Холотропное сознание

Гроф Станислав

Часть I. ВЫЗОВ НЬЮТОНОВСКОЙ ВСЕЛЕННОЙ

 

 

ПРОРЫВ К НОВЫМ ИЗМЕРЕНИЯМ СОЗНАНИЯ

 

Втечение трех последних десятилетий современная наука представила нам новые проблемы и новые открытия, которые заставляют думать, что человеческие возможности далеко превосходят даже самые смелые из наших прежних представлений. В ответ на эти проблемы и открытия исследователи самых разных направлений и дисциплин общими усилиями открывают перед нами совершенно новую картину человеческого бытия, и, в особенности, природы человеческого сознания.

Так же, как в свое время открытие Коперника, что Земля — вовсе не центр Вселенной, перевернуло мир с ног на голову, новейшие открытия исследователей всего мира заставляют нас серьезнее задуматься над тем, что мы представляем из себя физически, умственно и духовно. Мы наблюдаем появление нового понимания психики и, вместе с ним, удивительного мировоззрения, соединяющего последние достижения на переднем крае науки с мудростью древнейших человеческих сообществ. В результате все новых успехов нам приходится пересматривать буквально все наши представления, подобно тому, как это происходило в ответ на открытия Коперника почти пятьсот лет назад.

 

Вселенная как машина: Ньютон и западная наука

Главное, что отличает мощный сдвиг в мышлении, произошедший в течение двадцатого столетия, так это полный пересмотр понимания физического мира. До возникновения теории относительности Эйнштейна и квантовой физики мы были твердо убеждены в том, что Вселенная состоит из плотной материи. Мы думали, что основу материальной Вселенной образуют атомы, и считали их сплошными и неразрушимыми. Эти атомы существовали в трехмерном пространстве, и их движения подчинялись определенным неизменным законам; в соответствии с этим, материя эволюционировала упорядоченным образом, двигаясь от прошлого, через настоящее, к будущему. С этой надежной детерминистской точки зрения, мы рассматривали Вселенную как гигантскую машину, и были уверены в том, что придет день, когда мы откроем все законы, управляющие этой машиной, и, таким образом, сможем в точности воссоздавать все, происходившее в прошлом, и предсказывать все, что случится в будущем. Как только эти законы будут открыты, мы обретем власть над всем окружающим миром. Некоторые даже мечтали, что когда-нибудь мы будем способны порождать жизнь, смешивая соответствующие химические вещества в пробирке.

В этой модели Вселенной, разработанной ньютоновской наукой, жизнь, сознание, люди и творческий разум считались побочными продуктами, случайно развившимися из непостижимого скопления материи. И какими бы сложными и удивительными мы ни были, нас, людей, тем не менее, рассматривали, по существу, как материальные объекты — не более, чем высокоразвитые животные или мыслящие биологические машины. Наши границы определялись поверхностью кожи, а сознание виделось не более чем продуктом мыслительного органа под названием мозг. Все, что мы думали, чувствовали и знали, основывалось на информации, которую мы получали с помощью органов чувств. По логике этой материалистической модели, человеческое сознание, интеллект, этика, искусство, религия и сама наука рассматривались как побочные продукты материальных процессов, происходящих в мозге.

Разумеется, мнение, что сознание и все его проявления берут свое начло в мозге, не было полностью лишено оснований. Многочисленные клинические и экспериментальные наблюдения указывают на тесную связь между сознанием и определенными нейрофизиологическими и патологическими состояниями, такими, как инфекции, травмы, интоксикации, опухоли и кровоизлияния в мозг Ясно, что все это, как правило, сопровождается заметными изменениями в сознании. В случае опухолей мозга, нарушение функций (потеря речи, координации движений и т. д.) может помочь точно определить, в каком месте поврежден мозг.

Подобные наблюдения не оставляют ни тени сомнения в том, что наши психические функции связаны с биологическими процессами в мозге. Однако это не обязательно означает, что сознание рождается в мозге. Это заключение, сделанное западной наукой, представляет собой не научный факт, а метафизическое допущение, и, безусловно, можно предложить другую интерпретацию тех же самых данных. Проведем аналогию: хороший телевизионный мастер, взглянув на конкретные искажения изображения или звука в телевизоре, может точно сказать, что в нем неисправно, и какие части нужно заменить, чтобы он снова хорошо работал. Никто не увидел бы в этом доказательства того, что телевизор сам отвечает за программы, которые мы видим, когда его включаем. Однако, именно такого рода довод механистическая наука предлагает как «доказательство», что сознание производится мозгом.

Традиционная наука придерживается мнения, что органическая материя и жизнь возникли из химического бульона первозданного океана исключительно в результате случайных взаимодействий атомов и молекул. Аналогичным образом, утверждается, что материя превращалась в живые клетки, а клетки — в сложные многоклеточные организмы с центральной нервной системой лишь благодаря случаю и «естественному отбору». И наряду с этими объяснениями, одним из наиболее важных метафизических догматов западного мировоззрения почему-то стало допущение, что сознание представляет собой побочный продукт материального процесса, происходящего в мозге.

По мере того, как современная наука обнаруживает глубокие взаимосвязи между творческим разумом и всеми уровнями реальности, этот упрощенный образ Вселенной становится все более неприемлемым. По одному удачному сравнению, вероятность того, что человеческое сознание и наша беспредельно сложная Вселенная могли возникнуть в результате случайных взаимодействий инертной материи — это все равно, как если бы пронесшийся над свалкой ураган случайно собрал Боинг-747.

До сих пор, ньютоновская наука была ответственна за формирование очень ограниченного представления о человеческих существах и их потенциальных возможностях. В течение более чем двух столетий ньютоновская точка зрения диктовала критерии того, каково приемлемое и неприемлемое восприятие реальности. В соответствии с ними, «нормально функционирующим» человеком считается тот, кто способен точно отражать объективный внешний мир, описываемый ньютоновской наукой. Согласно этой точке зрения, наши умственные функции ограничиваются восприятием информации через органы чувств, ее хранением в наших «умственных банках данных», и, затем, возможно, перетасовкой чувственных данных для создания чего-то нового. Любое значимое отклонение от такого восприятия «объективной реальности» — а в действительности, общепринятой реальности, или того, что большинство людей считают истинным — пришлось бы отвергнуть как продукт чересчур активного воображения или умственного расстройства.

Современные исследования сознания указывают на острую необходимость решительного пересмотра и расширения столь ограниченного взгляда на природу и измерения человеческой психики. Главная задача данной книги — проанализировать эти новые наблюдения и вытекающий из них радикально иной взгляд на нашу жизнь. Важно отметить, что хотя эти новые открытия и не совместимы с традиционной ньютоновской наукой, они полностью согласуются с революционными достижениями современной психологии и других научных дисциплин. Это новое понимание коренным образом преобразует ньютоновское мировоззрение, которое мы когда-то до такой степени принимали на веру. Возникает захватывающее новое видение космоса и человеческой природы, которое имеет далеко идущие последствия для нашей жизни как в индивидуальном, так и в коллективном масштабе.

 

Сознание и космос: наука открывает разум в природе

По мере развития исследований сверхмалого и сверхбольшого — субатомных сфер микромира и астрофизических сфер макромира — современные физики вскоре поняли, что некоторые из основных ньютоновских принципов имеют серьезные ограничения и недостатки. В середине ХХ века выяснилось, что атомы, которые ньютоновские физики некогда считали неразрушимыми элементарными кирпичиками материального мира, на самом деле состоят из еще более мелких элементарных частиц — протонов, нейтронов и электронов. Позднее, исследования обнаружили буквально сотни субатомных частиц.

Вновь отрытые субатомные частицы демонстрировали странное поведение, которое ставило под сомнение ньютоновские принципы. В одних экспериментах они вели себя как материальные частицы, а в других, казалось, обладали волновыми свойствами. Это явление стало известно как «квантово-волновой парадокс». На субатомном уровне наши старые определения материи сменялись статистическими вероятностями, описывающими ее «тенденцию существовать», и, в конечном итоге, старые определения материи полностью исчезали в так называемом «динамическом вакууме». Это исследование микромира вскоре открыло тот факт, что Вселенная, которая в повседневной жизни кажется нам состоящей из плотных, отдельных объектов, в действительности представляет собой сложную сеть событий и взаимосвязей. В этом новом контексте сознание не просто пассивно отражает объективный материальный мир — оно играет активную роль в создании самой реальности.

В научных исследованиях астрофизической сферы обнаруживаются столь же поразительные откровения. Например, в теории относительности Эйнштейна пространство не трехмерно, время не линейно, и они существуют не как отдельные сущности, а объединены в четырехмерный континуум, именуемый «пространством-временем». При подобном взгляде на Вселенную то, что мы некогда воспринимали как границы между объектами и различия между материей и пустым пространством, теперь сменяется чем-то новым. Вместо совокупности отдельных объектов и пустых промежутков между ними, вся Вселенная видится как одно непрерывное поле переменной плотности. В современной физике материя становится равнозначной и взаимозаменяемой с энергией. В свете этого нового мировоззрения, сознание рассматривается как неотъемлемая часть вселенской ткани и, безусловно, не сводится к деятельности нашего мозга. Как сказал британский астроном Джеймс Джинс около шестьдесяти лет назад, Вселенная современной физики гораздо больше похожа на великую мысль, чем на гигантскую сверхмашину.

Итак, теперь мы имеем Вселенную, которая представляет собой не скопление ньютоновских объектов, а бесконечно сложную систему колебательных явлений. Эти колебательные системы обладают такими свойствами и возможностями, которые даже не снились ньютоновской науке. Одно из самых интересных свойств такого рода можно описать по аналогии с явлением голографии.

 

Голография и скрытый порядок

Голография — это фотографический процесс, в котором лазерный когерентный свет с одной и той же длиной волны используется для создания трехмерных изображений в пространстве. Голограмма, которую можно сравнить с фотографическим слайдом, с которого мы проецируем изображение, представляет собой запись картины интерференции двух половин лазерного луча. После того как луч света разделяют с помощью полупрозрачного зеркала, одну его половину (называемую опорным лучом) направляют на эмульсионный слой фотографической пластинки, а другая половина (называемая рабочим лучом), попадает на пластинку, предварительно отразившись от фотографируемого объекта. Информация от этих двух лучей, требуемая для воспроизведения трехмерного изображения, «свернута» в голограмме таким образом, что распределяется по всем ее участкам. В результате, когда голограмму освещают лазером, из любой ее части можно «развернуть» полное трехмерное изображение. Можно разрезать голограмму на много кусочков, и все равно, каждая часть будет способна воспроизводить изображение целиком.

Это открытие принципов голографии стало важной частью научного мировоззрения. Например, Дэвида Бома — выдающегося физика-теоретика и бывшего сотрудника Эйнштейна — голография вдохновила на создание такой модели вселенной, которая способна объяснить многие парадоксы квантовой физики. Он предположил, что мир, воспринимаемый нами посредством органов чувств и нервной системы, с помощью научных приборов или без них, представляет собой лишь крошечный фрагмент реальности. Все воспринимаемое нами Бом называет «развернутым» или «явным порядком». Эти восприятия возникли в виде особых форм из гораздо большей матрицы, которую он назвал «свернутым» или «скрытым» порядком. Иными словами, то, что мы воспринимаем как реальность, подобно проекции голографического изображения. Большую матрицу, из которой проецируется этот образ, можно сравнить с голограммой. Однако, представленная Бомом картина скрытого порядка (аналогичного голограмме) описывает уровень реальности, недоступный для наших органов чувств или для непосредственного научного исследования.

В своей книге«Wholeness and Implicate Order» («Целостность и скрытый порядок») Бом посвящает две главы взаимоотношениям между сознанием и материей, как они видятся современному физику. Он описывает реальность как нерушимое, когерентное целое, вовлеченное в бесконечный процесс изменения, называемый холодвижением. Согласно этой точке зрения, все устойчивые структуры во Вселенной — это не более, чем абстракции. Мы можем прилагать любые усилия, описывая объекты, сущности или события, но, в конечном итоге, должны признать, что все они происходят от неопределяемого и непознаваемого целого. В этом мире, где все пребывает в постоянно движущемся потоке, использование имен существительных для описания происходящего может только сбить нас с толку.

По мнению Бома, теория голографии иллюстрирует его идею о том, что энергия, свет и материя состоят из интерференционных паттернов, несущих в себе информацию о всех других волнах света, энергии и материи, с которыми они прямо или косвенно соприкасались. Таким образом, каждая частица энергии и материи представляет микрокосм, свернувший в себя целое. Жизнь больше нельзя понимать в терминах неодушевленной материи. И материя, и жизнь — это абстракции, извлеченные из холодвижения, как неделимого целого, но они никогда не могут быть отделены от этого целого. Аналогичным образом, и материя, и сознание представляют собой аспекты одного и того же неделимого целого.

Бом напоминает нам, что даже процессы абстрагирования, посредством которых мы создаем свои иллюзии отделенности от целого, сами суть выражения холодвижения. В конечном счете, мы приходим к пониманию того, что любое восприятие и познание, включая научную работу — это вовсе не объективное воссоздание реальности, а, скорее, творческая деятельность, которую можно сравнить с художественным выражением. Мы не можем измерить подлинную реальность; на самом деле, сама суть реальности — в ее неизмеримости 1.

Голографическая модель предлагает революционные возможности для нового понимания отношений между частями и целым. Более не ограниченная пределами логики традиционной мысли, часть перестает быть всего лишь кусочком целого, но при определенных обстоятельствах отражает и содержит в себе целое. Мы, как индивидуальные человеческие существа — отнюдь не изолированные и незначительные ньютоновские сущности; скорее, каждый из нас, будучи совокупным полем холодвижения, также представляет собой микрокосм, отражающий и содержащий в себе макрокосм. Если это так, тогда каждый потенциально способен иметь прямой и непосредственный эмпирический доступ буквально к любому аспекту Вселенной, и наши способности расширяются далеко за пределы органов чувств.

Действительно, существует много интересных параллелей между работой Дэвида Бома в области физики и работой Карла Прибрама в области физиологии высшей нервной деятельности. После десятилетий интенсивных исследований и экспериментов этот знаменитый нейрофизиолог пришел к выводу, что объяснить загадочные и парадоксальные наблюдения, касающиеся функций мозга, можно лишь действием голографических принципов. Революционная модель мозга, разработанная Прибрамом, и теория холодвижения Бома имеют далеко идущие следствия для нашего понимания человеческого сознания, которые мы только начали переводить на уровень личности.

 

В поисках скрытого порядка

Откровения, касающиеся ограниченности ньютоновской науки и насущной необходимости более широкого мировоззрения, появились практически во всех отраслях знаний. Например, Грегори Бэйтсон, один из самых оригинальных теоретиков нашего времени, бросил вызов традиционным представлениям, продемонстрировав, что все границы в мире иллюзорны, и что умственная деятельность, которую мы обычно приписываем исключительно людям, встречается в природе повсюду, включая животных, растения и даже неорганические системы. В своем высоко творческом синтезе кибернетики, теории информации и теории систем, антропологии, психологии и других областей науки он показал, что разум и природа составляют неделимое единство.

Британский биолог Руперт Шелдрейк выступил с резкой критикой традиционной науки, предложив взглянуть на проблему еще под одним углом. Он обратил внимание на тот факт, что в своих целеустремленных поисках «энергетической причинности» западная наука пренебрегла проблемой формы в природе. Он указал, что изучение одной лишь материи не в большей степени способно объяснить, почему в природе существуют порядок, форма и смысл, чем осмотр строительных материалов собора, замка или жилого дома может объяснить конкретные формы этих архитектурных сооружений. Шелдрейк высказал предположение, что формы в природе управляются тем, что он назвал «морфогеническими полями», которые современная наука не способна обнаружить или измерить. Это означало бы, что все научные исследования прошлого полностью пренебрегали измерением, которое абсолютно необходимо для понимания природы реальности2.

Общий момент всех этих и других новых теорий, предлагающих альтернативы ньютоновскому мышлению, состоит в том, что они рассматривают сознание и творческий разум не как производные материи — точнее говоря, нерофизиологических процессов в мозге — а как важные изначальные атрибуты всего сущего. Исследование сознания, некогда считавшееся лишь бедным родственником естественных дисциплин, быстро становится центром внимания науки.

 

Переворот в сознании и новое научное мировоззрение

Современная глубинная психология и исследования сознания во многом обязаны швейцарскому психиатру К.Г. Юнгу. В течение всей своей жизни, отданной систематической клинической работе, Юнг показывал, что фрейдовская модель человеческой психики слишком узка и ограниченна. Он собрал убедительные свидетельства того, что нам следует смотреть намного дальше личной биографии и индивидуального бессознательного, чтобы хотя бы начать постигать подлинную природу психики.

Одним из самых известных достижений Юнга стала концепция «коллективного бессознательного» — огромного хранилища информации об истории и культуре человечества, доступного каждому из нас в глубинах нашей собственной психики. Кроме того, Юнг выявил фундаментальные динамические паттерны, или изначальные организующие принципы, действующие как в коллективном бессознательном, так и во всей Вселенной. Он назвал их «архетипами» и описал их воздействие на отдельных людей и на человеческое общество в целом.

Особенно интересны исследования Юнгом явления синхронности, которое мы позднее рассмотрим более подробно. Он обнаружил, что психологические события на индивидуальном уровне, например сны или видения, нередко образуют паттерны значимого совпадения с различными аспектами общепринятой реальности, которые нельзя объяснить с точки зрения причины и следствия. Это наводит на мысль о том, что мир психики и материальный мир — вовсе не две раздельные сущности, и что они тесно переплетаются друг с другом. Таким образом, идеи Юнга бросают вызов не только психологии, но и ньютоновским представлениям о реальности и западной философии науки. Они показывают, что сознание и материя находятся в постоянном взаимодействии, упорядочивая и формируя друг друга. Должно быть, именно такое взаимодействие имел в виду поэт Уильям Батлер Йитс, говоря о событиях, в которых «невозможно отличить танцора от танца».

Примерно в то же время, когда мы начинали совершать важный прорыв в физике, открытие ЛСД и последующие исследования психоделиков открыли новые революционные направления в изучении человеческого сознания. В пятидесятые и шестидесятые годы резко возрос интерес к восточным философским учениям и практикам, шаманизму, мистицизму, эмпирической психотерапии и другим глубинным исследованиям человеческой психики. Изучение смерти и процесса умирания дало некоторые крайне интересные данные о связи между сознанием и мозгом. Вдобавок к этому происходило возрождение интереса к парапсихологии, в особенности, к исследованиям экстрасенсорного восприятия (ЭСВ). Новые данные о человеческой психике получали и лаборатории, которые экспериментировали с такими современными методами изменения сознания, как сенсорная изоляция и биологическая обратная связь.

Общим для всех этих исследований было сосредоточение на необычных состояниях сознания — той области, которой в прошлом пренебрегла не только традиционная наука, но и вся западная культура. Выдвигая на первый план рациональность и логику, мы всегда высоко ценили повседневное здравое состояние ума, относя все его другие состояния к сфере бесполезной патологии.

В этом отношении, мы занимаем в истории человечества весьма уникальную позицию. Во всех древних и доиндустриальных культурах необычным состояниям сознания придавалось особое значение: их ценили как мощное средство общения со священными реалиями, с природой и людьми, и использовали для выявления болезней и целительства. Кроме того, измененные состояния считались важным источником художественного вдохновения и вратами к интуиции и экстрасенсорному восприятию. Все другие культуры затратили много времени и энергии на разработку различных методов изменения сознания, и регулярно использовали их в разнообразных ритуальных контекстах.

Майкл Харнер — известный антрополог, который, к тому же, получил в Южной Америке шаманское посвящение — отметил, что с межкультурной точки зрения, традиционное западное понимание человеческой психики страдает важными недостатками. Оно этноцентрично в том смысле, что западные ученые считают свой подход к реальности и психологическим явлениям самым лучшим и «доказанным без тени сомнения», в то же время, объявляя представления других культур низшими, наивными и примитивными. Во вторых, традиционный научный подход, вдобавок, «когницентричен» — как это называет Харнер, имея в виду, что в нем учитываются только наблюдения и переживания, опосредуемые пятью органами чувств в обычном состоянии сознания3.

Главная цель этой книги — описать и исследовать те радикальные перемены в понимании сознания, человеческой психики и природы самой реальности, которые становится необходимыми, когда мы, подобно всем культурам до нас, принимаем во внимание свидетельства необычных состояний. Здесь не имеет большого значения, вызываются ли эти состояния практикой медитации, сеансом эмпирической психотерапии, спонтанным психодуховным кризисом, околосмертным опытом, или же употреблением психоделического вещества. Хотя эти методы и вызываемые ими переживания могут различаться некоторыми специфическими особенностями, все они представляют собой пути к глубинным областям человеческой психики, не разведанным традиционной психологией. Признавая этот факт, танатолог Кеннет Ринг предложил для них общий термин Омега-переживания.

И поскольку нас здесь интересует изучение самых общих следствий современных исследований сознания для нашего понимания самих себя и Вселенной, я использую в этой книге примеры из самых различных ситуаций. Одни из них взяты из сеансов холотропного дыхания или психоделической терапии, другие — из шаманских ритуалов, опыта гипнотической регрессии, околосмертных состояний или спонтанных эпизодов психодуховного кризиса. Общим для всех них является то, что они бросают решительный вызов традиционному мышлению и предлагают совершенно новый взгляд на реальность и наше бытие.

 

Путешествие начинается: распахивая врата за пределы обыденной реальности

К новому пониманию сознания ведет много разных путей. Мой собственный путь начался в Праге, столице Чехословакии, в конце 40-х годов, вскоре после того, как я закончил среднюю школу. В то время один приятель дал мне почитать «Вступительные лекции по психоанализу» Зигмунда Фрейда. На меня произвели глубокое впечатление проницательный ум Фрейда и его способность расшифровывать туманный язык подсознания. Буквально через несколько дней после прочтения книги я принял решение поступать в медицинский институт, что было необходимым условием для того, чтобы стать психоаналитиком.

В годы учебы в медицинском институте, я присоединился к небольшой психоаналитической группе под руководством трех аналитиков — членов Международной психоаналитической ассоциации, и в свободное время работал на кафедре психиатрии медицинского факультета Университета Чарльза. Позднее, я, кроме того, прошел тренировочный курс психоанализа у бывшего президента Чехословацкой психоаналитической ассоциации.

Чем лучше я знакомился с психоанализом, тем больше разочаровывался в нем. Все прочитанные мной труды Фрейда и его последователей предлагали, казалось бы, убедительные объяснения психической жизни. Но все это оказывалось невозможно перенести в клиническую работу. Я не мог понять, почему эта блестящая концептуальная система не дает столь же впечатляющих клинических результатов. В медицинском институте меня научили, что стоит лишь понять, в чем состоит проблема, и я смогу найти какой-нибудь действенный способ ее решения или, в случае неизлечимой болезни, ясно увидеть причины ограничений своей терапии. Однако теперь мне предлагали поверить, что даже при наличии полного интеллектуального понимания психопатологии, с которой мы работаем, мы смогли бы сделать с ней относительно мало — даже в течение крайне длительного времени.

Примерно в то же время, когда я сражался с этой дилеммой, на факультет, где я работал, пришла посылка из швейцарской фармацевтической лаборатории «Сандоз», находившейся в Базеле. В ней были образцы экспериментального вещества под названием ЛСД-25, которое, как утверждалось, обладало замечательными психоактивными свойствами. Компания «Сандоз» предоставляла это вещество психиатрам-исследователям различных стран для изучения его воздействия и возможного использования в психиатрии. В 1956 году я стал одним из первых «подопытных кроликов» при испытании этого препарата.

Мой первый сеанс с ЛСД радикально изменил мою личную и профессиональную жизнь. Я пережил удивительную встречу с собственным бессознательным, и этот опыт сразу же затмил весь мой предыдущий интерес к фрейдистскому психоанализу. Мне открылось фантастическое зрелище красочных видений, как абстрактных и геометрических, так и наполненных символическим смыслом. Я ощутил наплыв эмоций такой силы, какая мне и не снилась.

Мой первый опыт с ЛСД-25 включал в себя специальные тесты, которые проводил сотрудник факультета, изучавший воздействие световых вспышек на мозг. Перед приемом психоделика, я согласился, чтобы меня освещали вспышками света различной частоты, одновременно регистрируя биотоки моего мозга с помощью электроэнцефалографа.

На этой стадии эксперимента я был поражен сиянием, которое казалось мне сравнимым со светом в эпицентре атомного взрыва или, быть может, с описанным в восточных священных текстах сверхъестественным светом, появляющимся в момент смерти. Этот световой взрыв вышвырнул меня из тела. Я утратил всякое осознавание экспериментатора, лаборатории и всего, что касалось моей студенческой жизни в Праге. Мое сознание, казалось, вдруг расширилось до космических масштабов.

Я обнаружил, что попал в самый центр космической драмы, которую прежде не мог вообразить даже в самых буйных фантазиях. Я переживал Большой взрыв, проносился сквозь черные и белые дыры Вселенной, и мое сознание становилось чем-то вроде взрывающихся сверхновых, пульсаров, квазаров и других космических объектов.

У меня не оставалось сомнения в том, что переживаемое мною очень близко к опыту «космического сознания», о котором мне доводилось читать у великих мистиков мира. Хотя в руководствах по психиатрии такие состояния определялись как проявления серьезной патологии, я знал, что это переживание было не результатом психоза, вызванного приемом психоактивного вещества, а мимолетным взглядом на мир, находящийся за пределами обычной реальности.

Даже в самых ярких и убедительных глубинах этого переживания я видел иронию и парадокс ситуации. Божественное предстало передо мной и завладело моей жизнью в современной лаборатории во время серьезного научного эксперимента, проводимого в коммунистической стране с веществом, полученным химиком двадцатого столетия.

Я вышел из этого переживания взволнованным до глубины души. В то время я не считал, как считаю сейчас, что потенциальная способность к мистическому опыту от рождения дана всем людям. Все пережитое я приписывал самому психоактивному препарату. Но у меня не было ни тени сомнения в том, что это вещество может служить «царской дорогой в бессознательное». Я был уверен, что это лекарство могло бы залечить разрыв между теоретическим блеском психоанализа и его беспомощностью в качестве терапевтического инструмента. Мне казалось, что психоанализ с использованием ЛСД сможет углубить, усилить и ускорить терапевтический процесс.

В последующие годы, начиная с моего первого назначения в Институт психиатрических исследований в Праге, у меня была возможность изучать воздействие ЛСД на пациентов с различными эмоциональными расстройствами, а также на психиатров и психотерапевтов, художников, ученых и философов, выразивших серьезную заинтересованность в такого рода опыте. Эти исследования привели к более глубокому пониманию человеческой психики, а также возможности повышения творческих способностей и облегчения решения проблем.

В начальный период этих исследований я обнаружил, что мое мировоззрение подорвано ежедневным столкновением с переживаниями, которые было невозможно объяснить с позиций моей прежней системы убеждений. Под неумолимым натиском бесспорных свидетельств мое понимание мира постепенно менялось от атеистического к мистическому. То, что впервые открылось мне в опыте космического сознания, полностью подтвердились в результате ежедневного кропотливого изучения исследовательских данных.

В сеансах ЛСД-психотерапии мы обнаружили весьма своеобразную закономерность. При низких и средних дозах, опыт испытуемых обычно ограничивался повторным проживанием эпизодов из младенчества и детства. Однако, когда дозу увеличивали или сеанс повторяли, каждый пациент рано или поздно продвигался далеко за пределы областей, описанных Фрейдом. Многие из переживаний, о которых нам сообщали, удивительно походили на то, что описано в древних духовных текстах восточных традиций. Я нашел это особенно интересным, поскольку многие из тех, кто рассказывал о подобных переживаниях, прежде ничего не знали о восточных духовных философах, и я, безусловно, не ожидал, что столь необычные эмпирические сферы могут стать доступны таким образом.

Мои пациенты переживали психологическую смерть и возрождение, чувства единства со всем человечеством, природой и космосом. Они рассказывали о видениях божеств и демонов из культур, отличных от той, к которой они принадлежали, или о посещении мифологических сфер. Некоторые рассказывали о переживаниях событий из «прошлой жизни», историческую достоверность которых позднее удавалось подтвердить. Во время сеансов с самым глубоким погружением, переживания были связаны с людьми, местами и вещами, с которыми пациенты никогда прежде не соприкасались посредством физических органов чувств. То есть, они никогда о них не читали, не видели их изображений и ничего о них не слышали, но теперь переживали их так, будто все это происходило в настоящем.

Это исследование было источником бесконечной череды сюрпризов. Поскольку я изучал сравнительное религиоведение, у меня было интеллектуальное знание о некоторых из переживаний, описываемых людьми. Однако я совершенно не подозревал, что древние духовные системы с удивительной точностью описывают различные уровни и типы переживаний, происходящих в необычных состояниях сознания. Я был поражен их эмоциональной силой, достоверностью и потенциальной способностью менять взгляды людей на свою жизнь. Откровенно говоря, бывали времена, когда я ощущал глубокое беспокойство и страх, сталкиваясь с фактами, для которых у меня не было никакого рационального объяснения, и которые подрывали мою систему убеждений и мое научное мировоззрение.

Затем, когда я лучше познакомился с этими переживаниями, мне стало ясно, что все, чему я был свидетелем — это нормальное и естественное проявление глубинных сфер человеческой психики. Когда этот процесс выходил за пределы биографического материала из младенчества и детства, и в переживаниях начинали открываться более глубокие слои человеческой психики со всеми присущими им мистическими обертонами, терапевтические результаты превосходили все, что мне доводилось видеть до этого. Симптомы, которые не поддавались другим видам лечения месяцами и даже годами, нередко исчезали после таких переживаний, как психологические смерть и возрождение, чувства космического единства, архетипические видения и последовательности событий, которые пациенты описывали как воспоминания прошлых жизней.

 

На передовом рубеже

Свыше тридцати лет систематического изучения человеческого сознания привели меня к выводам, которые многие традиционные психиатры и психологи сочли бы неправдоподобными, а то и вовсе невероятными. Теперь я твердо уверен, что сознание — это нечто большее, чем случайный побочный продукт нейрофизиологических и биохимических процессов, происходящих в человеческом мозге. Я считаю сознание и психику человека выражением и отражением космического разума, пронизывающего всю Вселенную и все сущее. Мы не просто высокоразвитые животные со встроенными в черепа биологическими компьютерами; мы еще и беспредельные поля сознания, превосходящие время, пространство, материю и линейную причинность.

В результате наблюдения буквально тысяч людей, переживавших необычные состояния сознания, я теперь убежден, что наше индивидуальное сознание напрямую соединяет нас не только с окружающей средой и с различными периодами нашего прошлого, но и с событиями, находящимися далеко за пределами восприятия наших физических чувств, уходящими в другие исторические эпохи, в природу и в космос. Я больше не могу отрицать свидетельства того, что мы способны заново переживать эмоции и физические ощущения, которые испытывали при прохождении через родовой канал, и что мы можем переживать эпизоды, относящиеся к эмбриональному периоду в материнском чреве. В необычных состояниях сознания наша психика может живо и подробно воспроизводить эти ситуации.

Временами нам удается отправиться в далекое прошлое и наблюдать события из жизней наших человеческих и животных предков, а также события, происходящие с людьми других исторических эпох и культур, с которыми у нас нет вообще никакой генетической связи. Посредством нашего сознания мы можем превосходить время и пространство, пересекать границы, отделяющие нас от разнообразных животных видов, переживать процессы, происходящие в царстве растений и в неорганическом мире, и даже исследовать мифологическую и другие реальности, о существовании которых мы прежде не знали. Возможно, окажется, что такого рода переживания глубоко повлияют на наши жизненную философию и мировоззрение. Весьма вероятно, что нам будет все труднее придерживаться системы убеждений, преобладающей в индустриальных культурах, а также философских предпосылок традиционной западной науки.

Начав это исследование как убежденный материалист и атеист, я вскоре был вынужден признать тот факт, что духовное измерение играет решающую роль в человеческой психике и в универсальной схеме бытия. Я уверен, что осознание и целенаправленное развитие этого измерения составляет необходиую и желанную часть нашего бытия; возможно, оно даже станет решающим фактором нашего выживания на этой планете.

Важный урок, который я вынес из изучения необычных состояний сознания — это понимание того, что многие состояния, которые общепринятая психиатрия считает странными и патологическими, в действительности, представляют собой естественные проявления глубинных движущих сил человеческой психики. Во многих случаях проникновение этих элементов в сознание может быть попыткой организма освободиться от мешающих ему отпечатков прошлых травм и ограничений, попыткой исцелиться и достичь более гармоничного функционирования.

Что самое главное, исследования сознания за три последних десятилетия убедили меня в том, что наши сегодняшние научные модели человеческой психики не способны объяснить многие новые факты и научные наблюдения. Они играют роль концептуальной смирительной рубашки и делают многие из наших теоретических и практических усилий неэффективными и, во многих случаях, даже ухудшающими положение. Открытость к новыми данным, бросающим вызов традиционным убеждениям и догмам, всегда была важной чертой всего самого лучшего в науке и движущей силой прогресса. Настоящий ученый не путает теорию с реальностью и не пытается диктовать, какой должна быть природа. Не нам решать, что может, а чего не может делать человеческая психика, чтобы соответствовать нашим искусно придуманным предвзятым идеям. Если мы вообще хотим понять, как нам лучше всего сотрудничать с психикой, мы должны позволить ей открыть нам свою истинную природу.

Мне совершенно ясно, что мы нуждаемся в новой психологии, более согласующейся с современными исследованиями сознания и дополняющей образ космоса, который начинает складываться у нас, благодаря самым последним достижениям естественных наук. Для того чтобы исследовать новые рубежи сознания, необходимо выйти за пределы традиционных вербальных методов сбора соответствующих психологических данных. Многие переживания, зарождающиеся в дальних пределах психики, например, мистические состояния, не поддаются словесному описанию. Во все века духовные традиции называли их «невыразимыми». Поэтому ясно, что следует использовать подходы, которые позволяют людям иметь доступ к более глубоким уровням психики, не будучи вынужденными зависеть от языка. Одна из причин для подобной стратегии состоит в том, что многое из переживаемого нами в сокровенных уголках нашего ума — это события, происходившие до того, как мы научились говорить — в утробе, в процессе рождения, в раннем младенчестве — либо невербальные по самой своей природе. Все это предполагает необходимость разработки совершенно новых проектов, исследовательского инструментария и методологий для выяснения глубочайшей природы человеческой психики и природы реальности.

Содержащаяся в этой книге информация основана на многих тысячах необычных переживаний различного типа. Большинство этих переживаний относятся к холотропным и психоделическим сеансам, которые я проводил и наблюдал в США и Чехословакии, а также во время моих поездок; другие случались во время сеансов, проводившихся моими коллегами, которые делились со мной своими наблюдениями. Кроме того, я работал с людьми, переживавшими психодуховный кризис, и за прошедшие годы лично испытал множество необычных состояний сознания при эмпирической психотерапии, в психоделических сеансах, во время шаманских ритуалов и медитации. В ходе месячных семинаров, которые мы с моей женой Кристиной проводили в Эсаленском Институте в Биг-Суре, происходил чрезвычайно богатый обмен опытом с антропологами, парапсихологами, танатологами, медиумами, шаманами и духовными учителями, многие из которых теперь стали нашими близкими друзьями. Они оказали мне огромную помощь в осмыслении моих открытий в широком междисциплинарном и межкультурном контексте.

Основной эмпирический подход, который я сейчас использую для вызывания необычных состояний сознания и получения доступа к бессознательной и сверхсознательной психике — это метод холотропного дыхания, разработанный мной совместно с Кристиной за последние пятнадцать лет. Этот, казалось бы, простой процесс, сочетающий в себе дыхание, вызывающую воспоминания музыку и другие виды звуков, работу с телом и художественное выражение, обладает огромным потенциалом в открытия пути для исследования всего спектра внутреннего мира. В настоящее время мы проводим всестороннюю программу тренинга и уже подготовили сотни практиков, которые теперь организуют семинары в различных странах. Поэтому у читателей, которых всерьез заинтересуют перспективы, описанные в этой книге, не должно быть трудностей в том, чтобы найти возможность испытать их на собственном опыте в безопасной обстановке и под опытным руководством.

Я собрал свой материал в результате проведения более чем двадцати тысяч сеансов холотропного дыхания с людьми из различных стран и различных сфер деятельности, а также четырех тысяч психоделических сеансов, которые я проводил на ранних стадиях исследования. Систематическое изучение необычных состояний со всей несомненностью показало мне, что традиционное понимание человеческой личности, ограниченное биографией после рождения и фрейдистским индивидуальным бессознательным, является чрезвычайно узким и поверхностным. Для объяснения всех необычных новых наблюдений становится необходимо создать существенно расширенную модель человеческой психики и выработать новый образ мышления в отношении душевного здоровья и болезни.

В последующих главах я опишу картографию человеческой психики, которая стала результатом моего изучения необычных состояний сознания и оказалась очень полезной для моей повседневной работы. В этой картографии я наметил пути через различные типы и уровни переживаний, которые становятся доступными в определенных состояниях сознания и, по видимому, представляют собой нормальные формы выражения психики. Помимо традиционного биографического уровня, содержащего материал, относящийся к нашему младенчеству, детству и дальнейшей жизни, эта карта внутреннего пространства включает в себя две дополнительные важные сферы: 1) перинатальный уровень психики, который, в соответствии со своим названием, относится к нашим переживаниям, связанным с травмой биологического рождения, и 2) трансперсональный уровень, выходящий далеко за пределы обычных ограничений нашего тела и эго. Этот уровень представляет собой прямую связь между индивидуальной психикой, юнговским коллективным бессознательным и Вселенной в целом.

Когда в начале своих исследований я впервые начал осознавать эти области, мне казалось, что благодаря открытию революционного инструмента — ЛСД, я создаю новую карту психики. По мере продолжения этой работы, мне стало совершенно ясно, что возникающая карта вовсе не нова. Я понял, что заново открываю древние знания о человеческом сознании, существовавшие на протяжении веков или даже тысячелетий. Я начал видеть важные аналогии с шаманизмом, с великими духовно-философскими учениями Востока, такими, как различные системы йоги и различные школы буддизма и даосизма, с мистическими традициями иудаизма, христианства и ислама и со многими другими эзотерическими традициями всех веков.

Эти параллели между моими исследованиями и древними традициями стали убедительным современным подтверждением вневременной мудрости, которую философ и писатель Олдос Хаксли назвал «вечной философией». Я сознавал, что западная наука, которая, в своем ребяческом высокомерии отвергала и высмеивала древние знания, теперь должна пересмотреть свои незрелые суждения в свете этих новых открытий. Хочется надеяться, что описанная в этой книге старая/новая картография окажется полезным руководством для тех, кто решит отправиться в путешествие к дальним пределам человеческой психики и исследовать границы сознания. И хотя каждое внутреннее путешествие уникально и отличается своими особенностями, все они также имеют важные сходные черты и некоторые общие вехи. Вступая на новые и потенциально пугающие территории, полезно и утешительно знать, что многие другие люди уже пересекли их до вас.

 

Раскрытие тайн младенчества и детства

Сфера психики, обычно проявляющаяся в эмпирической терапии в первую очередь, — это уровень воспоминаний, или биографический уровень, где мы обнаруживаем воспоминания из нашего младенчества и детства. В современной глубинной психологии принято считать, что наша нынешняя эмоциональная жизнь в значительной степени складывается под влиянием событий, которые относятся к «формирующим» годам, то есть, к тому периоду жизни, когда мы еще не умели ясно выражать свои мысли и чувства. В формировании нашей личности важную роль играют качество материнской заботы, которую мы получали, динамика семейных отношений, травматические переживания и переживания, связанные с кормлением, относящиеся к тому времени.

Биографические сферы, как правило, бывают наиболее легодоступной частью психики и, разумеется, той частью, которая нам лучше всего знакома. Однако не все важные события из нашей ранней жизни можно восстановить путем обычного вспоминания. Возможно, легко вспомнить счастливые времена, но травмы, лежащие в основе наших страхов и сомнений в себе, имеют обыкновение ускользать от нас. Они погружаются в глубинную область психики, именуемую «индивидуальным бессознательным», и скрыты от нас процессом, который Зигмунд Фрейд назвал «вытеснением». Новаторские работы Фрейда показали, что путем систематического анализа сновидений, фантазий, невротических симптомов, оговорок, каждодневных поступков и других аспектов нашей жизни можно получить доступ к бессознательному и освободиться от вытесненного эмоционального материала

Фрейд и его последователи зондировали бессознательный ум посредством «свободной ассоциации». С этим методом знакомы большинство из нас. Нас просят говорить все, что приходит в голову, позволяя словам, образам и воспоминаниям течь свободно, и никоим образом не подвергая их цензуре. Этот метод, равно как и другие чисто словесные подходы, оказался относительно слабым исследовательским инструментом. Затем, в середине XX века, появилась новая дисциплина, названная «гуманистической психологией», которая разработала множество терапевтических методов, использующих «работу с телом» и поощряющих полное выражение эмоций в безопасной терапевтической обстановке. Эти «эмпирические» подходы повысили эффективность исследования биографического материала. Однако, как и более ранние вербальные методы, они применялись к обычным состояниям сознания.

Терапевтическое использование необычных состояний, которые мы исследуем в этой книге, проливает новый свет на биографический материал. Эта работа с необычными состояниями сознания не только подтверждает многое из того, что уже известно благодаря традиционной психотерапии, но и открывает путь к безграничным новым возможностям, снабжая нас совершенно революционной информацией о природе нашей жизни. В психоанализе и родственных ему подходах для того, чтобы добраться до вытесненных глубинных воспоминаний младенчества и детства могут потребоваться месяцы, а то и годы. В работе с необычными состояниями, например, с помощью метода холотропного дыхания, значимый биографический материал, относящийся к самым первым годам нашей жизни, нередко начинает выходить на поверхность в течение нескольких первых сеансов. Люди не только получают доступ к воспоминаниям своего детства и младенчества, но, зачастую, устанавливают живую связь со своим рождением и пребыванием в чреве матери, и даже начинают углубляться в сферу опыта за пределами этих состояний.

В этой работе есть дополнительное преимущество. Вместо простого вспоминания ранних событий своей жизни или воссоздания их из кусочков и отрывков снов и воспоминаний, в необычных состояниях сознания можно буквально пережить эти события заново. Можно быть двухмесячным младенцем, и даже младше, и еще раз переживать все сенсорные, эмоциональные и физические качества такими, какими мы их впервые узнали. Мы переживаем свое тело как тело младенца и воспринимаем окружающее примитивно и по-детски наивно. Мы видим все это необычайно живо и ясно. Есть веские основания полагать, что эти переживания достигают даже клеточного уровня.

Во время эмпирических сеансов холотропного дыхания удивительно наблюдать, до какой глубины способны дойти люди, повторно переживая самые ранние события своей жизни. Вполне обычно видеть, что их внешность и поведение меняются в соответствии с переживаемым ими возрастным периодом. Люди, которые возвращаются в своих переживаниях в младенчество, как правило, демонстрируют мимику, позы, жесты и поведение, характерные для маленьких детей. При переживании раннего младенчества сюда входят слюноотделение и автоматические сосательные движения. Еще более примечательно то, что у этих людей обычно проявляются неврологические рефлексы, соответствующие переживаемому возрасту. Они могут ответить сосательным рефлексом на легкое прикосновение к губам и демонстрировать другие так называемые осевые рефлексы, характеризующие обычные неврологические реакции грудных детей.

Одним из наиболее ярких открытий было проявление у людей, регрессировавших к состояниям раннего детства, положительного признака Бабинского. Для вызывания этого рефлекса, составляющего часть педиатрического неврологического теста, к подошве ноги прикасаются острым предметом. У младенцев в ответ на этот стимул пальцы ног раскрываются веером, а у детей более старшего возраста они подгибаются внутрь. Те же самые взрослые люди, которые во время своей регрессии в младенчество реагировали на этот тест раскрытием пальцев ног веером, при переживании периодов, относящихся к более позднему детству, реагировали обычным образом. И, как и ожидалось, эти же люди, вернувшись к обычному состоянию сознания, демонстрировали нормальный рефлекс Бабинского.

Существует еще одно существенное различие между исследованием психики в обычных и необычных состояниях сознания. В необычных состояниях отбор из подсознания человека наиболее подходящего и эмоционально заряженного материала происходит автоматически. Как будто некий «внутренний радар» сканирует психику и тело, выискивая самые важные моменты и делая их доступными для сознательного ума. Это чрезвычайно ценно и для психотерапевта, и для пациента, поскольку избавляет от необходимости решать, что именно из материала, всплывающего из бессознательного, важно, а что — нет. Такие решения, как правило, бывают предвзятыми, поскольку на них часто влияют наши личные системы убеждений и принадлежность к одной из из многих несогласных друг с другом школ психотерапии.

Эта функция радара, обнаруженная в необычных состояниях сознания, открыла те аспекты биографической сферы, которые раньше ускользали от нас в исследованиях человеческого сознания. Одно из этих открытий касается влияния ранних физических травм на эмоциональное развитие человека. Мы обнаружили, что радарная система выводит на поверхность воспоминания не только об эмоциональных травмах, но и о событиях, связанных с угрозой выживанию или целостности физического тела. Высвобождение эмоций и паттернов напряжения, которые до сих пор хранились в теле в результате таких ранних травм, оказалось одним из самых непосредственных и ценных положительных эффектов этой работы. Особенно важную роль играли проблемы, связанные с дыханием, такие, как дифтерия, коклюш, пневмония, или угроза утонуть.

Традиционная психиатрия считает, что подобные физические травмы могут быть одной из причин органического повреждения мозга, но она не признает их огромного влияния на эмоциональном уровне. Люди, которые эмпирически оживляют воспоминания о серьезных физических травмах, начинают полностью осознавать, какие шрамы оставили эти события на их психике. Они также осознают и то, насколько велик вклад этих травм в их теперешние проблемы, связанные с такими психосоматическими, как астма, мигрени, депрессия, фобии, или даже садомазохистские наклонности. В свою очередь, повторное переживание и проработка этих ранних травм нередко оказывают терапевтическое действие, принося временное, либо постоянное освобождение от симптомов и чувство благополучия, о котором человек раньше не мог и мечтать.

 

Системы конденсированного опыта (СКО) — ключи к нашей судьбе

Еще одним важным результатом наших исследований стало открытие того, что память о пережитых эмоциональных и физических событиях сохраняется в психике не в виде изолированных кусочков, а в виде сложных констелляций, которые я называю СКО («системы конденсированного опыта»). Каждая СКО состоит из эмоционально заряженных воспоминаний, относящихся к различным периодам нашей жизни; все их объединяет то, что они связаны с одним и тем же эмоциональным качеством или физическим ощущением. Каждая СКО может иметь много слоев, через каждый из которых проходят свои центральная тема, ощущения и эмоциональные качества. Очень часто можно идентифицировать эти индивидуальные слои в соответствии с различными периодами жизни человека.

Любая из СКО имеет характерную для нее тему. Например, единичная констелляция СКО может содержать в себе все основные воспоминания о событиях, связанных с оскорблениями, унижениями и стыдом. Общим знаменателем другой СКО может быть ужас переживаний клаустрофобии, удушья и чувств, связанных с гнетущими и ограничивающими обстоятельствами. Еще один весьма распространенный мотив СКО — неприятие и эмоциональная изоляция, вызывающие у нас недоверие к другим людям. Особое значение имеют системы, включающие в себя переживания угрозы жизни или воспоминания о тех случаях, когда наше физическое благополучие подвергалось явному риску.

Казалось бы, легко сделать вывод, что СКО всегда содержат в себе болезненный материал. Однако они могут, с тем же успехом, содержать и констелляции положительных переживаний: ощущений безмятежного покоя, блаженства или экстаза, которые тоже внесли свой вклад в формирование нашей психики.

На самых ранних этапах своих исследований я полагал, что СКО управляют, главным образом, тем аспектом психики, который известен как индивидуальное бессознательное. В то время я все еще руководствовался в своей работе тем, что усвоил еще в бытность студентом — что психика полностью определяется нашим воспитанием, то есть, тем биографическим материалом, что хранимся в наших умах. По мере того как мой опыт необычных состояний рос, делаясь богаче и шире, я начинал понимать, что СКО уходят своими корнями гораздо глубже, чем я мог себе представить.

Судя по всему, каждая констелляция СКО накладывается на определенный аспект переживания рождения и закрепляется за ним. Как мы выясним в последующих главах этой книги, переживания, связанные с рождением, столь богатые и сложные в плане физических ощущений и эмоций, содержат в себе элементарные темы для любой мыслимой СКО. В добавок к этим околородовым составляющим, типичные СКО могут иметь и еще более глубокие корни. Они могут уходить во внутриутробный период жизни и еще дальше — в сферу таких надличностных явлений, как переживания прошлой жизни, архетипы коллективного бессознательного и отождествление с другими формами жизни и вселенскими процессами. Мой опыт исследования СКО, убедил меня в том, что они служат для организации не только индивидуального бессознательного, как мне сначала казалось, но и всей человеческой психики.

СКО воздействуют на любые области нашей эмоциональной жизни. Они могут влиять на то, как мы воспринимаем самих себя, других людей и окружающий мир. Они представляют собой движущие силы, которые лежат в основе наших эмоциональных и психосоматических симптомов и готовят почву для наших трудностей в отношении себя и других людей. Между СКО внутреннего мира человека и событиями внешнего мира существует постоянное взаимодействие. Внешние события могут активизировать внутри нас соответствующие СКО. И наоборот, СКО помогают нам в формировании восприятия мира, и, исходя из этого восприятия, мы действуем так, что вызываем во внешнем мире ситуации, отражающие образцы, которые хранятся в наших СКО. Иными словами, наши внутренние восприятия могут быть чем-то вроде сложных сценариев, посредством которых мы воссоздаем центральные темы собственных СКО во внешнем мире.

Роль систем конденсированного опыта в нашей жизни можно лучше всего проиллюстрировать на примере одного человека, которого я буду называть Петром. До прохождения курса психоделической терапии этот тридцатисемилетний учитель периодически безуспешно лечился в нашем отделении психиатрии в Праге. Его переживания, восходящие к весьма мрачному периоду мировой истории, были драматичными, яркими и причудливыми. По этой причине данный пример может показаться читателю неприятным. Однако, история Петра весьма ценна в контексте нашего обсуждения, ибо она совершенно отчетливо раскрывает динамику СКО и то, как можно эмоционально освободиться от тех систем, что причиняют нам боль и страдания.

Перед началом эмпирических сеансов Петр почти не мог справляться с обязанностями повседневной жизни. Он был одержим идеей найти мужчину определенной внешности, предпочтительно одетого в черное. Ему хотелось познакомится с этим мужчиной и поведать ему о своем заветном желании быть запертым в темном подвале и подвергнуться физическим и душевным мучениям. Зачастую, не будучи способным сосредоточиться на чем-либо еще, он бесцельно бродил по городу, посещая парки, общественные туалеты, бары и железнодорожные станции в поисках «того самого человека».

В нескольких случаях ему удавалось уговорить или подкупить «подходящих» мужчин выполнить его желания. Из-за особого дара Петра находить людей с садистскими наклонностями, его дважды чуть не убили, несколько раз сильно избили и один раз обобрали до нитки. В тех случаях, когда ему удавалось преуспеть в достижении желаемых переживаний, он был крайне напуган и искренне не хотел тех мук, которым подвергался. Петр страдал суицидальной депрессией, сексуальной импотенцией и периодическими эпилептическими припадками.

Когда мы просмотрели его личную историю, я обнаружил, что все его проблемы начались во время принудительных работ в Германии в годы Второй мировой войны. Как гражданина оккупированной нацистами территории, его принуждали к фактически рабскому труду, заставляя выполнять очень опасную работу. В течение этого периода жизни Петра двое офицеров СС под дулом пистолета заставляли его участвовать в их гомосексуальных играх. Когда война закончилась и Петр, наконец, был освобожден, он обнаружил, что продолжает искать гомосексуальных связей, выступая в «пассивной» ролт. Со временем, это стало включать в себя фетишизм, связанный с черной одеждой, и, в конце концов, вылилось в законченный сценарий уже описанной одержимости.

Стараясь справиться со своей проблемой, Петр прошел пятнадцать последовательных сеансов психоделической терапии. В процессе лечения выявилась важная СКО, которая позволила нам, в конце концов, добиться успеха. В самых поверхностных слоях этой СКО мы, как и следовало ожидать, обнаружили более недавние травматические переживания Петра, связанные с его партнерами-садистами.

В более глубоком слое той же СКО содержались воспоминания Петра о третьем рейхе. В своих эмпирических сеансах он заново переживал ужасающие испытания, которым его подвергали офицеры СС, и мог начать разрешать множество сложных чувств, окружавших эти события. В добавок, он переживал другие травмирующие воспоминания войны и всю угнетающую атмосферу тех мрачных лет. У него были видения помпезных военных парадов и нацистских сборищ, знамен со свастиками, зловещих эмблем в виде гигантского орла, ужасов концлагерей и многого другого.

Вслед за этими откровениями, Петр вошел в еще более глубокий слой той же СКО, где начал вновь переживать сцены из своего детства. Его часто жестоко наказывали родители, особенно отец-алкоголик, который, напившись, приходил в ярость и часто порол Петра большим кожаным ремнем. Мать нередко наказывала его, запирая на несколько часов в темный подвал без воды и пищи. Петр не мог вспомнить, чтобы она носила что-нибудь, кроме черных платьев. Тут он узнал паттерн своей одержимости — казалось, он жаждал получить все элементы наказаний, которым его подвергали родители.

Петр продолжал эмпирическое исследование своих основных СКО. Он вновь пережил травму собственного рождения. Яркие воспоминания того времени — опять же, сосредоточенные на биологической жестокости — открылись ему в качестве основополагающего паттерна или модели для всех тех элементов садистских переживаний, которые, казалось, преобладали в его последующей жизни. Его внимание явно концентрировалось на темных замкнутых пространствах, заточении и ограничении его тела и крайних физических и эмоциональных муках, которые он испытывал.

Как только Петр пережил травму рождения, он начал ощущать свободу от своих навязчивых идей, как будто установив, наконец, главный источник этой конкретной СКО, он мог начать ее демонтировать. В конце концов он смог полностью избавиться от своих трудных симптомов и снова жить нормальной жизнью.

Хотя открытие психологическогой значимости физических травм добавило новые важные измерения биографической сферы психики, эта работа все еще касалась области, хорошо известной и признанной в традиционной психологии и психиатрии. Однако мои собственные исследования необычных состояний сознания, равно как и исследования других ученых, вывели нас на обширные новые территории психики, которые западная наука и традиционная психология только начали изучать. Непредвзятое систематическое исследование этих сфер могло иметь далеко идущие последствия не только для психиатрии и изучения человеческого сознания, но и для философии науки и всей западной культуры4.

 

Путешествие вглубь себя: более отдаленные территории сознания

При работе с переживаниями в необычных состояниях сознания, время, затрачиваемое людьми на исследование раннего детства, бывает очень разным. Однако, если они продолжают работать в необычных состояниях, то рано или поздно покидают арену личной истории, следующей за рождением, и продвигаются к совершенно новым территориям. И хотя эти территории еще не признаны западной академической психиатрией, отнюдь нельзя сказать, что они не известны человечеству. Напротив, их с незанятных времен систематически исследовали и высоко ценили в древних и доиндустриальных культурах.

Выходя за пределы биографических событий раннего детства, мы попадаем в сферу опыта, связанного с биологическим рождением. Вступая на эту новую территорию, мы начинаем испытывать эмоции и физические ощущения необычайной силы, которые нередко превосходят все, что мы привыкли считать возможным для человека. Здесь мы сталкиваемся с эмоциями двух полярно противоположных типов — со странным переплетением рождения и смерти, как если бы эти два аспекта человеческого опыта каким-то образом были единым целым. Вместе с ощущением ограничения, угрожающего жизни, приходит решимость бороться за освобождение и выживание.

Поскольку большинство людей отождествляют это переживание с травмой биологического рождения, я отношу его к перинатальной (околородовой) сфере психики. Этот термин является греко-латинским словом, состоящим из приставки peri-, что означает «близко» или «около», и корнеобразующего слова natalis, которое переводится как «относящееся к родам». Слово перинатальный обычно применяется в медицине для описания биологических процессов, происходящих незадолго до рождения, во время рождения и сразу после него. Однако, поскольку традиционная медицина отрицает тот факт, что ребенок обладает способностью фиксировать в памяти переживания, связанные с рождением, этот термин не используется в традиционной психиатрии. Уподребление термина «перинатальный» по отношению к сознанию отражает мои собственные открытия и является абсолютно новым.

Исследования в необычных состояниях сознания позволили получить неопровержимые доказательства того, что мы храним в своей психике, нередко на глубинном клеточном уровне, воспоминания об околородовых переживаниях. Люди, не обладавшие интеллектуальным знанием о своем рождении, могли с удивительной точностью воскрешать в памяти такие факты, касающиеся их рождения, как, например, использование щипцов, ягодичные роды и самые ранние реакции матери на новорожденного. Такие подробности вновь и вновь объективно подтверждались больничными записями или взрослыми людьми, присутствовавшими при родах.

Околородовые переживания включают в себя такие примитивные эмоции и ощущения, как тревога, биологическая ярость, физическая боль и удушье, обычно связанные с процессом рождения. Кроме того, люди, переживающие опыт рождения, обычно проделывают соответствующие движения, в точности воспроизводя положением конечностей и вращением тела механику определенных родов. Это можно наблюдать о даже у тех, кто никогда не изучал процесс рождения и не наблюдал его в своей взрослой жизни. Кроме того, на коже в тех местах, где были наложены щипцы, где стенка родового канала давила на голову или где пуповина обвивалась вокруг шеи, могли неожиданно появляться кровоподтеки, припухлости и другие сосудистые изменения. Все эти подробности можно было подтвердить при наличии подробных записей о рождении или заслуживающих доверия личных свидетельств.

Этот ранний околородовой опыт не ограничиваются процессом рождения. Глубокие околородовые воспоминания могут открывать путь в сферу, которую Юнг назвал коллективным бессознательным. Воскрешая в памяти муки прохождения через родовой канал, мы можем отождествляться с такими же событиями, которые переживали люди из других времен и других культур, или даже с процессом рождения, переживаемым животными или мифологическими персонажами. Кроме того, мы можем чувствовать глубокую связь со всеми, кого оскорбляли, лишали свободы, пытали или подвергали какому-либо иному насилию. Как будто наша собственная связь с универсальным опытом эмбриона, борющегося за свое рождение, почти мистически объединяет нас со всеми существами, которые находятся или когда либо находились в аналогичных обстоятельствах.

Околородовые феномены образуют четыре отчетливых эмпирических паттерна, которые я называю Базовыми Перинатальными Матрицами (БПМ). Каждая из четырех матриц тесно связана с одним из четырех последовательных периодов биологического рождения. На каждой из этих стадий ребенок испытывает переживания, характеризующиеся специфическими эмоциями и физическими ощущениями, и каждая стадия, судя по всему, ассоциируется со специфическими символическими образами. Они представляют собой строго индивидуальные психодуховные программы, которые управляют тем, как мы переживаем свою жизнь. Они могут находить отражение в индивидуальной и социальной психопатологии или в религии, искусстве, философии, политике и других сферах жизни. И, разумеется, мы можем получать доступ к этим психодуховным программам через необычные состояния сознания, что позволяет нам гораздо яснее видеть движущие силы нашей жизни.

Первая из матриц, БПМ-I, которую можно назвать «амниотической вселенной», относится к нашему опыту в утробе матери до начала родов. Вторая матрица, БПМ-II, или «космическая поглощенность и отсутствие выхода», относится к переживанию того момента, когда схватки уже начались, но шейка матки еще не раскрылась. Третья матрица, БПМ-III, «борьба смерти и возрождения», отражает опыт прохождения по родовому каналу. Четвертая и последняя матрица, БПМ-IV, которую мы будем называть «смерть и возрождение», относится к нашим переживаниям в тот момент, когда мы действительно покидаем тело матери. Каждая перинатальная матрица имеет свои характерные биологические, психологические, архетипические и духовные аспекты.

В следующих четырех главах мы будем исследовать перинатальные матрицы в том порядке, как они естественным образом развертываются во время рождения. Каждая глава начинается с личного описания тех переживаний, которые характерны для данной матрицы; затем идет обсуждение биологической основы такого опыта, того, как он переводится в нашей психике на язык специфических символов, и того, как эти символы воздействуют на нашу жизнь.

Вероятно, следует заметить, что при эмпирическом самоисследовании мы не обязательно переживаем каждую из матриц в их естественном порядке. Напротив, околородовой материал отбирается нашим внутренним радаром, что делает порядок доступа к этому материалу строго индивидуальным для каждого человека. Тем не менее, ради простоты полезно рассматривать их в том порядке, как они описаны в следующих четырех главах.