Однажды позвонила моя подруга Зоя и пригласила на посиделки. Я замялась… «Зой, я устала…» – «Вот у нас и отдохнешь!» Я приехала, когда наш общий друг приглашал на вечеринку по телефону своего знакомого, актера Владислава Дворжецкого. В тот вечер Владислав не смог приехать. Поблагодарив и извинившись, он спросил: возможно ли перенести «веселье» на два дня? И, действительно, приехал. Я ожидала, что появится такой… Актер Актерыч. Но приехал совсем другой человек!.. Меня совершенно поразил его рост: я-то думала, что этот «Хлудов» невысок, а оказалось… Когда мы здоровались и знакомились, я смотрела на него как в потолок. За весь вечер он не произнес почти ни слова, всё слушал других, разглядывал… Без всякой тени какого-либо превосходства или собственной значимости. Он просто сидел и молчал. А я не могла оторвать от него глаз, точнее, я старалась не смотреть на него, но всё время следила за ним боковым зрением. Он притягивал к себе, ничего не делая, забирал всё внимание, и с этим ничего нельзя было поделать… Когда Владислав собрался уходить – у него в тот вечер была съемка, – Зоя спросила его, придет ли еще. И тогда он спросил: «А Наташа будет?»
Он необыкновенно красиво ухаживал. При встрече всегда целовал руку… Мы очень долго говорили друг другу «вы»… В первое время Влад много рассказывал о себе. О детстве в Омске в общежитии театра, где дети с утра собирались в школу бесшумно, чтобы не потревожить поздно возвратившихся накануне после спектакля и угомонившихся далеко заполночь родителей.
О своем желании после окончания школы стать медиком, сформировавшемся под влиянием талантливого врача – отца Наташи, его первой юношеской любви. Так в биографии Влада появилось медицинское училище.
Вспоминал он о службе на Сахалине, возвращении затем в Омск, чтобы поступить в медицинский институт. К вступительным экзаменам он опоздал и по совету матери, чтобы не терять год, поступил в только что открывшуюся при Омском ТЮЗе студию, где Таисия Владимировна преподавала танец. Студию он закончил в 1968 году.
«В театре драмы, где работал после окончания студии и где практически вырос, – вспоминал он, -я по-прежнему оставался Владиком».
Неудовлетворенность работой, безденежье (а к тому времени у него уже были сын и дочь) заставляли задумываться о другой работе.
Может быть, ушел бы с геологической экспедицией, не появись тогда в Омске Н. Коренева, второй режиссер с Мосфильма, которую Влад называл киномамой, – благодаря ей он вскоре пробовался в «Бег» (первоначальное название фильма – «Путь в бездну»).
Ни разу, ни одним словом или намеком он не дал мне понять, что ему негде жить. Если бы мне еще раньше об этом не сказала Зоя, я так и осталась бы в неведении… Уже потом, после инфаркта Влада, когда наши отношения стали определенными, я вызвалась помочь правильно собрать и подготовить документы и выписки. Он был совершенно беспомощен в этих делах и даже не верил, что это все-таки возможно – иметь свою квартиру и привезти туда свою маму… Но когда всё получилось (для этого Владу пришлось взять в долг у кого было возможно) и ему выдали ордер на квартиру в Орехово-Борисове, он радовался как ребенок. И тут же взялся обустраивать, искать мебель, покупать для нового дома всякие мелочи – ручки, полочки… Это доставляло ему немыслимое удовольствие…
Что бы он ни делал, что бы ни рассказывал, всё было подчинено одному – получше узнать меня. А узнавал он так: просто входил в мою жизнь, и всё. Когда мог – встречал после работы, спрашивал, что нравится, что люблю, как работаю, что делаю сейчас? куда собираюсь вечером? а завтра что? еду к маме? а можно вас подвезти?
После поездки в Быково к маме, где она отдыхала, мы вернулись к моей подруге. «Приехали вы, сели вдвоем за стол на кухне, – вспоминала потом она. – На столе стояла большая тарелка зелени. Свет был приглушенный, полумрак… и эти двое сидят, о чем-то тихо разговаривают и с обеих сторон обрывают эту траву». А мы целый день с Владиком ничего не ели: полдня провели в дороге и о еде даже не вспомнили… А мама во время первой встречи в Быкове мне все говорила: «Ой, дочка…. Только актера тебе еще не хватало… Да еще с тремя детьми!» Но позже все вопросы и сомнения отпали сами собой, когда родители познакомились с Владиком. По дороге в Подольск, где жили мои родители, я предупредила Владислава о том, что они, привыкшие к кочевой военной жизни, живут очень скромно и чтобы он не удивлялся аскетизму обстановки, которая всегда была в родительском доме… «Ну что вы, Наташа!?» – смутился он ужасно…
У меня был замечательный отец, который много лет заведовал охотничьим хозяйством, боролся с браконьерством, любил и знал природу. И едва Владислав познакомился с отцом и за столом было произнесено слово «охота», ни о чем другом они уже не хотели говорить…
Потом съемки продолжились вне Москвы, и приблизительно месяц его не было. Мы редко общались, в основном по телефону. Вернувшись, он позвонил, а у меня за этот месяц произошел какой-то перелом, и я почувствовала какое-то отчуждение: мне казалось, что у него там что-то произошло и я ему, по большому счету, не нужна… В общем, я решила прекратить всякие отношения, хотя они меня глубоко взволновали. Мы встретились накоротке, он вернул спальный мешок, который я давала его сыну Саше в поход, и я постаралась быстрее откланяться.
Потом Владик как-то гостил у Митьки. Они поговорили обо всем, и Владику захотелось позвонить мне. Думаю, что если бы он не выпил тогда пару рюмок, то так и не решился бы побеспокоить меня вновь, поскольку был человеком чрезвычайно деликатным, глубоко чувствующим, с тонкой нервной конституцией. Позвонил, я почувствовала, что он раскован (а ведь был чрезвычайно зажат!), и говорит именно то, что ему сейчас хочется сказать. Я попыталась как-то сформулировать, что всё происходящее между нами – не то… не так… На что он ответил: «Я сейчас приеду». И приехал, несмотря на приготовления к ноябрьским праздникам и перекрытые в связи с этим дороги. Примчался, вошел в квартиру, лег на пол и обнял мою собаку. И что-то такое сказал, потом встал, подошел ко мне и обнял. И всё встало на свои места. Мы пошли к моей Зое. Шли и по дороге обнимались. А он всё говорил: «Ой, как хорошо, что уже можно прикоснуться, руку погладить, обнять!» Каких-то конкретных слов не было, да они и не были нужны…
Зоя как-то мне рассказала, как они с Владиком однажды гуляли, говорили о жизни, о том о сем: «О тебе много разговаривали, о женах и мужьях, о женитьбе… И Владик сказал: «Что я могу оставить Наташе? Раннее вдовство, детей и долги…» А в общем-то умирать ведь не собирался, собирались жить…
К моменту тяжелейшего инфаркта у Влада со дня нашего знакомства прошло четыре неполных месяца.
Он никогда не жаловался и всегда всё переводил в шутку… Я, например, вижу, что он просыпается бледный, спрашиваю: «Как ты себя чувствуешь?» – «Прекрасно!» – «Владик, тебе плохо? Может быть, таблетку? Ну ведь вижу, что плохо!..» – «Нет, мне прекра-а-а-Сно… Замечательно».
Он нравился женщинам. И думаю, именно потому, что в нем видели истинно мужское начало. Не фальшивое, показное, а настоящее, без всяких жеманных штучек, которыми так или иначе обрастает мужчина-актер (в большинстве случаев). От навязчивых особ Владик находил способ сбежать, замести следы. Пересаживаясь с одного троллейбуса на другой, скрываясь в переулках и проходных дворах, он старался прийти домой без «хвоста».
В картине «Встреча на далеком меридиане» Влад снимался вместе с отцом и рассказал об этом так: «После съемок был банкет, пьянка, а мне было так плохо!.. Я валялся в соседней комнате, корчась от болей. Но отец-то, конечно, подумал, что я был с женщиной…»
Еще когда мы только познакомились, разговаривали об этом фильме, Зоя полусерьезно-полушутя сказала Владику: «Ты, Владик, там ученый бабник!» А он вдруг посмотрел на меня и сказал: «Ну, ты-то так не думаешь?» При всех его влюбленностях и браках он не был бабником, не был человеком, которому необходимо было пополнять свой донжуанский список. Влад был целомудренным человеком. Именно целомудренным.
Он был более чем сдержан. «Недругов у меня нет», – говорил он. С людьми Влад знакомился запросто: на съемках, в поездках, перекусывая за одним столом… Так, случайно он познакомился с Михаилом Адамянцем, который стал его близким другом, а вся его семья стала для Владика, его мамы, а потом уже и для меня просто родной. Миша рассказал мне такую историю. Когда после съемок какого-то фильма и ресторанных проводов съемочная группа должна была улетать, партнер толкнул Владика в бок и тихо сказал: «Да спрячь ты свои деньги, Владик, вон тот заплатит… Ему же за счастье – посидеть с такими актерами». Изменившись в лице, Владик резко осадил коллегу. Это был случай из ряда вон выходящий, поскольку каких-то ярких проявлений эмоций и уж тем более резких слов Владик старался не допускать никогда. Он просто уходил от всего, что его раздражало или не устраивало в жизни. Физически самоустранялся.
Он был очень обязателен в том, чтобы встретить, проводить, отвезти куда-то и меня, и моих родителей. Папа как-то возвращался из санатория. Мы переговорили с ним по телефону, Владик услышал этот разговор и тут же заявил: «Я поеду встречать папу! Когда? Во сколько?» Или звонил Мите, уезжая из Москвы, чтобы обязательно позаботились, непременно встретили, отвезли… Папа мой, конечно, обалдел, когда увидел улыбающегося Влада в огромной лисьей шапке у трапа самолета, в метель…
В конечном итоге дней, когда мы были вместе, очень мало. Он беспрестанно уезжал, возвращался усталый и… счастливый от того, что вернулся.
Однажды Влад поехал досниматься во «Встрече на далеком меридиане» с Митей на машине, с Гитаной. И уже на обратном пути из Белоруссии остановились передохнуть, размяться и дать собаке погулять. Пока Влад с Митей курили, не заметили, как Гитана исчезла. Она просто сбежала. По возвращении мне Влад ничего не рассказал, а на мои расспросы: «Что случилось?» – сказал только: «Всё… Гитаны больше нет». А что произошло, мне потом рассказал Митя: «Мы ее искали, звали, выкликали – нет и нет. Исчезла. И в какой-то момент Владик как-то так сжался весь и сказал: «Всё. Поехали. Она не вернется». Ты знаешь, наверное, какая-то часть Владика умерла уже тогда… Я его уговаривал поискать еще… – «Нет, мы поедем». Ну, конечно, с Гитаной жить было уже невозможно: машину она не переносила, оставить ее было не с кем. А в моей однокомнатной квартире две большие собаки просто не ужились бы. Гитана была огромной!..
Таисия Владимировна, мама Владика, поначалу отнеслась ко мне с некоторой осторожностью. Я ее понимаю… Когда единственный сын столько раз обжигался и столько раз по самому высокому счету платил за свою доверчивость, мать уже автоматически старается оберечь его от любой женщины… Она долго приглядывалась ко мне. Потом мы с ней подружились и уже на всю жизнь, особенно после того, как Влада не стало.
Характер у нее был сложный, упрямый, с нею было не так просто договориться. Она была строгим (иногда, может быть, слишком) ценителем того, что делал Влад в кино и в театре. Безусловно, он считался с ее мнением. До самой смерти (она ушла через два года после Влада) она оставалась тоненькой, стройной. Даже на кладбище к Владу она приходила летящей, девичьей походкой, так что люди, незнакомые с ней, не могла поверить в то, что идущий навстречу силуэт – не молоденькая девушка, а мать, похоронившая более чем взрослого сына.
Когда Влада не стало, я часто бывала у Таисии Владимировны и каждый раз слышала: «Так, сегодня мы не говорим о Владе». И каждый раз всё заканчивалось им. Позднее она мне говорила: «Наташа, вы должны думать о себе, о жизни. Владика не стало, но на этом ваша жизнь не должна заканчиваться. Я вас должна выдать замуж…» Часто повторяла: «Наташ, ну Владик же совершенство…» – «Да, Таисия Владимировна, совершенство».
Она была очень требовательным человеком, вымуштрованным балетом, и, конечно, всё время Влада держала в ежовых рукавицах. Меня всегда потрясало… вот, например, свободный день – можно выспаться, не вскакивать ни свет ни заря. Можно поваляться, вздремнуть, если захочется (я такая)… Владик, как только просыпается, открывает глаза, – сразу же встает. Его так приучили с детства: «Проснулся – нечего больше валяться!» Я первое время думала: «Ну вот, сейчас посудку помоем, сначала за столом отдохнем, посидим, потом все разбредутся прилечь, соснуть часок…» Какое там!.. Мои надежды летели прахом. Мне было даже неловко: они как солдатики оловянные, а я носом клюю… Иной раз думаю, что это Владику как раз очень нужно было – прилечь да отдохнуть, когда дома, когда есть время… Нельзя же все время быть натянутой струной!..
Врачи, у которых наблюдался Влад после инфаркта, настаивали на перемене его работы: длительные экспедиции, неустроенность, нагрузки – всё это было категорически противопоказано. Ему присылали сценарии (они ему нравились!), но он вынужден был отдавать их назад с отказом, потому что знал, что сниматься не позволит здоровье. Например, отказался от главной роли в «Поэме о крыльях» Даниила Храбровицкого (Сикорского писали на Влада), от «Отца Сергия» (которого потом сыграл Сергей Бондарчук) у Игоря Таланкина… Ему очень хотелось, но он говорил, что уже не сможет этого сделать. Ну, а то, что оставалось и за что он брался в последнее время, страшно огорчало: не устраивало качество режиссерской работы, профессиональное мышление постановщика.
С каждой поездкой он все быстрее уставал, все больше и больше сил приходилось затрачивать на самые простые вещи… И вот тогда он подумывал да и говорил о том, чтобы бросить всё и засесть за машинку. Где между ним и чистым листом бумаги не будет никого и ничего. Он всерьез хотел заняться литературой, воспроизведением своих мыслей, воспоминаний, ощущений…
Сетовал на то, что его типаж используют одинаково, что он переиграл всех белогвардейских офицеров… На встречах со зрителями на вопрос: «Что вы хотите сыграть в жизни?» – отвечал: «Очень хочу сняться в комедии, у Эльдара Рязанова, например…» Со смехом говорил, что вот последний раз, когда он столкнулся с Рязановым в коридоре «Мосфильма», тот с ним даже поздоровался…
Вообще он ко всему относился с юмором. Я, например, стою, руки в боки и корю его за то, что он не выпил вовремя таблетку или не съездил на процедуру, а он: «Вот сейчас ты сахарница, а вот так (опускает руку) – чайник!» Он обязательно ввернет в разговор что-то такое, от чего становится смешно, то язык покажет, то глазки начинает строить, и дальше уже ни о чем говорить серьезно невозможно. Всё напряжение уходило моментально… Да мы и не поссорились за всё время ни разу.
Художественные книги он читал не как простой читатель, увлеченный сюжетом. Обращал внимание на язык, стиль, приемы того или иного автора (об этом он размышлял в дневнике), которые обычный читатель вряд ли заметит. До последнего времени не расставался с дневником…
Влад всегда мечтал о загородном доме, уединении. Даже когда все-таки удалось приобрести и обустроить свою квартиру, он подумывал ее продать и на вырученные деньги купить домик под Москвой, в котором можно было бы жить круглый год. Мечтал постоянно… Однажды зимой мы поехали по объявлению, но не добрались, застряли в снегу…
Он был совершенно, говоря современным языком, нетусовочным человеком.
Влад рассказывал, что некоторые его маститые сотоварищи по цеху, зная о проблемах с жильем, советовали ему побольше быть на виду, лишний раз выступить где надо. И приглашения такого рода поступали. Но он под всякими предлогами в конечном итоге уклонялся.
Лучший же отдых – уединиться где-нибудь на природе.
На другой день после своего последнего дня рождения – 27 апреля, череды предшествовавших этому дню поездок в Одессу и обратно со спектаклем «Сильнее смерти» (по пьесе Лавренева «Сорок первый») – он отбыл на нашу маленькую дачку в Салтыковке, прихватив лишь самое необходимое из вещей и еды, блокнот для записей и собаку.
После работы я спешила туда с полными сумками, где на перроне в одно и то же время в сумерки в течение недели поджидал меня Влад. При походах на вокзал он опирался на огромную палку. Рядом неизменно собака – колли Карри, преданно его любившая. Казалось, в этот период они были одни в дачном поселке, где допоздна светились окна нашего домика.
Как снимал напряжение, усталость? Углублялся в вязание, которое было всегда под рукой, даже в поездках.
Меня забавляло, когда он с серьезным видом снимал мерку с меня, перед тем как начать вязать. А увидев у какой-то актрисы более модный силуэт, безжалостно распускал работу и начинал всё сначала.
Любимое чтение – книги о животных, растениях. Он привозил их из каждой поездки. И еще любимое занятие – фотография.
Седьмого мая 1978 года Владик уезжал с концертами в города Поволжья. Мы с Сашей его провожали с Павелецкого вокзала. Уезжал он в Саратов, где, кстати, не был с тех пор, как закончил школу. Там у него была первая любовь – Наташа, которую он пошел искать. Спросил у мальчишки: «Живет здесь Наташа?» – «Живет», – и навстречу ему вышла маленькая девочка Наташа…
Когда мы шли по перрону к поезду, вдруг услышали: «Смотри, вон идет Дворжецкий с сыном и дочерью!» Эта фраза повергла его в шок. Он был удручен: «Неужели я выгляжу таким старым?!. Какой ужас…» Мы начали его успокаивать: «Ну что ты! Это просто кто-то глупость сморозил, не подумав! А ты слушаешь…» Конечно, он выглядел старше своих лет, с этой сединой, лысиной, но ведь он был такой молодой – фигура, осанка!.. А улыбка так просто мальчишеская. Недаром уже значительно позже кто-то, посвятив ему стихи, написал так: «Сверхмудрость лба и беззащитность рта».
На следующий день позвонил. Рассказал о том, как повидался со своей первой любовью Наташей… Потом он уехал в Куйбышев. И вдруг 21 мая раздается телефонный звонок: «Я завтра приеду. У меня вырисовывается несколько дней, а потом после Москвы буду двигаться в Белоруссию». Там он должен был работать чуть больше недели. И приехал. Ровно за неделю до смерти. Мы договорились, что я его встречу. Хотя он делал вид, что не любит проводов-встреч, но на самом деле всегда был очень рад и тому и другому.
Утром пытаюсь поймать такси, а его всё нет… Катастрофически опаздывая, я все-таки долетела до вокзала, прибежала на перрон – а там нет не только. Владика, даже поезда уже нет. Расстроилась ужасно!.. Опять в такси – и домой. Подъезжаю к подъезду – и, о радость, вижу, как Владик выгружает вещи и коробки из такси. Увидев меня, шагнул и сказал: «А я уж было подумал, что ты у мамы в Подольске!» Потом мы поехали к Таисии Владимировне и весь день были у нее.
К вечеру я засобиралась домой, так как там осталась одна моя собака – колли Карри. Ее надо было вывести погулять, накормить… Таисия Владимировна стала просить Владика переночевать. Тогда он попросил меня тоже остаться. А собака?.. И я уехала. Но на следующий день, уже рано утром, Владик был дома. И пожаловался: «У меня всю ночь так болел живот…» Но это были уже спазмы, связанные с заболеванием сердца и сосудов, которые отдаются в животе и пищеводе. У моего отца тоже было больное сердце, он перенес ранний инфаркт, поэтому я с детства знаю, что это такое…
– Владик, я тебя прошу, давай поедем в больницу, давай покажемся врачам…
– Я не могу ничего изменить, ты же понимаешь… Вот приеду и обещаю – буду лечиться столько, сколько нужно.
На другой день в четыре часа с Белорусского вокзала у него отходил поезд. Я прибежала с работы. Договорилась с машиной, чтобы не ловить такси.
Купила ему новый плащ. Он очень ценил это, поскольку… я думаю, не очень много ему в жизни перепало заботы… Идем мы по перрону. Влад возвышается над толпой (рост-то метр восемьдесят!), красивый, в новом плаще, только бледнее обычного. И потихонечку от меня засовывает таблетку под язык. «Тебе плохо?» – «Прекрасно», – и улыбка во всё лицо.
Когда Влад уже заболел, врач, муж Мики Дроздовской, ему говорил: «Ни в коем случае не курить, спать много, не перерабатывать… Приспособиться к создавшемуся положению. Ни в коем случае не пытаться преодолевать сердечные боли: стало плохо – тотчас ляг, полежи, отдохни… И так можно жить много лет!» Курил Влад много до последнего дня, поднимался рано, а съемки, как известно, процесс заведомо ненормированный… А о том, чтобы отменить концерт из-за того, что почувствовал себя нехорошо, и говорить нечего…
Владик рассказывал, что однажды в Ялте сам вызывал инфарктную бригаду: «Давление у вас нормальное, а кардиограмма не показывает нам ничего такого, о чем можно волноваться». Сразу после этого у Владика случился первый инфаркт. Он просто перенес его на ногах. Там же, в гостинице, Владик хлопнулся в обморок. Вызвали скорую – и опять врачи не установили, что был инфаркт.
Из Ялты они с Митей должны были возвращаться на машине с Гитаной, которую Влад всегда возил с собою, так как считал, что не может оставлять собаку на даче в Переделкине. Гитана ненавидела машину и тем не менее ездила с Владом постоянно на съемки в разные города.
Он мне позвонил и сказал, что у него температура, ломота, что ему плохо… Я категорически возражала против машины: «Владик! Ну, возьми билет на поезд, прошу тебя!.. На машине Митька сам доедет, а ты лучше сядь на поезд, ночью хоть расслабишься, поспишь…»
Он действительно взял билет на поезд, а Митька с Гитаной поехали своим ходом на машине. Перед отъездом в Москву Владик решил показаться пульмонологу, сделать рентгеноскопию легких.
Опытный врач, сделав ему кардиограмму, спросила: «А когда у вас был первый инфаркт?» – «Какой первый инфаркт?..» – «То есть как какой!.. Вы что, не знаете, что у вас был инфаркт?! А вот сейчас у вас второй, свеженький». И немедленно уложила его на каталку, вызвала других врачей, и Влада перевезли в реанимацию Ливадийской больницы.
Саша, сын Влада, был в это время у меня – я его забрала из интерната на каникулы. Влад был доволен, что Саша ездит к моим родителям, был спокоен за сына. Мы ждали Влада с вокзала дома, я знала, во сколько приходит поезд… А утром 30 декабря звонок администратора картины «Встреча на далеком меридиане»: «Наталья Викторовна? Я вам звоню… Влад просил передать, что он… в реанимации, у него – инфаркт, но что всё у него нормально». Весь Новый год мы провели в разговорах об инфарктах, и на следующий день, первого января, я решила ехать к нему. Все говорили: «Это бессмысленно… Тебя к нему не пустят…» А мне было уже всё равно: не пустят – где угодно, хоть в коридоре, хоть на ступенечках больницы буду сидеть и ждать, когда пустят, записку передам… Влад должен знать, что кто-то из близких рядом, что он не один в этой Ялте.
Я приехала, через друзей нашла адрес, где можно остановиться (поскольку с гостиницами была проблема), бросила сумки – и в больницу. Это было 3 января. На дрожащих ногах вошла к лечащему врачу: «Я хотела бы повидать Владислава Вацлавовича Дворжецкого…» – «Да, вы можете его повидать. У него тяжелейший инфаркт. Как жив остался – не знаю, благодарите случай… Чем дело кончится – не знаю, пока ничего обещать не могу». Вошла к Владу, увидела его бледное, заросшее щетиной лицо. Он, конечно, ужасно обрадовался и вообще делал вид, что всё у него прекрасно (как всегда!) и что он вообще сюда заскочил на минутку, случайно, просто отоспаться решил… Никаких разговоров о сердце, никакой печати страданий на челе, как это бывает у некоторых мужчин, которым просто необходимы благодарные зрители их «страшной боли». Владик же строил глазки всегда, как бы ему плохо ни было. Он мог водить своими огромными глазами, как кошка. Дети Микаэлы, с которой они играли спектакль «Чудо святого Антония» у Саввы Кулиша, прозвали Влада «дядей Котом».
Из Ливадийской больницы Влад вернулся 12 февраля. Там он буквально научился заново сидеть, ходить, даже дышать…
У нас с Владиком был уговор: простившись, развернулись в разные стороны и уже не оглядываемся друг на друга. «Не оглядывайся» было законом. Но когда я провожала его в последний раз, уже уходя по перрону, я вдруг оглянулась. Какая-то тяжесть навалилась на меня, и я не выдержала. Владик плохо себя чувствовал, но я не боялась, все-таки надеялась, что, когда он вернется, мы будем серьезно его лечить. Оглянувшись, наткнулась на его взгляд, и он тоже смотрел мне вслед. И вот это меня поразило больше, чем то, что я сама оглянулась… Мы помахали друг другу, и я сломя голову побежала проводить комиссию по делам несовершеннолетних. Хотя мне так хотелось постоять и подождать, когда уйдет поезд… Это было нашим последним прощанием. Коробку с кинолентами по вагону несла я, и то, что он это позволил, означало, что он очень плохо себя чувствовал.
Так уж сложились наши с ним отношения, что я не была категоричной, не могла сказать: «Владик, ты этого не делай». Или: «Ехать туда не надо». Я была бы не я, да и ему такие отношения не были нужны. Понимала, что даже если дело касается его здоровья, то я все равно не могу ничего диктовать или навязывать… Мне казалось, что Влад настолько намучился в жизни, настолько уже натерпелся вот этой пожизненной «неволи», какого-то нескончаемого давления жизненных обстоятельств, что просто боялась сделать что-то не так, как хочет он сам, как считает нужным.
Я не могла его остановить тогда… и, конечно, не могла предвидеть его такого скорого конца. Если бы это можно было предвидеть!..
Он звонил мне из Белоруссии почти каждый день. Последний звонок состоялся из Могилева 25-го, часов в семь вечера (конечно, я была на работе), а на другой день, 26-го, он переехал в Гомель и позвонил мне уже оттуда. И так было хорошо слышно, как будто Влад звонил мне из соседней комнаты. «Откуда ты звонишь, Владик?» – «Из «карла-марла!» – ответил он смеясь, так он называл мою квартиру на улице Карла Маркса. Потом я, конечно, догадалась, что это всё шуточки… – «Почему ты не на встрече со зрителями?» – «А я им разрешил уйти». В чем дело, он мне тогда так и не сказал, всё шутил… А потом я узнала, что киномеханик, который должен был в тот вечер крутить его ролики, напился и начал ставить не те бобины, а ведь всё было выстроено в определенной композиции… Владик этого уже стерпеть не мог, извинился перед зрителями и пригласил их на другой день.
Двадцать седьмого звонка не было… А на другой день в Москву приехал друг Влада – Андрей, с которым он познакомил нас почти два года назад. Андрей хотел у меня дождаться приезда Влада. В этот день ранним утром, часов в семь, меня вызвали на пожар, который случился в одном из зданий нашего района. Мне надо было поставить свою подпись: день был воскресный и всё районное начальство было на дачах, а я оказалась дома – вызвали меня. К половине девятого я уже вернулась, а по телефону начались потренькивания межгорода, какие бывают, когда не может кто-то прозвониться. Сижу перед телефоном, жду… и так до двенадцати часов – трень-дзынь, трень-брень… Уже и Андрей приехал, я говорю: «Это Владик пробивается. Точно он». Мы, поглядывая на телефон, пили чай, вспоминали… А он все тренькает, этот телефон… берешь трубку – ничего. Ни-че-го.
Потом уже с Майей Булгаковой я была в Гомеле, в этой гостинице, разговаривала с администратором и девочками из той смены…
Владика не стало в девять сорок пять… Они вспоминали, что тем утром он все-таки выходил звонить. Но я думаю, что этот звонок пришелся как раз на тот час с небольшим, когда я была на пожаре. Конечно, я понимаю, что это необратимо, но всё равно сколько времени потом я съедала себя мыслями: «…если бы я не поехала на тот пожар, то он бы меня застал. Мы бы с ним поговорили… и может быть, всё обошлось бы…» Но это, к сожалению, невозможно. Невозможно ни предвидеть, ни остановить…
В отзывах и статьях о последних концертах Влада пишут о том, что, видимо, он чувствовал себя очень плохо, хотя ни на минуту не сократил программу. Это было слишком заметно… На фотографиях (его снимали не только из зрительного зала, но и тогда, когда он об этом даже не догадывался) за день, за несколько часов до смерти видно, что его и без того необычное лицо – уже потустороннее, уже «по ту сторону»… Нелли Михайловна Львова, которая встречала его, устраивала в гостиницу, вспоминала: «Когда мы ехали на машине, Владислав вдруг спросил: «А кладбище у вас в Гомеле красивое?»
Так вот, до двенадцати дня продолжалось это телефонное треньканье. Несмотря на то что Влада уже не было. Ни до, ни после этого, сколько живу, такого с моим телефоном больше не было…
В двенадцать Андрей поехал по своим делам, а я – к маме в Подольск. Целый день мы с родителями провели в воспоминаниях о Владе, в разговорах о нем: как себя чувствовал перед отъездом? что решили с лечением? с отпуском? какой свитер надел в дорогу? теплый?.. Вечером я возвращаюсь домой, в Москву, сажусь на вокзале в троллейбус… Деревья в цвету… так красиво всё, а я думаю: «Какая же я счастливая!..» Я уже рвалась домой, почти бежала, знала и ждала, что сейчас будет звонок от него… Все эти два года, связанные с Владом, я жила с ощущением того, что «так не бывает!., так хорошо – не бывает…» Я помню, что меня совершенно переполняло это счастливое ожидание звонка.
Ключей у меня не было, я отдала их Андрею, который должен был вернуться домой раньше. Звоню. Дверь открывает совершенно бледный Андрей. Говорит: «Пойдем на кухню… Я тебе должен что-то сказать…» А я вижу, что на нем нет лица, и понимаю: с Владиком что-то случилось… Он рассказал мне всё.
Как только мы с Андреем в двенадцать уехали, начались звонки. Первому позвонили Мите (Дмитрию Виноградову), но его тоже не оказалось дома, он был на даче. Трубку взяла его мама, Ольга Всеволодовна Ивинская. Она в ужасе позвонила приятелю Мити, и тот помчался на эту дачу в Луговой, по Савеловской дороге. Очень скоро Митя с Валерием Нисановым?, убедившись, что меня нет, поехали в аэропорт Быково… Я слушала Андрея, и до меня ничего не доходило. Я не понимала всего до конца (когда что-то случается страшное, то появляется защитная реакция, при этом информация не сразу проявляется в виде чувств, эмоций. Только помню ощущение, что сейчас надо куда-то мчаться – чем-то Владику вроде помочь, что-то сделать для него… Осознания того, что его больше нет и всё кончено, у меня не было. Я не плакала, не рыдала. Андрей даже боялся меня оставить, хотя бы на минуту. Говорю ему: «Ты спускайся, я сейчас что-то возьму…» – «Нет-нет, выйдем вместе».
Мы сели в такси и поехали в дом к Ольге Всеволодовне Ивинской, куда позже привезли Таисию Владимировну с Сашей. Она тоже ничего не понимала. Но когда меня увидела, только тогда поверила в то, что с Владом случилось что-то страшное. До этого она никак не могла понять: чего от нее хотят? что случилось? почему у всех такие лица. Владик умер? Что за чушь!?! Она даже сердилась…
Наконец раздался звонок из Гомеля. Митя попросил к телефону меня: «Ты знаешь… – сказал он мне, – я видел его… У него такое спокойное, разглаженное лицо, что это вселило в меня какое-то спокойствие… Он успокоился, понимаешь? Он устал… а сейчас успокоился. У него на лице даже какое-то умиротворение… Ему сейчас там хорошо. Тебе ехать не надо. Займись организацией похорон, возьми всё на себя». Это меня, как ни странно, тоже успокоило, если можно так сказать…
За организацию похорон я взялась с каким-то остервенением. Делала всё сама: должна была съездить на кладбище, достать и купить всё необходимое… Этими заботами я хотела себя как-то занять, как будто хлопотала о нем живом. Мне всё хотелось сделать своими руками так, как мог бы желать Влад.
Потом был ужас…
Три месяца подряд я просыпалась в шесть утра в каком-то оцепенении. Мне всё казалось, что мы Влада еще не похоронили – и я еще что-то не сделала, не успела, не позаботилась о нем… В ужасе осознавала реальность… Всё уже свершилось. Всё кончено.
К понедельнику пошли звонки, какие-то команды… Позвонили из Белоруссии, где Влад умер. Что-то нужно было им уточнить насчет костюма – прежде чем положить в гроб, надо ведь переодеть во всё новое… Его вещи приехали потом…
Ночь на 28 мая, когда умер Влад, была очень душной, грозовой. Как стало ясно потом, он не спал – пепельница была полна окурков. Номер был забит подаренными накануне цветами. Утром, когда к нему вошли, дверь была не заперта… Он лежал на кровати, одетый в домашние спортивные брюки и рубашку. Носки, постиранные, еще влажные, висели в ванной. Он лежал с книжкой «Животный мир Белоруссии», подаренной ему на одном из концертов. На обращенный к нему вопрос не ответил…
Когда Митя с Валерой Нисановым туда приехали, мест в гостинице не было, и их поместили в номер Влада. Первую ночь Митя спал на кровати Владика. Там ему приснился сон о том, как он его везет домой… И потом это в точности повторилось. Они с Валерой нашли за бешеные деньги какой-то пикапчик. Митя говорил: «Я спал на этом гробе… Тесно, даже приткнуться некуда, а ехать далеко, долго…»
Через год после смерти Влада на вечере памяти, который проходил буквально на каком-то стоне, навзрыд, мы решили использовать ролики, с которыми он ездил на встречи со зрителями. Но оказалось, что это… не совсем возможно. Когда среди прочих кадров вдруг видишь, как на экране Влад падает, убитый топором (кинофильм «До последней минуты»), когда он в образе святого Антония воспаряет в небеса (последние кадры, которыми завершается спектакль «Чудо…»), это вызывало шоковое состояние, потому что одно дело, когда после ролика актер выходит живой и невредимый и что-то рассказывает, припоминает, как это всё снимали… А тут…
По сути, целая когорта актеров ушла от нас почти друг за другом: Владислав Дворжецкий, через два года – Владимир Высоцкий, спустя восемь месяцев – Олег Даль…
Для прощания гроб с телом поставили в Театре киноактера. Влад не состоял в штатах ни одного театра и ни одной киностудии. Театр киноактера – это мосфильмовская площадка, а на Мосфильме Влад сделал основную часть своих картин. И на этой сцене Влад играл свой последний спектакль – «Чудо святого Антония».
Это было действительно чудо!.. Спектакль произвел фурор в Москве, на него было паломничество. Савва Кулиш после смерти Влада решил «Чудо…» снять с репертуара, поскольку заменить Влада не смог никто.
Запись и литературная обработка Н. Васиной.