Как только Марко увидел, что Отторино входит в комнату, где он сидел один, читая какие-то бумаги, он встал и любезно пошел навстречу юноше.

— Уже вернулся? — спросил он. — Ну, как дела в Монце?

— Там царит всеобщее недовольство, — отвечал юноша, — но никто не смеет поднять голову — все боятся герцога Тека.

— С кем ты говорил?

— С вождями гвельфов, которых вы мне назвали: с Гудзино, с Гавацца, с Монечино Дзева и с Берузио Рабия. Рабия, как только ему удастся уехать, не вызывая подозрений, прибудет в Милан, чтобы договориться с вами о планах на будущее.

— А что ты скажешь о горожанах?

— Ничего хорошего. Ваш священник Мартино, которого вы послали туда своим проповедником, говорят, только чудом вырвался из когтей достопочтенных мужей, которых он пытался наставить на путь истинный.

— Неужели они так фанатично преданы антипапе Николаю?

— Если бы они и правда держались за Николая или за Иоанна! Нет, просто эти негодяи хотят половить рыбку в мутной воде, и только.

— Прибыл ли наконец граф дель Бальцо?

— Мы только что приехали вместе.

— Видишь, мой совет сослужил неплохую службу. Теперь, когда он здесь, было бы глупо этим не воспользоваться. Надо бы, чтобы он взялся… Послушай, сделай вот что… Он ведь приехал со всем семейством?

— Да, со всеми своими родными и близкими.

— Завтра я устраиваю для друзей небольшой праздник. Не мог бы ты прийти вместе с ним?.. Эрмелинда… Ну, ее я, конечно, не могу надеяться увидеть, но… вот Биче, о которой ты нарассказал мне столько чудес… Ты не найдешь какого-нибудь способа привести ее вместе с отцом?..

Отторино, который ничего другого и не хотел, проникся уверенностью, что раз уж его господину не терпится увидеть девушку, то он легко простит ему отказ от брака с дочерью Рускони, а потому он тут же обещал сделать все возможное, чтобы выполнить его желание.

На другое утро Отторино явился к графу и объявил ему, что Марко приглашает его в тот же день вместе с Биче к себе в гости и просил его проводить их к нему, что это большая милость и особая честь, которая высоко поднимет его в глазах всех миланцев, и отказываться от нее ни в коем случае нельзя.

Эрмелинда, которой граф сообщил об этом, как о деле уже решенном, также не высказала возражений. Теперь, когда Отторино по всем правилам просил руки ее дочери, девушка могла считаться его невестой; и было вполне естественно и справедливо, что молодой человек хотел представить ее своему господину, чтобы тот одобрил его выбор и не сердился за нарушение прежнего обязательства, к которому сам имел отношение. Вместе с тем, представляя себе, как ее дочь предстанет перед Марко Висконти, бедная женщина трепетала от тайного страха, вызванного воспоминаниями и предчувствиями; когда она отпускала Биче, которая также казалась глубоко взволнованной ее рассказами об этом человеке, ей показалось, что она выносит приговор, определяющий всю дальнейшую жизнь ее дочери, и она смотрела ей вслед полными слез глазами.

Марко Висконти, окруженный знатнейшими миланскими юношами, сидел в одной из палат своего дворца в ожидании обеденного часа. Всегда блистательно щедрый, когда он чествовал своих друзей и сеньоров, в эти дни он удвоил обычную пышность, доведя ее до великолепия и расточительности, чтобы привлечь к себе новых сторонников и поразить толпу, столь падкую до всякой роскоши. Летописцы отмечают, что великолепием празднеств и пиров, изысканностью нарядов и конских украшений, богатством выходов в сопровождении знатных юношей, пажей и оруженосцев он далеко превзошел своего племянника Адзоне, ставшего владетельным князем Милана.

Одним из главных действующих лиц в этом кружке был Лодризио Висконти, брат самозванного настоятеля монастыря святого Амвросия, ближайший советчик Марко и вдохновитель всех его тайных интриг. Это был видный человек лет сорока, с характером незаурядным, но буйным и беспокойным, который уже стал притчей во языцех, а впоследствии приобрел слишком постыдную известность. Лодризио давно ненавидел Отторино — и из зависти к юному рыцарю, ибо он видел, что Марко отдает предпочтение юноше, в то время как ему хотелось самому быть единственным наперсником своего господина, и из-за судебной тяжбы касательно родового поместья в Кастеллетто на Тичино, которое в конце концов отошло к Отторино. Марко старался их помирить, и с некоторых пор могло показаться, что они стали относиться друг к другу немного лучше. Однако Лодризио не забыл старой обиды и всегда был начеку, выжидая удобной минуты, чтобы погубить своего соперника.

Паж возвестил о прибытии графа дель Бальцо. Глаза присутствующих обратились к двери. Граф вошел, держа за руку дочь. Марко в смятении устремился им навстречу. Когда он увидел Биче, вошедшую в зал с опущенными глазами и разлитым по лицу стыдливым румянцем, ему показалось, что перед ним ее мать, что он видит подлинную Эрмелинду, и его охватило волнение. Однако он сумел сдержаться, встретил отца с учтивым достоинством, с приветливым лицом и ласковым взглядом, который тем не менее внушал почтение, а дочери оказал внимание, подобающее девице знатного рода, и развлекал ее веселым разговором, пока не вошли пажи и не объявили, что обед подан. Все перешли в другой зал. Марко усадил Биче по правую руку от себя, графа — по левую, а остальные приглашенные разместились вокруг стола.

Мы не станем задерживаться на распорядке и церемониале этого пиршества, которое, конечно, не отличалось такой же роскошью, как пиры, устраивавшиеся в особо торжественных случаях, однако в наши дни могло бы составить честь любому самому богатому и пышному двору Европы.

Стол украшали тончайшие скатерти и салфетки, отделанные кистями и бахромой, с вышитым посредине изображением змеи; драгоценная посуда, сверкающие золотые и серебряные блюда; всевозможные яства из разных местностей, приправленные причудливыми соусами разнообразных оттенков, позолоченные рыбы, павлины, тщательно украшенные собственными перьями и столь искусно установленные на столе, что они казались живыми; лесная дичь, медвежонок со слегка посеребренной шерстью, золотыми когтями и зубами и со свечой во рту. При каждой смене блюд подавались большие чаши с душистой водой для омовения рук, изысканные вина разливались в прекрасные чеканные кубки из драгоценных металлов и изящные хрустальные бокалы, украшенные узорами, цветами и звериными мордами.

Когда гости пили последний кубок, в залу вошли двенадцать пажей в двухцветных — красно-белых — штанах и куртках. Они внесли праздничные подарки. Одни удерживали на кожаных поводках борзых, гончих или легавых собак в бархатных ошейниках, со сворками из цветного сафьяна; другие несли на красных нарукавниках обученных для разных видов охоты благородных соколов, ястребов и кречетов с красными колечками на ногах, белыми ремешками и в колпачках, украшенных жемчугами, серебряными колокольчиками и маленькими гербами со змеей; третьи держали в руках шпаги с позолоченными эфесами, стальные шлемы, плащи и мантии из рытого бархата, с шелковыми поясами, жемчужными пуговицами и золотыми кистями.

При появлении пажей с дарами Марко заметил, что у них нет ничего, что можно было бы преподнести благородной девице. Он знаком подозвал к себе оруженосца, и тот, выйдя на минуту из зала, вернулся с жемчужным венцом на золотом подносе. Тогда Марко Висконти встал из-за стола, взял венец в обе руки, преклонил колено перед Биче и, снова поднявшись, бережно возложил его на ее голову.

— Да благословит господь королеву нашего пира, — сказал он, и все присутствовавшие ответили криком одобрения.

После этого Марко попросил девушку «придать (как он выразился) особую ценность его скромным дарам, раздав их собственноручно рыцарям и баронам, удостоившим его своим посещением». Биче встала, и все гости последовали ее примеру. Марко вызвался служить ей оруженосцем. Он повел ее от стола к столу и, получая от пажей дары, передавал ей одну вещь за другой; девушка с величайшим изяществом вручала их тому, кто оказывался перед ней, а удостоенный ее милости, преклонив колено, целовал край одежды прекрасной дарительницы. Отторино достался стальной шлем с эмалевым гребнем, и кое-кто заметил, что рука смущенной королевы задрожала, когда она вручала дар молодому рыцарю; впрочем, это могло быть вызвано и тем, что шлем был слишком тяжел для нежной ручки девушки.

Последним получал подаррок граф дель Бальцо, котором Марко приготовил великолепного кречета. Подобно остальным, граф преклонил колено перед дочерью и поцеловал край ее платья, но, вставая, он не смог сдержать порыва отцовских чувств, заключил ее в объятия, поцеловал в лоб и проговорил:

— Дочь моя, да благословит тебя бог!

Это вызвало новый взрыв восторга во всем зале.

Когда шум утих, Марко сказал девушке:

— Прекраснейшая и милосерднейшая королева, неужели среди всех осчастливленных вами я один останусь без вашей милости? Если моя просьба не слишком дерзка, могу ли я надеяться получить из ваших рук какую-нибудь ленту, шнурок, нитку в знак того, что вы согласны признать меня своим вассалом?

Девушка смутилась и растерялась, но отец сказал ей:

— Скорее… дай ему что-нибудь… ну, что-нибудь… какое-нибудь из твоих украшений.

Биче повиновалась и сняла с запястья расшитую золотом ленту, которую Марко принял из ее рук, опустившись перед ней на одно колено.

Встав из-за стола, гости разбились на отдельные кучки и принялись обсуждать новости, главным образом о папе и антипапе. Граф тотчас же овладел разговором, пустив в ход всю свою латынь и каноническую ученость, и молодые люди, не умевшие говорить ни о чем другом, кроме как о своем коне и мече, только таращили глаза на столь удивительного эрудита. Но мало-помалу слушатели устали, им надоело восхищаться и все принимать на веру. Вспомнив, что и у них есть языки, они один за другим стали отходить от оратора, возле которого осталось всего три-четыре человека, да и те, как только граф перестал внушать им страх, под тем или иным предлогом примкнули к новому кружку, состоявшему только из людей, перебежавших в него из первого.

Там разговор шел о турнире, который в этот день было решено устроить, чтобы отпраздновать избрание Адзоне Висконти имперским наместником. После множества вопросов и ответов Лодризио извлек из-за пазухи пергаментный свиток и сказал:

— Вот подлинный вызов, который объявляли глашатаи.

Все присутствовавшие столпились вокруг него, и он начал читать:

— "Слушайте, слушайте, слушайте! Господа князья, бароны и дворяне, я извещаю вас о великом и благородном состязании, о турнире и пышном празднестве, которое состоится в городе Милане, в Ломбардии, через месяц, считая от нынешнего дня.

Дабы покончить с праздностью, показать себя, отличиться в воинском деле и снискать благосклонность прекраснейших и благороднейших дам, которым мы служим, а также для того, чтобы выразить ликование города и всего герцогства по случаю назначения знаменитого и великодушного Адзоне Висконти имперским наместником, мы, рыцари, чьи имена подписаны ниже, решили устроить турнир и состязание, на котором от восхода и до заката солнца будем держать поле, готовые принять вызов любого миланского или чужеземного рыцаря.

Условия состязания.

Первое состязание — на коне в ограде с нанесением четырех обычных ударов и одного в честь дамы.

Второе состязание — сражение мечами на конях: один на один, двое на двое или все собравшиеся с согласия судей турнира.

Рыцари, держащие поле, предоставят вызывающим их рыцарям копья одинаковой длины и толщины, мечи — по выбору вызывающих.

Если кто нанесет рану коню, виновный будет удален с поля.

Тот, кто сломает больше копий и нанесет больше хороших ударов, получит в награду боевые доспехи.

Для вызова на поединок надо коснуться копьем щитов одного или нескольких рыцарей, держащих поле, или их вызывающих, каковые щиты будут выставлены в конце поля, а за ними будут стоять служители для оповещения рыцарей о вызове.

Рыцарей, держащих поле, а равно их вызывающих, просят принести или передать главе указанных распорядителей щиты со своими знаками или гербами, дабы оные были выставлены до начала состязаний в указанном месте, в случае же, если оные щиты не будут доставлены в надлежащее время, они будут приниматься лишь с согласия устроителей и Великого и Блистательного Господина Имперского Наместника.

В знак подлинности сего документа мы подписали свои имена".

Тут читавший остановился.

— А имена? — сказал кто-то. — Читайте дальше.

— Вот эти имена:

"Скараморо Липрандо, Отторино Висконти, Брондзин Каймо, Пинала, Пьетро Меравилья, Танцо, братья Бираго, братья Боси, Бертоне Какатоссичи, Лоренцуоло да Ландриано.

Составлено в Милане, в 1329 году от рождества Христова, месяц, день… " Ну, что вам сказать еще?

Марко ни на шаг не отходил от Биче и все время почтительно и любезно беседовал с ней. Когда уже вечером ее отец подошел к нему, чтобы испросить разрешения удалиться, он проводил ее до дверей зала, где, препоручив ее отцу, высказал ему множество самых неумеренных похвал и, всячески его обласкав, сказал ему на прощание, что отныне надеется наверстать время, потерянное в течение их слишком долгой разлуки.

Граф вышел от Марко настолько опьяненный радостью, что ног под собой не чуял. Едва вернувшись домой, он рассказал жене о том, с каким почетом их принимал Марко Висконти, и Эрмелинда почувствовала облегчение: она не сомневалась, что Отторино говорил с Марко о своем намерении жениться на Биче и что благосклонность последнего к графу и девушке означает его одобрение.

Немного спустя появился и сам Отторино, сияя так же, если не еще больше, чем граф. Когда речь зашла о событиях прошедшего дня, Отторино заметил, что граф и графиня считают, будто Марко уже дал согласие на его брак с Биче, но не стал их разубеждать. После такого приема, свидетелем которого он сам был, он уже слишком уверился, что его судьба не вызывает сомнений, и решил при первой возможности, как только останется наедине со своим господином, поговорить с ним о том, о чем не мог сказать в присутствии множества посторонних. Поэтому он прямо заговорил с родителями Биче о свадьбе, как о деле ближайших дней, и без труда добился их согласия. Затем граф подмигнул жене и повернулся к Биче, которая во все время их разговора молчала, не осмеливаясь поднять голову.

— Послушай-ка, — сказал он с глуповато-насмешливой улыбкой, которая всегда появлялась на его лице, когда он собирался отпустить шутку, — послушай-ка, а ведь мы судим да рядим без хозяина: мы сосватали тебя, не спросив твоего согласия, а у тебя, может быть, и в голове ничего подобного не было.

Биче, покраснев, взяла мать за руку и не ответила ни слова.

Эрмелинда сделала знак графу, чтобы он перестал шутить, а затем улыбнувшись, сказала Отторино:

— Как бы не относилась моя дочь к тому, что никто не может решать за нее, я хочу, чтобы пока вы удовольствовались согласием ее матери.

Молодой человек стал прощаться, и девушка, видя, что он уходит, подняла голову и, не выпуская руки матери, спросила:

— Вы ведь завтра придете?

— Ага, ага, вот ты и попалась, вот ты и попалась, скрытница! — вскричал граф, заливаясь смехом. — Вот ты какая! А мы-то приняли ее за святую Лучию! Ах, негодница!

Юноша ушел столь же довольный, как и те, кто остался дома.