Он стоял со своей пустой тележкой, и наблюдал за приближающимися людьми. Женщины на огородах тоже заметили мужчин, и собрались вместе. Одна из них вдруг сорвалась с места, и бросилась сломя голову в сторону процессии. Ее юбки неприлично задирались на бегу, и Ник наблюдал за мельканием белых ног, перебирающих землю. Подбежав к мужчинам, она кинулась одному из тащивших повозку на шею. Николас видел, как ее одежда смялась в его объятиях, а лицо зарылось в бороду. Остальные остановились дождаться, когда товарищ освободится. Через несколько секунд женщина отпрянула, и пошла рядом с процессией.

Отец-настоятель мерным, спокойным шагом направился из ворот крепости в сопровождении еще пары монахов, и Ник в очередной раз подумал, что этим людям место в строю, а не в кельях: Все трое высокие и крепкие, надень на любого доспех и ни за что в жизни не скажешь, что он божий человек. Среди пришедших он тоже заметил монаха, но и его выдавала лишь тонзура. Решив, что торчать тут и пялиться на них не стоит, Николас вернулся за стены. Хук и еще пара мужчин расчищали центр двора, и выносили на него поленья из-под навеса. Один из них, среднего роста, довольно стройный и с молодым лицом, прикрытым длинной русой бородой, спросил:

- Сколько? - и требовательно посмотрел на Ника.

- Что сколько?

- Вернулось их сколько? - В его голосе мешалась озабоченность и раздражение.

- Я не знаю, не считал. Но вроде человек семь.

- А на повозках?

- На повозках шестеро было.

Бородач переглянулся с Хуком, на лице которого так же была видна тревога:

- Много. Надо узнать всех ли наших принесли, а кого свиньям. - Бородатый кинул поленья к остальной куче и вышел за ворота.

- Чего встал? Помогай давай! - Хук продолжил переносить дрова, складывая их широкую полосу. Ник присоединился.

- Они на пять дней опоздали. Это плохо, парень, очень плохо.

- Отец-Настоятель говорил, что вернуться сегодня. Вроде вовремя же?

- Иоанн может общаться с другими монахами на небольшом расстоянии. Не так далеко, как люди из дознания, но достаточно что бы почувствовать Иеронима если тот был в нескольких часах пути от нас. Вот и знал. А так опоздали они, а не должны были. Да и вышли не с той стороны. А это еще хуже. Мало ли что могло бы их задержать на месте или в пути, но вот если им пришлось менять путь... Ох скверно это, помяни мое слово, скверно.

Отец-настоятель быстрым шагом прошел через двор, сжимая в руках сверток. За ним шли сопровождавшие его монахи, и несли прикрытое тканью тело: оно сильно отличается пропорциями и размером от человеческого. А еще оно было будто деревянная скульптура. Он внимательно следил за носильщиками, и от его взгляда не укрылось, как из-под ткани выпал какой-то черный предмет. Проходя с дровами мимо этого места, он сделал вид что роняет их и наклонился. На земле лежал палец, явно нечеловеческий. Черный как уголь, длинной во всю Никову ладонь, с узловатыми суставами и огромным когтем. Оставив страшную находку лежать где была, он отнес последнее топливо.

Закончившие складывать костер люди расступились, пропуская поскрипывающую колесами повозку с телами. Вслед за ней шла траурная процессия женщин, остававшихся до этого снаружи. Слезы блестели на их щеках в красном свете уже почерневшего солнца. Тяжелые тела, прикрытые окровавленной тканью, были выложены в ряд на помосте, который удалось сделать из того, что должно было стать сараем для свиней. С них не стали даже снимать импровизированные саваны. Один из монахов положил каждому на грудь по небольшому деревянному кресту, и встав в изголовье, громким безэмоциональным голосом, зачитал заупокойную. К концу приготовления все, кроме нескольких женщин, все еще плачущих и о чем-то говорящих, выглядели спокойными, разве что слегка угрюмыми и молчаливыми. Ник не верил, что они сожгут тела до того самого момента, когда Отец Иоанн, не сказав ни слова, запалил солому в растопке.

- Но также нельзя! - Голос был настолько чужим, что Ник не сразу узнал в нем свой. Все посмотрели на него, один из стоявших рядом мужчин потрепал его по плечу, а Отец-настоятель, отойдя в сторону подозвал его жестом руки. Обдаваемый жаром разгорающегося костра, Николас подошел к нему на негнущихся ногах.

- Папским эдиктом, двадцатого года от обретения Иерусалима, было разрешено сжигать тела.

- Зачем? Это же неправильно! Тела надо возвращаться обратно в землю. Так... Так хочет Бог! Всегда так было...

- Не тебе судить, чего Он хочет, и не тебе речь имя Его по-пустому. Ты видишь где мы живем. Сегодня ты много раз прошел этот кусок земли из конца в конец. Тут негде хоронить мертвецов.

- Но там еще много земли - он махнул рукой - зарыли бы там! Даже евреи и мусульмане не жгут мертвецов!

- А ты можешь обещать хоть кому ни будь здесь, что их тела не будут поруганы? Ты можешь обещать Елене, что на могиле ее мужа не будут плясать бесы? Что они не выроют его труп, и не надругаются над ним? Или что при следующем схождении тумана они не окажутся в пекле? Нет? Тогда не спорь. Не тебе указывать нам, как поступать с нашими мертвецами. Мы почтили их тем, что доставили сюда и дали людям попрощаться с ними. Чтим и тем, что сжигаем их и тем же чтим завет. Понял? Если будут возникать еще вопросы такого рода, иди ко мне, а не ори на весь белый свет. Все, ты свободен, сейчас будет ужин, а после брат Иероним поговорит с тобой.

- Отец! Хук сказал, что люди задержались и это очень плохо, что это значит?

-Вот это ты вполне можешь обсудить с кем ни будь другим. Тебе объяснит любой. Иди уже, у меня нет времени. - Сказав так, он снова ушел в свой монастырь. Николас хотел было спросить его о черном пальце, но передумал.

Большинство людей не стали даже дожидаться, когда прогорит погребальный костер, немного постояв возле него они потянулись в сторону монашеской обители. В столовой уже горел свет и Ник пошел туда же. Места за столами хватило всем, Николасу повезло: он смог сесть рядом с Хуком. Трудами женщин на столе быстро появились миски с кашей и кувшины с разбавленным вином. Отец Иоанн сел во главе, и под всеобщее молчание произнес короткую молитву. Все приступили к еде. Николас ожидал что трапеза пройдет молча, но тем не менее почти сразу то тут, то там завязывался оживленный разговор, очагами которого стали вернувшиеся, однако никого из них не оказалось рядом и потому он спросил главу общины:

- Хук, ты говорил, что если им пришлось идти другим путем, то это плохо, почему?

Хук, неспешно двигая челюстями, так, будто хотел распробовать по отдельности каждое зернышко крупы и кусочек мяса, прожевал, облизал ложку и произнес:

- Не если, а пришлось. Тут ничто не вечно, малец. Порой земля оправляется от Гнева Божьего, а порой наоборот чернеет. Мы не можем идти долго по сожжённой земле, и потому мы ходим от одного чистого участка к другому и такие вот островки спокойствия в этом море вечного похмелья и составляют основные тропы. Выбирают обычно такие дороги, что бы можно было вернуться если вдруг окажется, что тот на который ты шел почернел. Ну либо можно было перейти к следующему, но это уже рискованно - порой они чернеют сразу все. Не раз и не два самоуверенные дебилы пропадали там, нарушив это правило. Но не только в этом дело. Самая заковырка тут в том, куда именно они шли. А шли они - он зачерпнул еще ложку каши, и смачно облизав, поднял ее вверх. - Шли они в старый поселок. Примерно раз в две недели его накрывает туманом, и мы ходим очищать его от скверны, хе-хе. Ходим не просто, а так, чтобы подойти через два-три дня после сего богомерзкого события. Тогда твари там еще не особо сильны, но есть приличный шанс найти в них семя скверны. Но стоит тебе задержаться и да пусть хранит тебя Господь. Если в течении первых дней они почти что как люди, к тому же тупые, и убить их не так сложно, то вот потом. Они становятся быстрее, выносливее и хитрее. Начинают прятаться в домах и на крышах. Мне как-то один свалился на голову прямо с дерева, я чуть штаны не перепачкал. И вот теперь наши ребята опоздали и привезли три трупа.

- А другие два тела? С ними что? Я слышал что-то про свиней...

- Ооо... Это задумка Поля, точнее кого-то из общины где он жил. Короче смотри, нечистый он ведь не только людишек совращает, но и животинку. Помню у нас как-то в деревне хряка судили, а потом сожгли. Вот смеху то было тогда, а вот тут я уже понял, что правы были святые отцы. В общем то, о чем речь, среди животных получается тоже есть свои грешники и избранники, хоть и говорят, что нет в них духа божьего, да что-то есть все-таки. И вот таких вот избранных хрюшек французики придумали использовать, чтоб чертей искать, у них же нюх лучше, чем у собак. А еще в отличии от собак, они не болеют, когда жрут нечистое мясо, хе-хе-хе, а даже лучше им. Им тогда вино причастное давать не надо. А вот другая животинка с этого мяса болеет и дохнет. Так что вот, берешь ты такую свинью, привозишь ее на место, и как шлепаешь по окороку, чтоб завизжала, а потом закрываешь ее строем с алебардами прижав к черноте, чтоб отойти можно было туда, и ждешь. Та нечисть что потупее, сами сбегаются и их крошат, а потом заводят голодную свинью с другой стороны и спускают, ну и она бежит туда, где жратвой воняет. И люди за ней. А в случае если на что-то непосильное напорешься, жалишь ты порося алебардой в задницу и бежишь в другую сторону. Черти, чтоб им пусто было, почему-то скотинку любят побольше человека. Мне даже обидно немного, неужто свинья вкуснее меня? - он рассмеялся. - Да и предупредит свинья, заволнуется, если кто большой и прожорливый рядом будет. Конечно ненадежно это, внимание привлекает лишнее, но ничего лучшего пока у нас нет.

После ужина брат Иероним встретил Николаса у выхода из столовой. Он уже успел переодеться в рясу, но на морщинистой щеке еще оставался мазок черной грязи, а светлые волосы были растрепаны, частично прикрывая выбритый пяточек. Его рука твердой хваткой впилась в Никово плечо. Они молча прошли в Часовню, где Иероним завел его в небольшую комнатку за алтарем. Тяжелый стол, два стула и жаровенька в углу - вот и вся обстановка. Жаровня уже горела и красные угли бездымно мерцали под решетчатым колпаком в полумраке. Сняв его, монах раздул огонь. Николас дождался в дверях, когда тот закончит и предложит ему сесть. После чего монах сказал:

- Дай мне свои руки и сиди молча, не мешай мне, смотри в глаза и, если о чем спрошу, отвечай честно и быстро. Я узнаю, если врешь.

Николас так и поступил: под конец его глаза щипало, от того, что он старался не моргать. Никаких вопросов не было, и вся процедура длилась около пяти минут.

- Никаких травм нет. Голова хорошо заросла, да и колено, судя по всему, в порядке. Хотя я бы не стал его напрягать лишний раз. По поводу того, что определил тебе Господь: ты можешь чувствовать, где находится нечисть. Сейчас этот дар очень слаб, и тебе нужно будет прилагать много усилий для того, чтобы использовать его хоть короткое время. Но, если повезет, через пару лет сможешь поддерживать его постоянно, хоть и на не очень большое расстояние. Я попрошу Отца Иоанна придержать одного из тех бесов, что привезли сегодня, для твоих тренировок. Эта способность была бы нам очень полезна.

Спустя пару мгновений тишины, Николас задал вопрос:

- Почему же этот дар не сработал, когда за мной тащилась целая толпа этих уродов и я не почуял целого черта на своем пути?

- Не всякий дар проявляется сразу. А многие требуют вмешательства такого человека, как я, чтобы проявится. Как, например, твой. Но и теперь ты, скорее всего, ничего не почуешь, пока нечисть зубами не вгрызется в твое мясо. Тебе нужно обрести навык. Говорят, помогает молитва - он улыбнулся - Читай про себя патер ностер, вслушиваясь в свое ощущение мира, и в один момент Он даст тебе почуять скверну. С каждым разом будет проще, в конце концов хватит одного лишь воззвания к Нему.

Монах внимательно посмотрел на Ника, а потом достал из-под стола маленький кувшинчик.

- Вот глотни, по идее нельзя давать Кровь Спасителя до Евхаристии, но я вижу, что у тебя уже мутнеют глаза. Не хорошо мучать тебя до утра, не верю я, что страдающий будет чист в помыслах своих о Христе.

Только после этих слов, Ник понял, что его и в правду мутит. Небольшой аккуратный глоток смочил его горло терпкой сладостью, но Брат Иероним не забирал кувшинчик у него, и потому Ник, уже смелее, сделал еще пару. Уже знакомое тепло и легкость наполнили его тело.

- Все, можешь идти. Мужской дом тот, что по новее. Там сразу увидишь какие лежаки еще свободны. Думаю, никто не будет возражать, если ты займешь один.

Николас собирался было уже уйти, как в голове всплыла одна мысль:

- Вы сказали, что попросите оставить мне одного беса для тренировок, получается я могу почуять и мертвых?

- Нет. Бесов привозят живьем. Просто если перебить им позвоночник, они, как и человек, теряют всякую подвижность. Так что у тебя будет замечательный способ попробовать себя.

Ник сглотнул, представив клацающее зубами неподвижное тело одержимого, которое с упоением рвут две свиньи, и вышел из часовни ничего не сказав.

Действительно в том бараке, который брат Иероним назвал мужским, уже собралось почти все мужское население поселка. Они тихо переговаривались между собой укладываясь в постели. У дальней стены стоял небольшой стол с жировой лампой, за которым трое мужчин гремели по столешнице костями, полушепотом переругиваясь. Вместе с костями о стол периодически стукали кружки. Николас нашел себе постель недалеко от игроков, остальные либо были заняты, либо тюфяки на них выглядели очень старыми, а перетряхивать солому сейчас он не собирался. Одеял не было, но посреди барака тлел очаг, давая достаточно тепла, да и ночей холодных он тут пока не застал. Лечь ему не дали:

- Эй, малец! Играть будешь? - один из мужчин обратился к нему громким шепотом, и потряс чашкой с костями. Ник подумал секунду:

- Я б сыграл, да не на что.

- Да нам тут всем не то что бы есть на что, денег то, тю-тю, нету тутати. Мы на ответы играем, или на истории. Победивший спрашивает, проигравший отвечает. Садись с нами, заодно и знакомство сведем, под одной крышей жить, как никак.

Ничего против игры Ник не имел, а спать после бодрящего вина не хотелось. Они достали откуда-то грубо сколоченный табурет, и поставили за стол. Ник уселся на него:

-Я Вал - мужик, вытерев от жира о штаны, протянул Нику мозолистую, с узловатыми пальцами и покрытую свежими рубцами руку - это Грэг и Дэн.

- Николас, Ник. - он пожал руки всех троих мужчин. Грэг тоже был из вернувшихся, и он слегка улыбнулся Нику щербатым ртом: верхние зубы спереди у него отсутствовали полностью, а верхняя губа была слегка припухшей. Левый глаз так же заплыл уже сходящим синяком. Дэн был из оставшихся в поселке, он чинил невод, когда Ник таскал воду. Грэг с видом ярморочного факира извлек откуда-то еще одну кружку. Из-под стола появился маленький бочонок. В кружке запенилось свежее пиво.

- На вот, помяни добрым словом Сэма, хороший мужик был. Только он знал, где деревенщины это пиво держат, чтоб им неладно было. - он придвинул к Нику чашку со шкварками, сделал глоток и, видимо, продолжил свой рассказ:

- Ну в общем идем мы с Сэмом, как водится, вместе, а у самого аж поджилки трясутся. И тут он такой говорит, ты мол меня обожди минутку тут, я щас внутрь метнусь, кабанчиком, пивка вытащу, а то у меня от вина этого кислого уже завязки на штанах истрепались, туда-сюда их дербанить. Ну я и встал, за алебарду держусь, стою. Вроде все тихо, недолго ждал, выходит Сэм значится, довольный, усы аж встопорщились. В руках значится этот бочонок. Ну, думаю, пронесло. Страшно было, аж жуть, но ты сам знаешь: он с собой никого туда не пускал. Шут его разберет, чего так секретничал. Ну вот мы, значится, отходим было от трактира, как у него берет и осыпается кровля. Да с таким громыханием, будто небо наземь пало. И с чердака, значится, ручищи такие длиннющие хвать Сэма за плечи и как потащили наверх. Вот как был, в кольчуге и с бочкой. Он орет, я ору, сверху тварюга тоже, хрипло так, орет. Подтягивает она, значится, Сэма почти в дыру и башка оттуда выглянула, ну и я ее алебардой ткнул. Но тут видать сам нечистый под ногу черепичку сунул, оступился я и промазал, а скотина та Сэма зубами за шею как хватит. Он, бедолага, даже бочку выпустить не мог додуматься, так и болтался там кровью брызжа и пиво обнимая. Ну со второго то раза я по ней попал, глаз подлюке вышиб, выпустила она беднягу Сэма. Давай ко мне тянутся, Сэм то упал, недостать ужжо, ну а я ее крюком прихватил и сдёрнул то наружу, она вскочила было почти сразу, да шустро так, я уж подумал, что и мне конец, но небось из-за глаза не смогла сразу на меня наскочить, я с той стороны то от нее и стоял как раз. Ну я и дал ей топорищем по голове. Хотел я, значится, Сэма до наших дотащить, но он отошел уже. - Грэг поднял кружку и сказал:

- Са Сэмми, стоб ему сам сосе было с кем са нас выпить! - Они все выпили.

Игра длилась долго, но Нику никак не выпадали ни верхние, ни нижние числа, и ему приходилось в основном слушать чужие рассказы о последних прошедших днях, как в общине, так и вне ее. Но вот ему выпали две единицы, и прозвучал вполне ожидаемый вопрос: откуда он тут взялся, и как в общину попал. Ник постарался пересказать свою историю как можно подробней, не сказал только про мешок с семенем, где были еще какие-то предметы и о том, что Каин дал ему две штуки.

- Так ты, значится, с Мамонова языка к нам вышел? Это ты удачно оказался, близко к нам, и населенных мест там нет, редко твари встречаются. Хотя без помощи уродца все одно сожрали бы.

- Почему с Мамонова языка то?

- Да место то значится, в черноту аж на четыре дня пути вдается, и по форме прям как язык коровий. Раньше оно тоже было землей гнева отсечено от остального чистых мест, но потом открылось. Самое то место, если хочешь выйти из черной земли или наоборот углубится в нее. Мы там, значится, раньше часто ходили, там скотинка из той что нечестью не становится, появлялась порой. Но вот с месяц назад завелась там какая-то тварюга, которая ее всю харчит. Ну мы и решили, что не стоит туда лезть, а то еще и нас пожрет.

- Так, наверное, ее Каин и приголубил. Значит, говоришь, прям двумя ударами черта забил? - Дэн посмотрел на Ника, он кивнул. - Вот жеж сильный урод, и чего Господь таким силы дает, а нормальных мужиков обделяет.

- Пути Господни, как грится, не твоего куцего ума дело. Вон привел же нам Каин Ника, а значит уже не просто так небо коптит, правда парень? - Ник предпочел просто кивнуть и промолчать.

Игра продолжилась, и через какое-то время Нику повезло, он уже немного захмелел, и спросил первое что пришло в голову:

- Странно это, взрослые вроде все мужики, да и девок совсем среди баб не видел, чего вас по разным домам то распихали?

- А потому что, детей тут иметь нельзя. Точнее можно, но не нужно. Каким-то там очередным эдиктом Папа наш постановил, что Бог не желает, чтобы дети тут были. Потому то их души и отлетают к нему, как только повзрослеют малех. А родителям с того лишние траты да заботы, и потому всех младенцев крестят, и топят. Вот так вот. И потому же не допускают в таких вот общинах нас жить вместе с женами. Но трахаться можно, главное вынуть успеть. Все мы тут как Онан, но церковь не осуждает.

Новость о том, что тут топят детей, потрясла Ника, и оставшийся вечер он просидел молча.

Утро было хмурым, что полностью отражало состояние Ника. Пивное похмелье и тяжелые мысли удивительно хорошо дополняли друг друга, создавая неповторимое ощущение разбитости. Люди собрались вокруг запертых дверей часовни и ждали утренней службы. Все выглядели угрюмо, будто разделяя состояние Ника, несколько женщин имели заплаканные лица с припухшими красными глазами. Даже свиньи были вялыми и притихшими. Дверь открылась, и Отец Иоанн впустил всех. Службу вел Брат Иероним, а Ника Отец-Настоятель отвел в комнатку за алтарем, которую с вечера переоборудовали в исповедальню, поставив решетчатую перегородку и два стула. Николас сел рядом со священником, и он произнес:

- Господь да прибудет в сердце твоем, чтобы искренне исповедовать грехи свои от последней исповеди.

- Моя последняя исповедь была пять месяцев назад, когда мы выступали в поход. С тех пор мои грехи таковы - Ник вспомнил все то, о чем размышлял вчера перед сном, перечисляя свои прегрешения за последние месяцы - Я убивал многократно, пять раз защищая свою жизнь и трижды в спину. Я клеветал на ближнего, ради своей славы. Я предавался чревоугодию и праздности, много раз. Я предавался гордыне и зависти. Я... - Ник на мгновение замолчал, и покраснев сказал - Я прелюбодействовал один раз с женщиной и многократно наедине с собой. Я испытывал гнев к другим людям, в том числе вчера к Полю, и к Вам, когда вы высказывались против Каина. Я сомневался в Господе, и верил гадалке, которая шла с нашей армией, до того, как ее убили. Я забывал молится и поминал имя Господа в суе. Я не молился за других и не помогал больным и нищим. Я винил Господа и других людей в своих проблемах. Я не соблюдал пост...

Ник перечислял все свои грехи еще около трех минут, под доносящиеся из главного помещения звуки службы. Когда он закончил в исповедальне повисло тяжелое молчание. Голос Отца-Настоятеля разбил его как удар молотка кувшин с водой:

- Отныне и впредь старайся, что бы жизнь твоя свидетельствовала о Боге для других. Еженощно испытывай свою совесть и ежеутренне говори мне о результате. Епитимьей же тебе будет выплата тридцати семян скверны церкви. Семя скверны - это то, что передал тебе Каин, их можно достать из мертвой нечисти.

- Господи Иисусе, помилуй меня, грешного.

- Бог, Отец милосердия, смертью и воскресением сына своего примеривший мир с собою, ниспославший Духа Святого для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. Я отпускаю тебе грехи твои именем Отца и Сына и Святого Духа. - он перекрестил Ника, и Ник перекрестился вслед за ним.

- Господь простил тебя, иди с миром.

Они встали и вышли из комнатки. Служба еще продолжалась и Николас отстоял ее вместе со всеми, после чего в центр зала вынесли небольшую купель с водой.

- Хочешь ли ты, Николас, принять крещение?

- Да.

Священник вновь осенил Николаса крестным знамением и начал читать молитвы экзорцизма. Потом он освятил воду и трижды окунул голову Ника в купель под литанию, читаемую остальными прихожанами.

- Крещу тебя во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Сим нарекают тебя Иовом и пусть ты с достоинством вынесешь испытания Царя Царей, и не возропщешь, и награжден будешь за это.

Двое монахов внесли чистую льняную рубаху, и надели ее на парня. Отец Иоанн помазал его миром, дал кусочек хлеба и несколько глотков церковного вина. Остальные встали в очередь к причастию и Ник наконец ощутил, что теперь он тут свой.

Интерлюдия Первая.

Город шумел. Толпы людей, населявших его, бурлили на улицах и до окон доносилось вавилонское разноголосье. В этих стенах было столько народа, сколько они только могли вместить. Дома высились в три, а местами даже в четыре этажа. Свежий раствор, скрепляющий камни, еще не успел побуреть с тех пор, как к наращиванию высоты зданий были привлечены лучшие зодчие из тех, что только можно найти на земле подконтрольной Церкви. Тут нашли защиту тридцать тысяч верных ее слуг и мирян. Лишь дважды за его столетнюю историю, до Истинного Иерусалима добирались отродья Бездны, и оба раза он выстоял. Понеся огромные потери, центр христианского мира отстоял свое право на существование и до сих пор об этом напоминали уродливые горгульи, усеивающие черными силуэтами сверкающую пустыню вокруг Божьего Града. Самые уродливые из них были обработаны особым образом, и установлены вдоль дороги, ведущей в Папскую Резиденцию. Завершали эту композицию два почерневших солдата. Первый стоял на коленях облокотившись на древко альшписа, правая его рука сжимала четки, а непокрытая голова склонилась. Второго же назвать человеком можно было, лишь глядя на его бригантину с едва различимым папским гербом. Встав на левое колено, правым он прижимал к земле тело огромной твари, из глаза которой торчала рукоять мизерикорда. В прорехах брони можно было увидеть оголившиеся ребра. Одна из рук, которые упирались в землю по сторонам от головы беса, была сломана и зияла торчащим наружу осколком черной кости. Лицо, хорошо видимое для всех, кто смотрел бы на мужчину снизу, выражало умиротворение, ясно различимое даже через все произошедшие с ним по воле Божьей изменения. У скульпторов ушло много времени что бы установить их на постаменты, но производимое впечатление того стоило. Они напоминали каждому о величии и силе людей. Что, жертвуя собой, они способны на подвиги во славу Господа и ради жизни других.

Молодой мужчина с короткой, аккуратной бородкой и густыми волнистыми волосами, смотрел на Город с балкона центрального здания Резиденции. Оно возвышалось над всем на многие дни пути вокруг и его взгляд, охватывавший открывшуюся панораму, был словно у старого язычника, глядящего на зарываемый для своего посмертия клад. Несмотря на стены зданий он мог бы увидеть тут каждого человека, а в кажущимся хаосе повседневной возни разглядеть связи, из которых складывается организм существа, именуемого Истинный Иерусалим. Стоило ему захотеть, и он бы знал все, о любой из его частичек-жителей. Он знал, кто из них любил его, а кто считал безумным тираном, так же как знал, что ни один из них не скажет и слова против Слуги Слуг Господних Бенедикта, Первого и Единственного Папы Иерусалимского. Он помнил все, что довелось пережить этому городу. Первых людей, пришедших вместе с ним. Как маленький, полуразрушенный поселок разрастался, обзаводился стенами и притягивал к себе все больше и больше народу. Он помнил и первые битвы за власть, залившие еще деревянную тогда брусчатку потоками крови. Все эти улицы полнились историей. Его историей и историей людей что вставали рядом с ним и против него. Сейчас перед ним проносились все яркие картины прошлого, которые только могла дать подкрепляемая этим миром память.

Раньше все это вызывало в нем гордость и духовный подъем от того, что некогда бывший архипресвитер смог взлетать так высоко и объединил мириады людей под своей рукой. Что смог наладить их жизнь и устроить систему, позволившую не только выживать, но и даже процветать. Он смог создать механизм, сделавший возможным существование Иерусалима, и обеспечивающий его всем необходимым. Но сейчас он ощущал себя Императором Нероном, точно знающим, когда и где вспыхнет искра пожара, который пожрет величайший из существующих городов. И это знание ему не нравилось.