Жуткие подробности преступлений в келецком районе приведены тут не затем, чтобы повергнуть читателя в дрожь. Речь идет лишь о том, чтобы найти способ представления и анализа для получения общей информации о случившемся. Для этого, как из-за экстремального характера событий, так и из-за отсутствия систематических данных, исследователю необходимо хорошее знание конкретных материалов.

Большая часть информации об убийствах евреев и доносах на них, совершённых местным населением, происходит от родственников погибших, от тех, что уцелели несмотря ни на что или от их знакомых. Обычно это сухие заметки, содержащие мало подробностей. Часто до нас доходит только информация из вторых рук, переданная через родных, которые после войны пытались установить обстоятельства смерти близких. В целом это — совершенно несистематизированный материал. Строго говоря, нельзя делать обобщения, опираясь только на данные, иллюстрирующие лишь частоту и территориальный охват этих преступлений. Но, с другой стороны, их частота и распространение по территории всей страны не позволяет считать их исключительными событиями местного масштаба. Но поскольку у нас нет надежды получить солидную базу численных данных, общую информацию мы можем получить, лишь спросив: каким образом совершались эти убийства? Ведь если детальные описания того, как убивали евреев (на которые нам иногда удается наткнуться), содержат какие-либо общие черты, то тем самым у нас появляется основа для понимания, что в целом происходило между евреями и местным населением.

Такое понимание возможно, так как сообщество, у которого есть общая история, обычаи и институты, обладает также, ipso facto, неким уровнем внутренней сплоченности. Если прибегнуть к аналогии, можно сказать, что в нем скорее следует видеть текст или что-то вроде упорядоченной системы, нежели совершенно произвольную смесь случайных составных частей. В связи с этим социальные представления и практики, касающиеся базовых ценностей — таких, например, как вопросы жизни и смерти, — должны быть поняты и объяснены вне рамок местного сообщества.

Вот почему, наблюдая ограниченное число конкретных событий (помимо того, что мы не располагаем точными данными о распространении и частоте убийств евреев крестьянами), мы сможем утверждать, были они у сельчан признанной социальной практикой или нет. Обратим внимание на характер тех преступлений, которые происходили совершенно открыто, публично, на глазах многих людей и с последующим широким обсуждением. Примем также во внимание лиц, вовлеченных в эти события: убийцами были обычные люди, часто представители местных элит, положение которых в группе и после этого не терпело ущерба. Ввиду этого «плотное описание» конкретных, четко локализованных событий позволяет нам получить знание целого в вопросе о поведении и представлениях сельского населения.