоего мира?

— Стандартное изделие от Бюро мультивселенной, — кивнула Элиот. — Значительно облегчает межпространственные путешествия.

— Ха! — ухмыльнулась Имоджен, вешая платье к остальным предметам гардероба. — Остроумно!

— Что такое Бюро мультивселенной? — спросил инженер. — Как вы путешествуете между мирами? Существует какой-то эквивалент машины времени, чтобы переходить из измерения в измерение?

— Как я уже говорила, это легче показать, — повторила Элиот. — Ответы на чипе, который лежит в синей бархатной коробке.

Фар раздраженно поиграл желваками. Подушка на диване еще дымится, но, похоже, все уже забыли о поступке Элиот. Или, скорее, простили, потому что Угасание не могло так быстро стереть память об этом моменте. Элиот едва не лишила его жизни, даже не двинув своей намалеванной бровью.

— Синяя коробочка, синяя коробочка…

Прия продолжала запускать руку сквозь пол, всякий раз доставая что-нибудь новое: напудренные парики, колготки в сеточку, грязные брюки. Одежды набралось больше, чем у них в гардеробе над головой. Среди прочего появился чемоданчик с эмблемой в виде голубой змеи, обвившейся вокруг оранжевого креста; внутри оказались серебристые пакетики с загадочными ярлыками. Лекарства, объявила Прия, сбившись, однако, при попытке разобрать названия. Нашлись и гаджеты — тоже серебристые и очень странные.

— Осторожнее, — предупредила Элиот, когда Прия извлекла металлический цилиндр. — Это…

Из цилиндра, едва разминувшись со скулой Прии, выскочило яркое алое пламя. Запах паленого в отсеке резко усилился — на пол упала густая прядь иссиня-черных волос.

— Лазерный нож.

Прия выпустила рукоять, и лазерный луч втянулся. Волосы, пролетевшие мимо ее плеча, как бритвой срезало в опасной близости от шеи. Дрожащими пальцами она провела по тому месту, откуда упали локоны, словно хотела понять, где же кончается прическа и начинается пустота.

— Что ж. Зато теперь какое-то время можно не беспокоиться о посеченных кончиках.

Имоджен отнеслась к происшествию гораздо серьезнее. Свои собственные волосы она закинула за спину и воспроизвела звук, который издаст робот-игрушка: Уииип.

— Еще какие-нибудь смертельные сюрпризы есть? — Фар вспомнил, что в руках у него оружие, что оно нацелено на Элиот, и поднял ствол. — Отвечай.

— Нет. Только лазерный нож. — Элиот покачала головой, и свет ламп, отразившись, прыгнул в сторону. Ясно выделявшиеся на коже рубцы, оставленные когтями Шафрана, наводили на мысль о кровавой тиаре. — Поверьте, я никому из вас не желаю зла.

— И это говорит та, которая только что объявила, что должна меня убить. — Он до боли в руке сжал бластер, хотя даже не знал, как стрелять из этой штуки, прибывшей из другой вселенной. Если, конечно, до этого дойдет. — Уверен, ты понимаешь, что в настоящий момент я тебе совершенно не верю.

— Ага! — Прия нашла коробку насыщенного синего цвета, найти который можно разве что на цветовом круге, и достаточно небольшую — она умещалась на ладони. Внутри оказался прозрачный чип размером с ноготь мизинца. Когда его извлекли на свет, он напоминал готовую растаять снежинку, покрытую тончайшим лабиринтом схем. Если такую уронить, то искать будешь несколько часов, но скорее всего, в считаные минуты растопчешь.

Сидя в своем кресле, Грэм прищурился.

— Он совместим с нашей техникой?

— Без модификаций — нет, — ответила Элиот. — Но в нем имеется голографическая функция быстрого доступа, отвечающая на голосовую команду.

— Это голографическая платформа? — спросила Прия. — Такая крошечная?

— Они с каждым годом становятся все меньше. Если поставишь ее на стол, можно будет начать.

Сначала установили на стол коробку, потом поместили в нее чип — во избежание его исчезновения в общей неразберихе, царившей в зоне отдыха. Элиот произнесла одно слово, и коробка озарилась светом; над ней появились файлы в форме еще нескольких коробочек разных цветов. Большая часть из них имела обозначения в виде римских цифр от нуля до семи. Цвета варьировались от белого до черного.

— Ноль. — По команде Элиот крышка белой коробочки открылась. — Начать сначала.

Из контейнера поднялось и развернулось перед экипажем изображение, четкое и ясное, как на симуляторе, но в миниатюре. На расстоянии вытянутой руки от Фара за алюминиевыми столиками сидели человечки размером с кукол. Некоторые держали вилки, другие — палочки для еды. В руках свежеиспеченных кадетов, выросших на питательных кубиках, и то и другое выглядело вполне естественно. Фар внимательно всмотрелся в их униформу. Этих ребят готовили для Корпуса. И они сидели за обедом в Академии.

Столовая выглядела так же, как и в школьные годы Фара, но несколько по-другому. Клетчатый пол — из красных и белых квадратов, а не из синих и серых. Камера наблюдения, снимавшая зал, размещалась под другим углом и смотрела в сторону обеденных столов, а не возвышения, с которого инструктор Марин в начале каждого семестра рокочущим голосом зачитывал свой запретительный список. На кухне сновала та же миссис Бенуччи с непокорными прядками, выбивавшимися из-под сетки для волос; она накладывала пасту, приготовленную, по ее словам, согласно древнему семейному рецепту. Экстон Эльба сидел на своем месте, выбирая томаты из подливки. Инструктор Ли — он вел весьма популярный курс «Поп-культура через века» — щеголял характерной прической ядовито-зеленого цвета.

Фар перевел взгляд на свое обычное место в дальнем конце второго стола. Логика подсказывала, кого и что он обнаружит, и все равно увиденное шокировало. Элиот совсем не походила на Элиот. Без головного убора, лысая, она сидела в кругу друзей и так смеялась, что едва успевала отправить что-то в рот. И улыбка у нее была… настоящая.

Все такое знакомое. И такое чужое.

а могло бы быть могло бы быть могло бы быть

Могло бы быть его жизнью.

А стало чужой.

В столовой по громкоговорителю зачитывали объявление: «Кадет Маккарти, зайдите в кабинет директора Марина».

— В этой вселенной Марин — директор? — прошипел Фар. — Это что? Самая мрачная из возможных реальностей?

— Чем дальше, тем хуже. Но с этого момента и далее Марин для нас — наименьшее из зол. — Улыбка у Элиот на голограмме померкла, а когда она встала и надела фуражку, исчезла совсем. Что-то во взгляде теперешней Элиот, наблюдавшей за этой сценой, подсказало Фару, что беззаботная усмешка вернется на лицо девушки не скоро. — Может, хотите устроиться поудобнее? Занимайте места, запасайтесь снеками. Это займет некоторое время.

 

33

ЧТО ЗА ЕРУНДА ТВОРИТСЯ НА САМОМ ДЕЛЕ

В конце концов Элиот пристегнули наручниками к одной из «гардеробных» труб гардероба, хотя особой нужды в этом не было. Похоже, она выдохлась, и после того выстрела из бластера вся ее решимость куда-то улетучилась. Интерфейс Элиот непрерывно показывал директиву Бюро мультивселенной, гласящую, что она может вновь завладеть оружием, причем очень просто, но тело отказывалось повиноваться. Она просто не могла убить.

Больше не могла.

Еще не могла.

Элиот почти не узнавала себя на голограмме; девушка на видеозаписи пружинящей походкой шла к кабинету директора Марина, еще не ведая, что жизнь, какой она ее знала, закончится через пять шагов, через четыре, три два, один…

Объект «Ноль»

8 мая 2371 года нашей эры

Запись с камеры видеонаблюдения переносит зрителей из коридора Академии в кабинет директора Марина. Дверь открывается, входит Элиот Маккарти. Увидев сидящую за столом мать, девушка останавливается. По ее лицу пробегает тень.

Элиот: Мама? Что ты здесь делаешь?

Директор Марин: В Академии вы должны обращаться к ней «Инструктор Маккарти», [указывает на свободный стул] Садитесь, кадет Маккарти.

Элиот идет к стулу, приостанавливается, заметив еще одного мужчину; на нем не форма Корпуса, а штатская одежда, и сидит он в другом конце комнаты. На лице желчное выражение. Он либо очень дорожит своей замшевой шляпой, либо просто забыл снять этот нелепый головной убор.

Элиот: Кто это?

В ответ мужчина только отворачивает лацкан пиджака, и там проблескивает что-то золотистое. Камера не ухватывает детали, но ноздри у Элиот при виде значка раздуваются. Что-то случилось, понимает она.

Директор Марин: [уже настойчивее] Садитесь, кадет Маккарти.

Эмпра: Все в порядке, Элиот.

Директор Марин принужденно покашливает. Улыбка на губах у Эмпры блекнет.

Эмпра: Все в порядке, кадет Маккарти.

Элиот: [садится] Что происходит? Что-нибудь не так с моим выпускным экзаменом на симуляторе?

Директор Марин: Вы прошли его выше всяких похвал. Лицензионная комиссия чрезвычайно довольна. Речь даже шла о вашей отправке в настоящий Версаль…

Элиот: Я всегда этого хотела.

Директор Марин: Не перебивайте, когда я говорю, кадет. Я бы взял вашу оплошность на заметку, но теперь это не имеет смысла. Если результаты на экзамене вы показали выдающиеся, то совсем другие результаты привели вас сегодня в этот кабинет. Ваше физическое обследование выявило некоторые особенности, заинтересовавшие Бюро мультивселенной. Агент Бюро Август Аккерман прибыл, чтобы сопроводить вас в их учреждения для дальнейших исследований.

Элиот: Исследований? Какого рода?

Директор Марин: Они не удостоили нас ответом. Типичные для рыцарей плаща и кинжала секретные штучки.

Агент Аккерман: Бюро мультивселенной, в отличие от Корпуса путешественников во времени Центрального, на деле придерживается директив, которые регулируют его деятельность. Мы сохраняем закрытую информацию закрытой.

Директор Марин: Должен уведомить вас, что Корпус данной вселенной не создал ни единой поворотной точки…

Агент Аккерман: Пока. Это только вопрос времени, вы создадите их множество.

Элиот: Но как же насчет выпускного? И моего назначения в Корпусе?

Эмпра: Корпус согласился сохранить для тебя вакансию.

Элиот: Но, мама…

Директор Марин: [кашляет] Инструктор Маккарти.

Обе женщины игнорируют его.

Элиот: Я не могу просто бросить все и уехать. Солара несколько месяцев планировала мой выпускной вечер.

Эмпра: Постой, так ты об этом знаешь? Мы хотели сделать сюрприз.

Элиот: Твоя племянница понятия не имеет, что значит хранить секреты.

Директор Марин: Кадет Маккарти, вынужден заметить, что вы продолжаете использовать в этом кабинете цивильные выражения.

Агент Аккерман: Речь идет не о просьбе. Это приказ, исходящий от высших инстанций Бюро, вопрос безопасности мультивселенной.

Элиот: Какую угрозу я могу представлять для безопасности мультивселенной? Я шагу никогда не делала за пределы нашей!

Директор Марин: Никто и не говорит, что вы представляете угрозу, кадет Маккарти. Как только Бюро наиграется и продемонстрирует всем свое влияние и важность, вы вернетесь под нашу юрисдикцию и сразу же отправитесь на задание. А сейчас сдайте, пожалуйста, ваш пропуск на симулятор и удостоверение для посещения кампуса.

Элиот смотрит на мать. Эмпра старается спрятать озабоченность. Они ничего не могут поделать.

Эмпра: Все будет хорошо, Элиот. Солара поймет. Отпразднуем, когда это закончится. Обещаю.

Объект «Ноль»

10 мая 2371 года нашей эры

Следующая запись с камер видеонаблюдения. Другое здание.

Лаборатория — белые плоские поверхности. Голограмма похожа на поздравительную открытку, годную только на то, чтобы после прочтения выбросить в мусорный ящик. Элиот выглядит хрупкой — опирается руками на смотровой стол, и локти изгибаются под таким углом, что, кажется, вот-вот сломаются. На ней белый медицинский халат, почти незаметный на бледной коже и на фоне белых стен. Вошедшему ученому приходится в качестве ориентира использовать брови Элиот. Следом появляется Август Аккерман — угольно-черная шляпа агента Бюро становится самым темным предметом в помещении.

— Вам известно, чем мы здесь занимаемся, кадет Маккарти? — спрашивает ученый.

— Когда не замораживаете людям задницы? — уточняет Элиот, кривя в усмешке губы. Она явно настроена иронически и собирается ухмыляться и дальше.

— Эти разговоры оставь для Корпуса, милая, сейчас ты имеешь дело с Бюро. — Когда агент Аккерман говорит, у него на шляпе, точно пьяные, раскачиваются серо-красные перья куропатки. — Веди себя уважительно!

— Ik laat ееn scbeet in jouw ricbing, — бормочет Элиот достаточно громко, чтобы могли разобрать переводчики — и там, и здесь, в зоне отдыха «Инвиктуса». В переводе с голландского фраза звучит грубо.

— Слушай, ты…

— Агент Аккерман, — перебивает ученый, — думаю, будет лучше, если я прерву этот обмен любезностями. Почему бы вам не подождать за дверью?

— Я — ее официальный сопровождающий. — Агент Аккерман скрещивает руки на груди. — И должен присутствовать при беседе.

— Да, но наш разговор требует врачебного такта. Можете смотреть запись, если угодно. Уверяю, никто из вашего начальства в МВ+251418881НТР1 не укорит вас за это.

Агент Бюро обдумывает предложение, пролистывая в уме кипы протоколов, его побагровевшее лицо невозмутимо.

— Прекрасно. Я буду в отделе безопасности, если понадоблюсь.

Дышать становится легче, и воздух вроде бы в десять раз чище, когда он уходит. И девушка, и ученый сразу чувствуют себя свободнее — глубоко вздыхают. У Элиот это звучит облегченно, у мужчины — несколько озабоченно.

— Врачебный такт? — спрашивает Элиот. — Я что, умираю?

— Отвечай на мои вопросы, и я отвечу на твои.

— Что я здесь делаю? — снова вздыхает Элиот. — Дайте подумать. Бюро мультивселенной — межвселенская организация, нацеленная на сохранение баланса в мультивселенной посредством межпространственной коммуникации, наблюдения и путешествий. Филиал в нашей собственной вселенной MB+178587977FLT6 создан после того, как доктор Марсело Рамирес открыл способ коммуникации с альтернативными реальностями — более четверти века назад.

— Ответ прямо как по учебнику.

— И тем не менее он приемлем. — Элиот обводит взглядом белую, как свежий снег, комнату, в которой почти не угадываются пространственные измерения. На стене висят таблицы для проверки зрения; на них буквы из латинского алфавита соседствуют с символами, изобретенными не на этой Земле. Элиот замечает это и передергивает плечами. — Говорите прямо, док. Меня просканировали вдоль и поперек. Что со мной не так?

— С тобой? Ничего. — Ученый скребет многодневную щетину. Чтобы служить живой иллюстрацией жесткой нехватки времени, ему не хватает чашечки черного кофе. — Кстати, меня зовут доктор Рамирес.

— Рамирес? — Элиот расправляет плечи. — Как Марсело Рамиреса, руководителя нашего филиала Бюро, главного умника-злодея за несколько последних веков?

— Единственного и неповторимого, — возражает доктор Рамирес и осаживает себя. — В этой вселенной, по крайней мере. Я встречал нескольких своих дублеров, и все они очень умны, хотя, полагаю, нескромно это признавать.

— Дублеров? Вы хотите сказать, свои другие «я»? Других докторов Марсело Рамиресов из мультивселенной?

— Не все они носят имя Марсело. Есть Марсела, она живет во вселенной MB+318291745FLT6, и в MB+3182911747FLT6 такая же имеется. В нескольких вселенных я известен как Маке. А парень из MB+143927121FLT6 сорвал джекпот в области наших ДНК и может принимать любое обличье.

— Сколько же всего дублеров? — У Элиот от обилия цифр кружится голова. — Сколько всего вселенных?

— Непостижимое количество дублеров и бесконечный ряд вселенных, — отвечает ученый. — Бюро мультивселенной делает все возможное для составления каталога миров, но такое предприятие по сути своей является невыполнимым. Сосчитать их нельзя, и все же мы продолжаем считать.

— Скажите, в каких-нибудь из этих бесконечных вселенных есть другие Элиот Маккарти, завершающие обучение в Академии без сосулек на ягодицах?

— Никто вас не заставляет сидеть на этом столе, кадет Маккарти. Если вашему заду так холодно, можете убрать его с раздражающей вас поверхности.

— А могу я вообще убраться из этого здания? Видите ли, моя кузина устраивает вечеринку, большую гулянку. Она уже закупила столько мороженого, что хватит вылепить снеговика. У Солары не такой большой холодильник, чтобы все это сохранить, и будет просто обидно, если оно растает.

Доктор Рамирес кончиками пальцев стискивает виски. В его вздохе соединяется все — крайняя обеспокоенность, бессонные ночи и страхи, раздражение, готовое вырваться наружу.

— У тебя есть другие «я» в других вселенных. Они есть у каждого. Некоторые из них, весьма вероятно, заканчивают сейчас свои Академии; из-за одного такого человека ты сейчас здесь.

Нарисованные брови смыкаются. Элиот ничего не говорит.

— Насколько нам известно, мультивселенная бесконечна. Как я уже сказал, Бюро стремится классифицировать все вселенные, которые нам удается обнаружить. Миры в нашей группе вселенных, FLT6, являются почти зеркальным отражением нашего собственного. Для нас одинаковы основы биологии, географии, лингвистики, общее направление исторического развития и действующие в нем лица. Естественно, в этих вселенных время течет по наиболее близким параллельным линиям, в которых и существуют наши дублеры. Родословные должны соответствовать ДНК родителей.

Размах объяснений доктора Рамиреса — вселенные во вселенных, пронизанных вселенными, — добавляет лаборатории новых измерений, которые, кажется, можно потрогать пальцами. И эта глубина ощущается через голограмму, отчего слушателей на борту «Инвиктуса» пробирает дрожь.

— Бюро изучает мультивселенную на протяжении бесконечного количества совокупных лет. Очень многое находится за пределами нашего понимания, но открытия, которые мы совершили… — Доктор Рамирес делает паузу. — Вам в школе рассказывали про экосистемы, так?

Элиот кивает.

— После неудачи с пчелами только этому и учат. Симбиоз. Паутина жизни. Все на Земле взаимосвязано, малейшее изменение может привести к непредсказуемым последствиям, и так далее.

— Именно. То же самое верно и для мультивселенной. Мы связаны с другими вселенными неведомыми взаимодействиями, выходящими за пределы измерений. Уверен, что ты, будучи кадетом Корпуса, знакома с понятием порога неизменности. Если путешественник во времени съест в прошлом яблоко, мир никак не отреагирует. Но время сохраняет способность к самокоррекции только до определенной точки. Когда вмешательство достаточно серьезно, создается так называемая поворотная точка; рождается новая вселенная с альтернативным будущим.

— Значит, наши ошибки искажают вашу систему регистрации? — делает вывод Элиот. — Неудивительно, что Бюро вечно недовольно Корпусом.

— Да, это одна из причин неприязни между нашими организациями. Но сейчас я говорю о том, что вселенные взаимосвязаны. Это та же паутина бытия, но в более крупном масштабе; каждый из нас связан с другими жизнями через общие струны. Ты понимаешь?

— Хм… — Элиот пожимает плечами. — Конечно…

— Ты здесь потому, что в твоей струне имеется аберрация.

— Что в чем имеется?

— Один из твоих дублеров запустил катастрофическое событие, — объясняет доктор Рамирес, размахивая руками. — Мы получаем сообщения из филиалов Бюро в других вселенных FLT6, и в них говорится о силе, аннигилирующей все на своем пути, включая время и пространство.

— Как антиматерия?

— Да, антиматерия вызывает аннигиляцию, но она высвобождает энергию при исчезновении материи. Здесь иное. Это просто… пустота. Сотворение наоборот. Мы называем его Угасанием. Этот распад поражает вселенные, пожирает в них ткань времени, пока не остается будущего, в которое можно двигаться дальше.

— И как давно это происходит?

— Ответить точно невозможно. Первые документальные свидетельства о распаде появились десяток лет назад, их составили во вселенной MB+110249100FLT6. Но Угасание амнезивно по своей природе — оно разрушает не только отрезки времени, но и человеческую память о них, поэтому, вероятно, существует гораздо дольше, просто никто не помнит о встрече с ним. Мы пристально изучаем его уже несколько лет: отслеживаем разрастание, снимаем показания, описываем различные эффекты, которые Угасание оказывает на людей, встретившихся на его пути. Три дня назад что-то вызвало появление метастазов распада. Вселенная MB+110249100FLT6 перестала существовать и была бы забыта, не оставь мы подробного цифрового описания этого объекта. Во вселенной MB+110249101FLT6 пропало целое десятилетие, в MB+ 110249102FLT6 также появились признаки эрозии. Миры встречаются с собственной гибелью. Бюро мультивселенной объявило чрезвычайное положение.

Трудно сказать, насколько полно Элиот осознает сказанное; она неподвижна, как изваяние, и, кажется, оглушена тем, что слышит.

— Вы говорите, триггером выступает мой дублер. Как? И откуда вы можете знать про такие вещи?

— Существует шаблон, по которому происходит Угасание. Эрозии подвергаются только определенные вселенные категории FLT6, и обострение ситуации всегда связано с одной датой. Все случаи распада происходят после 18 апреля 2354 года.

— Мой день рождения…

Ученый кивает:

— Мы имеем дело с реактивной силой. Ты знакома с функциями антител?

— Да. — Элиот хлопает себя по безволосой голове. — И с дисфункциями тоже.

Доктор Рамирес все равно продолжает объяснять:

— В человеческом теле более триллиона антител, и каждое должно реагировать на специфическую угрозу. Когда бы чуждый антиген ни вторгся в системы нашего организма, соответствующее антитело атакует чужака. Это система «замок — ключ», созданная для защиты наших тел. Мы считаем, что распад действует схожим образом. В ходе исследований за последние десять лет мы обнаружили, что Угасание испускает очень специфический заряд, нечто вроде автографа, или сигнатуры, если хочешь, перед тем, как сворачивает материю. Что-то — или кто-то — провоцирует эту сигнатуру.

Методом от противного мы разработали этот провоцирующий сигнал, условно названный контрсигнатурой, и создали методику для его обнаружения путем сканирования. Поскольку было объявлено чрезвычайное положение, филиалы Бюро во вселенных FLT6 прочесали свои миры в поисках контрсигнатуры Угасания. Логично, что объектами нашего интереса стали дети, родившиеся восемнадцатого апреля 2354 года. Первым отметили твоего дублера в MB+136613209FLT6. По всей мультивселенной Маккарти были вызваны в филиалы для обследования.

— Значит, вы просканировали меня на предмет этой контрсигнатуры? — спрашивает Элиот.

— Да, — отвечает доктор Рамирес. — Она у тебя присутствует. Частично. Все твои дублеры излучают контрсигнатуру в разных концентрациях. В каждой вселенной, столкнувшейся к настоящему времени с Угасанием и вызванной им эрозией, есть твой дублер, и у каждого следующего контрсигнатура неизменно усиливается. Источник провоцирующего сигнала как бы оставляет за собой хвост из хлебных крошек, по которому распад и следует за ним, пока не настигнет. Так паук следует вибрациям паутины, чтобы схватить жертву.

— Пауки. Паутина. Замки. Ключи. Антитела. Экосистемы. Для ученого вы слишком увлекаетесь метафорами… — Элиот распрямляет спину; плечи опущены, локти прижаты к телу. — Вы меня убьете?

— Убьем тебя? — Ученый снова скребет щетину. — А зачем мне это делать?

— Если паутина вибрирует, почему бы просто не перерезать ее? — Элиот изображает стригущее движение пальцами. — Не то чтобы я одобряла собственную гибель, но если я — ходячий маяк для какого-то космического антитела…

— В данном случае метафора неверна, — замечает доктор Рамирес. — Ты не являешься источником контрсигнатуры. Твоя смерть не остановит Угасание. Предполагается, что это возможно только посредством нейтрализации катализатора.

— Предполагается?

— Ничего подобного раньше не происходило. Все, что следует дальше, — из области теории… Но если мы сумеем обнаружить катализатор и нейтрализовать его — или ее — первыми, тогда, возможно, остановим распространение Угасания и защитим вселенные. В том числе и нашу. Ни одно из сканирований, выполненных филиалами, не дало полной контрсигнатуры, и это заставляет думать, что искомый объект — эпицентр всего происходящего — находится в одной из вселенных MB со знаком «минус». То есть в такой, где Бюро пока не существует. Как можно догадаться, это добавляет сложностей. Портативная сканирующая технология создана, но на считывание в данном случае потребуется больше времени, чем в лабораторных условиях. Плюс ко всему, объект должен находиться в пределах ста метров от сканера.

— Зачем вы все это мне рассказываете? — Элиот шевелится, и стол дрожит под ее весом. — У вас нет школ для путешественников между измерениями, которые по приказу будут прыгать туда-сюда?

— Между вселенными — да. Но время — другое дело. Учитывая, сколько твоих дублеров занимаются путешествиями во времени, нам лучше всего привлечь оперативника, который совместит оба навыка. Сканирование нельзя выполнить, если не держаться рядом с объектом.

— Вы… вы хотите, чтобы я проводила сканирование. — Элиот наконец понимает, и черты ее лица обостряются. — Но мне ничего не известно о перемещениях между мирами.

— Легче путешественника во времени обучить межпространственному прыжку, чем наоборот. Механика та же, контекст другой. Путешествие во времени требует исторической точности, а значит, многих лет подготовки, которая у тебя уже имеется. Техника прыжков между мирами схожа с той, которую использует Корпус в одиночных экспедициях, только ты путешествуешь в сторону, а не назад. У нас нет сомнений, что ты сумеешь адаптироваться к особенностям такого задания. В конце концов, тебе предстоят встречи с различными версиями собственной жизни, — заключил доктор Рамирес.

— Сколько этих версий? Вы только что сказали, что число вселенных бесконечно. Это даже сложнее, чем искать иголку в стоге сена…

— Мы сузили зону поиска эпицентра, спроецировав курс в зависимости от силы контрсигнатуры каждого дублера. С наибольшей вероятностью катализатор находится в одном из 3526 миров.

Элиот обдумывает это число.

— Все лучше, чем бесконечность.

— Искать будешь не только ты. Мы разделим зону поиска на сектора — по нескольку дюжин вселенных в каждом. Ты прочешешь отведенные тебе миры, как можно более незаметно просканируешь своих дублеров и если обнаружишь катализаторы, нейтрализуешь их.

— Нейтрализую. В смысле… — Элиот бледнеет и снова изображает пальцами ножницы.

Доктор Рамирес колеблется.

— Если и существует струна, которую необходимо обрезать, то это совершенно определенно катализатор.

От мысли об убийстве в комнате становится еще холоднее. Элиот дрожит в белизне пространства. Руки бессильно опущены.

— А если у меня не получится?

— Аннигиляция, — просто отвечает ученый. — Мороженое, запасенное твоей кузиной, пропадет, кадет Маккарти. Тебе нужно спасать миры.

Объект «Ноль»

15 мая 2371 года

Элиот смотрит в камеру, на лице никаких следов улыбки. Выглядит более строгой, чем в лаборатории — не расстроенной, а готовой к действию.

— Мое имя — Элиот Гея Маккарти. Я записываю послание самой себе на случай, если Угасание постигнет мою вселенную, MB+178587977FLT6, до того, как задание будет выполнено.

Ее передергивает, что вполне понятно — речь идет о разрушении всего, что она когда-либо знала.

— Если заметишь распад, немедленно прыгай сквозь время. Угасание наступает по линии времени, параллельной твоей собственной, но пока твое настоящее не столкнется с настоящим распада, ты будешь существовать. Однако твоим воспоминаниям повезет меньше. Бюро мультивселенной снабдил тебя записывающей технологией, которая сохраняет события даже после того, как они стерты Угасанием. Необходимо, чтобы в ходе задания ты записывала все, что увидишь, чтобы сохранить жизненно важные знания. Знание того, что ты забыла, также поможет тебе отслеживать разрастание Угасания и, будем надеяться, опережать его. Твой интерфейс, Вера, станет каждые двадцать четыре часа напоминать тебе о необходимости сохранять данные. У тебя три типа снаряжения: для путешествий между измерениями, перемещений во времени и телепортации. Все три связаны с системами Веры и могут управляться голосом. Твой куратор в этом задании — агент Август Аккерман. Из вселенной МВ+251418881НТР8 он будет отслеживать твои перемещения и время от времени наведываться сам. Берегись: он полная задница. Явно страдает древним сексизмом, хотя презирает путешествия во времени. Его ахиллесова пята — протоколы, поэтому, если он начнет тебя огорчать, просто упомяни его начальство из НТР8. Директивы по заданию хранятся в системах Веры, поэтому не буду сейчас тратить на них время…

Следует пауза.

— Задание будет нелегким. Долгим и одиночным, с ужасающими последствиями и, возможно, безо всякого вознаграждения. Мама, Стром, Солара, целые вселенные, населенные людьми, зависят от тебя, Элиот. — Она смотрит на себя, на все свои другие «я», будущие и альтернативные, отчаявшиеся и потрясенные, через линзы камеры. Это взгляд воина, горящий сквозь время и измерения. — Сделай это.

Открываются файлы, компактные жизни снова проживаются в зоне отдыха «Инвиктуса»; все они дотошно обозначены номерами объектов и временными штампами — система делает все необходимое для сохранения ретроспективы. У Элиот сохранилась органическая память, но после семи дублеров и семи жизней, прожитых с семью компаниями друзей в семи разных вселенных, ее воспоминания начали перемешиваться. Объект «Три» или объект «Пять» назвал свою машину времени «Икаром»? У кого из них были кривые зубы? У кого кузину звали Марибель? Такая путаница деталей при схожей истории и незначительных, в общем-то, различиях осложнялась амнезией, вызванной Угасанием. Самые ранние жизни стали похожи на изъеденный молью плед — оборванные края, никуда не годное тряпье. Дыра на дыре. Сколько бы Элиот ни старалась, она не могла вспомнить себя в лаборатории доктора Рамиреса. Неужели тот смотровой стол действительно был таким холодным? Что она чувствовала до того, как все эти метафоры ученого осели у нее в мозгу и пустили корни? До того, как поняла, что ей придется обследовать дюжины вселенных, чтобы убить свое другое «я»?

Получалась кривая обучения: диагональное путешествие через вселенные, вдоль линий времени, по всему выделенному ей сектору карты. Объект «Один» уже находилась на борту своей МВЦ с экипажем, когда Элиот высадилась в ее мире. Преследование по улицам Нью-Йорка 2152 года, по коридорам средневекового замка, по зарослям секвойи в лесах Северной Америки в доколониальный период заняло слишком много времени. Все это время приходилось оставаться в радиусе приема сканером контрсигнатуры. К тому моменту, когда Элиот поняла, что объект «Один» не имеет соответствий, она потеряла месяцы — те самые месяцы, которые Угасание использовало для проникновения из мира в мир.

Элиот пыталась обогнать не столько время, сколько процесс его распада. Каждая секунда поиска катализатора означала исчезновение какой-то другой секунды. Ей приходилось ускорять наблюдение, а это означало, что надо подбираться к объекту ближе, гораздо ближе, чем обычно позволял Корпус. Если ее дублеры путешествовали по истории на законных основаниях, то она не могла обеспечить скоростное считывание их данных без угрозы быть задержанной теми самыми институтами, которым она всю жизнь училась служить.

Поневоле приходилось делать то, от чего предостерегал ее каждый инструктор: менять ход истории. Она подозревала, что Бюро не очень нравится идея сеять поворотные точки и выращивать новые вселенные, как помидоры в огороде, но речь шла об апокалипсисе. Понятно, что наилучшим сценарием стало бы быстрое обнаружение катализатора, его нейтрализация и ликвидация, таким образом, всех побочных эффектов. В худшем случае она создаст еще немного корма для Угасания.

Перекройка временных линий дублеров шла методом проб и ошибок. Естественной отправной точкой стало вмешательство в их выпускной экзамен на симуляторе. То был Версаль — всегда Версаль: платья пастельных тонов, ртутные зеркала, вечерние сады в цвету; с помощью быстрой перекодировки и технологии изменения Элиот проецировала себя в программу симулятора. Один легкий поцелуй королевы, занимающей третью позицию в списке влиятельных персон, и карьера будущего путешественника во времени разрушена.

В ситуации с объектом «Два» Элиот довелось даже отступить, когда время включило режим самокорректировки с помощью Эмпры, вмешавшейся в судьбу своего ребенка. Должность в Корпусе позволила ей добиться пересмотра результатов экзамена. Пришлось начинать сначала и следовать за объектом «Два» сквозь историю, стараясь избежать обнаружения Корпусом. Нерациональное поведение.

Соответствий не обнаружено. К следующей жизни.

Объект «Три». Элиот зашла издалека, начав еще раньше во времени. Доктор Рамирес предупреждал, что сканирование дублеров из параллельного настоящего нежелательно, поскольку может исказить результаты и привести либо к неоправданной нейтрализации, либо к незамеченному катализатору. Она задержалась в прошлом объекта «Три» достаточно долго, чтобы разрушить его, саботируя то, что должно было стать последним заданием «Аб этерно». Изменив систему навигации и украв запасные топливные стержни, она заставила корабль Эмпры совершить посадку в нескольких веках от места назначения — без шанса на спасение и возвращение в Центральный. Заставить собственную мать потерпеть кораблекрушение в истории — бессердечный поступок, оправданный лишь необходимостью. Элиот пообещала себе, что спасет «Аб этерно», когда со всем разберется.

Порог неизменности пришлось нарушить, но на этот раз, когда выпускной экзамен на симуляторе пошел насмарку, Академия сыграла свою роль и вышибла протестующий объект «Три» под зад коленом. Но он отнюдь не опустил руки, как рассчитывала Элиот, ибо там, где существуют путешествия во времени, возникает черный рынок. В каждой вселенной существует своя версия Лакса, чей взгляд всегда упирается в кадета Маккарти. Объект «Три» успевал за несколько дней попрыгать на нелегальной машине времени между несколькими веками. Элиот приходилось поспевать за ним, держась рядом в его настоящем среди пылающих зданий и пиратских баталий, по крохам собирая проценты считывания, чуть ли не соприкасаясь с объектом плечом в очередной заварушке. На этот раз процесс шел еще медленнее. Нужно было что-то менять…

Она решила, что должна подобраться к объекту поближе. Вступить в его экипаж. Легко сказать — трудно сделать: команда оказалась сплоченной и встретила ее не раскрытыми объятиями, а подозрительным отношением. Объект «Три», их командир, осторожничал. Он запомнил лицо Элиот на экзамене в симуляторе, и это вызывало вопросы, на которые она не могла ответить. В итоге они решили не брать ее на борт, и Элиот потеряла еще несколько недель, бегала за ними сквозь историю, чтобы получить последние несколько процентов. Совпадений обнаружено не было.

Ее навестил агент Аккерман. Вопреки ожиданиям, он не ужаснулся новым вселенным, вызванным из небытия действиями Элиот, но остался недоволен темпами работы:

— Ускоряйся, попрыгунья по истории! Начальство из МВ+251418881НТР8 дышит мне в затылок, требует взять под контроль и разрешить ситуацию. — Беседа получилась не самая бодрящая.

Четвертый раунд. Элиот сделала все то же самое, но на этот раз, когда их точки местонахождения в настоящем пересеклись в подвале с добром, награбленном бандой Капоне, она прибегла к шантажу. Элиот стояла лицом к лицу с объектом «Четыре» в радужно-ярком костюме и Имоджен, державшей на ладони изумруд «Кошачий глаз». Последовала погоня — погоня присутствовала всегда, — потом ворчливое согласие, и она стала частью экипажа объекта «Четыре»: койка, прозвище и все такое. Казалось, Элиот выработала систему. Сканер выполнил работу за два дня — соответствий не найдено.

Элиот не отправилась в путь немедленно; ей казалось неправильным оставить «Аб этерно» застрявшим во времени и навсегда лишить объект «Четыре» матери. Она задержалась, чтобы направить экипаж к Эмпре. Может, их вселенная и была обречена, но они нашли друг друга, обнялись в пылающем городе и почувствовали себя счастливее оттого, что «Аб этерно» спасен. Хотя бы временно.

Пятый мир. Появилась закономерность: организовать аварию «Аб этерно», саботировать выпускной экзамен на симуляторе, пересечь линию времени объекта в точке настоящего, шантажировать, присоединиться к экипажу, провести сканирование, спасти мать. Все это давалось нелегко, но здесь чувствовался ритм, некий сценарий, которого Элиот могла придерживаться. Нечто такое, что позволяло, может быть, обогнать Угасание.

А потом начались провалы в памяти.

И не какие-нибудь мелкие потери, когда в течение пяти минут не можешь припомнить кличку домашнего любимца малышки Солары. Элиот забывала целые куски из своего прошлого: второй курс Академии, первый поцелуй… Логика подсказывала, что все эти события имели место. Первый курс, детские годы. Ее дразнили нецелованной. В середине что-то складывалось, но полная картинка не получалась, словно в коробке с пазлами не хватало кусочков головоломки.

Элиот поняла, что вселенную MB+178587977FLT6, откуда она прибыла, поразило Угасание.

Если и есть судьба хуже смерти, то это жизнь без воспоминаний. Мама, Солара, Стром, ее друзья по Академии… постепенно все они стерлись из памяти Элиот, и она сама вместе с ними. Утешения в видеозаписях с интерфейса она не находила, потому что кадры предназначены для сохранения воспоминаний, а не для их воскрешения, и ее семья, переведенная в пиксели, превратилась в троицу чужих людей, плавающих на венецианской гондоле посреди руин.

Элиот просматривала записи своей беседы с доктором Рамиресом, чтобы не забыть, чем занимается и зачем здесь. Зачем она здесь? Кого она в самом деле пытается спасти? Как может сделать это, если жизнь, которой жила, обречена на забвение?

У нее не было возможности предаваться размышлениям над этим вопросом. Горячее дыхание распада жгло пятки. Забвение распространялось вширь и вглубь, переливалось во вселенные объектов «Один — Два — Три — Четыре», шло по следу их контрсигнатур, набирая силу. Сканирование объекта «Пять» не выявило соответствий, и Элиот оставила его в объятиях матери в Александрии. Еще двое спасенных на краю огненной пропасти.

Объект «Шесть». Тот же порядок действий, но в еще большей спешке. Элиот не могла знать, когда Угасание настигнет ее, но чувствовала, что оно рядом; его щупальца, несущие беспамятство, проникали во все вселенные, где она побывала. Все эти дни Элиот проводила в повышенной готовности, каждый миг ожидая проявления признаков наступающего Угасания. Доктор Рамирес показывал ей видеозапись этого феномена, но когда Элиот видела себя, просматривающую кадры распада материи, то понимала, что между экраном и жизнью нет никакого сравнения. Голографическая проекция выглядела фальшивкой, какими-то обрывками из ночного кошмара программиста симуляторов.

Первая встреча с Угасанием произошла во вселенной Фара. Картина оказалась настолько же ужасающей, сколь и величественной, ничего подобного она и представить себе не могла. Элиот стояла на прогулочной палубе первого класса «Титаника», облокотившись на леерное ограждение, и ждала прибытия «Инвиктуса». Соленый ветер Атлантики что-то неразборчиво шептал в уши, внизу проносилась вода, пенясь под килем океанского лайнера. Вся картина дышала умиротворением; в этот момент прошлого Элиот ощущала только покой.

Началось это на горизонте, там, где синь океана смыкалась с голубизной неба. Между двумя стихиями возникла точка, и она не была голубой. Пятнышко разрасталось, превратившись в бесформенный гриб, поглощающий океан и вгрызающийся в небеса, пожирающий две самые обширные стихии, известные человеку двадцатого века, в считаные секунды. Элиот застыла на месте, пораженная размахом проявления этой силы. Она оказалась слишком велика, слишком массивна для описания с помощью голограммы или человеческой речи и непостижима для чувств. Даже страх показался мелким в ее присутствии.

Присутствие. Оно в настоящем! Как только Угасание достигнет прогулочной палубы и столкнется с настоящим Элиот, она перестанет существовать.

Немедленно прыгать!

И она прыгнула. Сквозь время, а не через измерения, в тот же вечер, но на несколько часов позже. Большую часть вечера провела в обеденном зале первого класса, поджидая «Инвиктус» и следом — Угасания. Распад обязательно нагрянет — с некоторой отсрочкой, проникнет из совсем недавнего прошлого и сожрет минуты, проведенные ею за едой, похитит вкус лосося-пашот с языка Элиот, хотя само блюдо останется у нее в желудке.

Если бы в настоящем она не запланировала здесь встречу с объектом «Семь», ей, откровенно говоря, вообще не следовало бы появляться в этом дне. Часы, которые Элиот вынужденно перепрыгнула, беспокоили ее, но в конечном счете они не имели большого значения. «Инвиктус» отскочил от шести часов, поскольку этого времени больше не существовало, и в результате совершил аварийную посадку в десять вечера; Элиот пришлось прыгнуть еще на тридцать минут, чтобы выровнять их с Фаром временные рамки и дать ему лишних полчаса покопаться в багажном отсеке.

С этого момента начала разворачиваться знакомая история, по большей части сохранившаяся в памяти. Похищение «Рубаи». Телепортация на «Инвиктус». Шантаж. Вечеринка в Вегасе. Разговор с Имоджен про тыкву. Встреча с Лаксом. Подготовка к экспедиции в Александрию. Элиот записывала каждый момент — даже те, которые казались совсем незначительными, чтобы их сохранять.

Ошеломленный, экипаж «Инвиктуса» смотрел на себя ее глазами. Только Имоджен пошевелилась, чтобы сползти с дивана на пол и спрятать лицо в аквамариновых волосах, когда демонстрировалась сцена с ее исповедью о своих чувствах. Элиот удивилась, что очень сочувствует ей, каждому из них. За несколько дней некогда любимые люди стали для нее чужими, а чужаки превратились в тех, кого хочется спасти…

Чип содержал материалы, отснятые почти за год, но безвременье Решетки позволило им просмотреть все за один присест. Год. Минута. Месяц. Жизнь. Семь бесконечных жизней прошли перед их глазами; в системе осталось всего одно воспоминание. Оно начинается с того, что Имоджен смотрит в затянутое гарью небо.

— Пожар уже начался.

— Мы опоздали? — спрашивает прежний Фар.

— Достаточно, — вмешался Фар сегодняшний. — Останови.

Но чип запрограммирован так, что реагирует только на голос Элиот, и как бы ей ни хотелось оградить их от повторного просмотра сцены гибели Эмпры, она этого не делает. Экипаж «Инвиктуса» знает, что случится дальше, но скоро они это забудут. Им надо просмотреть съемку еще раз, чтобы понять, что несет Угасание и насколько велики ставки.

— Стоп! — потребовал Фар, на этот раз громче. Швы на руке Элиот, еще свежие и сочащиеся, отозвались болью на его крик. — Останови это!

Хотелось бы. Но она не могла.

На голограмме проносятся улицы Александрии; они бегут к ступеням библиотеки. Элиот отнюдь не бросилась за свитками Сафо; вместо этого она задержалась возле центральных стеллажей, чтобы убедиться, что Фар направится в нужное место. В этот день и в этот час Эмпра всегда появляется в юго-восточном углу библиотеки. Ее дети всегда оборачиваются на голос матери, и от их объятий у Элиот сжимается сердце. В каждом мире Эмпра Маккарти выглядела одинаково, и хотя Элиот знала, что это чужие матери, ей легче было представлять на их месте собственную маму, чем принимать приговор Угасания.

Стирание больше не казалось чем-то абстрактным. На «Титанике» Элиот поразил масштаб бедствия; здесь, на земле, ее ошеломила всепожирающая жадность Угасания. Ни одна природная стихия не устояла. Вода, воздух, земля, огонь, камень, бумага. Оно поглощало все.

Кожу. Кости. Душу.

Эмпра перестала существовать сразу же, как только Угасание коснулось ее: они пересеклись в настоящем. И «Инвиктус» постигла бы та же судьба, не инициируй Элиот прыжок машины времени в Решетку. И вот они здесь, сидят и смотрят, пока не наступает момент, когда голографическая проекция начинает воспроизводить их изображение здесь и сейчас. Видеозапись замкнулась, превратившись в бесконечный уроборос — змеиный хвост в пасти змеи, — и может прокручиваться заново, но Элиот наконец подает голос:

— Остановить последовательность.

Мир внутри мира свернулся в себя, снова превратившись в прозрачный чип в бархатной коробочке. Экипаж смотрел в пустоту, только что заполненную голограммой, и опустошенность отражалась на их лицах. Имоджен спряталась в волнах волос. Грэм углубился в себя и осмысливал услышанное. Прия сидела ошеломленно спокойная и безмолвная, слегка приоткрыв рот. Продолжать наблюдение больше не требовалось, но Элиот все равно смотрела на них, таких напряженных от осознания того, что если они обернутся, то увидят ее. Завеса тайны сорвана, и Элиот стоит здесь, рядом. Прыгунья между мирами, альтернативная кузина, другое «я», палач, девушка, забытая в собственной вселенной…

Она стала тем, кем стала, но только потому, что он стал тем, кем стал, — мальчиком, отлученным от времени, соринкой в ткани мироздания, центром циклона, системной ошибкой, катализатором. Фарвей Гай Маккарти, который сидел на опаленной подушке, бессильно уронив руку с бластером, внешне не напоминал ни того, ни другого, ни третьего. Он частенько вел себя как человек, убежденный в собственной великой судьбе, но осознав свое истинное предназначение, просто замер, сгорбив плечи.

Он вздрогнул, когда Элиот заговорила снова:

— Понимаешь, Фар? Ты эпицентр. Сканирование испускаемой тобою контрсигнатуры подтвердило это. Из-за тебя Угасание рвет вселенные на части, и существует только один теоретический способ остановить его…

Никто не произнес ни слова.

Они наконец поняли. Каждый из них понял.

— Ты должен умереть.

 

34

ПО ТУ СТОРОНУ КОНЦА

Дурной сон, ночной кошмар, наркотический бред, говорил себе Фар. Реальность не могла исказиться так, что больше походила на картину Сальвадора Дали, чем на мир, в котором он прожил восемнадцать лет. Все плыло, как будто он упал спиной в реку и видел «Инвиктус» сквозь ее текущие воды. Разноцветные волосы, заляпанный кровью медицинский костюм, радужные кубики на полу. Корабль, полный красок, казалось, раскачивался и кружился, хотя в действительности ничего этого не было.

— Я катализатор? Почему? Как? — Однако Фар знал ответ. Это то, что он носил всю свою жизнь, — печать славы. Рожденный вне времени, он всегда чувствовал, что отмечен чем-то великим, что избран для какого-то исключительного существования.

Но это существование становится что-то уж слишком исключительным.

— Твой день нерождения, — сказал Грэм. — Подумай. Все твои дублеры имеют одинаковый с тобой генетический код, а значит, у вас один отец. С этим все нормально. Дело в дне рождения или, в твоем случае, в отсутствии такового. Именно в этом ты отклоняешься от нормы и отличаешься от них. Остальные родились 18 апреля 2354 года.

А Фар родился на «Аб этерно». Вечность. Обрушение мультивселенной происходило не просто так, а по какой-то причине, но на ум почему-то приходили только протестующие, собиравшиеся иногда на ступеньках Академии. Усиленные мегафоном слова их предводителя стучали в окна школы: Когда человечество займет место богов, все пойдет под откос.

Тебе не место здесь. Элиот — не просто предостережение. Она — коррекция курса, Божья воля, карма, судьба — называй как хочешь. Вручив Фару предупреждение о выселении, вселенная таким образом пытается поправить себя саму.

Ощущение нереальности несколько ослабло; Фар узнал дыхание Прии рядом со своим — напитанное эмоциями и слишком слабое, чтобы сдержать всхлип. Их руки сплелись пальцами. Держись за жизнь, дорогой.

Он не хотел умирать.

— Но если мое рождение и в самом деле послужило началом сбоя, почему Бюро потребовалось столько времени, чтобы меня найти? — спросил Фар. — Все в Центральном знают о моем дне нерождения. Разве это не должно было подействовать на них, как красная тряпка на быка?

— Мультигалактическое Бюро не всеведущее и не вездесущее. Твоя вселенная для них — просто номер MB+178587984FLT6, хотя, полагаю, этот номер изменился с тех пор, как я дважды нарушила порог неизменности… — Элиот помолчала. — Как бы то ни было, я считаю, Грэм прав. Ты единственный из дублеров, рожденный вне времени. Нетрудно поверить, что твое рождение привело в движение некие силы.

— Тогда почему Угасание напало вначале на другие вселенные? — Фар понимал, что это в конце концов не важно, но, может быть, если удастся разобраться во всем этом, ему будет легче принять свою судьбу. — Если я являюсь эпицентром, разве оно не должно было пойти другим путем? Изнутри вовне?

— Угасание не исходит из тебя, — ответил Грэм. — Если я правильно понял доктора Рамиреса, оно охотится за тобой. У кого-нибудь есть ручка? Имоджен?

— Что? Ручка. — Историчка вздрогнула при звуке своего имени. — Да, ручка. Есть. Где-то. Определенно.

— Можешь одолжить ее мне? — попросил Грэм.

Имоджен отбросила с лица волосы и принялась искать ручку на столе. Нашла фломастер. Подала его через плечо инженеру.

— Держи.

— Спасибо, Им.

Она кивнула, по-прежнему не глядя на него, и снова занавесилась волосами.

Грэм схватил единственную имевшуюся на борту бумагу, Устав путешественников во времени Центрального, и нарисовал на свободном месте круг. — Внутри этого круга все галактики FLT6, где существуют твои генетические двойники. Вот ты, — палочка посредине, — эпицентр. А вот твое рождение, вызвавшее контрсигнатуру. — Крошечные заостренные линии, расходящиеся во все стороны от человека-зубочистки. Это сигналы или трещины? Фару они казались и теми, и другими. — Крест его знает, откуда на самом деле идет Угасание, но для этой иллюстрации скажем просто: из-за пределов круга. Оно нацелено на тебя, идет по следу через другие вселенные и по ходу уничтожает их.

Его друг рисовал стрелы до тех пор, пока вся палочка-фигурка не оказалась в окружении их заостренных, нацеленных внутрь наконечников. Они словно кричали: тебе не место здесь, не место, не место!

Фар взглянул на Элиот. Блеск наручников отражался у нее в глазах.

— Ты говорила, что Решетка защищает нас от Угасания. Если я родился здесь, может, мне следует тут остаться. Так ему некого будет преследовать.

— Не выйдет, Фар. — Грэм положил ручку на стол. — Будь у нас хоть все время во вселенной, наши ресурсы не беспредельны. У нас закончится топливо и еда, если мы не приземлимся.

— Еда. — Имоджен снова оживилась, поднялась с пола и направилась в кухонную зону. — Хорошая мысль.

Желудок у Фара тоже сводило, но вовсе не от голода. Он был слишком опустошен, чтоб думать о еде. Сатурированный жир не восстановит вселенную — вселенные, разрушенные его существованием. Сахар не воскресит его мать.

— «Аб этерно» погиб не из-за Угасания. Это ты… ты погубила его. — Элиот не злодейка. Умом Фар понимал это, но знание не преобразовывалось в чувство. — Ты отняла у меня маму.

— Она была и моей мамой тоже, — прошептала девушка.

Бластер у него в руке вдруг как-то потяжелел. Фар хотел поднять его, но обнаружил, что не может. Да и в кого бы он стал целиться? В себя? В свое другое «я»? Никаким выстрелом не изменить того, что произошло…

— Ты была с ней на одиннадцать лет больше, чем я…

— И я не помню ни одного из них. Ты хочешь разбрасываться обвинениями, Фар? Тех лет нет, потому что существуешь ты. Я привела к гибели твою мать, потому что пыталась спасти ее. Я пыталась спасти их всех… — Элиот обмякла, как марионетка, повисшая на веревочках. Одежда на вешалке задрожала от дополнительного веса на трубу. — Если бы я знала, что Угасание постигнет Александрию, я бы никогда не взяла тебя туда и не позволила твоему настоящему соединиться с настоящим Эмпры.

— Так зачем было заморачиваться со всей этой стрельбой? — Фар посмотрел мимо бело-коричневого сплетения их с Прией пальцев на обожженную подушку. — Тебе надо было просто оставить меня в Александрии и дать Угасанию возможность сделать то, что оно намерено сделать.

— Сканирование контрсигнатуры еще не закончилось. Мультигалактическое Бюро хочет получить надежное свидетельство того, что ты являешься катализатором, доказательство, что Угасание может прекратиться с твоей смертью.

— Не прекратится. — Произнесенные мрачным тоном слова Грэма заставили всех замолчать. — Доктор Рамирес сказал, что Угасание было активно в течение десяти лет, хотя я подозреваю, что этот срок ближе к восемнадцати годам. Фар носил контрсигнатуру всю свою жизнь; если убить его сейчас, это может прекратить сигнал и остановить Угасание от проникновения в будущее, но это не удержит разрушение от погони за своим прошлым «я».

Элиот крепко зажмурилась. Фар не отрывал глаз от иллюстрации: мальчик, излучающий разрушительную силу. Его будущее, их судьба предсказаны одним маленьким рисунком. Он — не кровь, текущая по жилам истории, но яд, отравляющий каждое время, к которому когда-либо прикоснулся. Все до единого мгновения его жизни — виды, которыми он любовался, прошлое, в котором жил, — все обречено. И жизни его друзей вместе с ним.

Из кухни донесся звон посуды, и Имоджен появилась с кастрюлькой недоеденного тирамису. Эта сцена была душераздирающей в своей нормальности. Его кузина поставила остатки на стол, как делала всегда. И вилки принесла на всех.

— Раз уж это конец света, — объявила она, подхватив кусочек печенья вместе с шоколадным кремом, — то не помешает напоследок полакомиться десертом.

— Ты готова так легко отказаться от Фара? — ощетинилась Прия, слишком удрученная, чтобы скрывать свои чувства. Это было так непохоже на нее — выйти из себя на виду у всех. — Набиваешь желудок сладостями, пока все летит в тартарары?

— А что я-то могу сделать? — Голос Имоджен сорвался почти на крик, что заставило Шафрана запрыгнуть к ней на колени и навострить уши. — Облачить его в самый лучший костюм из флэш-кожи? Обучить должному этикету для встречи с пожирающим вселенные чудовищем? «Улыбнись, Фар, отвесь поклон, прежде чем отправишься навстречу своей погибели. Помни, что джентльмен никогда не спешит. О, постой, мы же ничего не помним, потому что Угасание питает ненасытную страсть к нашему прошлому». Несколько ложек тирамису — единственное, что отделяет меня сейчас от перспективы утонуть в луже собственных слез. Буду счастлива, если кто-нибудь присоединится ко мне!

Прия схватила Устав и помахала книгой.

— Мы нарушали эти правила ради безделушек и приключений столько раз… но когда запахло жареным, когда наша жизнь в опасности, мы поджали хвост. Мы успокаиваем себя, говоря, что они уже умерли, что у нас нет выбора, и мы не можем изменить историю, и я проглатываю это каждый раз, поскольку что еще тут сделаешь?

— Пи… — Фар не чувствовал кончики своих пальцев, но не мог ее отпустить. — Тут не с кем и не с чем бороться. Высокопарными речами не…

— Ты еще не умер! — взорвалась Прия. — И я не намерена вести себя так, словно ты мертв.

— Фар вообще не должен был жить, — сказала Элиот. — Грэм прав. Я не знаю, почему доктор Рамирес этого не понял. Угасание не остановится до тех пор, пока не сотрет все следы существования Фара. Мы все были обречены с самого начала.

— Точно! — Грэм вскочил на ноги, щелкнув пальцами обеих рук, как звуковое воплощение восклицательного знака. — Начало!

— Что? — Имоджен замерла с ложкой у рта.

— Доктор Рамирес приказал Элиот нейтрализовать катализатор. Фар — не катализатор. — В ответ инженер получил лишь непонимающие взгляды. Он продолжал щелкать пальцами, словно этот звук мог подстегнуть их ай-кью поспевать за ним. — То есть да, он носит контрсигнатуру, но сам он не является отклонением от нормы. Отклонение от нормы — его рождение.

— А в чем же тут разница? — спросила Элиот.

— Возможно, бороться тут и не с чем, но спасти есть что. Если мы вернемся в прошлое и изменим обстоятельства, которые привели к рождению Фара на борту «Аб этерно», возможно, нам удастся перенести этот момент в будущее, где катализатор был нейтрализован. Мы можем дать нашей вселенной и себе самим второй шанс.

В общей зоне воцарилась тишина, мысли каждого устремились указанным инженером путем. Он немного походил на замкнутый круг или петлю бесконечности — внутренняя история и внешние силы, а как же быть с другими вселенными? Как быть с ними самими? Какова цена этой надежды?

— Рискованно… — Элиот моргнула. — Это всего лишь может получиться. Я хочу сказать, слишком много предположений. Что именно рождение Фара — отклонение. Что время, в которое мы должны вернуться, не попадает под действие Угасания. Плюс, откуда мы знаем, не перейдет ли контрсигнатура в этот новый мир?

— Мы не знаем. — Грэм скрестил руки на груди. Возбуждение бурлило у него под кожей, пульсировало в жилах. — Но если мы потерпим неудачу, все так и так улетит в бездну. А если преуспеем, нас ждет возрождение надежд и новая жизнь.

— Я голосую за спасательную вылазку, — подала голос Имоджен. — Что мы теряем?

— Себя. — Прия посмотрела на всех по очереди, остановив взгляд на Фаре. Комната покачнулась. — Возможно, мы останемся жить в этом новом мире, но будем не теми, кто мы есть сейчас. Эта жизнь на «Инвиктусе», все, через что мы вместе прошли…

Вновь молчание, еще один полет мыслей. Этот более конечный: 7 мая 2371 года, рассвет — туманный, как и все прочие, — когда они, четверо, стояли у штурвала безымянного корабля, восторгаясь безупречными голографическими экранами, обеспечивающими невидимость, и своим отражением в них — превосходная, блестящая команда. Их самая первая миссия в Португалию восемнадцатого века в тот же день, за бутылкой портвейна в коллекцию Лакса. С того момента их жизнь была чередой исторических вылазок за очередным трофеем: изумруд «Кошачий глаз», полотна Климта, яйца Фаберже… За каждым сокровищем — приключение; за каждым приключением — мешанина из слез и смеха, поцелуев и ссор. А за всем этим?

Семья.

— Теми, кто мы сейчас, мы не можем остаться. — Имоджен указала на меловую стену с разноцветными каракулями Фара. — Много ли из этих записей наших вылазок ты могла бы переписать? А сколько мы бы не сохранили, никогда не узнав об этом? И сколько еще до того, когда мы даже не будем знать друг друга? Лично я за полную перезагрузку системы. По мне, так лучше уж рискнуть и — будь что будет.

— Я тоже, — сказала Элиот. — Если это послужит хоть каким-то утешением, «Инвиктуса» не было, пока я не появилась на сцене.

Думать об этом было как-то странно. Фар подошел к создательнице его мира, девушке на голову ниже его самого. Пробора у нее не было, а запястья в наручниках казались тоньше, чем были на самом деле.

— Скажи мне, почему ты до сих пор не телепортировалась?

— Один не на шутку разозленный мальчишка как-то сказал мне, что доверие выстраивается. — А! Вот она снова, эта ее мимолетная дерзкая ухмылка. — Думаю, я положила не один кирпич после того, как попыталась убить тебя.

— Да, ну что ж… на твоем месте я бы тоже меня пристрелил.

— На моем месте? Ха. Мило. — Ее смех прозвучал так, словно отразился от латуни.

Фар не рассмеялся в ответ, потому что говорил совершенно серьезно. Столько гнева, столько страха растрачено на эту девушку, и из-за чего? Ее разрушенная жизнь — его вина.

— Я ужасно сожалею, Элиот. О твоей маме, твоей кузине, твоем детстве. Мне жаль, что оно потеряно. — На подбородке у Элиот появилась ямочка. — В этой команде есть для тебя место, если хочешь, — продолжал он. — Знаю, долго это не продлится. В ближайшее время нам предстоит прыжок, и мне понадобится любая помощь на борту, чтобы создать эту поворотную точку…

Воздух перед ним замерцал, и Фар снова вспомнил уличных фокусников. Элиот исчезла вся и сразу, вместе со сто лой и всем остальным. Пустые наручники остались висеть на трубе, слегка раскачиваясь взад-вперед. Движение воздуха всколыхнуло развешенную одежду — и желтое платье среди прочего.

— Она… — Грэм заморгал. — Она только что сделала нам ручкой?

Фар уставился на бледно-желтое платье, покачивающееся в своем призрачном вальсе.

Все исчезало перед ним. Все…

Он оглянулся на тахту, где Прия не отрывала глаз от помятого путеводителя, рассеянно водя пальцем по буквам. Ее стрижка выглядела чересчур радикальной с этого угла: короткой и длинной, как два ее образа, слепленных воедино.

— Смотрите! — Имоджен указала пальцем на консоль, где из-за проволочно-матерчатого Бартлби выступила Элиот.

— Давайте начнем заново. — Девушка вновь появилась в общей комнате, растирая посиневшие запястья. — Новая миссия, новый мир. И нам придется поторопиться, если мы хотим одолеть Угасание.

— Насколько поторопиться? — Фар почувствовал себя лучше, возвращаясь к роли капитана. Бороться за будущее, пусть и альтернативное, предпочтительнее, чем ждать забвения. — О каком временном отрезке мы говорим? Дни? Недели?

— По моим лучшим подсчетам — первое. — Элиот схватила вилку и проковыряла V-образную дыру в верхней половине десерта. — Представьте мультигалактику как тирамису. Каждый слой — мир. Моя вселенная — верхний слой. Тот, что ниже, — мир объекта «Один», и так далее. Эта вселенная, с временем Фара на дне, по большей части нетронута. Но распространение Угасания, — она зачерпнула на этот раз побольше, царапнув по дну кастрюли, — экспоненциально. Чем дольше мы медлим, тем быстрее оно распространяется.

— Вера не оборудована никакой топографической системой? — спросил Грэм.

Элиот покачала головой.

— Мы можем использовать гардероб, чтобы сделать свою. — Имоджен воткнула вилку в тирамису и принялась снимать одежду. Желтое платье, рабочая рубаха, треуголка, камуфляжная полевая куртка… — Сложим все, что мы не помним, в кучу, вычислим даты, которые были стерты. Это, по крайней мере, даст нам ощущение масштаба…

— Гениально, Имоджен! — Грэм повернулся к Фару: — Какое задание выполнял «Аб этерно» перед твоим появлением на свет?

— 31 декабря 95 года, — выдавила Прия. — Эту дату он всегда пытался втюхать мед-дроиду.

— Ни разу не вышло, — пробормотал Фар.

Прия улыбнулась воспоминанию, заправила прядь подлиннее за ухо, и Фар вздрогнул, словно пораженный громом: есть только одна Прия, его Пи, которая еще долго напевает песню после того, как та закончится, которая с каменным лицом рассказывает самые жуткие медицинские истории, которая чувствует на уровне, для большинства из них непостижимом. Фар никогда не представлял, что любовь может быть такой основательной, и вот пожалуйста. Вернуться назад во времени, бросить все и поехать в Вудсток без какой-либо причины, просто чтобы быть с ней…

— У нас есть «когда». А как насчет «где»? — напомнил Грэм.

О своем происхождении Фар знал немного, точнее, почти ничего. Личность отца всегда была вопросительным знаком, мертвой паузой в разговорах. Он знал лишь обстоятельства своего рождения, потому что Берг бесконечным множеством пересказов превратил эту историю в миф. Определенные подробности были скреплены в канон: сто ла Эмпры цвета индиго, буйные кудри Фара. Другие, такие как местоположение корабля перед Решеткой, были тщательно вычеркнуты.

— Э, Рим. — Это была догадка, сложившаяся за годы из разрозненных кусочков. Где еще говорящая на латыни путешественница во времени могла носить сто лу в 95 году? — Я так думаю. Мама никогда не говорила об этом.

— Ты думаешь? — Грэм нахмурился. — Не обижайся, Фар, но мы не можем действовать по наитию. Нам надо иметь ясную картину того, что мы пытаемся изменить, и график времени с точностью до минуты.

— А как насчет записей данных? — Имоджен продолжала сортировать одежду. Смокинг сюда, брюки туда. Так много забвения помимо всех прочих бед… — У каждой одобренной Корпусом миссии они были.

— Записи 95 года никогда не публиковались. — Каждый год на свой день нерождения Фар пытался посмотреть отснятые материалы миссии и каждый год получал один и тот же ответ: Пожалуйста, обратитесь к архиву 12-А11В. Секция для служебного пользования, к которой его, кадета, и близко бы не подпустили. — Кто-то надежно запер их на платиново-черном уровне.

Его слова отозвались общим стоном.

И только Элиот подбоченилась.

— Значит, мы должны его хакнуть.

— Нельзя хакнуть строго засекреченный платиново-черный архив Корпуса. — Для инженера, воспитанного на нормах компьютерного поведения Академии, сама эта мысль была кощунственной. — Их серверы изолированы, поэтому, чтобы получить к ним доступ, надо находиться непосредственно в аппаратной Главного штаба Корпуса. Туда, конечно, можно телепортироваться, но это место под завязку напичкано камерами со сканами распознавания лиц. Любой, кто не должен там находиться, будет обнаружен раньше, чем сможет приблизиться к серверу, тем более взломать его.

— Вы воры черного рынка или кто? — прошипела Элиот.

Фар пожал плечами:

— Мы реалисты.

— Так говорят обычно только пессимисты. — Имоджен потерла ладони одна о другую. Горка одежды на полу привлекла Шафрана, который, устроившись на ней, находился на вершине блаженства.

— Я внесла изменения в заключительный экзамен Фара через удаленный взлом. Мы можем сделать то же самое с системой распознавания лиц Корпуса, — предложила Элиот. — Моего лица в их файлах нет. Если мы создадим профиль с платиново-черным доступом, то сигнализация не включится, когда я зайду на серверы с ограниченным доступом.

Грэм в раздумье нахмурил лоб.

— Мы могли бы… Впрочем, это ненадолго. Как только Корпус поймет, что их броня пробита, они обнаружат подлог.

— А если я скажу тебе, что умею взламывать системы, не оставляя следов? — спросила Элиот.

— Это правда. — Глумливая ухмылка Марина прочно застряла в воспоминаниях Фара. Диагностика показала, что в работу систем никто не вмешивался. Вы провалились. — Корпус понятия не имел, что это она провалила мой экзамен на симуляторе.

— Тогда я бы сказал, что наши шансы существенно возросли, — согласился инженер.

— Что ж, ладно. — Фар оглядел свою команду. Только меловые потеки на стене знали все, через что они прошли; даже будущее не ведало, с чем они могут столкнуться. Никакой определенности, кроме этой: им предстоит нелегкая задача. — Давайте создадим себе мир.

 

35

СНОВА И СНОВА

Планирование хакерской атаки на Корпус длилось часы, секунды или годы, пока сами члены экипажа не осознали, что они, в сущности, смертные и что все просто жутко страдают от недосыпа. С момента вылета из Вегаса никто не сомкнул глаз, и шансы войти в цикл быстрого сна после прибытия в Центральный равнялись нулю.

Прия никогда прежде не страдала от бессонницы, но мысль, что это, возможно, ее последний сон, не давала ей сомкнуть глаз. Шум океанских волн в наушниках убаюкивал, и сны лизали ее периферийное восприятие — иди к нам погрузись глубоко спи спи, — но воспоминания то и дело вставали на пути, смывая ее назад в бодрствование. Многие из них относились к первым сильным впечатлениям: вид восковых губ трупа, концерт «Кислотных Сестер», на который отец водил ее, когда ей исполнилось тринадцать. Тот судьбоносный день, когда на ее интерфейсе вспыхнуло: ОШИБКА, ТРЕБУЕТСЯ НЕАВТОМАТИЧЕСКИЙ МЕД, и она, пребывая не в лучшем расположении духа от вызванной избытком кофеина головной боли, промаршировала в смотровую комнату и обнаружила там кадета, чья улыбка прорвалась сквозь все ее защитные редуты.

Эти воспоминания… кем будет она без них? Она никогда не принимала индивидуальность как нечто само собой разумеющееся. Ты — Парех, напоминала ей мама каждый раз, когда она до посинения корпела над конспектами. Эти слова следовало воспринимать двояко. Ободрение: ты происходишь из семьи потомственных профессиональных медиков. Предостережение: ты должна быть достойна их достижений. Она помнила всякий раз, когда прицепляла идентификационную карточку в лечебнице Академии: Прия Парех, медик, и то же самое на хинди.

Мысль о том, что ее жизнь будет переписана заново, не давала покоя, заставляла вертеться с боку на бок. Реинкарнация — замена старых тел на новые — всегда казалась таким далеким обещанием, от исполнения которого оставалось семьдесят, восемьдесят, девяносто лет, и все же вот она здесь, совсем рядом. Многое ли изменится в этой следующей жизни? Будет ли она по-прежнему Парех? Да. Она на несколько месяцев старше Фара. Если она будет Парех, то, вероятно, останется и медиком тоже.

Океан шумел в ушах, звук то накатывал, то отступал дальше, дальше…

Тук-тук. Стук был тихим и мог бы затеряться среди морского шума, если бы не был так знаком. Почти весь свет на «Инвиктусе» был погашен, и темнота просочилась в открытую дверь, устраиваясь по углам ее койки, стекая с кончиков кудрей Фара.

Она сдвинула назад наушники и потерла глаза.

— Разбудила?

Фар покачал головой.

Пространство между ними сочилось прошлым. Прия хотела быть смелой, хотела сказать — Я люблю тебя. Прощай, — но слова застряли в горле, запертые заглушенным клубком того, что никогда не было ревностью, но страхом. Страхом потери, как она поняла теперь.

— Хотела дать тебе поспать. Завтра нам предстоит тяжелый день.

— Ты плакала.

Губы ее задрожали, попытались улыбнуться.

— Эта стрижка выглядит ужасно.

Я люблю тебя. Прощай.

Прощай.

Фар как будто услышал. Склонил голову.

— Тебе незачем прятаться от меня, Пи.

Откройтесь, шлюзы. Это было больше, чем некрасивые слезы. Это была скорбь, которая пришла с правдой: их уже не спасти. Их любовь была всем, но скоро станет ничем, правда стиснула позвоночник Прии и трясла, трясла, пока ее всхлипы не превратились в нечто жалкое, безводное. Фар сидел на койке, обнимая ее за плечи. На его лице тоже были слезы, они стекали по носу. Одна слезинка за маму, две за миры, другие за эту жизнь.

— Я знаю, это не все, на что мы надеялись, но мы даем себе шанс, — прошептал он. — Мы будем жить.

— Но «Инвиктус», Шафран, Грэм и Имоджен, мы…

— Мы найдем друг друга.

— У тебя будет день рождения, поэтому мне не придется входить и перенастраивать мед-дроиды всякий раз, как ты будешь проходить медосмотр. — Прия судорожно вздохнула. Душа ее стала высохшей пустыней. — Мы никогда не встретимся.

— Может, столкнемся где-нибудь на углу улицы. Я сверкну своей проказливой улыбкой. В нескольких метрах торговец будет продавать настоящий кофе, но поскольку я все еще кадет и вечно на мели, то приглашу тебя посидеть на бордюре и разделить со мной бодрящий патч, и мы будем вдыхать аромат обжаренных зерен.

— Может быть… — Она не относилась к числу тех, кто принимает случайные предложения от парней на улице, и вероятность того, что две души столкнутся в многомиллионном городе, была крайне мала. Но даже если и то, и другое случится, Прия, узнав будущую профессию Фара, останется верной своему принципу: никаких-путешественников-во-времени. Впрочем, эти сомнения лишь гвозди в крышку гроба, и высказывать их вслух незачем. — Пусть будет чайная палатка, и в ней я.

— Ну, конечно, чай! — Фар засмеялся — легко и нервно. — Мы будем вдыхать его терпкий аромат, и я спрошу, как тебя зовут, но ты спросишь меня первой, потому что любишь позондировать почву, прежде чем связывать себя чем-то, и я отвечу: Фарвей Гай Маккарти, просто обычный парень с днем рождения, которому нравится твоя улыбка и твоя острая, как бритва, прическа.

— По правде говоря, ужасная.

— По правде говоря, нет.

Они сидели, молчали. Волны грохотали в наушниках Прии, отдаваясь пульсом на шее, биением сердца, настойчивым хочу хочу хочу не просто остаться здесь с Фаром, но вернуться туда, где и когда у них было будущее. Она вспоминала все другие времена, когда они вот так же сидели, когда она впустую растрачивала драгоценные минуты на молчание, гадая, по какому пути они пойдут дальше: Кольца? Брачные обеты? Вилла в Зоне 6? Дети?

Теперь ничего этого не будет.

Вот он, момент, к которому они так стремились.

Фар откашлялся.

— Там, в Вегасе, когда мы были в кафе, я злился, зная, что Элиот играет с нами в какую-то игру. Бенгальский огонь догорал, и ты, Грэм и Имоджен пели, и, оглядывая тот столик, я хотел… желал одного: счастливого конца.

Прия зажмурилась. Согласно правилам древней науки рождения, Фар говорит ей это только потому, что не верит в этот самый счастливый конец. Если бы Угасание было силой, с которой можно заключить сделку…

— Лакс устроил мне настоящий допрос с пристрастием, прежде чем предложил эту работу. Спросил, чего я боюсь больше всего. Умереть, не пожив, сказал я ему. Кто бы мог подумать, что уже прожитое тоже будет отнято. — Рука Фара переместилась, теперь он не обнимал Прию за плечи, но привлек в объятия. — Несмотря на все ее недостатки, я хочу помнить эту жизнь. Хочу помнить тебя.

Когда они поцеловались, соленая влага на их щеках смешалась. Прия думала, что выжата досуха, что чувствовать еще глубже уже невозможно, но губы Фара доказывали иное. Прощание просто не могло ощущаться вот так: его руки у нее на бедрах, ее дыхание нежно касается его уха, и начинают сливаться не только слезы. Теперь их уже ничто не сдерживало.

Теперь было все.

Люблю тебя — снова, и снова, и снова.

Было темно, когда Прия проснулась. Она лежала на своей кровати, оставляя в памяти каждую точку, где соприкасались их тела: колено к бедру, рука к талии, нос к шее. Звуки моря лились через ее «Бит-Бикс», и на одно чудесное мгновение Прия забыла, что ей предстоит забыть. Но обезвоживание давало о себе знать гулом в голове, напоминая о том, что она выплакала все слезы.

Смотреть на часы, чтобы узнать, сколько проспала, не было никакого смысла, но Прия чувствовала себя отдохнувшей, и мысль проверить топливные стержни «Инвиктуса», убедиться, что у них хватит горючего для прыжка в прошлое, показалась ей вполне здравой. Отстранившись от Фара и надевая свежий халат, она почувствовала, что воздух остыл на несколько градусов. По пути к двери Прия споткнулась о свою сумочку. Вещица была такой обычной в сравнении с миниатюрной галактикой Элиот — чересчур большая и все же слишком маленькая. Насколько легче была бы жизнь воровского лекаря, если б она носила медикаменты целой больницы у себя на запястье.

Могла бы быть, но не будет, подумала Прия. Реальность изменила времена.

В общем отсеке никого не было, если не считать беспорядка. Кастрюльку с тирамису кто-то начисто вылизал, а на то, кто именно, указывали шоколадно-кремовые отпечатки лап на диване. На липком от чая полу валялись кубики Рубика с их острыми углами и осколки кружки. В другой ситуации Прия расчистила бы дорожку, пока кому-то не потребовалось накладывать швы, но теперь просто обозревала хаос. Глаза ее остановились на Уставе; страницы раскрылись так, что фигура-палочка была не видна. Бумага смята, порвана и безнадежно испорчена.

Кругом стояла тишина, но в этой тишине ощущалась некая требовательность.

Похрапывания Фара доносились с койки вместе с шумом океана. Прия стиснула зубы и подумала об Угасании, представив его не таким, каким видела сама из иллюминатора «Инвиктуса», но с точки зрения Элиот. Она почти ощущала, как оно катится по волнам, уничтожая целое море, ненасытный ПОЖИРАТЕЛЬ МИРОВ. Она хватается за поручни, когда Угасание начинает тянуть ее за волосы к себе, но какой смысл держаться? Странно, ведь она никогда не стояла на палубе «Титаника». Чип подавал все настолько убедительно, словно она сама пережила это…

Прия еще обвела взглядом общий отсек: пять полных чашек суррогатного чая, хвост красной панды, выглядывающий из-за голых труб, профиль Эмпры в изоляторе. Дыра в груди тысячекратно выросла, пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Это жизнь, которую она выбрала для себя. Должен быть какой-то способ спасти ее.

Она хотела, хотела и в этот раз, овладев собой, не отступила, не ушла, но шагнула вперед, к столу, где стояла бархатная коробочка. Контейнер показался легче, чем когда Прия впервые выхватила ее из кармашка сумки-галактики. Серебряные петли не издали ни звука. Лежащий внутри чип, с его прозрачными микросхемами и наноразмерами, был настоящим чудом.

Пять слов, должно быть, весят больше.

Есть место для еще одного?

Прия захлопнула шкатулку и постучала в дверь Элиот.

 

36

НАКОНЕЦ

Судовой журнал «Инвиктуса» — запись 5.

Текущая дата: 23 августа 2371 года. Который все еще существует! Ура!

Текущее местоположение: над Средиземноморьем. На обратном пути туда, откуда мы родом.

Искомый объект: кусочек прошлого тети Эмпры, который ох-как-неудобно хранится на самых засекреченных серверах путешественников во времени корпуса Центрального.

Цвет волос Имоджен: светящийся желтый.

Даже если перспективы на будущее не радужные, это не означает, что волосы не могут быть такими.

Счет на тетрисе Грэма: 0

Песня, звучащая по корабельному плей-листу Прии: шум океана?

Эго Фарвея: на удивление сосредоточенное, и не в эгоистичном смысле, несмотря на то, что он буквально является центром нескольких вселенных. Рост личности? Возможно.

Тайное донесение бровей Эли…

— Что это ты печатаешь?

Кто-то легонько постучал Имоджен по плечу, и она подскочила от неожиданности. Свежевыкрашенные желтые волосы отлетели за спину. Обычно она не такая нервная, но если подумать, ее нервы имеют полное право быть натянутыми струнами, учитывая, помимо всего прочего, несомненную угрозу разрушения, грозящего выскочить в любую секунду как чертик из табакерки. Однако позади нее была не туча с перемалывающими все челюстями, а всего лишь ее кузина. Уточнение: кузина межгалактическая.

Все это так невероятно странно.

— Привет, Элиот. Пытаюсь приучить себя вести судовой журнал. Фиксировать даты, странности и все такое прочее. Еще не решила, какой должна быть твоя странность. Бровные послания?

Вышеупомянутые брови пошли волнами. В них явно было что-то зашифровано — Имоджен разглядела Е и ЗИ под оставленными Шафраном царапинами.

— Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить.

— О бровях?

— Нет. — Элиот покачала головой. — О судовом журнале. Вы храните записи «Инвиктуса»?

— Само собой. Под ярлыком «Гори, крыса». Это наша страховка против Лакса. — Как будто хоть что-то из этого имеет теперь значение. — А почему ты спрашиваешь?

— Просто так.

— Не ври. — Глаза Имоджен сузились. Как и Фарвей, Элиот имела привычку натужно сглатывать, когда привирала. Теперь, когда правда вышла наружу, сходство улавливалось легко. Может, поэтому они с Элиот так хорошо ладили раньше. Черты Элиот-Фарвея пересекались и соединялись с солар-измами Имоджен — так и должно быть, если ее дублер в MB+178587977FLT6 устраивала вечеринки-сюрпризы с мороженым.

— Ты права, — согласилась Элиот. — Я просто… не хочу никого слишком обнадеживать.

— Не думаю, что у нас еще осталось место для надежды, учитывая обстоятельства.

Элиот улыбнулась кривой улыбкой, в которой проглядывал оттенок мрачного юмора.

— Если это случится, ты узнаешь.

— Хм. — Имоджен подметила печатную П, витиеватую М, был там и восклицательный знак.

— Так что же именно говорят сегодня твои брови?

— Элиот, не взглянешь на этот код? Если найдется минутка? — Грэм сидел за своей консолью, где печатал последние полчаса. Имоджен все это время старалась не встречаться с ним взглядом, пытаясь игнорировать тот факт, что он слышал все до единого ее признания Элиот: и про шиншиллу Дасти, и про сексуальную математику. Крест, о чем она только думала? И можно ли надеяться, что эти крики души затеряются среди прочего хаоса и разрушения?

Когда дело дошло до Грэма? Да. Инженер все уловил.

Не обращаясь напрямую, она высказала все — и ничего не изменилось, кроме уровня сахара у нее в крови.

— Извини, Им. Не хотел помешать…

— Твое дело срочнее. Занимайтесь своим кодом, друзья мои.

Грэм улыбнулся. Имоджен стиснула прядь своих курчавых волос и поклялась, что не станет анализировать выражение его лица, но тут же потерпела неудачу.

Снова судовой журнал. Больше писать было почти нечего, поэтому она просто смотрела, как мигает курсор. Появляется, исчезает. Сердце билось в том же ритме: скажи ему, скажи, пока не наступил конец света, что ты теряешь?

— Самообладание.

Ты разговариваешь сама с собой в помещении, где полно людей, которые видели, как ты сожрала четверть кастрюльки тирамису, чтобы справиться со светопреставлением, выстукивало ее сердце.

— Туше.

— С чем воюешь? — Ее кузен, на этот раз подлинный, протиснувшись бочком мимо Бартлби, щурясь сквозь бахрому волос, бросил взгляд на ее монитор. — Работаешь над судовым журналом?

Зачем в вопросе Фарвея не прозвучало, но присутствовало. Имоджен вновь посмотрела на напечатанные ею буквы и пустоту за курсором — сколько еще не написано. Она обратилась в пятнышко, не сходя с места. Крошечное, не поддающееся измерению. Желтая крупинка пыльцы, дрейфующая через галактики. Столько сражений: спасти тетю Эмпру, остановить Угасание, сохранить мир в равновесии. Неудивительно, что она предпочла тревогу, которая помогла ей вновь ощутить себя собой, сосредоточиться на текущих проблемах, когда жизнь, которую они знали, грозила вот-вот разлететься вдребезги.

— Сейчас еще раз пересмотрю гардероб и определю другие выпадающие даты. Все остальное с исторической стороны рассортировано. Элиот собирается надеть старую форму Корпуса. — Маскировка, которая не выдержит пристального рассмотрения. Нашивка на рукаве имела тот же символ — песочные часы, но альтернативная вселенная означала другой девиз. «Spes in Posterum in Praeteritis Latet» было заменено на «Теmроrеm Ullum Homo Non Manet».

Перевод: «Человек не ждет Время». Новый виток старой фразы, гораздо умнее, чем максима их Корпуса: «Надежда Будущего — в Прошлом».

— Мы на коммуникационной линии. — Элиот уже подключилась к «Инвиктусу», и Имоджен увидела себя как бы со стороны: ярко-лимонные волосы, потрясный джинсовый комбинезон. Так одеваются, когда хотят уйти, хлопнув дверью. — Ждем только связи Грэма.

— Еще несколько минут… — Грэм был поглощен своей работой, пальцы словно приклеились к клавиатуре. Лицо его светилось, но шел свет изнутри или снаружи, определить было невозможно. — Хочу убедиться, что делаю все правильно.

Это была головоломка века, все, что Грэм, сам того не подозревая, искал. Жизнь зашла так далеко за пределы его воображаемых возможностей: мультивселенные, телепортация, энтропия универсальных постоянных… Элиот разобрала по частям его знания кубика Рубика, показав, что ему необязательно только поворачивать вокруг своей оси.

Мозг = высвобожден.

Просочиться через систему файрволлов Корпуса — задачка эпических пропорций, даже при наличии кодов доступа от Элиот. Технические умы Корпуса — лучшие в этом мире, и их цифровая крепость битком набита всевозможными уровнями защиты. Такие риски должны бы были крепко держать его за горло, но тот факт, что все так или иначе летит в тартарары, снимал напряжение. Все то, о чем он привык беспокоиться, — осложнения, вероятности, порядок, — больше не имело значения.

Теперь он понимал, почему Элиот так безоглядно ударилась в блек-джек в «Фортуна Пул». Перетасованные карты и долларовые бумажки не могли разрушить порог неизменности, но в любом случае это не имело значения, когда мир все равно летел в пучину хаоса.

А раз так, то почему бы не прокатиться вместе с ним.

Обложившись кодами, заметая следы программой Элиот, Грэм успешно встраивал в систему сфабрикованные удостоверения личности, которые открывали нужные двери, проходили лицевое сканирование, получали необходимые разрешения. Профиль не выдержал бы самой обычной полной проверки с ручным набором данных, но в данных обстоятельствах, пока Элиот имела доступ к серверу, повода для срабатывания тревоги не давал. Кстати, о…

— Мы сохранили тот сетевой кабель, который Фар использовал в 2318-м?

— Кажется, да. Сейчас посмотрю. — Вопрос был адресован всем, но подхватила его Имоджен. Она сорвалась с места и помчалась в общий отсек, слишком яркая, чтобы не привлекать внимания. Волосы у нее были того же оттенка, что и в тот вечер, когда они познакомились. Грэм гадал, не выбрала ли она этот цвет нарочно, если знала, что он напомнит ему об угасающем солнечном свете, смехе и бенгальских огнях, о том сиянии, которое вошло в его жизнь вместе с ней.

1,2191 метра — это слишком далеко.

Особенно когда она чувствует то же самое.

Особенно когда мир умирает. Это очень многое упрощает.

Не в привычках Грэма было вскакивать с места и мчаться куда-то с места в карьер, но именно так он и поступил, когда забрался на обсыпанную пеплом тахту вслед за Имоджен, которая шарила рукой над трубами в поисках кабеля, о котором он спросил. И оказался достаточно близко, чтобы отметить, что волосы у нее пахнут лимоном.

— Имоджен, я хочу что-то тебе…

— Тымненравишься. — Она выпалила это на одном дыхании, одним словом. Грэм не успел разделить его на слоги, когда последовало продолжение: — Вот. Я это сказала. Ты мне нравишься, Грэм Райт, и я нисколько не шутила насчет математики и шиншилл, и…

— Знаю, — вклинился Грэм в ее речевой поток.

— Ну что ж, ладно. — Лицо у нее вытянулось. — Все это ерунда, не обращай внимания.

— Нет, я хотел сказать, ты тоже мне нравишься.

Имоджен уставилась на Грэма. Грэм уставился на Имоджен.

Их глаза были галактическими — зеленые с завихрениями звезд. Ее смех воспарил.

— Правда?

— Правда.

— НАКОНЕЦ-ТО! — крикнул Фар через открытую дверь своего спального отсека.

На них смотрят, дошло до Грэма. Прия прижимала сцепленные руки к сердцу, выглядывая из медчасти. Элиот сидела возле консоли Грэма, улыбаясь от уха до уха. Даже Шафран пробудился от своих сладких снов: розовый зевок, лапы, вытянутые над вешалками гардероба.

Капитан поставил на пол гири. Выражение его лица можно было описать только как проказливое.

— Тут вы должны поцеловаться.

Целоваться? Грэм не загадывал настолько вперед. Поцеловать Имоджен было бы следующим логическим шагом в этой цепи событий, но так много нужно обдумать. Глаза открыты или… закрыты, определенно закрыты. Следует ли ему наклониться? А вдруг их носы столкнутся или, хуже того, зубы?

Как оказалось, поцелуи не нужно было планировать. Цитрусовые волосы Имоджен щекотали ему лицо, когда их губы нашли друг друга. Он удивился тому, как хорошо она подошла. Шаги А, Б и В растаяли, и Грэм очутился на средиземноморском пляже с бутылкой минералки в руке, любуясь тем, как солнце золотит бахрому облаков. Галька, все еще горячая после томного летнего дня, массировала подошвы ног. Ветер нашептывал секреты береговой линии. Горизонт превратился в неоновый сон. Это походило на одно из его любимых воспоминаний, но он даже не был уверен, воспоминание ли это. Просто совокупность ощущений: жар, шипение, свежесть, тепло, отдых.

Просто Имоджен.

— Крест, — выпалила Имоджен, когда поцелуй закончился. — Я имела в виду, Крест в хорошем смысле. Но Крест!

Грэм был полностью согласен. Его дофаминовый уровень взлетел так, словно он добрался до самого высокого уровня в «Тетрисе».

— Шиншилла, хм? Мне больше нравятся сумчатые летяги. Или короткохвостый кенгуру.

Имоджен улыбнулась.

— Значит, возьмем кого-нибудь из них.

— Я и слышать не желаю об еще одном комке шерсти на корабле! — Фар подскочил со своей койки и метнул раздраженный взгляд на трубы, где восседала красная панда. — Хватит с нас этого рыжего дьявола. Не зверь, а сущее наказание!

— Шафран спас тебе жизнь, большое спасибо! — напомнила кузену Имоджен. — Он — невоспетый герой нерожденного мира!

— Могу себе представить эти баллады! Что за созданье в пламенном меху когтями апокалипсис раздрало… — Смех оборвался, словно обрезанный. Фар продолжал смотреть вверх, и выражение его лица менялось на озадаченное. — Хотя, полагаю, после всего этого мы так и останемся невоспетыми.

— Что такое? — Прия встала рядом и проследила за его взглядом. — Что-то не так?

Фар указал на одну из вешалок, где висела куртка. Ее черная кожа была протерта на локтях, словно побывала в схватке с какой-то дорогой.

— На какое задание я надевал эту куртку?

Члены команды уставились на вышеупомянутый предмет одежды. Всегда ли он висел там? Грэм не мог припомнить случая, когда куртки не было. Хотя, с другой стороны, он никогда не обращал большого внимания на одежду.

— Я подобрала ее в «До и дальше». Мы планировали путешествие в Америку 1950-х, — припомнила Имоджен. — На инструктаже ты сказал, что Бартлби похож в нем на члена банды из мюзикла. Мы полетели в Канзас и потом…

Что потом? Судя по состоянию куртки они, должно быть, совершили прыжок, и Грэм действительно припомнил соответствующее уравнение. Числа, смешавшись, вытекали из зияющей раны мира.

— Еще одно время повержено в прах! — Имоджен сняла куртку с вешалки и бросила ее в растущую кучу. — Так, посмотрим… одна миссия в двадцать третьем веке, две в двадцать первом, три в двадцатом, одна в девятнадцатом, две в восемнадцатом, две в семнадцатом, один непредвиденный прыжок в дохристианские времена.

Будут и другие, подумал Грэм, и скоро. Так много потерянных записей в судовом журнале, так много одежды, сваленной в кучу на полу… Элиот была права. Угасание растет и ширится, и это означает, что окно в перезагрузку закрывается. Воображаемым детенышам шиншиллы и следующим поцелуям придется подождать.

— Мне понадобится тот сетевой кабель, — сказал он.

— Да, да, — кивнула запыхавшаяся Имоджен. — Он где-то там, наверху. Если сможешь дотянуться…

Пошарив по комкам шерсти и чему-то… липкому?.. Грэм отыскал оборудование: шнур, присоединенный к беспроводному трансмиттеру. То, что и нужно Элиот, если, конечно, Корпус не перенес свои серверы в последние месяцы.

— Как только воткнешь эту штуку в архив 12-А11В, сможешь получить доступ к базам данных серверов через свой интерфейс, — объяснил Грэм, вручая ей кабель. — Думаю, что будут и другие протоколы безопасности, но для тебя, после того, что ты мне показывала, это пара пустяков.

Элиот сунула кабель в свою невидимую сумочку. Хотя Грэм и знал, что фокус имеет рациональное объяснение из области межпространственной механики, при виде исчезающего в бледном запястье девушки оборудования ему стало не по себе. Так много странного, невиданного и противоестественного.

— Хорошая работа. — Элиот кивком указала на монитор. — Для охранной сигнализации Корпуса я буду призраком. Думаю, стоит найти место для парковки, чтобы у меня были точные координаты для телепортации после завершения дела.

— Все время у наших ног, и оно на исходе. — Фар прошел к своему оранжевому креслу, снова переключившись в рабочий режим. — Вперед, друзья! Не будем терять ни минуты. Грэм, найди место для посадки. Прия, приготовься выключить топливные стержни для нашего следующего прыжка. Имоджен, еще раз как следует перетряхни этот гардероб. Элиот…

Грэм понимал, с чем связана заминка. Друга беспокоило это вынужденное перекладывание задания на другого. Он никогда не оставался на борту, всегда высаживался сам, и теперь напряжение, как лебедка, наматывало сухожилия на шее — холмы мышц, долины кожи.

— Да, Фар?

— Что еще тебе нужно?

— Я в полной боевой готовности.

Грэм вернулся за свою консоль и направил «Инвиктус» к безопасному месту посадки — одному из множества островов, отмечающих траекторию пути из Древней Александрии к Центральному. В такой час оба близлежащих городка спали. Свидетелями их приземления были лишь пятнистые козы, которые даже не шевельнули хвостами при прибытии невидимой машины времени. Как только корабль коснулся земли, команда дружно взялась за дело: топливные стержни были переключены, координаты для телепортации установлены, коммуникационные соединения подтверждены в третий раз. И до тех пор, пока не понадобится уточнить или скорректировать еще какие-то детали, все пятеро собрались в аппаратной.

Прия стояла в дверях, стаскивая перчатки от защитного костюма. Имоджен и Грэм сидели за своими пультами, а Фар на краешке кресла. Элиот стояла в центре, поправляя парик. Настроение на борту преобладало мрачно-торжественное, смех и слезы разделял один шаг.

— Эй, Элиот? — Имоджен скрестила пальцы, Грэм был уверен в этом. Он надеялся, что еще урвет шанс поцеловать ее снова.

— Да?

— Что говорят твои брови? Для архива.

И только теперь до Грэма дошло, что на лице Элиот новые буквы. Свежие чернила, целое послание, загадочное до тех пор, пока она не произнесла его:

— Cаrpе хейзанутый mundi!

И воздух поглотил ее.

 

37

ТАКАЯ НАРЯДНАЯ ШЛЯПА

Прыжок в пространстве гораздо хуже, чем прыжок во времени, на взгляд Элиот. Во втором случае под ее ногами перестраивался мир, при телепортации же перестраивалась сама Элиот. Распад клеток на кусочки необходимого для перемещения размера — процесс безболезненный, но каждый раз, исчезая из одного места и материализуясь в другом, она ощущала диссонанс. Дрожь в костях, в скрученных в узел внутренностях, в густой, как грязь, крови.

Не стал исключением и этот раз, когда она появилась в помещении серверной штаба Корпуса. Перенесенная в соответствии с координатами, которые дал Грэм, теми самыми числами, которые она передала Вере, Элиот оказалась в одной из слепых зон, где ее возникновение из ниоткуда не привлекло внимания камер. Подошвы ботинок нашли точку опоры на цементном полу, но потребовалась еще секунда-другая, прежде чем колени и локти закрепились в суставах, а волны в желудке начали успокаиваться.

— Эта телепортация — чертовски классная вещь! — Ликующее меня только что поцеловали буквально сквозило в каждом слове Имоджен.

— Да уж, — фыркнула Элиот. Как и все остальные, она радовалась поцелую парочки, но сохранять радостный вид трудновато, когда внутри у тебя все в жидком состоянии. — Куда?

— Направляйся на юг, в серверную комнату, — проинструктировала Имоджен. — Тебе надо пройти до двенадцатого ряда. Смотри не наткнись на пеший патруль.

Назвать серверную комнатой было сильным преуменьшением. Помещение растянулось на десятки кварталов и терялось в своих собственных размерах. Серверы мерцали сквозь застекленные двери малиновым светом, словно сжимавшим воздух вокруг. Элиот не оставляло ощущение опасности, один неверный шаг — и сработает сигнализация, появятся люди со станнерами. Но цифровая маска не выдала, и путешественница зашагала по проходу. Система безопасности не сработала. Она шла одна, бесшумно скользя мимо рядов гудящих как улей информационных потоков. Зззззззззззззззззззззззззззз. От этого гула у нее стучали зубы. Сколько же здесь доставленных рекордерами записей. Их невозможно сосчитать, но мы все равно продолжаем считать. Доктор Рамирес признавал невыполнимость задачи Мультигалактического Бюро пересчитать бесконечные миры, но миссия Корпуса попадала под категорию тащи свой камень в гору только затем, чтобы увидеть, как он снова скатится вниз. Тысячи рекордеров и годы отснятых материалов могли быть истрачены на то, чтоб ухватить один-единственный день, и все равно что-то упускали.

Историю нельзя собрать как коллекцию, и все же они продолжают собирать.

Миры не спасти, и все же…

Передача Файла «Гори, Крыса» Выполнена

На 35 %.

Записи «Инвиктуса» были гораздо ближе и, загружаясь через интерфейс Веры на чип Элиот, который она носила на запястье, присоединялись к ее собственным наблюдениям за своей командой. Вот только можно ли так говорить? Ее команда? Элиот свела их вместе, усаживая за шахматную доску одних и подталкивая друг к другу других, но правильной фраза ощущалась по иной причине.

В этой команде есть для тебя место. Может, это и не продлится долго, но предложения Фара, произнесенного сквозь дым лазера, который она нацелила, чтобы покончить с ним, было достаточно. Прия, Грэм, Имоджен — они все знали Элиот настолько, насколько ее можно знать, и ничего существенного добавить к этому было уже нельзя. Они приняли ее. Доверились ей.

Мы все вот-вот умрем.

Могла ли Элиот спасти их? Она даже не задумывалась над такой возможностью, пока Прия не постучала в дверь. Медичка была настроена решительно и готова свернуть горы. Губы решительно сжаты, рука, когда она протянула чип, тверда.

— Можешь сохранить нас в нем?

— Да, — ответила тогда Элиот. Это было легко.

Чип, как и Вера и как большинство инструментов Элиот, был элементом стандартной экипировки агента Бюро. Все оборудование производилось во вселенной агента Аккермана МВ+14118881НТР8, за пределами пораженной цепочки. Угасание не трогало технику при условии, что она пройдет через поворотную точку в свободную от контрсигнатуры вселенную. Именно поэтому, пока Фар был жив, Элиот не была идеальным посланником. Как же им переправить чип в новое будущее?

— Если б мы могли найти способ доставить это на «Аб этерно». Может быть, передать Эмпре. Пожалуйста, Элиот. Я хочу найти Фара в следующей жизни… — неловко закончила Прия. Не выдержав последовавшего за этим молчания, Элиот разжала свои забинтованные пальцы и взяла чип. Обещание без слов. Перед ней была девушка, которая не сдается. Ее покрасневшие глаза окаймлял серебристый свет, спасибо перетекло в улыбку. Элиот понимала, почему Фар любит ее, почему чип значит больше, чем воспоминания.

Но, как она и сказала Имоджен, ей не хотелось никого обнадеживать. Даже если чип можно будет перенести, никто не мог гарантировать, что Фар увидит записи на нем или посчитает нужным действовать в соответствии с ними, если увидит… Любовь сродни времени и бесконечности, слишком необъятна, чтобы ее можно было поместить в созданные людьми машины.

— Двенадцать! Здесь! — Крик Имоджен вернул ее в реальное время, заставив резко остановиться рядом с номером 12, который историчка увидела раньше. — Сектор А должен быть справа от тебя.

Так оно и было. Элиот открыла дверь с матовым стеклом и сквозь слабое малиновое свечение разглядела сервер 11В. Из своей карманной вселенной она выудила сетевой кабель. В полном соответствии с Теорией струн кабель после укладки сумел завязаться в три огромных узла. Красный свет давил на глаза, пока Элиот распутывала их.

— Острый кончик в отверстия, — без всякой надобности, просто чтобы что-нибудь сказать, изрекла Имоджен.

Соблазн указать на двусмысленность фразы был велик, но Элиот понимала, что секунды слишком дороги, чтоб тратить их на шуточки. Она закусила губу и воткнула острый конец в отверстие. Тупой конец соединялся с беспроводным трасмиттером, который, в свою очередь, соединялся с Верой.

Передача записей миссии МВЦ «Аб этерно» 95 года н. э., помещенных Бергстромом Хэммондом 18 апреля 2354 года? да/нет?

У Элиот сдавило горло, когда она увидела имя. Берг в этой вселенной, Стром в ее, оба большие и сильные, стриженные под «ежик». Насколько они похожи? Она знала больше о Берге Фара: олицетворение отца, специалист по контрабанде сладостей. Таким же он будет и в мире поворотного пункта, если у Элиот получится сделать это.

— Да, — ответила она. Конечно же, да.

Эта передача требует платиново-черного допуска. Пожалуйста, предоставьте номер удостоверения личности Центрального и пароль для подтверждения.

Элиот вздохнула. Протоколы безопасности. Предсказуемо, но все равно раздражает. На взлом этого пароля потребуется несколько минут, которых они, возможно, не могут себе позволить. Пока она тут возится, Угасание пожирает миры.

Пароль принят. Данные передаются.

Загрузка из двух разных систем только замедляла время выполнения передачи, поэтому Элиот приостановила файл «Гори, крыса». Чем скорее она телепортируется обратно на «Инвиктус», чем быстрее они прыгнут назад в Решетку, тем лучше. Элиот нетерпеливо переступила с ноги на ногу, наблюдая за растущим процентом скачивания записей «Аб этерно». Имоджен фальшиво мурлыкала что-то в коммуникатор. Система кондиционирования серверной включилась с ледяным «чпок». Элиот, хоть и была в форме с длинными рукавами, поежилась от сквозняка.

— Кадет Маккарти.

Будь у нее волосы, они встали бы дыбом.

Элиот повернулась.

— Ну почему-у-у эти задания вечно прерываются? — взвыла Имоджен. — Почему-у он?

Он оказался придурком в круглой шляпе с полями и вполне подходящей причиной, чтобы выругаться. Элиот выбрала норвежское: «Drа meg backings inn I fuglekassa!»

Агент Аккерман отличался от своей голограммы — переход в третье измерение дался ему тяжело. Выпирающие плечи, побелевшие костяшки пальцев. Аккерман материализовался не более чем в метре от Элиот, однако единственный сигнал тревоги прозвучал только у нее в голове. Открытая стеклянная дверь отсека А закрывала обзор камере наблюдения. Еще ничего не пропало.

Пока.

Отогнутый лацкан пальто, быстрый блеск значка.

— Я агент Август Аккерман. Из отдела МВ+251418881НТР8 Мультигалактического Бюро.

— Мне известно, кто вы, — напряженным голосом ответила Элиот. Это была не первая их встреча и даже не четвертая, хотя Угасание не оставило личных воспоминаний. Судя по тому, что она видела, это было к лучшему. — Вы мой куратор в этом задании.

— Значит, вы все-таки пересматривали собственный отснятый материал, что не оставляет вам никаких оправданий за создание несанкционированных поворотных точек! Я бы еще несколько часов назад ответил на ваш маячок, если бы не пришлось пробираться по наполовину съеденным незаконным вселенным…

— Какой маячок? — спросила Элиот.

— Какой маячок? — повторила Имоджен.

— Какой маячок? — Просто чудо, что глаза агента Аккермана не вывалились из орбит и не закатились под серверы. — Вот что получает Бюро за отправку исторического попрыгунчика на выполнение межпространственной работы. Хотя, похоже, по какой-то прихоти судьбы вы ее выполнили. Небрежно. Ваш интерфейс предупредил отделы Бюро, что вы нашли катализатор.

— Вера?

Да, Элиот?

Лицо агента Бюро перекосилось.

— Вы что, одна из тех девушек, которые всему дают имена?

— Одна из тех девушек? — прошипела Имоджен. — Крест, да этот крендель и вправду настоящая задница.

Элиот полностью разделяла такое мнение.

— А вы один из тех вечно недовольных мужчин, которые используют свой гнев как предлог на всех срываться?

— Послушайте, милочка, я здесь просто для зачистки. И уже нейтрализовал катализаторы в параллельных мирах. — Он сказал это так небрежно, что Элиот чуть не проглядела брызги крови у него на рукаве. Красной, как перо у него на шляпе, яркой, как свет вокруг них. — Отведите меня к телу Фарвея Маккарти, и мы сможем навсегда попрощаться друг с другом.

— О, Крест… — Имоджен тоже заметила кровь. — Он убил их. Убил двух других Фарвеев!

И теперь пришел за третьим.

— Тебе надо выбираться оттуда, — прошептала Имоджен.

Да, надо, но она не могла. Слишком многое удерживало ее здесь, и, помимо прочего, кабель. Загрузка еще не закончилась, а последняя информация требовалась больше всего. Последние данные от Веры выглядели так:

Передача записей миссии МВЦ «Аб этерно» от 95 года н. э. Выполнена на 87 %.

Даже если удастся потянуть время, чтоб загрузить оставшиеся 13 процентов, оставался еще вопрос маячка. Аккерман выследил ее здесь и продолжит преследовать дальше. Элиот не могла ни телепортироваться обратно на «Инвиктус», не добавив кучу проблем, ни предупредить Имоджен, не выдав информацию этому… этой тыкве.

89 %.

— Шазм, — чертыхнулась Имоджен. — Он может выследить, куда ты телепортируешься. Самое время для мозгового штурма… Есть идеи, Грэм?

Элиот не слышала, что предложил инженер. Ее полностью поглотил водоворот собственных мыслей. Тяни время, просто тяни время. Загрузи его уставными правилами, как делал доктор Рамирес.

— Если вы просите меня сделать доклад, то я предпочла бы представить его лично вашему руководству в МВ+251418881НТР8.

— У меня строгий приказ не дать вам покинуть эту вселенную до окончания сканирования на предмет отсутствия излучения контрсигнатуры. Угасание необходимо сдержать любой ценой. — Голос агента стал на тон ниже, плечи как будто чуточку шире. — Я задал вам вопрос, кадет Маккарти, и вы, как моя подчиненная, обязаны ответить. Где катализатор?

91 %.

— Я работаю над нейтрализацией.

— Так парень еще жив? — Рука агента Аккермана на миг закрыла кровавые пятна и исчезла по запястье. Из карманной вселенной она вынырнула с бластером. — Похоже, вы слишком мягкотелы, чтобы нажать на курок. Отведите меня к катализатору, и я сам выполню работу.

92 %.

Элиот уже не представляла, чем задержать его на эти последние восемь процентов. Она вскинула руки.

— Я не уверена, что выстрел решит дело. Началом Угасания послужило событие, не человек. Если мы вернемся во времени и изменим…

— Новые поворотные точки — последнее, что нужно в этом беспорядке! — прорычал агент. — Кроме того, я что, по-вашему, похож на исторического прыгуна?

— Такая нарядная шляпа собьет с толку кого угодно.

93 %

Имоджен вернулась, тихо предложив:

— Сделай так, чтоб он отступил чуть-чуть влево.

Элиот сдвинулась в сторону. Агент Аккерман повторил ее движение, крепче стиснув в руке оружие, и попал под камеры наблюдения. Помещение тут же наполнилось гортанным воем сигнализации и стробоскопическими лучами, бьющими во все стороны. Тревога. Несанкционированное проникновение. Лицо не распознано.

Ну и чем помогло, что к списку всех осложнений они прибавили еще и Корпус? Ситуация только еще больше накалилась: дуло бластера поднялось и нацелилось в грудь Элиот, а вены на лбу агента Аккермана вздулись от ярости, похожие на выползающих из-под шляпы червей. Крик перекосил рот, но Элиот ничего не слышала из-за воя сигнализации. 96 %. Секунды ползли. Физиономия агента Аккермана наливалась малиновой краской, и Элиот совсем не нравилось, как дергается его палец на спусковом крючке.

97 %.

Шум отовсюду — сигнализация, коммуникатор, рев агента Бюро — сливался в сплошной неразборчивый гул.

98 %.

Скоро она сможет прыгнуть, но куда? Аккерман последует за ней, если только…

К мигающим вспышкам добавилась яркая пульсация. Прибыла служба безопасности Корпуса вместе со своим высокоэнергетическим оружием: станнерами. Глаза агента Аккермана побелели от выпущенного в него заряда — один удар в шею, другой в бок. Элиот стояла с высоко поднятыми руками. Форма Корпуса избавила ее от нападения. Ближайший к ней охранник, мужчина с медно-рыжими волосами, на именном жетоне которого было написано Дж. Дайкема, протянул руку успокаивающим жестом.

— Вы в порядке? — прочла она по губам.

99 %.

Элиот кивнула, взглянув на агента Аккермана. Тот лежал без движения в позе эмбриона, фасонистая шляпа свалилась с головы и валялась на полу. Опасаться его преследований в ближайшее время не приходилось. И сам он, и его интерфейс поглотили слишком много электричества, чтобы нормально функционировать. Гениальное решение. Без сомнения, благодарить за него следует Грэма…

Но решение этой проблемы только открыло дорогу десятку других. Дж. Дайкема повнимательнее присмотрелся к ее бейджу, прочел Temporem Ullum Homo Non Manet, и до него дошло, что латинское изречение не совпадает с тем, что у него на рукаве. Его веснушчатый кулак сжался вокруг электрошокера.

— Эй…

Передача завершена.

В следующий момент Элиот исчезла на глазах у всех, оставив после себя кабель, агента Бюро без сознания и четверых потрясенных охранников.

 

38

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Из своего капитанского кресла Фар наблюдал, как из редеющей темноты проступают очертания коз, как становятся все более отчетливыми их силуэты на фоне зарождающейся над Центральным зари. Смотреть на них — развлечение ниже среднего. Те немногие, которые не спали, равнодушно и со скучающим видом щипали покрытую росой траву. Ему не сиделось, хотелось двигаться, но на заваленном одеждой полу не было свободного места. Вместо этого Фар начал ковырять подлокотник своего кожаного кресла, делая дырку в оранжевой обивке все шире и шире, пока остальные члены экипажа занимались решением возникшей проблемы. Фару, никогда не бывавшему с этой стороны задания, предложить было нечего.

Он сидел в стороне, ковырял кресло и наблюдал, как козы выделяются на фоне рассвета. Прибытие Элиот и последующий взлет наделали достаточно шума, чтобы животные навострили уши и уставились на пустой участок поля. Будь их глаза и умы острее, они могли бы заметить шов там, где голограмма корабля встречалась с реальным воздухом. Но, оставаясь тем, кем были, они просто вернулись к еде.

«Инвиктус» вырвался из времени Центрального, козы уступили место Решетке. Абсолютная тьма взирала на Фара, и он вдруг понял со всей ясностью: они не вернутся. Получится у них или нет, тот, кто он есть сейчас, больше никогда не увидит Центральный. Это было маленькое прощание, но вместе все эти мелкие последние детали складывались в нечто очень большое.

— Ты была права. — Он развернул кресло к Элиот. Ее коммуникатор все еще был соединен с системами «Инвиктуса», каждый вдох усилен. Она дышала так, будто только что пробежала марафонскую дистанцию. — Агент Аккерман — полная задница.

— Я забыла, — глоток, вздох, — про маячок Веры. Этого не было в моем самоинструктаже. Но идея с вырубанием была блестящей. Даже если Аккерман и получит вновь доступ к своей системе телепортации, ему нас не найти. Агенты Мультигалактического Бюро не оснащены для путешествий во времени.

— Отлично кликнул, Грэм!

— Неплохо завернула, Имоджен!

Они улыбнулись друг другу и, наводя мост между креслами, ударили ладонью о ладонь. Глядя на парочку, Фар не мог избавиться от чувства, что празднования преждевременны. Они сбежали только от Мультигалактического Бюро, растолкав дракона, то есть Корпус, который как раз и располагал возможностями для путешествия во времени.

— Когда включилась сигнализация, я стер записи с камер наблюдения, — объяснил Грэм, поймав взгляд Фара. — Корпусу останется только гадать, что же произошло.

— Хоть что-то. — Фар повернулся к Элиот. — Ты загрузила файл?

Она кивнула, стаскивая парик.

— Все сто процентов.

— Посмотрим последний день? — Фар жестом указал на общую зону.

Они собрались обычными группками — Фар и Прия на одной тахте, Грэм и Имоджен заняли другую. Последние двое держались за руки, а феромоны на стороне его кузины преобразились в улыбки. Хотя Фар видел Имоджен с этим цветом волос и раньше, он не мог припомнить, чтобы они так сверкали. Она буквально светилась. Если бы еще сцена всеобщего счастья не отзывалась пронзительной ноткой боли.

Еще один первый и последний. У них никогда не было ни малейшего шанса…

Элиот устроилась на полу со скрещенными ногами и оцепенела, когда Шафран запрыгнул к ней на колени. Страх напряг плечи, но красная панда всего лишь свернулась в клубок.

— О-о-х! — Имоджен засияла еще ярче. — Шафран не ко всем идет, знаешь ли. Ты ему нравишься.

Элиот неуклюже погладила голову зверька плоской как доска ладонью.

— Полагаю, он не так уж плох.

Кольнуло еще глубже. Фар и подумать не мог, что станет скучать по Ailurus fulgens, но похоже, панда вонзила свои когти не только в его голень…

— Прежде чем начнем, я, пожалуй, сделаю нам всем чаю. — Возражений на предложение Прии не последовало. Да и как они могли быть, когда слова последний раз повисли, несказанные, в конце каждого ее предложения.

Элиот вынула чип из своей карманной вселенной, открыла файл. Имоджен положила голову на плечо Грэму, а инженер не сводил взгляда с их рук, удивляясь рисунку сплетенных пальцев. С таким же изумлением Фар наблюдал в кухоньке за Прией. Множество раз он видел, как она готовит чай, но каждая деталь казалась новой. То, как она нюхала каждую пряность, прежде чем добавить ее в кипящую воду. Как, бормоча под нос, вела счет помешиваниям. Как тщательно, перед тем как разносить чай, выстраивала кружки ручками в одну сторону. Так много последнего все добавлялось и добавлялось, что даже обжигающий глоток не мог смыть эту печаль.

Потеря девушки могла убить Фара раньше, чем это сделает Угасание.

Они сидели с кружками исходящего паром чая, вне времени, и смотрели, как все началось. Фар сам не знал, чего ожидать, когда включилась последняя запись миссии «Аб этерно» в 95 году н. э. То, что показывала голограмма, было знакомо и в то же время неожиданно.

Мать много раз гуляла с ним по руинам Колизея. Во время этих прогулок она была неистощимым источником фактов; показывала отпечаток большого пальца на кирпичной кладке подземелья; описывала условия содержания львов под полом арены и не раз упоминала, что видела там истекающих кровью мужчин.

Фар и раньше смотрел записи гладиаторских боев; избежать этого в Центральном, где лязг их мечей до сих пор звучал эхом среди древних руин, было невозможно. Но эта запись отличалась от прочих. Неотредактированная, она представляла собой сырой материал со всеми отвратительными, безобразными подробностями. Жестокости первого боя хватило, чтобы Имоджен, закаленный историк, стала зажмуриваться и прикрывать глаза рукой.

Как странно думать, что его мать принимала это не моргнув глазом. И еще более странно сознавать, что Фар присутствовал там в виде эмбриона. Слышал своими ушами эту толпу, выкрикивающую в ритме стука маминого сердца: «Крови! Крови! Крови!» Крики достаточно настойчивые, чтобы призвать его в этот безжалостный мир… Голос Берга — ассоциировавшийся у Фара со сказками на ночь — звучал даже сюрреалистично, когда он настоятельно просил Эмпру встать со скамьи и спуститься по ступенькам.

— Почему тете Эмпре вообще хотелось смотреть на это? — вслух удивилась Имоджен. — Почему она все время оборачивается?

— Пауза. — По приказу Элиот голограмма застыла на паре гладиаторов. — Глядите, на кого она смотрит.

— Брр. — Имоджен выглянула в щелку между пальцами. — Я вижу только кровь.

— Фар… — Прия, чей крепкий желудок не дрогнул при виде вывернутых внутренностей, наклонилась к проекции. — Вон тот гладиатор просто твоя копия.

Теперь, когда запись поставили на паузу, у Фара было время рассмотреть воинов. Прия права. На гладиаторе, что стоял спиной к стене, нет шлема. Хотя какой шлем мог бы вместить такую буйную шевелюру? И нос… Фар всегда задавался вопросом — откуда взялась эта его самая яркая черта?

Теперь он понял. Понял очень многое: почему мама настаивала на том, чтобы обучить его латыни, почему назвала его Гаем в библиотеке Александрии, почему осталась посмотреть это жестокое сражение, почему кожа у него всегда смуглая, тогда как остальные Маккарти обгорают при первом же проблеске солнца, почему ему вечно требуется движение, действие, борьба. Это не просто безвременье у него в крови, но и битва тоже.

Элиот первая констатировала очевидное.

— Это наш отец.

— О-о-х, тетя Эмпра! — воскликнула Имоджен. — Соблазнить гладиатора! Неудивительно, что Берг засекретил эти данные! Ей бы плохо пришлось, если бы кто-нибудь узнал.

— Вот почему твоя ДНК подделана в системах Центрального, — сказала Прия. — Это не просто обычная осмотрительность. Это чтобы никто не смог доказать, что твоим отцом не был кто-то из членов экипажа «Аб этерно».

Фару следовало бы испытывать удивление, но вид отца, прижатого спиной к стене, с мечом у горла, задел более глубокую струну. Печаль, которая всегда читалась в маминых глазах, прокрадывалась в улыбку, теперь стала понятна. Здесь было не просто приключение на одну ночь.

Здесь была любовь.

— Почему вообще кто-то оглядывается? — Представить эмоции по ту сторону экрана было нетрудно, ведь даже теперь сердце Фара умирало в истерзанной груди. Он повернулся посмотреть на Прию — все еще здесь, все еще рядом с ним, но надолго ли? — Она не хотела покидать его.

Губы ее сжались. И слезы опять навернулись на глаза.

Но Фар взял себя в руки и приготовился к худшему. Запись снова включилась, но это изображение его отца было последним. Эмпра побежала прочь от рева стадиона, останавливаясь каждые несколько минут, чтобы прислониться к колонне, тяжело дыша сквозь боль. «Давай, Эмпра! Шевелись! Ты уже почти пришла!» — не умолкая, подбадривал и подгонял ее Берг.

Видимость на пленке сделалась расплывчатой, когда Эмпра наконец добралась до «Аб этерно». Из-за них Берг превратился в гигантскую кляксу. Но временной штамп, по крайней мере, удалось рассмотреть: 9.10 утра — в это время она взошла на борт «Аб этерно»; 9.14 — часы замерли, остановились, и первый вдох безвременного воздуха вырвался вместе с криком новорожденного.

Мальчик, который не должен был родиться, появился на свет, и что-то темное пришло вместе с ним. Запись закончилась. Фар уставился в виста-порт, гадая, происходило ли то самое рождение там, в черноте.

— Бедная тетя Эмпра, — прошептала Имоджен. — Бедный гладиатор. Это так невозможно печально.

— Так не обязательно должно быть. — Глаза Прии сделались из дымчатых стальными, в них проснулся твердый блеск. — Отец Фара не обязательно должен умереть.

— Я совершенно уверен, что его зовут Гай, — заметил Фар.

Прия продолжала:

— Мы хотим вернуть Эмпру на «Аб этерно» задолго до десяти минут десятого. Если она задержалась, чтобы посмотреть схватку Гая, то имеет смысл освободить его. Да?

— Нельзя просто взять и освободить гладиатора, — возразила Имоджен. — Там существует целая система. Большинство из них — рабы или военнопленные, и даже добровольцы охраняются надсмотрщиками своего ланисты до момента смерти. Если Гай исчезнет, ланиста поставит на уши весь город, разыскивая его. И он ведь не может поймать попутку до Центрального…

— Так что же ты предлагаешь? — спросила Прия. — Позволить Гаю умереть, пока один из нас потащит Эмпру на корабль силой?

— Ну, может, не совсем так. — Кузина Фара поморщилась. — Фарвей и его отец настолько похожи, что тетя Эмпра назвала его Гаем в библиотеке Александрии. Возможно, есть способ обманом заманить ее на «Аб этерно».

Запись с отцом закончилась, но его образ остался у Фара перед глазами: с черными взмокшими кудрями, разметавшимися по каменной стене, готовый драться до последнего. Этот образ обрамлял все его детство… семь лет с мамой и ее скорбью. Она не хотела покидать Гая, она всю жизнь сожалела об этом…

Раскрытый Устав лежал перед ним обложкой вниз. Фар видел, где проступили чернила от рисунка Грэма — стрелы и трещины, картинка, распадающаяся на части. Человек-палочка не появился на этой стороне страницы.

Он понял, что должен делать.

— Я займу место своего отца. В этом случае ланиста не подумает, что Гай сбежал, а тем временем кто-то из вас отведет его на встречу с моей мамой. Эмпра попрощается с Гаем и уйдет вовремя, чтобы создать поворотную точку.

— Ты? Гладиатор? Совсем рехнулся? — Крик Имоджен эхом прокатился по всему кораблю. — Фарвей, убийство у этих парней в крови, это смысл их жизни. Несколько уроков фехтования в Академии не помогут на арене.

Да, наверное. Фар вообще никогда не был настолько силен в фехтовании, о чем напоминал ему шрам на бицепсе.

— Побеждать не обязательно. Да я и не смогу. В настоящем общее Угасание связано с моим, правильно? Моя смерть не предотвратит стирание моего прошлого, но для новой вселенной это лучший шанс на выживание. Это то единственное, что может помешать контрсигнатуре пройти через поворотную точку. Разорвать цепь, прекратить сигнал прежде, чем «Аб этерно» взлетит, остановить гибельное эхо одного, неправильного, рождения до другого, правильного.

Прия обратилась в статую. Фар, чтобы не видеть выражение ее лица, уставился в потолок. За поредевшим гардеробом открылись голые трубы. Зачем, во имя Гадеса, он надевал такой кричаще яркий костюм из флэш-кожи?

— По большому счету, что такое еще немного крови? — Вопрос прозвучал как примечание.

— Это ужасно! — вскричала Имоджен. — Это ужасно, и твое геройство мешает тебе мыслить здраво! Если ты умрешь до того, как Угасание найдет наше настоящее, с чем останемся мы? С кучей дурацкой одежды и с дырками вместо памяти? Игра в булавочную подушечку только все испортит! Скажи ему, Грэм!

— Не могу. — Инженер прочистил горло, потом еще раз посильнее, словно прогоняя оттуда какое-то скрытое чувство. — Я хочу сказать, мне это не нравится, но теория Фара о контрсигнатуре имеет свои плюсы. Этот негодяй, Аккерман, был прав. Угасание надо сдержать, и такова цена.

— Это не обязательно должно быть грустно. — Не так много осталось Фару — его воспоминания опадали, как осенние листья, время ускользало в неверном направлении, — но его судьба все еще была в его в руках. И не только его. Он оглядел свою команду: Имоджен, Элиот, Шафран, Грэм, Прия. Прия… — Если у нас получится, боль не будет даже далеким сном.

Каменными, совершенно каменными оставались ее губы. Ни слова не слетело с них, и они не дрожали.

— Я с Фаром, — сказала Элиот. — Мы найдем способ освободить Гая…

— Как? — спросила Имоджен. — Он будет заперт в своей камере в школе гладиаторов.

Элиот подняла свое запястье; шов между измерениями мерцал на ее гладкой, безволосой коже.

— Эта карманная вселенная вмещает не только одежду и всякие вещи. Я могу отнести Фара в камеру и вынести оттуда Гая. Если перехвачу Эмпру по пути к Колизею и перенаправлю на «Аб этерно», у них будет возможность попрощаться.

— Я тоже могу высадиться, — вызвался Грэм. — Такое важное дело требует дополнительной пары рук.

Кузина Фара подошла к куче одежды и выудила со дна тогу.

— Если мы и вправду будем это делать, нам понадобится еще одна тога. Что касается трех реальных потоков данных… Грэм, наверно, сможет отслеживать сразу несколько экранов, но для меня это перегрузка.

— Все в порядке, Имоджен. Я могу выйти на арену без коммуникационной поддержки. Тебе незачем видеть… — мою смерть, сказало молчание, а Фар запнулся. Как он сможет подставить себя под меч, когда не в состоянии даже выразить это словами? Разговаривать разговоры, думать думы легко. Но стоять, где стоял его отец, зная, что прошлое потрачено впустую, а будущее вот-вот оборвется…

— Я справлюсь с твоим коммуникатором. — Прия потянулась к его руке. — Сквозь свет и время, и все прочее, что встретится на нашем пути. Даже это.

Ее ладонь наполнила его руку таким теплом, что оно просочилось сквозь поры и осветило путь к сердцу. Стойкость? Нет. Храбрость? Нет. Надежда? В любых других обстоятельствах Фар мог бы сказать — да. Но, как говорится, «Dum spiro spero» Надежда не может пережить того, кто дышит. Любовь, однако… Любовь — то, что не одолеть даже смерти, потому что в конце всего, даже жизни, он будет принадлежать ей. Если Фар сможет держать трезубец вместо отца, получить раны вместо отца, встретить смерть вместо отца, это последнее может уступить место следующему.

Возможно, не для него — меч и Угасание, смерть и конец.

Возможно, не для нее — в лучшем случае навсегда потерянное прошлое.

Но для них.

Кровь, не кровь, но этот шанс нельзя упустить.

 

39

ГИГИЕНА ПОЛОСТИ РТА — ГЛАВНАЯ ЗАБОТА

Судовой журнал «Инвиктуса» — запись 6.

Наша вселенная рушится. Что еще остается, кроме как создать новую? Безумие, сумасшествие и все такое. По крайней мере, меня поцеловали до того, как я состарилась и выжила из ума. Вы услышали это первыми, ребята. Имоджен Маккарти и Грэм Райт поцеловались. Счастливый момент, заслуживающий, чтобы сказать об этом до того, а не после.

Вот несколько упражнений йоги для ума: ты это ты без твоих воспоминаний? Если нет, ты ли ты и в параллельном мире тоже?

Пора заканчивать с записями, надо сшить тогу. Оставайтесь на моей волне. Если честно, вам придется немного подождать. Если честно-пречестно, вас не существует, потому что никто это не читает. Покойся с миром, дух «Инвиктуса».

Простыни были такие мягкие, что даже короли не пожалели бы за них полцарства. Имоджен оставила на наволочке несколько неоновых полосок, свидетельствовавших и о ее путешествии в мир Морфея на сказочном белье. Она отбросила подушку в сторону. Ядерный зеленый+розовый+аквамариновый — не те оттенки, которые принято носить в Древнем Риме. Как и хлопок с высокоскоростной автоматической воздушно-реактивной оплеткой. Впрочем, выбор ткани для тоги «сделай сам» был в данный момент скуден. Так что использование постельного белья — не конец света.

ХА!

(Сардонический юмор, должно быть, наследственное, а? Доминантная черта Маккарти.)

Даже швейные инструменты были самодельные, из медицинского отсека: изогнутые иглы и хирургическая нить. Еще зубная нить на случай, если хирургическая закончится. Неиспользуемой зубной нити было полным-полно. Кто-то из команды «Инвиктуса», должно быть, врал своему дента-дроиду.

— Нужна помощь?

Краска, бросившаяся в лицо, когда она услышала голос Грэма — сладкая песня, а не голос, — была рефлекторной реакцией. Щеки порозовели, но в этот раз она не стала проклинать себя, а лишь взглянула в сторону двери, где, опершись локтем о косяк, стоял инженер. Атмосфера изменилась, и ее улыбка плавала в воздухе, как корабль в Решетке.

Грэм шагнул вперед, и ямочки у него на подбородке сделались заметнее.

— Что?

— Ты мне нравишься.

— Разве эти параметры уже не были установлены?

Поцелуй номер два был даже лучше, чем его предшественник. Столько дней — и ночей — Имоджен грезила о том, как поцелует Грэма, но настоящие поцелуи превзошли все ее фантазии. В них было все: отдавай и получай, найди его, покажи ему, поделись теплом. Звезды в глазах, трепет в позвоночнике, восторг от макушки до кончиков пальцев.

— Просто чтобы убедиться, что я все еще в состоянии говорить, — пробормотала она, прильнув лбом к его подбородку. — Ты пользуешься зубной нитью?

С запечатанными губами его смех прозвучал глухо.

— Не тот вопрос, который парень хочет услышать после поцелуя. Намекаешь, что не мешало бы?

— Ох, нет. У тебя замечательно свежее дыхание. Самое лучшее. — Увы, против проклятого косноязычия нет волшебного средства. — Я спросила только потому, что у меня слишком много зубной нити для пошива тоги. После такого количества съеденного желе и тирамису, боюсь, у нас у всех кариес. Естественно, гигиена полости рта — моя главная забота в данный момент…

— Естественно. — Грэм обнял ее крепче. — Я пользуюсь зубной нитью каждые двадцать четыре часа. А ты?

— Недостаточно. — Имоджен не могла припомнить, когда в последний раз делала это, возможно, потому, что Угасание украло воспоминание, как крадет все остальное. ПРОКЛЯТОЕ ЖИЗНЕПОЖИРАЮЩЕЕ ЗАБЫВАНИЕ. Эти их с Грэмом объятия имели шанс стать воспоминанием вдобавок к многочисленным пушистым малышам: шиншиллам и короткохвостым кенгуру, сумчатым летягам и другим маленьким очаровашкам. — Не уверена, что делала достаточно чего бы то ни было…

— С нами еще не покончено, — прошептал Грэм.

Когда Имоджен отодвинулась, его подбородок уже был испачкан шмелино-желтым мелом. Она стерла его большим пальцем, думая о том, сколькими цветами это могло бы быть, если бы она просто сказала ему раньше: все оттенки наволочки, целая радуга оттенков. Может, их версии 2.0 смогут переправить этот спектр в следующую жизнь… что бы ни означала следующая жизнь. Какими бы гибкими ни были мысли Имоджен, они были не в состоянии охватить экзистенциальные смыслы поворотной точки.

— Ты прав. — Ей еще надо сшить тогу. — Ты говорил серьезно насчет желания помочь?

— Большего удовольствия для меня и быть не может.

— Мне нужна ручка, чтоб начертить выкройку. Та, что я тебе давала, все еще у тебя?

— В общем отсеке. — Грэм посмотрел за дверь — остальные раз за разом просматривали записи Эмпры для выработки плана. — Сейчас принесу.

После еще одного поцелуя внутри у нее все кружилось, как сверкающий снежный шар.

Успехи в любовной жизни Имоджен: ** десять тысяч искрящихся сердечек эмоджи **.

Из общей зоны примчался Шафран. Имоджен перехватила зверька и держала на руках, пока он не превратил чистую простыню в свой персональный арт-проект. Эта штука будет достаточно авангардной и без рисунка из отпечатков лап красной панды.

Ее пушистый подопечный заурчал. Обычно эти звуки имели разговорное свойство — Положи сюда еду! или Почему такая грустная? или Вы, люди, прерываете мой ежедневный двенадцатичасовой сон. Имоджен не столько переводила, сколько выбирала тему. Это урр-урр-у-урр превратилось в Мне всегда нравился Грэм. Я рад, что вы двое нашли друг друга. Хотя это, конечно, не игра в прятки или еще во что. Я люблю прятки. Особенно с твоими любимыми мелками для волос. Никто никогда больше не найдет Мятную смесь…

— Я знаю. — Она улыбнулась зверьку. — Мне повезло.

 

40

НОВОЕ ПОНИЖЕНИЕ ДЛЯ АККЕРМАНА

Зрение понемногу начинало возвращаться к агенту Августу Аккерману. То, что окружало его прежде — три стальных стола, двенадцать мужчин и зеркало бесконечности, — сократилось втрое. Он обнаружил, что прикован к стулу наручниками. На языке ощущался привкус меди, но сглотнув, он убедился, что это от удара электрическим током. Не кровь.

— Очнулся! — объявил один из охранников.

Августу впервые удалось как следует рассмотреть своих противников. Взгляд сосредоточился на символе в виде песочных часов на рукаве. Корпус. Август происходил из древней династии агентов Бюро и, как следствие, питал явную антипатию ко всему, связанному с Корпусом. Они вечно все крадут — финансы, новобранцев, общественный интерес — и оставляют после себя кавардак. Поворотная точка стала равносильна ругательству в семьях Аккерманов через цепь НТР8. Несанкционированные миры росли как грибы, и все из-за того, что эта компания так одержима возвратом в прошлое. Август не мог понять почему. Кому захочется делать карьеру, погрязнув в болезнях и миазмах давно минувших дней?

Таким, как эти. Любителям, которые думают, что несколько металлических звеньев могут удержать его…

…

…

Когда у Августа не получилось исчезнуть, он выпрямился на стуле. Его интерфейс — и привязанное к нему оборудование для телепортации — был поврежден электрическим разрядом. Как и тело Августа, они нуждались в перезагрузке. Какое-то время перемещение невозможно, если только эти охранники не решат иначе.

Рыжеволосый наклонился к нему, прижав локти, словно готовился к чему-то:

— Что ты делал в закрытом служебном архиве Корпуса?

Так вот оно что. Теперь многое стало понятным. Большую часть из двенадцати лет своей работы в Бюро он занимался тем, что устранял беспорядок, учиненный путешественниками во времени, — изучал выскочки-вселенные, нумеровал их в вечно меняющейся системе, — но Угасание всегда имело первостепенное значение для его карьеры. Что бы Фарвей Маккарти ни сделал, чтобы вызвать его, это был кавардак катастрофического масштаба. Несмотря на все героические усилия доктора Рамиреса, его невозможно вычистить, можно только ограничить. Карантин представлялся делом простым: последовать за маячком, уничтожить этот последний катализатор, конфисковать оборудование для прыжков во времени кадета Маккарти, пока она не наштамповала еще больше побочных миров. Конечно, когда имеешь дело с историческими прыгунами, ничего не бывает просто.

Стрелы молний пронзили сбоку горло Августа Аккермана, когда он сглотнул во второй раз.

— Кто была та девушка? — Охранник предпринял еще одну попытку. — Как вышло, что она взяла и просто исчезла? Почему у нее на бейдже другой девиз? Зачем она подключалась к архивам записей с «Аб этерно» 95?

Потому что кадет Маккарти настолько глупа, что думает, будто время может что-то изменить, и будет продолжать создавать поворотные точки, распространяя Угасание все дальше и дальше по искаженным мирам, пока не сдастся и не перепрыгнет в какую-нибудь нетронутую цепь, притащив с собой контрсигнатурную инфекцию.

Этого не должно случиться. Металл вонзился в кожу Августа, когда он попытался поднять запястья. Прикованный к стулу, застрявший в этой поганой вселенной… Нет, молчанием делу не поможешь.

— Надвигаются кое-какие крайне удручающие события, — сообщил он своему инквизитору. — Я пытался предотвратить их, когда вы вмешались.

Глаза расширились. Охранники переглянулись.

— Ты из будущего, да? — спросил рыжий. — Объясни, почему мы не опознали твои удостоверения.

От мысли, что уважаемую эмблему Мультигалактического Бюро — символы бесконечности, сплетенные друг с другом в узор кольчуги, — приняли за эмблему путешественников во времени, у Августа подскочило давление. Где-то во вселенной МВ+251418881НТ8 предки Аккермана перевернулись в своих временных криоконсервационных камерах.

— Вы очень сообразительны. — Глаза агента Аккермана скользнули мимо охранников к зеркалу. Кто бы ни руководил этим допросом, он стоял за стеклом и слушал. Август устремил суровый взгляд за свое отражение. — Ваше настоящее в опасности. Кадет Маккарти путешествует назад во времени, чтобы изменить ход событий, но она играет с силами, которые находятся далеко за пределами ее квалификации…

Хрясь! Дверь в допросную распахнулась с такой силой, что Август даже испугался: как бы зеркало не разлетелось от этого грохота на тысячи серебряных осколков. Стекло выдержало. Агент Аккерман узнал прибывшего из записей своего путешествия в MB+178587977FLT6. Дублер директора Марина выглядел абсолютно так же и в этом мире — вплоть до усов. Это были замечательные усы, нафабренные, с заостренными кончиками, которые задрожали, когда их владелец заговорил:

— Вы сказали Маккарти?

— Да, — осторожно ответил агент Аккерман. Имя явно было взрывоопасным.

— Первый день нового назначения, и эта треклятая семейка уже тут как тут. Всегда терпеть не мог Фарвея, вечно он раздувался от гордости из-за того, что родился вне времени. Как будто тут есть чем хвастаться, а на самом деле безответственная мамаша просто продолжала пялиться на гладиаторов, когда у нее уже начались схватки!

A-а. У исторических прыгунов имеется история, нечто очень личное и болезненно неприятное, судя по тону усача. Но именно слова «родился вне времени» возбудили интерес Августа. Могли ли обстоятельства рождения Фарвея Маккарти быть тем событием, на которое ссылалась кадет Маккарти? Является ли 95 год н. э. тем временем, которое она намерена изменить?

— Кто эта девчонка? Дочь Фарвея?

— Она — опасность для вас и вашего времени. — Кадет Маккарти и живой катализатор уже, вероятно, в 95 году, распространяют это разложение еще дальше… Даже если Августу удастся оперативно вернуть свои способности к телепортации, толку от этого будет мало. — Я как раз занимался предотвращением катастрофы, когда ваши электрошокеры повредили мое оборудование. Директор Марин…

— Директор? — Только когда Марин нахмурился, агент Аккерман осознал свой промах. Другой мир, другое звание. — Нет, нет. Коммандер Марин.

— Коммандер Марин. — Замороженные предки Аккермана все переворачивались и переворачивались, но семейной чести придется подождать. Угасание необходимо сдержать. Если агенту Аккерману придется совершить путешествие во времени, чтобы убить последнего катализатора, значит, так тому и быть. — Мне надо будет прокатиться.

 

41

В ТЕ ВРЕМЕНА БОГИ ВЫПРЫГИВАЛИ ИЗ-ПОД ПОЛА

Рассвет, которого ждали и боялись, наконец наступил. Гай отгонял его, цеплялся за сон как можно дольше, потому что во сне видел Эмпру. Эмпра — женщина, пришедшая с небес, или так она говорила. Именно так шутливо отвечала на его серьезный вопрос: Откуда ты? Гай размышлял над ним с тех пор, как впервые увидел Эмпру на трибунах во время учебного боя на арене — яркое пятно в самой унылой зиме его жизни. Долги заставили Гая поклониться ланисте, принудили произнести клятву — тренироваться, сражаться, убивать и умирать по приказу этого человека. Теперь он поднимался на рассвете только для того, чтобы продолжать кровавую литанию с оружием в руках.

Когда Эмпра наблюдала за его учебными схватками, жизнь казалась не такой серой. И кусок лез в горло, и шутки становились смешными. По вечерам женщина навещала Гая; они преломляли хлеб, Эмпра расспрашивала о жизни гладиатора, и он снова чувствовал, что весна пахнет теплом и свежими цветами, как и любовь.

Днем Гай бился. А по ночам жил.

Их беседы касались множества вещей. Вопросы, ответы, страхи, мечты молодости. Ничто в ней не указывало на какой-то один город или провинцию, а когда Гай пытался выяснить, она не называла никакого места.

Откуда ты? Со звезд.

Откуда ты? С небес.

Откуда ты? Не отсюда. Из других мест.

И в слова женщины верилось. Эмпра была как небо — подвижная и не ограниченная в возможностях. Но Гай? Гай, о чем буквально сообщало его имя, был земным человеком. Он чувствовал эту брешь между ними даже после того, как их любовь стала свершившимся фактом, даже когда возлюбленная лежала в его объятиях: лопатки выпирали, как расправленные крылья, она словно готовилась улететь в любую секунду. Даже ребенок, его ребенок, растущий в утробе любимой женщины, не мог помешать уходу Эмпры, ее возвращению туда, откуда она прибыла, — где бы ни находилось это место.

Почему? Сегодня Гай не услышал обычного, шутливого и вместе с тем уклончивого ответа.

Открыв глаза, он не увидел неба, только серые камни потолка, вытесанные для того, чтобы давить мечты. Крик петуха возвестил, что наступает утро. До выхода на первый официальный поединок оставалось совсем немного.

— Гай, ты?

Акцент как у Эмпры, и фигурка у женщины, стоявшей по ту сторону решетчатой двери его камеры, походила на статуэтку. Но свет факела позволял заметить и различие: глаза оказались темнее и волосы тоже. Эмпра ушла, и этой женщины здесь быть не должно: даже состоятельные матроны редко заглядывают к гладиаторам в такой час.

— Откуда ты знаешь мое имя? — Гай поднял руку, чтобы протереть заспанные глаза, а потом понял, что этого можно не делать, поскольку он еще спит. А как по-другому объяснить то, что женщина уже внутри камеры, если решетка не открывалась?

Гай поморгал. Но видение стало еще более странным. Женщина — или девушка? — сняла с запястья тончайший браслет, какой он когда-либо видел, выставила его перед собой и раздвинула воздух. Заглянула в эту дыру и произнесла несколько слов на резком вибрирующем языке, какого Гай никогда не слыхал.

Из пустоты посыпались черные кудри, а вслед за волосами появилась и голова.

Его собственная голова.

Гай забыл, что умеет дышать.

Голова нахмурилась и заговорила на том же затейливом языке. Женщина — девушка? богиня? — опустилась на колени и поместила раздвинутый воздух перед собой. Из-под пола протянулись две руки, следом в камеру влез целиком второй Гай.

Где-то, напоминая, что Гай не спит, продолжал горланить петух. Бодрствует и трезв, в отличие от товарища по камере, Кастора, который постарался утопить страх в вине за пиршественным столом прошлым вечером. А теперь лежит в углу, как груда безвольной плоти. Хотя Эмпра растворилась во тьме, оставив Гая на грани отчаяния, он ограничился единственным кубком вина. Но если он не пьян и не спит, как объяснить эту сцену? Может, он уже погиб на арене? Значит, это элисий? Гай ожидал увидеть в посмертии побольше травы и поменьше решеток…

— К-кто вы? — выдавил он.

Незнакомцы обменялись взглядами и еще несколькими резкими возгласами.

— Мы… — начала женщина на латыни. — …друзья Эмпры. Она должна вернуться в страну, откуда явилась, но не желает, чтобы ты здесь погибал.

Значит, это не элисий, просто боги спустились на землю. Облака. Звезды. Небеса. Эмпра не солгала ни в чем. Как и большинство римлян, Гай вырос на историях, в которых богини, такие как Венера и Аврора, обращали свои взгляды на смертных мужчин. Историях о бурной, безудержной любви, заканчивающихся скорбным расставанием и появлением детей, потрясающих мир.

Гай не рассчитывал, что станет участником одной из них.

— Мы пришли освободить тебя, — сказал второй Гай. — Чтобы ты мог попрощаться с ней перед расставанием.

Чем дольше Гай рассматривал свое божественное подобие, тем четче осознавал, что сходство неполное. Бог — мужчина? Юноша? В его возрасте тоже годились оба понятия, и у него были прекрасные зубы и шрам на руке. Что-то в нем, в них обоих, пришедших в камеру Гая, напоминало Эмпру.

— Но моя клятва…

— Я выйду на бой вместо тебя. Твоя клятва ланисте будет исполнена. А тебе лучше начать жизнь заново еще где-нибудь. — Бог показал на свою тогу. Ткань казалась настолько плотной, что нельзя было рассмотреть отдельные нити — на такое искусство не способны руки смертного. — Мы обменяемся одеждами.

Крики петуха стихли; вскоре они сменятся бряцаньем оружия и ударами плети, арену начнут готовить к дневному кровопролитию. Гай пытался вникнуть в слова о том, что всего этого он может избежать… Считается ли это трусостью — уступить другому участие в поединке, может быть, позволить ему умереть вместо себя?

Нет, сказал себе Гай. Потому что бессмертные не умирают.

Кто он такой, чтобы противиться воле богов?

Гай принялся стаскивать тунику.

На протяжении восемнадцати лет слово отец оставалось для Фара пробелом в документах, которые доводилось заполнять. Что скрывала сфальсифицированная половина его ДНК? От кого он родился? Капитана МВЦ? От врача? Сенатора? Математические расчеты исключали последнее, но это не мешало юному Фару добавлять такой вариант в воображаемые сцены воссоединения сына с отцом. Отец-капитан берет его в экспедицию по морям, кишащим пиратами. Отец-врач позволяет надеть свой халат, хотя он еще великоват. Честный сенатор ведет на прогулку по Новому Форуму и каждому встречному гордо и громко сообщает: «Это мой сын!»

Ни один из сценариев даже близко не стоял с действительностью: полуголый Фар в тюремной камере, утренний декабрьский воздух покусывает грудь; он меняет простыню Имоджен из тончайшей ткани на изорванную тунику. Гай осторожно облачается в новую тогу, снова и снова гладя пальцами хлопковую ткань. Должно быть, потрясающее чувство по сравнению с тем, что натягивает через голову Фар. Колется, черт!

— Элиот… э-э, это Элиот… сейчас доставит тебя к Эмпре. Но тебе нужно залезть в ее… — Проклятье, как он должен это назвать? — …Невидимую колесницу.

— Колесницу? — переспрашивает Элиот на языке Центрального, поднимая свои «вселенские» брови. — Значит, я теперь лошадь?

— Карманная вселенная слишком трудна для перевода.

— Как же я поеду на невидимой колеснице? — Вопрос Гая заставляет их снова перейти на латынь.

— Шагай внутрь. — Элиот указывает на место в полу, где образовалась полость. — Осторожнее.

Гай хмурит брови, недоверчиво кривит губы — дети неосознанно повторяют мимику отца — и заглядывает за край между измерениями.

— Я туда влезу?

— Да. — Фар знает, потому что задавал тот же вопрос на том же краю, прежде чем покинуть «Инвиктус». Когда он забрался во внутреннее пространство, оно оказалось больше похоже на вселенную, чем на карман. — Когда окажешься внутри, оно станет больше.

Гай принимает слова своего неизвестного сына на веру. Когда отец проскальзывает через пол, у Фара в горле встает ком. Всю жизнь он прожил, будучи только Маккарти, но в нем всегда жили пятьдесят процентов от этого человека. Как Гай стал гладиатором? Как звали дедушку и бабушку Фара? Какое место отец называл своим домом?

Хотелось бы расспросить об этом отца, но солнце уже вставало, и все ответы скоро забудутся. Фар смотрел, как Гай устраивается на куче нижних юбок, удивляясь их кружевному плетению. Ком в горле не позволил Фару даже сказать «прощай». Впрочем, он не сумел и поздороваться.

Элиот закрыла карманную вселенную, снова надев ее на запястье. Фар посмотрел на стены камеры, скудно освещенные светом лампы, исцарапанные граффити, оставленными прежними обитателями. Антиох с женщинами настоящий жеребец. Сегодня я заработал свой хлеб. Надписи делали помещение не таким унылым. Может, и отец оставил одну из них.

— «Инвиктус» выйдет на связь около восьми, — сказала Элиот. — Там будет Прия, чтобы провести тебя через…

— Через мою смерть? — Теперь можно было произнести эти слова, сразу почувствовав и облегчение, и невыносимый ужас. Как этот парень в углу может храпеть, когда ему светит та же судьба?

— Скрестим пальцы, чтобы Угасание не объявилось между сейчас и тогда.

— Ты говоришь, как Имоджен. — Фар попытался выдавить из себя ухмылку; она получилась жалкой. — Мы до сих пор верим в удачу?

— Думаю, должны верить. — Элиот вцепилась в его плечо. — Фар, я понимаю, между нами случались разногласия…

— Разногласия? — фыркнул он. — Это деликатный намек на шантаж, стрельбу из бластера, похищение матери, игру в самозванную Марию-Антуанетту?

— Ты оказался лучшей версией меня самой. — Этих слов оказалось достаточно, чтобы Фар по-настоящему улыбнулся и сумел заметить влажное мерцание в глазах Элиот, лишенных ресниц. — Умирай достойно, Фарвей Гай Маккарти. Я сделаю все, что смогу, чтобы ты снова оказался среди живых.

Товарищ Гая по камере начал шевелиться, бормоча по-латыни какие-то мерзости. Без всяких технических средств перевода Фар понял суть высказываний: гладиатор просыпался в состоянии страшнейшего похмелья; груда мускулов, облаченная в тряпье, пробуждалась к жизни.

— Ты оказался лучшей версией меня самой, — повторила Элиот. — Возможно, конечно, что это говорит амнезия.

Она подмигнула.

А потом исчезла.

Фар стоял на твердом полу камеры; коммуникатор в ухе молчал, на плече саднили следы от пальцев Элиот. Он перевел взгляд на окно — не на розовый рассвет, а на прутья решетки. Ловушка. От этой мысли по ногам пробежал зуд, и Фар принялся ходить взад-вперед, как тигр в клетке. Тут ему вспомнилось, что может натворить клинок противника. Лучше поберечь энергию для схватки. Он погибнет, потому что должен, но покидать этот треклятый мир, не оказав достойного сопротивления, не собирается.

Он должен доказать, что способен на это.

 

42

ЭМПРА В СТОГЕ СЕНА

Грэм столько раз видел Колизей, что уже сбился со счета. В основном с высоты птичьего полета, через панорамные стены небоскребов или из окон воздушного автобуса. Кольцо из покрытых шрамами камней, цель для нескончаемого потока туристов, никогда не вызывало у него восторга. Даже вид с нулевого уровня, дополненный видеозаписью на интерфейсе, не подготовил его в полной мере к встрече с великолепием амфитеатра Флавиев.

По словам Имоджен, некогда здесь располагалась низина с озером. Римляне подняли уровень, используя мусор, оставшийся после пожара Нерона, поэтому теперь, чтобы лицезреть это чудо инженерного искусства, приходилось задирать голову. Каждый блок внешних стен амфитеатра укладывали без раствора — этакий «Тетрис» древних — и в результате получили сооружение с не совсем правильными пропорциями: 48 метров в высоту, 189 метров в длину, 156 метров в ширину. 80 арочных входов принимали отливы и приливы людского моря в пятьдесят тысяч человек. Здесь жила слава Рима, его сердце, бьющееся в такт шагов жаждущей крови толпы.

Грэм ходил среди зрителей и искал. В конце девятого месяца беременности заметить Эмпру было легко, но все формы растворялись в половодье людей. На периферии зрения маячили желтые, бурые и белые тоги, все оттенки кожи; общий хаос усугублялся крепкими запахами человеческих тел. Так и хотелось уткнуться носом в собственную старомодную тогу, смердевшую полуторавековой затхлостью. Устаревший наряд привлекал косые взгляды окружающих, но Грэм и не хотел растворяться в толпе. Эмпра Маккарти здесь в качестве рекордера, значит, сделает абсолютно все, чтобы не выдать себя. А старый наряд — это способ привлечь ее внимание. Так по крайней мере предполагалось планом. Он должен первым найти маму Фара.

Индиго, индиго… Грэм высматривал этот оттенок в скоплении охряно-оранжевых и ярко-желтых, крашенных золотарником, тог. Работая локтями и сталкиваясь плечами, каждые несколько секунд оборачиваясь, чтобы ничего не упустить, он пробирался сквозь толпу.

— А ты знаешь, как вскружить девушке голову! — сказала ему Имоджен.

— И не только я. — На «Инвиктусе» консоль историка транслировала сразу три записи: его собственную, видеосъемку Элиот и синхронизированную с текущим временем запись Эмпры. — Ты пыталась минимизировать какие-нибудь окна?

— Имоджен флиртует, Грэм. — Ворчливый голос в коммуникаторе принадлежал Элиот. Она вернулась после прыжка в предрассветный час в камеру Гая и сейчас тоже занималась поиском Эмпры в толпе. — Вы оба очень милы, но сейчас не время для этого.

— Только сейчас и можно пофлиртовать! — запротестовала Имоджен. — О, глядите, тетя Эмпра только что прошла в арку XVII. Обернись!

— Ты говоришь мне или Грэму? — спросила Элиот.

— Грэму.

Инженер развернулся и посмотрел на ближайшую арку — над ней на камнях было вырезано XVIII. Всего одна лишняя цифра. Эмпра где-то поблизости. Но ни одна из женщин во входящем потоке не одета в индиго. И ни одной с трудом ковыляющей беременной Грэм не заметил.

— Я ее не вижу, Им.

— Я вижу, что ты ее не видишь. — Голос Имоджен дрожал от нервного возбуждения. — Она должна быть справа и сверху от тебя, но на ее записи тебя не видно, потому что ты не присутствовал здесь в первый раз. Ладно… Прямо сейчас она проходит в арку XVIII.

Эмпры там не было.

— Ты уверена, что записи синхронизированы? — спросил Грэм.

— Более чем уверена, — ответила Имоджен. — Атомные часы уверены. Не понимаю. Тетя Эмпра должна быть там. Она была там.

Одна из констант их плана сдвинулась, и Грэм замер на месте. Вокруг продолжала двигаться толпа, огненные и землистые расцветки, люди роями заполняли амфитеатр через многочисленные арочные входы. Грязь, запахи, выкрики, засоряющие трансляцию… Что означает отсутствие Эмпры? Грэм не успел обдумать вопрос, потому что наконец она появилась.

Выпяченный живот Эмпры Маккарти проделал разрыв в людском потоке — римляне останавливались, чтобы дать проход беременной женщине. Шла она грузно, но упорно. Грэму не требовалось много времени, чтобы вспомнить и произнести латинские строки, которым его научила Имоджен: «Cruenti sunt ludi. Oculo intimo spectare non sapiat». Они надеялись, что Эмпра воспримет эти слова как сигнал и отключит запись данных, связывающую ее с «Аб этерно», не вызвав тревоги у экипажа. Требовалось, чтобы МВЦ оставалась там, где они смогут найти ее.

На плечо Грэма легла рука. Безмолвно, как всегда, появившаяся рядом Элиот кивнула в сторону проходившей мимо Эмпры Маккарти.

— Ребята, тетя Эмпра перед вами! Хватайте ее! У нас есть шанс совершить прыжок!

— Она задержалась на десять секунд. — Элиот шепотом обращалась и к Грэму, и в коммуникатор. — Что-то изменилось, и, думаю, не в нашу пользу.

Она пришла к логическому заключению — к сожалению, совершенно правильному. Менее чем в пятнадцати шагах от Эмпры появилось лицо, чье карикатурное изображение покрывало все перегородки в уборных Академии. Усы, делающие эти иллюстрации столь комичными, исчезли, вместо них члены экипажа «Инвиктуса» увидели решительно сжатые губы и воинственный хмурый взгляд.

— Сто чертей из синей коробочки! — Имоджен тоже узнала мужчину. — Что здесь делает инструктор Марин?

Оказалось, вечно недовольный инструктор прибыл не один. За Эмпрой на некотором расстоянии следовал целый отряд оперативников Корпуса. По меньшей мере трое — Грэм встречал их в коридорах Центрального — шли чуть поодаль, одетые в просторные тоги, скрывавшие кобуры со станнерами. Встреча со старыми знакомыми казалась неизбежной. Инстинкт подталкивал Грэма к бегству, но сработала подготовка рекордера. Нельзя прямо сейчас уносить ноги — это только привлечет к ним внимание.

— Пригнись, — посоветовал он Элиот.

Пятидесятитысячная толпа, с одной стороны, грозила гибелью, но с другой — давала им преимущество, позволяя спрятаться в людском потоке. Затерявшись среди многочисленных зрителей, они проследовали мимо нескольких арок, подальше от цепких глаз наблюдателей Корпуса.

— Мы так обделались! — шипела Имоджен. — Здорово обделались. Почему Корпус решил появиться здесь именно в этот момент?

— Агент Аккерман, — мрачно пояснила Элиот, когда они с Грэмом нырнули в арку LXII. — Должно быть, он намекнул. Крест! Как мы доставим Эмпру к «Аб этерно», если за ней следит весь Корпус?

Закрыв глаза, Грэм просчитывал варианты, перебирал возможности. Решение существует, должно существовать…

— Корпус не хочет мешать Эмпре. Они следят за ней, потому что хотят остановить тебя, Элиот. Если ты сыграешь роль наживки и убежишь, как на «Титанике», то уведешь наблюдателей от Эмпры, а я заберу ее на «Аб этерно». Если ты дашь мне свою карманную вселенную…

— Не могу. Я передаю файлы. — Элиот покачала головой. — Если убегу слишком далеко, Вера не сможет поддерживать связь, плюс мне нужно снаряжение для прыжка. Я уведу Марина и его людей настолько далеко от «Аб этерно», насколько смогу, а потом телепортируюсь назад и встречусь с тобой.

— Ты уж постарайся, — попросила Имоджен. — Тете Эмпре нужно попрощаться с Гаем.

— Так и будет. — Элиот подергала себя за парик; все надежно, все готово к начинающейся погоне. — Будем надеяться на спокойное небо, быстрые ноги и отсутствие сюрпризов. Два шага — и Элиот растворилась в толпе. Грэм отступил назад и прислонился к травертиновым блокам арки LXII. Поднял лицо к только что упомянутому небу, все еще голубому, прочерченному белыми прядями облаков. Угасание где-то задержалось, хотя Грэм понимал: шансы на то, что небо уцелеет, у них невелики. В любой момент все может кончиться.

Имоджен рассмотрела кое-что другое.

— Выглядит так, словно великан дунул на одуванчик и повсюду разлетелись пушинки.

Научный склад ума подсказывал, что это всего лишь брызги и пыль, конденсировавшиеся в видимые формы, но он обнаружил, что если наклонить голову и использовать воображение, то видение меняется. Перистые облака похожи на парящую рассаду, которая ищет, где бы укорениться.

— А может, это стая голубей, у которых непорядок с оперением, — продолжала Имоджен. — И они наперегонки спешат в свой птичий салон.

Грэм до этого додуматься бы не мог; упираясь спиной в каменную кладку, он продолжал смотреть на облака. Кто знает? Может, небо и останется. Вероятность еще ничего не значит, потому что если он и усвоил что-то на «Инвиктусе» за одиннадцать с половиной месяцев, так это то, что сюрпризы случаются всегда.

 

43

КОГДА ПЛАНЫ ЛЕТЯТ В ТАРТАРАРЫ — БЕГИ

Элиот двигалась за четырьмя мужчинами, преследовавшими ее мать: через арку, где предъявляли входные билеты в виде керамических черепков, потом вверх — ярус за ярусом. Внутри амфитеатра поток людей редел, зрители рассаживались по местам. Эмпра поднялась на четвертый ярус, крутые деревянные трибуны которого предназначались для женщин и самых бедных зрителей. Сотрудники Корпуса торчали в своих свежевыглаженных тогах как бельмо на глазу. Марин жестом велел им отойти в сторонку и следить за Эмпрой, не вызывая подозрений.

Элиот тоже старалась остаться незамеченной и наблюдала, как мать, придерживая руками живот, усаживается на свое место. Светясь молодостью, она смотрела с высоты вниз, не отводя глаз от Порта санавивария. Может, Фар стоит сейчас за решеткой высоких ворот, вооружившись для смертельной схватки? Слышит нарастающий рев толпы, усиливающиеся звуки помпы — оркестра из флейт, рогов и водного органа, возвещающие начало представления? Вскоре в сопровождении слонов, акробатов и девственниц-весталок должен прибыть император. Будет осмотрено оружие, объявлены ставки — и в бой.

Кровь польется как вода, и наступит гибель миров.

И возможно — всего лишь возможно — начало нового мира.

Элиот посмотрела на запястье. Карманная вселенная была запечатана, звуконепроницаема и неподвластна законам местной гравитации. Тем не менее она прошептала:

— Пристегнись, пап. Невидимую колесницу сейчас будет болтать.

Чтобы привлечь внимание агентов Корпуса, не пришлось ни нахально улыбаться, ни подмигивать. Как только Элиот показалась на глаза Марину, лицо его приобрело выражение охотника, увидевшего добычу. Остальных агентов тоже охватил азарт, и руки их уже метнулись к кобурам со станнерами. Ни при каких условиях Элиот не могла позволить им подобраться близко — высоковольтный разряд поджарит не только ее, но и Веру тоже. Интерфейс работал с полной нагрузкой, загружая на чип память «Инвиктуса» и текущую видеозапись. Один-единственный выстрел мог привести к катастрофическим последствиям.

Элиот развернулась и побежала.

Путь отступления она просчитала по дороге наверх, усложнив его препятствиями и поворотами, чтобы агенты Корпуса не смогли набрать полную скорость. Мимо проносились настенные росписи, цвета которых складывались в неразборчивые фигуры. Элиот не смела оглянуться; ступени оказались слишком круты, а тошнотворно грязные галереи забиты народом. Нырнуть, пригнуться, прыгнуть, увернуться. Она перепрыгивала по четыре ступеньки зараз, а мимо все так же текла толпа — в противоположную сторону. Размеры тела работали на Элиот — там, где она проскальзывала, ее преследователям приходилось ломиться. Латинские ругательства смешивались с отрывистыми проклятиями Центрального.

Все ее существо пело от мысли, что план действует. Марин и его люди бросили Эмпру; увлеченные погоней, они даже не заметили Грэма в коридоре второго яруса, несмотря на его явно устаревший наряд.

— Хорошая работа, — пела Имоджен в ухе Элиот. — Все, что от тебя требуется — заставить их бежать со скоростью ветра!

Все. Ха! Если бы Элиот не берегла дыхание, рассмеялась бы во весь голос. Да, она бежала быстро, но на открытом месте это требовало больших усилий. За пределами амфитеатра не встречалось углов, и толпа стала реже. На улицах беглянку гораздо легче заметить. Пора уносить задницу.

— Маккарти! — Марин и его люди выскочили из арки. Их тоги хлопали на бегу, словно они собирались взлететь.

Первый, продуманный, отрезок отступления уже закончился, но забег продолжался. Она свернула к северу, в сторону от «Аб этерно» и предполагаемого маршрута Грэма и Эмпры, и побежала во весь дух. Ад лизал ей пятки и гнал дальше и дальше, пока рев Колизея не стал глохнуть в лабиринте зданий с черепичными крышами. На первое место вышли другие звуки: буханье сердца в ушах, щелчок расстегнутой Марином кобуры и потрескивание воздуха вокруг электродов станнера. Запах опасности, слишком близкой, чтобы чувствовать себя спокойно, ударил в нос. Физические кондиции седоволосого восхищали, и Элиот прикинула, что до выстрела у нее остается минута, быть может, две.

Передача файла «Гори, крыса» выполнена на 90 %.

— Не сейчас, Вера! — выдохнула Элиот. Слово «крыса» исчезло, но сравнение с хвостатым грызуном осталось. Она мчалась по бесконечной улице, пробегая вдоль роскошных колонн. Она устала от гонки. И оттого, что этот бег — последний, легче не становилось. Упасть бы на землю, вот в эту грязь, раствориться в ней…

— Отвлекающий маневр работает, Элиот! Беги дальше! — Только благодаря этому голосу она и не рухнула. Имоджен, знавшая ругательство про тыкву, девушка-северное сияние с коктейльным зонтиком в волосах, ставшая для нее членом семьи, потому что им и была, рассчитывала на Элиот. Все друзья рассчитывали на нее, и если она сейчас упадет, то подведет их. — У тебя получается!

Метрах в десяти перед Элиот содрогнулся воздух, и вместе с ним вздрогнули все ее внутренности. Она знала это возмущение: атомы соединялись в молекулы, складываясь в фигуру мужчины в замшевой шляпе. Он стоял посреди улицы, держа в руке станнер на боевом взводе.

Не теряя времени, агент задал вопрос:

— Где катализатор?

— Аккерман? Снимите эту шляпу! — взревел Марин. Словно не имело значения, что и остальной костюм куратора не годился для 95 года нашей эры. Его оскорбляла именно шляпа. — И вы называете себя человеком Корпуса?

Агент Бюро не просто предупредил Корпус. Он лично принял участие в рейде! Должно быть, его телепортационная система перезагружалась, потому что, когда Элиот попыталась увильнуть от Аккермана, он возник перед ней снова, как из-под земли, словно сказочный бобовый стебель. Девушка заметила на его рукаве кровь, к которой он, похоже, намеревался добавить новую струйку.

— Внимание! — пронзительно закричала Имоджен. — Впереди злодей!

— Отведи меня к мальчишке, и покончим с этим! — прорычал агент Бюро.

У Элиот имелось замечательное ругательство на идиш: A zisn toyt zolstu hobn a trok mit tusker zoldid iberforn. В переводе оно звучит так: Желаю тебе сладкой смерти: пусть тебя переедет грузовик, груженный сахаром. Вот только времени, чтобы произнести его, у нее не было. Станнеры преграждали путь вперед и назад, и до каждого, грозившего нарушить работу ее систем, оставалось несколько шагов. Она не могла здесь застрять. И не могла убежать.

Оставалась только телепортация.

Она прыгнула, и случайная комбинация координат унесла возмущенный крик Марина. Элиот оказалась в совершенно другом месте. Ухоженные дорожки, живая изгородь в утренней прохладе, дополненной солнцем и тихим пением птиц. Сад, в который попала Элиот, казался тихим местом, в котором хорошо предаваться философским размышлениям. В любое другое время она присела бы возле фонтана с мраморным павлином и забылась под журчание струйки, льющейся из клюва птицы в бассейн.

Но отдохнуть не удалось, потому что через пять секунд гравий захрустел под еще одной парой ног. Воздух пронизала электрическая дуга, и возле плеча Элиот снопом рассыпались искры. Стрелял Аккерман. Она бросилась в кусты, собрав ногой целую коллекцию шипов. Ничего еще не потеряно. Но ничего пока что и не спасено. Агент Бюро материализовался перед ней, заставив пятиться.

Это уже не погоня. Ее загнали в угол.

— Можешь отключить эту штуковину, которая служит твоим маяком? — спросила Имоджен.

Элиот увернулась от второго разряда агента Аккермана, телепортировавшись на другую сторону сада.

— Не знаю. Вера, отключи маяк.

Не в состоянии исполнить, ответил компьютер. Передача файла «Гори, крыса» выполнена на 93 %.

Et tu, Вера? Интерфейс хотел, чтобы Бюро мультивселенной отслеживало ее. Пока Вера остается с ней на связи, Элиот будет движущейся мишенью. Прыгай, не прыгай — из перекрестья прицела не выскочишь. Отключить интерфейс — тоже не выход: прервется связь Элиот с «Инвиктусом», и у нее не будет возможности убегать от Аккермана.

На той же стороне сада, где находилась Элиот, появился, размахивая станнером, агент Аккерман.

Она наугад изменила координаты.

Разряд ударил в стену с фресками, но девушки там уже не было.

Сад исчез, и Элиот оказалась… в подземелье. Окутанная сырой тьмой, она почти ничего не видела, кроме огоньков масляных ламп, висевших вдоль стен туннеля. Они давали больше тепла, чем света, в нос бил запах фекалий, мочи и крови. Сверху доносился гул, усиливая шум в голове и тошноту, появившуюся после двух предыдущих прыжков. Изнутри поднимался ком слюны; она сделала несколько неуверенных шагов по проходу. Место более пугающее трудно и представить…

Элиот увидела станнер Аккермана раньше, чем заметила его самого. Электрический скипетр вспыхнул трескучим светом, ярче любого факела осветив клетки со львами. Значит, они под Колизеем. Звери кругами ходили за решетками — сплошные мускулы в шкурах цвета меда, зевали, обнажая ряды клыков. Одна из больших кошек заревела.

Услышав этот звук, агент Аккерман замер. Элиот телепортировалась ему за спину и исхитрилась ударить сзади под колено. Аккерман завопил, звери зарычали, готовые вступить в бой — клыки на изготовку, взять его! Второй удар пришелся уже в воздух. Подражая Элиот, цель испарилась. Она сделала два быстрых шага вперед, проскочив в сантиметрах от того места, где только что находился Аккерман.

Разбег, прыжок — баня. Разбег, прыжок — поле. Разбег, прыжок — храм. Куда бы Элиот ни попадала, агент Аккерман появлялся через пять секунд, автоматически привязанный к ее координатам. И отделаться от него не было ни малейшего шанса.

— Я больше не могу, — прохрипела Элиот после седьмого прыжка. Ее тело не привыкло к столь частым трансформациям. Сама себе она напоминала тряпичную куклу с болтающимися руками и ногами. — Если он попадет в меня, мне конец.

— Можешь прыгнуть в другое время? — спросила Имоджен.

— Бесполезно. Если даже поможет, то ненадолго. — Элиот могла получить передышку, но последствия были бы такие же, как при отключении Веры — Гай не смог бы попрощаться с Эмпрой, память «Инвиктуса» не преодолела бы поворотную точку. И, что еще хуже, агент Бюро мог найти путь в следующую вселенную и убить нового Фара. С контрсигнатурой или без нее. Кто бы мог подумать, что человек с дурацкими перьями на шляпе так опасен?

— Это прекратится, если только он остановится.

 

44

ВМЕШАТЕЛЬСТВО. ВОЗМОЖНО, НЕ БОЖЕСТВЕННОЕ

Рекордер Эмпра Маккарти сидела на трибуне амфитеатра Флавиев, обнимая руками круглый живот, выпирающий из-под столы цвета индиго. Вокруг кипел и бурлил Колизей. Весь день, с того самого момента, как она проснулась в своей капсуле, складывался не так, как надо. Голова была словно в тумане, и по пути сюда от «Аб этерно» она приняла какого-то человека, читавшего на стене объявление о раздачах, за своего бывшего жениха Эдвина Марина. Эмпра даже замедлила шаг и чуть не окликнула его по имени, но потом сообразила, что год для него неподходящий, да и выглядит незнакомец пожилым — серебристые виски, лет на двадцать старше Эмпры.

Значит, показалось. Мысли всплывали нечеткие, ее подташнивало, голова кружилась. То ли побочные эффекты беременности, то ли разбитое сердце, то ли гомон толпы так действовали — Эмпра не могла сказать наверняка. Скорее всего, троица этих факторов слилась воедино, когда она скорбно смотрела на песок расстилавшейся внизу арены.

Второго незнакомца, присевшего рядом с ней на скамью, Эмпра заметила, только когда он заговорил.

— Cruenti sunt ludi. Oculo intimo spectare non sapiat.

Кровавые игры. Неразумно обращать на них внимание нерожденного. Услышать здесь такое, тем более на латыни с плохим произношением, было странно. Эмпра нахмурилась, но не отвела взгляд от арены. Разговор с древним римлянином противоречил всем правилам поведения рекордера, хотя она уже давно нарушила их, общаясь с гладиатором без видеозаписи. Эмпра пришла сюда по одной-единственной причине и не чувствовала себя расположенной к разговору.

— Я сделал ставку на Гая. А ты?

Сердце учащенно забилось. Заметил ли док ее реакцию на имя? Эта мысль была первой. И почему молодой человек так сказал? Ей хватило одного взгляда на сидящего рядом, чтобы понять: сосед по скамье — коллега, путешественник во времени. У многих в амфитеатре темная кожа, но такие тоги мужчины носили более ста лет назад. И как он мог узнать про Гая? И почему намекнул, что все про них знает… Неразумно обращать на них внимание нерожденного. Эта фраза сразу наполнилась содержанием.

Отключив передачу данных, Эмпра задала вопрос:

— Кто ты?

Нахмурившись, юноша молчал, пока Эмпра не начала сомневаться. Возможно, человек из этого времени и не понял языка Центрального. Наверное, здесь какое-то случайное совпадение или результат ее болезненного состояния.

— Я не записываю, — сделала она вторую попытку. — Можешь говорить спокойно.

— Я друг. Зови меня Грэм. — Эти слова получились у незнакомца гораздо лучше, чем фразы на латыни. Живая речь, а не лоскутное одеяло, слепленное автоматическим переводчиком. — Пришел забрать тебя назад, на «Аб этерно».

Сердце снова сжалось.

— Ты не понимаешь. Я не могу уйти…

— Гай сегодня не бьется. — Грэм посмотрел вниз, на императорскую ложу; под приветственные крики толпы в ней как раз появился император.

Эмпре очень хотелось, чтобы его слова соответствовали правде, но тем больнее ранила ложь. Поединок Гая числился одним из первых, об этом он поведал за столом прошлым вечером, так и не сумев спрятать дрожь в голосе.

— Бьется. И я должна это видеть. — Эмпра всхлипнула, удивившись себе. Обычно она умела скрывать чувства. Благодаря свободной столе шесть месяцев скрывала от экипажа «Аб этерно» свою беременность. — Мне нужно знать, чем закончится бой.

— Мы заключили соглашение с ланистой Гая. Он свободен и ждет возле «Аб этерно», чтобы попрощаться. Я здесь, чтобы отвести тебя к нему.

— Свободен? — Голова у Эмпры закружилась еще сильнее. Руки упали с живота на скамью, пальцы вцепились в потрескавшееся дерево. — Корпус никогда бы этого не позволил.

— Мы не из Корпуса, — объяснил Грэм. — Как бы я, по-твоему, сидел здесь и разговаривал?

— Если вы не из Корпуса, то откуда?

— На ответ потребуется больше времени, чем у нас есть. У тебя скоро отойдут воды, и если не успеешь возвратиться в Центральный до рождения сына, дела могут обернуться очень дерьмово. Э, извини за выражение.

Но Эмпру поразило не грубое слово. Сын. Ладони взметнулись назад к животу. Док предлагал определить пол ребенка, но она отказалась, потому что не смогла бы уберечь тайну от Гая и открыла бы гораздо больше, чем могла себе позволить.

— В каком смысле дерьмово?

— Идем со мной. — Грэм поднялся, протягивая руку. — По дороге объясню все, что смогу.

Порта санавивария должны были скоро открыться. Эмпра внимательно смотрела на их решетчатые створки. Стандартный римский дизайн — набран из треугольников и перекрестий, зависит от того, как посмотреть. Толпа тоже обратила взоры на ворота; крики нетерпения усиливались. Ребенок — ее сын — начал толкаться в животе.

— Но как же Гай?

— Он будет там, — пообещал путешественник во времени. — Чем быстрее уйдем, тем больше времени останется для прощания.

Такого расставания Эмпре и хотелось — не омраченного решетками и лязганьем оружия.

Она взяла Грэма за руку. На пути вниз ступеньки казались круче. Смещенный центр тяжести Эмпре не помогал, но Грэм не только выглядел крепким, он надежно поддерживал ее на пути к арочному выходу. От Эмпры не укрылось, что он частенько посматривает на ее живот. Не пропустила она и последний взгляд, который он бросил через плечо на песок арены.

Сын Гая продолжал брыкаться у нее внутри.

Это чудо. Вмешательство, похоже, не божественное, но такое же эффективное.

Она невольно спросила себя, чего это будет ей стоить.

 

45

MEMENTO MORI

Фарвею Гаю Маккарти всегда хотелось повидать мир, а не спасать его.

Рамки его зрения сузились до размеров дверей. Порта санавивария. Ворота жизни. Солнце светило в широкий проем сквозь треугольники решетки — после часа, проведенного в полутьме подземелья амфитеатра, оно казалось ослепительным. Позади в туннеле ревели тигры и львы, но зверь по ту сторону ворот рычал громче. Возбужденно вопившую перед первым утренним поединком толпу подстегивал вовсе не первобытный инстинкт выживания, и от того все происходящее казалось еще более ужасным. Они хотели видеть, как люди истекают кровью. Для забавы.

Противник Фара выглядел равнодушным, хотя сказать наверняка было трудно. Шлем скрывал большую часть его лица, отверстия для глаз лишь намекали, что под маской прячется человек. Правая, покрытая броней рука выглядела автоматизированной. Шрамы на груди говорили о жестоких испытаниях, а мускулатура заставила Фара устыдиться своих подтягиваний и занятий с гирями.

Больше всего Фар завидовал мечу соперника. С трезубцем и сетью он чувствовал себя статуей на фонтане — почти что голым и вооруженным скорее для вида. Ни шлема. Ни щита, такого, как у легионеров. Даже жалких наголенников не дали. Клинок противника без труда найдет его плоть, как бы яростно он ни бился. А он намеревался биться. Это решено. Так у Грэма будет больше времени, чтобы увести мать подальше, к «Аб этерно», а у нее — несколько лишних минут для прощания с Гаем. Фар твердо решил цепляться за каждую оставшуюся ему минуту жизни. Может, из чистого эгоизма, может, из-за своего упрямства.

Похоже, это испытание сделает его человеком.

Фар смотрел на ворота жизни и размышлял, было ли ему предназначено закончить жизнь здесь, у собственного начала, завершить круг и прекратить существование. Их с Прией дыхание слилось через коммуникатор, напоминая Фару, из-за чего он стоит у этого порога. Из-за любви. Из-за любви большей, чем их собственная. Их сегодняшнее горе — это прошлое горе его матери, и сейчас есть только один способ покончить с этим. Только один способ начать все заново.

Сквозь створки ворот, пронизанные солнечными лучами, Фар слышал, как завершается первый поединок. Теперь недолго. Побежденный гладиатор на коленях будет ждать приговора, потом меч победителя коснется его шеи, кровь зернами граната брызнет на песок, и тело утащат за ноги в сполиарий, потом арену приведут в порядок, и…

Ворота открылись. Никакие видеозаписи не смогли бы приготовить Фара к неистовому реву пятидесяти тысяч глоток, взмывшему к небу и рухнувшему обратно на землю. Он шагал в центр Колизея, и песок с хрустом проседал под его сандалиями. Впереди маячили порта либитинария — выход, Ворота смерти.

Он крепче сжал древко трезубца.

Еще нет.

— Иди к императорской ложе, — напомнил голос Прии. Она не была историком, но этого и не требовалось — запись, сделанная Эмпрой, шла по второму, совмещенному экрану. — Тебе предстоит поклониться императору.

Императорскую ложу обрамляли яркие ткани, кончики крыльев на золотой статуе орла вонзились в солнце. Император Домициан сидел в своем кресле, как изваяние, но в ответ на приветствие гладиаторов слегка пошевелился. Еще двое пришли умирать… еще один день из жизни. Служители осмотрели трезубец Фара и меч сэра Башка Робота. И то, и другое признали смертоносным и вернули оружие хозяевам.

— Теперь снова возвращайся в центр арены. — Прия говорила быстро, чтобы унять дрожь в голосе. — При звуке рога начинай бой. Сначала он нападет на тебя справа…

— Я люблю тебя. — Теперь, когда никто не слышал, что Фар говорит не по-латыни, он мог сказать это вслух. Слишком редко он произносил эти слова и, заняв свое место, хотел наверстать упущенное. — Я люблю тебя, Прия Парех. И найду тебя в следующей жизни.

— Фар…

Заревел рог. Его соперник бросился вперед.

— Прыгай влево!

Фар блокировал удар трезубцем, бросил сеть. Она скользнула по шлему гладиатора и упала на песок грудой никчемных веревок. Годится только рыбу ловить, а не людей…

— Он собирается напасть, — предупредила Прия. — Ложный выпад вправо!

Снова Фара пощадили. Извернувшись вправо, он нанес удар трезубцем. Три блестящих зубца нашли дыру в защите противника, металл достиг плоти. Три рваные раны остались на боку гладиатора, из-под глазниц донеслось рычание. Он отпрянул, а зрители громогласно приветствовали удачный удар.

— Сеть! Хватай сеть, пока он не опомнился!

Слишком поздно. У оппонента Фара оказались стальные нервы, под стать железной, как у робота, голове. Хотя раны кровоточили достаточно сильно, чтобы сделавшие на гладиатора ставки поморщились и крепче сжали свои кошельки, он даже не пошатывался. Удерживая щит поближе к боку и вскинув меч, противник атаковал.

Влево, вправо или блокировать?

На этот раз Прия не могла подсказать направление. История изменилась, и запись Эмпры больше не содержала полезной информации, столь необходимой Фару. Разум подсказывал парировать, но рефлексы заставили тело уклониться. В результате получилась комбинация из двух движений. Меч соперника скользнул по трезубцу, и удар пришелся не в шею, а в руку Фара. Поначалу он не почувствовал боли. Знал только, что ранен, потому что трибуны вновь разразились воплем, от которого волосы на затылке встали дыбом. А потом пришла ослепляющая боль, все нервные окончания разом подали сигнал бедствия.

Рука с трезубцем. О, Гадес, рука с трезубцем. Клинок угодил в старую рану и вспорол ее. Неужели в первый раз лилось столько же крови? Фар не мог вспомнить. Угасание стерло воспоминания до того момента, когда Прия взяла иглу и начала быстро накладывать швы. Чтобы отвлечь Фара, она мурлыкала под нос песенку «Исправь себя», написанную одной из ее любимых старинных групп. Холодное… что-то? Холодное… холодно…. Тогда ноги тоже скользили… Кровь потекла на песок, и он отшатнулся.

Это было начало конца.

— Фар! — закричала Прия, увидев рану его глазами. — Не смей останавливаться, Фар! Продолжай сражаться!

— Пи… — Никто и не думал, что он победит. И они оба это знали.

Раздался шелестящий звук. Фар сделал поворот, готовясь отразить удар меча, но соперник отступил — видно, рана в боку и тяжелое вооружение взяли свое. Значит, звук долетел с того конца, от Прии.

— Люблю тебя. Я… мне нужно…

Что? Но…

— Не сдавайся, — повторила она.

— Прия?

Ему ответило мертвое молчание. Фар почувствовал, что перерубили нечто более важное, чем его рука. И как ему теперь сражаться? Как умирать одному? Примерно так, как его противнику. Тот начал двигаться по кругу, медленно, крадучись. Меч, залитый кровью Фара, требовал еще. Не то чтобы это трудно было сделать. Фар истекал кровью. Но он переложил трезубец в здоровую руку, стараясь изо всех сил сжать скользкое древко.

Еще нет.

Но скоро.

Фар не мог винить Прию за то, что ушла. В мире не наберется столько любви, чтобы человеку хватило сил смотреть на это все.

 

46

БАБОЧКА, КОТОРАЯ ЗНАЛА, ЧТО ЕЕ КРЫЛЬЯ СГОРЯТ

Прию никогда не отвращал вид ран, даже ее собственных. Полученные в играх царапины вызывали интерес и служили предметом изучения. Нанося заживляющий спрей, отец, чтобы отвлечь ее от жжения, излагал те или иные факты, истины, которые откладывались на потом.

— Капелька крови пробегает через твое тело всего за одну минутку. От сердца к сердцу. А чтобы ты жила, гемоглобин в красных кровяных тельцах переносит по венам кислород. Феноменальная вещь.

— А почему некоторые так боятся крови? — спросила Прия, имея в виду Томми, который слез со своего ховербайка, чтобы помочь ей подняться с земли, и застыл на месте, увидев ее ободранные коленки.

Отец замолчал. Молчание объяснялось не усталостью; пауза означала, что он собирается сказать что-то важное. И Прия ждала, так сильно сжав игрушечного единорога, что набивка едва не лезла в наложенные ею самой швы.

— Люди боятся не крови, — сказал наконец Дев Парех. — Они боятся боли.

Теперь, в восемнадцать лет, видя на экране кровоточащую рану Фара, Прия поняла, что имел в виду отец. Зрелище на экране вызывало у нее тошноту. Боль была не чем-то далеким, она вскипала и пенилась красными пузырями и выплескивалась из Фара слишком быстро, чтобы успеть ее заменить. Его медицинские показатели скакали по мониторам медпункта в ритме дерись-или-беги, подстроиться под который не могла ни одна песня. И даже если бы такая мелодия нашлась, плей-листы принадлежали прошлому. Обе пары ее наушников лежали на столе, отражая в золоченом покрытии свое окружение: голографический журнал, бесполезные иголки, свернутый хобот Ганеши. Все сияющее и в четырехкратном повторении. Все как будто говорило: будет лучше, когда струну перерубят.

Но видеть, как из Фара вытекает жизнь… Это было нестерпимо. Больно.

— Не смей останавливаться! — Ее собственное сердце истекало через канал связи.

Ей было страшно.

— Дерись!

— Прия! Прияприяприя! — Лимонное пятно в наушниках, Имоджен так разволновалась, что даже не замечала ран своего кузина. — У нас критическая ситуация! Критическая! Бюро и Корпус преследуют Элиот. Они пытаются отключить ее оборудование. Гоняются за ней по всему городу, а у нее с собой Гай в карманной вселенной, и я не знаю, что делать. У тебя есть что-нибудь, чем можно жахнуть?

Если в карманной вселенной Гай, то там же и чип. И первого, и второе предполагалось передать Эмпре. Прия написала матери Фара письмо с инструкцией на внутренней стороне Устава — вручить чип Фару на его семнадцатый день рождения. Сложенная маленьким квадратиком записка лежала в коробочке в карманной вселенной на запястье Элиот, прыгавшей теперь по всему Риму. Все прошлое «Инвиктуса» и возможное будущее зависели от того, останутся ли они с Фаром до его смертного часа или спасутся для будущего.

Все или ничего.

Собственно, и выбирать не приходилось.

— Я люблю тебя. — Прия поднесла дрожащий палец к кнопке «звук». — Мне нужно идти. Не сдавайся.

Прежде чем Фар успел ответить, она выключила звуковой канал и набросила на экран лабораторный халат. Под сухими, но потемневшими глазами серой тенью легла печаль.

— Зачем тебе жахнуть? У Элиот был бластер, где он?

— А ты стрелок-ас? — спросила историк. — Я — нет. Думаю, будет лучше, если мы отключим оборудование агента Аккермана, прежде чем он сделает то же самое с Элиот. Все остаются живы, никто никуда не прыгает, все побеждают.

— У нас на борту нет станнеров. — Зато предостаточно проводов под напряжением. Повернувшись спиной к светящемуся лабораторному халату, Прия поспешила в общий отсек. Несколько половых панелей так и остались погнутыми после поисков «Рубаи». Острые углы, одежда из стертого прошлого. Прия сдвинула в сторону костюм из флэш-кожи и заглянула под панель. Ничего, только радужные, связанные пучками провода.

— Добро пожаловать к нервной системе «Инвиктуса», — объявила она. — Яркость, цвет и электричество.

Опустившись на колени рядом с ней, Имоджен с изумлением уставилась на то, что напоминало голову Медузы.

— Собираешься выпотрошить корабль?

— Ничего другого у нас нет. — Правильно подобрав провода — высокое напряжение, низкий ток — можно создать некое подобие станнера, способное остановить человека, но не его сердце. Прия беспокоилась о самом корабле. Отсоединишь не ту линию и запросто потеряешь связь или голографический щит, а то и отключишь какую-нибудь жизненно важную систему. — Мы ведь можем обойтись без верхнего света или громкоговорителей?

— Вполне.

Какие провода куда какие куда какие куда? Их так много, и все они вместе, и все разные, но как же трудно сохранить голову на плечах, когда твое сердце там, на арене. Зеленый? Голубой? Оранжевый? Красный? Красный? Красный?

— Быстрее, — торопила Имоджен. — Элиот уже напрыгалась, как яйцо в курице.

Фиолетовый и зеленый. Прия вовсе не была уверена, что разобралась в проводах, но это ее не остановило. Разбросав искры во вновь обретенной тьме, погас верхний свет «Инвиктуса». По крайней мере с одним проводом она не ошиблась. Коммуникационная система осталась в рабочем состоянии, и экран призрачно светился в лазарете, продолжая получать поток данных от Фара. Прия даже не смотрела в ту сторону, полностью сосредоточившись на проводах в каждой руке и разведя подальше оголенные концы.

Не сдавайся, Фар. Дерись.

Еще одна минута. Это все, что надо: от сердца к сердцу.

Я намерена спасти нас.

— Провода далеко не тянутся, — сказала она Имоджен. — Агент должен оказаться на этой стороне отсека.

Историчка кивнула.

— Ты поняла, Элиот? Заказ исполнен. Возвращайся домой.

Последнее слово не успело еще отзвучать, когда в комнате появилась Элиот. Со лба у нее стекал пот. Взгляд метался, как у загнанного зверя.

— Пять секунд, — предупредила она, приваливаясь к дивану. — Он сейчас будет.

Прия сжала провода. В лазарете призывно замигал экран, но она не оглянулась. Не могла оглянуться. Ощутит ли она его, момент смерти Фара, или это все — выдумка древних поэтов? Две души, что сплетены так тесно, чувствует одна, когда другую отсекают…

В сравнении с прибытием агента Аккермана телепортация Элиот выглядела мистикой. Если она выскользнула из ниоткуда, то он грохнулся, смяв ногами треуголку. Станнер нацелился на Элиот, но выстрела не последовало — внимание агента отвлекли яркие волосы Имоджен.

— А с тобой, попрыгунья…

На. На. Получи. 33333333333…

Одного касания оказалось достаточно. Получив разряд, Аккерман грохнулся на пол.

Потрясенная, Прия уставилась на провода в своих руках. Никогда прежде она не только не причиняла вред другому человеку, но и не думала об этом, сохраняя верность клятве Гиппократа. И вот все перевернулось с ног на голову. На краю дивана скрючилась Элиот. Обуглившаяся ткань захрустела под ногтями, и в следующее мгновение ее вырвало на пол.

Сдерживая тошноту, Прия вдохнула поглубже.

— Ты как?

— Слишком… много… реконфигураций! — объяснила, судорожно хватая воздух, Элиот.

— А что с ним? — Имоджен осторожно ткнула Аккермана ногой в бок. Агент лежал вниз лицом, придавленный к полу силой, превосходившей силу гравитации. Его шляпа откатилась к кучке одежды, смешавшись с нарядами минувших времен.

— Вроде бы дышит. — Элиот подняла с пола станнер агента Бюро, щелкнула — белый разряд оставил в воздухе рваный след — и выключила. — А ты хорошо с проводами придумала.

— Что с файлами? Они целы?

— В полной готовности. — Элиот моргнула, а Прия подумала, что глаза у нее точно такие же, как у Фара, и в то же время совсем другие. — Весь поступающий на корабль поток данных, включая мой, идет сейчас на чип. Хочешь что-то сказать?

Даже без проводов кулаки у Прии все еще звенели и дрожали. Что сказать, когда все уже сказано и показано? Как вложить любовь в буквы, жизнь в слова?

— Фар, ты сейчас на арене, дерешься с каким-то страшным парнем с мечом. Дерешься, потому что веришь, что за эту жизнь стоит умереть. Пожалуйста, дай шанс нам всем. Когда мы встретились в этой жизни, я работала в изоляторе Корпуса. Прия Парех. Найди меня. Принеси чашку чаю из чайного киоска на Виа Новус.

— Файлы… — Будь Имоджен анимацией, в комнате зажглась бы лампочка. — Ты про бортовые журналы «Инвиктуса»! Умно, умно. Уф… Срочная новость! Грэм и тетя Эмпра встретились. У нее начались схватки. И это хорошо слышно!

— Мне нужно идти. Сделаю все возможное, чтобы чип попал по назначению. — С этими словами Элиот стащила искусный римский парик и швырнула его в общую кучу. — Не упускайте его из виду, ладно?

— Предупредишь меня до взлета «Аб этерно»? — Пережить отправление машины времени Фар не мог, как бы ни хотела этого Прия. — Чтобы я могла сказать Фару, когда придет время…

Элиот исчезла на полукивке так же неожиданно, как и появилась несколько дней назад, прелюдией к обреченным скрипкам. Брошенный в сторону медотсека взгляд не отозвался звуками песен. Где-то на другой стороне города глаза Фара остались открытыми. Какой жуткий свет, как он влечет ее, бабочку, знающую, что ее крылья сгорят. Да придет пламя.

Да истечет срок ее бдения.

— Им?

— Да?

— Не подержишь провода? Только не коснись ими металлического пола, ладно? — Прия передала провода подруге, по одному. — Мне нужно попрощаться.

 

47

СРЕДИ МОГИЛ

Еще один прыжок.

Эти координаты, выбранные отнюдь не случайно, привели Элиот на южную окраину Рима, где жилые дома уступили место могилам. Вдоль всей Аппиевой дороги мертвецы заявляли о себе эпитафиями; камни охраняли то, что давно стало шелухой. Вытянувшиеся вдоль безмолвия деревья скребли ветвями голубое небо. Под этим огромным небом Элиот чувствовала себя единственной живой душой. Разумеется, это было не так. Где-то над этими могилами притаился «Аб этерно», за невидимыми стенами которого переживали в ожидании коллеги Берг, Док и Николас. Сама Эмпра находилась ближе к кораблю, чем они думали, и Элиот слышала ее голос через канал связи Грэма.

— У вас отлично получается, мисс Маккарти, — приговаривал инженер, заметив, что у матери Фара снова начались схватки.

— Мисс Маккарти? Ты так это говоришь, что я чувствую себя старухой. Где Гай… а… — Вскрик донесся до Элиот буквально с другой стороны дороги.

— Уже идет и скоро будет здесь, — заверил женщину Грэм.

Элиот стащила с запястья браслет. Солнечный луч скользнул по ее лысой голове. Сил уже не осталось. Она опустилась на четвереньки и, опершись обеими ладонями о землю, перетерпела новый очередной приступ сухой рвоты. Приляг, отдых дай измученному телу. Лечь не позволяли звучащие в голове голоса и звуки: стоны и пыхтение Эмпры, подбадривания Грэма, взывания Прии, извинения Имоджен. Все были связаны, все приближались к поворотному пункту, и Элиот предстояло протащить их через него.

Переждав спазм, она раскрыла карманную вселенную и увидела в межпространственной щели сначала темные кудряшки, а потом и смуглые руки своего отца. Устроившись на кучке платьев, он… дремал! От хлынувшего в темноту солнечного света Гай заморгал, а когда открыл глаза и увидел Элиот, вздрогнул от неожиданности.

— Все в порядке, — сказала она на латыни. — Пожалуйста, передай мне вон ту коробочку.

Коснувшись бархата, Гай нахмурился.

— У какого ж существа такой мех?

— У вельветинового зайца.

— Правда? Никогда не видел голубого зайца.

Его удивление было таким искренним, что Элиот почувствовала себя обманщицей. Она придумала бы что-нибудь, пополнив мифы Древнего Рима живописной деталью, но времени было в обрез. Впрочем, голубой заяц представлялся мелочью в сравнении со всем тем, что уже видел сегодня ее отец. Интересно, есть ли у него какое-то объяснение происходящему?

Гай протянул ей коробочку. Элиот открыла и подняла письмо Прии, под которым лежал чип, крохотный и хрупкий. Прозрачная схема содержала в себе все, чем была Элиот, все, чем хотел быть экипаж «Инвиктуса». Достаточно ли передать эти вещи Эмпре? Когда на чипе так много всего, просмотрит ли будущий Фар файл под названием «Гори, крыса»? Да, название забавное, но этого мало. Оно должно быть другим — глотком воды, вдохом, тем, без чего нельзя.

Как же его назвать? «Посмотри сейчас же»? «Возьми новый курс»?

И то, и другое… что-то не то.

Ее отец, выбравшись из ниоткуда, обвел взглядом бледные надгробия. Потом, словно отвыкший от свободы человек, сделал несколько шагов и, набравшись уверенности, подошел к ближайшему камню и положил ладонь на вытесанные буквы: tu fui, ego eris.

— Нет, не сон, — объявил он, обнаружив, что мир еще достаточно прочен. — Где Эмпра?

Крик роженицы был ему ответом. Лицо гладиатора вытянулось, и в следующее мгновение он сорвался с места и побежал. Останавливать его Элиот не стала. Пусть поспешит.

— Вера?

— Да, Элиот?

— Запрограммируй функцию голограммы чипа памяти отвечать эксклюзивно на голос Фарвея Гая Маккарти. И я бы хотела переименовать файл «Гори, крыса».

— Переназначение голосового распознавания проведено. Каким будет новое имя файла?

Элиот посмотрела на слова, которых коснулся отец. Ей нравилась их поэтичность, скрытая притягательность. Они отзывались в ней странным ощущением, не дежавю, но чем-то схожим: раскинутые под солнцем кошачьи лапы, светлячки на краешке сумерек, пена между пальцами после схлынувшей волны… Жизнь. Какой была, какой будет.

Она прочла фразу еще раз, вслух, и по коже побежали мурашки.

Закончив с делами, Элиот сложила карманную вселенную и отправилась на поиски остальных. Грэм стоял за одним из надгробий, изо всех сил стараясь не обращать внимания на целующихся родителей Фара. Сцена вполне годилась для общего, без ограничений, просмотра, а вот уровень публичной демонстрации чувств превышал средний, так что Элиот ощутила себя смущенной дочерью-подростком.

— Хорошо, что убедил Эмпру пойти с тобой. — От неожиданности Грэм едва не выпрыгнул из собственной кожи, когда она подошла сзади. — Извини. Я не нарочно.

— Да уж наверно. — Инженер оглядел заросшее сухой травой кладбище. Невидимый «Аб этерно» висел в воздухе неподалеку, за поворотом дороги, на спринтерской дистанции. — Тебя тоже можно поздравить. Слышал, какая-то проблема была.

— Ничего такого, с чем бы не могли справиться Прия и Имоджен. — Кстати… — Дальше я сама справлюсь, а тебе лучше вернуться на «Инвиктус». На арене вот-вот все кончится, и ты будешь нужен на корабле.

— Пять минут. — Грэм сделал шаг и остановился в нерешительности. — Это все, что у тебя есть. Чуть больше, и Фар может повторить свой дебют на «Аб этерно». Окно невелико, а рисковать в этом поворотном пункте никак нельзя.

— Я и не буду, — заверила его Элиот. — Возвращайся к Имоджен.

Грэм кивнул и ушел. Элиот, прижав к груди бархатную коробочку, ждала, пока Эмпра и Гай обменяются последними взглядами и фразами на латыни. Ее пальцы запутались в его кудрях, а он гладил ее по щеке, вытирая слезы. И голоса их звучали не так, как на записи, — печально, да, но не с отчаянием. Эмпра даже рассмеялась, заметив, во что одет Гай.

— Он в простынях? — Вопрос предназначался Грэму, но достался оказавшейся на его месте Элиот. — Ты кто?

Коробочка оказалась прочнее, чем выглядела, и выдержала, когда Элиот сжала ее пальцами. Я — твоя дочь из другой жизни, мелькнула мысль.

— Не важно. Мне нужно отвести вас на «Аб этерно», так что прощайтесь.

— «От вечного». — Гай уловил латинское название корабля. — Ты туда должна вернуться?

— Да. Я… я не хочу уходить, Гай.

— Тебе не суждено было остаться, Эмпра из-под Других Небес. Наши жизни пересеклись и сотворили что-то новое… — Гай посмотрел на ее раздувшийся живот. — Для меня это великое благословение.

Свежие слезы заблестели на лице Эмпры. Прощание их высекло или рождение? И в том, и в другом были мука и боль. И то, и другое приближались.

— Тempus venit, — сказала Элиот, отступая от могилы, чтобы поняли оба ее родителя. И Имоджен. На борту «Инвиктуса» историк передала ее слова Прие, а та — Фару.

Пора.

Эмпра кивнула, обхватила Гая руками и, подавшись вперед, поцеловала его и прошептала что-то на ухо. Он прошептал что-то в ответ. Она снова поцеловала его и опустила руки.

— Мир, в который вы вернетесь… — Элиот перешла на язык Центрального. — Он будет не похож на тот, из которого вы вылетели, но бояться не нужно. Это значит только, что вселенная бесконечна.

— Бесконечна? — вздрогнула Эмпра. — Это я так сильно потопталась?

— Нет, но все же возвращайтесь поскорее в Центральный. — Элиот вложила коробочку в руки матери. — Это для вашего сына. Отдайте ее ему на семнадцатилетие. Не раньше и не позже. От этого зависит его жизнь.

Эмпра посмотрела на нее так, словно не знала, что делать с подарком.

— Ты знаешь моего сына?

— Знала. — Слово выскочило само собой, и обе женщины замерли, словно у обеих перехватило дух. Поправлять себя Элиот не стала. — Давайте отведем вас на корабль. Чем дольше вы задерживаетесь, тем выше риск.

Ее мать взяла наконец коробочку и зашагала к концу кладбища и дальше, в поле. Капли росы цеплялись за край столы, окрашивая индиго в цвет самой темной ночи.

Гай даже не попытался вырваться, когда Элиот схватила его за руку и удержала на месте.

— Куда она идет?

— Увидишь.

«Аб этерно» висел над серединой поля, спрятавшись за голографическим щитом одного цвета с небом. Если бы Элиот не следила за информационным потоком, она бы, наверно, подпрыгнула, когда открылся люк и за ним внутренности машины времени. Выскочивший из нее Берг подхватил Эмпру на руки и торопливо вернулся в корабль. Секундная паника — белый лабораторный халат, мигающая консоль — и люк закрылся.

Поле снова стало просто полем.

— Вечность. — Гай опустился на сухую траву и, обернувшись, посмотрел на Элиот. — Но почему ты не с ними?

— У меня другой маршрут. — С уходом «Аб этерно» из этого времени возникнет новый мир, и Элиот, если пересечет поворотный пункт, может притащить с собой Угасание. Прыгнув в прошлое, она могла бы убедиться, что смерть Фара уничтожила контрсигнатуру.

Надо пошевеливаться. Машина Эмпры вот-вот совершит прыжок в прошлое.

— А как же я? — спросил Гай. — Куда мне идти?

— Вы — свободный человек… — Элиот не договорила, заметив исчезающие уравнения на интерфейсе уравнения. Она подняла голову — остальной мир исчезал тоже.

Воздух и земля сливались воедино. Деревья склонялись от корней. Солнечный свет дрожал. Надгробия забывали свои имена, а земля не понимала больше своего предназначения. Крик вырвался из горла, но по крайней мере руки еще работали. И тога из простыни выдержала, когда она крепко-крепко обняла отца.

Слишком рано. Слишком поздно.

Времени просто не стало.

 

48

КАЖДОЕ ПРОЩАНИЕ

Имоджен уставилась на провода у нее в руках. Зеленый, фиолетовый, малахитовый, лиловый, снова зеленый… Какое еще есть слово для зеленого? Ничего подходящего на ум не приходило, и ничем не занятые мысли устремились к разным неприятным штукам.

Со всех сторон ее окружали утраченные воспоминания — костюмы и куртки, исчезнувшие без следа дни.

Завершающаяся история любви тети Эмпры.

И еще одна, тоже близящаяся к завершению: Прия в соседней комнате, на глазах у которой умирает Фар.

Умирает Фар.

Умирает Фар.

Умирает…

Мысли закружились, свиваясь в спираль. Имоджен оборвала их и перевела взгляд на меньшее из зол, раскинувшееся плашмя на полу.

— Как еще можно назвать зеленый?

Выступить в роли тезауруса агент Аккерман, однако, не пожелал и попытался сплюнуть, но слюна лишь поползла унылой нитью с губ. Стоны и кряхтенья вылились в ругательства, хотя и не самые креативные.

— Дрянь!

— Я — девушка, — поправила Имоджен, помахивая проводами. — Девушка, которой нравится все называть. Вот это Электро, а вот это Умничка. И оба очень-очень хотят возобновить с вами знакомство. Так что я бы на вашем месте воздержалась от оскорблений.

Ответ агента свелся по большей части к пусканию слюны. Имоджен даже подумала, что новоявленной угрозе стоит противопоставить красную панду, существо более привычное и способное причинять разного рода вред. К тому же панда уже подкрадывалась к фетровой шляпе агента, явно нацелившись на ее перья.

Люк «Инвиктуса» открылся, и в общую комнату хлынул дневной свет. Шафран дал деру. Имоджен расцвела. Грэм! Вот для этого он и промчался по Аппиевой дороге!

— Быстро! Мне нужен синоним для зеленого.

Грэм закрыл люк, но его улыбка от этого не омрачилась.

— Изумрудный.

— А для багрового?

— Пурпурный.

Прилагательные не очень хорошо подходили для обозначения цвета проводов, но судить Имоджен не взялась. Ей понравилось, что нужные слова оказались у него наготове.

— Так тебе, получается, поручили охрану? — спросил Грэм, усаживаясь рядом.

— Моя главная обязанность — не допустить, чтобы эти провода коснулись пола, а не то мы все здесь поджаримся. К тому же я изъявила добровольное согласие. — Имоджен метнула взгляд в сторону двери лазарета, из милосердия закрытой Прией. — Не представляю, как она может оставаться там… смотреть…

— Фару нужно, чтобы кто-то был рядом. — Грэм потянулся за изумрудным проводом, чтобы они смогли сесть поближе друг к другу. Теперь его колено касалось ее колена. Грэм держал Электро, Имоджен — Умничку. — Как и нам всем.

Схватка все продолжалась. Без Прии драться было, с одной стороны, тяжелее, а с другой — легче, потому что когда меч гладиатора снова коснулся его плоти, вся боль раны досталась ему одному.

Одному.

Фар хотел бы умереть иначе, но смерти нет дела до желаний ее жертв. Ее сила липла к нему тенью, ее дыхание падало на его шею, ждущую последнего удара. Кровь тянулась за Фаром по его следам рваной, дерганой сигнатурой. Несмотря на полученные раны, ему удавалось держать противника на расстоянии древка трезубца, но зрители уже начали уставать от однообразия погони. Толпа свистела и шикала: Кончай! У нас свое расписание бойни! Твоя смерть никого не развлекает! Воображаемые голоса, реальные мысли, крики, звучащие все громче. Фар уже и сам не понимал, зачем блокирует удары противника, зачем пытается добраться до него сам.

Смерть каждого хватает в одиночку.

— Фар! Я здесь! — звучал в голове ясный и твердый голос Прии. — Имоджен и Элиот требовалась помощь.

— Ты здесь? — удивился Фар.

— Здесь. Я же обещала. — Она вернулась и вернула ему смелость. Храбрость. — Элиот только что ушла. Твои отец и мать прощаются друг с другом.

Выпад, блок. Удар, кровь. Песок в глазах. Грязь в порезах. Ноги начали заплетаться. Так протянулось еще несколько минут, пока Прия не произнесла и трезубец после удара противника отлетел в сторону. Фар вскинул руки. Нет, капитуляция здесь не предусматривалась — теперь свою волю высказывала публика. Большой палец вверх, большой палец вниз. Отпусти или убей!

Крики смешались. Зрители вскидывали руки. Они жаждали крови. Им было скучно.

Император Домициан поднялся с сиденья и повернул запястье — в угоду толпе.

— Я здесь. Я здесь. Здесь. Здесь… — твердила Прия, в какой-то момент Фар почувствовал ее руку в своей. Стиснув пальцами ее ладонь, он опустился на песок. — Я здесь… здесь… Я люблю тебя.

Победитель приставил острие меча к затылку побежденного. Фар смотрел поверх зрителей, в небо. Улетел ли «Аб этерно»?

Дрожь прошла по облакам. Словно невидимая рука отрывала окружающую их голубизну.

Угасание все-таки нашло его.

Пожалуйста, скорее.

Tempus venit.

— Фар?

— Я тоже люблю тебя, Пи, — прошептал он. — Встретимся у чайного киоска.

Меч упал.

Жизненные показатели Фара замедлились. Мелодия скорби ударила в стены лазарета, пробежала через Прию вместо крови. Еще шестьдесят секунд, и некуда будет возвращаться, некого оплакивать. Тишина уже расцветала. Небытие разрасталось в целый сад, поглощая шкафчики с мед-патчами и топливные стержни. Когда золото ее «Бит-Биксов» начало тускнеть и отражения таять в нем, Прия Парех закрыла глаза в ожидании далекой мечты.

Смерть нагрянула в Амфитеатр Флавия. Побежденный гладиатор встретил ее с честью. Его имя вычеркнуто из списка ланисты; жизнь ушла кровью в песок. Все остальные, завороженные увиденным, оказались стертыми из книги истории под рухнувшим сводом небес. Те немногие, кто остался в живых, вспоминали рассказы о Помпеях после великого извержения. Но их истории тонули в пепле и тьме. Небо было пустым.

Пав на прошлое Рима и настоящее Фара, Угасание надвинулось, словно туман, вползая в окна, струясь по дорогам, поглощая все, что можно. Четыре станнера мигнули и исчезли вместе с людьми. «Инвиктус» растворился, как и те, кто находился в нем. Девушка на краю поля крепко обняла отца.

Одной лишь машины времени не достигло разрушение. Пусть и не самый проворный парень, Николас — за те секунды, что разделили приказ Эмпры «Уноси нас к Гадесу отсюда» и сигнал о сбое в системе на экране, — успел совершить прыжок. «Аб этерно» исчез из исчезающего неба за мгновение до того, как исчезло само исчезновение. Угасание настигло наконец то, ради чего погубило множество миров, проскользнув между замерших губ, найдя последнее содрогание сердца.

Замок и ключ.

Разрыв.

Мальчик, которого не должно было быть, стал мальчиком, которого никогда не было. Никто и глазом не моргнул, когда тело гладиатора просто исчезло. Его поединок вытек из пятидесяти тысяч памятей секунда за секундой, когда распутанная нить смоталась заново. Никто ничего не заметил, и зрители уже делали ставки на следующий бой.

Игры продолжались.

Ребенок родился — через две тысячи пятьдесят восемь лет.

 

49

ТАМАМ ШУД

[14]

Был конец

Есть начало

Одно и то же они.

 

50

МАЛЬЧИК, КОТОРОГО НЕ БЫЛО

18 апреля 2371

Домой из Академии Фар всегда возвращался одним и тем же маршрутом, над Зоной 1. Больше всего Фару нравился отрезок пути над Старым Римом. Приникнув к окну, он выискивал взглядом старинные памятники: Пантеон, базилику Святого Петра, фонтан де Треви. И каждый раз сердце сжималось при виде Колизея. Фар не знал, откуда это чувство и как его назвать — ностальгия, тоска, томление духа. А может, что-то еще. Как будто сами камни притягивали и не отпускали взгляд.

Похожей одержимостью — но только к радужному кубику — страдал Грэм. Вот и теперь, повертев его в руках и выстроив все грани, он предложил пазл другу:

— Хочешь попробовать?

— Здесь лежит путь к унижению. Не хочу унижения.

Грэм все же сунул кубик ему в руку.

— Тогда разбей. Если я делаю это сам, то восстанавливаю слишком легко.

Совсем другое дело. Фар покрутил кубик наугад, пока он не стал напоминать разлив цветного масла для волос. Воздушный автобус пересек границу Зоны 2, напоминавшую сверху лес небоскребов. Старый Рим остался узкой полоской в заднем окне. Пассажиры входили и выходили на каждой остановке, слишком поглощенные мелькающей в сферах рекламой, непрерывными инфопотоками и новостными вбросами, чтобы обращать внимание на что-то еще и успевая лишь коснуться наладонником сканера для оплаты проезда. Большинство их Фар знал наглядно, но не по имени. Вот бы вернуться во времена, когда даже незнакомые люди заговаривали друг с другом.

Сегодня в вагон вошла настоящая незнакомка. Выразительные черты привлекали не столько какой-то особенной красотой, сколько строгостью и чистотой. Бледная, как туман над пустошью. Волосы почти такие же светлые, за исключением бровей, казавшихся едва ли не выгравированными. Лишь когда незнакомка подмигнула, Фар поймал себя на том, что не сводит с нее глаз.

Он отвел взгляд, уставился на пазл — сплошная путаница — и бросил кубик Грэму.

— Попробуешь угадать, какого цвета будут вечером волосы у моей кузины?

— Нечестное предложение.

— Почему же! Я сегодня ее не видел.

— Тем не менее преимущество у тебя, поскольку я с твоей кузиной не знаком и ее поведенческие модели знаю только по твоим рассказам. — Собирая кубик, Грэм даже не смотрел на него. Хвастун. — Все просто — статистика.

— К моей семье на статистике не подъедешь, — фыркнул Фар.

И ничуть не погрешил против истины. Если Имоджен была непредсказуемой, то его мать — настоящим статистическим выбросом. Вместе с экипажем «Аб этерно» она не только вошла в историю, когда их машина времени совершила посадку 18 апреля 2354 года в 12.01 пополудни, но и совершила научное открытие. Выйдя из «Аб этерно», Эмпра Маккарти, Бергстром Хэммонд, Николас Нилл и Мэтью «Док» Хайот обнаружили на посадочной площадке себя самих. Казалось, из зеркала шагнули их двойники, если, конечно, не считать раздувшегося живота Эмпры. Обе команды застыли в полнейшем недоумении. Корпус спешно объявил режим секретности и приступил к допросу восьми путешественников во времени, которых должно было быть четыре. Но вопросы вызывали только новые вопросы. Ни один из экипажей не был, похоже, прошлой или будущей версией другого. Оба «Аб этерно» вернулись из 95 года н. э., но команда с небеременной женщиной провела там лишь несколько минут, после чего прекратила выполнение задания. Причина? Они обнаружили, что уже находятся там. Что касается экипажа с матерью Фара, то члены его заявили, что якобы не помнят последние часы их миссии. Ситуация еще больше осложнилась, когда следственная группа попыталась отправиться в 31 декабря 95 года и столкнулась с путаницей в посадочных уравнениях, которые никак не желали складываться. Машину времени просто отбрасывало, словно само время перестало существовать.

После бесчисленных интервью, проводившихся с целью исключить возможность пересечения временной линии, разборов записей информационных потоков и анализов крови, Корпус пришел к заключению, что экипаж матери Фара изменил историю, создал параллельную вселенную, а отправившись в будущее, прибыл в мир, где они уже существовали. Вуаля! Две Эмпры! Два Берга! Два Дока! Два Николаса! Целая новая отрасль науки! Светлые умы выдвинули теорию мультивселенной, а обе команды «Аб этерно» поднялись в интеллектуальных кругах до статуса знаменитостей. Грэм, прочитавший все написанное по данной теме доктором Марсело Рамиресом, знал о возможном происхождении Фара даже больше, чем он сам.

— Горю желанием познакомиться с ними. Ты уверен, что я не помешаю, вторгшись на твой праздничный обед?

— Ты приглашен, так что ни о каком вторжении речь не идет.

— Убедительный довод.

— Иногда со мной такое случается.

Грани кубика выстроились в нужном порядке через тридцать секунд. Грэм вернул его Фару: перемешай и повтори. Несколько оставшихся остановок парни смеялись над последними выступлениями инструктора Марина, требовавшего не ставить костюмные манекены в компрометирующие позы. На интерфейсе Фара выскочила реклама июньского концерта «Кислотных сестер» (включая их новейший хит «Каждый день — прошлый»! НЕ ПРОПУСТИ, ФАРВЕЙ!). Он выбросил ее прежде, чем мелодия успела сделаться «ушным червем».

— Наша следующая. Виа Аппиа. Зона 3.

Фар жил с матерью в квартире через два дома от остановки. К этому же адресу, учитывая, сколько времени он проводил там, можно было приписать и Берга. Историк всячески старался придать жилому пространству характер, заставляя полки книгами, а кухню приспособлениями и устройствами, которые никогда не использовались. Фар нисколько не сомневался, что половина содержимого квартиры — контрабанда из прошлого, хотя среди старых вещей попадались и действительно старые, как, например, витражное стекло, найденное матерью в антикварном магазине в Зоне 2. Окно с цветным стеклом появилось в столовой, где цвета сияли независимо от времени суток благодаря яркой рекламе на стене соседнего здания.

Квартира была их капсулой времени.

Фар открыл дверь — тоже антикварную, из кипарисового дерева, — запахам, которые стоили, должно быть, целое состояние. Мясо, помидоры, что-то хлебное. Над окном растянулся баннер с радужными световыми пятнышками, складывающимися в буквы: С СЕМНАДЦАТИЛЕТИЕМ, ФАРВЕЙ! Стол под баннером был накрыт на восьмерых. Мама, ее дублер (проходившая в семье как Тетя Э.), Берг, Имоджен, тетя Изольда, дядя Берг, Грэм и виновник торжества. Перед каждым гостем стояла тарелка, но Фар не мог избавиться от впечатления, что их неверно посчитали.

— Приятное местечко. — Грэм обвел комнату взглядом будущего профессионального рекордера. — Винтажный штрих придает сходство с симулятором.

— Такое случается, когда ты окружен историками, — отозвался Фар.

— Сюрприз! — На пороге кухни появилась Имоджен — с желтыми, стянутыми в хвостик волосами. Судя по сорвавшейся с фартука мучной лавине, кое-что из кухонных приспособлений Берга было наконец опробовано в действии. Обняв Фара, кузина взметнула белое облачко.

— Устраивать вечеринку-сюрприз никто не собирался, — запротестовал Фар.

— Сюрприз уже в том, что ты дожил до семнадцати лет без больших неприятностей! — Имоджен повернулась к Грэму и протянула руку. — И ты тоже. Ты — сюрприз.

— Меня зовут…

Представиться по полной форме он не успел из-за громкого сокрушительного звука. Одно из тщательно оберегаемых Бергом блюд упало на пол и разбилось на кусочки. Трагичности несчастью добавляли разлетевшиеся деликатесные сыры: гауда, чеддар, манчего. Над всем этим беспорядком застыла мать Фара. Муки у нее на лице не было, но оно все равно казалось необыкновенно бледным.

— Ты… ты — Грэм? — спросила она напряженным, надтреснутым голосом. — Помнишь, что случилось в этот день?

Гость нахмурился.

— Извините? В какой день?

Ооооʼкей. Фар никогда еще не видел мать в таком состоянии и теперь попытался по мере возможности сгладить возникшую неловкость.

— Что я говорил, Грэм? Твоя репутация гения бежит впереди тебя. Познакомься, это моя мама.

— Очень приятно, мисс Маккарти. — Ответ Грэма вполне соответствовал образцу из урока этикета Старого мира. — У вас чудесный дом.

— Мисс Маккарти? Ты так это говоришь, что я чувствую себя старухой. Пожалуйста, называй меня Эмпрой. — Она нахмурилась. — Мы точно не встречались раньше?

Грэм покачал головой:

— Может быть, вы видели меня в Академии?

— Может быть.

— Или в новостях, — предположил Фар, хотя знал, что мать редко смотрит новости. — Они там представляли его несколько месяцев назад. Грэм сейчас заканчивает курс по второй специальности.

Имоджен, присевшая над разбившимся блюдом и собиравшая сырную нарезку в мешочек на фартуке, подняла голову.

— По второй? А какая первая?

— Инженер. В следующем месяце стану еще и рекордером, если, конечно, сдам заключительный экзамен на симуляторе. Вот только историком пока не получилось. — Грэм наклонился, чтобы подобрать пластинку манчего.

— И не надо. У историков сейчас с работой трудно, — предупредила Имоджен. — Даже если закончишь с отличием, все равно будешь в лучшем случае на побегушках у сенаторских жен. Платят неплохо, но скука смертная. Самое лучшее, что я получила от работы, — вот этот сыр на полу.

Грэм внимательно осмотрел тонкую полоску манчего.

— Запах у него настоящий.

— Так и есть.

— Жена одного сенатора, чье имя останется неназванным, имеет хорошие связи на черном рынке. Попросила достать кое-что во время следующей гардеробной экспедиции ЦМВ «Черчилль». Э… тетя Эмпра, вы ничего такого не слышали, ладно?

Мать Фара посмотрела на племянницу затуманенным взглядом:

— Чего такого?

— Вот именно, — подмигнула Имоджен.

А вот Фару показалось, что мать и впрямь не поняла, о чем идет речь. Сегодня ей, пожалуй, стоило бы вызвать дроида для помощи по дому. Когда он, обойдя осколки блюда, подошел и тронул ее за руку, она вздрогнула, как будто пребывала мысленно в другом мире.

— Мам, что случилось?

— Ничего. — Сколько помнил себя Фар, Эмпра всегда была силой, с которой нельзя не считаться: уверенной и независимой — не отступай и не сдавайся; смейся, пока жив. Этот ее ответ шел вразрез со всеми правилами и привычками. И вдруг как-то четче проступили приметы возраста: серебро в волосах, суровые складки у рта.

— Мам, — чуть настойчивее повторил он.

Она покачала головой, переступила через сыр, прошла в спальню и закрыла за собой дверь. Имоджен бросила на кузена недоуменный взгляд — что еще такое случилось? Он раздраженно пожал плечами — а мне откуда знать! Внезапные уходы и разбитые блюда никак не соответствовали modus operandi Эмпры Маккарти. Что-то определенно сбилось, и Фар не представлял, как быть и что с этим делать. Может быть, поможет Берг, когда придет? Берг помогал всегда.

Дзинь! — звякнул таймер.

Имоджен подскочила, позабыв про собранный в фартук сыр, и он снова разлетелся по комнате.

— Вот же блевотина крысиная!

— Крысы не блюют, — тут же вставил Грэм. — Мышцы пищевода у них недостаточно сильные, чтобы вызвать рвоту.

Фар вполне мог бы прожить всю жизнь, не зная об этой особенности крыс. А вот Имоджен, посмеявшись над заявлением Грэма, тут же провела ответный удар:

— А ты знал, что разносчиками бубонной чумы в Европе четырнадцатого века были не крысы, а песчанки?

— Песчанки? — удивился Грэм. — Неужели?

— Такие пушистые зверушки, — пробормотал Фар. — Не доверяй им, приятель.

— Что ж, придется почистить список и исключить крысиную блевотину, — вздохнула Имоджен. — Жаль. Мне оно так нравилось.

— Если хочешь, чтобы твои ругательства были более точны с точки зрения биологии, можешь попробовать крысиное дерьмо, — предложил Грэм.

Фару вдруг показалось, что он уже присутствовал при похожем разговоре, но это было невозможно. Имоджен и Грэм встретились в первый раз. Но как случилось, что они так легко нашли общую, довольно специфическую тему?

Ох уж эти тайны вселенной…

 

51

КОРНИ, КОТОРЫЕ МЫ НЕ ВЫБИРАЕМ

Эмпра Маккарти сидела на краю кровати, пытаясь вернуть сердце на привычное место в груди. Вдох, два удара… Пульс снова и снова старался сбежать, устремляясь в сторону кухни. В прошлом семестре она много раз слышала о Грэме Райте — Фар часто рассказывал за обедом о своем новом напарнике по занятиям на симуляторе. Паренек напоминал ей сына — такой же способный и неугомонный, один из тех кадетов, которых забудут не скоро.

Да вот только Грэм свой след уже оставил.

В этом Эмпра не сомневалась.

Она не могла вспомнить, как встречалась с ним две тысячи семнадцать лет назад, но в архиве 12-А11В имелась запись, доказывающая противоположное. Друг Фарвея сидел рядом с ней на скамье четвертого яруса Амфитеатра Флавия, называл имя Гая и… что? Дальше все темнело. Следующим, что помнила Эмпра, была голубая коробочка, которую она держала так, как держал ее сам Берг: прижав к груди. Эмпра понятия не имела, откуда взялась коробочка, но выбрасывать ее не стала. Почему? Увы, мозг ее был уже не так остер, чтобы отыскать скрытые причины. Она держала коробочку все то время, что рожала сына, и потом не расставалась с ней, как и с ним. Когда в палату к ней пожаловал офицер Корпуса, Эмпра спрятала коробочку, зажав в руке, и поступала так же при каждом последующем допросе, чтобы ее не конфисковали. Она скрывала вещицу даже от себя самой — своего двойника, той, что пережила с ней вместе шок, той, с которой у нее была общая семья, одинаковые отпечатки пальцев, работа и бывший жених.

И вот по прошествии семнадцати лет она снова держит коробочку в руке, и пальцы сами находят те углубления и бороздки, что оставили тогда, в те часы, когда ее сын появлялся на свет. Неужели ей действительно было так больно? Память — штука непостоянная, и, стерев боль, она впечатала в мозг содержимое коробочки. Так что, открывая крышку на беззвучных петельках, Эмпра прекрасно знала, что найдет, и знала наизусть письмо.

Она осторожно развернула сложенный листок. Неведомый храбрец воспользовался ручкой и бывшей обложкой Устава Корпуса путешественников во времени, причем в написании буквы С определенно просматривалось что-то кошачье. Также присутствовали сердечки, звездочки и расширяющиеся круги. А еще полумесяц. Пылающее солнце и внутри человечек-палочка с раскинутыми руками. Никакого значения Эмпра в них не находила, хотя потратила на изучение рисунков долгие часы.

Записка на другой стороне представлялась менее загадочной. Судя по почерку, писал человек, не привыкший вести записи, а значит, не рекордер.

Буквы были печатные и большие, из-за чего занимали вдвое больше необходимого места. Эмпра, если ты читаешь это, значит, у нас получилось. В основном. Объяснять здесь места не хватит, но все ответы — на чипе. И там же прошлое и, возможно, будущее твоего сына. Отдай ему на семнадцатилетие

На большее места не хватило — ни точки, ни подписи, ни чего-то еще видно не было. «е» просто спрыгнуло со страницы, оставив Эмпру с ощущением, что ей помешали. Мысли устремились по привычному руслу. Кто это написал? Как добраться до ответов на чипе, если он несовместим с имеющимися у Корпуса технологиями? За прошедшие годы Эмпра обращалась ко многим программистам, но извлечь заключенную в схемах чипа информацию не удалось никому. Как у ее сына могло появиться прошлое еще до его рождения? Связано ли это все с тем, что экипаж «Аб этерно» расколол вселенную надвое?

Если да, то голубая коробочка может обернуться чем-то вроде ящика Пандоры. И тогда ее лучше не открывать.

Эмпра хотела самого лучшего для Фарвея: единственного, благодаря кому оставалась собой, сотворенного по образу его отца, наделенного ее сердцем скитальца. Ребенком он во все глаза смотрел записи ее прошлых экспедиций, восхищался древними городами, динозаврами, извержениями вулканов. Сын и в Академию поступил для того, чтобы самому пережить те же приключения, и упорной работой даже заслужил право от имени своего класса произнести прощальную речь на церемонии получения дипломов. По слухам, Корпус уже приготовил для него сержантскую форму и ждал только последнего экзамена на симуляторе. В общем, перед ним открывалось безоблачное будущее.

Зачем же все усложнять?

Мысли шли по знакомому кругу. Эмпра оглядела кровать, на которой сидела, посмотрела на приготовленные для сына подарки. Все это время коробочка оставалась у нее в руках, и расстаться с ней Эмпра не могла. Может быть, потом, когда Фарвею исполнится восемнадцать или девятнадцать. А может, никогда…

И все же появление Грэма поколебало ее решимость.

Что-то происходило. Какие-то другие, более глубокие, чем страх, вещи пришли в движение.

— Во имя Гадеса, Маккарти, что происходит? — В дверном проеме, заполнив его почти полностью, возник Берг. Он не пытался отличить себя от двойника, как делали другие члены экипажа — за счет причесок и украшений, но Эмпра всегда знала, который из историков — ее. В его отношении к ней было что-то особенное, какая-то мягкость, разъедавшая привычный для него образ угрюмого старика уже ко второму акту. — Сын твой беспокоится, говорит, ты побледнела на кухне. Нормально себя чувствуешь?

Ей было не по себе; нервы расшалились, и пот с подушечек пальцев пачкал бархат коробочки.

— Берг, можешь вспомнить, что случилось с нами в тот день, когда мы убрались из Древнего Рима?

— Думаю, что смогу. Да. — Историк был слишком велик для спальни, но поскольку бывал здесь нередко, то научился маневрировать на довольно скромном пространстве. Достигнув кровати, он взял письмо. — У каждого есть право знать свою историю, ведь так?

Чип выглядел таким крошечным, что, казалось, мог улететь от малейшего чиха, поэтому, глядя на него, Эмпра затаила дыхание. Сердце замедлило бег, сравнявшись с реальным временем. Прошлое Фарвея… Если кто-то потрудился поместить его в чип, то, должно быть, оно того стоило. Передать чип сыну то же самое, что позволить ему смотреть старые записи. Ведь на самом деле это и есть будущее — истории, переданные в прошлое, прожитые вперед.

История: Корни, которые мы не выбираем.

Кто она такая, чтобы остановить это?

 

52

…НО КОТОРЫЕ ВЫБИРАЮТ НАС

На столе в столовой остались только тарелки с корками от пиццы. Добытый на черном рынке сыр нисколько не пострадал от двух падений на пол. Более того, самого этого инцидента как будто и не было вообще. Мать Фара вышла из спальни с румянцем на щеках и, положив на стол новый подарок, прошла по кругу, собирая заказы на напитки. Вечер продолжался в том же духе, в каком проходило большинство таких вечеров в доме Маккарти: с едой, смехом, паузой между обедом и десертом для нескромных историй.

Имоджен рассказала о случае из детства, когда они с Фаром посетили зоопарк. Фар начал тот день в белой рубашечке, а домой пришел в объеденных наполовину грязно-желтых лохмотьях — благодаря какому-то нервному кролику и козленку — и со стойкой неприязнью к мелким размером в пинту млекопитающим. В ответ Грэм поведал о недавних триумфах друга на симуляторе. Историю рождения Фара поочередно изложили Берг и обе Эмпры.

На десерт подали шоколадный джелато с шоколадными чипсами, любимое лакомство Фара. Тетя Изольда принесла его целое корытце, но едва сделала два шага, как ее дочь воскликнула «Подождите! Бенгальские огни!» и умчалась в кухню. Вернулась она уже подобием кометы, оставляя за собой хвост из рассыпавшихся искр. Дядя Берг затянул «С днем рожденья», остальные подхватили.

В конце его мать улыбнулась:

— Загадай желание. И исполни его.

Хорошо бы. Всю жизнь Фар прожил с чувством, что загадывает желание на размер больше. Он пробежал взглядом по гостям — тетя Изольда раскладывала джелато по блюдечкам, а дядя Берг и тетя Э. передавали угощение дальше. Берг держал за руку мать Фара, Имоджен тестировала кубик Рубика Грэма.

Вот его жизнь.

Чем ее наполнить?

Увы, он не знал.

Потом началось вручение подарков. Дядя Берг, тетя Изольда, Берг и его мать купили вскладчину ховербайк — больше никаких поездок в Академию на общественном транспорте! Имоджен добавила пару очков от ветра. Грэм подарил кредиты. Подарок Тети Э. был фамильной реликвией, судя по маминой реакции. Едва он открыл его, как она потянулась за твидовым пиджаком.

— Это принадлежало твоему прапрапрадеду. Он был профессором истории в Оксфорде в те времена, когда историкам приходилось полагаться на книги. Сколько же я его не видела? Вечность.

По крайней мере годы. Точнее, семнадцать плюс один.

Мама помолчала, предаваясь воспоминаниям, и протянула последний подарок. Торопливо завернутое что-то, маленькое, даже не перевязанное, легко поместившееся на ладони.

— Это от кого?

— Открой. — Еще один пример странного поведения. Насколько помнил Фар, вот так она уклонялась от ответа, лишь когда он пытался расспросить об отце.

Фар торопливо разорвал бумагу. Серебряные петельки, голубой бархат… Обычно так выглядят футляры для ювелирных украшений. Может быть, запонки? Или кольцо? Или новый роговичный имплант?

В коробочке был чип. Но такой, какого он еще не видел. Прозрачный, почти невидимый, какой-то футуристический.

— Что за…

Вспыхнул свет, и все за столом ахнули.

Грэм придвинулся поближе, чтобы получше рассмотреть штуковину.

— Это же голографическая платформа? Но откуда?

Ответа на второй вопрос Фар не знал. Что же касается первого, то перед ним определенно была голограмма с чем-то вроде меню. Восемь коробочек постепенно меняющегося цвета, обозначенные римскими цифрами от 0 до vii. Над ними висела коробочка с совершенно другим ярлыком: TU FUI, EGO ERIS.

Тем, что ты есть, я был. Тем, кто я есть, ты будешь.

— Странно. — Имоджен подалась вперед. — Фраза с могильного камня. Римляне обычно использовали ее, чтобы предупредить живых о смерти.

Смерть. Но Фар так не думал. Здесь ссылка была на другое. Он не располагал доказательствами и мог полагаться лишь на чутье, то самое ощущение, которое испытывал каждый раз, когда пролетал над Колизеем. Только сейчас оно звучало громче. Как будто дрожь превратилась в рев.

— Тu fui, ego eris, — повторил он фразу и как будто услышал ее эхо.

Коробочка открылась. Из нее вывалились судовые журналы корабля под названием «Инвиктус». В документах Фар прочел имена, знакомые — как Имоджен и Грэм — и как будто знакомые, звучавшие так, словно когда-то он неоднократно их произносил: Прия и Элиот. Прия… Элиот… Прия… Прия… Прия… Четыре месяца назад он был капитаном машины времени, доказательством чему служили более тридцати записей инфопотоков с самыми разными — выбирай по вкусу — временными отметками.

Фар откашлялся. Похоже, вариант оставался только один.

— Начать сначала.