Линьков спрятал свою драгоценную находку, поднял голову и увидел, что черноволосый крепыш в клетчатой ковбойке очень ловко и напористо прыгает через груды досок и катушки кабелей, приближаясь к нему. Выбравшись на расчищенную площадку у первой хронокамеры, он весело крикнул:
— Это вам я понадобился? Так вот он я!
Узнав, что Линьков из прокуратуры, крепыш перестал улыбаться.
— Я — Демченко, бригадир. Слушаю вас, — суховато сказал он.
— Не беспокойтесь, у меня вопросы чисто технические, — заверил его Линьков. — Ни к кому из ваших касательства не имеют. Да я почти все уже и выяснил. Так, мелочи остались. Эта камера готова, как я понимаю? — Он тронул рукой огромный куб, рядом с которым они стояли.
— Да, она прошла испытания. Комиссией принята.
— Давно?
— Перед праздниками где-то… Ну, месяц назад.
— С ней уже работали?
— Ну что вы! — Демченко опять усмехнулся. — У нас тут не очень-то поработаешь. Сами видите, что делается. На консервации стоит камера.
— Понятно… А вот эти щиты, подставки и прочее — это все специально положили в камеру? Чтобы кто-нибудь ненароком туда не сунулся?
— Какие щиты? — удивился Демченко, поглядел в камеру сквозь стеклянную дверь и даже руками всплеснул. — У, лопухи! Вот я им!.. Фомич! — закричал он яростно. — А ну, Фомич, давай сюда!
Степенный полуседой человек в аккуратно пригнанном халате неторопливо подошел к нему и со спокойной укоризной сказал:
— Чего шумишь, бригадир? Я, чай, не глухой. Когда дрель утихнет, все нормально слышу.
— Мораль потом читать будешь! — нетерпеливо отозвался Демченко. — Ты лучше скажи, кто разрешил в камере свалку устраивать? Мало, что в зале свинюшник развели — не продерешься…
— Я не разрешал, — заявил Фомич, с неодобрением разглядывая камеру. — Видать, из нашей молодежи кто-то инициативу проявил.
— Руки оторвать за такую инициативу! — свирепо сказал Демченко. — Моментально пускай все перетащат в комплектовочную. Количество и сохранность проверь! И выдай им как следует! Распустились! Перед людьми стыдно! Ультрасовременная техника, машина времени, понимать надо! А этим орлам что хронокамера, что мусорный ящик — без разницы!
Линьков еще поговорил с Демченко, выяснил, что работают монтажники действительно до четырех, редко — до пяти, и что зал оставляют незапертым, его потом дежурный по корпусу запирает. Это обстоятельство, впрочем, не имело существенного значения. Тот человек, о котором думал Линьков, наверняка имел ключ и от зала, и от лаборатории № 14. И, скорее всего, на самых законных основаниях.
Демченко, вдруг что-то сообразив, начал допытываться у Линькова, какое он дело ведет, — может, насчет самоубийства, и если да, то при чем тут монтажники и зал хронокамер? Линьков отвечал вежливо и туманно. Демченко продолжал спрашивать, и так они дошли вместе до выхода из зала. Тут Демченко снова увидел Фомича и, грозно хмурясь, спросил:
— Выяснили, кто барахолку в хронокамере устроил?
— Да вроде бы и никто, — слегка растерянно сказал Фомич. — Как один, все говорят: не клали мы туда ничего и близко даже не подходили.
— Нашкодили да еще и врут! — разъярился Демченко. — А я и сам знаю, что это Витька Мезенцев с двумя Юрками, кому ж еще!
— Не они, не они, то-то и дело, — поспешно возразил Фомич. — И никто не врет, все правду говорят, я ребят наших знаю.
— Ясно! Дух святой в камеру щиты и подставки таскал в свободное от работы время! — ядовито сказал Демченко.
— Про духа не скажу, а только наши ребята здесь без вины, — упорствовал Фомич.
Линьков попрощался и ушел. Он-то понимал, что ни монтажники, ни дух святой в этом деле не участвовали. И вообще картина происшествия была для него ясна почти полностью. Правда, он по-прежнему не понимал причин гибели Аркадия Левицкого. Но главного участника — и, вероятно, виновника — этой трагедии он теперь знал.
Шагая по коридору. Линьков все отчетливее ощущал, что самое главное в этой истории он уже выяснил. Если не считать запутанных приключений Стружкова. Но Стружков — в этом Линьков был почти уверен — прямого отношения к этой истории не имел. И вообще раз Стружков явился, пускай сам и объясняет, что к чему и почему: история у него, так или иначе, каверзная…
Проходя мимо расчетного отдела. Линьков приостановился. Может, Берестова знает что-нибудь о Стружкове?
Но Берестовой, к его удивлению, на работе не было. Рыженькая девушка за перфорирующим устройством, которая в первый приход Линькова сюда заверяла, что он сразу распознает Нину Берестову, теперь сочувственно пропищала, что Нина сегодня на работу не вышла.
— Заболела, наверное! — доверительно сообщила она. — А что удивительного! Нина ужас как переживала все эти дни.
Тут в разговор включились другие девушки и застрекотали наперебой:
— Как раз она ничуть не переживала, я даже поражалась!
— Много ты понимаешь! Нина выдержанная на редкость!
— А вчера она еле до конца досидела!
— Девочки, надо ей домой позвонить! Что ж это мы!
— Товарищ следователь, а правда, что Левицкого убили?
— А я знаю, за кого Нина переживает, — она за Бориса!
— Нет, за Аркадия!
— А вот и нет! На Бориса подозрение имеется, мне Эдик дал понять!
«И тут Эдик!» — с ужасом подумал Линьков, оглушенный этой трескотней, и потихоньку выскользнул за дверь.
«В самом деле, надо позвонить Берестовой!» — решил он и отправился разыскивать, откуда бы поудобней позвонить.
Нины дома не было. Старушечий голос ответил, что Ниночка на работе и вернется часам к шести. Это было уж совсем странно. Куда же она девалась? Несчастный случай по дороге на работу? Так ведь давно успели бы известить и семью, и институт… Нет, тут что-то другое! Да чего уж «что-то»! Это она с Борисом выясняет отношения. Он, наверное, позвонил ей прямо с утра, еще до работы, уговорил встретиться… Что же он ей такое сказал? После вчерашнего Нина не так легко согласилась бы разговаривать с ним. А она согласилась, и так увлек ее этот разговор, что она даже на работу не является до сих пор… ведь уже десять минут первого!
Где же они сидят? Может, к Стружкову пошли? Ну-ка позвоним Стружкову…
В квартире Стружкова долго никто не подходил к телефону, наконец отозвался неуверенный юношеский басок:
— Нету его дома. Не знаю, где он. С работы уже звонили, спрашивали. Не знаю, я его ни утром, ни вечером не видел. Может, и ночевал, но из нас никто его не видел…
Линьков положил трубку, снял очки и начал их сосредоточенно протирать. Может, рановато еще выключать Стружкова из круга подозрений? Что главное действующее лицо — не он, это ясно. Однако он мог принимать в этом деле какое-то участие. Что, если он замешан в эту историю и боится признаться? Может быть, он струсил или какую-нибудь глупость совершил, и ему стыдно, вот он и ведет себя так нелепо и противоречиво, что вообще ничего не поймешь… И с этим его переходом во времени сплошной туман. Если он вернулся, ничего не сделав, то с чем он к Нине пришел? А если сделал что-то в прошлом, то каким же образом смог вернуться в «свой» мир? Может, существует какая-то хронофизическая каверза и при определенных условиях возможно вернуться на свою же линию? Или… или, может, Стружков вообще не в прошлое путешествовал, а в будущее? Тогда ему, возможно, есть о чем поговорить с Ниной! Мало ли что можно там узнать и мало ли как можно использовать эту информацию!
Эта неожиданная догадка привела Линькова в полное смятение. «Нет, надо к Шелесту! — решил он. — Без Шелеста я не разберусь, где уж! Да и полчаса давно прошли. Еще уедет Шелест куда-нибудь…» Быстро шагая по коридору второго этажа к кабинету Шелеста, Линьков думал, что сейчас ему Стружкова и видеть не хотелось бы: раньше нужно с Шелестом посоветоваться, а то неизвестно, о чем и как разговаривать с этим хитроумным и неуловимым Стружковым… Очень хорошо, что его пока нет в институте!
Но, выйдя из-за поворота коридора, Линьков нос к носу столкнулся с Борисом Стружковым. Они резко остановились и уставились друг на друга. И каждый из них прочел на лице у другого то, что испытывал в эту минуту он сам: растерянность и недовольство.