Из автобиографии Н. А. Невского: «Осенью 1929 года по приглашению академика В. М. Алексеева, профессора Н. И. Конрада я, наконец, вернулся в Ленинград, где тотчас же был зачислен в качестве доцента, ЛГУ и ЛВИ. В 1930 году стал работать по приглашению покойного академика С. Ф. Ольденбурга в Институте востоковедения АН СССР. С 1934 года работаю также в Госэрмитаже (в секторе Востока)».

Этот документ лучше других вводит нас в суть перемен, происшедших в жизни Н. А. Невского в 1929 году, и вставших перед ним проблем.

Далее. «Слишком большая исследовательская и преподавательская нагрузка заставили меня в 1936 году отказаться от преподавания в Ленинградском восточном институте (ЛВИ), во всех же остальных учреждениях продолжаю работать в качестве профессора и ученого специалиста (ИВАН).

Никогда не служа в армии, по возвращении в СССР должен был пройти военно-медицинский осмотр, после которого был признан негодным для военной службы.

Еще в бытность мою в Японии я женился на Мантани Исо, дочери крестьянина-рыболова из деревни Ирика на острове Хоккайдо. От брака у нас родилась дочь Елена, которой в мае месяце сего года исполнилось восемь лет. Жена моя, приехавшая в СССР в 1933 году, еще не умея говорить по-русски, сразу же поступила на советскую службу в качестве ассистента по японскому языку в ЛВИ. В настоящее время она работает в ЛИФЛИ и в Толмачевской Академии».

183.

Семейные дела Н. А. Невского в 1930–1933 годах оказались осложненными. После его отъезда из Японии власти вычеркнули Мантани Исо из числа японских подданных на том основании, что она жена иностранца, когда же она заявила о своем желании поехать в СССР, ей отказали в выдаче паспорта. Переводить деньги на содержание семьи из Ленинграда в Японию Невский не мог. Вот как сам Невский писал 16 мая 1931 года в комиссию при ВЦИКе: «Ввиду малолетства моей дочери 1 (в момент моего отъезда ей был год), из-за чего было рискованно в начале зимы везти ее в длительное путешествие, а также ввиду невыясненности моей жизни в СССР (главным образом квартирной), я оставил семью в Японии с тем, чтобы привезти ее через год. Летом 1930 года я подал соответствующее заявление в Иностранный отдел Ленинградской области, но в разрешении на поездку мне было отказано… Между тем средства, которые оставались у моей жены, через год стали подходить к концу. В силу действующих… законов о переводе денег за границу я лишен возможности поддерживать семью. Жена же моя, по профессии учительница музыки (игры на японском инструменте бива), ввиду растущей безработицы в Японии не могла получить работу, бедствовала и дошла до того, что ей пришлось прибегнуть к неподходящему для нее источнику существования, а именно — открыть биллиардную. Это пока ей дает возможность кое-как перебиваться.

Кроме того, как жена советского гражданина, она находится в неопределенном юридическом положении и подвергается постоянным притеснениям со стороны японской полиции. По условиям японского законодательства и быта, для принятия тех или иных мер по урегулированию ее юридического положения мое присутствие и личное согласие является необходимым. Так как связь поддерживать трудно (письма часто пропадают) и так как я лишен возможности удовлетворительно объяснить жене причину, по которой мне не была разрешена поездка в прошлом году, жена мне не верит, считая, что я просто сам не желаю приехать, не желаю писать, т. е. ее бросил. Ввиду этого она настойчи

1 Дочь Н. А. Невского Елена Николаевна Невская — врач; живет в Ленинграде.

во просит меня приехать, хотя бы для того, чтобы взять с собою ребенка, которого она не в силах содержать и который в японских условиях не может получить надлежащего воспитания. Это является и моим горячим желанием».

Н. А. Невский после 1929 года Японии не посещал. Его семья с помощью советских представителей приехала к нему в 1933 году.

Как это и было принято в те годы, Н. А. Невский получил работу сразу в четырех местах.

В 1929–1930 годах Н. А. Невский — доцент Ленинградского Восточного института. Заведующим кафедрой был проф. Н. И. Конрад. Невский преподавал там японский язык и совместно с Е. М. Колпакчи составил и опубликовал два учебных курса — «Начальный учебник японского разговорного языка» (1933) и «Японский язык. Начальный курс» (1934). Работал Невский в Восточном институте до 1936 года.

1 ноября 1930 года Н. А. Невский зачислен на должность сотрудника первого разряда Института востоковедения АН СССР. С февраля 1934 года он переведен на должность старшего специалиста, в которой и проработал до 1 октября 1937 года.

В Ленинградский университет Н. А. Невский был зачислен сразу же по возвращении в 1929 году в должности доцента, затем профессора и проработал там до 1937 года. В Государственном Эрмитаже Н. А. Невский работал с 1-го ноября 1934 года по 10 декабря 1937 года совместителем, в Секторе Востока — с 1934 года в должности профессора, переименованной с 1935 года в должность действительного члена. В Эрмитаже Невский был также членом квалификационной комиссии по присуждению ученых степеней.

Итак, Н. А. Невский наконец-то вернулся на родину. Он еще не сотрудник вновь образуемого Института востоковедения АН СССР (с апреля 1930 года), но ему практически уже открыты для работы фонды Азиатского музея. Перед ним почти не тронутая, если не считать отдельных несистематических изысканий А. И. Иванова и А. А. Драгунова, лежала обширная тангутская библиотека, грязные, рваные книги, как будто только что извлеченные из земли и от этого еще более притягательные и таинственные. Пока Иванов и Драгунов нашли и предали гласности очень немногое, но самое впечатляющее, самое интересное. Труды Иванова уже упоминались нами. Молодой китаист и талантливый лингвист Драгунов заинтересовался тангутским языком во второй половине 20-х годов. В 1929 году он публикует статью об одной из особенностей китайской транскрипции тангутских знаков в словаре «Жемчужина в руке…», а также разбирает книги тангутского фонда. Результаты его изысканий вместе с первыми итогами работ Невского над фондом и работой, выполненной китайским тангутоведом Ван Цзин-жу, публикуются в 1930 году в специальном бюллетене Пекинской национальной библиотеки, посвященном тангутоведению2. Возвращение Невского из Японии, возможно, послужило в известной мере причиной отказа Драгунова от продолжения работы над тангутским языком. Невский приехал как автор ряда трудов по тангутоведению, снискавших ему славу лучшего специалиста в этой области, как человек, по убеждению его учителей и покровителей, академиков С. Ф. Ольденбурга, В. М. Алексеева и проф. Н. И. Конрада, единственно способный открыть миру тайну загадочных тангутских письмен. И вот эта создавшаяся вокруг Невского атмосфера, вероятно, и побудила Драгунова прекратить работу над тангутским фондом. Драгунов вернулся к работе над тангутским фондом только в 1938 году, но, судя по тому, что дошло до нас, дальше выполнения обязанностей инвентаризатора уже не пошел.

Итак, перед Н. А. Невским была почти целина. Надо отдать ему должное: он смело взялся за дело. Черная, нередко просто грязная работа требовала и высокой научной квалификации. Взять книгу на плохо изученном языке, определить ее, а если это перевод, определить, с какого языка и сочинения он сделан, — дело нелегкое. Обычно эта сторона деятельности ученого остается в тени. Но особенно нужно подчеркнуть решающую роль Невского в освоении тангутской коллекции из Хара-Хото. Именно он положил начало систематическому разбору и изучению коллекции. Он

2 Lists of Hsi-Hsia Works in the Asiatic.Museum of Academy of Sciences, Leningrad, USSR… by A. A. Dragunov, N. A. Nevsky and Wang Jing-ju — «Bulletin of the National Library of Peiping», 1930 (issued,1932), vol. 4, № 3, c. 367-^388.

первым занялся составлением научного инвентаря фонда. И работа эта над фондом была его подлинно научным подвигом. Если справедливо, что уникальность памятников и оригинальность проблемы упрочили славу Невского как ученого-востоковеда, то правда и то, что, дабы распознать эти памятники и разобраться в них, нужно было такое содружество недюжинных способностей и целеустремленного, полного энтузиазма трудолюбия, каким обладал Невский. Разбирая фонд и составляя инвентарь, Невский старался глубоко проникнуть в содержание памятника, осмыслить его место среди уже известных произведений тангутской письменности. Лишь тот, кто знаком с архивом Невского, может понять, каких трудов это стоило. Архив изобилует выписками из отдельных частей, а иногда даже и просто строк из различных тангутских сочинений или переводов на тангутский язык, которые Невский расшифровывал или предполагал расшифровать. Он читал переводные тексты буддийского и небуддийского содержания, ежедневно пополняя словарный запас, каждый раз с завидным упорством делая все новые и новые шаги к полному пониманию трудного тангутского текста.

В итоге восьмилетней работы над фондом Н. А. Невский выделил из общей массы рукописей и ксилографов и впервые определил подавляющее большинство наиболее ценных памятников. Несмотря на то что в количественном отношении Невский успел засвидетельствовать лишь восьмую часть от общего числа рукописей и старопечатных тангутских книг, но та тысяча книг, которую он за эти годы обработал, включает в себя почти все, чем может гордиться ленинградское собрание памятников тангутского письма. Отличное знание восточных языков, богатая эрудиция и исключительная работоспособность, качества, присущие личности Невского, о которых говорилось уже не раз, помогли ему именно в эти трудные годы не только стать специалистом, не имеющим себе равных в знании тангутского языка и письменности, но и заложить фундамент, без которого в дальнейшем успешная работа над тангутским фондом была бы невозможной3. Все те, кто в последующие го

3 См. Тангутские рукописи и ксилографы, сост. 3. И. Горбачева, Е. И. Кычанов, М., 1963, с. 7—30.

ды занимался разбором и инвентаризацией фонда — А. А. Драгунов, 3. И. Горбачева, Е. И. Кычанов, А. П. Терентьев-Катанский, — неизменно опирались на богатое наследие Невского, заключавшееся в образцово написанных им инвентарях. Каждая запись в инвентарь, сделанная Невским, являла собой маленькое исследование. Составление каталога рукописей и ксилографов у него было непосредственно связано с их дешифровкой, как это было записано в плане его работы.

Н. А. Невский вернулся на родину в годы завершения организационного оформления нового, советского востоковедения. Это было бурное, напряженное время. И Невский, человек такой высокой научной квалификации, был не просто сотрудником четырех учреждений, он работал над самыми разными темами: от истории Содзы и Гондзы — первых японцев, начавших в XVIII веке преподавание в России японского языка, — до «Документов японских „пролетарских партий" и влияния советского политического языка на политический язык современной Японии»4. Однако тангутоведе-ние остается за ним и воспринимается им самим и окружающими как главная тема его работы в Институте востоковедения.

Н. А. Невский с головой погружен в работу.

«Азиатский музей Академии наук Союза Советских Социалистических республик

1 марта 1930 года. № 8

Многоуважаемый Николай Александрович!

Коллегия востоковедов при Азиатском музее АН СССР, желая воспользоваться просвещенным участием Вашим в работах своих на заседании 27 февраля 1930 года, избрала Вас своим действительным членом.

Доводя до сведения Вашего о постановлении Коллегии, прошу принять уверения в глубоком моем уважении.

Секретарь Коллегии востоковедов академик Б. Я. Владимирцов».

* См.: Азиатский музей — Ленинградское отделение Института востоковедения. М., 1972, с. 49–54, И 89—190.

Созданная в году при Азиатском Музее Коллегия востоковедов была авторитетнейшим органом русского советского востоковедения, объединявшим лучшие востоковедные силы страны. И хотя в 1930 году она доживала свои последние дни, избрание в ее действительные члены было очень почетно.

Друзья и учителя помогли Н. А. Невскому с жильем (он жил у акад. В. М. Алексеева, по ул Блохина, д. 17/1, кв. 5). Они с радостью приняли его в свою среду, обеспечили работой, гарантировали необходимую общественную поддержку его занятиям тангуто-ведением, ибо квалификация Невского как япониста в рекламе не нуждалась, а доказательств необходимости изучения Японии не требовалось.

На майской сессии Академии наук 1930 года акад. В. М. Алексеев выступил с большим докладом «Об организации изучения тангутского фонда Азиатского музея в связи с новейшими успехами китайской историографии». Академик Алексеев отметил, что положение с изучением тангутского языка в Академии наук СССР, где имеются наиболее благоприятные факторы для этого, «удовлетворяет менее, чем обязывает». «Наш долг перед мировой наукой требует, чтобы мы создали, как давно не производили, нечто полезное для мировой науки — во всех странах интересуются тангутским шрифтом». В. М. Алексеев ставил вопрос широко — тангутский язык, записанный идеографическим письмом, транскрибируемый китайской иероглифической письменностью, трудно поддается дешифровке: «Во всяком случае, тупик совершенно ясен. Наши шамполио-ны знают только цифирь, шрифт плюс его иероглифический эквивалент». И словарь «Жемчужина в руке…» дает только «шрифт плюс китайское письмо». «Языка нет… одно через другое, иероглифы одни через другие». Имя Н. А. Невского упомянуто в докладе только раз. В. М. Алексеев предлагал широкие меры к восстановлению забытого тангутского языка. Главная из них, по его мнению, организация этнолингвистической экспедиции на бывшую территорию тангутского государства Ся в поисках возможных потомков тангутов Ся, носителей живого языка, хотя и видоизмененного временем. «Надо обратиться к помощи живых потомков тангутов со словарем, который имеется у Невского, и при этом можно многое твердое и определенное найти, во всяком случае иметь определенную канву». Принимавший участие в дискуссии по докладу А. В. Луначарский высказался за экспедицию: «Следует поставить вопрос об экспедициях совершенно практически, экспедиции совершаются на место для того, чтобы исследовать вплотную язык, как тангутский, так и язык родственных ему наречий».

Справедливость многих суждений акад. В. М. Алексеева мы еще сумеем оценить ниже.

Для Н. А. Невского этот доклад был очень важен: его исследования оказались предметом обсуждения на самом высоком академическом уровне, а тангутоведе-ние — в ряду важных задач советской гуманитарной науки, требующих решения.

Тема Н. А. Невского была включена в пятилетний план работы Азиатского музея — Института востоковедения АН СССР на 1930–1934 годы. В плане, в частности, говорилось: «Содержание подавляющего большинства тангутских рукописей и особенно фрагментов до сих пор еще не установлено, поэтому систематизация и составление каталога рукописей непосредственно связаны и должны идти параллельно с их расшифровкой. В связи с этим в пятилетний план включаются работы по составлению — на основе имеющихся в Азиатском музее материалов — возможно полного тангутско-рус-ского словаря. Без такого словаря содержание тангутских рукописей будет доступно лишь крайне ограниченному количеству специалистов-тангутологов. Составление этого словаря возможно лишь здесь, в Ленинграде, так как тангутская коллекция Азиатского музея — единственная в мире». Установить сроки по составлению словаря не представлялось возможным, так как они находились в прямой связи с тем, насколько быстро могла пойти расшифровка и систематизация материала.

Китайский кабинет Института востоковедения (институт тогда полностью находился в Ленинграде) был вначале (1930) назван Китайско-тангутским и именовался так до 1932 года. Н. А. Невский был его сотрудником. В его личном плане работы на 1931 год «по тан-гутике» значилось: «1) Точное выяснение (определение) тангутского фонда. До сих пор были определены главным образом переводы буддийских сутр. Сейчас остается выяснить чисто тангутский фонд и переводы с китайского. 2) Подготовка к печати тангутского словаря. Работа абсолютно необходимая, так как иначе тангут-ские рукописи будут продолжать оставаться недоступными как для научных работников, так и для более широкого круга лиц, интересующихся Востоком».

Н. А. Невский хочет оправдать доверие и скорее решить «тангутскую проблему». В 1931 году в его списке работ указан «Тангутский идеографический словарь» в стадии приготовления. Он много, даже слишком много работает. Лето 1932 года. Невский в городе, чувствует себя плохо. Японистка Н. Г. Иваненко писала ему 10 августа: «Как ни хорошо Вы поработали над почтенной тангутикой, но гораздо бы лучше Вам с первого же августа уехать из Ленинграда. Самое лучшее время Вы просидели в городе в пыли и духоте». Из ее следующего письма, от 16 августа, ясно, что Невский в своем ответе ей не жаловался на судьбу и тем более на работу.

«Дорогой Николай Александрович!

Вы все-таки отозвались. Но я знаю, каких это Вам трудов стоит. Да и тангутика — это очень важно и извинительно. Очень рада за Вас, что Вам удалось поработать с увлечением и со „вкусом" и так плодотворно. Отсылаете ли Вы Вашу статью в Китай? Мне это очень интересно. Жаль только, что Вы совсем не отдыхаете».

Н. А. Невский ставит занятия тангутской письменностью и фондом на первое место среди прочих своих научных работ. Читаем записку на имя акад. С. Ф.Оль-денбурга от 10 декабря 1932 года:

«Многоуважаемый Сергей Федорович!

В ответ на Вашу просьбу сообщить Вам некоторые данные о моих научных интересах и занятиях считаю своим долгом сказать, что мои основные интересы — лингвистические по преимуществу. С этой точки зрения мною разрабатывается тангутская письменность и язык (составляется тангутско-русский идеографический словарь), а также многие вопросы морфологии и синтаксиса японского языка и исследуются японские диалекты, в частности архаические диалекты современного рюкю-ского языка, находящегося в тесном взаимоотношении с японским.

Помимо чисто лингвистических интересов я занимаюсь довольно много вопросами фольклора, в частности японского, рюкюского и айнского (и отчасти туземцев Формозы).

С совершенным почтением, всегда готовый к услугам

Н. Невский».

Н. А. Невский спешит. Только работе по тангутоведению он отдает шесть-десять часов в сутки, об этом свидетельствуют остатки сохранившихся его «карточек рабочего времени». Но работа идет медленнее, чем хочется. Причин тому много. Главная — горы материала. Как бескрайняя степь перед путником, перед ним лежали стопы книг, рукописных и печатных, и каждая из них требовала особого внимания. Скоро он поймет, что нужен не штурм, а осада, долговременная, хорошо организованная.

С 1932 года Н. А. Невский работает в Японском кабинете. Темы по японистике обширны и не менее трудоемки. Он редактор «Японско-русского словаря». Он преподает в Ленинградском восточном институте и в университете. Он руководит аспирантами в Институте востоковедения. Он — сотрудник Эрмитажа. Кроме того, он член Общества воинствующих безбожников и ежегодно принимает в дополнение к плану ударные обязательства. Можно только удивляться: сколько же сделано им за эти годы! И как широк круг его занятий! Об этом можно судить хотя бы по докладной записке Н. И. Конрада, рекомендовавшего Н. А. Невского в старшие специалисты Института востоковедения Академии наук:

«Н. А. Невский является первоклассным представителем японской лингвистики. В отличие от европейских японоведов он исключительно широко раздвинул области своего исследования, направив свое научное внимание на японскую диалектологию, явившись примером даже для Японии в изучении отдельных говоров рюкюского языка. Его работа в этой области должна пролить свет Не только на структуру современного Языка, но и на историю его развития. Лингвистические занятия Н. А. Невский сочетает с этнографическими исследованиями, опять-таки являясь в этом отношении в первых рядах японской науки (школа проф. Янагита).

Лингвистические работы привели Н. А. Невского к занятию языком айнов, где Н. А. Невский собрал еще никем не записанный женский героический эпос и вообще целый ряд материалов по айнскому фольклору. Особенно ценно во всех работах Н. А. Невского то, что они основаны на самостоятельно собранных на месте материалах (о-в Рюкю, о-в Хоккайдо, отдельные районы Японии).

Помимо этого, Н. А. Невский является одним из очень немногих вообще в мире исследователей тангутского языка и письменности, сделав больше, чем другие, в расшифровке иероглифов этих памятников и восстановлении фонетической стороны их.

Все это заставляет считать Н. А. Невского одним из самых квалифицированных и авторитетнейших работников Института востоковедения.

Заведующий Японским кабинетом Н. Конрад». 20 февраля 1934 года.

В 1933 году приезжает из Японии жена с дочерью, налаживается домашний быт, но в сутках всего 24 часа, а сделать хочется так много, требуют и ждут реализации накопленные в Японии материалы, нет времени для работы с новыми теоретическими исследованиями в области лингвистики, для осмысления привезенных с собой материалов. Такова была жизнь тех лет.

Архив Н. А. Невского не только великий памятник его трудолюбия и, по словам В. М. Алексеева, «серьезности научного энтузиазма», но и печальное зрелище огромных нереализованных возможностей большого ученого и труженика.

Н. А. Невский действительно чутко улавливал новые направления в науке. Будь его труды изданы в 30-х годах, они уже тогда прославили бы советскую науку. Современные айноведы (когда айнов остались единицы) с удивлением узнают о Невском-айноведе, собравшем пятьдесят лет назад оригинальнейший материал. Японская наука сразу оценила работы по Мияко.

И сколько осталось неизданным до сих пор! А японское языкознание плохо знает Невского-диалектолога, знатока языка и фольклора архипелага Рюкю. Его работы над языком цоу, языком полинезийской группы, пока еще не оценены ни у нас, ни за рубежом. И тому есть оправдание: материалы большей частью не изданы и издать их трудно, ибо по-настоящему они не подготовлены автором к изданию. Не успел? Да, не успел. Но были и другие беды — многотемье, разбросанность, отвлечение от дела, хотя и с самыми благими целями.

Знания внушают почтение. Окружающие испытывают необходимость приведения в соответствие знания и звания. 11 ноября 1934 года группа академиков-востоковедов по инициативе В. М. Алексеева подает в Академию наук СССР «Записку о предлагаемом нижеподписавшимися к избранию в действительные члены АН СССР профессора Николая Александровича Невского». Мы не будем цитировать обширный текст этой записки полностью, но, следуя принятому нами принципу документальности, приведем все же несколько небольших отрывков. Подлинный документ эпохи, сохранивший в своих строках аромат времени, часто рассказывает больше, чем самое изысканное изложение его. Итак, за что коллеги выдвигали Н. А. Невского в академики через пять лет после его возвращения на родину? За то, что «благодаря своим исключительным научным качествам Николай Александрович выработал из себя крайне редкий для японистов-неяпонцев тип исследователя наиболее трудных и редко стоящих на очереди этнографических и лингвистических проблем, при этом не тех, что выглядят наиболее эффектно в японо-логической информации для неспециалистов, но именно тех, которые занимают японских исследователей, вследствие чего, обращенные именно к этой аудитории, его работы чаще всего написаны на японском языке, которым он владеет в совершенстве, являя нам пример редкого овладения стихией иностранного языка вплоть до полного ее индивидуального претворения в родной язык»; «Едва ли не более всего он оригинален в своих занятиях тангутским письмом… увенчивающихся ныне составленным им первым тангутско-русско-английским словарем… который ждет только печатания». В тангутском фонде Невский «обнаружил доселе неизвестные и,

по-видимому, нигде не имеющиеся тексты, в особенности небуддийские, дающие научному поиску больше всех прочих»; «Наконец, руководство новыми для Эрмитажа собраниями по тангутско-китайскому искусству могло быть вверено только ему»; «Итак, принимая во внимание, что в лице Н. А. Невского мы имеем, во- первых, первого в СССР знатока японского языка, как него диалектов, языка цоу, языка айнов и тангутской письменности и, кроме того, первоклассного китаиста, во-вторых, знатока японского языка, овладевшего им, как стихией, в-третьих, методологически зрелого исследователя научных этнографических и лингвистических (чаще всего соединенным подходом) проблем, весьма далеких от информационного показа, в-четвертых, исследователя, изобилующего исключительными материалами, которому должна быть предоставлена полная возможность этот материал опубликовать, мы, нижеподписавшиеся действительные члены Академии наук СССР как свидетели научной деятельности и научной квалификации профессора Николая Александровича Невского, считаем своей обязанностью представить его к избранию в действительные члены АН СССР по востоковедению».

Н. А. Невский не был избран в академики. Данное представление писал В. М. Алексеев. Академик Алексеев любил Невского, возможно, как никого из своих учеников, хотя Невский и не работал как китаист, будучи при этом, по оценке Алексеева, «первоклассным китаистом». И как жаль, что Алексеев не дожил до опубликования хотя бы части трудов Невского, об издании которых он так хлопотал, не дожил до присуждения Невскому посмертно Ленинской премии.

К 1935 году Н. А. Невский смог подготовить для широкой аудитории сообщение о составе тангутского фонда Института востоковедения. 20 марта 1935 года по заданию дирекции этого института на сессии Академии наук Невский выступил с докладом «Тангутская письменность и ее фонды». К этому докладу он особенно тщательно готовился. Надо было подвести итог тому, что сделано, определить пути дальнейших исследований.

…Зал — маститые академики и молодежь — смотрел на него с настороженным любопытством. Н. А. Невский начал с истории тангутского народа. Слушали со вниманием, но без подъема. Зачитал первые строки из расшифрованной им тангутской оды:

Черноголовых каменный город на берегу вод пустыни, Краснолицых отцовские курганы в верховьях Белой реки, Длинных минья страна там находится. Народ там талантливый, высокий, в десять футов

ростом люди…—

и почувствовал, как легкая волна возбуждения пробежала по залу. Он излагал свое толкование отдельных мест оды и ощущал, как церемониальная торжественность стиха, его эпически суровая простота увлекают зал.

Батюшка Рату, сам хотя и ростом был невелик,

но необыкновенно мудр, В то давнее время, малое делать не соглашаясь,

замысел великий таил… Наша матушка Ама — стала рода истоком, Серебряное чрево, золотые груди,

Хорошее семя не прерывается и носит название Нгвеми…

Оду в честь великого учителя Ири, создателя тангутского письма, приняли аплодисментами:

Тибетец, китаец и мй[тангут] — у всех троих мать одна,

Несходство речей у них — раздельность земель дала.

На западе дальнем стоит край высокий Тибет,

И в этом тибетском краю — тибетские знаки письма,

На крайнем востоке лежит в низинах страна Китай,

И в этой китайской стране — китайские знаки письма,

У каждого свой язык, и каждый любит его,

Почтенье к своим письменам питает и тот и другой.

У нас же в нашей стране великий учитель Ири,

На небе звезда письмен — с востока она взошла,

Письмо принеся с собой, она озарила закат.

Набрав себе тысячи три и семьсот студентов,

их выправил всех, Среди областей всей страны не сыщешь теперь такой, где бы

море наук ни подносили они, Под небом великим у нас читаются книги свои

и собственный свой этикет, Не шли за Тибетом, и что ж? — пред нами склонился Тибет! На суше-земле у нас дела свои сами вершим —

и свой государственный чин. Не подчинились Китаю, и вот — преклонился пред нами

Китай!..

В различных приказах у нас среди штата чинов

Приказных чиновников больше всего из минья [тангутов],

О всем этом ныне подумайте Вы!

Раз то не заслуга учителя, скажите же — чья?

Когда читаешь эту оду в переводе Н. А. Невского, затем читаешь ее в подлиннике, то невольно удивляешься двум «точно»: тому, как точно Н. А. Невский перевел в 1935 году эту оду, фактически всего через десять лет после начала своих занятий мертвым тангутским языком, и тому, как точно он передал по-русски ритм и настроение оды, отраженный в ней подъем, взлет самобытной тангутской культуры, маленького народа, зажатого с востока и запада двумя гигантами — Китаем и Тибетом, не нынешним, а Тибетом тех лет, и нашедшим силы создать свое государство, свою письменность и свою письменную культуру. Невский передал аудитории оптимизм народа, запечатленный в своеобразном сочинении «Крупинки золота на ладони»:

Тангуты смело и бодро идут вперед, Кидане ступают медленным шагом, Тибетцы большею частью чтут будд и монахов, Китайцы же все любят светскую литературу.

Проблема быстрого и надежного обучения грамоте возникла вместе с письмом как важнейшая культурно-историческая задача. И решалась эта задача для каждой письменности, каждым народом, язык которого эта письменность отражала. «Уши мальчика на его спине» — эту истину любили повторять учителя древнего Египта, но одной палкой, какой бы прочной и гибкой она ни была, никогда нельзя было добиться того, чтобы дети быстро, а главное, с охотой, увлечением постигали великое искусство письма. Детей нужно было заинтересовать, а сам процесс обучения грамоте объединить с передачей начатков полезных знаний. Для этого требовалась не только убежденность учителя в том, что, как писал безвестный древнеегипетский поэт, «книга нужнее построенного дома» и «книга лучше расписного надгробия», но и уверенность ученика в том, что «аз буки веди, глаголь добро». А эта уверенность приходила не сразу и не ко всем. Чтобы обрести ее, и в древности и в наши дни во всех странах мира составляют занимательные азбуки и такие подборки письменных знаков первой необходимости неалфавитных систем письма, в которых изучаемый материал подавался бы в увлекательной и высокопоэтичной художественной форме. Эту задачу решали и решают педагоги разных стран, и

именно благодаря их трудам, например, знаки японского слогового письма объединяются в древний стихотворный алфавит ироха, а буквы церковнославянского алфавита приобретают живую ощутимую плоть, складываясь в запоминающийся нравоучительный текст.

Это всегда была нелегкая задача, ибо в руках архитектора было ограниченное количество материала, ни один кирпич не походил на другой, а построенное здание должно было быть и гармоничным и прекрасным и, кроме того, не лишено определенного смысла.

В XI веке такая задача встала и перед деятелями тангутского просвещения. Вслед за «великим учителем Ири», создавшим тангутское письмо, они вынуждены были искать пути к скорейшему обучению этому письму. И в данном случае тангутские просветители нашли нужные образцы у своего соседа. В первой половине VI века тысяча китайских иероглифов, признанных наиболее необходимыми, по преданию, была за одну ночь зарифмована Чжоу Син-сы в единую поэму, получившую название «Цянь цзы вэнь» или «Тысячесловие». После этой ночи голова Чжоу Син-сы стала совершенно белой, но старания его были вознаграждены тем, что более тысячи лет его труд изучали школьники во всех уголках огромной страны.

Безвестному тангутскому автору потребовался год, чтобы составить свое «Тысячесловие». «Если люди неграмотны, — писал он, — они не в состоянии вести дела, а если они не знают законов и правил церемониала, то совершают ошибки и преступления. И тех, с кем это случается, много. Ныне, желая внести вклад в дело обучения потомков заветам и обрядам предков, я составил наглядную и удобную книгу важнейших значений. Отобрано не более тысячи письменных знаков, охватывающих десять тысяч значений… Фразы из пяти знаков составлены в четверостишия и двустишия. Мудрый и благородный муж завершил бы эту работу в месяц, но я, медлительный, и за год не довел ее до совершенства и назвал „Крупинки золота на ладони". С чувством стыда я выпускаю ее в свет и прошу не осуждать за замеченные грубые суждения и ошибки».

Н. А. Невский цитирует отрывки из од, восхваляющих тангутских государей:

Среди тысячи миров нет подобного

Стране верховьев Белой с ее совершенным, светлым царем, Все вассалы, что служат государю, исключительно

преданные…

Ныне царствующий святой государь… по идеям обширен, С пути своих предков, отобравши хорошее,

отстраняет плохое, Знатного феникса он не считает знаменьем счастья, Мудрых и умных людей, почитая за счастье,

встречает почетом, Про червонное золото да белое серебро не говорит,

что только они драгоценность, Правдивые и преданные вассалы — вот драгоценность! Так говоря, по всем правилам их подымает. С августейшего Неба звезда счастья, своим ухом внимая, С сердцем довольства и радости на помощь государю

приходит…

Со счастливым народом обширной землей управляя,

Над прочими всеми царями доблестью славься и радуйся!

Он цитирует тангутские изречения:

Умный человек женское поведение в расчет принимает, Глупый человек женской наружностью дорожит.

Нет лучших близких, чем отец с матерью, Нет мяса вкуснее, чем мясо на костях.

Неприкрашенные две красоты — зелень и молодость, Неподмазанные две уродливости — бедность и старость.

Как добрый волшебник, он демонстрировал перед залом прелестные образцы исчезнувшей цивилизации, казалось, чудом вырванной из небытия. «Фонетические таблицы», «Измененный и заново утвержденный кодекс» тангутских законов 1149–1169 годов, тангутская энциклопедия «Море смысла», китайские классические книги в тангутском переводе и буддийский канон. Ему было чем гордиться. Ведь это благодаря прежде всего его трудам ожил вот здесь, перед залом, чеканный, как ритуальная процессия, напев тангутских од, заиграл искренний, лукавый юмор тангутов, скотоводов и земледельцев, зазвучала ханжеская, лицемерная речь монаха: «Вообще на светских женщинах-мирянках масса прегрешений. Будда говорил, что их лживость превосходит мужскую. Одни из них мажут голову, красят лицо… прихорашиваются, другие, разодевшись в пеструю, расшитую парчу, обольщают глупцов… Некоторые, выставляя грудь, берут за руку, понуряют голову и скло

няют лицо, или же, плавно идя по дороге, колышут телом и любуются впечатлением, или же, подымая брови и напрягая зрачки, то грустят, то радуются, тем очаровывают глупцов и смущают сердца. Всех таких уловок и кокетства пересказать невозможно. Они подобны силкам, в которые попадаются птицы, они словно сети, в которые ловится рыба… подобны костру, на который летят мотыльки… сближение с ними разрушает царства, соприкоснуться с ними — то же, что схватить ядовитую змею»5.

Н. А. Невский с радостью отмечал, что зал почувствовал простое, неброское величие тангутской культуры и оценил его. Культура маленького, забытого народа, ради которой он столько трудился последние пять лет, получила признание этого высокочтимого собрания.

Доклад Н. А. Невского и до сих пор остается лучшим из того, что было когда-либо сказано о памятниках тангутского письма. Лучшим по оценке в целом, по приподнятости изложения, по уважению к предмету исследования.

Доклад имел своим следствием решение о целесообразности переключения Н. А. Невского полностью на изучение памятников тангутской письменности. В выписке из Протокола заседания группы востоковедов от 21 марта 1935 года сказано:

«2. Слушали: Доклад Н. А. Невского „Тангутская письменность и ее фонды".

Постановили:

1) Ввиду исключительной важности для изучения истории Средней Азии всех видов открываемого Н. А. Невским материала, ходатайствовать перед Президиумом Академии наук о внеочередном опубликовании его статей по тангутоведению.

2) Считать целесообразным полное переключение Н. А. Невского на изучение тангутского фонда Института востоковедения».

Это Постановление группы востоковедов было отражено в решении Японского кабинета, хотя и с некоторыми нюансами. В Протоколе № 2 заседания Кабинета от 7 апреля 1935 года говорится:

5 Все тангутские тексты цитированы по статье Н. А. Невского «Тангутская письменность и ее фонды» (см.: Н. А. Невский. Тангутская филология. Кн. I, с. 74–94).

«Слушали: Сообщение Н. А. Невского б проделанной работе за первый квартал 1935 г. Подготовлен и прочтен на сессии Академии наук доклад по тангутоведению. В связи с Постановлением дирекции о необходимости прочтения доклада на сессии Академии наук работа по японской теме, указанной в плане на 1935 год, не производилась».

Далее: «В связи с Постановлением группы востоковедов на сессии Академии наук о переброске целиком Н. А. Невского на работу по тангутоведению, Японский кабинет постановил: освободить Н. А. Невского от тем по Японии, взятых в плане на 1935 год, но просить Н. А. Невского ввиду ценности его работ для Кабинета по Японии не отказать взять какую-либо тему по япо-новедению, указав ее объем. Освободить т. Невского от всех обязательств по ударной работе по японоведению и за ударную работу считать составление тангутского словаря».

Осенью 1935 года в изданной по инициативе А. М. Горького книге «День мира» (27 сентября 1935 года) сообщалось о работе Н. А. Невского над словарем «Море письмен» и высказывалась уверенность, что завершение его труда позволит раскрыть тайну тангутского письма и сделать достоянием науки один из ценнейших памятников фонда — «Свод законов тангутского государства», открытый Невским.

В бумагах Невского (без описи) сохранилось приглашение на III Международный конгресс по иранскому искусству и археологии, полученное им в 1935 году от Оргкомитета по созыву этого конгресса, открытие которого должно было состояться 11 сентября в Ленинграде в здании Государственного Эрмитажа (ул. 9 января, 34). Приглашали его в качестве действительного члена.

В действительности Н. А. Невский был выдвинут в члены-корреспонденты Академии наук СССР коллективом сотрудников Института востоковедения в 1936 году. В представлении, в частности, говорилось: «Профессор Н. А. Невский является единственным специалистом в области тангутоведения. Ему принадлежит заслуга разработки редчайшего по своему богатству тангутского фонда Института востоковедения Академии наук СССР. Работа, проведенная им по расшифровке значений и чтений тангутской иероглифики, — составление первого

тангутского словаря, выходит далеко за пределы тангутского языка. Эта работа имеет большое значение и для истории китайского и тибетского языков. В настоящее время никакая работа над историей как китайского, так и тибетского языков невозможна без учета достижений и в области тангутоведения. Работа профессора Невского является крупным научным открытием, возвращающим в научную практику изучение давно исчезнувшей тангутской культуры… Профессор Н. А. Невский отличается исключительно добросовестным отношением к труду, редким вниманием к студенческой аудитории, является заботливым и чутким педагогом. Коллектив научных сотрудников Института востоковедения Академии наук СССР целиком поддерживает кандидатуру профессора Н. А. Невского в члены-корреспонденты Академии наук СССР».

Можно почти уверенно сказать, что 1935–1936 годы были в определенной мере переломными в работе Н. А. Невского в области тангутоведения. Он в значительной степени выполнил две задачи — выявил основной состав тангутской коллекции Института востоковедения и довел свой словарь до такого уровня, когда было учтено подавляющее большинство (свыше 95 %) знаков тангутского письма. Их дешифровка не всегда была достаточною или отсутствовала совсем. Чтобы выполнить ее, следовало «перевести» с помощью имеющихся тангутских толковых словарей, прежде всего «Моря письмен», и издать тексты, особенно переводные, прочитывая их полностью и пополняя значения известных уже знаков и выявляя еще не учтенные. Такая работа требовала не одного года, и он готовился к ней.

Н. А. Невский занимался в те годы попутно и изучением структуры тангутского письма. Начатая им статья, посвященная этому вопросу, осталась неоконченной и не опубликована до сих пор. О детерминативах — «указателях значения», «указателях смысла» идеографов Невский писал: «В области исследования графики тангутских идеографов до сих пор сделано еще очень мало. На эту сторону тангутской письменности обращали внимание лишь покойный молодой китайский ученый Ло Фу-чан, а в Европе — А. Бернхарди совместно с фон Цахом. Данным ученым при сопоставлении тангутских идеографов удалось выделить несколько детерминативов, т. е. определителей, или ключей, как их у нас принято называть в приложении к китайской письменности, которые определяют ту категорию, к которой относится идея, заложенная в идеограмме. Словари китайской письменности, как известно, ныне обычно располагаются по 214 ключам, тогда как древние словари имели таких детерминативов гораздо больше (например, словарь „Шо вэнь" I века н. э. расположен по 514 ключам). Сколько детерминативов было в тангутской письменности, пока сказать невозможно, так как до сих пор выделено их весьма незначительное количество, причем под некоторыми допустимо еще поставить знак вопроса».

H. А. Невский лично определил не менее 25–30 детерминативов. Часть из них обозначена в его словаре. Из элементов знаков, являющихся четкими детерминативами, создавались знаки «понятийной категории», по китайской классификации, типа элемент со значением «вода»+элемент со значением «птица» дают знак со значением «утка» (птица, плавающая в воде), а элементы «вода»-(-«трава» образуют знак со значением «камыш» (трава, растущая в воде).

Теория детерминативов, дав свои положительные результаты, не объясняла всего тангутского письма. Образование «новых» знаков из частей уже готовых «старых» и наличие, по меткому выражению Э. Д. Гринсте-да, «не типичных элементов, которые формировались вне необходимых рамок общей системы элементов»6, затрудняют создание единой теории тангутского письма и до наших дней. Можно уверенно сказать только одно, что в подражание китайской иероглифике тангуты создали знаки по типу всех категорий китайского письма, имевших место к XI веку, отдав предпочтение «понятийной категории» (хуэй-и) и «фонетической категории» (син-шэн).

В 1936 году Н. А. Невский в соответствии с поставленной им самим задачей приступил к «выявлению того фонетического комплекса, который возникал в голове тангута при взгляде на данный иероглиф».

«План работы на 1936 год.

I. Тема. Исследование произношения тангутских

6 Е. Grinstead. Analysis of the Tangut Script, c. 58.

идеографов на основании тангутских словарей и кратких фонетических таблиц.

Общий объем: около 10 печатных листов.

Начало работы 1 апреля 1936 года.

Конец работы 1 сентября 1937 года.

Что будет сделано: будут составлены подробные фонетические таблицы тангутского произношения (в количестве около 20).

Оформление: книга».

Срок был, очевидно, нереален.

Итак, Н. А. Невский в 1936 году вплотную приступил к фонетической реконструкции тангутского языка. Он правильно оценил источники, что отражено в опубликованных уже посмертно его статьях «Материалы для изучения тангутского произношения» и «Тангутские фонетические таблицы»7. Он разработал процедуру реконструкции, состоящую в том, что на внутренние источники реконструкции, описывающие с тангутской точки зрения фонетические особенности и состояние языка — словари «Гомофоны», «Море письмен», «Море письмен, смешанные категории», «Фонетические таблицы», — накладывались известные иноязычные транскрипции, китайская и тибетская. Этой процедуре следовали и авторы двух имеющихся ныне фонетических реконструкций тангутского языка М. В. Софронов и Нисида Та-цуо. Невский успел сделать всю подготовительную работу, которая сохранилась в тетрадях, озаглавленных «Перечень тангутских идеографов ровного и восходящего тона». Этими материалами в полной мере воспользовался Софронов. Сам Невский не успел интерпретировать эти материалы на уровне достижений лингвистики тех лет, но, как правильно писал Софронов, «Н. А. Невский стоял на пути, который в конце концов привел бы его к успешному завершению фонетической реконструкции» 8.

Вернемся к 1936 году. Н. А. Невский изучает фонетические таблицы. Один экземпляр их снабжен «Предисловием».

7 Н. А. Невский. Тангутская филология. Кн. I. М., 1960. с. 107, 132.

8 М. В. Софронов. Грамматика тангутского языка. Кн. 1. М.,1<968, с. 25.

«Сейчас просматривали разную литературу. В Тибете и Китае уже имеются фонетические таблицы. Что касается пяти тональностей [наших] нынешних письменных знаков, то каждая из них определена основным [материнским] знаком ровного, восходящего, падающего и входящего тонов. С ровным тоном связано и выделено в нем произношение чистое [глухое, в высоком регистре] и мутное (звонкое, в низком регистре]. Отобраны [слоги] тяжелые, [произносимые с придыханием, полусонанты] и легкие, [произносимые без придыхания, сонанты]. В результате выделены группы, произносимые в низком или высоком [тембре]. Семьи одинаково звучащих знаков представлены матерями [основными слогами], образующими основу сокровищницы письмен. Есть возможность отыскать и выбрать из собранного [нужное] и следует постоянно не забывать [о таблицах] и пользоваться [ими].

Ныне в силу наших заслуг составление фонетических таблиц своевременно и обоснованно завершено. [Они] чрезвычайно важны для государства и являются основой процветания и источником истинной мудрости. [Они] суть, источник сочинения и записи сутр и законов Будды, княжеского церемониала, законодательных актов, приказов, талантливых стихов, повременных записей как о чистом [хорошем], так и грязном [плохом], светлом, [связанном со стихией Ян], и темном, [связанном со стихией Инь], как о счастливых удачах, так и о бедствиях, сочинения трудов врачей и монахов, ищущих спасения в дхарме, сочинения чистых церемониальных песнопений дхармы и составления списков [людей и имущества]. Их можно сравнить с Великим морем, глубоким и безбрежным, вбирающим в себя все реки, не усыхающим и не переполняющимся. [Они] имеются у всех, кто ищет их или желает пользоваться ими, и при солнечном и лунном свете все приобретают знания. Среди разных гор — самая высокая гора — Сумеру, среди всех искусств — [написание сочинений] не имеет себе равных, среди всевозможных сокровищ — литература наивысшая драгоценность. Используя „Фонетические таблицы" пяти тонов, не спутаешь значений нынешних знаков, извлекаемых из словаря „Драгоценные рифмы Моря письмен", так как оба (эти пособия] связаны друг с другом. Это следует знать».

В конце дата:

«Начало года змеи, под циклическими знаками сыгуй, девиза царствования Небесной помощи [1173 г.]. Выпустил книгу У Тан-гун, просмотрел и сверил Таосы Вацза» 8а.

Н. А. Невский приходит к выводу, что «тангутские таблицы начальных фонем являются точным сколком с подобных же китайских таблиц»9. Позднее подобное сходство послужило проф. Нисида Тацуо основой для подозрения в том, что указанные таблицы «являются фонетическими таблицами китайского языка, составлен

*а Перевод Е. И. Кычанова.

9 Н. А. Невский. Тангутская филология. Кн. I, с. 138.

ными для тангутов, и не являются фонетическими таблицами тангутского языка»9". Это очевидное заблуждение, очевидное даже из предисловия к памятнику.

Таким образом, Н. А. Невский создал процедуру реконструкции еще в 1936–1937 годах и расшифровал внутренние, собственно тангутские ее источники, наложив на них при этом имеющиеся китайские и тибетские транскрипции. Казалось бы, реконструкция тангутской фонетики — дело техники и времени. Но это не так. Помните, В. М. Алексеев писал, что «иероглифы объяснены через иероглифы», и трудно понять, каково было истинное произношение тангутских слогов и слов. Когда в 1965 году вышла научно-популярная книга Е. И. Кычанова «Звучат лишь письмена…», некоторые ехидно спрашивали автора, остроумно перефразировав заглавие: «Звучат ли письмена?». Что же, в их скепсисе есть доля истины. И ответ на этот вопрос — звучат ли письмена? — один. Звучат. Но пока по-разному. Ибо состояние науки, состояние изученности транскрибирующих языков таково, что не только китайская, но и тибетская транскрипция не поддаются однозначному истолкованию. Недостаточно ясно еще, как читать тибетские слоги, нередко по-разному передающие чтение одного и того же тангутского знака в то время и в том диалекте, который был применен для транскрипции. То же самое, пожалуй даже в большей мере, касается и китайских иероглифов. Ведь и до сих пор пекинец читает название центральной газеты Китая «Жэньминь жибао», а шанхаец «Иминь ибао». Поэтому-то и две генеральные реконструкции, выполненные одновременно в 60-х годах М. В. Софроновым и Нисида Тацуо по указанной процедуре (у Софронова — с большим учетом внутренних источников реконструкции), дали несхожие в ряде моментов результаты. Частные реконструкции отдельных слов тангутского языка встречаются в работах Н. А. Невского, в его словаре, в статьях японского лингвиста Хасимото Мантаро, в работе С. Е. Яхонтова 10, но и они также отличаются одна от другой. Приведем лишь маленький пример того, как некоторые ука

9а Нисида Тацуо. По поводу изучения языка Си Ся покойным Невским. — «Гэнго кэнкю», 1962, № 41, с. 60.

1 °C. Е. Яхонтов. Древнекитайский язык. М., 11965, с. iK5.

занные исследователи реконструируют звучание двух слов — «вода» и «глаз».

Невский Софронов Нисида Яхонтов

Вода yze, yzle zj[e Kzir za Глаз ml mel me muQl

В основе такого различия лежит неоднотипная интерпретация указанными почтенными лингвистами соответствующих китайской и тибетской транскрипций данных тангутских слов. Поэтому работы Нисида Тацуо и М. В. Софронова не вызвали и широкой научной дискуссии или больших откликов — каждый бы, кто взялся утверждать их правоту и неправоту, не сомневаясь в принципиальной схеме реконструкции, должен был бы быть доказательно уверен в своем прочтении китайских и тибетских транскрипций, а этого пока нет.

Следовательно, учитывая неоспоримость существа процедуры реконструкции и отдавая должное большому и важному труду указанных ученых, будущее окончательной реконструкции тангутского языка следует непосредственно связывать с успехами исторической фонетики китайского и тибетского языков. А тангутские материалы могут оказаться большим подспорьем в этом деле, о чем писал еще, как мы отмечали выше, акад. В. М. Алексеев. И без работы, проделанной Н. А. Невским, появление таких трудов по изучению тангутского языка, какими являются книги М. В. Софронова и Нисида Тацуо, было бы невозможно. Как мы пытались показать, своими трудами Невский перевел тангутоведе-ние на качественно новую базу и заложил прочные основы его дальнейшего развития.

В 1936 году Н. А. Невский хлопочет «необходимые суммы на ликвидацию неудовлетворительного состояния рукописей, их реставрацию и консервацию». 12 апреля того же года он подает обширный «Проект издания памятников тангутской культуры из Хара-Хото» и, в котором утверждает, что издание коллекций, добытых П. К. Козловым, является и научным делом первостепенного международного значения. В 1937 году он составляет план собственной работы по тангутоведению

11 См. Письменные памятники Востока. Ежегодник 1970. М., 1974, с. 437–451.

На ближайшую Пятилетку 1938–1942 годов. План предусматривал:

«1938 год: 1) Издание сохранившейся части тангутского перевода „Лунь юй" с тангутскими комментариями, снабженное переводом, примечаниями и словарем; 2) Определение и регистрация тангутских рукописей и ксилографов — 200 карточек.

1939 год: 1) Составление списка тангутских идеографов, расположенных по фонетическим группам и снабженных китайскими и тибетскими фонетическими эквивалентами; 2) Определение и регистрация тангутских рукописей и ксилографов — 200 карточек.

1940 год: 1) Издание тангутского сборника рассказов на китайские темы „Вновь собранные записки о любви и сыновней почтительности", снабженное переводом и примечаниями.

1941 год: Исследование тангутского перевода не сог хранившегося китайского сборника рассказов „Лэй линь", иллюстрированное переводами.

1942 год: Издание тангутско-русского идеографического словаря на три-четыре тысячи идеографов».

За восемь лет работы в Ленинграде Н. А. Невский понял, что его призвание — научно-исследовательская работа. «Я по своему складу более всего чувствую удовлетворение при исследовательской работе и, таким образом, считаю работу в Институте востоковедения наиболее соответствующей моим знаниям и способностям», — писал он в автобиографии 29 мая 1936 года.

* * *

Большое научное наследие Н. А. Невского не пропало. Оно находится в Архиве востоковедов Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР. Все, что осталось после Невского, свидетельствует о том, что он не только обладал огромным дарованием и изумительной работоспособностью, но и отдавал всего себя делу науки. Он осознавал значение кропотливой, незаметной и порой, в глазах некоторых, не столь уж и нужной работы. Поэтому на долю Невского, прожившего нелегкую жизнь, выпало самое большое человеческое счастье, которое достается далеко не всем. Как и всякий большой, подлинно новаторский труд, его работы

продолжают жить и после его смерти. Более того, они обрели новую жизнь и дали возможность другим продолжить или завершить то, чего не успел сделать их автор.

По инициативе старшего научного сотрудника Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР 3. И. Горбачевой, поддержанной академиками И. А. Орбели и Н. И. Конрадом, в 1960 году был опубликован двухтомник трудов Н. А. Невского по тангутоведению — «Тангутская филология», в который вошли его словарь тангутских идеографов, работе над которым он отдал двенадцать лет жизни, а также статьи, как уже публиковавшиеся ранее, так и взятые из архива ученого. Появление в свет этих трудов стало событием в науке.

Прошло лишь четыре месяца со времени опубликования «Тангутской филологии» Издательством восточной литературы в Москве, как в японском журнале «Тюко-ку го гаку» появилась статья Хасимото Мантаро «Метод исследования тангутских и китайских транскрипций „Чжан чжун чжу". По поводу опубликования Tangutica (Тангутская филология) посмертного собрания работ покойного профессора Н. А. Невского». В заключительной части своей статьи Хасимото Мантаро писал: «Приводя выше объяснение материалов Н. А. Невского, я попутно кратко высказал свое личное мнение относительно того, что способ реконструкции фонетической системы тангутского языка, возможно, будет способствовать исследованию китайской фонетики. Если ознакомиться с собранием посмертно изданных сочинений, то вклад покойного профессора Н. А. Невского в тангуто-ведение не ограничивается только этим. Имеется обширный словарь-черновик, имеются ранее публиковавшиеся работы, включены труды, касающиеся этимологии, грамматики и идеографии… Мы глубоко скорбим о кончине Н. А. Невского, который ушел из мира, успев сделать только половину дела»12. На следующий год в статье «По поводу изучения языка Си Ся покойным Невским» Нисида Тацуо писал: «Работу Н. А. Невского по языку Си Ся с точки зрения ее количества и затронутых областей правильно выделить в качестве нового этапа. Невский, который уже тридцать

12 «Тюкоку го гаку», 109,1198H, № 4, с. 16.

Ц Зак. 474

лет назад написал такие превосходные статьи, как „О наименовании тангутского государства" и другие, был великим филологом» 13.

Весной 1962 года двухтомное собрание трудов Н. А. Невского по тангутоведению «Тангутская филология» было выдвинуто Институтом востоковедения АН СССР (тогда — Институт народов Азии) на соискание Ленинской премии. 14 марта 1962 года газета «Вечерний Ленинград» писала: «Привезенные П. К. Козловым в наш город еще в 1909 году тангутские рукописи долгие годы оставались практически недоступными ученым. Но вот недавно в издательстве Академии наук СССР вышла книга „Тангутская филология". В ее двух объемистых томах — на 1284 страницах текста — ключ к проникновению в тайны тангутских рукописей. Этот ключ нашел проф. Н. А. Невский — наш ленинградский востоковед. 70-летие со дня его рождения научная общественность в эти дни широко отмечает… Постепенно с годами создавался новый словарь тангутских идеографов. Над пополнением этого словаря ленинградский востоковед работал до конца своей жизни. Он успел расшифровать более шести тысяч знаков… Составленный им словарь Н. А. Невский при жизни не успел подготовить к печати. Все черновики поступили в рукописный отдел Ленинградского отделения Института народов Азии… сохранившиеся записи ленинградского профессора, его статьи и словарь подготовила к публикации старший научный сотрудник Ленинградского отделения Института 3. И. Горбачева. Как только вышел в свет труд ленинградского ученого, он получил широкое признание востоковедов в СССР и за рубежом. Институт народов Азии Академии наук СССР представил „Тангутскую филологию" Н. А. Невского на соискание Ленинской премии 1962 года» и.

3 апреля 1962 года труду Н. А. Невского была посвящена в «Правде» статья. Авторы ее писали: Н. А. Невский «шаг за шагом раскрывал загадки древней письменности. Ему требовалось связать воедино все элементы филологического и лингвистического исследований. Рас-

13 «Гэнго кэнкю». Т. 31, 1962, с. 64.

14 И. М а л е в. В лабиринте тангутских знаков. «Вечерний Ленинград», № 62 (4992), 114.1ПЛ962.

шифровка нескольких знаков, например, могла пролить свет на характер сочинения, догадка о том., с каким текстом имел дело ученый, позволяла приоткрыть завесу над смыслом самих иероглифов, а раскрытие какого-либо китайского, тибетского или санскритского собственного имени, изображенного тангутскими знаками, помогало прочитать его. Разумеется, вся эта сложнейшая работа была по силам только исследователю, знавшему китайский и тибетский языки, с которых сделаны тангутские переводы, и не в их современном виде, а в том состоянии, в котором они находились 8—10 веков назад. Кроме того, надо было знать буддийскую и китайскую литературу самого различного содержания настолько хорошо, чтобы по одному расшифрованному куску тангутского текста понять, с какого именно китайского, тибетского или санскритского сочинения сделан перевод. Словом, необходимо было в совершенстве владеть всем комплексом филологических знаний. Именно потому, что Н. А. Невский обладал всеми этими знаниями, он смог проделать работу, ставящую его в один ряд с великими открывателями древних письменностей.

Что дает науке работа Н. А. Невского? До сих пор мы знали о тангутах только по китайским источникам. Теперь появилась возможность изучать историю и культуру тангутов по их собственным книгам. А это значит, что можно восстановить историю погибшего народа. Находясь рядом со страной древнейшей цивилизации — Китаем, тангуты, выступившие на арену истории лишь в IX веке н. э…» и воспринявшие от китайцев искусство книгопечатания с деревянных досок, широко развернули это дело. «Они выпускали некоторые издания такими огромными тиражами, которые и сегодня мы назвали бы массовыми. Чтобы оценить этот факт должным образом, следует вспомнить, что книгопечатание в Европе появилось только в XV веке. Среди тангутских ксилографов Н. А. Невский обнаружил целый свод законов. У европейских народов в то время были лишь небольшие сборники постановлений и правил. Наконец, тангуты имели свою художественную литературу, в том числе поэзию, некоторые образцы которой Н. А. Невский сумел расшифровать и перевести. Переводы эти также напечатаны в книге „Тангутская филология".

Эти открытия Н. А. Невского ярко свидетельствуют, что по пути культуры и прогресса Могут успешно идти все народы, в их числе небольшие, по существу, недавние кочевники. И не только идти, но достигать высоких вершин в своем культурном развитии. Вместе с тем судьба тангутов — это еще одно предостережение народам против войн, которые наносят столь огромный ущерб человечеству, его великим достижениям».

В апреле 1962 года Н. А. Невскому за выдающиеся заслуги в области науки посмертно присуждено звание Лауреата Ленинской премии. Это привлекло еще большее внимание научной общественности к трудам Невского, о чем и писали многие газеты, как советские, так и зарубежные. При этом не обошлось и без курьезов. Газеты Окинавы поместили сообщение о присуждении Н. А. Невскому Ленинской премии якобы за изучение диалектов о-вов Мияко.

В 1963 году на страницах журнала «Мадо» с большой статьей о Н. А. Невском выступил видный японский специалист по истории тангутов проф. Окадзаки Сэйро. Автор рассказал о жизненном пути Н. А. Невского, подчеркнув, что Невский был чисто русским ученым и гордился этим. Он указал, что биографические заметки о Невском и ранее появлялись в японской печати, назвав статью проф. Янагита Кунио в 11-м томе собрания его сочинений и статью проф. Такахаси Моритака «О Невском» в 12-м томе журнала «Японская этнография». Окадзаки Сэйро первым представил японским читателям подробную библиографию работ, опубликованных Невским в Японии, особо подчеркнув, что из статей тех лет японские ученые высоко оценивают его труды по языку о-вов Рюкю, его заслуги в деле доказательства тесного родства рюкюских языков с японским (так что ошибка окинавских газет не была уж такой случайностью). Окадзаки Сэйро соглашается, что труды Невского по тангутоведению заслуживают особого внимания. Он ссылается на оценку проф. Исихама Дзюнтаро (друга и неоднократного соавтора Невского), по мнению которого еще своей первой работой о тангутских текстах с тибетской транскрипцией Невский «заложил основы фонетики тангутского языка». Окадзаки Сэйро привел библиографию работ Н. А. Невского по тангутоведению, опубликованных в Японии, часть которых оказалась забытой, в частности не вошла в список тру

дов Невского, Опубликованный в двухтомнике «Тангут* екая филология»». Он подробно аннотировал это издание для японского читателя, уделив 'много внимания словарю. «Этот словарь, — писал Окадзаки Сэйро, — является фотографической репродукцией оставшихся черновых записей… Такого рода воспроизведение его записей в том виде, как они есть, без всяких исправлений, возможно, не соответствовало воле покойного. Однако публикация столь важных результатов исследования сама по себе составляет этап в истории тангутоведения». Окадзаки Сэйро, наконец, сообщил ценнейшие сведения о судьбе рукописного наследия и той части архива Невского, которая осталась в 1929 году в Японии. Этот архив поначалу находился у родственников жены Невского, затем они продали его в один из букинистических магазинов Отару, потом архив был куплен Хасэгава Икуо, а от Хасэгава Икуо попал в библиотеку университета Тэнри, где хранится поныне 15.

На публикацию работ Н. А. Невского откликнулись и другие тангутоведы. Профессор Э. Д. Гринстед отметил, что «единственным лицом, которое достигло беглости в чтении туземной (тангутской. — Л. Г., Е. К.) литературы, был великий русский ученый Н. А. Невский» 16. Чешский лингвист проф. Камил Седлачек писал: «Скромный круг работ по тангутоведению, молодой отрасли востоковедения… обогатился чрезвычайно ценной, давно ожидаемой публикацией „Тангутской филологии" в двух томах Н. А. Невского… Самым ценным среди этих работ, вне всякого сомнения, является словарь, охватывающий приблизительно шесть тысяч идеограмм… Этот словарь в настоящее время широко открывает дверь для исследований этого умершего языка Си Ся и его богатых и прекрасных памятников перед учеными, которые в прошлом были вынуждены отказаться от подобных изысканий из-за недостатка материалов по тангутскому языку» 11. Крупнейший француз

15 Окадзаки Сэйро. Жизнь и деятельность Н. А. Невского. — «Мадо». Т. 9, 1963, № 1, с. 4–9, № 2–3, с. 6—12.

16 Е. Grinstead. Tangut fragments in the British Museum. — «The British Museum Quoterly*. Vol. XXV, 1962, № 3–4, c. 85.

,7Kamil Sedlacek. Zur Frage der Etymologie der Tan-guten Partikeln. — «Central Asiatic Journal*. Vol. Ill, il962, № 4–5, C. 460.

ский китаевед Поль Демьевиль, лично встречавшийся С Н. А. Невским в Японии, на страницах журнала «Тун бао» опубликовал рецензию на «Тангутскую филологию». Отметив, что в расшифровке тангутской письменности и языка «Невский сыграл роль самого первого плана», он заключает: «Будем благодарны востоковедам Ленинграда, пробудившим ото сна работу, которая и через двадцать лет, по определению биографа Н. А. Невского, „не потеряла своей научной новизны и свежести" и которая составляет вклад первого порядка в дальневосточную лингвистику» 18.

Таковы были первые отклики мировой научной общественности на появление трудов Н. А. Невского.

Писали о Н. А. Невском и позднее. Как «о великом русском ученом» писал о нем проф. Э. Д. Гринстед в своей книге «Анализ тангутской письменности»19. В сентябре 1971 года в трех номерах окинавской газеты «Рюкю симпо» (21, 22, 23 сентября) появились статьи о Невском японской журналистки Танака Канако, которая писала о своих путешествиях «По следам Н. А. Невского». На о-вах Мияко она, в частности, застала еще в живых одного из информаторов Невского, местного учителя. Новые данные о Невском были опубликованы японским этнографом проф. Като Кюдзо в его книге «На перекрестках путей Евразии». Профессором Като написана также большая монография о Невском 20. В 1971 году проф. Ока Macao, знавший Невского еще со времен его жизни в Японии, опубликовал книгу «Луна и бессмертие» — сборник ранних работ Невского по этнографии Японии, печатавшихся некогда в японских журналах, с автобиографическими сведениями о нем и публикацией ряда архивных материалов, подготовленных проф. Като21. Н. А. Невский и до сих пор очень популярен в научных кругах Японии. Он стоит в ряду тех редких востоковедов, работы которых широко признаны в стране изучения как важный вклад в национальную науку.

Н. А. Невский был крупным ученым и незаурядным человеком. Он принадлежит к не столь уж малому числу

18 «T'oung Рао». Vol. XLIX, '1962, № 4–5, с. 460.

19 Е. Grinstead. Analysis of the Tangut Script, c. 48.

20 Като Кюдзо. Небесная змея (Тэн-но хэби). Токио, 1976.

21 Луна и бессмертие. Токио, 1971.

людей, личные судьбы которых отразили всю сложность исторических событий первой половины нашего века.

Юный Н. А. Невский колебался в выборе профессии, выборе сферы приложения своих дарований. Пожалуй, мы можем ответить на поставленный ранее вопрос о некоторых путях выбора профессии. Очевидно, что эти колебания его были несущественны, ибо в нем все-таки рано проявилось призвание, подкрепленное позднее, по словам его учителя, «серьезностью научного энтузиазма», привитого Петербургским университетом. Он умер еще не старым. И столько нереализованных замыслов, столько необработанных материалов, часто уникальных, своевременное и квалифицированное исследование которых могло бы составить еще большую славу нашей науке. Какая сила филологического дарования, какая широта интересов была у этого человека, если он за столь короткий срок сумел оставить след и в тангутоведении, и в японоведении, и в этнографии, и в айноведении, и в изучении диалектов Рюкю, и в ознакомлении научного мира с языком цоу, языком аборигенов Тайваня. Жизнеспособность его трудов оказалась сильнее самой смерти. И пока они интересны и нужны науке, имя Невского будет жить не только как факт ее истории, но и как имя человека, активно и по сей день влияющего на ее развитие.

Лидия Львовна Громковская, Евгений Иванович Кычанов

НИКОЛАИ АЛЕКСАНДРОВИЧ НЕВСКИЙ

Редактор Р. Ф. Мажокина. Младший редактор Г. А. Бурова Художник Г. К. Писманник. Художественный редактор И. Р. Веский. Технический редактор Л. Е. Синенко. Корректор Л. Ф. Орлова

ИБ № 13014

Сдано в набор 17/VI-77 г. Подписано к печати 20/ХП-77 г. А-03017. Формат 84х108'/з2 Бум. № 2. Печ. л. 6,75 + 0.06 п. л. вкл. Усл. п. л. 11,44. Уч. — изд. л. 11,78. Тираж 10 000 экз. Изд. № 3969. Зак. № 474. Цена 70 коп.

Главная редакция восточной литературы издательства «Наука» Москва К-45, ул. Жданова, 12/1

3-я типография издательства «Наука». Москва Б-143, Открыто* HJOfct, 38