Первоначально, когда противники расположились возле Конского ристалища, Марку Антонию сопутствовала удача — его войска перешли в атаку, и он сумел обратить вражескую конницу в бегство, отогнав ее до самого лагеря. Возвратившись во дворец, радостный и гордый Антоний, не сняв своих доспехов, бросился к Клеопатре, страстно целуя ее. С собой он привел воина, который больше всех отличился в этой схватке, и, представив его царице, предложил наградить за доблесть. Клеопатра, по словам Плутарха, подарила тому золотой шлем и панцирь. Но Антоний с Клеопатрой недооценили силу римской пропаганды, развернутой Октавианом: они были отщепенцами, Клеопатра — всего лишь ничтожной восточной царицей, тщетно пытавшейся нарушить построенный великим Римом мировой порядок. Никто не хотел воевать с Римом — и Клеопатра с Антонием остались не только без союзников, но и без верной армии. Той же ночью награжденный египетской царицей воин, прихватив ценный подарок, сбежал в лагерь к Октавиану. И этот беглец был не единственным и не последним.

Поняв грозящую опасность измены, Марк Антоний захотел решить судьбу мира в личной схватке и поэтому еще раз отправил Октавиану вызов на поединок. Но тот в своем ответе высокопарно заявил, что Антонию открыто много дорог к смерти. Поэтому Антоний решил победить или погибнуть в сражении, причем решил напасть на Октавиана сразу на суше и на море, рассчитывая при этом на поддержку флота Клеопатры.

Согласно словам очевидцев, накануне сражения Марк Антоний за обедом велел рабам наливать ему полнее и накладывать куски получше, потому что, дескать, неизвестно, будут ли они потчевать его завтра или станут прислуживать новым господам, между тем как он ляжет трупом и обратится в ничто. Некоторые из присутствовавших на трапезе заплакали, на что Антоний заявил, что он не поведет их за собою в эту битву, от которой ждет не спасения и победы, но славной смерти. А вот около полуночи произошло странное событие, подробно описанное Плутархом в "Сравнительных жизнеописаниях": "Как рассказывают, среди унылой тишины, в которую погрузили Александрию страх и напряженное ожидание грядущего, внезапно раздались стройные, согласные звуки всевозможных инструментов, ликующие крики толпы и громкий топот буйных, сатировских прыжков, словно двигалось шумное шествие в честь Диониса. Толпа, казалось, прошла через середину города к воротам, обращенным в сторону неприятеля, и здесь шум, достигнув наибольшей силы, смолк. Люди, пытавшиеся толковать удивительное знамение, высказывали догадку, что это покидал Антония тот бог, которому он в течение всей жизни подражал и старался уподобиться с особенным рвением".

Но на следующий день все военные планы Марка Антония рассыпались прахом — флот, на который он возлагал такие надежды, подойдя вплотную к врагу, кораблям Октавиаиа, вместо того чтобы вступить в бой, приветствовал неприятеля поднятыми веслами. И суда Октавиана вернули приветствие, а вскоре два враждебных флота слились в один, но не в борьбе, а, перемешавшись, вместе направились к берегу. Но это было не последнее разочарование Антония, наблюдавшего за ходом морских действий с берега.

Следом за флотом владыку Востока покинула и конница. Оставшаяся в его распоряжении пехота, вяло ведшая перестрелку с неприятелем, не могла рассчитывать на победу. Все было кончено, и еще недавно мнивший себя неуязвимым, почти владыкой мира, Марк Антоний в ярости бросился во дворец (ведь его или его голову перебежчики могли поднести в дар Октавиану!), проклиная Октавиана и Клеопатру, По всей видимости, он считал египетскую царицу предательницей ("Клеопатра предала его ради врагов с которыми он боролся ради нее"), вступившей в заговор с врагом, и уже списавшей его, Марка Антония, как проигравшего со счетов. Да и ранее Клеопатру, несмотря на любовь к Антонию, должны были, зная в доскональности его характер и страсть к увеселениям, терзать сомнения: а исполнит ли он обещанное, то, о чем она с ним договаривалась? Станет ли Марк Антоний хорошим регентом для ее сына Цезариона, сына Цезаря? Не вернется ли он к позабытым республиканским лозунгам, дабы предотвратить случаи дезертирства (не жаждали римляне из армии Антония воевать ни за Клеопатру, ни за ее детей, пусть даже с Цезарем и Антонием) и "опереться" на прежних друзей, счастливо "позабыв" Клеопатру? Ведь с ней воюет Рим…

До сих пор продолжаются среди историков споры, был ли уход флота Клеопатры действительно ее предательством или некоей роковой случайностью? Луций Клавдий Дион Кассий Кокцеан (Дион Кассий), римский консул и историк греческого происхождения, автор часто цитируемой "Римской истории" в 80 книгах, утверждал, что именно Клеопатра предала Антония и сделала так, чтобы флот перешел на сторону Октавиана, надеясь заключить соглашение. К тому же Дион утверждал, что "это правда, что Антоний искренне посвящал себя исполнению своих обязанностей, пока находился в подчиненном положении и стремился к высшим почестям, но теперь, войдя во власть, он больше не уделял внимания делам, а следовал роскошному и непринужденному образу жизни Клеопатры и египтян до тех пор, пока не был полностью деморализован… Порой он был необычайно храбр и в то же время не раз терпел неудачи по своей трусости, он был то велик душою, то ничтожен; чужое добро захватывал, свое расточал". Плутарх же считал, что причиной такого поведения Клеопатры стали губительные страсти…

Но далее следуют тоже по-своему странные действия египетской царицы: не дожидаясь возвращения потерявшего даже остатки власти Антония, бросив столицу, в которую вот-вот должны были войти войска Октавиана, Клеопатра отправилась в собственный мавзолей и приказала закрыть двери и задвинуть засовы. По мнению того же Диона Кассия, это действие было не что иное, как разыгранный Клеопатрой спектакль, рассчитанный на двух основных зрителей — Марка Антония и Октавиана. Может быть, таким образом египетская царица решила обменять жизнь неудачливого любовника (уже наверняка обреченного Октавианом на смерть, но желательно чужими руками) на свое спасение (а может, и сохранение власти над Египтом). Кроме того, перед тем как запереться в мавзолее, Клеопатра отправила Марку Антонию гонца с этой вестью.

Французский историк Пьер Деке в своей "Клеопатре" выдвигает следующее объяснение произошедших событий: "На исходе борьбы Антония с Октавианом у Клеопатры были веские основания сомневаться в мудрости, попросту говоря, в здравом смысле своего супруга, может быть, даже в его мужестве. Тот сложный процесс, который привел к Акцию, а также увертки Антония, его нерешительность, его бегство с места сражения — все это, с точки зрения Клеопатры, не свидетельствовало о наличии духовных сил, о политических или военных способностях, а лишь говорило о том, что он замкнулся в мире собственных заблуждений, отказываясь верить в сокрушительность поражения, убежденный как на границе Киренаики, так и под стенами Александрии, что достаточно его присутствия, его голоса, чтобы его бывшие легионеры к нему вернулись. Нет, он не Цезарь, Клеопатра знала это, поняла это лучше всех остальных. Но у них было так много общего — проведенные вместе годы, дети, увеселения в Тарсе, празднества во время их первого пребывания в Александрии, и потом еще слава, могущество их последнего союза. Потом они рассорились, ибо Антонию понадобилось выяснять отношения, а потом произошло худшее: желая остудить его гнев, заставить взглянуть на положение без лишних эмоций, она пошла на хитрость и толкнула Антония к самоубийству".

А что же оставалось тому в той ситуации? Римляне считали его предателем, жена-египтянка покончила (или собирается покончить) с собой, просить о милости Октавиана бесполезно (он не нужен был Октавиану живым), да и бесчестно. Выход один — самоубийство. Подозревал ли Антоний, что Клеопатра еще жива, когда решил покончить счеты с жизнью? О чем он думал, когда, как описывают современники, обращаясь к самому себе, воскликнул: "Что же ты еще медлишь, Антоний? Ведь судьба отняла у тебя последний и единственный повод дорожить жизнью и цепляться за нее!" Затем Марк Антоний отправился в спальню, где снял панцирь и молвил: "Ах, Клеопатра, не разлука с тобою меня сокрушает, ибо скоро я буду в том же месте, где ты, но как мог я, великий полководец, позволить женщине превзойти меня решимостью?!"

Как пишет в своих "Сравнительных жизнеописаниях" Плутарх, у Антония был верный раб по имени Эрот, которого он уже давно уговорил убить его, если это будет необходимо, и теперь Антоний потребовал, чтобы "Эрот исполнил свое слово". Раб взмахнул мечом, словно готовясь поразить хозяина, но, когда тот отвернул лицо, нанес смертельный удар себе и упал к ногам Антония. "Спасибо, Эрот, — промолвил Антоний, — за то, что учишь меня, как быть, раз уже сам не можешь исполнить, что требуется"". С этими словами он вонзил меч себе в живот (в некоторых источниках описано, что Антоний использовал меч с удлиненным стальным навершием) и рухнул на кровать. Но рана оказалась недостаточно глубока, и потому, когда он лег, кровь остановилась. Антоний очнулся и принялся молить окружающих прикончить его, но все выбежали из спальни, и он кричал и корчился в муках, пока от Клеопатры не явился писец Диомед, которому царица велела доставить Антония к ней в усыпальницу. Есть также версия, что она услышала его крики. И поднялась на еще недостроенную крышу мавзолея. Согласно же Диону Кассию, Клеопатра со служанками сама выбежала из мавзолея к Антонию, лично приказала перенести любовника, потерявшего слишком много крови, в свой мавзолей.

Услыхав, что она жива, Антоний с жаром приказал слугам немедленно поднять его с ложа, и те на руках отнесли хозяина к дверям усыпальницы. Дверей, однако, Клеопатра не открыла, но, появившись в окне, спустила на землю веревки, которыми обмотали раненого, и царица еще с двумя женщинами никого, кроме них, она с собою внутрь не взяла — собственными руками тянула его наверх. Эти женщины — единственные свидетельницы происходившего говорили, что невозможно представить себе зрелище жалостнее и горестнее. Залитого кровью, упорно борющегося со смертью, поднимали его на веревках, а он простирал руки к царице, беспомощно вися в воздухе, ибо нелегкое то было дело для женщин, и Клеопатра с исказившимся от напряжения лицом едва перехватывала снасть, вцепляясь в нее что было сил, под ободряющие крики тех, кто стоял внизу и разделял с нею ее мучительную тревогу. Наконец Антоний очутился наверху, и, уложив его на постель и склонившись над ним, Клеопатра растерзала на себе одежду, била себя в грудь и раздирала ее ногтями, лицом отирала кровь с его раны и звала его своим господином, супругом и императором".

Клеопатра и Марк Антоний. Художник П.-Д. Батони

Судя по всему, на эти несколько часов агонии Марка Антония Клеопатре изменила ее традиционная выдержка. Она забыла о своем непростом (и, наверное, понимала, что фатально) трагическом положении, и переживала уход последнего любимого мужчины. Она провела с Марком Антонием большую часть десятилетия, которое было одним из самых счастливых в ее жизни, родила от него троих детей, была супругой владыки не Египта, но части необъятного Востока. Тогда они были полубогами, и вот теперь настала расплата — Рим не терпел конкурентов. Но Клеопатра не была готова видеть цену, которую Марку Антонию пришлось заплатить за любовь к ней. Ведь именно ей, египетской царице, правитель Рима Октавиан объявил войну. Ей, а не умирающему сейчас на ее глазах Марку Антонию, который безуспешно попытался Риму противостоять.

Плутарх в "Сравнительных жизнеописаниях" подробно описывает последние слова Марка Антония и поведение Клеопатры: "Проникшись состраданием к его бедам, она почти что забыла о своих собственных. Утишив ее жалобы, Антоний попросил вина — то ли потому, что действительно хотел пить, то ли надеясь, что это ускорит его конец. Напившись, он увещал ее подумать о своем спасении и благополучии, если только при этом окажется возможным избежать позора, и среди друзей Октавиана советовал больше всего доверять Гаю Прокулею. А его, продолжал он, пусть не оплакивает из-за последних тяжких превратностей, пусть лучше полагает его счастливым из-за всего прекрасного, что выпало на его долю, — ведь он был самым знаменитым человеком на свете, обладал величайшим в мире могуществом и даже проиграл свое дело не без славы, чтобы погибнуть смертью римлянина, побежденного римлянином". Так полководец Марк Антоний умер на руках у Клеопатры под звук морского прибоя, доносящийся снаружи, в городе, построенном по приказу другого великого полководца, Александра Македонского, тоже так и не ставшего повелителем мира… Не случайно тысячелетия пережила фраза Плутарха: "Великим натурам бывают присущи не только великие доблести, но и великие пороки"…

Через несколько десятилетий после Антония Сенека, римский философ-стоик, поэт и государственный деятель, подвел такой итог деяниям последнего противника Октавиана: "Что погубило Марка Антония, человека великого и с благородными задатками, что привело его к чужеземным нравам и неримским порокам, как не пьянство и страсть к Клеопатре, не уступавшая страсти к вину? Напившись вином, он жаждал крови. Мерзко было то, что он пьянел, когда творил все это, но еще мерзостнее то, что он творил все это пьяным…." Этому же мнению вторит римский историк Гай Веллей Патеркул, автор "Римской исто-рии" в двух книгах, излагающий события от Троянской войны до 30 года: "Антоний, пока был трезв, был лучше многих".

Артур Вейгалл отмечает, что "из уважения к умершему полководцу ряд римских военачальников и иностранных владык, которые находились при армии Октавиана, обратились с просьбой позволить им оплатить расходы по его погребению, но из уважения к пожеланиям Клеопатры тело оставили у нее, и были отданы распоряжения, чтобы ее приказания в отношении похорон неукоснительно исполнялись. И Антоний был похоронен со всей царской пышностью в гробнице, которая, вероятно, уже давно была приготовлена для него недалеко от мавзолея его жены".