Если потеряешь слово, Встанешь перед тупиком, — Помычи простой коровой, Кукарекни петухом. Сразу станут легче строчки От вождения пера. Превратятся кочки в точки, Станет запятой дыра. Уложи свой лоб в ладошку И от нас, от всех вдали Потихоньку, понемножку Крыльями пошевели. И падут перед стихами Тайны сотен тысяч лет. Всё, что трудными ночами Ты предчувствовал, поэт. Нет, перо в руках поэта — Это вам не баловство. Он – дитя, соском пригретый, Но в нем дышит божество. Связь времен – связь света с звуком. Как постигнуть эту страсть? Поэтическая мука — В даль туманную попасть. Акварели слов слагая, Скальп снимая с тишины, Ты услышишь, улетая, Звук натянутой струны. Но, паря под облаками, Тихо празднуй свой улов. Все мы были дураками, Пока не было стихов.

Как вода со светом — в радужной капели, Как любви сонеты — в призрачной пастели На картон ложатся, солнышком согреты, Краски акварели, пятнышки портрета.

Между досок на причале Я смотрю на море в щель — Где-то там морские дали, Где-то там морская мель. Что-то море взволновалось, Изменило даже цвет. Долго ли мне ждать осталось, На мели я или нет?

Мчится конь, намокла грива, С храпом дышит тяжело, А над ним, согнувшись ивой, Всадник бьется о седло. Рваной дробью бьют копыта, Мчится конь, к ноге нога, Мышцы – твердые, как плиты. Гонг звенит! Идут бега…

Узор, написанный рукой природы, Где непонятна тайна мастерства, Где все цветы земли в лазури небосвода — Живое чудо в форме божества. Ты – легкая, но с грузом всей Вселенной. Ты – хрупкая, но крепче нет оси. Ты – вечная, как чудное мгновенье Из пушкинско-натальевской Руси.

Всё начиналось с Фуэте, Когда Земля, начав вращение, Как девственница в наготе, Разволновавшись от смущения, Вдруг раскрутилась в темноте. Ах, только б не остановиться, Не раствориться в суете, Пусть голова моя кружится С Землею вместе в Фуэте. Ах, только б не остановиться, И если это только снится, Пускай как можно дольше длится Прекрасный Сон мой – Фуэте! Всё начиналось с Фуэте! Жизнь – это Вечное движенье, Не обращайтесь к Красоте Остановиться на мгновенье, Когда она на Высоте. Остановиться иногда На то мгновение – опасно, Она в движении всегда И потому она прекрасна! Ах, только б не остановиться…

Земли скрипучие рулады Терзают слух мой по ночам. Ей тяжесть дантевского Ада" Уже давно не по плечам. Пронзив иглой земное темя, Замрет натруженная Ось, И перекрестит Землю Время, Чтоб ей спокойнее спалось.

Молчит страна, как в доме мебель, Как ни поставь, так и стоит. Для всей страны единый гребень, Сегодня – сыт, а завтра – бит. Нет, не дубы стоят, а стулья, Нет, не березы – двери, стол. Лежит беззубый от разгулья, В кровь стертый бывший желтый пол. Как часовые, стоят стены, И потолок – им небосвод. Всех превращает нас в полено Наш пилораменный завод. Вдруг среди этого кошмара, Где кровью харкала пила, Посередине тротуара Святая Роза расцвела. От горя треснутая ваза Казалась бледной и худой. Сама, без всякого приказа, Святой наполнилась водой . И стали вновь шкафы – дубами, Березами – паркетный пол, И с деревянными гробами Последний поезд отошел. А на ветвях запели птицы, И солнце стало так сиять, Что захотелось помолиться, Смеяться, плакать и молчать.

И опять навязчивая мысль О беде, о гибели, о смерти. Не спеши, костлявая, уймись. Не с тобой плясать мне в круговерти. Мы еще наладим Дом и Быт, Крыльями раскинутся лопатки. Мне всего-то, чтобы не навзрыд, Капельку тепла – и всё в порядке. Размахнуться б в ширину плеча, Перерезать вены отступленью, Чтоб не пасть у ножек палача, Чтобы не вернуться в заточенье. И опять навязчивая мысль. Я гоню ее, как бабку-сводню. Помоги мне, неземная высь, Черти меня тянут в преисподню.

Мне снился сон, он был так странен, Я б выдумать его не смог, Как в соблазнительном тумане Я флейтой плыл меж чьих-то ног. И Гендель вместе с Модильяни Ушли со мною в этот рейд В страну несбывшихся желаний, Переплетенья ног и флейт.

О, детство! Как в нем удается, Младенцем глядя из гнезда, Увидеть то, что остается Навечно в сердце, навсегда. Казалось, что весь мир был рядом, А утром, вечером и днем Небесный свет менял наряды Всему, что было за окном. Там за окном был лучший театр, Пылал заката алый бант И заряжался конденсатор, Чтоб током напоить талант. От срока стертый, побелевший Тот озаренный детский взгляд Хранится в памяти умершей, Шумит листвой застывший сад…

Смычок касается души, Едва вы им к виолончели Иль к скрипке прикоснетесь еле, Священный миг – не согреши! По чистоте душа тоскует, В том звуке – эхо наших мук, Плотней к губам трубы мундштук, Искусство – это кто как дует! Когда такая есть Струна, И Руки есть, и Вдохновенье, Есть музыка, и в ней спасенье, Там Истина – оголена, И не испорчена словами, И хочется любить и жить, И всё отдать, и всё простить… Бывает и такое с нами.

Прожилочки на крыльях у стрекоз Искусно вывел виртуоз, Лишь он мог сделать из простой слюды С головкой спичечной летающее чудо, А на спине шершавого верблюда Оставить нам горбатые следы… Так, на одной струне играя, Паганини, Кусочек дерева прижав к щетине, Прожилок и горбов неведомые муки Передавал в терзавшем сердце звуке.

Нет топлива сильней, чем страсть, Когда она питает сердце. Любой из нас сыграет скерцо, На скрипке в жизни не учась!

Как многолик певец творенья — Вот гениальности пример. Но как едино вдохновенье, Как в нем слились в одно мгновенье И слезы, и стихи, и Керн.

Перо гусиное, живое, Макнул в чернила, не спеша. На кончике пера – душа! И буря мглою небо кроет!

Ты, ветер, выветри всю дурь, Что в головах людей, Но пощади, предвестник бурь, Когда они в беде. Тому, кто выбился из сил, Ты в бурю не помог, И Белый парус погубил, Что был так одинок!

Я видел на коре лицо пророка. Сверкнула молния, и началась гроза, Сквозь дождь смотрели на меня глаза, И тарахтела наверху сорока. Вдруг занавес ветвей лицо его закрыл, Горячим лбом я дерева коснулся, И он шепнул мне: «Думаешь, ты жил? Ты просто плохо спал и, наконец, проснулся».

О, дерево, свидетель молчаливый Природы перемен и тайн, что не познать. Сегодня день холодный и дождливый, Я в дом вошел, а ты должно стоять И мокнуть под дождем, скрипеть и гнуться, Но до конца стоять, где суждено… Но отчего так ветки твои бьются, Стучат в мое закрытое окно?

Есть у огня свои законы. Огонь войны – в людей вселяет страх. Покоем дышит он в каминах и кострах. Но есть огонь невидимый – иконы. О, как блаженно жгут лучи твои, Сжигай меня, икона, я не струшу, Я знаю, ты сожжешь грехи мои, Чтоб отогреть измученную душу.

Зачем к нам из таинственных глубин, За смерть друзей не отомстя ни разу, Спасая мальчиков в пути, приплыл дельфин, Толкаясь в ускользающий наш разум? Зачем, ракетой прыгая в кольцо, Закусывая рыбкой за успехи, Сжимая боль, как налитой свинцом, Он сердце разрывает для потехи? Уже давно распалась связь времен, Живые разделились на отряды, Родства не помним мы, и нет у нас имен, И тайной кем-то названы преграды. Дельфин, мой Гамлет, ты мой брат родной, Я знаю, что мы родственные души. Идя к тебе, я захлебнусь волной, А ты, идя ко мне, умрешь на суше.

Начала не было и не было конца, Непостижимо это семя, Меняет на скаку гонца Эйнштейном тронутое Время. Конь Времени неудержим, Но гениальные маразмы Еще заигрывают с ним, Катаясь в саночках из плазмы. Но наберут ли Высоту Качели нобелевской славы? Качнувшись «влево на лету», Мир, как всегда, «качнется вправо». Молчат сомкнутые уста, Совсем иного царства врата, Непостижима чернота Сверхгениалыюго квадрата. Там время – черная дыра, Как давит глубина сетчатку. Какая темная игра. Как ослепительна разгадка.

Красный палец отпечатал след. Преступник знаменит, Он под рамкой полуспрятан, Тараканий ус торчит. Красной зеброй раскаленной На лице горит спираль. Ты в тельняшке окрапленной Сквозь Дали уходишь в даль.

Как спины черные тюленьи, Лежат гранитные ступени. Они давно молчат, не ропщут. Путем коротким или длинным Мы все идем по чьим-то спинам. И ты не проклинай судьбу И не страдай от унижений, Когда по твоему горбу, Жив ты или лежишь в гробу, Пройдут, как по простой ступени.

И древность Вызывает ревность. На то есть веские причины, В нее влюбляются мужчины, И женщин покидает Верность. Нет в этой старости изъянов, Ее ничем не удивишь, В ней сексуальность ресторанов И легкость черепичных крыш. Она – как молодость в сединах, Что век для древности – лишь час. Она останется в гардинах, Посуде, мебели и винах И с королями на картинах Переживет меня и Вас!

Уходит жизнь из тела постепенно, Но, говорят, – душа нетленна, Жаль только, ждать конца – такая маета, Чтоб превратиться в прах мгновенно, Зачем вся эта суета? Но вот умру, и кто-нибудь степенно, Не сразу вспомнив, скажет обо мне, Что красота души его нетленна, Забыв, как тело корчилось в огне!

«Ах, если бы она была жива, Я всё бы отдал за нее, всё бросил». Слова, слова, слова, слова, слова, Мы все их после смерти произносим. И пишутся в раскаяньи стихи, Но в глубине души навеки будут с нами Грехи, грехи, грехи, грехи, грехи, Которые не искупить словами.

Я расстроен – я расстроен, В профиль – нос длинней, чем думал, И анфас – я лопоухий, Что красив я – только слухи. Влево я смотрю – вы вправо, Вправо – вы наоборот. Сам себя беру в облаву, Ах, какой противный рот. Ну, ребята, кто тут лишний? Ведь не все. вы – пустота! И костюмчик – никудышный, И рубашечка – не та. Кто из вас ненастоящий? Кто здесь я, а кто мираж? Хоть всю жизнь глаза таращи, Не ответит вам трельяж. И берут меня сомненья, Лезет же такая блажь, Может быть, я – отраженье Тех, кто спрятан за трельяж?