Через четыре дня после того, как Тамар убежала с Шаем и потеряла Динку, Асаф быстро шагал по пешеходной улице Бен-Йегуда. Он почти бежал, пытаясь, без особой надежды на успех, найти того самого гитариста. Рюкзак Тамар, висевший у него за спиной, налился тяжестью, он был как живой, как будто нашептывал что-то: неясные слова, туманные мысли, мольбы о помощи. Асаф прошел мимо кружка людей, наблюдавших за выступлением девушки-фокусницы, задержался на минутку, чтобы послушать игру совсем юного паренька, почти мальчишки, а потом увидел еще одного — парень сидел, привалясь к стене банка, и извлекал монотонные мелодии из чего-то вроде ситара при помощи смычка, зажатого между большими пальцами ног. Асаф и не знал, что на улице выступает столько народу, он подивился их молодости — большинство его сверстники. Асаф смотрел на них, гадая, связаны ли все эти музыканты и фокусники с той мафией, о которой говорил Сергей.

А в конце мидрахов он наткнулся на еще один тесный кружок: люди толпились вокруг девушки, игравшей на виолончели. Асаф ничего не понимал в музыке, но тем не менее страшно удивился, что кому-то стукнуло в голову играть на таком вот инструменте на улице. Виолончелистка была невысокой, в круглых очечках и красной шляпке, Асаф догадался, что людей привлекает не грустная мелодия, а сама диковинная девчонка с огромным инструментом.

Асаф и Динка почти прошли мимо виолончелистки, как вдруг собака резко остановилась, развернулась, сосредоточенно принюхалась и внезапно рванулась в самую гущу толпы. Асаф двинулся следом, прокладывая дорогу среди слушателей, пока не оказался рядом с виолончелисткой, в самом центре круга.

Девушка играла, закрыв глаза, по лицу ее временами пробегала рябь, словно ей что-то снилось. Динка гавкнула. Девушка открыла глаза и изумленно уставилась на собаку. Асафу показалось, что она даже побледнела. Потом выпрямилась на стуле, глаза нервно пробежались по толпе, но играть она не прекратила, правда, теперь просто водила смычком по струнам. Динка натянула поводок, Асаф дернул ее назад. Слушатели недовольно загалдели, требуя, чтобы он убирался со своей собакой. Асаф испугался, осознав, что сейчас они с Динкой — уличное представление.

Первой опомнилась виолончелистка. Она перестала играть, быстро нагнулась и торопливо зашептала:

— Где она? Передай ей, что она дико крутая, все ребята у нас говорят, что она супер! Су-пер! Беги! Беги же!

Она снова распрямилась, откинулась на спинку стула, крепко зажмурилась, словно стирая в памяти минувшее мгновение, и заиграла, вновь наводя на публику свои странные меланхолические чары.

Асаф ничего не понял. Самое главное — он не понял, почему ему надо бежать. Динка сообразила скорее. Ринулась прочь, волоча Асафа за собой. Он догадался, что она его спасает от чего-то неведомого, и тут же пришел в себя. Они вырвались из толпы. Асафу показалось, что кто-то кричит, чтобы он остановился, и он побежал еще быстрее. Если бы Асаф глянул назад, то увидел бы, как коренастый человек торопится следом, прижимая к уху мобильный телефон.

Асаф бежал и лихорадочно соображал. Эта девчонка знает Тамар, как пить дать знает. Она увидела Динку и просила передать Тамар, что та дико крутая. Думай, думай скорее! «И ребята у нас говорят, что она супер»? Что она такого сделала? И где это «у нас»? Он бежал, и мозг его бурлил, выбирал, сортировал, комбинировал. Асаф знал и не знал.

Сердце подсказывало, что он на правильном пути, что теперь он в своей стихии — на своей любимой пятикилометровой дистанции. Асаф прислушивался к вызревавшей внутри него версии и бежал. А рядом бежала Динка. Не глядя друг на друга, они синхронно лавировали между людьми, перебегали улицы, срезали углы — как раньше, как в самом начале их дружбы (неужели вчера? Господи помилуй, изумился Асаф, да не может быть, чтобы это было только вчера), только теперь без поводка — сейчас их связывали лишь быстрые одобрительные взгляды. Я с тобой, я с тобой, хороший поворот, спасибо, где ты, в десяти шагах от тебя, между нами несколько человек, но не волнуйся, полный вперед, я ориентируюсь, я слышу, кто-то за нами бежит, я не слышу, но лучше сверни в этот переулок, нет, сюда я не сверну, я что-то чую, продолжай бежать, я приближаюсь к чему-то хорошему, только не останавливайся, ну ты меня насмешила, хватит болтать, не мешай сосредоточиться, надеюсь, ты знаешь, куда ты меня ведешь, конечно, знаю, да и ты вот-вот узнаешь, эй, Динка, это кажется мне знакомым, мы, похоже, уже были здесь, вон у этой высокой стены, раскрой глаза, Асаф, только вчера мы тут были, верно, верно, это… ну наконец узнал, за мной…

Динка опрометью кинулась к зеленой калитке, встала на задние лапы и передними нажала на ручку. Асаф с собакой ввалились внутрь. Асаф оглянулся, сзади никого не было, преследователи отставали. Он пересек двор: мимо колодца, мимо тесаных камней, между согнувшихся под тяжестью плодов ветвей фруктовых деревьев, сквозь глубокую, уже знакомую ему тишину.

Но еще не успев обогнуть дом и устремиться к задней стене, к обращенному на запад окну, навстречу корзинке, которая должна спуститься к нему с ключом, Асаф почувствовал что-то странное, словно вдруг воздух внезапно похолодел вокруг него: дверь дома была нараспашку и слегка покачивалась.

Он ворвался внутрь. Динка следом. Остановились они одновременно.

Все было разгромлено. Прихожая выглядела так, словно над ней пронесся ураган. Пол устилали книги, сотни книг, раскрытых, разодранных, растоптанных. Высокие шкафы перевернуты и изуродованы, точно кто-то рубил их топором. Даже алтарь был сдвинут с места — на полу светлел прямоугольник. Казалось, алтарь двигали, проверяя, не прячется ли за ним кто-нибудь.

«Теодора», — подумал Асаф и на секунду окаменел, не решаясь бежать наверх, ведь для этого пришлось бы ступать по книгам. Но уже через мгновение он бежал, топча книги, догадываясь, что случившееся здесь как-то связано с ним и его вчерашним визитом. Весь во власти этой ужасной догадки, он мчался по круговому коридору, и воображение рисовало ему кошмары, ожидающие его в конце, — все те кошмары, что он видел в триллерах или с какими сталкивался в самых страшных компьютерных играх. Перепуганный ребенок уже заливался плачем в его голове, и Асаф изо всех сил старался не поддаться ему. Теодора такая маленькая, думал он, настоящий цыпленок, как она выжила после такого погрома? На бегу он заглянул в опочивальню. Кровати были перевернуты, матрасы вспороты ножами. В воздухе до сих пор чувствовалась ненависть, переполнявшая тех, кто это сделал. Одним махом Асаф перелетел через шесть последних ступенек, распахнул синюю дверь и заставил себя не зажмуриться от страха.

В первый момент он не заметил ее среди хаоса, царившего в комнате. Потом обнаружил: в кресле-качалке, с открытыми глазами. Она выглядела как тряпичная кукла, которую кто-то забыл в кресле. В глазах не было ни искры жизни. Затем, целую вечность спустя, ее губы приоткрылись.

— Асаф, — почти беззвучно прошептала Теодора. — Это ты, Панагия му! Беги отсель. Скоро!

— Что случилось, Теодора? Что с вами сделали?

— Беги, прежде чем они воротятся! Ступай, сыщи ее, храни ее!

Ее глаза закрылись.

Асаф подскочил к Теодоре, опустился на колени, взял ее за руку. И тут увидел открытую рану, тянущуюся от виска к уголку рта.

— Кто вас так?

Теодора медленно вздохнула и вытянула три сухоньких пальца:

— Троица. — Ее рука вдруг с силой сжала его плечо. — Звери дикие. А более всех — самый великий, Асмодей.

Теодора замолчала, но рука ее продолжала впиваться в его плечо, словно там сосредоточилось все ее естество.

— Помни: он плешив… ох, Сатанас! И коса позади, да повесят его на той косе, аминь!

Глаза Теодоры снова закрылись, будто она потеряла сознание, но ярость ее никуда не делась, и Асаф с облегчением обнаружил, что речь монашки пострадала не слишком сильно.

— Про Тамар пытал он, вурдалак, бык бодучий, зверь лютый, а когда я молчала — трах! По щеке ударил! Но не волнуйся, милый… — Слабый намек на знакомую улыбку своевольной девчонки обозначился на ее губах. — Его я кусала так, что вовек не забудет сладость уст моих.

— Но чего они хотели?

Теодора открыла глаза и устало улыбнулась:

— Ее.

— Но как они додумались явиться сюда?

— Не ты ли нам речешь?

Его длинные ресницы дрогнули и на миг сомкнулись от боли. Значит, это он привел их сюда. Но как? Похоже, кто-то видел его, когда он выходил отсюда вчера, узнал Динку и решил, что Тамар скрывается в этом доме.

Теодора застонала и сделала ему знак, что хочет встать. Асаф не поверил, что у нее хватит на это сил. Но Теодора встала, ухватившись за него и покачиваясь, словно крошечное пламя воли. Несколько секунд оба не двигались. Постепенно краски вернулись на ее лицо.

— Ныне лучше. Ночью было вестимо плохо. Мнилось — не ожить мне…

— От побоев?

— Нет. Лишь один удар нанес. Но от отчаяния.

Асаф понял. Она пальцем коснулась его запястья:

— Или снова зрели тебя по дороге?

— Зрели, — признался Асаф. — Гнались за мной. А я убежал. Но они могут быть поблизости.

И тут он осознал то, что прежде осознавать попросту не смел: те, кто за ним гнался, уверены, что он сообщник Тамар.

— Коли так, — сказала Теодора, — через минуту-другую они поразмыслят, а не явился ли ты снова сюда, и ныне тебя искать станут, не меня. И с тобою не будут деликатны. Ты должен идти, дорогой.

— Но если я сейчас выйду, они меня схватят.

— А ежели останешься, они схватят тебя тем паче.

Они испуганно помолчали. Стук собственных сердец чудился им грохотом шагов в коридоре. Динка смотрела на них блестящими глазами, дрожа от нетерпения.

— Разве только лишь… — проговорила Теодора.

— Разве только — что?

— Разве только нечто отвлечет их внимание.

Асаф непонимающе смотрел на нее.

— Ну что может…

— Молчание! Не мешай.

Теодора заходила по комнате, пробираясь среди книжных груд, сломанных полок, наступая на осколки посуды, на пачки писем, перетянутые широкими желтыми резинками. Асаф не понимал, откуда у нее вдруг взялись силы двигаться, думать, волноваться за него, ведь вся ее жизнь лежит тут, разбитая вдребезги.

У входа в кухоньку валялся маленький деревянный шкафчик. Теодора открыла дверцу, достала белый матерчатый зонтик с тонкими деревянными спицами.

— На Ликсосе, — задумчиво объяснила она, — жгучее солнце.

Асаф напрягся. Она сошла с ума, подумал он, потрясение все-таки доконало ее.

Теодора посмотрела на него и прочла его мысли:

— Прошу, не тревожься попусту, милый. Не обезумела я.

Она попыталась раскрыть зонтик. Деревянные спицы жалобно заскрипели, белая тонкая ткань расползлась и осыпалась хлопьями снега.

— Похоже, велено мне отринуть мой щит. Но где же…

У Теодоры вдруг прорезался странный деловитый тон. Из потайного ящичка она достала пару малюсеньких черных башмачков, завернутых в пожелтевшую газету и выглядевших совершенно детскими, сдула с них пыль и рукавом рясы навела блеск. Потом присела на краешек кровати и попыталась обуться. Асаф заметил, как старческие пальцы путаются в шнурках.

— Что за глупая старуха новая твоя подружка, — Теодора смущенно посмотрела на него. — Пятьдесят лет не завязывала шнура — и уже запамятовала!

Асаф опустился перед ней на колени и с трепетом, точно принц, надевающий Золушке туфельку, завязал шнурки на допотопных ботиночках.

— Зри же, сколь не изменилась нога моя с тех пор! — похвасталась Теодора, даже вытянула ножку, на секунду забыв об ужасе их положения.

Лицо Асафа находилось на уровне ее лица, на щеке монашки алела длинная ссадина. Теодора поймала его испуганный взгляд.

— Дивны пути мира сего, — вздохнула она. — Пятьдесят лет не касался муж лица моего, и вот — сразу побои.

Короткая судорога плача исказила ее лицо и тут же исчезла.

— Довольно! — вскричала Теодора. — Будет! Теперь поведай-ка скорее, как все там зримо?

— Ужасно зримо, — вздохнул Асаф. — Нужна перевязка.

— Нет, не там! Там! — и Теодора ткнула через плечо, в сторону улицы.

— Там?..

Асаф замялся. Что же сказать? Как описать мир за полминуты?

— Нужно увидеть, чтобы понять, — прошептал он.

Ее испуганный взгляд проник в глубь его глаз. Они помолчали. Асаф знал, что пройдет еще много времени, прежде чем он переварит то, чему является сейчас свидетелем.

— Я выйду за ворота со стороны вот этой моей руки, — сказала Теодора, и Асаф догадался, что она даже не знает, где лево, где право. — А ты ожидай еще минуту-другую изнутри дома. Коли они стерегут там, не поспешат ли за мною, узреть, что старуха затевает…

— А если вас схватят?

— Именно, именно. И я желаю сего пуще жизни, пусть хватают меня, а не тебя.

— А если снова ударят?

— И что сделают мне, чего не делали прежде?

Асаф смотрел на Теодору, потрясенный ее смелостью.

— Вы не боитесь?

— Боюсь, непременно боюсь, но ужели их? Лишь неведомое страшит.

Теодора опустила голову и продолжала, обращаясь к нитке, выглядывающей из рукава рясы:

— Ну-ка, молви, когда я выйду, когда пройду наружные врата, что узрю? Что там самое первое снаружи ожидает?

Асаф припомнил. Улочка, на которой стояла обитель Теодоры, была малолюдной и тихой. Днем там полно машин — водители используют проулок в качестве парковки. На углу отделение банка и магазин электротоваров, в витрине которого вечно работает телевизор.

— Ничего особенного, — пробормотал он и замолчал, понимая глупость своих слов.

— А шум, а? Поболее опасаюсь я шума и света там. Быть может, есть у тебя солнечные очки ради меня?

Очков у Асафа не было.

— Это может оказаться тяжеловато в самом начале, — сказал он, чувствуя желание завернуть Теодору в вату. — Только будьте осторожны на проезжей части, всегда смотрите сначала налево, потом — направо и снова — налево. И когда красный свет, нельзя переходить…

Чем больше он говорил, тем с большим ужасом сознавал, сколь много Теодоре нужно узнать и понять, чтобы уцелеть в городской суете хотя бы минут пять.

Они вышли из комнаты. Теодора шла с трудом, опираясь на плечо Асафа. Потихоньку преодолели длинный круговой коридор. Асаф чувствовал, что для Теодоры это еще и траурное шествие, и прощание с чем-то невозвратимым.

Она изумленно, будто сама себе, сказала:

— Когда пали стены Старого града, я не вышла. Не вышла и тогда, когда бомбы падали на улице и на рынке, хотя и весьма желала дать кров страждущим. И не вышла, когда убиен был Ицхак Рабин, блаженной памяти, и ведомо мне было, что весь народ проходит пред гробом его. А ныне, вот… Христос ке апостолос! — пробормотала она, когда ее глазам открылась разруха в прихожей, и замолчала.

Асаф подумал, что сейчас Теодора упадет в обморок, но она, напротив, отпустила его плечо и выпрямилась во весь свой крохотный рост. И, глядя на ее упрямое лицо, он понял, что эту маленькую старушку никому не одолеть. Он хотел расчистить для Теодоры путь среди разоренных книг, но она заявила, что на это нет времени, и с достоинством проследовала к выходу, ступая по изуродованным страницам, почти не касаясь их, словно паря.

У двери, ведущей во двор, Теодора остановилась, нервно потирая руки.

— Слушайте, — выпалил Асаф, — может, не надо? Я справлюсь. Я быстро бегаю, они меня не поймают.

— Молчание! — приказала она. — Теперь делай и послушай: к Лее иди. Возможно, сумеет она помочь. Слыхал ты о Лее?

Асаф замялся. В дневнике это имя встречалось несколько раз. Он вспомнил, что была там какая-то таинственная история, полная недоговорок, что-то с младенцем, страхами, нерешительностью, поездкой во Вьетнам… Но конечно, он не мог сказать Теодоре, что заглядывал в дневник.

Он спросил, где ему искать Лею, и Теодора сердито развела руками:

— Да то и горе, что она ничего не говорит, Тамар! Однажды говорит мне: «Есть Лея». Прекрасно, сказала я. Спустя, верно, половину года добавляет: «И у Леи есть ресторан». Кушайте на здоровье, сказала я, но где же сея ресторация? И кто такая сея Лея, и что между вами? А она молчит. А что ныне? Что нам остается?

Она горестно посмотрела на него, потом наклонилась к Динке, погладила ее уши и что-то прошептала. Асаф уловил:

— Лея… в ресторан… разумеешь? И как стрела из лука, одна лапа здесь…

Динка внимательно посмотрела на нее. Асаф подумал, что Теодора все-таки слегка сошла с ума, если надеется, что Динка поймет ее.

Вдруг Теодора схватила его руку обеими ладонями:

— А ты, понятно, поведай Тамар, что я вышла отсюда, истинно? А она не поверит, вестимо! — И Теодора радостно хихикнула. — Она убоится! Тамар! Только, внемли, не скажи ей, что ради нее вышла, чтоб не убивалась, есть у нее и без меня муки многие. Хо-хо! Даже у слова этого «вышла» совершенно особый вкус на устах моих! Я выхожу. Сейчас выйду. И вот я выхожу.

Теодора распахнула дверь и посмотрела на широкий двор.

— Эту сторону я чуть знаю. Когда Назарян несет белье от прачки или покупки с рынка, я стою тут изнутри и зрю чрез открытую дверцу. Но ежели стоять здесь… — Теодора сделала один шаг через порог, и ее душа воспарила. — Какая краса! Так широко… Зри, зри, — пробормотала она и вдруг быстро-быстро заговорила по-гречески.

Слова накатывались одно на другое, Теодора схватилась руками за голову, будто голова могла лопнуть. А в следующий миг ноги понесли ее вперед. Асаф подумал, что нужно побежать за ней, но побоялся: что, если на него действительно устроили засаду у ворот? Он вспомнил первые шаги маленькой Муки, и как он за нее волновался, и что это было за чудо, когда она дошла от кровати до стола.

А Теодора уже отдалилась от него, точно рыбацкая лодчонка, подхваченная мощным течением. Она открыла калитку, ведущую на улицу, посмотрела направо и налево. Казалось, что там никого нет, потому что она обернулась к Асафу с широкой, чуть ошалелой улыбкой. В сущности, подумал он, если там никого нет, ей вовсе не обязательно выходить! Погоди! Постой! Ты можешь вернуться!

Но никакая сила на свете уже не могла остановить Теодору, и калитка со стуком захлопнулась за ней. Асаф остался один в пустом дворе. Он представил, как она шагает по улице, и подумал, что через минуту увидит, как Теодора бежит назад, удирает со всех ног и запирается в своей комнате еще на пятьдесят лет. Но в самых своих невероятных видениях он не мог представить себе то счастье, которое захлестнуло ее вместе с приливом хлынувшей на нее внешней жизни.

Всю слабость Теодоры как рукой сняло. Ноги сами понесли к улице Яффо. Пятьдесят лет назад, душной ночью, она приехала сюда на стареньком автобусе, а потом еще тряслась в колымаге бухарского возницы, который высадил ее перед воротами ее тюрьмы. И сейчас она стояла, всеми чувствами раскрытая навстречу чуду улицы. Лицо ее пульсировало тысячью выражений и оттенков. В груди билась тысяча сердец. Все запахи, все цвета, все звуки и шумы… у нее не было названий для всего того, что она видела, не было названий для новых чувств, известные слова лопались одно за другим, и если можно умереть от обилия жизни, то это была та самая минута.

Теодора отрешилась от машин, от уличной толпы, от двух прихвостней Пейсаха, наткнувшихся на нее, когда она вышла на большую улицу.

— Глянь, Шишако, вот твоя бешеная монашка, звони скорей Пейсаху и топай за ней всюду!

Она шагнула прямо на проезжую часть, опьяненная счастьем, совершенно равнодушная к гудкам, раздающимся вокруг нее, к скрипу тормозов, упала на колени посреди улицы Яффо, сложила маленькие ладони и впервые за пятьдесят лет от всего сердца вознесла благодарную молитву Господу.

Пять минут спустя Асаф уже бежал во весь дух, перепуганный до смерти. Его руки беспорядочно молотили воздух, глаза почти ничего не видели. Впервые с тех пор, как он отправился в путь, Асаф не мог справиться с дыханием. Динка, моментально почувствовав произошедшую в нем перемену, то и дело с тревогой оборачивалась. Он и не представлял, сколь ужасным образом обернется это приключение. Каждая устремленная на него пара глаз вызывала в Асафе новый приступ паники. У него было ощущение, что по всему городу рассеяны люди, подстерегающие его. И он был совершенно прав: вот уже четыре дня бульдоги Пейсаха были заняты исключительно погоней за Тамар, а со вчерашнего дня — и за Асафом. Отменили выступления во всех городах, кроме Иерусалима. Артистам было велено смотреть в оба и докладывать, в общежитии распространился слух о награде в две тысячи шекелей — для того, кто сообщит важную информацию, а бульдоги Пейсаха получили приказ оставить свое обычное занятие, прочесывать улицы и искать Тамар и незнакомого высокого парнишку, который взялся неведомо откуда, вертится по городу с ее собакой, сует во все свой нос и вечно опережает Пейсаха с его людьми на один шаг.

Случилось так, что Асаф, выйдя из дома Теодоры и стараясь двигаться только по боковым улицам, тотчас привлек к себе повышенное внимание. Он бежал за Динкой, вручив свою судьбу в ее лапы, и ему было неважно, куда она мчится, главное — уводит их прочь от опасной теперь обители. Он так мечтал исчезнуть, скрыться, что от его внимания ускользало даже то, что буквально бросалось в глаза. Так он прозевал коренастого типа, торчавшего на углу Кинг Джордж и Агриппас, около лотка с фалафелью, и пытавшегося починить «субару», капот которой был открыт уже второй день. У коренастого зазвонил мобильный телефон. Однорукий торговец лотерейными билетами с улицы Гистадрут сообщил, что видел сейчас паренька с собакой, подходящих под описание. Коренастый, не сказав ни слова, отключился и набрал номер. Ответили ему тотчас, не выждав и одного звонка. Коренастый передал сообщение. И в следующую секунду мимо его собеседника мелькнул парень с собакой. Асаф не обратил внимания и на этого человека, тощего субъекта с густыми бачками, шустро припустившего за ним следом и на ходу бубнившего что-то в телефонную трубку.

— Они рядом с гуттаперчевой девкой, собака остановилась, что такое? Секунду! — Тощий говорил очень быстро, ощущая себя, разумеется, спортивным комментатором. — Лезут в толпу, отсюда их не видно, скажи всем, чтобы валили сюда, и тачку подгони, они у меня под колпаком, понял, слыхали, не ори, стоп, что это? Что еще за хрень?

А случилось то, что гуттаперчевая девочка увидела собаку. Это произошло на секунду раньше, чем ей удалось упаковать свое гибкое тело в большой аквариум. Пустой и отрешенный взгляд внезапно сфокусировался, желчное лицо напряглось, и она с упругой легкостью принялась расплетать тело, узел за узлом, проворно выпростала ногу из подмышки, освободила руку, обернувшуюся вокруг лодыжки, поднялась и закричала:

— Шишако! Собака! Собака!

Началась свалка. Люди метались во все стороны, пихались, наталкивались друг на друга, а еще — на четырех молодчиков с тяжелыми взглядами, которые вынырнули из четырех переулков. Асаф и Динка умудрились выскользнуть из людской неразберихи и улизнуть, разделившись и снова встретившись тремя улицами дальше, обнаружив друг друга только благодаря какой-то интуиции, до смерти напуганные накинувшимся на них целым миром. Город стал охотничьим угодьем, каждый встречный был замаскированным охотником. Сейчас все зависело только от Динки, потому что Асаф ничего не соображал от страха, в одиночку у него не было ни единого шанса спастись. Динка вела его за собой, стремясь вперед с поразительной силой. Она была упряжной собакой, сенбернаром, поводырем и овчаркой одновременно.

Из узкого тупичка Асаф с Динкой нырнули через дыру в заборе в крошечный дворик, где обнялись, прижались друг к другу, замерли в напряженном ожидании, наблюдая за тощим типом с бачками, который напомнил Асафу подвяленного Элвиса Пресли. Тощий заглянул в тупичок и двинулся дальше. Динка зарычала. Асаф зажал ей пасть рукой. Через минуту они выскользнули из дворика и понеслись в обратную сторону, задыхаясь от отчаянного бега. Безнадежно, подумал Асаф, в следующем переулке они меня схватят. И тут раздался короткий радостный лай, и перед его глазами мелькнула вывеска «У Леи». Асаф издал изумленный вскрик. Динка с налета прыгнула на калитку, Асаф бросил последний взгляд назад и ввалился во двор со стоном облегчения.

В середине двора росла молодая пальма, стояли накрытые столики. За одним из столиков сидела пожилая пара и тихо беседовала, Асафа с Динкой парочка словно и не замегила. Они пересекли двор, поднялись на три ступеньки и ворвались в просторный зал. Там тоже стояли накрытые столы, почти за каждым сидели люди, и Асаф остановился в растерянности. Посетители ресторана смотрели на него во все глаза, и он мигом почувствовал себя грязным, растрепанным и расхристанным, но Динка уже тащила его куда-то, толкнула двустворчатую дверь на пружинах, и они оказались на кухне.

Асаф обвел глазами помещение: повар в белом колпаке, в большой кастрюле что-то энергично булькает, сильно пахнет чем-то незнакомым, плюется жиром раскаленная сковородка, кто-то кричит снаружи в маленькое окошечко: «Листья цикория с рокфором!», парнишка нарезает помидоры, приземистый толстячок неловко замер в уголке, высокая женщина с лицом, изуродованным длинными, плохо зарубцевавшимися порезами…

Женщина шагнула к нему, с угрозой скрестив руки на груди. И тут увидела собаку.

— Динка! Динкуш! — заорала она во весь голос, шмякнулась перед собакой на колени, стиснула в объятиях и прижала к себе.

Точно так же обнимала собаку Теодора, подумал Асаф, переводя дух.

— Динка, мамочка, радость моя! Где ты была четыре дня? Я тебя по всему городу искала! Цион, дай ей скорее воды! Глянь, как бедняжка пить хочет!

Асаф воспользовался моментом, чтобы покоситься на двустворчатую дверь — не ворвались ли еще в ресторан те самые типы.

Женщина медленно поднялась, встала перед ним:

— А ты кто такой?

Ее глаза показались ему двумя заостренными клинками. Асаф молчал. Он понятия не имел, как объяснить, кто он такой, откуда взялся и почему ворвался на кухню ее ресторана. Все находившиеся на кухне работники — двое официантов, резчик помидоров, повар, его помощник — точно окаменели.

Асаф смущенно посмотрел по сторонам, а потом попытался спрятаться за броней госслужащего.

— Вы не знакомы с хозяевами этой собаки? — спросил он самым официальным голосом, на какой был только способен, голосом бланка № 76.

— Я, кажется, спросила, кто ты такой?

Ее голос был резок и колюч, очень такой безапелляционный голосочек, да и смотрела она с таким явным подозрением, что Асаф оскорбился и едва не разразился гневной речью, которая варилась в нем уже два дня («Как это понимать, кто я такой? Я — тот самый, кто носится с этой собакой по всему городу, чтобы вернуть ее законным хозяевам, я — тот, на кого все подряд норовят наброситься, кого все преследуют!» — и так далее и тому подобное). Но вместо этого он сказал:

— Я работаю в мэрии и ищу хозяев этой собаки.

— Ну так можешь ее оставить, — решительно сказала женщина со шрамами. — И привет. Мы здесь, к твоему сведению, не развлекаемся.

И, положив ему на плечо тяжелую руку, подтолкнула его к двери. И вся кухня пришла в движение: парнишка продолжил кромсать помидоры, повар дружески потрепал по щеке помощника.

— Нет, — сказал Асаф. — Я не могу ее оставить.

Женщина со шрамами снова замерла, а вслед за ней и все остальные.

— Почему нет? Что за проблема?

— Потому… потому что вы не хозяйка.

— Правда?

Это ее «правда?» впилось в Асафа, как колючая проволока. — И откуда ты взял, что я не хозяйка?

Динка, шумно лакавшая воду, вдруг перестала пить, тявкнула, подошла к Лее и залилась необычайно решительным лаем. Вода капала с ее пасти. Стоя между Асафом и Леей, Динка сердито лаяла, с очевидным намерением нетерпеливо топнуть лапой.

— Хватит, Динка, — смущенно попросил Асаф. — Это же Лея. Что с тобой?

Но та не успокоилась. Она обошла Асафа кругом, словно обводя его линией, а потом уселась спиной к нему и носом к Лее и гавкнула еще раз, особенно отчетливо.

— Гляньте-ка, — тихонько сказала Лея.

Что-то ткнулось Асафу в спину, пониже рюкзака Тамар. Он хотел обернуться, но нажим усилился.

— Ответьте, сударь, на вопрос, заданный вам госпожой, — раздался за его спиной старческий голос, — если не хотите, чтобы вас разнесло разрывными пулями, которые разлетятся по всему вашему телу, поразив все мышцы и ткани.

— Моше! — выпалила Лея в сердцах. — Вовсе ни к чему такие подробности. Здесь люди кушают, между прочим!

Я схожу с ума, подумал Асаф. Ружье? На меня теперь охотятся с ружьем? Они что все — спятили? Что такого натворила эта Тамар, что все из-за нее лишаются рассудка?

— Считаю до трех, — стоял на своем голос. — А после этого мой палец нажмет на спусковой крючок.

— Ни на что ты не нажмешь! — разъярилась Лея. — Немедленно убери от него свою штуковину. Самир, иди накрой столик на двоих и дай Динке поесть. А ты… как тебя звать?

— Асаф.

— Идем со мной.

Она провела его в маленькую комнатку, где было всего два столика, оба свободные, и уселась напротив.

— А теперь объясни-ка, с начала и до конца. Только предупреждаю, что этот вот нос, — она слегка дотронулась до кончика своего носа, — вранье завсегда чует.

Асаф показал ей бланк и объяснил систему Даноха по выявлению хозяев пропавших собак. Но Лея не взглянула на бланк. Она внимательно изучала лицо Асафа, будто впитывала его подлинную сущность.

— Между прочим, — вспомнила она посреди его рассуждений, — я — Лея.

Она протянула ему большую мужскую руку и подивилась его рукопожатию, едва не раздавившему ее сильную ладонь.

— Ну а это где схлопотал? — она указала на его синяки.

Он рассказал.

— Не пойму, что ты там делал? Как туда попал?

Он рассказал. И о Сергее тоже.

— А это откуда? — Лея указала на длинную царапину на лбу, про которую Асаф уже успел забыть.

— Это? Откуда это… а, это вчера. От сыщика одного.

И он рассказал.

А Лея слушала.

И еще о том, как за ним гнались по городу.

— А это вот ее, — сказал Асаф, наконец сбросив рюкзак. Он поведал, как вызволил его из камеры хранения.

Лея молчала. Только сидела, смотрела на него, и две продольные складки на ее лбу стали еще глубже. Внезапно она словно очнулась:

— А ведь со всей этой беготней ты сегодня еще не кушал, факт? Поешь, а потом продолжим.

У Асафа в животе буквально резануло.

— Но что же с Тамар? — пробормотал он, сглотнув. — Надо же спешить.

Лея увидела, как дернулся у парня кадык, и что-то в ней неожиданно всколыхнулось. Она держала ресторан уже более двенадцати лет и ни разу еще не встречала человека, который бы отказался от ее стряпни.

— Тамар в надежном месте, — сказала она неожиданно для себя. — Ты давай покушай.

— Но у меня нет денег, — пробормотал Асаф. — У меня украли.

— Заведение угощает, — рассмеялась Лея. — Ты что любишь?

— Все, — улыбнулся в ответ Асаф, сообразив, что наконец-то угодил в хорошие руки.

— Вот все и получишь, — решила Лея и встала. — Я пошла на кухню, но не волнуйся, я тебя не бросаю.

Асаф с наслаждением накинулся на целую батарею прибывших вскоре блюд. Еда была изысканной и пряной, просто дух захватывало от этих вкусовых волн, дурманивших и круживших голову, но совершенно однозначно свидетельствовавших: здесь ему желают добра.

Лея время от времени задумчиво поглядывала на него через кухонное окошко и довольно улыбалась столь здоровому и основательному аппетиту. Внезапно она напряглась, замерла, затем подозвала Самира и тихо попросила сбегать к ней домой, отпустить няньку и привести Нойку. Как можно скорее. Самир изумленно уставился на нее:

— Сюда? Прямо сейчас? Вы уверены?

Да, да, она уверена. Скорее. Она должна выяснить что-то очень важное.

— Я знаю, что она исчезла, — сказал Асаф, понимая, что настало время поговорить о деле.

Лея сидела напротив, помешивая кофе.

— И еще я знаю, что она в беде. Я хочу ее найти. Вы мне поможете?

— Хотелось бы, — просто ответила она, — но не могу.

— А, — разочарованно протянул Асаф. — Вот и Теодора не могла.

Воцарилось долгое молчание, какое-то напряжение повисло в воздухе.

Лея с изумлением думала: «Ну и ну, ты и до Теодоры добрался?» Что-то в этом мальчишке цепляло ее. Она не могла сказать, что именно, но что-то точно цепляло. Асаф молчал и думал, что это несправедливо, ведь кто-то же должен ему сейчас помочь, потому что один он не справится.

— А ты знаешь, я в жизни не встречала эту Теодору. — Лея пожала плечами. — Иногда я даже думала, честное слово, может, она всего-навсего фантазия Тамар? Ну… ты ведь уже знаешь, что у нее случаются фантазии и всякие идеи, верно?

Асаф вспомнил Мацлиаха, представил девочку на бочке и улыбнулся.

— И еще… — Лея чувствовала, что она ступает на очень скользкую дорожку, рассуждая про Тамар с незнакомым мальчишкой, но интуиция подсказывала, что она делает это ради девочки. — Для Тамар ужасно важно, чтобы ее друзья не встретились между собой. Она… с каждым ей надо быть одной, будто только в ее и в его мире.

А у парня вдобавок ко всему еще и обалденная улыбка.

— Когда я ее спрашиваю, почему это так, знаешь, что она мне отвечает? «Разделяй и властвуй!» Что ты про это думаешь?

— Что я думаю? — Асафу вдруг стало необыкновенно приятно, что его считают экспертом по Тамар, словно в своих странствиях по ее следам он накопил немалый опыт и теперь понимает мотивы ее поступков. — Может… может быть, так у нее больше свободы, я имею в виду, что у нее… больше простора, — внезапно выскочило из него любимое словцо Релли.

— Именно! — в полном восторге выкрикнула Лея. — Сдается мне, что она с этим своим «разделяй и властвуй» может с каждым быть совершенно другим человеком, да?

— Ага, я тоже так думаю, — согласился Асаф. — Свобода. Это самое важное для нее…

Он растерянно замолчал. Получается, что Релли не так уж и не права, но как же тогда Носорог…

Лея, подперев голову большой ладонью, задумчиво смотрела на Асафа, точнее, сквозь него, захваченная какой-то мыслью.

— Слушай, ты… как бы это сказать… кроме школы-то ты еще чем-нибудь занимаешься? Искусство там какое?..

— Нет, — рассмеялся Асаф. — Что это вы вдруг?

— Так… подумалось. — Удовлетворенная улыбка скользнула по ее лицу.

Но фотография ведь тоже искусство, опомнился Асаф. Его учитель в студии считает именно так. И на выставку в конце прошлого года взяли пять его работ… Вот только почему-то он никогда не думал о себе как о «художнике». Да и не хочется ему быть художником. Наверное, потому, что Релли вечно корчила из себя творческую личность, а его это всегда раздражало. Ну да, есть, конечно, и Картье-Брессон, и Дайан Арбус, и прочие, но куда ему до них…

Внезапно перед ним возникло нечто извивающееся, исходящее криком. Это вернулся Самир и со вздохом облегчения передал Лее маленькую девочку, заходившуюся в оре. Он выдернул Ноа из кровати, и всю дорогу она изводила его разгневанными воплями.

Асаф решил, что малышке года два или три. Она была совсем крошечной, с кожей цвета слоновой кости, очень прямыми черными волосами и черными раскосыми глазами. Он перевел взгляд на Лею, потом снова на девочку, пытаясь отыскать связь между этой большой смуглой женщиной и девочкой с раскосыми глазами, и вдруг все понял. Так просто!

— Лея, — крикнули из кухни, — что там с маринадом?

Лея встала, подхватила девочку, шагнула к двери, помешкала, развернулась и сунула ребенка Асафу. И вот он держит почти невесомое существо, размером в половину его сестренки Муки, и очень симпатичное существо — если, конечно, как следует вглядеться в это яростное мельтешение маленьких кулачков и перекошенное от плача личико. Асаф улыбнулся девочке. Она завопила сильнее. Тогда он показал ей язык — в точности передразнив Динку. Девочка с силой лягнула его в грудь. Тогда он громко гавкнул. И девочка замолчала. Удивленно посмотрела на него, ожидая, что будет дальше. Асаф снова гавкнул и пошевелил ушами. Девочка скосила глаза на Динку. Асаф поднял вверх палец, и она тоже вытянула пальчик. Она еще немного похлюпала, но уже улыбаясь. Асаф кивнул, и девочка тоже кивнула, он отрицательно замотал головой, и она следом. Так они и продолжали: без слов, только взгляды, подмигивания, гримасы. Асаф вдруг понял, что страшно соскучился по Муки. Ноа потянулась к его лицу, провела пальчиками по глазам, по распухшему носу, коснулась синяков. Асаф не двигался, позволяя ей все это, тая от нежности.

Вернулась Лея, он хотел передать ей девочку, но та явно не желала расставаться с ним.

— Гляжу, ты ей понравился, — задумчиво сказала Лея. — Ну а теперь…

Но Ноа не собиралась делить его ни с кем. Она схватила его голову обеими ручками, повернула к себе и возбужденно стала рассказывать про хомячка, который живет у них в яслях, как он порезался стеклом до крови… Асаф повторял ее слова, расшифровывая их одно за другим.

Когда Муки была маленькая и ограничивалась лишь одним слогом от каждого слова, Асаф составил специальный словарь, чтобы воспитательница в яслях могла ее понимать. Лея сидела в сторонке и с потрясенным видом слушала их беседу.

— А сейчас слушай-ка, — сказала она наконец, когда Ноа согласилась расстаться с Асафом и занялась Динкой. — Я хочу тебе кой-чего рассказать.

Асаф немедленно посерьезнел. Глаза Леи сузились.

— Но имей в виду, если ты чего дурного сделаешь ей, я тебя из-под земли достану и задушу вот этими руками. Ты меня понял?

Асаф что-то пробормотал в ответ, вспомнив, что и Теодора сказала нечто в таком же духе, но Лея явно собиралась осуществить свою угрозу.

— Может, я и не самая умная баба на свете, — начала Лея с торжественностью записного оратора, — и Господь Бог один ведает, сколько глупостей натворила я в своей жизни… — Ее пальцы непроизвольно погладили шрамы. — Да и университетов я не то чтобы не кончала, всего-то за пятый класс сдала экстерном. Но немного в людях понимаю, и я тебя вижу уже целый час, и что мне надо знать — уже знаю.

Асаф не понимал, к чему она клонит, но перебивать не стал.

— Вот такие дела, — Лея пристукнула ладонью по столу. — Тамар в кое-что влипла.

Наркотики, с тоской подумал Асаф.

— В кое-что очень гнусное, со всякими сомнительными типами. Я бы даже сказала, с уголовниками.

Асаф молчал. До сих пор ничего из услышанного его не удивило, поразился он лишь одному: что он способен легко и естественно беседовать с совершенно незнакомым человеком, преодолев свой страх и настороженность, чувствуя себя так, как будто невзначай разучил затейливый танец.

— И вот гнались за ней, в точности как за тобой сегодня, — говорила Лея. — Вот предположим, только предположим, что я скажу тебе, где она сейчас прячется, и предположим, что ты туда пошел, — так ведь не успеешь глазом моргнуть, они тебя сцапают. И, как ни старайся, тебе от них не удрать. Эти гады посноровистее тебя будут. Теперь понимаешь, почему я беспокоюсь?

Асаф молчал.

— Вот почему я предлагаю тебе оставить собаку здесь.

— Почему же?

— Я что думаю: они ищут парня с собакой, верно? Если ты пойдешь без собаки, бьюсь об заклад — на тебя никто и не глянет. Знаю я этих придурков.

Асаф молчал.

— Ну, что скажешь?

— Что я беру Динку и продолжаю искать Тамар.

Лея вздохнула, глянув на его помятое лицо.

— Скажи-ка, — пятнадцать лет назад вот примерно так же приставали к ней самой, — скажи мне, ты ничего не боишься?

— Конечно, боюсь, — рассмеялся Асаф. Видела бы она, как он барахтался в пруду и как потом чуть не обмочился, как трясся, пока бежал сюда. — Но я ее найду.

Не понимая, откуда у него такая уверенность, Асаф чувствовал, что говорит сейчас как тот смешной старикан с ружьем — точно герой старомодного вестерна.

— Нет, это факт, — пробормотал он. — Я ее найду…

Лея смотрела на него со странным удовольствием: как он сидит на стуле, слегка подавшись вперед, коленки сдвинуты, разлапистые ступни чуть расставлены, растопыренные пальцы сцеплены в мальчишеском жесте, словно он просит о чем-то. Смущенная улыбка, прятавшаяся в уголках рта, всплыла на поверхность и сразила Лею.

— Да… — прошептала она с непривычной для себя слабостью, будто отвечала на его мысли.

— Я столько уже бегаю за ней, что почти знаю ее, — прошептал Асаф и подивился своей откровенности.

— Вот и мне так чудится, — тихо ответила Лея.

— Что? — встрепенулся он, изумленный этим сомнамбулическим разговором.

— Пошли. — Она решительно встала. — Пошли, чуток прогуляемся.

— Куда?

— Увидишь. — И уже на ходу, самой себе: — Мы, девочки, должны помогать друг дружке.

Лея отдала распоряжения повару, приготовила для малышки бутылочку с водой, написала какую-то записку и сунула ее в конверт. Асаф ни о чем не спрашивал. Когда они вышли на улицу, он быстро огляделся — направо, налево. Улочка была безлюдна. Асаф заметил, что Лея тоже озирается, да и Динка настороженно вертела головой. На автостоянке Лея представила его старенькому желтому автомобильчику и пристегнула Нойку к ультрасовременному детскому сиденью, стоившему на вид не меньше самого автомобиля. Какое-то время они крутились по узким улочкам старого города, иногда Лея останавливалась и долго выжидала. Однажды она резко затормозила, когда улица выглядела совершенно пустой, завернула на маленькую стоянку и выключила мотор. Несколько минут спустя мимо прошли два типа, одного из них Асаф узнал — тот самый тощий Элвис, что гнался за ним. Он изумленно посмотрел на Лею. Как это она вычислила их?

— Рыбак рыбака видит издалека, — усмехнулась Лея, трогая машину.

Они еще долго утюжили улицы, то останавливаясь, то двигаясь дальше — следуя ее чутью. Асаф обратил внимание, что Лея больше смотрит в зеркальце, чем на дорогу.

— Слышь, — сказала она чуть погодя, — не обижайся, но я хочу, чтоб ты закрыл глаза. Лучше чтоб ты не видел, где мы едем.

Асаф все понял и зажмурился.

— Если они даже, боже упаси, тебя поймают, чтоб ты им не мог показать дорогу.

— Если нужно, я могу завязать.

— Нет, — рассмеялась Лея. — Я тебе верю.

Ему даже понравилось ехать с зажмуренными глазами: покачиваться в темноте, успокаиваясь после утренней погони, перед тем, что ждет его впереди. Ноа на заднем сиденье мирно посапывала, и Асаф подумал, что и он не прочь малость вздремнуть.

— Включить музыку?

— Нет.

— А историю хочешь послушать? Не открывай глаза!

— Да.

И Лея рассказала ему про свой ресторан и про те тяжкие годы во Франции, когда она обучалась поварскому искусству. Несколькими намеками она даже обозначила прежнюю свою жизнь и покосилась на Асафа, проверяя, не напугала ли мальчишку. Не напугала. Лея глубоко вздохнула, потянулась, не отпуская руля, и продолжала тихо рассказывать. Она так разговаривала лишь с Тамар — не пытаясь бороться с внезапно накатившим желанием выговориться. На какой-то миг Лее даже захотелось рассказать про Шая, но она вовремя опомнилась — и так слишком много наговорила, теперь достанется от Тамар, пусть уж парень сам все выяснит. Время от времени она поглядывала на Асафа. Вот странно, а ведь она в точности знает, как этот мальчик будет выглядеть через десять лет, и через двадцать, и через тридцать. Иногда Лее казалось, что он заснул, и тогда она замолкала, но он издавал легкое мычание, и она снова продолжала рассказывать. Про Нойку, что малышка — самый большой подарок, который она получила от жизни, и что этим подарком она во многом обязана Тамар, убедившей ее решиться на этот шаг.

Тут Лея внезапно рассмеялась:

— Не знаю, чего это я разболталась. Ты, верно, думаешь, что я каждому встречному выкладываю все о себе?

— Ага. Расскажите еще!

Дорога убегала назад. Ноа тихонько вздыхала во сне. Лея продолжала говорить. И вдруг замолчала. Даже не открывая глаз, Асаф ощутил ее напряжение. Теперь машина медленно тряслась на ухабах. Сквозь сомкнутые веки пробивался рыжий свет предвечернего солнца.

Машина остановилась.

— Если б ты меня спросил, — вдруг произнесла Лея совсем другим голосом, — я бы тебе сказала.

— Что?

— Что здесь я высадила Тамар. Позавчера.

Асаф резко открыл глаза и увидел, что они стоят у пустой автобусной остановки. Рядом на электрическом столбе раскачивался кусок картона с надписью «На свадьбу Сиги и Моти» и стрелкой, указывающей в небо. Лея подняла на лоб солнцезащитные очки, огляделась, внимательно посмотрела в зеркальце. Захныкала проснувшаяся Ноа, но, увидев Асафа, заулыбалась. Он провел по ее щеке, она схватила его за палец и позвала по имени.

Асаф осторожно отнял руку и вылез из машины. Динка, всю дорогу крепко спавшая, выпрыгнула следом и отряхнулась. Лея протянула Асафу конверт:

— Вот, передай Тамар. Объяснительная записка, чтоб она меня не возненавидела. И береги себя! — Она послала ему воздушный поцелуй. — Счастливо, Асаф, береги ее!

Желтый автомобильчик развернулся и быстро скрылся из виду.

Асаф спустился с шоссе, спрятался за огромным валуном и подождал несколько минут, прислушиваясь и пытаясь уловить звук мотора. Тишина — ни гула двигателя, ни шагов. Теперь он был один, никто его больше не преследовал, тем не менее на душе было тревожно. Помимо прочего, он не знал, где находится.

Асаф начал спускаться по тропинке, вьющейся между камней. Динка то и дело останавливалась и принюхивалась, Асаф поминутно подгонял ее. Возле скрюченного дуба он опустился на колени и прошептал собаке на ухо:

— Нам нужно подойти потихоньку. Не надо лаять, хорошо? Ни звука, пока мы не увидим, что там происходит. Обещаешь?

Они продолжили спуск. Долина оказалась гораздо глубже, чем выглядела сверху. Вскоре они добрались до узкой расщелины, преодолели подъем, спустились, очутились перед новой горкой. И тут послышались голоса.

Асаф не понимал, откуда они доносятся, эти голоса, звуки борьбы, крики и стоны. Какой-то парень, возможно даже мальчишка, истерично кричал:

— Это не поможет! Ты меня здесь не удержишь! Я тебе не заложник!

В ответ — умоляющий девичий голос.

Динка рванулась из рук Асафа, и только у вершины пыльного бугра ему удалось нагнать ее и навалиться на нее всем телом. Оба задыхались. Асаф умоляюще зашептал:

— Тише! Тише, Динка, рано еще…

Он не знал, что теперь делать, и, наверное, от испуга и неуверенности стянул с себя ремень, одним концом пристегнул его к Динкиному ошейнику, а другой обвязал вокруг тонкого деревца. Собака так обиженно посмотрела на него, что он с трудом преодолел желание тут же отвязать ее. Потом Асаф бесшумно заполз на вершину холма. Внизу, за раскидистым невысоким деревом, он увидел какое-то темное пятно, почему-то напомнившее ему раззявленный рот, приглядевшись, Асаф понял, что это вход в пещеру. У провала стоял молодой парень, он был весь мокрый от пота, тяжело дышал, и руки у него сильно тряслись. Парень был высоким, очень худым и едва держался на ногах. Мгновение спустя Асаф разглядел вторую фигуру — распростершуюся в пыли, у ног парня. Это был совсем юный мальчишка с очень коротким ежиком волос. Асаф недоуменно таращился на странную пару. Что это за ребята? И где Тамар? Но тут тощий парень увидел Асафа, лицо его исказилось от страха, и он кинулся прочь. Ничего не понимая, Асаф припустил следом. Погоня продолжалась считанные секунды. Парень бежал медленно, но всякий раз, когда Асаф почти дотягивался до него, страх бросал беглеца еще на несколько шагов вперед вверх по склону. У зарослей кустарника Асаф повалил его и заломил руку за спину — примерно так, как с ним самим поступали в последние дни. Парень плакал в голос, умоляя не убивать его. Асаф был как в тумане, происходило что-то странное и бессмысленное. Ну разве может вот такой до смерти перепуганный, такой слабый чувак быть из тех, кто преследует Тамар? Парень попытался дернуться. Асаф прижал его к земле и крикнул, чтобы тот не двигался, и тут услышал торопливые шаги. Он повернулся, увидел, как что-то опускается на него сверху, и небо разламывается пополам, и рассыпается. Мгновение спустя его пронзила боль. А потом все исчезло.