Римский эмиссар в начале 41 года в Александрию и впрямь прибыл. Это был человек с хорошо подвешенным языком и крайне своеобразными представлениями о верности. "Пока длилась гражданская война, Квинт Деллий успел трижды поменять сторону: сначала он переметнулся от Долабеллы в лагерь Кассия, потом снова перебежал к Марку Антонию, — отмечает Шифф. — В Александрию он явился получить объяснения от чересчур своевольной египетской царицы. О чем она переговаривалась с Кассием? Почему не спешила помочь наследникам Цезаря? Где была ее хваленая преданность Риму?"

Деллий при всем том достаточно быстро сообразил, что угрожающий тон ему слабо поможет. Да и перед знаменитым обаянием египетской властительницы он устоять не смог. "Едва узрев владычицу воочию и услышав ее изысканные речи", как пишет Плутарх, римский посланник поспешно перешел на учтивый, а то и вовсе откровенно льстивый стиль общения. При этом он вполне практично сообразил, что если царица на него самого произвела столь сильное впечатление, то и Марк Антоний, которого он характеризовал в своих речах как "добрейшего и благороднейшего из воинов", будет весьма впечатлен. И это самое меньшее…

Некоторые исследователи даже приписывают именно Деллию идею и сценарий нашумевшего появления Клеопатры в Фарсале (Тарсе). Ибо если постоянством и верностью он похвастаться не мог, то по части интриг мастер был первостатейный.

Прибытие Клеопатры в Тарсу. Художник К. Лоррен

Впрочем, однозначно отдать римскому посланнику авторство одного из самых знаменательных спектаклей античного мира, разыгранных не на театральной сцене, было бы опрометчиво. Прекрасная восточная властительница и сама неплохо умела организовывать свои эффектные выходы.

Хотя, конечно, своим появлением в Фарсале она превзошла все былые достижения, по крайней мере в глазах большинства. Оценить изящный минимализм, с которым был обставлен достопамятный визит к Цезарю, дано было немногим.

Позолоченная галера с пурпурными парусами и серебряными (надо думать, все же посеребренными, иначе они были бы неподъемными) веслами стала символом неудержимой роскоши. И, конечно, высокого искусства женского коварства и обольщения. Явление Клеопатры фарсальской общественности совпало (и не факт, что по чистой случайности) с моментом, когда Марк Антоний на главной площади города произносил речь. По какому поводу был митинг, теперь никто не вспомнит, да и во времена Плутарха информация об этом была благополучно потеряна. Ничего удивительного. После появления флотилии Клеопатры с площади убежали все слушатели — на пристань, чтобы успеть полюбоваться восхитительными ладьями и прекрасной царицей, восседавшей под драгоценным балдахином.

Засим последовало не менее достопамятное пиршество с последующим дарением гостям золотой посуды. А когда через день сам Антоний распорядился устроить ответный прием, то получилось не очень — ни изысканностью лакомств, ни сервировкой, ни обстановкой в целом челядь римского наместника впечатлить египетскую царицу конечно же не сумела. Марку Антонию хватило одного взгляда, чтобы оценить ситуацию. Как ехидно замечает Пьер Декс, "Антоний понял, что его положили на обе лопатки как в смысле роскоши, так и в отношении хорошего вкуса. Поскольку состязаться в элегантности не приходилось, он оценил ситуацию в выражениях солдафона. К его изумлению, Клеопатра сбросила маску божественного величия и ответила ему в тон, тоже на солдатском жаргоне, и сделала это с той же легкостью и свободой, с какой говорила на всех наречиях своих разноязыких подданных — эфиопов, бедуинов, евреев, сирийцев, персов…".

Царица поняла простую истину: если она желает заручиться поддержкой, ей придется снизойти до уровня Антония. Причем так, чтобы он сам никакой снисходительности в ее поведении не почувствовал.