До обобщений, впрочем, я дошла гораздо позже. До каждого обобщения доходят, топча свои собственные следы.

А тогда я увидела тебя в самый последний момент. Уже было слишком поздно притворяться, что не вижу. Ты шёл с незрелой седоволосой кошечкой. (Кошки с цветом волос под седину заполняют в природе нишу, возникающую из-за действительно седых женщин с волосами, покрашенными в рыжий цвет). Кошка висела на твоей руке, модно дёргалась и демонстрировала близость. В декольте у кошки, переходившем все мыслимые границы, кипел бюст. Благодаря ложбинке, которая образуется между полушариями, такое декольте производит впечатление, будто кто-то голый повернулся к тебе задом.

Словом, кошка была чертовская. А ведь известно, что чем кошка более чертовская, тем глупее выглядит обвешанный ею и застигнутый врасплох. Поэтому, когда наши взгляды встретились, на твоём лице появилось обычное в таких случаях выражение: мешанина из злости к кошке, ярости ко мне и удовлетворённости собой.

У меня было три возможных варианта действий:

а) ударить кошку по голове только что купленной копчёной скумбрией, а затем разразиться плачем,

б) холодно кивнуть и с безразличным видом пройти мимо,

в) подойти к вам с так называемой естественной улыбкой.

Надо ли говорить, что самым близким моему сердцу, самым искренним и самым правильным было бы действие «а», со скумбрией и плачем. О, но такие вещи ведь не для меня. Ты меня знаешь. Ясное дело, что я выбрала вариант «в».

— Как дела, — жизнерадостно сказала я, — представь меня своей спутнице.

Кошка протянула мне мокрую лапу и что-то мяукнула.

— А вы в какую сторону? — прощебетала я, словно бы не знала, что на маёвку в Лазенки.

— В противоположную, — ответил бы ты, если б был откровенен. К счастью, для каждого из нас это был неподходящий момент для откровений.

Слово за слово (мы с тобою ворковали как голубки, а кошка насупилась и молчала), и я предложила вас чуточку проводить. По дороге я произнесла монолог на тему прекрасного кошкиного платья, и хоть последний бы дурак сообразил, что происходило оно из обычного магазина женской одежды, я выразила свою радость, что в наших комиссионках можно достать столь изящные и оригинальные вещи.

— Нет никакого смысла тратить валюту в Париже, — восхищалась я, бросая на тебя циничные взгляды.

Палку я постаралась не перегибать. Уже несколько минут спустя я распрощалась с ними, выразив надежду продолжить то, что я бесстыдно назвала «столь приятным знакомством». И одиноко побрела за брынзой, давясь по пути твердеющими в горле слезами.

Потом уже, когда мы с тобой встретились один на один, у меня снова было три возможных варианта действий:

а) разбить у твоих ног вазу за 275 злотых, а затем разразиться плачем,

б) сидеть с каменным лицом в ожидании объяснений,

в) не придавать случившемуся никакого значения.

Надо ли говорить, что самым близким моему сердцу, самым искренним и самым правильным было бы действие «а». О, но ведь такие вещи не для меня. Ты меня знаешь. Ясное дело, что я выбрала вариант «в».

— Красивая девушка, — сказала я безмятежно, — и при этом очень симпатичная. И, по-видимому, неглупая. Во всяком случае, она производит такое впечатление.

Я говорила это, а у самой перед глазами стояла её наглая и тупая физиономия. Ты взглянул на меня и улыбнулся.

— Знаешь, что я тебе скажу? Ты умная женщина.

Да. Я умная женщина. Всякий раз, когда я делаю что-то бесконечно бессмысленное против самой себя, я слышу эту формулировку.

Всякий раз, когда кто-то лишает меня моих прав, а я с улыбкой соглашаюсь на это, меня хвалят: «Ты умная женщина».

Ещё никогда мне не приходилось слышать это определение в приятных для меня обстоятельствах.

Я очень серьёзно задумываюсь, не должна ли я, наконец, немного поглупеть.