Линьков смотрел на Бориса и никак не мог разобраться в своих чувствах: то ли огорчает его эта встреча, то ли радует. «Пожалуй, больше радует, чем огорчает, — решил он. — Что рановато чуточку мы встретились, это пережить можно, как-нибудь разберемся. А вот то, что Борис Стружков все же вернулся, — это замечательно! Как ему удалось вернуться и чего мы не поняли, не учли, не смогли предусмотреть — это потом. А сейчас — вот он, живой-здоровый Борис Стружков, вернулся из прогулки во времени, и стоять с ним рядом — это уже само по себе переживание!»
Изобретатель машины времени и первопроходец хроноса выглядел довольно-таки невесело, это Линьков сразу отметил. Лицо у него было серое, осунувшееся, глаза воспаленные, и держался он как-то скованно, будто не знал, на что решиться и куда идти.
— А, здравствуйте… — тоже скованно и неловко пробормотал Линьков. — Вы, значит, пришли?
Стружков будто и не заметил нелепости этого вопроса. Он мотнул головой, словно отгоняя какие-то свои мысли, и медленно, нехотя проговорил:
— Да… пришел вот. А вы… вы со мной хотите говорить?
Линьков удивленно посмотрел на него.
— Нет. Я, собственно, к Шелесту. Но с вами мне, конечно, поговорить хочется! Я вам домой только что звонил, кстати.
— Звонили? Мне? Ах да… — Борис хмурился, словно стараясь что-то сообразить. — Погодите, я что-то не пойму… Почему же вы звонили?
— Как, то есть, почему? — изумился Линьков. — Вы записку оставили… ну, насчет перехода, а потом не являетесь…
— Не понимаю… Как это: потом не являюсь? — растерянно сказал Борис. — А куда делась записка… и журнал с расчетами?
— Шелест забрал, — объяснил Линьков, с недоумением глядя на него. — Вас же не было утром, мы забеспокоились, пошли в лабораторию…
— Ах, ну да… Значит, Шелест знает. И вы… А еще кто?
— Не знаю. Шелест, по-моему, созывает небольшое совещание по этому поводу. Он Чернышева при мне вызывал и еще кого-то. Но пока у него ученый совет заседает. Кстати, надо его известить, что вы здесь, а то он вас ждет не дождется…
— И опять не понимаю, — тоскливо проговорил Борис. — Как это он может меня ждать? И вы тоже, говорите, звонили, искали… Ах, ну да! Вахтер сказал, наверное? И вы догадались? Неужели можно было догадаться…
— С вахтером я потом поговорил. Сначала Шелест подсчитал по расходу энергии, что камера не только ушла в прошлое, но и вернулась назад с полной нагрузкой… примерно соответствующей вашему весу.
— Понятно… — протянул Стружков. — А вы, значит, в хронофизике ориентируетесь?
— Пришлось отчасти разобраться, — суховато ответил Линьков, слегка обидевшись. — И ваши лекции не пропали даром…
— Мои лекции? — искренне удивился Борис. — Я никогда лекций не читал! Ах да, вы, наверное, имеете в виду разговоры… — Он осекся и замолчал.
«Да что ж это с ним? — недоумевал Линьков. — Может, переход так подействовал? Все-то он перезабыл».
— Не кажется ли вам, — светским тоном сказал Линьков вслух, — что вести разговор в коридоре несколько неудобно? Почему бы нам не посидеть в вашей лаборатории? Ведь у вас есть ключ?
Борис явно не пришел в восторг от этого предложения.
— Мне бы надо к Шелесту… а потом… — неохотно проговорил он.
— Так ведь Шелест сейчас занят, — возразил Линьков. — Я звонил секретарше, она сказала, что ученый совет все еще заседает, какое-то у них там каверзное дело.
— Каверзное дело? А, это, наверное, они с Туркиным возятся… — задумчиво отозвался Борис. — Ну ладно… только действительно сообщить надо Шелесту…
— Я сейчас же из лаборатории позвоню! — заверил Линьков.
В лаборатории окно было распахнуто, ветер шелестел бумагами на столе и в выдвинутом ящике.
— Это я тут хозяйничал… — смущенно пояснил Борис.
«Интересно, почему он сначала сюда кинулся, а потом только к Шелесту собрался? — раздумывал Линьков. — Про записку спрашивал… Что ж он, только теперь сообразил, что ее лучше бы ликвидировать?»
— У меня к вам целая куча вопросов накопилась, — сказал он, положив трубку после разговора с секретаршей Шелеста. — Можно, я по порядку?
— Пожалуйста, — досадливо морщась, сказал Борис. — Только я вряд ли смогу… Вообще-то лучше бы мне с Шелестом сначала объясниться. Вам трудно будет понять…
— А я все же постараюсь, — невозмутимо возразил Линьков. — Да и вопросы будут не такие уж сложные. Значит, вопрос первый: что вы сказали Берестовой по поводу того, что она видела вас в окне лаборатории вечером двадцатого мая?
— Что же я мог сказать? — смущенно проговорил Борис. — Я… ну, я ведь там действительно был…
Линьков даже растерялся — очень уж легко и просто Борис признался, что лгал все эти дни, лгал изощренно, артистически… Потом ему стало жарко от злости.
— Выходит, что о смерти Левицкого вы знали еще двадцатого мая? — жестко спросил он.
— Ну… можно сказать, что двадцатого… — подумав, ответил Стружков.
— И знали, почему он… умер?
— Да… знал… Поэтому я и… — Он осекся и замолчал.
Линьков ошеломленно уставился на него. Да что ж это, Стружков теперь во всем сознается, и без особого смущения, словно это был дружеский розыгрыш! С ума он сошел, что ли?
— Тогда уж давайте по порядку, — мрачно предложил он, протирая очки. — Как вы попали в лабораторию? Неужели через проходную?
К его удивлению, Борис вяло улыбнулся, словно услышал не очень удачную шутку.
— Нет, через проходную мне было бы трудновато, — с оттенком юмора сказал он. — Я прямо сюда, в лабораторию…
— Как это: прямо в лабораторию? — удивился Линьков.
Борис посмотрел на него тоже с удивлением.
— Да вот… — Он кивнул на хронокамеру. — Как же еще?
Линьков совершенно сбился с толку. Не зная, как дальше вести разговор, он уцепился за хронофизические проблемы:
— Но ведь если вы путешествовали в прошлое, вы не могли вернуться назад! То есть если вы там выходили из хронокамеры. А вы, я знаю, выходили!
— Выходить-то я выходил, — сказал Борис, — но тут есть одна закавыка… боюсь, что вы не поймете, это уже тонкости… Лучше бы я сразу Шелесту доложил, и вы бы заодно послушали…
— Воля ваша, — сдержанно сказал Линьков, уязвленный этим упорным пренебрежением к его способностям в области хронофизики. — Но Шелест вам тоже вряд ли поверит. Всего час назад он втолковывал мне элементарную хронофизическую истину, что раз вы вернулись, значит, из камеры не выходили и никаких действий в прошлом не совершали.
— Что касается действий, — медленно проговорил Борис, — то действий я, пожалуй, никаких особых не совершал… Мне кажется, я и не должен был отклонить мировую линию… Хотя… ах я дурень! Ну конечно…
У Линькова в голове какая-то неприятная пустота образовалась от всей этой путаницы, от этих нелепых ответов, совершенно между собой не согласующихся. О каком двадцатом мая, собственно, говорит Борис? Ведь если он попал туда через хронокамеру, то речь идет уже не о том «нормальном» двадцатом мая, с которого начинается в здешнем мире дело Левицкого, а о возвращении в прошлое. А это совсем другое дело! Но как же тогда могли его видеть Нина и Чернышев? Видели раньше, чем он там побывал? Опять нарушение причинности! Линьков рассердился и решил взять быка за рога.
— Вот что, — сухо сказал он. — Расскажите, пожалуйста, что конкретно вы делали вечером двадцатого мая?
Борис вздохнул и досадливо поморщился.
— Н-ну… что… — Он запинался на каждом слове. — Увидел Аркадия… на диване… Хотел вызвать «скорую помощь»…
— Почему же не вызвали?
— Телефон, понимаете, не работал! — растерянно сказал Борис. — Я побежал в зал хронокамер…
— Лаборатория Чернышева ближе, чем зал, — заметил Линьков.
— Я… я не знал, что Чернышев еще здесь — пробормотал Борис. — Вернее, не сообразил… растерялся!
— Ну хорошо, побежали вы в зал, — скептически сказал Линьков, — и что же дальше?
— А там телефон тоже не работал! — криво усмехаясь, ответил Борис. — Представляете мое положение? Я совсем растерялся!
— Так растерялись, что на все махнули рукой? — с нескрываемой уже насмешкой спросил Линьков.
Его злила эта бездарная, нелепая ложь. Злила и очень удивляла. Три дня Борис Стружков лгал виртуозно, ни на секунду не вышел из роли, а теперь не может сочинить хотя бы относительно правдоподобную версию, путается, противоречит себе самому.
Но Бориса возмутила эта насмешка, и он заговорил без прежней вялости.
— То есть как это: махнул рукой?! — почти крикнул он. — Да вы что! Я затем, что ли, в прошлое лез? Я обратно побежал, в лабораторию. Мне вдруг страшно стало, что, пока я бегаю, Аркадий умрет… Он ведь совсем как мертвый был! — упавшим голосом сказал Борис. — Я пульс никак не мог нащупать и дыхания не слышал… И вот тут я голову совсем потерял! Сначала решил в проходную бежать. Потом в окно высунулся: думал, может, кто пройдет по улице, я закричу, — мне уже все равно было, пускай меня видят, пускай что угодно! Но никого не было…
— А Нина? — невольно спросил Линьков.
— Нину я не видел… может, она раньше проходила, еще до того, как я бегал вниз. Ну, в общем, я начал бестолково метаться из угла в угол. Стыд и позор, конечно, что я так растерялся. Но, понимаете, я рассчитывал, что попаду туда часов в шесть-семь вечера, а почему-то меня перебросило так поздно, почти в одиннадцать… и Аркадий уже умирал! Я к этому не подготовился как-то… и потом, телефоны эти проклятые, ведь надо же!
— Действительно… — отозвался Линьков, уже без насмешки.
Он не знал, что и думать: рассказ Бориса звучал теперь гораздо более правдоподобно. «Э, за счет интонаций! — вдруг обозлившись, решил он. — Опять он в роль вошел, вот и все. А сочиняет по-прежнему чушь. Взрослый парень, и знал ведь все это заранее, с чего бы он так уж растерялся?»
— Ну вот… И я даже понять не могу, чего меня туда понесло! — уныло сказал Борис.
— Куда это? — изумленно осведомился Линьков.
— Да вот! — Борис с ожесточением махнул рукой в сторону хронокамеры. — Понимаете, я туда случайно глянул и вижу: стоит там подставка, здоровенная такая! А я твердо знаю, что никакой подставки у меня в камере не было! И я вот так, ничего толком не сообразив, сунулся туда… Мне бы, дураку, подумать хоть минуточку, но где там! Совсем я был не в себе. Ну, мне, конечно, и в голову не пришло, что она на автоматику включена… Я только здесь понял, в чем дело. В общем, сунулся я туда — меня и швырнуло…
— Почему же вы обратно не отправились? — поинтересовался Линьков.
— Я… ну, просто я никак не мог разобраться, что произошло. Я не мог понять, почему меня швырнуло и куда я попал…
— Как же это? — удивился Линьков. — Ведь записка тут на столе лежала и расчеты…
— Ну да, вот записка… Но я все равно не сразу понял…
— А теперь вы уже понимаете? Разобрались во всем?
— В основном, пожалуй, да… С Ниной поговорил… Понял, какая путаница получилась… по моей вине…
— Берестова, очевидно, с утра была с вами?
— Да, я ее у дома подстерег. Мы долго разговаривали. Потом на телефонную станцию ходили…
— Зачем? — удивился Линьков.
— Да телефоны эти проклятые, — сказал Борис, — покою они мне не давали. Почему они все не работали, будто сговорились!
— Да, довольно странно, — согласился Линьков.
— Вот и Нина не могла поверить. Да оно и понятно. А вот, представляете, оказалось, что двадцатого мая с двадцати двух до двадцати четырех часов кабеле ремонтировали как раз в нашем районе. И отключили на два часа весь участок…
«Это уж он вряд ли сочиняет, — подумал Линьков, — это проверить можно, он же понимает. Но если не врет, что же тогда все это означает?»
— Ну ладно. — Линьков тяжело вздохнул. — Позвоню-ка я Шелесту, а то вдруг Тамара забыла передать… Да! Один только вопрос еще: вы, когда были там, записку Левицкого не видали?
Борис внезапно покраснел как рак и жалобно сказал:
— Ну я же говорил вам, что у меня полное помрачение было! Впрочем, на этот счет у меня даже имелись кое-какие соображения. Я как представил себе, что приедет «скорая помощь» и начнут все записку эту читать… Ну, а потом я попал в хронокамеру и меня швырнуло… Ну, идиотизм получился ужасающий!
— То есть… — ошеломленно спросил Линьков, не веря своим ушам, — вы хотите сказать, что взяли записку?!
Борис тоскливо посмотрел на него и сунул руку во внутренний карман.
— То-то и беда, — сказал он, протягивая Линькову листок. — Именно вот, взял я записку… И наделал же я дел!
В эту минуту задребезжал телефон.