Все время пребывания на первом курсе, от экзаменов и сплошной неудачи с Пенни, вплоть до ночи, когда он присоединился к физкидам, юноша не мог свободно вздохнуть, даже не подозревая этого. И только теперь он понял, что единственное избавление от всего вокруг, которое он ждал — это был Брэйкбиллс. Даже вдалеке от огромного числа всевозможных законов физики, которые здесь нарушались постоянно, всё казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Всё смахивало на Филлори, а у Филлори всегда был конец. Эмбер и Умбер выпроваживали детишек Четвинов в конце каждой книги. Исключений тому не было. В глубине души Квентин чувствовал себя туристом, которого к концу дня запихивают обратно во всё тот же грязный, громыхающий, пыхтящий туристический автобус, с потёртыми сидениями, откидным телевизором и вонючим туалетом. Туристом, который возвращается домой, сжимая липкую открытку, и следит за тем, как башни, живые изгороди, пики и крыши Брэйкбиллса отражаются в зеркале заднего вида.

Но конца не было. И парень понимал, что его не будет. Он потратил так много времени, думая о том, что это всего лишь сон, что это происходит с кем-то другим. Он слишком часто думал о неминуемом конце. А теперь пришло время становиться самим собой: девятнадцатилетним студентом секретного университета самой, что ни есть настоящей, магии.

Теперь он среди физкидов, и ему нужно использовать немного личного времени, чтобы узнать их поближе. Когда Квентин впервые встретил Элиота, он считал, что все в Брэйкбиллс будут как он сам, но на самом деле все оказалось совсем наоборот. Среди всей этой утончённой обстановки, диковатые манеры Элиота выделяли его. Он заметно отличался от своих сокурсников, хотя и не мог похвастаться быстротой Элис. Но Элис очень усердно работала над собой, в то время как Элиот даже не пытался. Если же он, всё-таки, пробовал над чем-то поработать, это получалось у него очень и очень хорошо. По мнению Квентина, Элиота совсем не интересовала учёба. Единственное в мире, что его заботило, была его внешность, в особенности его дорогущие рубашки, которые он носил с запонками, даже учитывая их стоимость, за что постоянно получал выговоры за нарушение дресс-кода.

Джош всегда носил стандартную университетскую форму, но старался сделать её не похожей на саму себя. Пиджак никогда не подходил его широкому, крупному телосложению, он был постоянно подкручен, смят или узок в плечах. Он был похож на хорошую шутку, которая никак не заканчивается. Спустя некоторое время Квентин понял, что Джош старается, чтобы его не воспринимали всерьёз, и он наслаждается (не всегда самым лучшим способом) моментом, когда они понимают, что недооценивали его. Он не был эгоцентричным, как Элиот или Джанет, поэтому он лучше всех замечал изменения в группе, и почти ничего не могло ускользнуть от его внимания. Именно он сказал Квентину, что ждал от Пенни недельных ругательств:

— Да ты шутишь? Этот парень был загадкой, окутанной тайной и грубо присобаченной к тикающей временной бомбе. Он с одинаковой вероятностью может ударить кого-то или начать свой блог. По правде говоря, я был бы рад, если он бы ударил тебя.

В отличие от других физкидов, Джош был непримечательным студентом, но как-то раз парень смастерил заклинание, которое было неожиданно сильным. Прошло целых шесть недель его первого курса обучения в Брэйкбиллс, прежде чем Джош смог сдвинуть свой мрамор с места с помощью магии. Но когда молодой человек это сделал, а Элиот говорит, что это было именно так, мраморный шарик вылетел из кабинета через окно и вошёл на шесть дюймов в ствол клёна, который рос во дворе. Говорят, он и до сих пор там находится.

Родители Джанет были неимоверно богатыми юристами, сродни напыщенным голливудским юристам. Она росла в Лос-Анджелесе, подрабатывая няней у различных знаменитостей, которых она бы назвала, предварительно поиграв с совестью. Квентин находил её поведение живим и артистичным. Она была самой заметной из физкидов: громкой, бесцеремонной, произносящей тосты за столом. У неё был ужасный вкус на мужчин: лучшее, что можно сказать о её бесконечной череде парней, было то, что они не задерживались надолго. Больше милая, чем красивая, она обладала необъемной, но с хорошими бёдрами фигурой, чем она и пользовалась (заметно было, что она отправляла свою форму домой, где её перешивали), и было что-то трепетно сексуальное в её хищном, широком взгляде. Вы бы захотели с ним встретиться и быть съеденным им.

Джанет была такой надоедливой, каким только может стать человек, но, несмотря на это, она была твоим другом, и Квентин никогда не уставал от ее разговоров. Она была неимоверно преданной, и если она казалась несносной, то только потому, что она была глубоко отзывчивым человеком. Это делало девушку ранимой, а если её ранить, то она может легко наброситься. И она замучает всех вокруг неё, но только потому, что она измученнее, чем кто-либо другой.

Даже несмотря на то, что теперь он был одним из физкидов, Квентин все равно большую часть свободного времени проводил с другими третьекурсниками: он учился с ними и работал на практической магии, готовился с ними к экзаменам и сидел за обедом. Лабиринт шифровался и перерисовывался на протяжении всего лета — как выяснилось, это случалось каждое лето — и они целую неделю тратили послеобеденное время, изучая его, перекрикиваясь друг с другом через высокие изгороди, пока не заблудятся или не найдёт короткую дорогу.

Они устроили вечеринку в честь осеннего равноденствия — в Брейкбиллс можно было проследить скрытую тенденцию к викканству, хотя вряд ли кто-нибудь воспринимал это всерьёз. Были костёр, музыка, соломенный человек, а иллюзионисты сделали световое шоу. Все веселились допоздна, холодный осенний воздух наполнил шум, лица студентов были горячими и раскрасневшимися из-за огня. Элис и Квентин научили других заклинанию огня, которое стало хитом, а Аманда Орлова призналась, что последние несколько месяцев потихоньку делала медовуху. Напиток был сладким, пенящимся и отвратительным, а они все выпили слишком много, и на следующий день им казалось, что они умирают.

Этой осенью у Квентина снова поменялись предметы. Было меньше зубрёжки жестов и тайных языков, хотя, знает Бог, и этого было достаточно, как и более полезных заклинаний. Они провели целый месяц, изучая архитектурную магию низкого уровня: заклинания для укрепления фундамента, водонепроницаемости крыши и защиты водосточных труб от гниющих листьев, в которых студенты упражнялись на небольшом жалком сарае, едва ли большем, чем собачья будка. Только одно заклинание, которое делало крышу устойчивой к молнии, Квентин запоминал три дня, отшлифовывая жесты перед зеркалом, чтобы все сделать совершенно верно, на правильной скорости, под нужными углами и с нужным упором. А ещё было заклинание на старом цыганском арабском, которое было очень сложным. Потом профессор Марчнаколдовал небольшой ливень с одной молнией, которая в мгновение ока рассекла аудиторию, а рядом стоящий Квентин промок до нитки.

По альтернативным вторникам Квентин работал с Бигби, неофициальным консультантом физкидов, которым оказался невысокий мужчина с большими глазами и редкими, короткими седыми волосами. Он носил аккуратный, длинный викторианский пыльник. Бигби немного горбился, но из-за этого не казался хрупким или калекой. Квентин думал, что Бигби был политическим беженцем. Он всегда бормотал о заговоре, который сверг его, и о том, что он будет делать после своего неизбежного возвращения к власти. У него было холодное раненное благородство представителя свергнутой интеллигенции.

Однажды посреди семинара — Бигби специализировался на до смешного сложных чарах изменения элементов с помощью изменения их структуры на квантовом уровне — он сделал паузу и показал странный жест: потянулся рукой к спине за одним плечом, потом за другим и начал что-то там расстёгивать. Это движение напоминало Квентину то, как женщины расстёгивают лифчик. Когда Бигби закончил, у него появились четыре великолепных крыла, как у стрекозы, по два с каждой стороны. Он сложил их с глубоким вздохом удовлетворения.

Крылья были просвечивающимися и радужными. Через секунду они с жужжанием исчезли, а потом снова появились и застыли.

— Извините, — произнёс он. — Не мог больше вытерпеть ни минуты.

Странности в этом месте никогда не исчезали. Появлялись все новые и новые.

— Профессор Бигби, вы… — Квентин остановился. Что? Эльф? Ангел? Он был груб, но ничего не мог с этим поделать. — Вы фея?

Бигби страдальчески улыбнулся. Его хитиновые крылья издали сухой шум.

— Технически, пикси, — сказал он.

Казалось, его это немного задело.

Однажды рано утром профессор Марч читал лекцию о магической погоде и вызвал циклон для примера. Для тучного мужчины он был на удивление живой. Квентину хотелось вернуться в постель от одного взгляда на профессора, который подпрыгивал на носках, с красным лицом и рыжим конским хвостом. По утрам Чамберы варили смолисто-чёрный эспрессо, который выливали в аккуратную турку из позолоченного стекла. Но он заканчивался к тому времени, как Квентин приходил на занятия.

Парень закрыл глаза, а когда открыл их снова, то профессор Марч обращался непосредственно к нему.

— … между субтропичным циклоном и внетропическим? Квентин? На французском, пожалуйста, если можно.

Квентин моргнул. Должно быть, он задремал.

— Разница? — дерзнул он. — Никакой?

Затем последовала долгая неловкая пауза, во время которой Квентин подбирал слова, которые могли бы прозвучать в вопросе, и как можно чаще произносил «Бароклинными зонами» на случай, если этот ответ походил. Ученики заёрзали на сидениях. Марч был готов ждать, ведь почувствовал восхитительный аромат унижения. Квентин тоже ждал. Об этом что-то было в книгах. Это просто несправедливо, ведь он действительно их прочёл.

Этот момент тянулся вечность. Его лицо горело. Это ведь даже не магия, всего лишь метеорология.

— Я не понимаю… — послышался голос из задней части класса.

— Я спрашиваю Квентина, Аманда.

— Но, может, вы что-то проясните? — это была Аманда Орлова. Она упорствовала с самодовольством кого-то, у кого была определённая репутация в учёбе. — Нам всем? Это баротропные циклоны или нет? Думаю, это немного сбивает с толку.

— Они все баротропные, Аманда, — с раздражением сказал Марч. — Это не имеет значения. Все тропические циклоны баротропные.

— Но я думала, что один из них баротропный, а другой — бароклинный, — вставила Элис.

Спор получался таким бессмысленным и долгим, что Марчу пришлось оставить Квентина и продолжить лекцию. Если бы он мог сделать это ненавязчиво, то Квентин бы подбежал к Аманде Орловой и поцеловал её в широкий, сухой лоб. Но вместо этого он просто послал ей воздушный поцелуй, пока Марч не видел.

Марч плавно перешёл к длинному заклинанию, для которого на доске нужно было нарисовать сложные символы, вроде мандалы. Он останавливался каждые тридцать секунд и отходил в сторону, уперев руки в бёдра и шепча что-то, а затем возвращался к рисованию. Смысл заклинания был довольно тривиальный — оно вызывало град или предотвращало его, одно или другое, Квентин не очень внимательно слушал, во всяком случае, принцип был тот же.

Но профессор Марч испытывал с ним некоторые затруднения. Заклинание было на очень правильном и точном средневековом голландском, что, очевидно, не было сильной стороной мужчины. Квентин подумал, что будет неплохо, если профессор облажается. Ему не очень понравилось то, что раним утром его спросили о технических деталях. Он сделает небольшой розыгрыш.

Аудитории в Брейкбиллс были защищены от большого количества форм вредительства, но все знали, что подиум был ахиллесовой пятой любого учителя. Не очень много с этим можно было сделать, но стоящие на нём не были полностью защищены, а сделав несколько усилий и использовав язык жестов можно было немного потрясти его. Может, этого было достаточно, чтобы вывести профессора Марча (ученики называли его «Смертельным» Марчем) из игры. Квентин показал несколько жестов под столом между коленями. Подиум сместился, будто выгибал спину, а затем снова стал неподвижным. Это был успех.

Марч пытался произнести слова на староголландском. Его внимание переместилось к подиуму, когда он почувствовал, как тот двигается, и он заколебался, но снова сосредоточился и продолжил. Либо так, либо нужно было начинать заклинание сначала.

Квентин был разочарован. Но верная Элис склонила трибуну обратно.

— Идиот, — прошептала она. — Он пропустил второй слог. Он должен был сказать.

Затем, на мгновение, плёнка выскочила из проектора. Всё искривилось, а после выровнялось, словно ничего и не было. Только нарушилась последовательность фильма, а позади профессора Марча теперь стоял человек.

Это был невысокий мужчина, одетый в консервативный английский костюм серого цвета и тёмно-бордовый клубный галстук, зафиксированный булавкой в виде полумесяца. Профессор Марч, продолжавший говорить, по-видимому, не осознавал, что сзади него кто-то был. Человек лукаво, заговорщически, посмотрел на третьекурсников, словно это была шутка над профессором. Было в этом человеке что-то странное — Квентин никак не мог разглядеть его лицо. Всего секунду он пытался понять, почему лица не видно, а затем понял, что причиной тому был небольшой букет из листьев, скрывавший его черты. Листва появилась из ниоткуда. Она ни к чему не была прикреплена. Она просто висела перед лицом человека.

Профессор Марч замолчал и застыл на месте.

Элис тоже замолчала. Вся аудитория затихла. Стул заскрипел. Квентин не мог пошевелиться. Ему ничего не мешало, но связь мозга и тела была словно отрезана. Был ли виной этому неизвестный человек? Кто он такой? Элис всё ещё была наклонена в его сторону, и спадающая прядь волос застыла в его поле зрения. Он не мог разглядеть её глаза; угол обзора не позволял. Всё и все застыли. Человек на трибуне был единственным, кто двигался.

Сердце Квентила стало бешено колотиться. Человек наклонил голову и нахмурился, словно услышал его. Квентин не понимал, что случилось, но что-то определённо было не так. Адреналин кипел в его крови, но его некуда было выпускать. Его мозг начал вариться в собственном соку. Человек начал ходить по трибуне, словно исследуя новую местность. Его походка была такой, словно джентльмен-аэронавт вдруг приземлился в непонятной ему среде; любознательной, озадаченной. Из-за листвы перед лицом, разглядеть его эмоции было невозможно.

Он обошёл вокруг Профессора Марча. Было что-то странное в его манере ходьбы, он словно переливался с места на место. Когда мужчина вышел на свет, Квентин увидел, что он не совсем человек, либо был им когда-то. Ниже манжет рубашки, парень разглядел на его руках три или четыре лишних пальца.

Так прошло пятнадцать минут, затем полчаса. Квентин не мог повернуть голову, а человек исчез и его видимой области. Он повозился с оборудованием профессора Марча. Затем направился в аудиторию. Он достал нож и сравнил его со своими ногтями. Все вещи двигались естественным путём, когда он проходил рядом с ними. Он взял железный прут с демонстрационного стола Марча, и согнул его, как лакрицу. Затем произнёс заклинание — он говорил слишком быстро, что бы Квентин смог что-то разобрать — вся пыль в комнате безумно закружилась в воздухе, прежде, чем снова застыть. Другого видимого эффекта не наблюдалось. Когда он произносил заклинание, его лишние пальцы неестественно изогнулись назад и в разные стороны.

Так прошёл час, затем другой. Страх Квентина то отступал, то возвращался, вышибая из него пот, словно накрывая волной. Он был уверен в том, что происходит что-то плохое, но не мог понять, что именно. Он понимал, что это было как то связано с его шуткой над Марчем. Как он мог быть таким глупым? Он был по-трусливому рад, что не мог пошевелиться. Это не давало ему предпринять что-то храброе.

Человек, казалось, едва осознавал, что был в полной комнате людей. Было в нём что-то гротескно-комичное — его молчание напоминало мима. Он подошёл к судовым часам, которые висели на стене трибуны, и медленно провёл рукой сквозь них — он не ударил по ним, он засунул руку в них, ломая стекло и механизм внутри, пока полностью не был удовлетворён их состоянием. Как если бы он пытался причинить им максимальную боль.

Пара должна была закончиться ещё час назад. Кто-то вне класса должен был что-то заметить. Где они все? Где Фогг? И где, чёрт возьми, эта врач-медсестра-жещина, когда она действительно нужна? Квентин хотел знать, о чём думает Элис. Он хотел бы повернуть голову ещё на пару градусов дальше, чем мог, дабы видеть её лицо.

Тишину нарушил голос Аманды Орлофф. Должно быть, она каким-то образом освободилась и сейчас произносила заклинание, ритмично и быстро, но спокойно. Квентин никогда раньше не слышал подобных заклинаний: оно было гневное, сильное, состоявшее из пышущих злобой щелевых согласных; это была агрессивная, боевая магия, созданная для того, чтобы в буквальном смысле порвать соперника на кусочки. Квентин подумал, как она вообще этому научилась. Одно только знание такого заклинания было запрещено в Брэйкбиллс, не говоря уже о его использовании. Но прежде чем она успела закончить произносить его, ее голос стал тише. Тон её голоса становился все выше и выше, она говорила все быстрее и быстрее, будто запись, которую ускорили, а затем замолчала, ещё до того, как смогла закончить заклинание. Вновь воцарилась тишина.

В лихорадочном сне, полном паники и скуки, утро превратилось в день. Квентин не мог пошевелиться. Он слышал, что снаружи что-то происходило. Он мог видеть только одно окно, и то только самым краешком глаза, но что-то там явно происходило и загораживало свет. Что-то стучало, шесть или семь голосов еле слышно пели в унисон. Мощный, но совершенно беззвучный луч света прошёл за дверью в коридор, с такой силой, что толстое дерево на секунду стало полупрозрачным и светящимся. Послышался грохот, будто кто-то под полом пытался выбраться наверх. Ничто из этого, казалось, не волновало человека в сером костюме.

За окном, на конце голой ветки, на ветру бешено колыхался красный листок, продержавшийся дольше, чем его собратья. Квентин следил за ним. Ветер крутил лист на конце стебля взад и вперёд. Казалось, это было самое прекрасное, что Квентин когда — либо видел. Все, чего молодой человек хотел — это смотреть на него ещё чуть-чуть дольше. Он отдал бы все за это, за ещё одну минуту с этим маленьким красным листком.

Должно быть, Квентин провалился в транс, или уснул — он не помнил. Он проснулся от того, что на сцене тихо, почти выдыхаясь, пел человек. Его голос был удивительно нежен:

Его голос перешёл в жужжание. Затем, без всякого предупреждения, человек исчез.

Это произошло так тихо и так внезапно, что Квентин сначала и не заметил, что человека на сцене больше не было. В любом случае, его переплюнул профессор Марч, который все это время стоял там с открытым ртом. В ту же секунду, когда исчез тот человек, Марч безвольно рухнул со сцены и ударился о твёрдый деревянный пол.

Квентин попытался встать. Но вместо этого он сполз со стула на пол между рядами сидений. Его руки, ноги и спину свело сильной судорогой. В них совсем не осталось сил. Лёжа на полу, испытывая смесь агонии и облегчения, он вытянул ноги. В его коленях запузырилась боль, будто он наконец-то разогнул их после перелёта в другое полушарие. Его глаза наполнились слезами облегчения. Все закончилось. Тот человек наконец-то исчез, и не случилось ничего ужасного. Элис тоже тяжело дышала. Перед лицом Квентина лежала пара туфель, возможно, её. По всей комнате раскатывались стоны и всхлипывания.

После этого Квентин узнал, что Фогг почти сразу собрал всех преподавателей, как только тот человек появился в стенах Брэйкбиллс. Защитные заклинания академии сразу его обнаружили, хоть и не смогли удержать его подальше от неё. Из Фогга вышел неожиданно хороший военачальник: спокойный, организованный, быстрый и точный в оценке ситуации, умелый в использовании ресурсов, находящихся в его распоряжении.

За одно утро вокруг башни выстроился целый временный эшафот. Профессор Хеклер, в сварочной маске для защиты глаз, почти поджёг башню своими пиротехническими атаками. Профессор Сандерленд героически попыталась пройти сквозь стену, но безрезультатно, и, в любом случае, было неясно, что бы она сделала, если бы у неё все получилось. Даже Бигби внес свою лепту, применив какое-то экзотическое нечеловеческое колдовство, которое, как подумал Квентин, заставило весь факультет почувствовать себя неловко.

Этим вечером после ужина и после того, как обычные объявления о клубах и мероприятиях были сделаны, угнетающе и бесцельно повиснув в воздухе, декан Фогг обратился к студентам, попытавшись объяснить произошедшее.

Выглядя еще старше чем обычно, он стоял во главе длинного обеденного стола, в то время как воск со свечей медленно оплывал, и ученики первого курса с угрюмым видом заканчивали убирать столовое серебро. Он нервно теребил манжеты и то и дело касался своих редеющих светлых висков.

— Для многих из вас не будет сюрпризом, что кроме нашего мира, существуют ещё и другие, — начал он. — И это не догадки, а вполне устоявшийся факт. Я никогда не был в этих мирах, а вы никогда туда не попадёте. Искусство путешествий меж мирами — очень слабоизученный раздел магии. Но мы знаем, что некоторые из них обитаемы. Возможно, зверь, которого мы сегодня видели, довольно большой.

«Зверем» Фогг назвал существо в сером костюме, и после этой речи, никто не называл его иначе.

— То, что мы сегодня видели — только малая часть грядущего, попытка прощупать почву, как ребёнок двигается на ощупь в лягушатнике. В литературе подобное явление именуется Опухолью. Нам трудно предположить, что им движет, — Декан тяжело вздохнул. — Для подобных существ мы робко плаваем на поверхности их мира, отражённые, как тень на стенах, иногда мы ныряем поглубже, но никогда не рискуем оказаться на глубине. Обычно, они не обращают на нас внимания. К сожалению, что-то в заклинании профессора Марча привлекло внимание Зверя. Я полагаю, что либо изначально была совершенна ошибка в исполнении, либо что-то отвлекало профессора. Эта ошибка дала Зверю возможность прорваться в наш мир.

Квентин внутренне содрогнулся, но постарался не менять выражение лица. Он был виноват. Он впустил Зверя. Фогг, тем временем, продолжал говорить.

— Зверь вырвался из глубин, подобно акуле, жаждущей выследить неаккуратного пловца. Его поступки невозможно предугадать, но, кажется, он что-то или кого-то разыскивает. Я не знаю, нашёл ли он желаемое. Возможно, мы никогда этого не узнаем.

Обычно Фогг излучал уверенность, уравновешенную неким налётом несерьёзности, но этой ночью он выглядел потерянным. Он потерял свою мысль. Он теребил галстук.

— Инцидент на этом исчерпан. Студенты, которые стали свидетелями произошедшего, пройдут медицинскую и магическую проверку, а затем очистку, на случай, если Зверь их каким-либо способом отметил или заразил. Уроки завтра отменяются.

На этом он закончил и быстро покинул зал. Все ожидали, что услышат больше информации.

Но новые сведенья появились позже. Лёжа на полу после нападения, пока боль уходила из его конечностей, Квентин чувствовал только хорошее. Он радовался, что остался жив.

Худшее было позади. Он совершил ужасную ошибку, сейчас все уже было в порядке. Он почувствовал глубокую благодарность старой, расколотой нижней части стула, на которую он смотрел. Она была красивой и захватывающей. Он мог любоваться ею вечно. Было что-то волнующее в том, что парень не только вышел живым из произошедшего, но ещё и сможет об этом рассказать. Для самого себя он был героем. Он глубоко дышал и чувствовал под твоей спиной твёрдый пол. Первое, что ему захотелось сделать, как он понял, он держал свою руку на тёплой, мягкой лодыжке Элис, которая лежала около его головы. Он был благодарен, что может снова на неё смотреть.

Тогда он ещё не знал, что Аманда Орлофф была мертва. Зверь съел её заживо.