Еще в годы войны державы антигитлеровской коалиции признали необходимость создать Организацию Объединенных Наций, основополагающей задачей которой стало бы поддержание международного мира в послевоенный период. Эта идея возникла, можно сказать, спонтанно в руководящих кругах трех ведущих держав антигитлеровской коалиции.

Не все очертания такой организации представлялись ясными, но очевидным вырисовывалось одно: она должна быть более эффективной, чем Лига Наций, оказавшаяся беспомощной в предотвращении надвигавшейся Второй мировой войны.

Политический крах Лиги Наций отражал банкротство курса держав Запада, прежде всего Великобритании и Франции, превративших Лигу Наций в орудие своей политики. США не принимали участия в работе этой организации. Тем не менее они вели себя так, что их линия в международных делах не создавала барьеров для гитлеровской агрессии. США и пальцем не шевельнули, чтобы вдохнуть жизнь в деятельность Лиги Наций, которая тонула в бесконечном потоке речей. За ними не следовало никаких действий, направленных на пресечение подготовки Гитлером войны. Более того, крупный американский капитал своим участием в германских военно-промышленных концернах на деле активно помогал нацистской Германии ковать оружие агрессии.

От предварительного обмена мнениями по поводу идеи создания всемирной организации союзные державы через некоторое время перешли к переговорам о ее характере, структуре, правах и обязанностях.

 

Сражение за принцип единогласия

Мне довелось представлять Советский Союз на конференции в Думбартон-Оксе. Она проходила с 21 августа по 7 октября 1944 года. На ней была проделана основная работа по подготовке проекта устава новой организации.

Подход СССР к этой организации был совершенно ясен: ее следует создать, она должна быть эффективной. Американский представитель на конференции – заместитель Государственного секретаря США Э. Стеттиниус вспоминал: «Переговоры с Громыко и другими членами русской делегации в Думбартон-Оксе убедили меня в том, что руководители Советского Союза были чрезвычайно заинтересованы в создании международной организации».

Делегации трех держав – Советского Союза, США и Англии – сели за стол переговоров в тихом уютном особняке, расположенном на окраине столицы США.

Состав делегаций известен. Советская и английская делегации возглавлялись послами этих стран в Вашингтоне, а американская – первым заместителем Государственного секретаря.

Открытие конференции состоялось в торжественной обстановке. Главным представителем США на ней являлся Государственный секретарь Корделл Хэлл. Работа в течение всей конференции была исключительно интенсивной. Пленарные заседания, рабочие группы, встречи глав делегаций, другие разного рода встречи – все было задействовано. Участники сознавали, что необходимо добиваться соглашения.

Важные вопросы, связанные со структурой и содержанием Устава ООН, обсуждались со всей тщательностью. Основное внимание уделялось тому, чтобы новая всемирная организация оправдала надежды народов, содействовала поддержанию мира и недопущению новой войны. Вал советских армий, неумолимо накатывавшийся на Запад, и надвигавшееся окончательное банкротство гитлеровского рейха придавали особое значение политической, устремленной в будущее работе союзников.

Один за другим вопросы, требовавшие решения, согласовывались. Договорились и о том, что в новой организации наряду с Советским Союзом ее членами будут УССР и БССР.

На конференции в Думбартон-Оксе было согласовано, можно сказать, девяносто процентов всего того, что касалось создания ООН. Оставался несогласованным главный вопрос – о полномочиях Совета Безопасности при разделении прав и полномочий между ним и Генеральной Ассамблеей. Как в фокусе, все это находило отражение в позициях участников по вопросу о принципе единогласия постоянных членов Совета Безопасности. Среди нерешенных был и вопрос исключительной важности: о порядке принятия решений в Совете Безопасности – органе ООН, на который возлагалась бы главная ответственность за поддержание мира. Позиция США в этом вопросе проявилась в их предложении, которое предусматривало, что в тех случаях, когда один из членов Совета Безопасности сам замешан в споре, его голос не должен учитываться при вынесении Советом соответствующего решения. Англия заняла подобную же позицию.

Американское предложение таило в себе серьезную опасность противопоставления великих держав друг другу и, следовательно, подрыва их сотрудничества, без чего ООН как универсальная международная организация не могла бы функционировать, да и вообще не была бы создана. Предложенный США порядок голосования в Совете Безопасности не обеспечивал должных гарантий против превращения ООН в инструмент навязывания воли одной группировки государств другим странам, прежде всего Советскому Союзу.

Такой порядок давал бы западным державам возможность принимать решения о применении санкций, в том числе военных, исходя из своих узких интересов. Державы, которые располагали бы большинством в Совете Безопасности, могли бы поддаться соблазну вместо поиска взаимоприемлемых решений обращаться к силе. А это было бы чревато прямой угрозой вовлечения мира в пучину новой катастрофы.

Советский Союз, последовательно выступая за то, чтобы ООН действительно служила делу международной безопасности, решительно возражал против американского предложения. Он твердо стоял на том, чтобы решения по важнейшим проблемам сохранения мира, поддержания отношений между государствами принимались лишь с согласия трех держав-победительниц (СССР, США и Англии), а также Франции и Китая, которые, по общему мнению, должны были пользоваться такими же правами. Иными словами, основой для эффективной деятельности становился бы принцип единогласия пяти держав – постоянных членов Совета Безопасности.

Во всех трех столицах отдавали себе отчет в том, что предстоит преодолеть трудный барьер. Появилась уверенность, что Франция и Китай проблем создавать не будут и примут согласованный между СССР, США и Англией вариант решения. Но оставалось открытым, каким сделать этот вариант, как к нему прийти. По мере того как над горизонтом все ярче занималась заря победы над фашизмом, требовалось без промедления искать пути к созданию новой всемирной организации.

Учитывая значение остающихся открытыми вопросов, Рузвельт решил сам провести беседу с советским послом и с этой целью пригласил меня в Белый дом.

Всегда собранный и вежливый, Рузвельт умело совмещал корректность с деловым стилем беседы. Не составила исключения и эта наша встреча. После обмена приветствиями Рузвельт заявил:

– Меня беспокоит отсутствие взаимопонимания по некоторым проблемам, связанным с создаваемой международной организацией.

Затем он подчеркнул значение Совета Безопасности в деятельности по поддержанию мира.

На это я сказал президенту:

– Ваше замечание общего порядка вполне отвечает и нашему пониманию роли этого органа ООН, но расхождения у нас существуют не по этому принципиальному вопросу.

Рузвельт сразу же изложил позицию в отношении принципа единогласия, которую американские представители отстаивали в Думбартон-Оксе. Он, конечно, хотел повлиять на дальнейшее обсуждение возникшей проблемы и на ее решение. Тем не менее по ходу беседы я не почувствовал, что президент особо заостряет вопрос. Он скорее рассуждал, анализировал проблему, искал пути к устранению трудностей.

Мне пришлось привести Рузвельту наши доводы в защиту позиции Советского Союза.

– Для отступления от этой позиции у нас пространства нет, – заметил я, – так же как не было его у наших войск, сражавшихся в Сталинграде. Так говорили наши воины, знавшие, что отступать на восток от Волги дальше нельзя.

Исход беседы пока не давал основания предполагать, что Вашингтон уже готов изменить свой подход. Но из того, что президент всю эту проблему анализировал, размышлял над ней, думал, как примирить обе позиции, было видно, что поиски соглашения по этому вопросу будут продолжены.

Рубеж, перекрывавший путь к решению вопроса о праве вето, окончательно так и не был преодолен на переговорах в Думбартон-Оксе. Мы тогда шутили:

– Три союзные державы никак не могут овладеть этим рубежом, в то время как их войска успешно преодолевают один за другим укрепленные рубежи фашистских армий и одерживают блестящие победы в боях.

И все же у советской стороны сохранялась уверенность, что и американцы, и англичане внесут коррективы в свою позицию, ибо они не могут не отдавать себе отчет в том, что если этого не сделать, то просто не будет Организации Объединенных Наций. Именно так и произошло. Вопрос о праве вето решила Крымская конференция руководителей СССР, США и Англии. Рузвельт сам внес предложение, которое по своей формулировке в основном отвечало тому, на чем Советский Союз настаивал с самого начала.

В итоге достигли договоренности о том, что по всем важным вопросам, за исключением процедурных, решения в Совете Безопасности должны приниматься только при согласии всех его постоянных членов. Это имело принципиальное значение.

Много говорилось на Западе о том, почему Рузвельт пошел навстречу СССР. Немало по его адресу раздавалось и упреков. Но шаг, предпринятый им, объясняется просто. Он смог более трезво, чем некоторые другие политические деятели Вашингтона и Лондона, оценить ситуацию, осознать, что Советский Союз не может отказаться от принципа единогласия пяти держав при принятии важных решений в Совете. И в этом большая заслуга президента.

 

Тут решались главные вопросы

По достижении принципиальной договоренности о праве вето оставалось еще условиться, кто будет делить на важное и процедурное все то, что предстояло решать Совету Безопасности. Хотя в Крыму этим специально не занимались, но само существование указанной договоренности сделало возможным согласовать в дальнейшем, на Сан-Францисской конференции Объединенных Наций (25 апреля – 26 июня 1945 г.), совместное заявление СССР, США, Англии, Франции и Китая, где указывалось, что процедурным вопросом считается тот, в отношении которого ни одна из этих держав не выражает сомнения, что он является таковым.

Произошло так, что конференция в Сан-Франциско, задачей которой было учреждение ООН – международной организации, призванной объединить усилия миролюбивых стран во имя сохранения всеобщего мира, открылась в тот исторический день, когда советские войска встретились в Германии на Эльбе, в районе города Торгау, с американскими войсками.

Работа конференции проходила в период, когда мир вздохнул облегченно после разгрома гитлеровской Германии. Этот самый большой форум государств со времен Лиги Наций представлял интерес во многих отношениях. Впервые собрались под одной крышей на Тихоокеанском побережье США представители самых различных государств мира, чтобы создать надежную преграду новой войне. Все задавали себе вопросы:

– Какой должна быть эта преграда? Как измерить ее прочность? Что должно лечь в ее основание?

Посланцы государств Европы, по которой с наибольшей жестокостью прокатился раскаленный каток войны, несли особую ответственность за тот вклад, который им предстояло сделать в решение поставленной задачи. Конечно, взоры всех участников были устремлены прежде всего на делегацию СССР.

Историческая заслуга советского народа перед человечеством не требовала рекламы. О победе Красной армии и ее роли в разгроме фашизма знали все. Мы, советские делегаты, это видели и ощущали на себе с первого дня пребывания в Сан-Франциско.

Вместе с тем замечалась известная разница в настроениях по отношению к нашей стране, в реакции на ее конкретные предложения и усилия на конференции. Представители Австралии, Новой Зеландии, Южно-Африканского Союза, ряда стран Латинской Америки с меньшим пониманием относились к позиции Советского Союза. Пламя войны этих стран непосредственно не коснулось. Их потери не шли ни в какое сравнение с жертвами советского народа. Определенную скованность проявили и некоторые страны Азии и севера Африки.

Что касается наших союзников по войне – США, Англии, Франции, – то в их политике уже часто чувствовалось как бы две души. Одна – признавала исторические заслуги страны социализма в спасении человеческой цивилизации от ига фашистских варваров. Другая – отражала их особые, узкие интересы и при обсуждении на конференции наиболее важных вопросов подталкивала к поиску таких решений, которые обеспечивали бы для крупных стран Запада доминирующее положение в мировой политике. И это двоедушие сказывалось во многом. Описанная выше беседа Трумэна с Молотовым в Вашингтоне за несколько дней до открытия Сан-Францисской конференции уже сама по себе настораживала.

Такие страны, как Польша, Чехословакия, Югославия, принимавшие участие в конференции, по всем главным вопросам высказывали взгляды, близкие к нашей точке зрения, хотя сложная обстановка, существовавшая тогда в этих странах, еще давала себя знать. В целом контакты с делегациями этих стран у нас установились дружественные, деловые. Мы почти ежедневно встречались с их представителями.

Во время работы конференции мы внимательно наблюдали за залом пленарных заседаний, который всегда заполнялся до отказа. Там обычно царила атмосфера напряженного ожидания. Пресса, можно сказать, изощрялась в разного рода прогнозах, предположениях и просто выдумках по поводу заседаний. Телевидение в то время еще непрочно стояло на ногах – его очередь обрушить на людей каскады информации пришла позднее.

Тем не менее если сравнить обстановку, в которой проходили дискуссии на конференции в Сан-Франциско, с накалом обсуждения соответствующих проблем на международных форумах сегодня, то такое сравнение будет далеко не всегда в пользу современных форумов. Это касается и ООН. Тогда лексикон речей представителей капиталистического мира еще не украшали такие «жемчужины» ораторского искусства, как «политика с позиции силы», «холодная война», «крестовый поход против коммунизма», «Советский Союз – это империя зла» и т. д. Однако при обсуждении отдельных острых вопросов, например о праве вето, нервишки у представителей некоторых западных стран и тогда сдавали.

Советские представители неизменно вели себя достойно на всех уровнях. Факты, аргументы и логика жизни, неумолимый ход событий в мире, приведший к краху гитлеровского рейха, – вот что определяло содержание речей, заявлений и предложений Советского Союза на Сан-Францисской конференции.

Главные вопросы на этой конференции решались не на общих ее заседаниях, не в разного рода комитетах с участием всех государств, в частности руководящего комитета, а на совещаниях представителей великих держав, которые проводились практически ежедневно. На них присутствовали главы делегаций и по два-три (редко больше) члена делегации и советника.

Представителем США на конференции в Сан-Франциско был Эдуард Стеттиниус, ставший к этому времени Государственным секретарем. Делегацию Советского Союза – с отъездом Молотова после его кратковременного пребывания на конференции – возглавлял я, как посол СССР в Вашингтоне. Во главе делегаций Англии, Франции и Китая были на начальном этапе министры иностранных дел – соответственно Антони Иден, Жорж Бидо и Сун Цзывэнь, а затем их главами стали тогдашний английский посол в Вашингтоне лорд Галифакс (как бы на одинаковом с ним положении находился и высокопоставленный представитель Форин Офис Александр Кадоган), французский политический деятель Жозеф Поль-Бонкур и крупный китайский дипломат того времени Ку Вэйцзюнь (во всем мире его знали как Веллингтона Ку).

 

После заседаний

Деятельность глав делегаций великих держав занимала особое место в работе конференции. От степени взаимопонимания между ними или, напротив, от отсутствия такового зависел политический пульс этого форума и в конечном итоге принятие решений по вопросам, которые находились на его рассмотрении.

Сложилось так, что главные импульсы в постановке самих вопросов, в преодолении разногласий и нахождении взаимоприемлемых решений исходили от советской и американской делегаций. Если бы кто-либо специально наблюдал, в каком настроении покидают зал заседаний участники узких встреч, то перед ним предстала бы любопытная картина. В случае достижения согласия они расходились, оживленно разговаривая между собой. Временами звучали даже веселые замечания, а на лицах появлялись сдержанные улыбки.

Лишь выражение лиц представителей Китая было такое, что на них ничего определенного прочесть было нельзя. Шаткое положение чанкайшистской клики накладывало печать на деятельность китайских делегатов и на их настроение. Даже ветеран внешнеполитической службы старого Китая Ку Вэйцзюнь выглядел, как правило, несколько растерянным и замкнутым. На заседаниях он больше отмалчивался, причем часто на его лице была видна печаль, которую не могли развеять даже американские представители, демонстрировавшие по отношению к нему и его коллегам свое расположение и учтивость.

В тех случаях, когда по тому или иному вопросу не достигалось согласия, участники заседаний расходились обычно замкнувшись в себе, молчаливые. Складывалось впечатление, что они изобрели какой-то специальный язык жестов, который хорошо выражал их мысли в отношении «окаянных» оппонентов, не согласных с ними.

Что касается сна в последующую ночь, то он – что греха таить – случался у многих из участников неспокойным. В этом смысле не составляли исключения и советские представители. Все мы отдавали себе отчет в значении проблем, по которым должно быть достигнуто согласие, если исходить из выполнения стоящей перед конференцией задачи создания эффективной международной организации по защите мира.

Упомянутая группа участников узких встреч состояла из людей, совершенно разных по своему характеру, по манере держаться, выражать свои мысли и выслушивать других. Казалось, господину случаю угодно, чтобы у них имелось поменьше общих черт и побольше специфических, присущих только данному индивидууму.

Разумеется, встречи «пятерки» и их направляющая роль на конференции публично не афишировались, но все участники этого форума о них знали и в целом принимали их как должное. Война приучила ко многому.

Если объективно оценивать значение этих встреч, то следует сказать, что они диктовались не просто целесообразностью, но и необходимостью. Гораздо труднее пришлось бы искать решения проблем, ежедневно выслушивая на широких собраниях и заседаниях с участием всех делегаций многочисленные речи, пересыпавшиеся часто изрядной порцией пустозвонства. Таких речей и без того хватало, особенно по вопросам о праве вето и полномочиях Генеральной Ассамблеи.

Заседания созданного на конференции в Сан-Франциско руководящего комитета, в который входили главы всех делегаций, мало чем отличались от общих пленарных заседаний. Присутствие глав делегаций позволяло, однако, более выпукло увидеть политическую линию страны по обсуждавшимся вопросам. Кроме того, в комитете в какой-то степени легче получались объяснения с коллегами просто потому, что разговор шел между людьми, располагавшими большими полномочиями.

Часто советники и эксперты заводили дискуссии в такие тупики, что могло сложиться впечатление о безысходности положения. Потом оказывалось, что выход был, но до поры до времени о нем знали только руководители делегаций. Надо сказать, что такая практика не чужда и международным форумам нашего времени.

Советские представители на всем протяжении работы конференции постоянно ощущали то, что делегаты Запада, за редким исключением, – это люди другого мира, мыслившие другими категориями. Причем бывало так, что наиболее дерзкими нашими оппонентами оказывались не столько делегаты крупных западных государств, сколько стран, от них зависимых. Особенно характерной в этом отношении тогда явилась линия, которой следовали представители английских доминионов. Они в ту пору еще не успели обрести в политике свое национальное лицо.

Смешно на заседаниях выглядели главы делегаций Австралии – Герберт Эватт, Новой Зеландии – Питер Фрэзер и Канады – Кинг Маккензи. Это они, применяя всякие ухищрения, изливая потоки слов, стремились похоронить право вето.

Мы знали, что этих своих верных партнеров по британскому содружеству англичане использовали, когда сами считали неудобным для себя в открытую выходить на первый план и бороться против принципа единогласия великих держав.

Работа конференции давала множество подтверждений тому, что классовые интересы тех, кто определял внешнюю политику в подавляющем большинстве капиталистических стран, перевешивают, как правило, все другие соображения и мотивы. Разве не явилось ярким примером этого образование Североатлантического блока, и всего-то лишь через четыре года после создания ООН?

Договоренность о предварительном рассмотрении всех важных вопросов на узких совещаниях «Большой пятерки» была достигнута еще до начала работы конференции. Притом державы это сделали без особых затруднений, поскольку все отдавали себе отчет, что без согласия пяти делегаций никаких соглашений достичь невозможно. Более того, вся «пятерка» понимала еще и то, что успех конференции будет зависеть от позиций Советского Союза и США и что согласие между ними будет иметь решающее значение для всех остальных стран.

Помимо встреч глав делегаций «Большой пятерки» время от времени проходили и более узкие встречи: иногда «тройки» – СССР, США и Англии, но больше – только СССР и США. На встречах советских и американских представителей имели место, пожалуй, наиболее ощутимые договоренности. Обычно эти встречи происходили внешне так, как если бы заранее не было достигнуто согласия о месте и времени их проведения.

Одна из таких встреч состоялась между мной и Стеттиниусом. Было это, можно сказать, в разгар самых острых дискуссий по вопросам о праве вето постоянных членов Совета Безопасности, о полномочиях Генеральной Ассамблеи ООН, а также о дальнейшей судьбе колониальных территорий. Эти вопросы находились в центре внимания участников конференции почти с самого ее начала и до конца.

Направление, по которому развивалось обсуждение этих проблем, более или менее определилось. Однако решения по ним еще не были сформулированы окончательно для включения в Устав ООН. Все понимали, что соответствующие формулировки могут быть разные, что они будут либо способствовать созданию эффективной всемирной организации, либо толкать на путь принятия рыхлого устава, которого затем уже не поправишь.

Разговор у нас со Стеттиниусом проходил один на один.

Первым из вопросов был поднят «давний знакомый» – о праве вето. Казалось бы, дело ясное, ведь этот вопрос еще до встречи в Сан-Франциско решила Крымская конференция. Однако Вашингтон при новом хозяине Белого дома – Трумэне, который далеко не во всем сочувствовал тому, что было принято в Ялте с участием Рузвельта, решил попытаться пошатнуть достигнутую там договоренность, хотя нельзя сказать, что американская администрация пришла к выводу о необходимости во что бы то ни стало похоронить принцип единогласия.

В ходе беседы со Стеттиниусом я обратил его внимание на следующее:

– Представители США в различных комитетах не проявляют твердости в отстаивании формулы относительно права вето, принятой на Крымской конференции. От ялтинской договоренности не может быть отступления. Советский Союз на это не пойдет. Он считает, что без должного решения вопроса о праве вето в духе Ялты невозможно будет создать международную организацию. И мы надеемся, что США, как и все остальные державы «пятерки», будут не формально, а по существу отстаивать принцип единогласия постоянных членов в Совете Безопасности. Стеттиниус внимательно выслушал мое заявление. Он сказал: – Я солидарен с тем, что расшатывание ялтинской договоренности означало бы огромный риск, и обещаю позаботиться насчет того, чтобы представители США в комитетах и разного рода рабочих группах не допускали колебаний в отношении этой договоренности.

У меня осталось от этой части беседы впечатление, что Стеттиниус и сам нуждался в том, чтобы освободить от колебаний свою собственную позицию. В силу внутренней убежденности Государственный секретарь США продолжал поддерживать линию Рузвельта. Но эта поддержка еще не означала, что он давал должный отпор тем, кто в администрации Трумэна проявлял в указанном вопросе колебания.

Надо все же признать, что Стеттиниус в последующем, особенно в ходе второй части конференции, предпринял немало усилий, с тем чтобы этот форум не потерпел крушение.

 

Немая сцена

Предстояло найти решение вопроса о том, что должен рассматривать Совет Безопасности и что – Генеральная Ассамблея, то есть какие дела могут быть объектом применения вето и какие – нет.

Естественно, Советский Союз выступал за то, чтобы все важные проблемы войны и мира решались Советом Безопасности. Вашингтон и Лондон настаивали на таком разделении этих проблем, которое расширяло бы права Генеральной Ассамблеи в ущерб Совету Безопасности. Стремление администрации США отобрать побольше полномочий у Совета Безопасности и передать их Генеральной Ассамблее основывалось на уверенности, что Соединенные Штаты смогут легче получать там поддержку необходимого большинства и проводить выгодные им решения. Представители же ряда стран, главным образом малых, вообще настаивали на том, чтобы наделить Генеральную Ассамблею чуть ли не такими полномочиями, как и Совет Безопасности, а то и более широкими.

Ясно, что эта тенденция направлялась на то, чтобы посредством расширения полномочий Ассамблеи и сужения полномочий Совета фактически переместить политический центр ответственности за поддержание мира. В этой связи во весь рост встал вопрос об определении границы, которая разделяла бы функции того и другого органа ООН.

Тут же, как из рога изобилия, посыпались предложения о наделении Генеральной Ассамблеи правами рассматривать практически все вопросы, не связанные с применением санкций против государств. Поэтому советская сторона заявила, что недопустимо наносить удар по Совету Безопасности как бы с черного хода, под предлогом демократизации ООН.

Именно так мне пришлось поставить вопрос и в беседе со Стеттиниусом.

– Псевдодемократическая оболочка требований о расширении прав Ассамблеи в ущерб правам Совета, – заявил я, – тоже находится в противоречии с ялтинским соглашением.

Стеттиниус в общем с пониманием отнесся к позиции Советского Союза. Он сказал:

– Надо, конечно, поработать над тем, как справедливо разделить полномочия Совета Безопасности и Генеральной Ассамблеи. Я к такой работе готов.

После нелегких переговоров наметилась возможность взаимопонимания: Генеральная Ассамблея может обсуждать, именно обсуждать, любой вопрос, поставленный тем или иным государством или любой группой государств, но она не должна иметь право принимать обязательные решения, иначе говоря, может высказывать только консультативное мнение, а Совет Безопасности должен иметь полномочия принимать обязательные решения с согласия всех его постоянных членов.

Советская делегация далее заявила:

– Наша страна не даст своего согласия на такой Устав ООН, который сеял бы семена новых военных конфликтов между странами.

Помню, после такого заявления с нашей стороны на одном из совещаний пяти держав воцарилась напряженная тишина. Взоры участников устремлялись в этот момент на главу делегации США в ожидании, что скажет он в ответ.

Стеттиниус находился в явном замешательстве. С одной стороны, он оставался убежденным сторонником линии Рузвельта, который в Крыму признал необходимость права вето, приверженцем общего курса на сотрудничество с Советским Союзом, а с другой – директива Белого дома обязывала Стеттиниуса все же попытаться заложить мину в вопросе о праве вето. Молчал и член делегации США сенатор Ванденберг.

Немая сцена длилась, наверное, минут десять. Дело кончилось тем, что достигли взаимопонимания в одном: прервать совещание и разойтись для обдумывания ситуации. Все участники расходились понурив голову, и, пожалуй, это была уже – пусть мне простят такой новый термин суровые театроведы! – «ходячая немая сцена». Поскольку коридоры были длинными, а группы представителей расходились одна за другой, то все это в какой-то степени напоминало с виду похоронную процессию.

Пожалуй, лишь у одного участника совещания играла плохо скрываемая улыбка, так как он знал, что принцип единогласия в конечном счете возьмет верх. Им был Лео Пасвольский, который являлся как бы мозговым центром Государственного департамента США по проблемам, связанным с ООН.

Несколько новых встреч «Большой пятерки» в ходе конференции оказались напряженными. Такое напряжение возрастало постепенно. Оно достигло пика, когда четко выявилось, что американо-английскую позицию по вопросам разделения полномочий Совета Безопасности и Генеральной Ассамблеи нельзя примирить с мнением Советского Союза до тех пор, пока одна из сторон не отступит.

Было ясно, что президент Трумэн дал идущие вразрез с ялтинскими решениями директивы делегации США. Перемены в действиях Вашингтона сразу же почувствовали все участники конференции.

Особенно усердствовал входивший в состав делегации США член конгресса – Артур Ванденберг. Он был достаточно влиятельной фигурой в американской политической жизни: Ванденберг возглавлял республиканскую оппозицию в сенате.

Советская делегация вновь высказала категорическое мнение:

– Измором нас взять нельзя. Надо перестать навязывать нам внутренние нормы работы американского конгресса. ООН – международная организация, и ее Устав должен быть приемлем для всех государств, в том числе и для Советского Союза.

Только после этого противники вето отступили.

Лед тронулся и в связи с обсуждением полномочий Генеральной Ассамблеи, хотя «арьергардные бои» делегация США еще вела. Стала вырисовываться применительно к Генеральной Ассамблее компромиссная формула, согласно которой она, Генеральная Ассамблея, могла обсуждать любой вопрос, но не принимать обязательных решений для государств – членов ООН. Это уже приближало договоренность.

Все участники стали веселее. Появилось больше добродушных шуток. Кто-то из делегатов, имея в виду договоренность по Уставу, сказал так:

– Звезда, которая раньше только мерцала, теперь светит устойчивым светом.

Через несколько дней политическая погода на конференции изменилась. Появилась статья 10 главы IV Устава ООН, ограничивающая полномочия Генеральной Ассамблеи выработкой лишь рекомендательных, не имеющих обязательной силы решений. В итоге вопрос о вето решили так, как предусматривалось договоренностью в Крыму.

 

Порочный подход Вашингтона

Острый оборот приобрело обсуждение на конференции в Сан-Франциско вопроса о международной опеке, об определении статуса подопечных территорий, то есть ряда бывших колониальных владений, управление которыми осуществлялось ранее в соответствии с мандатом Лиги Наций. Решение этого вопроса имело особое значение в свете нового подъема национально-освободительного движения в колониальных и зависимых странах в годы Второй мировой войны.

Советский Союз исходил из своей принципиальной позиции в пользу предоставления независимости колониальным странам и народам. Западные державы, особенно Англия, в общем следовали линии на сохранение системы колониального господства. Впрочем, подход США отличался заметным своеобразием. Вашингтон склонялся рассматривать колониальные империи в том виде, в котором они исторически сложились, как анахронизм, и не делал секрета из того, что у него не вызвал бы печали постепенный их «демонтаж». Монополистический капитал США рассчитывал, что в результате этого перед ним будут открыты новые возможности, включая политические.

В ходе обсуждения вопроса о подопечных территориях представители США держались по отношению к советским представителям предупредительно, подчеркивая, с учетом принципиальной позиции СССР, ту мысль, что колониальные державы похозяйничали в своих владениях и хватит с них. Во всяком случае, старые хозяева могут потесниться. В частности, в упомянутой беседе Стеттиниус не скупился на саркастические выражения по адресу этих держав, которые и сами, по мнению Вашингтона, должны понять, что времена изменились и что с колониями им придется распрощаться.

Проблемы колониальных территорий и их предстоящую судьбу мне не раз пришлось обсуждать с Гарольдом Стассеном, отвечавшим за этот участок работы в американской делегации. На эту тему беседовали с ним и члены советской делегации послы А.И. Лаврентьев и К.В. Новиков.

Стассен был одним из влиятельных деятелей верхушки Республиканской партии. Он часто и смело выступал с критикой политики демократов. Главное внимание при этом он уделял сопоставлению позиций двух основных партий страны в вопросах внутренней жизни, стараясь показывать преимущества политики республиканцев по сравнению с курсом демократов. И это вполне естественно. Как одна, так и другая партия всегда старались найти слабые стороны у своих оппонентов прежде всего в делах внутриамериканской жизни. Стассен среди республиканцев считался одним из наиболее опытных политиков, к тому же человеком незаурядного ума.

В своих выступлениях он приобрел значительный опыт, а его победа на выборах губернатора штата Миннесота была обеспечена именно умением и ловкостью, с которыми он наносил удары по своему сопернику-демократу.

В тот период у него не было контактов с советским посольством в Вашингтоне, тем более что Стассен по соображениям высокой политики к Рузвельту и его политическому курсу относился демонстративно негативно.

Наше знакомство с этим деятелем состоялось после его пребывания на посту губернатора штата Миннесота и уже после кончины Рузвельта. Впервые я встретился с ним в Сан-Франциско на конференции. Американская делегация включала представителей обеих крупнейших партий США: в нее входили и демократы, и республиканцы. Делегация была довольно многочисленной. Правда, Стассен не входил в основной состав делегации, но его считали одним из главных ее советников.

Мы, советские представители, видели, что не только на пленарных заседаниях конференции, но и в ее комитетах, в том числе в руководящем комитете, Стассен неизменно присутствовал. Его внушительная фигура – а роста он был высокого, телосложения плотного – неизменно виднелась позади первого ряда делегации на всех заседаниях. Всегда с блокнотом в руке, он вел свои записи. В перерывах довольно свободно общался с представителями других государств. Мы заметили, что ему явно поручалась роль высокого ранга связного, который обязан поддерживать контакты с представителями Советского Союза и обсуждать некоторые вопросы по существу.

Руководство делегации США желало, чтобы с советскими представителями поддерживал связь авторитетный американский деятель. Вот и получалось, что те деловые контакты, которые он установил, оказались полезными и продуктивными для обеих сторон. Глава делегации США Стеттиниус непрерывно давал ему поручения что-то обсуждать с советскими дипломатами.

Главное внимание американский деятель уделял вопросу о судьбе колониальных владений государств. В первую очередь это относилось к Англии и Франции. Иногда он приходил к нашим представителям с помощниками – их бывало один-два. А вообще-то он предпочитал встречи в узком кругу, заявляя представителям СССР в ходе таких бесед:

– Конференция должна стать историческим рубежом, за которым последует освобождение колоний. Это, по мнению США, произойдет в отношении одних территорий путем предоставления колониям независимости, в отношении других – путем постановки их под опеку, выработкой условий которой и должна заняться соответствующая международная организация.

Эту точку зрения высказывали в беседах со мной и Стассен, и Государственный секретарь США Стеттиниус, притом неоднократно и настойчиво.

Вопрос о колониях занимал важное место в работе конференции потому, что в нем сходились и перекрещивались интересы крупных держав. Логика событий привела к тому, что точка зрения СССР по данному вопросу совпала во многом с позицией США.

Вначале представители США говорили нам о своей позиции как бы шепотом, чтобы не так уж быстро она доходила до англичан. Однако становилось ясно, что рано или поздно всем крупным державам предстоит выложить свои карты на стол. Так оно и случилось.

Англичане вначале не пытались поддерживать контакты с советской делегацией по этому вопросу, по крайней мере в активной форме, хотя с американцами они не раз обсуждали проблему колоний. Однако с течением времени представители Великобритании все же стали вести диалог на эту тему и с советской делегацией.

Мы понимали, что в Москве была намечена принципиальная линия на конференции в вопросе о судьбе колоний. Хотя с делегацией Англии и состоялось много обсуждений, становилось все более ясным, что решающую роль в этом вопросе в Сан-Франциско призваны сыграть Советский Союз и Соединенные Штаты Америки. В конце концов, с этим согласилась и Англия. В итоге были согласованы и включены в Устав ООН соответствующие положения, касающиеся колоний.

Подавляющее большинство делегаций встретили положительно договоренность между крупными державами – СССР, США, Англией и Францией – по вопросу о судьбе колоний. Так, участники тех встреч четко осознавали, что недалеко то время, когда Индия, как суверенное государство, должна занять свое место в создаваемой организации, и эта великая страна будет дышать свободно как независимая.

Советский Союз уже тогда сыграл свою историческую роль в предоставлении свободы и национальной независимости колониальным странам. Однако предстояла еще напряженная борьба, прежде всего самих угнетенных народов, за то, чтобы благородная идея освобождения их от ига колонизаторов была бы воплощена в жизнь. Предстояло еще специальное обсуждение в ООН вопроса о ликвидации колониальной системы, но все понимали, что новое обсуждение уже будет проходить на основе Устава созданной международной организации.

Совершенно ясно, однако, что позиции СССР и США по своей сути расходились. Наша страна выступала за то, чтобы международная опека способствовала созданию условий, позволяющих населению указанных территорий обрести затем свою независимость.

Именно Советский Союз добился того, что содержащееся в Уставе ООН определение целей международной опеки включало достижение не только самоуправления этих территорий, как предлагалось в американском проекте, но также и их независимости. Вначале США высказывались против такой постановки вопроса.

На протяжении всех дискуссий американцы явно показывали, что у них прочно засела мысль: из нового положения с бывшими колониями должен извлечь выгоды прежде всего Вашингтон. Ими вынашивались планы завладеть некоторыми подопечными территориями, в первую очередь островами Микронезии в Тихом океане – Марианскими, Каролинскими и Маршалловыми, то есть теми, которые США в дальнейшем фактически прибрали к рукам в нарушение Устава ООН и соответствующего решения Совета Безопасности. То, что при создании ООН выглядело как намек на последующие действия, превратилось ныне в откровенный империалистический грабеж и произвол.

Все государства, которые стоят в международных делах за справедливость, за соблюдение соглашений, не могут не осудить самым решительным образом ту политику, которую осуществляет Вашингтон в отношении указанных территорий.

Следует сказать и еще об одном предмете острой дискуссии на Сан-Францисской конференции.

Ни в Думбартон-Оксе, ни в Крыму не рассматривался вопрос о том, будут ли государства – члены всемирной организации иметь право на выход из нее, если по тем или иным причинам они не пожелают больше оставаться в ее составе. Вопрос вроде бы простой. Но в то же время и сложный, поскольку он затрагивает принцип суверенитета государств.

С одной стороны, ни одно из государств не должно покидать организацию, призванную служить обеспечению международного мира. С другой – как быть, если, по мнению того или иного государства, всемирная организация не выполняет своих задач. Что же, в этом случае страна не должна иметь права прекратить свое членство? Наконец, если та или иная страна решает перейти на позиции нейтралитета без членства в ООН, разве она должна быть лишена такого права? Эти вопросы не могли не возникнуть и возникали. Участникам конференции предстояло определить свои позиции на этот счет.

США, Англия, Франция внешне как бы заботились, чтобы ООН не ослаблялась путем выхода из нее тех или иных стран. Но это только внешне. В действительности они стремились нанести удар по священному принципу в системе международных отношений – принципу суверенитета государств. Его расшатывание в уставном порядке, можно сказать, генетически закладывало бы опасность вмешательства одних государств во внутренние дела других. Более того, это открывало бы возможность самой международной организации вмешиваться во внутренние дела стран – членов ООН.

СССР решительно воспротивился этому, настаивая на неприкосновенности принципа суверенитета. По поручению советского правительства я сделал на конференции соответствующее заявление с занесением его в протокол заседания.

Большинство делегаций, одна за другой, заняли позиции, аналогичные советской. Была включена специальная статья (пункт 7 статьи 2 главы I), которая гласит, что Устав ООН ни в коей мере не дает Организации Объединенных Наций права на вмешательство в дела, по существу входящие во внутреннюю компетенцию любого государства.

Ретроспективно оценивая дискуссию в Сан-Франциско по этому вопросу, нетрудно увидеть, что уже сорок с лишним лет назад делегаты от западных держав выпустили по принципу суверенитета государств немало залпов, которые перекликаются с теперешним подходом Вашингтона и некоторых его союзников к этому принципу.

История помогает лучше понять и некоторые факты современной обстановки. И наоборот.

 

Стеттиниус и сенатор Ванденберг

В период работы конференции я особенно часто встречался со Стеттиниусом. После смерти Рузвельта, с появлением новых веяний в американской политике, о чем уже говорилось, подавляющее большинство деятелей из его окружения ушли с занимаемых постов – либо по собственному желанию, либо их заменили. Стеттиниусу, однако, удалось на некоторое время «устоять».

Объяснялось это не в последнюю очередь тем, что Государственный секретарь являлся представителем кругов монополистического бизнеса США. Сыграли свою роль и его связи с «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», где еще до войны он возглавлял одно время совет ее директоров. Эта стальная империя принадлежала к числу таких образований бизнеса, с которыми должен считаться любой президент, любая администрация США.

Тем не менее спустя три с небольшим месяца после смерти Рузвельта очередь дошла и до Стеттиниуса. Он был заменен на своем посту Джеймсом Бирнсом, который политически больше устраивал Трумэна.

Образ Стеттиниуса четко запечатлелся в моей памяти. Вот он сидит в кресле на совещании представителей великих держав в ходе работы конференции. Его волосы – цвета только что выпавшего снега. Он обводит глазами присутствующих. Когда выступает, находит слово для каждого из глав делегаций. Его речь ровная. Голос никогда не повышает. Но приводимые им доводы выглядят почему-то однозначно: это – черное, а это – белое. В глубь проблем он старался не вдаваться. Если же это требовалось, то предпочитал предоставить слово Пасвольскому или сенатору Ванденбергу.

У меня всегда возникало ощущение, и не только в Сан-Франциско, что дискуссии по сложным политическим вопросам ему не нравятся. Он считал их хотя и необходимым, но неприятным занятием. Видимо, командное положение в стальной промышленности США, которое он занимал долго, наложило печать на его характер и в значительной степени на склад его интеллекта.

После ухода с поста Государственного секретаря Стеттиниус примерно год являлся представителем США в ООН. В дальнейшем государственных постов не занимал. В 1950 году он опубликовал книгу «Рузвельт и русские. Ялтинская конференция», где излагалась его точка зрения на вопросы советско-американских отношений.

К уже упомянутым чертам Стеттиниуса следует добавить, что при встречах с советскими представителями он никогда не навязывал разговоров о преимуществах частного предпринимательства, американской демократии и американского образа жизни. А возможности у него для этого, казалось бы, имелись: к примеру, во время состоявшейся в период конференции в Думбартон-Оксе прогулки на яхте вокруг Манхэттена – центрального района Нью-Йорка.

На эту прогулку Стеттиниус пригласил меня с Лидией Дмитриевной и сыном Анатолием. Самого Стеттиниуса сопровождали его жена Вирджиния и два сына. Стояла хорошая погода, и мы собирались осмотреть достопримечательности Манхэттена – мосты, памятники и прочее.

Мы следовали на прогулочном катере вдоль острова. Стеттиниус давал пояснения со знанием дела… Вдруг он сказал:

– Смотрите, а вот это – Уолл-стрит.

Объяснять, что значит эта улица, он не стал, да в этом и не было необходимости. Но тогда я, пожалуй, впервые наиболее четко увидел, что на фоне каменных громад Манхэттена дома банков и фондовой биржи, иными словами ставка американского капитала, которая находится на этой улице, выглядела отнюдь не помпезно, скорее даже как-то подчеркнуто скромно. Одним концом эта улица упирается в воды океана, и потому ее так хорошо видно с судна, а другим – в кладбище.

Наш хозяин хотел показать нам с близкого расстояния статую Свободы, возвышающуюся при входе с Атлантики в нью-йоркскую гавань. И тут уж мы рассмотрели знаменитую «леди» в разных ракурсах. Убедились, что она имеет внушительные размеры. Даже не поднимаясь по лестницам, находящимся внутри этого колосса, можно понять, что размеры его огромны.

При осмотре статуи Свободы мне так и хотелось напомнить меткое замечание Теодора Драйзера о том, что было бы более правильным на ее пьедестале поместить слова из «Божественной комедии» Данте: «Оставь надежду всяк, сюда входящий» – вместо выгравированных на металлической доске, укрепленной в вестибюле пьедестала, строк сонета поэтессы Э. Лазарус.

Увы! Мечтала поэтесса благородно. Но как далеки ее мечты от суровой действительности Нового Света, где все благородное и человеческое так часто приносится в жертву интересам монополий.

Завершая свои впечатления о Стеттиниусе, хочу сказать, у меня, несмотря на то что он был представителем другого социального мира, сложилось мнение, что он являл собой тип дипломата и человека, с которым можно говорить и договариваться.

Заметным влиянием в американской делегации на Сан-Францисской конференции пользовался сенатор Артур Ванденберг. Он относился к категории тех, кто принимал участие преимущественно во внутренней работе делегаций стран Запада. На узких и общих встречах Ванденберг предпочитал отмалчиваться.

С момента избрания в 1932 году Рузвельта на пост президента Ванденберг стал лидером республиканской оппозиции в сенате. Он выступал против признания СССР и неоднократно в своих речах требовал разрыва дипломатических отношений с нашей страной.

Накануне Второй мировой войны Ванденберг защищал точку зрения, сторонники которой утверждали, что западным державам не угрожает опасность со стороны гитлеровской Германии. Вскоре после того, как мировая война разразилась, он сделал заявление, что она «не имеет никакого отношения к Америке», а в феврале 1941 года выступил против закона о ленд-лизе.

На всем протяжении войны Ванденберг вел борьбу против политики Рузвельта, сопротивляясь открытию второго фронта в Европе и высказываясь за концентрацию военных усилий США на Тихом океане. Тем не менее Рузвельт, учитывая влияние Ванденберга в Республиканской партии, пригласил его войти в состав американской делегации на конференции в Сан-Франциско.

Незадолго до ее открытия сенатор выступил с поправками и дополнениями к проекту устава будущей международной организации, выработанному в Думбартон-Оксе. Эти поправки имели целью ослабить роль Совета Безопасности, подорвать сотрудничество великих держав в деле создания ООН. И все же, принимая во внимание настроение общественного мнения США, Ванден-берг по окончании конференции в Сан-Франциско выступил в сенате за ратификацию принятого на ней Устава ООН.

После смерти Рузвельта влияние сенатора на внешнюю политику США усилилось. Он фактически стал правой рукой Бирнса, который, как уже отмечалось, сменил Стеттиниуса. Ванденберг проявил себя убежденным противником послевоенного сотрудничества государств антигитлеровской коалиции.

 

Лорд Галифакс и Поль-Бонкур

Теперь о лорде Галифаксе, который возглавлял английскую делегацию после отъезда Идена из Сан-Франциско. Фигура лорда, которого шутя участники конференции называли «каланчой», видится мне так отчетливо, как если бы я встречался с ним всего лишь несколько дней назад.

Собственно, если быть точным, то его титул гласил «лорд Ирвин», и получил он этот титул еще в 1926 году, когда король Великобритании Георг V направил его в Индию на пост вицекороля. Эдуард Фредерик Вуд Галифакс, член палаты общин с 1910 года, сменил ряд министерских портфелей. Он являлся настолько известной личностью на политическом горизонте, что его стали звать не «лорд Ирвин», а «лорд Галифакс».

В свое время, до Второй мировой войны, лорд Галифакс осуществлял значительное воздействие на внешнюю политику Англии и оказался среди тех, кто добивался соглашения с Германией на антисоветской основе. В качестве министра иностранных дел он входил в состав правительства Чемберлена – одного из отцов мюнхенского сговора. Галифакс сохранил этот пост и в коалиционном правительстве Черчилля, пришедшем к власти в Англии с началом Второй мировой войны. Однако вел он себя нерешительно, постоянно менял свою политическую позицию по отношению к Гитлеру. Именно из-за этого лорду пришлось распрощаться с министерским портфелем.

В опубликованных уже в 1957 году мемуарах Галифакс пытается снять с себя ответственность за политику «умиротворения» агрессоров, приведшую к роковой развязке – Второй мировой войне, переложить ответственность на других британских и европейских политиков, якобы «прозевавших» события в Германии. Он уверяет, что соглашение в Мюнхене хотя и представлялось «ужасным и грустным делом, но было меньшим из двух зол». Даже после всего того, что пришлось пережить народам в годы фашизма, по мнению Галифакса, большим из зол оставалась организация решительного отпора гитлеровской Германии. Вплоть до своих последних дней он не признавал историческую правоту Советского Союза, делавшего все, чтобы предотвратить войну.

Познакомился я с Галифаксом в Вашингтоне. С декабря 1940 года он являлся британским послом в США.

Нельзя сказать, чтобы Галифакс принадлежал к категории людей, легко идущих на контакты. Видимо, физический недостаток в какой-то степени его связывал: у него от рождения была атрофирована одна рука.

Кроме того, рафинированный аристократ, он выработал в себе привычку вращаться только в кругу «сильных мира сего», к числу которых он себя причислял. Это часто вызывало улыбку у американцев, да и не только у них. Многие втихую над ним добродушно подтрунивали.

У меня с Галифаксом установились в общем нормальные контакты. Он посещал даже митинги, организатором которых было общество американо-советской дружбы, а на одном из таких митингов, состоявшемся в Нью-Йорке в Медисон-сквер-гарден выступил в числе других ораторов с речью.

Во время встреч Галифакс охотно поддерживал разговор по вопросам, относящимся к положению на фронтах. Ему нравилось поговорить и о том, что слышно в «коридорах власти» в Вашингтоне. Однако я часто замечал, что его высказывания о США окрашиваются легким налетом иронии. Видимо, он подобным образом «расплачивался» за не очень лестные характеристики, которые давали американцы его позиции как министра иностранных дел в прошлом. Иногда в присутствии представителей США он отпускал по их адресу шутки из арсенала высказываний, звучавших в великосветских салонах Лондона.

Но чего Галифакс не переносил, так это напоминания о том, какую позицию в отношении Германии он занимал до войны. Его щадили – просто ни о чем, связанном с этой темой, как правило, в его присутствии не говорилось. Старался и я не доставлять ему этого неудовольствия.

Собеседником он был интересным. Разговоры о войне, президентах, правительствах, международных встречах, интригах гитлеровцев в отношении нейтралов, шепот иностранных дипломатов – все это он улавливал, комментировал, одобрял или не одобрял. Его и без того длинная шея, когда он к чему-либо прислушивался, казалось, вытягивалась еще больше. Но на такие темы, как экономика, безработица, прибыли монополии, профсоюзы, с ним не стоило заговаривать. По своим взглядам он относился к аристократам из аристократов.

Видимо, в связи с тем, что в прошлом Галифакс занимал пост министра иностранных дел, ему иногда поручалось возглавлять английские делегации на союзнических встречах, хотя по положению старшими могли бы являться другие представители. Так произошло на конференции в Думбартон-Оксе и в период работы Сан-Францисской конференции.

На совещаниях представителей «Большой пятерки», проводившихся в Сан-Франциско, иногда казалось, что Галифакс смотрит на все происходящее рассеянным, почти отсутствующим взглядом.

Наиболее полное впечатление о лорде Галифаксе дала мне беседа, состоявшаяся в 1945 году в Сан-Франциско. Он неожиданно вышел за рамки того, что происходило тогда в этом американском городе, и заявил:

– Не все должно сводиться только к теме конференции.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– В сфере внешней политики имеется немало проблем, которыми не занимается конференция, – уточнил он.

Развивая свою мысль, он продолжил:

– О периоде, предшествовавшем Второй мировой войне, правительства наших стран уже неоднократно обменивались мнениями и излагали свои позиции и во время личных встреч руководителей государств, и через своих послов. Поэтому я хотел бы высказать некоторые мысли о будущем. Хотел бы сказать, какими я представляю себе отношения между Советским Союзом и западными странами в перспективе.

– Это очень интересно, – заметил я.

Лорд говорил:

– Конечно, СССР – это государство совершенно другое. Вы называете его коммунистическим.

Тут я подчеркнул:

– Мы называем его социалистическим, хотя наша конечная цель – построение коммунизма.

– Да, да, – откликнулся Галифакс, – именно так. Но недопущение новой военной катастрофы после страшной войны, которая была навязана и вам, и нам, как и многим другим странам, становится главной задачей. Надо сделать все, чтобы новой войны не было.

Я сказал:

– Это почти те же самые слова, с которыми Сталин обратился к Рузвельту на обеде в Ялте, где присутствовал и Черчилль. Недопущение новой войны – это главная задача, которая будет стоять и перед новой универсальной международной организацией. Объединенные Нации создают ее здесь именно сейчас, разрабатывая Устав.

– Конечно, – заявил Галифакс, – когда будет утвержден Устав ООН и нужно будет проводить его в жизнь, то будут возникать многие задачи. Но главное, чтобы союзные государства действовали согласованно.

– Именно этой цели, – отозвался я, – и отвечает то, что все мы называем «правом вето». Оно обязывает крупные державы действовать согласованно и исключает возможность военных столкновений между ними, если, конечно, Устав будет строго соблюдаться. Сейчас уже существует договоренность, что принцип единогласия должен быть ясно отражен в Уставе.

– И ничто не мешает, – подхватил эту мысль Галифакс, – принять Устав в целом, имея в виду, что его вступление в силу произойдет тогда, когда после утверждения на Сан-Францисской конференции положенное число государств ратифицирует его. Англия с этим делом тянуть не будет.

В этот момент представился случай высказать и нашу точку зрения на проблему ратификации Устава:

– Не будет тянуть и Советский Союз. Что касается США, то, надо полагать, что с их стороны задержки, вероятно, тоже не будет.

Галифакс сказал:

– США, уделив такое большое внимание вопросам разработки Устава, не могут затягивать его ратификацию.

Затем он затронул вопрос о системе колоний и о том, как в конце концов должны быть сформулированы соответствующие статьи Устава, касающиеся колоний:

– Англия, конечно, понимает, что существовавшее до сих пор положение не может оставаться неизменным. В то же время Англия не может просто перечеркнуть то, что было до сих пор. Ведь в развитие колоний нами вложены огромные ресурсы и колоссальные усилия. И это все, конечно, надо учитывать.

Я обратил внимание Галифакса на такое обстоятельство:

– Между советской, американской и английской делегациями в основном уже наметилась договоренность. Французская делегация тоже присоединилась к ней. Из этого и следует исходить.

По всему было видно, что Галифакс решил еще раз как бы под занавес конференции прощупать позицию Советского Союза по колониям, узнать, насколько прочно мы ее придерживаемся.

В общем, лорд Галифакс оставался лордом Галифаксом. Он с большим трудом, можно сказать мучительно, воспринимал все, что подрывало милые его сердцу устои в вопросе о колониях. Когда ему хотелось что-то сказать, о чем он предварительно договаривался с Кадоганом, то выражал мысль подчеркнуто витиевато, так, что иногда мало кто мог его понять.

По всему ощущалось, что конкретикой обсуждавшихся вопросов Галифакс часто не владел, да и не любил ее. В этих случаях он представлял собой не активного участника конференции, желающего ей успеха, а человека, более привыкшего к атмосфере кулуарных встреч, в ходе которых ведутся беседы, сдобренные нередко солидной дозой светских сплетен.

В ряде вопросов, отсутствие решения которых задерживало завершение Сан-Францисской конференции, Галифакс прятался за «интересы» и «несговорчивость» малых стран. При этом в ходе переговоров приходилось возвращаться к нашим прошлым с ним беседам. Не могу сказать, что он всегда оставался верным тому, что говорил ранее, своему слову, данному на предыдущей встрече. При общении с Галифаксом и другими представителями английской дипломатии, в том числе на конференции в Сан-Франциско, мы никогда не испытывали уверенности в том, что они, дав нам то или иное обещание, сдержат его.

В контактах с советской делегацией Галифакс не позволял себе высказываний, недружественных в отношении нашей страны. Не думаю, что в его убеждениях произошел переворот. Но союзнический долг все же заставлял его соблюдать корректность.

Вопросы политического строя СССР, вопросы мировоззренческого, идеологического порядка мы с Галифаксом не обсуждали никогда. Он не раз давал понять, что в этой области не считает себя достаточно подкованным и твердо знает лишь одно – порядки в наших странах разные. В целом о философии он предпочитал не говорить, поскольку познания, относящиеся к этой науке, у него были довольно туманные.

Галифакс желал – и всегда это подчеркивал, – чтобы Англия выжила. А выжить она могла только в случае, если гитлеровская военная машина будет разбита. Роль Советского Союза в этом Галифакс отлично понимал.

В середине 1946 года Галифакс прекратил свою работу в качестве английского посла в Вашингтоне. Вернувшись в Англию, он больше не занимался активной политической деятельностью.

Участие в Сан-Францисской конференции по созданию ООН было последним «цветением» Галифакса на ниве внешней политики. Дальше пришла пора одиночества, любования своими газонами вплоть до 1959 года, когда он в возрасте семидесяти восьми лет покинул этот мир. В последние годы жизни Галифакс стал как бы музейным экспонатом. Об этом мне говорили знакомые английские деятели. Когда они проезжали мимо его особняка, то обычно, указывая на этот дом, замечали:

– Здесь живет аристократ, бывший министр и посол лорд Галифакс.

Особых чувств эта фигура уже не вызывала. Отрицательные эмоции ушли в прошлое, а положительных не появлялось.

Вообще политическая судьба Галифакса содержит больше негативного. Когда требовалось постоять за интересы своей страны, проявить волю перед лицом агрессивных замыслов германского фашизма, Галифакс вместе с Чемберленом, в правительство которого он входил, угоднически согнулся перед Гитлером…

Мои «этюды» о встречах в ходе Сан-Францисской конференции имели бы существенный пробел, если не рассказать, пусть коротко, о главе делегации Франции Жозефе Поль-Бонкуре. Он представлял собой, если можно так выразиться, француза из французов. Невысокого роста, с совершенно белыми, но всегда лихо зачесанными с явной тенденцией дыбиться волосами, он умел элегантно, но без претензий на броскость одеваться. Казалось, этот человек только что сошел со страниц бальзаковского романа.

Ко времени нашего знакомства Поль-Бонкур уже имел большой опыт как политический деятель. Он сделал блестящую карьеру. В двадцать пять лет – начальник канцелярии премьер-министра, чуть позднее – член палаты депутатов, в тридцать восемь – министр. Всегда находился в высших эшелонах власти, занимал посты военного министра, премьер-министра и министра иностранных дел. Не раз принимал участие в различных международных конференциях. Умер он в 1972 году, не дожив всего одного года до своего столетия.

Естественно, когда речь шла о вопросах, по которым расходились позиции Советского Союза и стран Запада, хотя в те времена они еще оставались нашими союзниками по войне, он всегда поддерживал США и Англию. Вместе с тем нередко он выражал взгляды Франции по какой-либо проблеме в более гибкой форме, чем это делали американские и английские представители. Можно вспомнить несколько случаев, когда умеренность представителя Франции помогала находить согласованные решения.

В целом Поль-Бонкур вел себя скромно. В этом отношении он совсем не походил на Бидо, который тоже в течение нескольких лет являлся министром иностранных дел Франции.

В одной из бесед после обмена мнениями по некоторым вопросам конференции я спросил Поль-Бонкура:

– Как вы представляете себе будущее Франции в связи со сложной обстановкой?

Он высказался оригинально и довольно смело:

– Франция обязательно встанет на ноги как независимое государство. Де Голль понял душу страны, и она за ним пойдет.

Собеседник избегал делать прогнозы насчет внутреннего социального развития. Но что касается роли Франции в Европе и в мире, то он смотрел на это оптимистически.

Чувствовалось, что высказывал все это Поль-Бонкур обдуманно. У него отсутствовал тот налет деланой самоуверенности и даже спеси, которым отличался министр Бидо, когда говорил о будущем Франции.

Поль-Бонкур возглавлял делегацию Франции большую часть времени работы конференции в Сан-Франциско. Он участвовал в многочисленных политических баталиях еще в довоенной Франции. После начала Второй мировой войны Поль-Бонкур как-то не сразу нашел свое место, но коллаборационизмом себя не запятнал. И поскольку во Франции сразу по окончании войны новые деятели на поприще дипломатии еще не успели проявить себя, то вполне понятно, что на Сан-Францисскую конференцию послали Поль-Бонкура.

Хорошо знакомый с внешней политикой США и Англии, Поль-Бонкур ориентировался на эти державы. Однако на всем протяжении конференции в заявлениях по крупным вопросам он проявлял желание к сближению позиций. В таком отношении к делу сказывалась еще не устоявшаяся политическая жизнь самой Франции. Имело значение также то, что между де Голлем и Рузвельтом установились натянутые отношения, а это, безусловно, давало себя знать в контактах французской и американской делегаций. Что касается нового президента США Трумэна, то он еще не вполне определил свое отношение к строптивому генералу, который не останавливался перед тем, чтобы сказать «нет» Вашингтону, когда, по его мнению, недостаточно учитывались интересы Франции.

Поль-Бонкур и французская делегация особой активности на заседаниях «пятерки» не проявляли, хотя в целом способствовали созданию конструктивной атмосферы. Сдержанность Поль-Бонкура не всегда нравилась представителям США.

 

Фельдмаршал Смэтс: «Я – За Бога в Уставе ООН»

Среди представителей государств на конференции в Сан-Франциско выделялась такая своеобразная личность, как фельдмаршал Смэтс, который возглавлял делегацию Южно-Африканского Союза, ставшего затем Южно-Африканской Республикой.

Этот деятель являл собой как бы осколок прошлого, отходящего все дальше в историю. Можно сказать, что представители Советского Союза впервые встретились с таким человеком.

Сын крупного голландского фермера в Южной Африке, Ян Христиан Смэтс получил блестящее образование в английском Кембридже. Возвратившись в Южную Африку, двадцатипятилетний молодой человек стал генеральным прокурором Трансвааля. В 1899–1902 годах являлся одним из видных руководителей борьбы буров за независимость, против английского колониального ига, хотя он вовсе не отстаивал и не выражал интересы негритянского большинства населения юга Африки. В 1905 году его послали в Англию участвовать в переговорах о предоставлении бурам самоуправления. Вернулся он из этой поездки как сторонник сотрудничества с Великобританией. Занимал много раз различные министерские посты, неоднократно бывал премьер-министром Южно-Африканского Союза. На Парижской мирной конференции после Первой мировой войны выдвинул идею мандатной системы, с помощью которой империализм пытался замаскировать свое господство над «несамоуправляющимися территориями».

В 1939 году пришел к власти, сменив прогерманское правительство в Южно-Африканском Союзе. Стал премьером, одновременно заняв посты министра иностранных дел, министра обороны и главнокомандующего вооруженными силами страны. В 1941 году британская корона присвоила ему звание фельдмаршала британской армии.

Мы, увидев в Сан-Франциско этого человека, называли его «последним из могикан», имея в виду, что он к тому времени оставался, пожалуй, единственным из живых бывших руководителей восстания буров.

– Имейте в виду, господин Громыко, – сказал он однажды в доверительном плане, – что я в годы Англо-бурской войны брал в плен самого Черчилля.

– Однако это не помешало вам очутиться в плену его политики впоследствии, – заметил я.

Фельдмаршал не усмотрел в этой фразе иронии и не стал возражать.

Отель «Сан-Франсис», в котором размещалась советская делегация, стал и местом моей встречи с фельдмаршалом. Что привело его на эту встречу?

Сразу же после того, как мы обменялись рукопожатиями и выразили, как обычно бывает в таких случаях, удовлетворение по поводу факта встречи, Смэтс начал излагать причину, которая заставила его апеллировать к Советскому Союзу. Он заявил:

– Такого рода широкая конференция для меня – явление новое. Конечно, многое из того, что происходит на ее пленарных заседаниях и на заседаниях комитетов, понятно. Но есть и кое-что непонятное, по крайней мере для меня, – а потом добавил: – Что касается наиболее острого из обсуждаемых на конференции вопросов – о праве вето, то тут наша делегация полагается в основном на пять держав – постоянных членов Совета Безопасности.

Он, правда, не упомянул при этом о том, что Южно-Африканский Союз поддерживал тех, кто пытался расшатать принцип единогласия постоянных членов Совета Безопасности.

– Но моя делегация и я сам, – сказал Смэтс, – с грустью констатируем, что в обсуждаемом проекте Устава ООН, согласованном на конференции в Думбартон-Оксе, вовсе нет Бога.

Я переспросил седого фельдмаршала:

– Что значит «нет Бога»? А где он тут должен быть?

Собеседник совершенно спокойно объяснил:

– Что же получается? Какое бы положение Устава ООН ни обсуждалось – принципы ли, на которых должна строиться ООН, отдельные ли главы Устава, в которых излагаются полномочия органов ООН, определяются ли обязанности государств – членов Организации или полномочия Международного суда, – нигде не говорится о том, что за всем этим должен стоять Бог. Государствам, как и людям, следует бояться Бога, руководствоваться его велением. И это следовало бы отразить в Уставе Организации.

Смэтс дал ясно понять, что, по его убеждению, Лига Наций потерпела крах потому, что государства не прислушивались к воле Бога.

Смотрел я на собеседника и старался понять: верит ли он сам в то, что говорит? Судя по тому, как экзальтированно он выглядел, когда все это произносил, и как энергично подчеркивал некоторые слова из своего пространного монолога, я понял, что он действительно в это верит.

Высказывания Смэтса отражали одну из тех тайн, которые стеной отгораживают интеллект и чувства религиозных людей от реального мира, от природы, от науки. И над разрушением этой стены немало еще придется потрудиться. В этом я лишний раз убедился во время беседы со старым фельдмаршалом.

Высказав свои мысли, Смэтс ожидал моей реакции. Я сначала заметил:

– В Организации Объединенных Наций будут представлены разные государства, в которых господствуют разные идеологии, разное мировоззрение, в том числе материалистическое.

Он внимательно слушал, а я продолжал:

– Вы ведь, вероятно, знаете, что советский народ и его направляющая сила – партия коммунистов руководствуются научным марксистско-ленинским учением. Наше мировоззрение, наша философия – диалектический материализм исключает идеализм и веру в сверхъестественную силу. Мы по характеру идеологии – государство атеистическое, хотя у нас имеется свобода вероисповедания, свобода религии. Как же мы можем в Уставе ООН, который должен быть посвящен делам сугубо земным, говорить о Боге и делать это чуть ли не одним из принципов Организации? Устав должен нацеливать все государства – члены ООН на недопущение новой войны, на обеспечение мира между народами. Именно из этого следует исходить всем странам, независимо от того, какой у них общественный строй и какая идеология.

По лицу собеседника трудно было понять, какие мысли и чувства появились у него в результате моих высказываний. Внимательно выслушав их, Смэтс сказал:

– Хотя я и не разделяю ваш принципиальный подход к тому, следует ли в Уставе ООН отвести место положению о Боге или не следует, но, конечно, я осознаю последовательность в ваших суждениях как представитель своего государства. Видимо, мои пожелания в таком случае неосуществимы.

Смэтс пришел к нам с этим вопросом, скорее всего посоветовавшись кое с кем из делегаций стран Запада. Однако открыто поднимать «проблему Бога» на конференции он не стал. А делегации стран Запада тем более не решались превращать «вопрос о Боге» в серьезный, ибо и без того оставался еще ряд важных земных проблем, которые предстояло урегулировать.

Распрощались мы с фельдмаршалом вежливо, оставшись, однако, каждый при своем мнении. По поведению, манере держаться Смэтс всегда оставался истым англичанином, хотя силы, которыми он руководил в борьбе за независимость, сражались против Англии в чувствительном районе ее колониальных владений.

На конференции в Сан-Франциско Смэтс выступал редко. Этот вид деятельности, видимо, считал он, не для него: он больше знал толк в винтовке, чем в речах и заявлениях.

Нравилось Смэтсу ездить по улицам Сан-Франциско в открытой машине. Очень импонировало ему, когда публика узнавала и приветствовала его. В ответ он махал рукой и, по нашим наблюдениям, делал это с удовольствием.

В политическом отношении Смэтс и страна, которую он представлял, конечно же были надежными союзниками Англии, США и других стран Запада. В этом ряду государств Южно-Африканская Республика стоит и ныне с той лишь разницей, что ее внешняя политика является откровенно агрессивной. И не раз такую политику клеймила как раз та международная организация, которую Смэтсу очень хотелось свести лицом к лицу с Богом. А что касается внутренней политики ЮАР, то ее неотъемлемыми частями остаются апартеид и расизм, доведенные до самых жестоких и уродливых форм.

 

Вокруг конференции

Если говорить об обстановке пребывания делегаций на конференции в Сан-Франциско, то власти США в целом создали сносные условия для ее работы – сносные, но не больше. Американцы помогли персоналу делегаций получить помещения для жилья и работы. Положение советской делегации облегчалось тем, что в Сан-Франциско находилось наше консульство. Что касается снимаемых в аренду помещений, то здесь сразу же нужно было выкладывать «деньги на бочку», и немалые.

В городе никаких враждебных выпадов против советских людей не допускалось, не в пример последующему поведению властей США. Потом те круги, которые определяли политику Вашингтона, видимо, испытывали удовольствие от создания неудобств для советских представителей, а то и от организаций прямых провокаций, часто представлявших угрозу для жизни наших людей. Власти страны пребывания ООН прибегали в отношении советских граждан к грубому нарушению общепризнанных норм международного права, а порой вообще их игнорировали.

США как принимающей стране, казалось бы, стоило устроить хотя бы минимум протокольных мероприятий для создания атмосферы, благоприятствующей успеху первой крупной после войны международной конференции. Но правительство США на это не пошло, ограничив в основном свои знаки внимания уровнем губернатора Уоррена и мэра города Лэфэма, которые в общем-то свою роль выполняли.

Президент Трумэн не почтил своим присутствием церемонию открытия конференции, хотя уже сам факт начала ее работы представлял собой явление далеко не ординарное в международной жизни. Однако, учитывая, что подобная «сдержанность» по отношению к этому форуму в условиях, когда на полях сражений еще продолжалась битва с фашизмом, могла обернуться политическими издержками, американский президент обратился к участникам конференции в Сан-Франциско в день ее открытия с приветственным посланием, в котором особо подчеркнул значимость усилий Объединенных Наций по созданию международной организации по поддержанию мира. В приветствии говорилось: «Никогда в истории не было более важной конференции или более необходимой встречи, чем та, которую мы открываем в Сан-Франциско сегодня».

Какая огромная пропасть лежит между этими словами Трумэна, продиктованными, конечно, общим подъемом в мире в связи с приближавшейся победой союзников, и реальной политикой его администрации. Крепко поработали в США сразу же после создания ООН над тем, чтобы во многих отношениях сковать эту Организацию в ее деятельности.

Случайна ли «сдержанность», с которой США восприняли открытие Сан-Францисской конференции? Нет, не случайна. Политически и морально администрация Трумэна уже готовилась к тому, чтобы на предстоящей встрече глав трех союзных держав в Потсдаме действовать не столько в интересах предотвращения возможности развязывания новой агрессии с германской земли, сколько вопреки этим интересам, встречая в штыки советские предложения, направленные на демилитаризацию и демократизацию Германии, на обеспечение мира в Европе и на всей земле.

Недостаток внимания со стороны властей США к делегатам и к конференции, как таковой, в целом в какой-то мере компенсировался городом Сан-Франциско.

Почти ежедневно и отовсюду, где мы проезжали и проходили, виднелся грандиозный мост Голдэн-Гейтс-Бридж – мост Золотые Ворота, перекинувшийся через пролив и соединяющий город с его пригородами. Особенно прекрасно смотрелся мост в солнечный день, когда это чудо инженерной мысли как будто улыбалось и говорило: «Вот что может сделать человек!» Так и хотелось ответить: «Да, человек может создавать и создаст еще более грандиозные творения, если будет руководствоваться разумом, если в нем не возьмут верх инстинкт разрушения и жажда крови».

Кто бывал в Сан-Франциско, тот знает, что его улицы, по крайней мере многие из них, из-за подъемов и спусков доставляют немалые трудности пешеходам. А для людей физически нездоровых двигаться по ним можно только в автомашине. В определенное время года низкие места города покрываются густым туманом. Так случалось и в период работы конференции: машины еле-еле ползли. В таких условиях уличное движение можно было называть с гораздо большим основанием «уличным стоянием». Это явление мы считали причудами красивого города.

Наверное, ни один участник конференции не упустил возможности проехать в Рэд-Вуд – Красный лес – лес вековых секвой. Там есть и деревья, которым за тысячу лет, как установили ученые. Когда мы, советские делегаты, вступили в этот лес, то нам показалось, что попали в грандиозную бочку, куда не доносятся земные звуки. Видим, верхушки деревьев покачиваются, – значит, ветер. А здесь, внизу, тишина. Ощущение испытали удивительное.

Осмотрели мы и дерево-гигант, через дупло-отверстие в котором может проехать автомобиль. С тем чтобы избавить посетителей от всяких сомнений, в это пространство под деревом поместили настоящий легковой автомобиль. Группы посетителей в этом удивительном лесу сменяли друг друга в течение всего дня.

Поездка в Рэд-Вуд способна встряхнуть человека, хотя бы на несколько часов приобщить его к природе и заставить отдохнуть от горячих дискуссий, в ходе которых редко, разве что случайно, можно услышать доброе слово по адресу окружающей человека среды. Позже эти проблемы ворвутся в залы заседаний политических форумов и заставят людей призадуматься: какая же судьба ожидает всю нашу землю, а с нею и нас самих, если ядерный смерч пронесется по земному шару?

 

Где быть штаб-квартире ООН?

Принципиальное решение о месте размещения ООН было принято на конференции в Сан-Франциско, где между великими державами, по существу, было достигнуто понимание.

На этой конференции Советский Союз, учитывая ряд факторов, и прежде всего совместные с американскими союзниками усилия в борьбе против общего врага, а также неоднократные заверения Вашингтона в том, что Соединенные Штаты будут сотрудничать в деле недопущения новой войны, дал согласие на избрание США местом для штаб-квартиры ООН. СССР сделал дружественный жест по отношению к Вашингтону.

Теперь ясно, какой неблагодарностью платят в Соединенных Штатах Советскому государству за эту поддержку. В свете более чем сорокалетнего опыта деятельности ООН можно сказать, что если бы сегодня стоял вопрос о выборе места для ее штаб-квартиры, то требовалось бы серьезно поразмыслить, являются ли США той страной, в которой следует размещать штаб-квартиру.

Но предстояло еще, по всем правилам выполнив соответствующие процедуры, довести дело до конца. С этой целью на конференции в Сан-Франциско был создан исполнительный комитет, в который вошли представители четырнадцати государств, в том числе пять постоянных членов Совета Безопасности. Начать работу комитету предстояло 15 августа 1945 года в Лондоне.

Он и собрался, как было определено, 15 августа. Произошло это в старинном здании Черч-Хаус, где находилась резиденция англиканской церкви. Ее здание стоит в самом центре Лондона, около площади, где расположен британский парламент.

Конференция в Сан-Франциско предопределила, что после работы исполнительного комитета ООН будет заседать подготовительная комиссия, в состав которой войдут все члены ООН. Этим двум органам и предстояло решить большой круг организационных вопросов, связанных с началом функционирования ООН.

Разумеется, принципиальное решение о месте размещения ООН следовало принять по всем правилам – с предоставлением каждому государству – члену ООН права проголосовать за тот или иной вариант, а также выдвигать и свое предложение. По крайней мере на протяжении года со времени окончания конференции в Сан-Франциско государства – первоначальные участники ООН размышляли над тем, каким должно быть решение.

В пользу пребывания штаб-квартиры ООН в США высказывались далеко не все. Более того, за такое решение вначале не получалось и формального большинства. Многие страны, в том числе Англия и Франция, отдавали предпочтение Европе. Споры шли довольно горячие, особенно в подготовительной комиссии ООН.

В ходе обсуждения назывались столицы разных стран. Из европейских главным образом три: Копенгаген, Париж и Женева. Правда, однажды на поверхность всплыло даже государство Монако. Копенгаген не получил поддержки необходимого большинства. Каких-то убедительных доводов против этого города никто не приводил, но и за него горячих речей тоже не произносил.

Париж или какой-либо другой французский город многим импонировал, но некоторые крупные страны Запада косо смотрели на этот вариант. Как-никак, а он означал бы, что Парижу или другому городу во Франции отдается преимущество по сравнению с Лондоном и Вашингтоном. Рим в списке не фигурировал, поскольку Италия, будучи одним из виновников развязывания войны, не значилась среди стран – первоначальных участниц ООН.

Женева. Этот город кое-кто горячо защищал, но возражающих стран оказалось еще больше. Сторонники Женевы ссылались на швейцарский нейтралитет, на удобства, которыми располагает город для размещения штаб-квартиры ООН.

Те, кто возражал, указывали, что новая организация не должна размещаться там, где располагалась Лига Наций. В памяти народов, утверждали они, Женева ассоциировалась с немощью Лиги Наций, оказавшейся неспособной предотвратить Вторую мировую войну.

Однако высказывавшие такую точку зрения ораторы просто избегали говорить вслух о том, что сама Женева здесь ни при чем, что виновниками провала Лиги Наций стали политиканы Лондона, Парижа, да и Вашингтона. США, хотя и не являлись членом той организации, могли бы своим весом помочь ей излечиться от бессилия в деле противодействия гитлеровской агрессии. Но они настоящего желания в этом направлении не проявили.

Споры велись в основном между представителями Европы и Америки. Здесь как раз и выявились острые противоречия между Англией и Соединенными Штатами. Каждый из присутствовавших понимал, что город и страна, где будут располагаться центральные органы этой Организации, получат, во-первых, большой приток валюты, связанный с обслуживанием многочисленных гостей из-за рубежа, во-вторых, что немаловажно, смогут получить возможность трудоустроить большое число своих граждан, которые будут обслуживать центральные органы ООН.

Однако эти главные причины оставались где-то подспудно, о них во всеуслышание не говорилось. Выступавшие вслух приводили иные доводы.

– Европа ближе к Азии и Африке, – говорили одни.

– Здесь, в Европе, уже имеется Дворец наций, где до войны заседала Лига Наций, – вторили им другие.

– Европейский континент был местом, где начинались две мировые войны, и поэтому проблемы безопасности для Европы особенно важны, – яростно доказывали третьи.

– Европа – это центр современной мировой цивилизации, – утверждали четвертые.

В ответ «противники Европы» аргументировали свою позицию так:

– Размещение штаб-квартиры ООН в США будет выражением признательности государств – участников антигитлеровской коалиции за участие США в войне против держав оси.

Характерно, что этот довод высказывали представители некоторых латиноамериканских государств, Филиппин, но не самих Соединенных Штатов Америки. На заседаниях американские делегаты официально не выступали. Зато представители США вели большую закулисную работу. Делегаты от одиннадцати штатов прибыли в Лондон с предложением расположить штаб-квартиру ООН на их территории.

Представитель США Эдлай Стивенсон выступал на заседании подготовительной комиссии всего один раз. Он зачитал текст резолюции, которая была единогласно принята палатой представителей и сенатом США, о приглашении ООН в Соединенные Штаты Америки. После бурных дебатов было проведено голосование. Причем не тайное, предложение о котором было отвергнуто, а открытое. Сначала голосовалось предложение о размещении ООН в Европе. За было подано двадцать три голоса, против – двадцать пять, воздержались две страны.

Затем голосовалось предложение о размещении ООН в США. За это предложение проголосовало тридцать стран, против – четырнадцать, воздержались – шесть. Так комиссия внушительно высказалась за местопребывание штаб-квартиры ООН в США.

Однако и после голосования прошло еще много месяцев, прежде чем вопрос о конкретном местопребывании ООН был решен окончательно. Предстояло определить и то, в каком именно месте США расквартировать центральные органы ООН. Был создан специальный комитет, члены которого ездили по штатам и изучали предложения на местах. Представители местных муниципалитетов проявляли большую активность. Особенно усердствовали местные власти в Сан-Франциско. Уж очень им хотелось, чтобы ООН разместилась в их городе.

В подготовительной комиссии состоялась дискуссия о том, где лучше будет для ООН – на западном или восточном побережье. Опять прибегли к голосованию.

Двадцать пять стран высказались за восточное побережье и лишь пять – за западное, десять – воздержались.

Окончательно вопрос о конкретном пункте местонахождения штаб-квартиры ООН был решен на первой сессии Генеральной Ассамблеи. Открылась она в Лондоне в начале 1946 года. Туда прибыла 51 делегация. По сравнению с сегодняшним днем, когда ООН объединяет уже 159 стран, цифра количества делегаций на первой сессии не кажется впечатляющей. Но в те дни все выглядело чрезвычайно внушительно и торжественно. Мир возлагал на Всемирную Организацию Безопасности самые радужные надежды.

Поэтому и освещать ее работу собралось около 400 представителей средств массовой информации. Заседания проходили в старинном здании Сентрал-Холл.

Согласно предварительной договоренности, каждая страна имела право послать на сессию пять делегатов и пять их заместителей. Соответственно располагались у стола в ряд пять кресел, а сзади – еще пять. Разместилась на своих местах и советская делегация. Мне было поручено возглавлять ее в самом начале сессии и выступать от имени Советского Союза в общей дискуссии. Основное внимание уже в том первом выступлении на сессии Генеральной Ассамблеи ООН пришлось уделить проблеме укрепления мира, а также ликвидации сохранившихся после войны очагов фашизма.

Именно на этой сессии представитель США сообщил, что правительство его страны само подыскало территорию, где расположить Организацию Объединенных Наций. Для размещения штаб-квартиры ООН был предложен Нью-Йорк. Возражений это не вызвало.

В течение первых трех-четырех лет Совет Безопасности ООН с необходимым аппаратом размещался в сорока-сорока пяти километрах от Нью-Йорка – в его пригороде Лейк-Саксессе на Лонг-Айленде. Здесь он работал в огромных корпусах, построенных авиационной компанией «Спэрри». Большое здание, предназначенное для Генеральной Ассамблеи ООН, находилось в окраинном районе Нью-Йорка – Флашинг-Мэдоу. Оба эти района не располагали необходимыми удобствами для работы международной организации.

Но все, конечно, знали, что постоянное место для штаб-квартиры ООН будет в центре Нью-Йорка, на Манхэттене. Этому помог широкий жест Рокфеллера, передавшего в дар ООН находившийся там участок земли. Со свойственным ему чутьем Рокфеллер понял, что понесенные им при этом солидные издержки будут в перспективе перекрыты громадными барышами, которые потекут в его сейфы в результате подорожания земли во всем районе вокруг штаб-квартиры ООН. И тогда уж он руки погреет, поскольку является здесь собственником не одного участка земли. Действительно, цены на них неизменно растут и до сих пор.

Огромное здание для заседаний основных органов ООН возвели сравнительно быстро. Почти с такой же быстротой соорудили небоскреб для ее секретариата. Штаб-квартиру ООН начали окружать дома, либо построенные, либо приобретенные для представительств государств – членов этой Организации.

Сразу же после завершения строительства оба основных здания стали похожи на муравейник. Ведь не бывает ни одного дня, когда бы не заседал тот или иной орган ООН, а то и несколько их параллельно. Особенно большая плотность заседаний чувствуется во время сессий Генеральной Ассамблеи.

 

В здании на берегу Ист-Ривер

Каждое государство сочло нужным сделать ООН свой подарок: какое-нибудь произведение искусства, памятную или ценную вещь. Советский Союз преподнес скульптуру Е.В. Вучетича «Перекуем мечи на орала», которая установлена перед главным зданием. Французы подарили маятник Фуко. На стенах коридоров можно увидеть дорогие картины и гобелены, переданные в дар ООН некоторыми странами.

Кажется странным, но это факт: везде, куда бы ни зашел человек, попавший в основное здание, стоит тишина. Если убрать ораторов, то впечатление такое, будто ты попал в изолированный от внешнего мира средневековый замок, в который звуки извне не проникают. Все устлано коврами и дорожками. Шагов не слышно. Двери открываются и закрываются беззвучно. Любые предметы, которые способны производить шум, отсутствуют. Мебель, другое оборудование изготовлены по специальному заказу.

Бесконечны коридоры этого здания. Запасные комнаты приспособлены для рабочих потребностей – доверительных бесед, отдельных встреч делегатов. Более подходящее место для них найти трудно. При желании иностранный деятель имеет возможность, не выходя из здания ООН, провести несколько встреч подряд и, если это нужно, организовать там официальный завтрак или обед. И тем не менее ни один иностранный деятель, ни один делегат не может абстрагироваться от того, что он находится в Америке, причем не где-либо, а в Нью-Йорке. Он здесь, рядом, стоит только выглянуть в окно или выйти на улицу, со всеми его проблемами и бедами, тянущийся вверх и разрастающийся вширь, давно уже вырвавшийся за рамки острова Манхэттен – своей колыбели. Обычный современный мегаполис Земли.

Наиболее интересными заседаниями ООН традиционно считаются пленарные заседания очередной сессии Генеральной Ассамблеи, особенно в течение первых двух-трех недель, когда идет общая дискуссия и главы делегаций выступают с принципиальными заявлениями о политике государств. Неизменно в центре внимания оказываются те заседания, на которых произносят речи представители крупных держав, а также заседания Совета Безопасности, если в его повестке дня стоит какой-либо острый вопрос.

Международные события в наши дни развиваются все более бурно. Если можно так выразиться, конденсация их в единице времени становится все большей. Даже в мирное время, хотя по-настоящему мирного времени почти не бывает, имеет место небывалая активность, передвижение людей. Не составляют исключения и деятели, стоящие у пульта управления государствами.

Этому во многом способствовало и способствует создание разного рода международных форумов, в том числе глобального значения, одним и самым важным из которых стала Организация Объединенных Наций. А так как каждое государство-участник стремится быть достойно представленным на такого рода форумах, то государственные деятели имеют золотую возможность не только изложить политику своих стран и выслушать заявления о политике других государств, но и завязать личные контакты и знакомства. По существу, это – две стороны единого процесса внешнеполитической деятельности.

На основе собственного опыта я бы сделал следующий вывод: такой «высокопоставленный муравейник», как ООН, должен существовать, если, конечно, он служит полезным целям и работает в интересах мира.

Даже на людей бывалых производит солидное впечатление то, что они видят в зале заседаний Генеральной Ассамблеи десятки ответственных и часто крупных политических деятелей, слушают их выступления. Ничего сопоставимого нельзя было наблюдать, скажем, в XIX веке, не говоря уже о более отдаленных от нашего времени столетиях.

Организация Объединенных Наций, бесспорно, является в высшей степени представительным международным форумом. Такой она была и остается с самого начала – со времени учредительной конференции в Сан-Франциско.

 

Генеральные секретари ООН

По замыслу творцов ООН, совершенно обоснованному, во главе ее рабочего механизма должен стоять авторитетный деятель. Это никогда ни у кого не вызывало сомнений. Но стоило перейти к формулированию соответствующей статьи Устава, как сразу выявились разногласия. Делегации США и Англии отстаивали еще на конференции в Думбартон-Оксе ту точку зрения, что упомянутого деятеля следует наделить широкими полномочиями. При уточнении получалось, что эти полномочия должны быть чуть ли не шире полномочий крупной страны. Мы выясняли, насколько серьезна позиция правительств двух держав, выступающих за предоставление Генеральному секретарю ООН таких полномочий, спрашивали:

– Где же найти деятеля, на которого и Восток, и Запад могут одинаково положиться?

Ответа не последовало.

Наконец наши партнеры по конференции пошли на компромисс. Суть его состояла в том, что Генеральный секретарь, как главное административное должностное лицо, должен отвечать за функционирование Секретариата ООН. Он может также обращать внимание Организации, в том числе Совета Безопасности, на ситуации, которые, по его мнению, требуют рассмотрения, урегулирования. Но в его функции не должно входить расследование ситуаций путем назначения разного рода комиссий, групп. Здесь проходила граница дозволенного и недозволенного в полномочиях Генерального секретаря ООН.

Этот компромисс оказался приемлемым для всех участников конференции в Думбартон-Оксе. Он был принят также конференцией в Сан-Франциско и включен в Устав ООН.

Достигнутая договоренность вовсе не имела целью принизить статус Генерального секретаря ООН. Она просто давала трезвое и реалистическое определение его функций. Наделение его правами принимать политические решения неизбежно порождало бы конфликты. Устав ООН страхует от такой опасности, а это в интересах самой Организации.

Нелегко подбирать Генерального секретаря ООН. Надо ведь найти такого, который был бы приемлем для всех. С особыми трудностями столкнулась Организация, когда искала такую фигуру на этот пост в первый раз. В конце концов им оказался Трюгве Ли, норвежский политический деятель, дипломат и юрист.

После освобождения Норвегии весной 1945 года Трюгве Ли вернулся в Осло и стал министром иностранных дел в правительстве Герхардсена. Он участвовал в работе конференции в Сан-Франциско, а затем возглавлял норвежскую делегацию на Генеральной Ассамблее ООН в Лондоне (1946).

Советский Союз поддержал кандидатуру Трюгве Ли, полагаясь на его порядочность, которой, однако, хватило лишь на короткое время. Здесь сказались не только его собственные политические воззрения – он представлял западный, капиталистический мир, – но и то, что аппарат Генерального секретаря заполнили преимущественно представители США и других стран Запада. Все документы, справки, предложения, оседавшие на столе Трюгве Ли, пропускались через американское сито. Из этого никто не делал секрета.

Первый Генеральный секретарь ООН не отличался сильным характером. Он мог пошуметь, в это время его фигура спортсмена-тяжеловеса выглядела внушительно. Но тот, кто был с ним знаком поближе, знал, что его заряд неодобрения, даже гнева, сейчас же уступит место умиротворенному, блаженному настроению, которое, впрочем, тоже может оказаться непродолжительным.

В ходе моих многих встреч с Трюгве Ли в Лондоне и Нью-Йорке он почти всегда заверял в своих добрых чувствах к Советскому Союзу, подчеркивал великие заслуги Красной армии в разгроме гитлеровской Германии, в освобождении севера Норвегии от немецко-фашистских оккупантов. Однако при острых столкновениях в Совете Безопасности и на Генеральной Ассамблее его в политическом смысле почти всегда заносило на западный берег Атлантики.

Трюгве Ли все более уступал давлению правящих кругов США. Уже в опубликованном в сентябре 1948 года годовом отчете о деятельности ООН он фактически снимал с США и Англии всякую ответственность за срыв выполнения важнейших решений ООН, восхвалял экспансионистский «план Маршалла». А во время открытой агрессии США против корейского народа Генеральный секретарь ООН использовал свой пост для активной поддержки действий американской военщины, помогая ей маскировать интервенцию в Корее флагом Организации Объединенных Наций.

Если бы меня спросили, считать ли Трюгве Ли подходящим или неподходящим Генеральным секретарем ООН, я дал бы такой ответ: «Он не выдержал экзамена».

Видимо, серьезные и деликатные функции этого поста пришлись ему не по плечу из-за однобокой, прозападной политической ориентации.

Как к человеку я питал к Трюгве Ли вначале даже симпатии, особенно когда он заверял меня в дружбе к нашей стране, ее людям, когда говорил, что вполне понимает наши законные заботы оградить свою безопасность. Но эти заверения так основательно перекрывались практическими делами противоположного свойства, что к его словам нельзя было относиться с доверием. И такой вывод в общем подтверждается деятельностью Ли на посту Генерального секретаря ООН.

Сложно и долго пришлось искать преемника Трюгве Ли. Кандидатов выдвигалось много. Но постепенно круг их сужался, пока все постоянные члены Совета Безопасности не сошлись на одном из них – Даге Яльмаре Хаммаршельде, занимавшем до этого различные посты в шведском правительстве.

Единогласие пяти держав предрешило вопрос. В 1953 году Хаммаршельд стал Генеральным секретарем ООН.

Все присматривались к новому человеку на ответственном посту. Наше отношение к нему выработалось ровное, благожелательное. Но метаморфоза Хаммаршельда не заставила себя долго ждать. При показных усилиях Генерального секретаря соблюдать объективность его действительная линия поведения становилась все более далекой от объективности. А когда подули наиболее сильные ветры холодной войны, они подхватили Хаммаршельда и увлекли его. Попытки удержать этого деятеля ООН в рамках приемлемого не давали результатов. Иногда даже Вашингтон и Лондон чувствовали неловкость, наблюдая, как рьяно Генеральный секретарь льет воду на мельницу стран НАТО. Но Хаммаршельд продолжал дрейфовать все дальше в том же направлении.

Нельзя сказать, что Хаммаршельд не отдавал себе отчет в том, что он делает как главное должностное лицо ООН. Он хорошо это сознавал. Знал и то, что во время очередных перевыборов Генерального секретаря ООН не сможет рассчитывать на поддержку Москвы. Но его это, как видно, не особенно беспокоило. Создавалось впечатление, что он находился в каком-то опьянении от похвал Вашингтона и других столиц НАТО, руководствовался одним принципом: «Все равно в этом доме мне больше не бывать, поэтому объективность – побоку, дотянуть бы только до перевыборов».

Помню доверительную беседу, состоявшуюся у меня с Хаммаршельдом во время сессии Генеральной Ассамблеи, незадолго до его роковой поездки в Африку в 1961 году, где он погиб в результате авиационной катастрофы. Встречались тогда с ним я и наш постоянный представитель при ООН А.А. Соболев. Хаммаршельд в тот раз казался необычно словоохотливым. Приходилось долго маневрировать, чтобы заставить его хоть немного помолчать. Нам вдвоем едва удавалось это сделать. А он находился буквально в экстазе, подогревая сам себя собственным красноречием. Попытки оправдать свои действия следовали со стороны Хаммаршельда одна за другой.

Мы, конечно, все же сказали то, что собирались сказать, изложили нашу позицию о необходимости оказания реальной помощи новым независимым африканским государствам.

– Необходимо их защитить от происков и нажима империалистических стран, – говорили мы. – Это особенно относится к бывшим бельгийским колониям.

После этой встречи Соболев, формулируя свое впечатление от беседы с Хаммаршельдом, полушутя-полусерьезно спросил:

– Какие же это он таблетки проглотил, готовясь к разговору с нами, чтобы так возбудить себя?

Хаммаршельд любил позу. В дни работы XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре 1960 года, когда его подвергли критике за пособничество колонизаторам, он заявлял:

– Я не останусь ни одного дня на своем посту, если увижу, что моя работа не приносит пользы ООН.

Конечно, на практике он действовал по-иному. Слова – одно, а дела его оказались совсем другими.

Как политическому деятелю Хаммаршельду явно хотелось выглядеть львом. Но он таковым не стал. К концу своей трагически закончившейся жизни Хаммаршельд в политическом отношении оказался банкротом.

Памятник, установленный ему у входа в главное здание ООН на Ист-Ривер, изображает пробитое чем-то сердце. Возможно, это и так. Тайна художественного творчества не всегда всем понятна, а порой, видимо, непонятна и самим художникам. Я много раз видел этот памятник. При взгляде на него у меня никогда не возникало ассоциаций ни с пробитым, ни с целым сердцем. Просто большой кусок гранита с отверстием посередине.

Урок Трюгве Ли и тем более Дага Хаммаршельда кое-кого и кое-чему научил. Научил прежде всего тому, что надо находить на пост Генерального секретаря ООН человека, который был бы известен своей порядочностью и понимал, что выполнять функции он может лишь в том случае, если будет беспристрастен, объективен.

Выбор нового Генерального секретаря ООН потребовал немало хлопот и времени. Процедура в известном смысле напоминала ту, которой некогда пользовались русские цари, с пристрастием выбиравшие себе спутниц жизни.

Древний порядок бракосочетания московских государей недаром называли всенародным выбором царской невесты. Во все города и веси Русской земли рассылались грамоты служилым людям с наказом вести дочерей подходящего возраста и личных достоинств в город «для смотрин». «А который из вас дочь-девку у себя утаит и к боярам нашим не повезет, тому быть от государя в великой опале и казни…» – писалось в грамотах. В городах окольничьи или дворяне с дьяками заодно с местными властями отбирали лучших. Избранницы отправлялись в Москву. Красавицы из красавиц, по мнению бояр, – а таких оставалось десять – представали «пред очи» самого жениха. Царь всякой дарил платок, расшитый златом и сребром, унизанный жемчугом, и ту, которая ему понравилась, отбирал, а всех остальных отпускал и жаловал вотчинами и деньгами.

Конечно, на Генеральной Ассамблее отпавших кандидатов вотчинами и деньгами не жаловали, но зато избранный Генеральный секретарь получал доверие государств – участников ООН, в том числе всех пяти постоянных членов Совета Безопасности. Так что полного тождества здесь, очевидно, нет. И это явно в пользу генеральных секретарей.

В тот раз при выборе Генерального секретаря ООН все остановились на бирманском дипломате У Тане. Генеральная Ассамблея ООН по рекомендации Совета Безопасности избрала его сначала, в 1961 году, исполняющим обязанности Генерального секретаря, а затем, в 1962 году, Генеральным секретарем.

Я знал У Тана задолго до его избрания на этот пост. Он был тогда на положении заместителя министра иностранных дел и пользовался известностью как деятель, близкий к тогдашнему премьеру Бирмы У Ну, который немало способствовал развитию советско-бирманских отношений. У Тан обладал европейскими манерами, являлся дипломатом, жившим на английский лад.

Лет через пять после того, как У Тан стал Генеральным секретарем ООН, он в разговоре со мной признался:

– Мой «медовый месяц» в этой Организации, видимо, заканчивается.

Я тогда несколько удивился, так как по его поведению ничего подобного никто не замечал. А У Тан сказал:

– В Секретариате ООН работает армия граждан США, многие из которых – сотрудники спецслужб. Они постоянно заявляют, что я к США несправедлив.

Он очень сокрушался по этому поводу.

– На самом же деле, – отметил У Тан, – этого нет. Они хотят добиться, чтобы я вел себя необъективно в отношении СССР и других социалистических стран.

Схожие мысли У Тан высказывал и в последующем. Но, как человек осторожный, нейтралистского склада, он сумел продержаться на своем посту до 1971 года, когда по болезни, оказавшейся неизлечимой, ушел в отставку и вскоре умер.

Курт Вальдхайм – политический деятель Австрии, страны признанного нейтралитета, закрепленного договором, под которым стоит и подпись Советского Союза, – стал четвертым Генеральным секретарем ООН. До того как очутиться у пульта этой Организации, Вальдхайм получил солидный опыт во внешних делах: являлся представителем своей страны в ООН и министром иностранных дел Австрии.

Пятый Генеральный секретарь ООН – перуанский дипломат Хавьер Перес де Куэльяр – находится на этом посту второй срок. Ему предстоит пройти свой путь по бурному политическому морю, в котором больше опасных рифов, чем тихих гаваней. Он и идет, с успехом, по-солидному.

Для генеральных секретарей важной сферой деятельности является соблюдение Устава ООН. Это – сама по себе ответственная и важная задача.

Выше показано, какая серьезная политическая борьба происходила вокруг Устава ООН, когда его вырабатывали. И все же те вопросы, по которым, несмотря на ожесточенные баталии, удалось принять решение, нет-нет да и возникают вновь.

Мы не раз задавали противникам принципа единогласия вопрос:

– А как же быть в том случае, если державы – постоянные члены Совета Безопасности окажутся на разных сторонах при голосовании по крупному вопросу войны и мира? Неужели нужно исходить из того, что держава или державы, не набравшие необходимого большинства голосов, должны капитулировать, если они даже правы?

На эти вопросы критики либо не отвечают, либо заявляют:

– Да, но ведь государство или государства, не получившие необходимого большинства, должны выполнить решение, принятое большинством.

– А если держава, находящаяся в меньшинстве, не согласна с этим решением, что тогда? – спрашивали мы.

Ответа на этот вопрос у критиков нет. Почему его нет? Потому что тогда может быть война, так как большинством голосов решались бы не только вопросы мирного урегулирования, но и вопросы принудительных мер, в том числе применения военной силы. Организация, в которой закреплялся бы такой порядок, существовать не может, она перестала бы быть жизненной и сама сгорела бы в огне войны вместе со своим Уставом.

Но эта проблема имеет и другой аспект, говорящий не в пользу критиков нынешнего Устава. Хорошо известно, что в Совете Безопасности ООН, где действует принцип единогласия, рассматривалось много конфликтов и спорных проблем, участниками которых в большинстве случаев являлись государства, не пользующиеся правом вето. Эти страны много раз сами обращались к Советскому Союзу с просьбой защитить их от возможных несправедливых, навязываемых империалистическими государствами решений. Особенно часто такие случаи возникали при рассмотрении проблем Ближнего Востока.

СССР выступал в защиту законных требований народов этих стран, и мир рукоплескал ему. А ведь некоторые государства, обращавшиеся к Советскому Союзу, до этого поносили последними словами принцип единогласия!

Деятельность ООН, практика обсуждения вопросов в Совете Безопасности показали, что право вето необходимо ООН. Без этого она превратилась бы давно в груду развалин. Это хорошо понимали лидеры трех держав, которые пришли в Ялте к договоренности по вопросу о порядке принятия решений в Совете Безопасности.

 

Добрая память о Мануильском

На конференции в Сан-Франциско, а также на первых четырех сессиях Генеральной Ассамблеи ООН и ряде других международных форумов делегации Советской Украины неизменно – вплоть до ухода на пенсию в 1953 году – возглавлял Дмитрий Захарович Мануильский. Мне приходилось работать с ним вместе.

Этот авторитетный партийный деятель с дореволюционным стажем много лет работал в Коминтерне, а после образования МИД УССР был назначен министром иностранных дел республики.

Лично у меня были тесные, деловые отношения с Мануильским, к которому я проникся глубоким уважением. Вспоминаю о нем с неизменной теплотой. Это был принципиальный марксист-ленинец, оставивший добрый след в истории партии и страны.

В жизни Мануильский отличался скромностью. Его выделяли среди других советских дипломатов обширные знания в области общественно-политических наук. Получив прекрасное образование – Мануильский окончил в 1911 году известную Сорбонну в Париже, – он на всю жизнь сохранил интерес к научной и теоретической работе. За большой вклад в науку его избрали академиком Академии наук УССР.

Мои первые встречи и рабочие контакты с Мануильским состоялись во время Сан-Францисской конференции.

Мануильский входил в руководящее ядро трех наших делегаций. Эта небольшая группа анализировала положение дел на конференции, намечала тактические и иные планы по осуществлению директив центра. По свойствам своего ума и характера он не старался сосредоточивать внимание на каких-то частных проблемах и их разработке. Мануильский не любил обилия цифр, мелких фактов и без необходимости ими не пользовался. Его душе больше отвечали принципиальные суждения, анализ проблем, так сказать, вширь. Тут он чувствовал себя увереннее и умел использовать свой богатый политический опыт, разносторонние знания.

Хотел бы отметить, что Мануильский выделялся как интересный, обладающий чувством юмора собеседник. Ему хорошо удавались словесные зарисовки людей, с которыми он встречался. При разговоре, казалось бы, на тему высокой политики Мануильский вдруг вспоминал какой-то факт, относящийся к его пребыванию в той или иной стране. Он мастерски рассказывал нам о былом, когда на память ему приходило что-то занятное, и делал это с юмором.

Однажды Мануильский поведал о своем посещении довольно известного Музея Тревен в Париже. Это музей восковых фигур. Там выставлены искусно выполненные подобия многих выдающихся деятелей, прославившихся тем или иным способом и оставивших о себе память среди людей не только во Франции, но и в других странах. При их изготовлении скульпторы стремились сохранить натуральные пропорции и добиться максимальной схожести статуй с оригиналами. Стоит сказать, что по примеру этого музея позже создали в Лондоне его двойник – Музей мадам Тиссо, пользующийся не меньшей славой.

В Музее Тревен – а в это время в нем находилось немного людей – Мануильский решил подшутить над двумя посетительницами. Он обогнал их, незаметно встал в ряд восковых фигур и, когда дамы приблизились, замер. Особую заботу вызывали усы: главное, не шевельнуть ими, да и глазами не моргнуть.

И вот дамы вплотную подошли к Мануильскому и с любопытством уставились на него. Одна из них сказала другой:

– Смотри, ведь как живой.

Тут Мануильский сознательно задергал усами и произнес:

– Мадам, я хочу ожить.

Обе дамы испуганно вскрикнули и, лишь отскочив на добрый десяток метров, опомнились, догадавшись, что произошло. Мануильский уверял меня:

– Да, да, Андрей Андреевич, все случилось именно так.

 

Незабываемый день

То, что сделали державы-победительницы в Сан-Франциско, их в конечном счете согласованная работа обеспечили успех этой конференции. Конструктивная позиция СССР во многом способствовала этому. В выступлении советской делегации на одном из ее заседаний подчеркивалось:

– Делегация Советского Союза в ходе всей работы конференции стремилась к тому, чтобы создать такой устав международной организации, который обеспечивал бы эффективное осуществление стоящих перед ней задач… Народы представленных на этой конференции стран преследуют общую цель – недопущение повторения новой войны.

Конференция в Сан-Франциско завершилась подписанием Устава ООН – универсального международного договора, в котором Объединенные Нации провозгласили в качестве своей основной цели: «Избавить грядущие поколения от бедствий войны». Советское руководство поручило мне поставить за СССР подпись под этим историческим документом.

Возложенную на меня миссию я выполнил 26 июня 1945 года и сделал это с сознанием ее высокой ответственности. День подписания Устава ООН – один из самых незабываемых в моей жизни.

Особых торжеств не было, хотя Трумэн счел возможным лично выступить в день закрытия конференции с обращением к ее участникам. В этом обращении говорилось:

– Устав Организации Объединенных Наций, который вы только что подписали, являет собой солидную структуру, используя которую мы сможем построить лучший мир. История возблагодарит нас за это. Между победой в Европе и окончательной победой в Японии в этой одной из самых разрушительных войн мы одержали победу над самой войной.

Так в 1945 году президент США высказался в пользу строительства лучшего мира. Но не успели высохнуть чернила подписей государств под Уставом ООН, как он, засучив рукава, стал работать над сколачиванием замкнутого военно-политического блока НАТО. Само создание этого блока представляло собой большой силы удар по Организации Объединенных Наций и по надежде народов обеспечить мир для нынешнего и грядущих поколений.

Когда погасли огни в залах, где проходили заседания конференции, все ее участники, конечно, задавали и друг другу, и каждый сам себе такие вопросы:

– Что же дальше? Когда же реально будет создано то здание мира, вокруг которого велась интенсивная работа в Дум-бартон-Оксе, Ялте, Сан-Франциско?

Задавали эти вопросы и мы, советские представители. Однако ответы получались разные.

Вот ответ представителя одной из стран – наших союзниц на первый вопрос:

– Нужно решить еще тяжелую задачу – поставить на колени Японию. Советский Союз должен помочь это сделать, иначе Соединенным Штатам будет туго.

На второй вопрос можно было услышать такой ответ представителя европейской союзной державы:

– То, насколько прочным будет здание мира, во многом зависит от ближайших союзнических конференций и от характера мирных договоров, которые предстоит заключить с бывшими вражескими государствами.

Оба ответа имели резон. Не только люди, занимающиеся проблемами внешней политики, но мужчины и женщины в солдатских шинелях, которые еще не были сброшены с плеч, ясно сознавали, что державы-победительницы должны сказать свое решающее слово относительно того, в какой мере согласованно будут они действовать после завершения Второй мировой войны, после того как меч возмездия будет вложен в ножны.

Оглядываясь теперь на события более чем сорокалетней давности, нельзя не задуматься над тем, почему тогда, несмотря на то что самая великая трагедия в истории человечества подошла к концу, люди все же не испытывали полной уверенности, что она станет последней. Какой-то глухой внутренний голос говорил: «Подождите, в мире есть два мира, каждый из них смотрит по-разному на будущее. Многое на этот счет скажут последующие форумы союзников, а еще больше – реальный их курс».

Сейчас ни один трезвый политик не станет оспаривать того, что если бы союзники вместе с другими государствами сразу же после великой Победы не создали ООН, то, скорее всего, ее вообще бы не создали.

У Советского Союза, у его государственного руководства совесть чиста. Они сделали все, что могли, чтобы на фундаменте победы над коварным и сильным врагом построить прочное и эффективное здание безопасности для всех. Подтверждением этого является активная внешнеполитическая деятельность СССР как в ходе войны, так и после ее окончания.

Работа в ООН – прекрасная школа для дипломата любого ранга. Немало сил за годы существования Организации отдали этому труду различные советские представители. Хотелось бы выделить известных советских дипломатов В.А. Зорина и Я.А. Малика. Каждый из них подолгу работал в Нью-Йорке, достойно отстаивая интересы нашей страны в ООН. В течение десяти лет на посту постоянного представителя СССР при ООН эффективно трудился О.А. Трояновский.