«Золотая жатва»: уроки, извлеченные из фотографии

Марк Вейцман

Немногие писатели и тем более исследователи могут похвалиться тем, что их произведения не просто вызвали немедленную реакцию на национальном уровне, но привели к преобразованию национального исторического дискурса и взгляда нации на себя. Основополагающая книга Яна Томаша Гросса «Соседи. История уничтожения еврейского местечка» произвела подобный эффект. Два президента Польши признали участие поляков в уничтожении евреев в местечке Едвабне. Тем не менее книга Гросса не только о событиях в Едвабне, но, как подчеркнул польский президент Бронислав Коморовский в своем выступлении в 2015 г., это книга о трагическом национальном опыте, согласно которому «нация жертв была также нацией палачей».

В центре внимания книги «Соседи» находится массовое истребление евреев теми, кто много лет жил с ними в соседнем доме, учился в одной школе, вместе работал и ходил за покупками. В ней ставится вопрос: как близкие соседи могли стать палачами? «Золотая жатва» подходит к той же теме в иной перспективе. В этой небольшой, но очень ценной работе Ян Томаш Гросс вместе со своей женой Иреной Грудзиньской-Гросс рассматривают не только судьбы жертв, но также исследуют, что произошло с имуществом убитых евреев. Исследование было вдохновлено фотографией «копателей» — польских крестьян в Треблинке, которые искали в пепле еврейских жертв золото и другие ценности, возможно, сохранившиеся в горе останков.

На первый взгляд можно подумать, что на снимке представлен деревенский пейзаж: крестьяне собрались под конец дня, довольные выполненными полевыми работами. Мужчины и женщины позируют вместе (очевидно, что в их рядах отсутствует гендерная дискриминация), не улыбаются, и более того — их поза официальна, они демонстрируют плоды собранного урожая, который выложили перед собой.

Однако если всмотреться, то можно разглядеть ужасающую реальность. Предметы перед ними — это черепа и кости жертв, гора на заднем плане — это не собранная пшеница, а обугленные останки некоторых из 800 тыс. евреев, которые были умерщвлены в Треблинке между июлем 1942 и октябрем 1943 г. Эта фотография передает не жизнеутверждающую сцену сбора урожая, а повествует о посмертном ограблении тех, у кого отобрали жизнь, потому что они были евреями.

Для текста Гросса эта фотография — не только первичный импульс, он постоянно обращается к ней; этот снимок — смысловое ядро повествования. «Золотая жатва» выделяется из общего ряда литературы о Холокосте, несмотря на то что существуют и другие основанные на фотографиях исследования этой темы, которые получили широкую известность. Например, 53 фотографии из «Отчета Штропа» о подавлении восстания в Варшавском гетто в 1943 г. Этот отчет был восстановлен после войны и использовался в качестве доказательства во время Нюрнбергского процесса. Другой пример — «Альбом из Аушвица», включающий 193 фотографии большой группы венгерских евреев, доставленных в этот лагерь смерти в 1944 г. На них запечатлено, что произошло с узниками с момента их прибытия в Аушвиц и до того, как они были посланы в газовые камеры. Книги, основанные на одной фотографии, — редкость. Две работы имеют дело с одной культовой фотографией, на которой изображен испуганный мальчик с поднятыми руками, который стоит впереди группы евреев из Варшавского гетто, окруженных германскими нацистами. Датский исследователь Ричард Раскин и израильский педагог Дан Порат использовали эту фотографию в качестве отправной точки своих исследований. Они рассматривают обстоятельства создания этого снимка, восстанавливают истории людей, запечатленных на нем (к сожалению, личность главного героя — маленького мальчика, так и не была точно установлена), и послевоенную историю самой фотографии.

Книга Гросса отличается от вышеупомянутых. Те, кто изображены на фотографии, остаются анонимными, но народ, представителями которого они являются, становится объектом обвинения. Не только Польша, но и другие страны со своим населением нажились на ограблении евреев во время Холокоста и могут быть названы соучастниками преступления на основании доказательств, собранных под влиянием этой фотографии.

Есть поговорка: «Фотография стоит тысячи слов». Как отметила Барби Зелизер в своей работе о Холокосте и фотографии: «Вспомнить, чтобы забыть: память о Холокосте сквозь объектив фотоаппарата», важность фотографий, на которых запечатлены злодеяния, была признана сразу же после окончания Второй мировой войны. Зелизер приводит цитату из журнала «Редактор и издатель»: «Люди Европы, на которых долгое время изливались потоки пропаганды, больше не верят в печатное слово. Только документальные фотографии смогут на них повлиять». Фотография фиксирует реальность момента, который на ней изображен; ее нельзя игнорировать, она требует внимания и объяснения. Люди верят в реальность того, что они предпочли бы считать невероятным, только после того, когда увидят это собственными глазами. Фотография подтверждает невероятное, то, во что отказываются верить. Как отметила Сюзан Зонтаг: «Только будучи сфотографированным, что-то может стать реальностью для тех, кто где-то в другом месте воспринимает это как “новость”».

Для Гросса фотография стала исходной точкой для исследования грабежа еврейского имущества. Она послужила спусковым механизмом, способным бросить вызов многим «удобным» объяснениям. В данном контексте появляются вопросы: а не был ли в данном случае задействован ряд антисемитских стереотипов, которые проникли в польскую культуру? Евреи, которых подозревали в наличии скрываемых сокровищ, имели ли они их в реальности при себе в газовых камерах? Что за люди приходили рыться в горах человеческого пепла? Был ли грабеж делом рук исключительно нацистов или в этом также были замешаны финансовые и культурные учреждения, в частности музеи? Были ли простые граждане, подобные крестьянам, запечатленным на этой фотографии, также вовлечены в этот процесс?

Книга Гросса — это обвинительный акт, судебное доказательство, основанное на свидетельствах, проиллюстрированных в частности этой фотографией. Это более чем актуально для сегодняшней Польши, где правительство проводит кампанию по пересмотру фактов и перестановке акцентов истории Холокоста. Кампания принимает различные формы, но один аспект ее деятельности особенно тревожен. Тревогу вызывают предложенные поправки к статьям 55а и 55б принятого 18 декабря 1998 г. «Закона об Институте национальной памяти — Комиссии по расследованию преступлений против польского народа». Одна из задач этого института состоит в том, чтобы выражать и поддерживать официальный польский взгляд на «преступления нацистов».

Статья 55a. 1. Лицо, которое публично заявляет, вопреки историческим фактам, об ответственности или частичной ответственности польской нации или польского государства за нацистские преступления, совершённые Германским Третьим Рейхом, согласно статье 6 Устава Международного военного трибунала — приложение к Соглашению о судебном преследовании и наказании главных военных преступников, заключенного союзниками в Лондоне 8 августа 1945 г. (Журнал законов 1947 г., статья 367), или за любые другие преступления против мира, преступления против человечества, или военные преступления, а также наоборот, грубо преуменьшает ответственность настоящих преступников, наказывается штрафом или лишением свободы до трех лет. Это постановление должно быть доведено до сведения общественности.

2. Если лицо, совершившее преступное действие, сформулированное в 1-м разделе, действует необдуманно, то оно наказывается взысканием штрафа или лишением свободы.

3. Лицо, совершившее противозаконное действие, определенное в разделах 1 и 2 выше, не считается совершившим преступление, если это действие было совершено в рамках его или ее художественной или научной деятельности.

Статья 55б. Несмотря на правовые рамки, применяемые в юрисдикции, где противозаконное действие было совершенно, этот закон должен относиться к польским и иностранным гражданам в случае совершения любого из преступлений, упомянутых в статьях 55 и 55а [197] .

Соответственно, если эта предложенная поправка станет законом, кто угодно, уличенный в «нанесении ущерба» репутации Польши в вопросе Холокоста, может быть осужден на три года тюремного заключения. Когда Гросс писал в «Золотой жатве» о том, что «понемногу мы начинаем понимать, откуда взялось часто встречающееся в еврейских воспоминаниях о том времени мнение, что “местные” (это могли быть украинцы, литовцы или поляки) “были хуже немцев”, хотя хорошо известно — и евреи знают это лучше других, — что Холокост был делом рук нацистов, охватившим Европу во время войны в результате германской оккупации. <…> И многое также указывает на то, что — безо всякого переносного смысла — смерть от рук соседей должна была быть попросту очень болезненной», он просто повторял свидетельства тех, кто прочувствовал на себе боль страшного предательства в личных отношениях, а также тех, кто мог бы сегодня подвергнуться уголовным преследованиям за точную передачу своих эмоций и опыта. Действительно, Ян Томаш Гросс стал первой мишенью этой «охоты на ведьм». После интервью Гросса немецкой газете, которая его процитировала таким образом: «Поляки, которые заслуженно гордятся своим антинацистским Сопротивлением, на самом деле убили больше евреев, чем немцы во время войны», его пять часов допрашивали польские прокуроры, ему угрожают уголовным делом, расследование которого до сих пор продолжается.

Я сам неоднократно слышал подобные заявления от выживших в Холокосте, когда я брал у них интервью для Симона Визенталя или для других расследователей дел нацистских военных преступников. Как отметил американский писатель Гленн Курц, стало уже «штампом слышать от выживших, что поляки были хуже немцев». Это утверждение, как и многие штампы, имеет под собой массу фактов. Оно отражает опыт многих евреев, которые обнаружили, что их соседи, друзья, коллеги по работе и просто знакомые часто оказывались откровенными предателями и палачами. Ведь нередко поблизости от места преступления даже не было ни одного немца.

Достоинство «Золотой жатвы» состоит в том, что это не сухая подборка описаний способов и результатов конфискации еврейского имущества. Фотография, вдохновившая Гросса на написание книги, используется, чтобы напомнить нам не об организациях, а об отдельных личностях, которые участвовали в этом чудовищном преступлении. «Сила фотографий» заключается в том, что «они наиболее непосредственно напоминают нам о человеческом поведении во время того, что мы так или иначе знаем как явление, выраженное в цифрах. Фотографы напрямую показывают людям — иногда жертв, иногда палачей». Люди на рассматриваемой фотографии могли и не быть непосредственными участниками институализированного массового убийства — Холокоста. Авторы отмечают: «… в свидетельствах уцелевших евреев и в послевоенной архивной документации (еще недавно известной лишь узкой группе специалистов) обнаруживаются тысячи и тысячи жертв, погибших “на периферии Холокоста”, выданных немцам или убитых местным населением».

Важно помнить, что грабеж был частью масштабного процесса хладнокровного убийства. Это был этап, ставший неотъемлемой частью «окончательного решения еврейского вопроса», для реализации которого несложно было найти партнеров. Авторы сосредоточивают свое внимание на Треблинке и поляках, но они не ограничиваются только Польшей. Упоминаются также Греция и Франция, поскольку «европейский континент был ареной грабежа еврейской собственности от Атлантики по самый восточный предел победного наступления вермахта». Другими словами — ни одна страна не была безгрешна; ни одно общество не осталось с чистыми руками. И правда такова, что на несчастьях евреев наживались и нейтральные страны, такие как Швейцария, а также враги Третьего Рейха, такие как США. Чтобы этот факт был признан, должно было пройти много лет после окончания войны. За последние двадцать лет эта тема не раз поднималась на международных конференциях, таких как Лондонская конференция по вопросам нацистского золота в 1997 г. (London Nazi Gold Conference), конференция по вопросам имущества периода Холокоста в Вашингтоне в 1998 г. (1998 Washington Conference on Holocaust Era Assets) и не так давно — конференция в Терезине в 2009 г. Заключительную декларацию последней конференции подписали 46 стран; однако лишь немногие осуществили на практике принятые там предложения.

Польский случай — не единственный. Но он наглядно показывает «разъедающую коррупцию», возникающую из комбинации традиционного христианского антисемитизма, рассматривающего еврея как эксплуататора родного общества, и «местных» элементов этнического сознания в оккупированной нацистами Европе. Этот главный продукт антисемитской идеологии означал, как отмечают наши авторы, что «антисемитская пропаганда издавна использовала штамп “еврейского экономического засилья” <…> чтобы освободиться от еврейской “неволи”». Таким образом, экономическое «устранение» шло рука об руку с физическим.

Но точно так же, как грабеж евреев в военное время происходил не только в Польше, так и попытки переписать историю Холокоста, чтобы создать новый национальный миф, не ограничиваются Польшей. В Венгрии последние несколько лет наблюдаются отчаянные усилия правительства по реабилитации антисемитов и нацистских коллаборационистов периода Второй мировой войны. Происходит включение антисемитских авторов в школьную программу, устанавливаются памятники политикам, которые были известными антисемитами. Один из них — Балинт Хоман, ввел венгерскую версию печально известных нюрнбергских законов, которые лишали евреев гражданских прав и открывали дорогу ограблениям и возможным депортациям. Другой пример — это решение назначить руководителем создаваемого музея Холокоста Марию Шмидт, в произведениях которой наличествуют антисемитские темы и которая отказалась выложить в публичный доступ разработанный ею план развития музея.

Это привело к тому, что Федерация венгерских еврейских организаций (Mazsihisz) была вынуждена бойкотировать все поддержанные правительством мероприятия, посвященные 70-летию депортаций венгерских евреев в 1944 г. В итоге международный протест привел к тому, что правительство пересмотрело свою позицию и объявило о том, что директор музея будет отстранен от должности и проект будет завершен в сотрудничестве с еврейским сообществом Венгрии и международными экспертами.

В Хорватии также произошло несколько инцидентов, которые привели к тому, что еврейская община была вынуждена бойкотировать официальные мероприятия, посвященные памяти жертв Холокоста. Такое решение было принято после того, как (уже бывший) министр культуры Златко Хасанбегович был обвинен в апологии яростных нацистских коллаборационистов из движения усташей, президент Колинда Грабар-Китарович была сфотографирована с флагом усташей в руках, а позднее в концентрационном лагере в городе Ясеновац — на фоне мемориальной доски, содержавшей усташистский лозунг.

Эти официально санкционированные тенденции представляют собой новый элемент в попытке снять с себя ответственность за соучастие в Холокосте. Надо признать, что до прямого отрицания Холокоста дело не доходит. Сегодня быть известным в качестве «явного» отрицателя означает утратить общественное уважение. Об этом свидетельствует пример британского историка Дэвида Ирвинга, отрицателя Холокоста и антисемита. В 2000 г. он начал судебный процесс против американского профессора, историка Деборы Липштадт и издателя ее книги «Отрицание Холокоста: Нарастающие атаки на правду и память». Ирвинг обвинил их в клевете и проиграл процесс. После оглашения вердикта он из автора, чьи работы цитировались известными историками, превратился в маргинала. Сегодня его деятельность сводится к «торговле» экскурсиями для участников неонацистских сходок и им сочувствующих.

Прямое отрицание Холокоста сегодня встречается, пожалуй, только в официальной риторике иранского правительства. В большинстве случаев речь идет о попытках уклониться от ответственности путем искажения истории Холокоста. Такие попытки появились сразу после окончания Второй мировой войны, например в официальной политике многих коммунистических стран. Несмотря на то что число жертв нацистов иногда даже преувеличивалось, еврейская идентичность значительной части этих жертв замалчивалась. Были приняты политически-мотивированные «универсальные» обозначения жертв. Например, в постановлении Совета народных комиссаров УССР от 13 марта 1945 говорилось об установке в Бабьем Яру «памятника 140 тысячам жителей города Киева, зверски замученным там фашистскими варварами». Это в 1961 г. вдохновило Евгения Евтушенко на создание известной поэмы «Бабий Яр» с призывом восстановить историческую справедливость в отношении уничтоженных там евреев.

И в наши дни в России и на Украине существуют тенденции создать политически приемлемую историю. На Украине в 2015 г. принят закон «О правовом статусе и чествовании памяти участников борьбы за независимость Украины в XX веке», посредством которого власти пытаются указать ученым, каким образом следует писать историю Украины. В первую очередь это относится к периоду, когда Степан Бандера руководил Организацией украинских националистов (ОУН) и на западе Украины действовала Украинская повстанческая армии (УПА). В России в 2014 г. был принят закон «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и в статью 151 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (по вопросу установления уголовной ответственности за посягательство на историческую память в отношении событий, имевших место в период Второй мировой войны)», который запрещает публикацию лживых данных о роли Советского Союза во время Второй мировой войны. На основании этого закона блогер Владимир Лузгин в 2016 г. был признан виновным за то, что сделал перепост текста, содержащего неопровержимый исторический факт: «Нацистская Германия и Советский Союз вместе оккупировали Польшу в 1939 г., начав таким образом Вторую мировую войну».

Увеличение числа попыток исказить реальность Холокоста ради усиления национальных мифов стало поводом для того, чтобы 10 октября 2013 г. на пленарном заседании в Торонто представители 31 страны — члена Международного альянса по сохранению памяти о Холокосте приняли «Рабочее определение отрицания и искажений Холокоста».

Как главный автор этого определения, могу отметить, что у меня не было сомнений относительно включения в него части об искажении фактов Холокоста. Без этого любое определение было бы ограничено и не охватывало бы сегодняшних проблем. Представители некоторых стран предлагали не включать аспект искажения фактов Холокоста. Наша группа экспертов и дипломатов отказалась принять неполную версию именно потому, что это позволило бы продолжать политизировать Холокост. Процесс переговоров длился пять лет. В итоге была принята наша исходная версия. Приняв «полное» определение, международное сообщество получило ориентир того, что является искажением фактов Холокоста. Это определение может быть использовано, чтобы бросить вызов тем, кто вводит в заблуждение людей, искажая действительность.

«Золотая жатва» — это в конечном счете книга, которая бьет тревогу. Она противоречит удобным мифам, созданным в Польше и в других странах, мифам, которые стирают причастность и всякую ответственность граждан этих стран к уничтожению евреев и грабежу их имущества. В библии пророк Илия бросает вызов царю Ахаву и его жене царице Иезавель после того, как они убили человека по имени Навуфей, чтобы присоединить его виноградник к своему саду. Пророк Илия передал Ахаву слово Бога: «Ты убил, и еще вступаешь в наследство?» (3 Цар. 21: 19). Эта проблема сейчас актуальнее, чем когда-либо. Сегодня трудно найти пророков, которые бы осмелились говорить правду власти, но есть историки, такие как Ян Томаш Гросс и Ирена Грудзиньская-Гросс, которые обращаются к истории, чтобы заставить нас превозмочь наши привычные убеждения и взглянуть на разрушительную силу унаследованных традиций и искаженных национальных мифов. Мы в долгу перед этими отважными историками, и мы значительно улучшили бы наш мир, если бы последовали их примеру.

Марк Вейцман,

директор по связям с правительством Центра им. Симона Визенталя в Нью-Йорке,

руководитель комиссии по вопросам антисемитизма и отрицания Холокоста Международного альянса по сохранению памяти о Холокосте (International Holocaust Remembrance Alliance, IHRA).

Перевод с английского Наталии Синяевой-Панковской.

 

Ян Гросс и память о Холокосте

[210]

Алексей Миллер

Ян Томаш Гросс родился в 1947 г. в разоренной войной Польше в семье еврея и польки-шляхтянки. В 1969 г., двадцатилетним юношей, он эмигрировал, успев накануне отъезда поучаствовать в студенческом движении и отсидеть пять месяцев в тюрьме. В Америке Гросс сделал успешную академическую карьеру, защитил диссертацию в Йельском университете, с 2003 г. он профессор Принстонского университета. В Польше уважаемого американского историка польского происхождения в 1996 г. наградили Орденом за заслуги перед Польской Республикой.

Российскому читателю Ян Томаш Гросс знаком с 2002 г., когда, уже через год после первой публикации на английском, вышел русский перевод его книги «Соседи». Книга о том, как польские жители местечка Едвабне убили несколько сот своих соседей-евреев, сделала Гросса широко известным во всем мире. В Польше эта книга запустила общенациональную дискуссию о причастности поляков к Холокосту. Некоторые критики упрекали Гросса за обвинительные обобщения в адрес поляков, изредка допускали личные нападки, намекая на его еврейские корни. Но в основном текст был воспринят как голос человека, не отделяющего себя от польской общности, для которого грехи поляков — это источник его собственной боли.

Затем Гросс опубликовал книгу «Страх», в которой говорил о многочисленных убийствах евреев, выживших в Холокосте, уже в послевоенной Польше. Реакция на эту книгу в Польше была уже заметно более раздраженной, критика ad hominem участилась. Указания на фактические неточности книги, а они присутствовали и в «Соседях», теперь использовались для дискредитации всей аргументации автора.

В 2011 г. Гросс опубликовал небольшую книгу, или, скорее, обширное эссе «Золотая жатва», русский перевод которой читатель держит сейчас в руках. Импульсом к написанию послужило приглашение издательства рассказать об одной фотографии по выбору автора. Гросс выбрал фотографию польских крестьян, занимавшихся раскопками могил, а точнее колоссальных ям, в которых был захоронен пепел узников Треблинки. Они искали и находили там золото и драгоценные камни, которые убитые в лагере евреи сумели утаить от охранников. Это служит отправной точкой для размышлений Гросса (часто вполне публицистических, неакадемичных) о колоссальных масштабах ограбления евреев в ходе Холокоста и об убийствах поляками тех, которые пытались спрятаться от немцев с помощью нееврейского населения. Эта книга многими публицистами в Польше была объявлена клеветнической и очернительской. После прихода к власти партии «Право и справедливость» ее представители поставили вопрос о лишении Гросса ордена за заслуги перед Польшей.

Читая эту книгу, полезно задуматься о нескольких общих вопросах.

Во-первых, следя за развитием отношений Гросса с польской читающей публикой, мы видим, как взаимодействие, которое развивалось в режиме диалога, постепенно превратилось в конфронтацию и обмен ударами. Фактические ошибки в «Соседях» обсуждали для уточнения фактов, ошибки (а их немало) в «Жатве» используют для дискредитации автора и отказа обсуждать его аргументы. Гросс, со своей стороны, становится всё более провокативен и резок. Мы видим здесь тенденцию, характерную для всей Восточной Европы — политика памяти в XXI в. постепенно была превращена в часть политики идентичности и вопрос безопасности. Как следствие, пространство для диалога постепенно разрушалось. Как сформулировал Анджей Новак, весьма профессиональный историк и в то же время один из лидеров современной польской исторической политики, общество должно решить, что ему нужно из истории — «Едвабне или Вестерплатте», т. е. позорные страницы или страницы воинской славы? Слишком мало людей сегодня отвечают, что обществу необходимы и Едвабне, и Вестерплатте — и рефлексия над позорными страницами, и память о славных деяниях. Большинство стремится только славить, меньшинство — только стыдить и обличать ради обличения, ради утверждения себя в роли обличителя.

Во-вторых, нужно заметить, что Гросс последовательно коснулся трех ключевых вопросов большой темы европейской памяти, Холокоста. Это соучастие в Холокосте местного населения. Это отсутствие сочувствия к выжившим евреям, даже готовность их убивать, продемонстрированная почти во всех странах региона уже после того, как нацисты были разбиты. Наконец, это вопрос колоссального по масштабам присвоения еврейской собственности, в том числе в таких экстремальных формах, как разграбление могил. Это темы, которые ни в одной из стран Восточной Европы не проработаны в полной мере. Только что, в 2016 г., вышла книга Руты Ванагайте «Наши» («Müsiskiai». Vilnius: Alma littera, 2016), где рассказано об этих страшных страницах в истории Литвы.

Из всех посткоммунистических стран только в Румынии был принят закон, запрещающий героизацию румынских деятелей, замешанных в военных преступлениях и Холокосте. Между тем во многих странах среди «национальных героев» есть немало деятельных участников Холокоста, и еще больше его идейных сторонников. В Польше именно сейчас происходит героизация «проклятых солдат», тех бойцов Армии Крайовой, которые не сложили оружия в 1945, и нередко совершали преступления против гражданского населения. Зато именно сейчас польский Институт национальной памяти издает для малышей комиксы, в которых отважных польских детей, которые сражаются с советскими захватчиками Гродно в 1939 г., предает как будто сошедший со страниц геббельсовской прессы некто Тотенштайн.

В-третьих, история книг Гросса — это часть колоссального процесса борьбы за трансформацию общеевропейской культуры памяти. В течение послевоенных десятилетий фундаментальным фактором в сфере политики памяти была изолированность этих процессов в некоммунистической «западной» Европе и в коммунистической «восточной» Европе. В 1960-1990-х гг. страны ЕС постепенно вырабатывали определенный консенсус по поводу прошлого, стержнем которого было признание за Холокостом статуса уникального и центрального события XX в. Этот консенсус подчеркивал общую ответственность европейцев за мрачные страницы прошлого. Путь к нему был долгим и трудным. Когда в 1970 г. канцлер ФРГ Вилли Брандт опустился на колени перед памятником защитникам Варшавского гетто, многие в Западной Германии протестовали против этого поступка. В Австрии в 1980-х гг. острую конфронтацию вызвало «дело Курта Вальдхайма», которое обозначило переход от натратива австрийской истории как исключительно истории «первой жертвы» гитлеровской агрессии к обсуждению вопроса об ответственности австрийцев за преступления нацизма. Франция пережила свой «момент истины» в 1995 г., когда президент Жак Ширак в речи на стадионе Велодром признал ответственность французов за депортацию евреев в лагеря смерти на востоке. Своеобразным апофеозом этой тенденции было открытие в 2005 г. в самом центре Берлина, у Бранденбургских ворот, спроектированного Питером Айзенманом гигантского мемориала уничтоженным евреям Европы.

Конечно, мотивы собственных страданий играли важную роль в коллективной памяти народов, входивших в ЕС. Признание ответственности за темные страницы прошлого было избирательным. Так, в вопросе о роли европейцев в колониализме и работорговле мы не найдем того единодушия в покаянии, которое было достигнуто в отношении Холокоста.

Однако консенсус относительно Холокоста сам по себе был очень значимым в этой части Европы. Он делал невозможным построение национальных исторических нарративов, в которых главной жертвой выступала бы собственная нация. Невозможно было требовать для себя преференций, ссылаясь на прошлые страдания. В центре оказывался вопрос собственной ответственности и необходимость предотвратить преступления, подобные Холокосту, в будущем.

После падения коммунизма страны Восточной (теперь — Центральной) Европы получили возможность по своему усмотрению сконструировать свои национальные нарративы. В этих нарративах Холокост не играет центральной роли. В них статус главной жертвы был зарезервирован для титульной нации, и главный фокус был (и остается) на ее страданиях от коммунистического угнетения. Коммунизм в этих нарративах представлен как сугубо внешнее, московское зло. Бывшие коммунистические страны включились, по выражению Евгения Финкеля, в «поиски потерянного геноцида». Так, входя в «Музей геноцида» в Вильнюсе, не следует ожидать рассказа о Холокосте (а о Холокосте в Литве есть что рассказать). Музей расскажет о геноциде литовцев в годы советской оккупации. Музеи оккупации в других прибалтийских столицах в основе своей экспозиции используют ту же схему. И тоже настаивают на том, что эстонцы и латыши были жертвами геноцида. Когда вы войдете в музей «Тюрьма на ул. Лоньцкого» во Львове, вы не найдете ни единого упоминания о том, что именно здесь начался тот колоссальный погром, который унес в первых числах июля тысячи жизней местных евреев. В музее «Дом террора» в Будапеште, который должен рассказать о терроре в Венгрии, самый большой зал посвящен ГУЛАГу, а Холокост — совершенно маргинальная тема.

Во всей Восточной Европе успешно осуществлен «экспорт вины», что находится в кричащем противоречии с прежней европейской культурой памяти, постепенно приучавшей людей думать о собственной ответственности. В последние 25 лет мы можем наблюдать, как прежде изолированные культуры памяти Западной и Восточной Европы вступили во взаимодействие. Восточноевропейская политика памяти, сосредоточенная на страданиях собственных наций, также предъявила Западу претензии за предательство малых наций Центральной Европы, «похищенных» коммунистической Москвой. После обретения независимости элиты новых государств в политическом смысле вполне рационально стремились предотвратить возможность нового соглашения между ведущими государствами Запада и Россией, в котором их собственные интересы могли пострадать. Для этого они старались повысить «цену» такого шага для западноевропейских лидеров, выстраивая определенную политику памяти и заключая в этом вопросе союзы с различными политическими силами в ЕС.

Культура памяти Западной Европы в 1990-х гг. отражала уверенность стран ЕС в собственных успехах и в росте влияния ЕС. Такое мироощущение облегчало задачу разбирательства с грехами прошлого. На востоке ситуация была иной. Экзистенциальные страхи были присущи восточноевропейским элитам в течение всего XX в. После вступления в НАТО и ЕС восточноевропейские страны вовсе не преодолели эти комплексы. В XXI в., в результате взаимодействия западноевропейской и восточноевропейской «культур памяти» произошла радикальная трансформация европейской политики памяти в целом. Сегодня можно утверждать, что именно восточноевропейская модель, сфокусированная на собственной мартирологии и мотиве экзистенциальной угрозы, одержала верх над западноевропейской, в которой главную роль играла тема собственной вины и ответственности. Кульминация изменений в структуре подходов к прошлому в ЕС была достигнута в апреле 2009 г., когда Европейский парламент установил 23 августа, день подписания пакта Молотова-Риббентропа, как день коммеморации жертв тоталитарных режимов. Строго говоря, в этот день должна почитаться память тех, кто погиб, сражаясь против Советов, и тех, кого сражавшиеся позднее против Советов убили в ходе Холокоста или пацификации белорусских сел. Значение этого акта для европейской политики памяти огромно — он, во-первых, ставит знак равенства между нацизмом и коммунизмом, во-вторых, сдвигает фокус с темы собственной ответственности европейцев на тоталитаризм, и, конечно, прежде всего, на Россию как на «нераскаявшуюся» носительницу вируса тоталитаризма. В этой новой системе координат Восточная Европа может претендовать на ведущую партию, потому что «она больше знает о страдании», больше знает о «варваре у восточных ворот» и не устает напоминать Западной Европе о том, кто главная жертва и кто кому «должен» в ЕС.

В этом контексте книга Гросса «Золотая жатва» может быть прочитана как резкий, даже отчаянный крик протеста против тех тенденций в европейской политике памяти, которые как раз стали набирать силу на рубеже первого и второго десятилетий XXI века, когда эта книга была написана.

Алексей Миллер

профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге.

 

Для чего нам нужен Ян Томаш Гросс?

Рафал Панковский, Наталия Синяева-Панковская

В 2000 г. издательство фонда «Пограничье» в Сейнах выпустило книгу Яна Томаша Гросса «Соседи, или История уничтожения еврейского местечка». В ней рассказывается, как 10 июля 1941 поляки уничтожили своих еврейских соседей в Едвабне. После того как издательство Принстонского университета выпустило в 2001 г. англоязычное издание книги, разразилась невиданная по масштабам дискуссия об антисемитизме в Польше. Подобную реакцию можно объяснить тем, что «Соседи» затронули важный для польской идентичности нарратив нации-жертвы, на котором основаны представления поляков о своем месте во Второй мировой войне.

Гросс столкнул поляков с темой их непосредственного участия в убийствах евреев. Как сформулировал Петр Форецкий, если ранее Клод Ланцман своим фильмом «Шоа» обратил внимание поляков на проблему свидетелей Холокоста и польско-еврейских отношений до войны, Ян Блонский в своей знаменитой статье «Бедные поляки смотрят на гетто» обратил внимание на проблему равнодушия по отношению к евреям, а конфликт вокруг Освенцима (Аушвиц) обострил вопрос коллективного представления поляков о себе как о главных, если не единственных жертвах нацизма, то Гросс поднял вопрос: «Может ли нация жертв быть также нацией палачей?»

На основании показаний выживших и актов судебного процесса 1949 г. Гросс показал, что преступление в Едвабне, которое ранее приписывалось немцам, было совершенно местными жителями. Польский институт национальной памяти провел специальное расследование, подтвердив достоверность используемых Гроссом документов и выводов о том, что непосредственными участниками событий были поляки, подстрекаемые немцами. Более того, историки продолжили исследования и выяснили, что кроме преступлений в Едвабне и Радзилове летом 1941 г., погромы с участием местного населения произошли в более чем двадцати местностях Ломжинского края и Подлесья (в 1939–1941 гг. эта территория находилась под властью СССР).

В дискуссии, начавшейся после выхода «Соседей», публицисты, журналисты и политики преобладали над историками. Гросса критиковали прежде всего националисты и крайне правые, за отсутствие патриотизма и за якобы умаление роли немцев в истреблении евреев. Самые ярые критики старались дискредитировать прежде всего его научную репутацию как серьезного историка. В частности они обвиняли Гросса в «некритичном» подходе к источникам исследования, прежде всего к воспоминаниям выживших. Следует отметить, что изучение преступлений Холокоста во всей полноте затруднено ограниченным объемом сохранившихся документов. Поэтому, в связи со спецификой темы, воспоминания немногочисленных выживших и показания свидетелей являются важным источником для исследователей истории Холокоста.

В большинстве случаев критика книг Гросса несправедлива и мотивирована политически. Обвинения автора в непрофессионализме беспочвенны. Ян Томаш Гросс, профессор истории Принстонского университета, руководитель кафедры «Война и общество», является общепризнанным научным авторитетом мирового уровня. В 1969 г. он эмигрировал из Польши в США после того, как был арестован на несколько месяцев за участие в студенческих протестах в 1968 г. В 1975 г. защитил докторскую диссертацию в Йельском университете. Был приглашенным лектором в самых престижных американских университетах, таких как Гарвардский и Стэнфордский, а также в университетах Парижа, Вены, Кракова, Тель-Авива и других городов.

Его первая книга, основанная на результатах диссертации, «Польское общество под немецкой оккупацией: Generalgouvernement, 1939–1944», вышла в 1979 г. В 1983 г. он вместе с Иреной Грудзиньской-Гросс выпустил книгу о поляках, депортированных НКВД в лагеря ГУЛАГа в Сибири и Казахстане: «В сороковом нас мать в Сибирь выслала. Польша и Россия, 1939–1942 г.». Среди его последующих книг: «Революция из-за границы. Советский захват польской Западной Украины и Западной Белоруссии», «Страх. Антисемитизм в Польше после войны». В этих работах поднимались многие болезненные темы, в том числе описывается послевоенный погром евреев в Кельце в 1946 г.

«Золотая жатва» считается самым большим событием книжной индустрии Польши 2011 г. В книге говорится о жадности и жестокости по отношению к жертвам Холокоста. Эта книга ставит перед читателями серьезные исторические и моральные проблемы.

Ян Томаш Гросс не только начал дискуссию в Польше, но и обратил внимание на тему участия местного населения в Холокосте во всей Европе, ранее замалчиваемую и неисследованную, вдохновив этим местных и зарубежных историков. Дискуссия, начатая Гроссом, продолжается и является очень важной для критической идентичности стран Восточной Европы в посттоталитарную эпоху. Мы гордимся тем, что ассоциация «Никогда больше» участвовала в издании этого перевода.

 

Бессарабия: еще один случай «забытого» Холокоста

Алексей Тулбуре

Оргеев — небольшой молдавский городок к северу от Кишинева, раскинувшийся вдоль берега реки Реут. Как-то, будучи там, я зашел на городское еврейское кладбище. К слову, это кладбище — одно из самых старых сохранившихся до сих пор не только в Молдавии, но, как утверждают путеводители, и во всей Юго-Восточной Европе. Сделал довольно много фотографий и через несколько дней опубликовал их — кладбище очень красивое — в социальных сетях.

Из 70 фотографий могил и надгробий повышенный интерес читателей вызвала только одна. На ней надгробный камень со следующей надписью: «Вечная память сынам Вассерштайнам Яше и Мееру, павшим в бою в 1945 г., май месяц», и там же чуть ниже через разделительную черту о другой смерти, смерти не в бою: «Бабушка Этл и ее дети Фроим, Зися, Хоня, Рухл и двое внуков, убитые румынскими жандармами в 1941 г., село Булаешты». Сверху надгробия установлена красная звезда.

Очевидно, упомянутые в надписи — члены одной семьи. Большинство сгинуло в Холокосте, двое погибли на фронте в самом конце войны. По характеру надписи и немного неправильному русскому языку можно сделать вывод, что памятник был установлен в частном порядке оставшимися в живых родственниками погибших, и никаких пропагандистских целей (красная звезда сверху — скорее идеологическая дань эпохе) не преследовал. С большой долей вероятности можно утверждать, что в могиле нет останков ни одного из упомянутых в надписи людей — погибшие в бою остались и захоронены, как это было принято на фронте, на месте гибели, а бабушка Этл с детьми и внуками лежит, вероятно, в окрестностях Булаешт.

Фотография собрала довольно большое количество комментариев. Некоторые откровенно нацистского характера, прославляющие Кондукэтора, обвиняющие автора фотографии в разжигании румынофобии. Другие — очень характерные в контексте обсуждения местного Холокоста — противопоставляя, напоминали о жертвах массовых репрессий советской власти в Молдавии. Многие вспоминали о том, что об издевательствах над евреями во время войны им рассказывали бабушки и дедушки.

Кто-то назвал меня, опубликовавшего эту фотографию, «трибуном зверств, пришедших со стороны». Однако были и комментарии о том, что в 1941 г. евреев убивали и местные, а не жандармы (в частности речь шла о селе Кэпрешты, ныне Флорештского района).

Под этой фотографией был и такой рассказ: «По воспоминаниям старой кишиневки… Когда жандармы и их холуи шли на очередное “дело”, люди уже понимали, что… собирают евреев и родственников коммунистов для расстрела. Когда каратели врывались в дома жертв, <…> у порогов этих домов стояли простые люди с невинными, детскими глазами. В руках у них были мешки. Среди них были и соседи жертв и люди, наладившие на сбыте награбленного бизнес. Они стояли и ждали, когда уведут жертв. Таких людей было много». И в другом месте: «Те, кто убивал, пытал и мучил, получали возможность грабить своих жертв. Это было основным двигателем их преступлений. Румыны по праву хозяев положения брали ценные вещи — украшения, деньги, что-то дорогое. То, что их не интересовало, позволялось брать их бессарабским (молдавским) пособникам. То, что оставалось после них, могли брать те, кто стоял с мешками у порога…»

Полемика явно вышла за пределы обсуждения надгробия на старом еврейском кладбище, затронув темы, находящиеся у нас под своеобразным неписанным, необъявленным, но почти общепринятым запретом, — массовое убийство евреев во время Второй мировой войны в Бессарабии и участие местных жителей в убийствах и грабежах.

Необходимо отметить, что целую серию фотографий со старого еврейского кладбища в Оргееве я опубликовал более года назад, а страсти по поводу той, где на надгробии упомянуты братья Вассерштайн, бабушка Этл и ее близкие, не утихают до сих пор, и почти каждый день появляются новые комментарии. Сколько эмоций и историй вокруг одной фотографии со старого еврейского кладбища!

Книга Яна Томаша Гросса и Ирены Грудзиньской-Гросс «Золотая жатва» построена в форме комментария к другой фотографии. Группа крестьян, мужчин и женщин, с лопатами и другими инструментами в руках, расположились в ряд, чтобы сделать снимок. Ничего, казалось бы, необычного. Как пишут сами авторы, «у многих из нас такие снимки остаются в альбомах после летних каникул, проведенных в деревне у близких или дальних родственников». Не нарушают «мирного» характера снимка и вооруженные солдаты и милиция, стоящие по краям группы фотографирующихся людей.

Но это не обычный снимок — у ног крестьян лежат человеческие черепа и кости. Эти люди в поисках золота и других драгоценностей раскапывают землю, в которой лежат останки сотен тысяч жертв нацистов, уничтоженных в лагере смерти Треблинка. На фотографии мы видим несколько десятков человек (а в «раскопках» на территории бывшего лагеря смерти участвовало всё окрестное население), которые стремились получить свою часть материальной выгоды от Холокоста, от массового уничтожения евреев. Эти люди участвовали в том, что можно назвать величайшим ограблением, «Перехватом» еврейского добра. Ограблением, которое шло рука об руку с физическим уничтожением европейских евреев. Уничтожение и мародерство охватили всю Европу.

Антисемитизм, практика его применения, в том числе на уровне государственной политики, варьировали от страны к стране (в Германии — «аризация», в Румынии — «румынизация» и т. д.), однако, как отмечают авторы, «местные общества с удовлетворением воспринимали общие признаки механизма “перехвата” и перераспределения еврейской собственности в пользу арийцев». Грабеж и легкое обогащение за счет собственности уничтоженных евреев стали одним из главных факторов антисемитской политики на государственном уровне и на уровне поведения членов местных сообществ не только в Германии, но и на территории всех оккупированных ею государств.

Золото и другое еврейское имущество уходило в руки арийцев и других неевреев не только из лагерей смерти, откуда оно транспортировалось эсэсовцами эшелонами. Евреев убивали и грабили в селах и городах по всей Европе. И в этих убийствах и грабежах активно участвовало местное нееврейское население.

В книге «Золотая жатва» приводятся примеры участия польского населения в убийствах и грабежах евреев. В этом смысле «Золотая жатва» является продолжением книги «Соседи», в которой Ян Томаш Гросс на примере польского городка Едвабне поднимает тему участия в Холокосте местного населения оккупированных нацистами стран. Поднимает тему «другого» Холокоста, массового убийства евреев местными жителями, имевшего место на всей территории Восточной Европы.

Эту книгу невозможно читать спокойно. Она не изобилует эпизодами зверств против евреев, в ней, как признают сами авторы, нет новых, неопубликованных до сих пор фактов, однако чувство, возникающее при чтении этой книги, — это потрясение. Охватывает ужас (снова и снова) от осознания того факта, что во время Холокоста у евреев в Европе практически не было союзников. Шанс на спасение могли дать только контакты и взаимодействие с местным населением — с соседями, односельчанами, соотечественниками и др. С местным населением, которое в истреблении евреев увидело, наряду с оккупантами, и для себя возможность улучшить легко и быстро свое материальное положение.

Как отмечают авторы книги, «евреи — с точки зрения тех, кто сталкивался с ними во время оккупации (и даже еще позже, как это видно на снимке) — отождествлялись с вещами. А ведь человек — это нередуцируемый объект, сам себе цель, и любая инструментализация отношений между людьми — это злоупотребление. В отношении евреев во время Второй мировой войны процесс обесчеловечения достигает своего апогея». Евреи были исключены из числа людей. Живые евреи для «соседей» стали «покойниками в отпуске». Жили, пока это было экономически выгодно тем, кто «спасал». Заканчивались деньги — заканчивался «отпуск», т. е. жизнь.

Убивать и грабить евреев стало «морально», это стало социально санкционированным действием. И этим занимались не только так называемые «отбросы общества», убивали и грабили в том числе «столпы» местных сообществ. Убивали и грабили открыто, что делало соучастниками всех. Это было социальной катастрофой, поразившей местные сообщества, как пишет автор, на десятилетия вперед.

Помогавших бескорыстно, — и это, наверное, потрясает больше всего, — было очень мало. Факт помощи скрывался не только во время войны, когда это было смертельно опасно, но и после. Скрывался даже факт получения почетного звания «Праведника мира». Люди боялись, что никто не поверит в бескорыстие помощи — настолько массовым и «естественным», с точки зрения местных сообществ, был феномен обогащения за счет «покойников в отпуске».

Что случилось с нееврейским населением Европы, каким образом зверские массовые убийства и безудержный грабеж евреев могли стать «общественной нормой», почему стало возможно такое массовое выпадение из человечества такого огромного количества людей? — вот, по-моему, вопросы, на которые пытается ответить новая книга Яна Томаша Гросса «Золотая жатва».

История Бессарабии периода Второй мировой войны — еще один пример замалчиваемого Холокоста. В советское время истребление евреев растворилось в более широко сформулированной теме злодеяний немецко-фашистских оккупантов против советских граждан. В период после объявления независимости Республики Молдова Холокост просто замалчивали. В крайних проявлениях — отрицали. Правда же в том, что Бессарабия была еще одной европейской территорией, на которой разворачивалась драма Холокоста. Истребление евреев, в особенности в сельской местности, началось с самых первых дней оккупации Бессарабии.

Приказ об уничтожении части евреев Бессарабии и Буковины и о депортации остальных был отдан Ионом Антонеску по собственной инициативе без какого-либо давления со стороны немцев. Для выполнения этой задачи он выбрал жандармерию и армию, в задачи входило и создание специальных команд, которые, опережая армию, «создавали в селах неблагоприятную для евреев атмосферу для того, чтобы население само желало бы избавиться от “иудейского элемента” средствами, наиболее соответствующими обстоятельствам».

Приказы, полученные румынской жандармерией еще до начала военных действий на территории СССР, о «зачистке территории» в Бессарабии и Северной Буковине не оставляют места для интерпретаций. Специальные приказы от 18 и 19 июня 1941 г. предусматривали разворачивание в этих двух провинциях легионов жандармов. Генерал Константин (Пики) Василиу, генеральный инспектор Жандармерии, дал в г. Роман офицерам следующие инструкции: «Первая мера, которую надо предпринять — это зачистка территории. Под зачисткой территории подразумевается: уничтожение на месте всех евреев, находящихся в сельской местности; закрытие в гетто всех городских евреев; арест всех “подозрительных”, партийных активистов, тех, кто занимал ответственные посты при советской власти и их конвоирование в расположение легиона». Как вспоминал позже один из жандармов, командир Оргеевского жандармского легиона говорил своим подчиненным, что необходимо убивать всех евреев, от младенцев до беспомощных стариков, поскольку все они угроза для румынской нации.

Историк Владимир Солонарь говорит о более или менее общем сценарии атак на евреев: «Первые убийства совершали румынские военные и жандармерия с участием местных экстремистов (как правило, бывших членов фашистских партий) и оппортунистов. Затем главную роль начинали играть местные жители, которые выявляли, собирали и эскортировали евреев к месту казни. Они же иногда принимали участие в расстрелах, “добивании” раненых и грабеже мертвых тел. Надо отметить, что советских активистов неевреев румынские власти, зачастую, несмотря на требование односельчан, как правило, оставляли в живых, осуждая на различные тюремные сроки или каторжные работы».

У евреев, не успевших эвакуироваться до прихода румынских войск и жандармов, шансов на спасение было очень мало. Спасение могло прийти только от соседей (односельчан) христиан, но случаев помощи со стороны неевреев в Бессарабии было очень мало.

В своей книге Владимир Солонарь приводит пример, когда местное христианское население открыто встало на защиту своих односельчан-евреев. Единственный пример. И это случилось не в Бессарабии, а в буковинском селе Выртекэуць, где люди стали на колени перед румынскими жандармами, ведущими 12 семей местных евреев на расстрел за окраину села, умоляя карателей отпустить односельчан. Жандармы всех освободили.

Этот случай указывает на то, что в случае активной защиты со стороны христиан сотни и тысячи жизней невинных людей могли быть спасены. Румынские войска и жандармы в Бессарабии и Буковине не считали себя оккупантами и не могли не прислушиваться к мнению местного христианского населения.

Но защиты практически не было, было активное и массовое участие в убийствах и грабежах. Большинство таких случаев хорошо изучено и задокументировано.

В селе Чепелеуцы, Бричанского района, Бельцского уезда были убиты свыше 190 местных евреев и беженцев из других населенных пунктов. В убийствах участвовали 14 местных жителей, имена которых были установлены. Среди убийц были и две женщины, проявившие особую жестокость в отношении своих жертв: «Корорарь, жена Корорарь Василия Ивановича, добивала раненых граждан свинцовым нарукавником… Рокимчук Евгения с еще не умерших от ран выбивала золотые зубы изо рта, обрезала пальцы с золотыми кольцами».

В селе Цыганешты после того, как местные жители помогли жандармам идентифицировать и собрать евреев села, которых сразу же повели на край села для казни, некоторые вызвались участвовать в расстреле. После расстрела участвовавшим в нем местным жителям разрешили взять одежду убитых.

В Хынчештах после того, как румынские военные согнали евреев города к месту расстрела, один солдат, сославшись на плохое самочувствие, отказался стрелять. Тут же двое местных жителей высказали желание участвовать в казни. Они же после расстрела добивали раненых «контрольными выстрелами».

В Думбравенах, крупнейшем еврейском поселении на севере Бессарабии, после появления там румынских войск, местное нееврейское население, поддержанное крестьянами соседних сел Дубно, Вэдены и Парканы, начало массовые расправы над евреями. Погромщики разграбили все дома, растащили всё имущество, включая мебель, угнали домашний скот. На всем протяжении погрома, который длился несколько дней, «соседи» зверски избивали и расстреливали евреев.

По похожему сценарию случился погром в местечке Згурица. Ефим Френкель, выживший в этой резне, вспоминал: «Молдаване начали забирать всё, начали насиловать, молдаване начали бить людей, молдаване отрезали голову еврею косой».

Погромы, убийства и грабежи проходили на всей территории Бессарабии и Северной Буковины: Кишинев, Бельцы, Единцы, Оргеев, Бричаны, Кагул, Котовск (сегодня — Хынчешты), Ниспорены, Пепены, Скулены, Татарешты, Черновцы, Херца, Хотин, Чудей, Сторожинец, Ропча, Иорданешты, Петровцы, Панка, Бросковцы, Липканы, Стэнешты, Жадова Веке, Костешты, Хлиница, Будинешты и т. д. В этом участвовали не только «отбросы общества». Диана Думитру, анализируя материалы расследования преступлений и личности обвиняемых в них, дает обобщенный образ тех из местных, кто убивал и грабил евреев: «С небольшими исключениями, это были этнические молдаване, мужчины в возрасте от 30 до 40 лет (иногда от 20 до 30), женатые, имеющие детей. Большинство — так называемые середняки, <…> почти половина — грамотные…» и т. д. И здесь мы видим то, что Гросс в своей книге называет «социально приемлемыми действиями», «овеществлением», т. е. исключением евреев из числа людей.

Те, кто не были убиты в первые дни и недели войны, были согнаны во временные концентрационные лагеря, а в городах — в гетто. До конца 1941 г. практически все евреи Бессарабии, не погибшие в ходе погромов, расстрелов, от голода, холода, болезней и истязаний, были депортированы за реку Днестр, в Транснистрию, вновь созданную провинцию под управлением румынской администрации со столицей в Одессе. В «маршах смерти» (пешие переходы из Бессарабии в Транснистрию) погибли очень многие — от болезней, голода и лишений. Большое число евреев во время депортации было убито местными жителями, которые выкупали их у конвоиров, выводили из колоны и тут же убивали (или просили конвоиров их застрелить) для того, чтобы снять с них понравившуюся одежду и обувь (более ценные вещи, как правило, доставались военным). Выкуп людей из конвоируемой колоны для убийства ради одежды — это, похоже, наш неповторимый бессарабский вклад в Холокост.

В лагерях Транснистрии выжили очень немногие.

В Северной Буковине массовые депортации евреев в Транснистрию также имели место, однако ситуация развивалась несколько иначе. По настоянию мэра г. Черновцы, Траяна Поповича, тысячи евреев были оставлены в Черновцах (частью и в других населенных пунктах провинции) для, как аргументировал мэр, обеспечения бесперебойного функционирования городского хозяйства и экономики провинции в целом. «Экономическая полезность» евреев спасла тысячи от депортации и от неминуемой смерти в лагерях Транснистрии.

Евреев других румынских провинций спасло изменение ситуации на восточном фронте. После Сталинградской битвы Антонеску отказался от плана «зачистки территории» по всей Румынии. Полное уничтожение евреев ему удалось только в «провинциях-моделях» — Бессарабии и Северной Буковине.

«Перехват» еврейского имущества в Румынии (в том числе в Бессарабии и в Северной Буковине) шел по тем же схемам и сценариям, что и в других регионах Европы, оказавшихся под властью нацистских (своих либо чужих) режимов. Всё начиналось с дискриминационного законодательства, выдавливания евреев из экономики, образования, торговли — изо всех публичных сфер жизни. А заканчивалось массовым убийством, отрезанием пальцев с золотыми кольцами, вырыванием золотых зубов у еще не умерших от ран и убитых.

Забирали жизнь за одежду, за вещь. Евреи в Бессарабии стали в глазах своих «соседей» носителями вещей. Не людьми. И эта новая социальная «норма» была принята подавляющим большинством.

Молдавия — восточноевропейская страна, где о Холокосте, о роли Румынии, об участии в нем местного (в основном молдавского) населения предпочитают не говорить. Школьная учебная программа по преподаванию темы Холокоста в Бессарабии (несколько часов) либо игнорируется, либо профанируется. Системного научного исследования темы нет, и государством такого рода исследования не стимулируются. Нет и продуманной, целенаправленной государственной политики сохранения памяти жертв Холокоста.

26 июля 2016 г. Парламент Республики Молдова принял Декларацию об одобрении Итогового доклада Международной комиссии по изучению Холокоста под председательством Эли Визеля, а 22 мая 2017 г. — правительство утвердило План действий по претворению в жизнь упомянутой Декларации. Необходимо, однако, отметить, что эти два документа были приняты в результате сильного давления со стороны международного сообщества, что указывает на отсутствие у молдавского руководства политической воли к выработке и внедрению государственной политики по изучению Холокоста и сохранению памяти его жертв. Очевидно, изменения к лучшему в этом плане будут возможны только при сохранении упомянутого давления со стороны зарубежных партнеров нашей страны.

Официальный Кишинев проводит историческую политику, суть которой (но для Польши) лучше всех сформулировал известный историк Анджей Новак: «Либо Вестерплатте, либо Едвабне». Другими словами, либо нация сохраняет память, гордится героическими моментами собственной истории, либо кается в собственном участии в Холокосте, признаёт свою ответственность за преступления, совершенные в прошлом. В молдавской версии это звучит так: «Либо Сибирь, либо Холокост», где под Сибирью подразумеваются репрессии советской власти против граждан МССР (СССР). «И Сибирь, и Холокост» — такой подход пока не получается применить. Препятствуют этому и моменты, связанные с процессом формирования современной идентичности молдаван, в котором «румынизации» (в современной интерпретации) отведена особая роль.

Иногда встречаться с собственным прошлым страшно. Страшно брать на себя ответственность за то, что случилось когда-то с нацией, к которой ты принадлежишь. Но это неизбежно надо делать. «То, что важно для индивидов, важно и для сообществ. Подавленные воспоминания опасны, ибо, вырываясь на поверхность, они могут разрушить то, что является здоровым, обесценить то, что является благородным, профанировать то, что является великим. Нация, как и индивид, может найти много способов для встречи и знакомства с собственным прошлым. И ни одного для его игнорирования».

Книга Яна Томаша Гросса и Ирены Грудзиньской-Гросс «Золотая жатва», выходящая и на русском языке, дает, как мне кажется, многим возможность встретиться и познакомиться с собственным прошлым, с прошлым наций, к которым они принадлежат. Дает возможность стать ответственным за всё, что имело место в истории твоего народа.

Алексей Тулбуре,

директор Института устной истории Молдавии.