На следующий день Эдвард и Маргарет отправились в путь.

Вест-Сайд-хайвэй, по которому они ехали, постепенно перешел в дорогу 9А, ведущую из Манхэттена на север, вдоль реки Гудзон. По мере их удаления от города машин становилось все меньше, а движение ускорялось. Они промчались мимо монументальных многоквартирных домов на Риверсайд-драйв и мимо мавзолея Гранта, миновав две клеверные развязки — на восток, в Гарлем, и на север, в Бронкс. Под мостом Джорджа Вашингтона покачивался красный буксирчик, очень похожий на пластмассовую игрушку для ванны.

Машину взяли напрокат — зеленый «форд-контур», дешевку с шикарными обводами, этакое стерео на колесах, — но Эдвард любил сидеть за рулем, а делать это ему доводилось не часто. Опустив окно, он жестами изъяснялся с другими водителями и ровно ни о чем не думал. Уехать из города было для него облегчением. Завтрак с Фабрикантом бестактно напомнил ему о не выполненных обязательствах и бросил тень на ближайшее будущее, но теперь ему удалось снова забыть обо всех этих неприятностях — или по крайней мере загнать их в карантин, откуда ни одна мысль не могла выйти без строжайшего досмотра.

Это был чудесный золотой летний день, сухой и жаркий. Дорога словно качели ныряла вниз и взлетала вверх вдоль высокой стороны долины Гудзона. Эдвард гнал, как на состязаниях, но Маргарет как будто не возражала. Они пролетели Ван-Кортленд-парк по трехполосному шоссе, скользкому и лоснящемуся от старости. Утреннее солнце просвечивало сквозь висящую в воздухе пыльцу и листья гигантских доисторических деревьев — те, сходя с холма к дороге, насыщались углекислотой, выдыхаемой миллионами живущих поблизости человеческих особей.

Маргарет молчала и смотрела в окно, погруженная в собственные мысли. После времени, проведенного в квартире Уэнтов, враждебности между ними поубавилось. Оба как будто поняли, что, хотя ничего общего у них нет, их временному партнерству это не помешает. Маргарет надела сегодня плиссированную юбку, зеленую с голубым, и голубые чулки. Ее длинные ноги плохо помещались под приборной доской.

— Кому это пришло в голову назвать город Фреш-Киллс? — заметил Эдвард, проехав мимо дорожного указателя.

— «Килл» по-голландски «ручей». Чистые Ручьи.

— А зачем они загнали свой филиал в такую даль?

— Не знаю.

— Вы туда часто ездите?

Она потрясла головой.

— Там нет ничего, что меня бы интересовало, — никаких значительных средневековых фондов. В основном филиал служит хранилищем для статей Хэзлита — там газет на несколько сотен футов в вышину — и для излишков комплектования. Я ездила туда пару раз по делу, когда работала в библиотеке.

Она снова отвернулась к окну. Эдвард думал, что теперь она замолчала надолго, но ошибся.

— Хочу вам что-то сказать. Я проделала кое-какую работу с индексами герцогской библиотеки.

— С индексами?

— Большинство частных библиотек не пользуется стандартной классификацией вроде десятичной системы Дьюи. У них свой порядок расстановки книг, более или менее произвольный. Библиотекари называют это полочными индексами. Каждый стеллаж или полка обозначается определенной буквой, или именем римского императора, или частью тела — что кому в голову придет. Иногда такое выдумывают… Вы читали «Имя Розы»?

— Кино смотрел. С Шоном Коннери и Кристианом Слэйтером.

Маргарет воздержалась от комментариев.

— В системе Уэнтов каждая полка носит имя Артуровского рыцаря: Ланселот, Галахад, Гавейн, Боре и так далее. Теперь я представляю себе, как книги стояли первоначально, но есть любопытные пробелы.

Она протянула Эдварду листок бумаги. Он бросил взгляд на ужасно сложную диаграмму, вычерченную цветными карандашами, и вернул ее Маргарет.

— Верю вам на слово.

— Это приблизительная схема расположения библиотеки. Недостающие книги отмечены красным. Нет почти целой полки — вот здесь, — а тут и тут отсутствуют разрозненные тома. Вот об этих двух можно будет узнать по тем книгам, что стояли по соседству с ними, — возможно, на их переплетах остались какие-то следы. Кроме того, я перечитала текст «Странствия» — тот, что опубликован в восемнадцатом веке…

— Ну и?.. — глядя на дорогу, подбодрил ее Эдвард.

— Есть там кое-что… — Последовал момент ожесточенной внутренней борьбы, в которой Маргарет понесла тихое, но решительное поражение. — Имеются свидетельства, как лингвистические, так и исторические, позволяющие предположить — если толковать их таким образом, — предположить существование более старого текста, предшествовавшего форсайтовскому «Странствию».

Закончив эту краткую речь, она чопорно выпрямилась на сиденье, как монахиня, которую, хотя и эвфемистически, вынудили рассказать о чем-то непристойном. Смотрела она прямо перед собой. По этому признаку Эдвард догадался, что она собирается прочесть лекцию, и оказался прав.

— С лингвистической точки зрения текст выглядит как подделка. Почему, спросите вы? Потому, что он написан не среднеанглийским языком, на котором писали Чосер и Жемчужный Поэт. Английский четырнадцатого века в каждой местности был немного иным, но в «Странствии» не встречается ни одного из знакомых мне средневековых вариантов. Дело скорее выглядит так, будто полуобразованный фальсификатор восемнадцатого века пытался подделаться под язык четырнадцатого в своем понимании.

Но это еще не означает, что издатель, Форсайт, не имел в своем распоряжении оригинального текста четырнадцатого века. Таковой мог существовать, однако Форсайт не слишком близко его придерживался. Скорее всего он кое-как перевел источник на современный язык, а затем добавил архаизмы, чтобы придать тексту «подлинное» звучание — более подлинное, по его мнению, чем обеспечивал настоящий среднеанглийский. Прямо как сценарист, переделывающий роман для кино.

— Вы хотите сказать, что доказать это невозможно.

— Ничего подобного я сказать не хотела.

Маргарет взяла свою сумку с заднего сиденья и вытащила толстую книгу в простой зеленой обложке с белым библиотечным шифром на корешке. Страницы щетинились желтыми липкими листками.

— Вот послушайте. — Она раскрыла книгу, беспардонно перегнув корешок. — Среднеанглийский «Странствия», конечно, плох, но все-таки не настолько, как следовало бы ожидать. В его ритме слышны отголоски чего-то подлинного. В среднеанглийском немые «е», как правило, произносились, и многие строки поэмы звучат наиболее полноценно именно с немыми «е». Возможно, это лишь удачный штрих, придуманный сочинителем, — но в 1718 году, когда «Странствие» вышло в свет, среднеанглийским произношением никто не владел. Все попросту думали, что Чосер писал неправильным размером и делал орфографические ошибки.

— Знаете, мне это нравится. Точно подмечено.

— Это еще не все. — Маргарет откинула со лба волосы и открыла книгу в другом месте. — Возьмем такой оборот: «the kyng Priamus sone of Troye». Автор подразумевает «сын царя Приама Троянского», «сын царя Приама из Трои», но он так не говорит. Он говорит «царя Приама сын из Трои». Замечаете разницу? Типичная среднеанглийская грамматика: притяжательный объект ставится перед определителем места. Это мог знать разве что ученый-лингвист, а Форсайт, кем бы он ни являлся, ученым не был. Он ни за что не построил бы такую фразу самостоятельно.

— Вы защищаете мое мнение, — улыбнулся Эдвард.

— Я знаю. — Маргарет скрестила руки и села более свободно, упершись коленом в отделение для перчаток.

— А вдруг мы правы? Взяли и написали бы про это статью — так ведь у вас полагается?

— Ха, — коротко рассмеялась она. — Меня так заклюют, что придется искать другую профессию.

— Если книга там, сегодня все прояснится.

— Да… если она там.

Они ехали теперь по узкой двухполосной дороге, бегущей вдоль Гудзона в страну Вашингтона Ирвинга. В густом сосняке на крутых склонах долины таились городки с названиями «Тэрритаун» и «Сонная Лощина». Старые, богатые колониальные дома перемежались сборными домиками в псевдопастельных тонах, где в садах стояли шары с глазами, а на лужайках — старые «шевроле-камаро» под синим брезентом.

— Вы сказали, что в нашей коллекции не хватает одной полки, — напомнил, кашлянув, Эдвард.

Маргарет ответила не сразу. Недолгий приступ разговорчивости сменился обычной для нее меланхолией. Она рассеянно играла ниткой искусственного жемчуга, единственным украшением, которое было на ней.

— Да. Той, что названа в честь сэра Урре.

— Урре? Ничего себе имечко!

— Венгерское. Так звали одного второстепенного рыцаря. Он и за Круглый-то Стол сел только на поздних порах, что делает его включение в классификацию несколько странным.

— Я и не знал, что у венгров были рыцари. Если он не входил в общество Круглого Стола, кто же он тогда был? Вольный художник? Игрок низшей лиги?

— Мэлори пишет о нем. Очень странный человек был сэр Томас Мэлори. Писал он большей частью в тюрьме, куда попал за грабеж и насилие, но при этом был одним из крупнейших стилистов-прозаиков в мировой литературе. Это он собрал французские легенды о Граале в великий английский роман «Смерть Артура».

Сэр Урре только раз пережил миг рыцарской славы, да и то не очень-то славный. Он был проклят; он получил на поединке семь ран, а мать его противника наложила заклятие: раны не заживут, пока к ним не притронется лучший рыцарь на свете.

— И это был…

— Вот в том-то и заключался вопрос. Сэр Урре приехал ко двору короля Артура, и там начался спор на предмет того, кто должен его исцелить. Урре теоретически это было только на пользу, но на деле рыцари, конечно, просто воспользовались предлогом, чтобы выяснить наконец, кто из них лучший. Сэра Урре поселили в шатре с пчелами на полотнищах — ибо гербом ему служила золотая пчела, — чтобы все рыцари поочередно могли попытать удачи в его исцелении. Все думали, что победит Ланселот, местный герой, но сам Ланселот знал, что не может победить, потому что он грешник — он спал с женщиной по имени Илейн и с Гвиневерой, женой Артура, да к тому же грешил гордыней.

Итак, все рыцари выстроились в очередь, и все потерпели неудачу, а затем настал черед Ланселота. Он знал, что и у него ничего не выйдет, а его греховность станет общим достоянием, но выбора у него не было — хочешь не хочешь, а попробовать надо.

В машине сделалось жарко. Эдвард поднял окна и стал шарить по доске, ища, где включается кондиционер. Маргарет протянула руку и включила его.

— И тут произошло неожиданное. Когда сэр Ланселот возложил руки на сэра Урре, раны зажили. Бог простил Ланселота и позволил ему совершить чудо. Никто другой этому не удивился, но Ланселот-то знал, что Бог пощадил его вместо того, чтобы унизить. Никогда ему не стать лучшим на свете рыцарем — это Бог позволил ему на минуту притвориться им. Ланселот не вынес этого и заплакал. «И сэр Ланселот разрыдался, — пишет Мэлори, — словно побитый ребенок».

Эдвард объехал лежащую на дороге сухую ветку.

— Ну, сэр Урре, положим, от этого только выиграл. Как вы думаете, почему книжной полке присвоили его имя?

— Кто знает? — Маргарет слегка улыбнулась, словно утаив что-то про себя. — Это хорошая история. Не все обязательно должно что-то значить.

Эдвард не помнил уже, когда в последний раз выбирался за город. Пряные запахи травы, полей, смолы и сена омывали его, как теплая ванна. Глаза заслезились, и он от души чихнул. В естественном солнечном свете, не загороженном небоскребами и проводами, все смотрелось чище, ярче, фактурнее и кинематографичнее. На том берегу Гудзона отливали густо-красным морщинистые утесы. На ясном небе виднелось лишь одно декоративное перистое облачко. «Контур» несся мимо кукурузных сушилок, сельских церквей, универмагов, мимо площадки с заржавевшими плугами.

Эдвард посмотрел на спящую Маргарет. Ее бледный профиль выделялся на зеленом размытом фоне пейзажа — длинный загнутый нос, опущенный уголок губ, изящная шея с единственной коричневой родинкой. Даже в жару она не отказалась от своей обычной униформы — майки с жакетом. Эдвардом овладело теплое чувство. Он будет оберегать ее, пока она спит.

С дороги 87 он свернул на 116-ю и пересек реку по железному мосту, выгнутому дугой над голубыми водами. Когда он остановился на красный свет, Маргарет почувствовала перемену и открыла глаза. Она подняла очки на лоб и потерла лицо руками.

— Извините, — проговорила она сквозь пальцы, — заснула нечаянно.

— Ничего. Ночью это вам пригодится.

— Да.

Она достала из сумки другую книгу и с невероятной скоростью зашуршала страницами.

— Вы правда думаете, что она может быть там? — Эдвард выступал в амплуа младшего братца, нипочем не желающего заткнуться. — Как вы оцениваете наши шансы?

— Трудно сказать. — Она раздраженно перевернула очередную страницу. — Достаточно скоро мы это выясним.

— Ну да, но…

— Вы действительно хотите знать? Нет, я не думаю, что она там. И знаете почему? — Маргарет заложила книгу пальцем — ей, видимо, требовалось выговориться. — Слишком уж она модерновая. В средние века люди относились к книгам не так, как мы. Мы читаем для удовольствия, для того, чтобы уйти от окружающего нас мира, а для них книга была делом серьезным. Во времена Гервасия книги читали в духовных, просветительных, морализирующих целях. Книги были сосудами Истины. Художественную вещицу вроде «Странствия», написанную исключительно для чтения наедине, для собственной утехи, сочли бы безнравственной, если не прямым орудием сатаны.

Во Франции тогда только что появилось зловредное новшество — рыцарский роман. Эскапизм чистой воды: рыцари в доспехах, странствия, приключения и прочее в этом роде. Все это было хорошо для французов, но в Англии пока не привилось. Для англичан мысль о беллетристике, об использовании книги для перехода в другой мир, была совершенно новой. Это казалось чем-то диким, запретным, разновидностью наркотических грез. Подтверждение вы найдете у Чосера. В «Книге о королеве» есть место, где автор, лежа в постели, читает историю греческой царицы, потерявшей своего мужа. Повествование так захватывает его, что он путает вымысел с реальностью:

Художественная литература, новинка свежая и опасная, смешивала все границы между явью и фантазией. Эдуард III завел у себя настоящий Круглый Стол в подражание королю Артуру, а Мортимер, любовник его матери, и вовсе выдавал себя за потомка славного короля. Видит Бог, четырнадцатый век в Англии был идеальным временем для желающих уйти от реальности. Война, бубонная чума, падеж скота, голод, бесконечные дожди, гражданские волнения — чуть ли не худшее время и место для жизни за последние две тысячи лет. Небольшая доза эскапизма была бы вполне понятна, но я знаю Гервасия. Он был не такой человек, чтобы заниматься сочинительством подобного рода.

Около трех часов дня Эдвард свернул на боковую дорогу. Среди сосен порой встречались заправочные станции и фермы, где предлагали неочищенные початки молодой кукурузы в картонных коробках. Следуя указаниям Маргарет, они въехали на центральную улицу Олд-Форджа, занятую магазинчиками и ресторанами, где старина сочеталась с убожеством. Киноафиша с парой орфографических ошибок оповещала о показе блокбастера двухмесячной давности.

Вскоре справа показался мотель, аккуратное одноэтажное строение с посаженным в опилки кустарником у фасада. Назывался он «Белая сосна». Эдвард въехал на паркинг, покрытый свежим черным асфальтом, где стояла одна-единственная машина. Когда он выключил мотор, настала непривычная тишина. Они взяли свои сумки и зарегистрировались.

Странно было видеть Маргарет с портфелем в руках под ярким солнцем, на горячем асфальте, усыпанном сосновой хвоей. Она казалась такой далекой от своей родной стихии — тихих библиотечных залов с охлажденным воздухом. Здешняя биологически активная атмосфера, насыщенная пыльцой, насекомыми и пылинками, заставила ее чихнуть пару раз. Она щурилась на солнце, как маленькая девочка, которую только что разбудили.

— Ну, что теперь? — спросил Эдвард.

Она смерила его критическим взглядом.

— Вы ничего с собой не берете? Ни портфеля, ни блокнота?

— Нет, а зачем?

— Для достоверности. Чтобы сойти за научного работника.

Она дала ему карандаш и спиральный блокнот. От мотеля они вышли на обочину грунтовой дороги, где среди гравия поблескивали осколки стекла. Встречный трактор, волокущий за собой бревна, чуть не задавил их. Оглушительно просигналив, он обдал их пылью. Солнце било в глаза, отражаясь от стального листового ограждения на другой стороне дороги. Маргарет осторожно ступала в своих городских кожаных туфлях. Эдвард хотел уже спросить ее, точно ли она знает, куда идти, но тут они миновали заросли высоченного бурьяна, и он увидел все сам.

Он не знал, что Гудзон так близко. Это бросилось ему в глаза первым делом — широкая, как озеро, заводь, сверкающая далеко внизу. Отсюда начиналась длинная подъездная аллея, бегущая между двумя рядами деревьев. По ее сторонам открывались вылизанные газоны с современными скульптурами из железных обручей и полированного мрамора, похожими на гигантские инопланетные знаки препинания. Чуть поодаль стояло двухэтажное здание из розового гранита, модернистский овал с большими затемненными окнами. Можно было подумать, что здесь помещается фирма программного обеспечения или дорогая реабилитационная клиника.

— Это здесь, — сказала Маргарет и зашагала, похрустывая гравием, по аллее.

— Черт, — пробормотал Эдвард, догоняя ее. — В это место вложено много денег.

— Ченовет — очень богатая библиотека, — кивнула она.

— Достаточно богатая, чтобы сделать пристройку для уэнтовской коллекции?

— Вполне. Но скупая.

Они шагали бок о бок. Строительные бульдозеры пощадили группки берез и сосен, имевших вполне естественный вид. Птичка прочирикала несколько нот и повторила мотивчик заново.

— Вы уверены, что это сработает? — спросил Эдвард.

— Конечно. Охраны здесь практически никакой.

— И все-таки…

— Они меня знают и пропустят в хранилище без лишних вопросов. Там есть боковая дверь. Ждите рядом с ней за двадцать минут до закрытия, и я вас впущу. Если спросят, что вы ищете, скажите, что занимаетесь Лонгфелло. Вам покажут его письма. «Песнь о Гайавате» читали?

— Не-а.

— А «Гроздья гнева»?

— Читал в средней школе.

— Скажите тогда, что интересуетесь Стейнбеком, и вас сразу полюбят. У них хранятся его дневники. Стоили они очень дорого, а спрашивать их никто не спрашивает.

Внизу открывался вид на речную долину. Чуть ниже по течению стоял на двух каменных опорах мост, черный на искрящейся серебром воде. По нему время от времени пробегали крохотные автомобильчики. Эдварда пронизал леденящий ток узнавания. Он понял вдруг, где находится, но этого просто не могло быть, ведь это место не принадлежало реальному миру. Он застыл на аллее как вкопанный.

— Бог мой, — пробормотал он. — Бог ты мой. Да ведь это оттуда. Из игры.

Маргарет через плечо бросила на него подозрительный взгляд.

— Пойдемте же.