В один из мрачных майских дней, когда мокрый тяжелый снег без конца падал и падал с неба, в море уходили почти все мужчины небольшого прибрежного колхоза. Рыбаки с суровым спокойствием отплывали от берега; женщины, дети и старики торопились досказать что-то забытое в сутолоке прощания, махали руками.

Серо-зеленые волны с белыми загривками, злобно шипя, лезли на берег и, не в силах подмять его под себя, уползали назад, в бескрайнюю ширь океана. Казалось, где-то вдали они постепенно погребают под собой маленькую рыбацкую флотилию, заливая ее сверху и с боков тяжелой, как ртуть, водой.

Вот, наконец, небольшие суда совсем исчезли из вида, и только волны по-прежнему катились, поблескивая белыми гривами, шумел и шумел океан.

Люди на берегу давно разошлись. Я тоже совсем уже было собрался пойти в избу, где остановился на постой, когда заметил на мокром зубчатом выступе скалы фигуру одинокой женщины. Она сидела неподалеку от меня, обхватив широкими обветренными ладонями остро выпиравшие из-под юбки колени, и не мигая смотрела вдаль. Казалось, что женщина силится разглядеть у серого и мутного горизонта судно, на котором уплыл кто-то из ее близких.

Я не очень уверенно подошел к ней. Женщина заметила меня и молча подвинулась, освобождая краешек места, которого не достигали волны. Я поблагодарил ее и сел рядом.

Лицо женщины сразу запоминалось. Глубокие большие глаза смотрели ровно, не мигая, плотно сжатые губы и широкий,несколько выдвинутый вперед подбородок говорили о силе воли. Большие узловатые кисти рук, лежавшие на коленях, выдавали рыбачку, привыкшую иметь дело с морем, рыбой и солью: кожа на руках загрубела и потрескалась.

— Муж? — спросил я ее, чтобы начать разговор.

Она покачала головой:

— Сын.

Мы помолчали.

— А что ж не идешь домой?

Женщина не ответила. Она вынула из ватной куртки кожаный кисет и, раскрутив сыромятный ремешок, набила вересковую трубочку табаком.

— Пойдем в избу, холодно стаёт, — промолвила она, поднимаясь.

По часам уже наступила ночь, но здесь, в Заполярье, по-прежнему было светло и невысоко над морем, в сетке снега, неярко тлело солнце.

— Вот выпей маленько для знакомства, — сказала женщина, когда мы вошли в ее пустоватую, но чистую и опрятную избу. — Я тоже с тобой выпью.

Мне нравилась ее манера говорить, ее движения, неторопливые и уверенные, красота силы, исходившая от этой женщины.

Медленно выпив свой стаканчик, она заметно оживилась, посветлела, и даже морщинки перестали резко выделяться на ее лице.

Без всяких предисловий она сказала:

— Я в молодости красивая была и сильная. Одна могла большую лодку на берег вытащить. И муж мне ровня был: плечист, умен, удачлив. Ну, и красив, само собой. За некрасивого не пошла бы...

Она помолчала, глубоко затягиваясь из трубки, и неожиданно ее лицо будто судорогой свело. Казалось, женщина вот-вот заплачет. Но она продолжала свой рассказ тем же спокойным глуховатым голосом:

— Враз все точно в воду к рыбам пошло. Кузьму — мужа — и Андрея — сына старшего — возле Праги убили. Николенька — средний сынок — всю войну отслужил, домой ехал, да где-то в Польше тифом заболел и, мать не повидав, приказал долго жить. Вот остался Гришка — последний мой. Двадцатую весну ныне встретил. Все у меня в нем — и жизнь моя, и муж, и сыны — те, что не пришли материнскую старость потешить.

Выбив трубочку, сказала, растерянно улыбаясь:

— Вот сына от моря отваживаю. Сама знаю — плохо это. Но уже не могу — беда подломила. Боюсь за Гришку — не случилось бы чего.

С курорта приехал прошлым летом, чемодан новый привез. Я порадовалась: о себе маленько беспокоиться стал. А он открыл чемодан — что ты думаешь там? — голуби. Красивые, правда, голуби, сизые такие, но ведь не мальчишка же он, жениться пора.

Женщина снова набила трубочку.

— Я его корить стала, а он смеется. Потом уже серьезно говорит: «Я же понимаю, мать, отчего невесело у тебя на душе. Не знаешь ты, что́ с сыном в море: он рыбу ест или она его. Ну, вот, по совету умных людей купил я голубишек почтовых. Поучу их, однако, а потом — с собой, в море. Они оттуда тебе записки мои таскать будут».

Полгода учил Гришка птиц своих — с побережья кидал, на лодках в море увозил, и — скажи ты! — летят. Примчатся — и прямо в избу! Там, в сенках, ящик для них поставлен.

Женщина в упор посмотрела на меня и сказала:

— Сейчас вот с собой их взял, в море. Долетят, ты-то как думаешь?

— Долетят.

Она искоса поглядела на меня, и снова будто судорога прошла по ее лицу.

— Успокаиваешь старую бабу?

— Не успокаиваю. У меня у самого дома почтовые голуби.

Вскоре меня разыскали товарищи, надо было продолжать путь к Полярному. Я попрощался с Варварой Царевой — так звали эту женщину — и, пообещав заехать через две-три недели, вышел на улицу.

Мне удалось попасть в рыбачий поселок только через месяц. Немного передохнув, я отправился навестить старую рыбачку.

Дома ее не оказалось. Мальчишки сообщили мне, что бабка Варвара опять, наверно, сидит на берегу и все смотрит в море.

— Разве рыбаки еще не вернулись?

Мальчишки завздыхали и покрутили головами.

«Неужели предчувствие не обмануло старую женщину»? — думал я,торопливо шагая к морю и стараясь заранее подобрать трудные слова утешения.

Варвара сидела на прежнем месте, на скале. Она так же подвинулась, как и в прошлый раз, поздоровалась и снова перевела взгляд куда-то в серую морскую даль. Но я заметил, что смотрела она не на море, а на хмурое низкое небо, нависшее над водой.

Я вспомнил наш прежний разговор. Женщина ждала голубей! В этих голубях сейчас заключались все ее надежды на спасение сына. Она уже твердо была убеждена, что с рыбаками, с ее Гришкой, случилось несчастье.

От постоянного утомления глаза Варвары покраснели и слезились, по лицу чаще, чем раньше, пробегали судороги, вся она была напряжена, и мне казалось, что маленькая трубочка из прочного верескового корня сейчас разлетится в ее пальцах, как яичная скорлупа.

Заготовленные утешения казались теперь никчемными и бестактными, и я молчал, сознавая, что своим молчанием ухудшаю и без того тяжелое настроение Варвары.

Женщина заговорила сама.

— Погляди! — воскликнула она, живо обернувшись ко мне. — Не голуби ли?

Она вытянула руку в направлении моря и снова обернулась ко мне: должно быть, не верила словам и хотела убедиться в правде слов по лицу собеседника.

Я покачал головой:

— Чайки.

Мы просидели на берегу довольно долго, когда я заметил неподалеку большую группу мальчишек. Они о чем-то перешептывались друг с другом и всё посматривали в нашу сторону.

Сначала мне показалось, что их интересует заезжий человек, редкий в этих местах. Но догадка оказалась неверной.

Один из мальчишек — судя по всему, коновод — в шерстяной гимнастерке, перепоясанной офицерским ремнем, усиленно кивал мне, подзывая к себе.

— Ты сиди, Варвара, — сказал я женщине, — а я пойду, разомнусь немного.

Она ничего не ответила, не обернулась даже, и я поспешил к ребятам.

Мальчишка в защитной рубахе протянул мне прямую жестковатую ладонь и ломающимся баском представился:

— Степан. А вы?

Я назвал себя.

— Горюет? — спросил мальчишка, кивая в сторону берега, и вздохнул. — Жалко бабку Варвару, ее на всем берегу любят, удачливая была, и вот — на́ тебе!

— А у тебя никого в море? — спросил я Степана.

— Как никого! — тряхнул он головой. — Отец там и брат тоже.

Он заметил мой удивленный взгляд и сказал, усмехаясь:

— Все бывает в море. Буря там или рыба хорошо идет — вот и задержка. Мы-то знаем. И бабка Варвара знает. Все равно трудно ей, бедной.

Он решительно наморщил лоб и заключил:

— Чтой-то придумать надо. Помочь Варваре.

Я давно не был дома, не видел своих детей, и меня сейчас потянуло обнять этого белобрысого вихрастого парня с отзывчивым сердцем.

Заметив мое движение, Степан отодвинулся и, нахмурясь, проворчал:

— Ну ладно, если вы не можете, мы сами придумаем.

На другой день мы снова сидели с Варварой на скале, высматривая голубей, когда к нам прибежал взъерошенный Степан.

— Бабка Варвара! — закричал он. — Голубь!

Женщина вскочила на ноги и, схватившись за грудь, пошла навстречу мальчику. Подойдя к нему вплотную, Варвара пристально посмотрела в лицо Степану и глухо сказала:

— Врешь, Степка!

— Ей-богу, бабка Варвара! — уверял мальчишка, торопливо шаря в карманах рубахи. — Он не в твою, он в другую избу зашел. Устал, видно.

Варвара еще раз внимательно посмотрела на Степана и, стараясь предупредить судороги на лице, жалко улыбнулась:

— Врешь ведь!

— Да нет же! — почти закричал Степан, нащупав, наконец, что-то в кармане. — Вот тебе записку голубь принес.

Женщина резко подалась к мальчику.

Степан отдернул руку и протянул записку мне:

— Пусть он прочтет: у него глаза помоложе.

— Читай! Читай! — торопила Варвара, заглядывая в клочок бумажки, который мне передал Степан.

Я быстро пробежал записку глазами и, стараясь улыбнуться через силу, прочел ее женщине.

На листке из школьной тетрадки квадратными, старательно выведенными буквами было написано:

«Дорогая наша мать Варвара! Ты о нас не беспокойся. Идем с полным грузом и на этой неделе будем дома.

Григорий Царев».

Степан, пока я читал записку, напряженно следил за мной. Закончив чтение, я взглянул на мальчика и заметил на его лбу капельки пота. Они скопились между хмуро сдвинутыми бровями и стекали на нос.

— Ну, пошли домой! — весело сказала женщина.

Внезапно она остановилась и строго посмотрела на мальчишек.

— Голубя принеси, Степан! Баловаться будете, загу́бите птицу.

Степан, видно, ждал этих слов. Он жалобно сморщил лоб и схватил бабку Варвару за руку:

— Оставь нам голубя! Ну, оставь хоть на три денька, ничего мы ему не сделаем. Окажи милость!

— Конечно, оставь, Варвара, — посоветовал я женщине.

— Ну, бог с вами, — согласилась довольная рыбачка.

Через два дня на горизонте появились еле заметные точки: рыбацкая флотилия шла к родному берегу.

Весь поселок высыпал к морю. Плач, смех, громкие разговоры — все слилось в неровный гул, в славную музыку, которой встречает рыбаков своя земля.

Одним из первых выскочил на берег широкоплечий красавец, с глубоко посаженными глазами, с небольшой русой бородкой, и кинулся к Варваре.

Но прежде, чем он подбежал к матери, возле него оказался Степан и повис на шее у рыбака.

— Да ты что, Степан? — силясь вырваться из цепких объятий мальчишки, засмеялся Григорий. — Чай, я не барышня, а ты не кавалер! Чегой-то тебя развезло?

Когда к Григорию, тяжело ступая по прибережной гальке, подошла мать, Степан успел сообщить рыбаку все, что было нужно.

— Спасибо, Степушка! — весело крикнул Григорий вслед мальчику, бросившемуся к своему отцу и брату. — Спасибо, пионерия!

Ночью, когда утомленная встречей женщина впервые за весь месяц спала спокойно, Григорий сказал мне, огорченно покачивая головой.

— Не прилетели голуби-то. Как же так, а?

— Путаются, должно быть. Впервые в такую даль отправились. Может, и придут еще.

— Знаешь что? — тряхнул головой Григорий. — Пойдем к морю, вдруг и увидим их.

Мы опустились с молодым рыбаком на тот же выступ, на котором сидела его мать, и стали вглядываться вдаль.

— Хорошо все же у нас, в Студеном море, — промолвил Григорий, раскуривая такую же, как у матери, вересковую трубочку. — Любит оно верных людей. Любит!

Он помолчал.

— Можно бы и раньше уплыть к берегу, да под самый конец на косяк сельдяной наткнулись. Как тут уйдешь? Ну, и потрепало маленько. Не без этого.

Через полчаса, вздохнув, Григорий поднялся с камня и кивнул мне:

— Нет их, однако. Пойдем спать.

Мы уже подходили к избе, когда в стороне, противоположной берегу, заметили голубей. Они приближались к нам, тяжело перебирая крыльями.

Не успели птицы сделать и круга над поселком, как рядом с нами вырос Степан со всей своей компанией. Он молча, смеющимися глазами следил за птицами, и торжественное выражение не сходило с его лица.

Григорий открыл дверь в сени, и голуби, зайдя в избу, сейчас же бросились к воде и корму.

Рыбак взял одну из птиц и снял с ее ноги записку.

На небольшом листочке бумаги быстрым мелким почерком Григория было написано:

«Мама! Не беспокойся, скоро будем с полным грузом дома.

Григорий».

Степан торжествующе посмотрел на меня, и, взяв у рыбака голубя,спросил:

— Будить бабку Варвару или как?

— Буди! — махнул рукой Григорий.

Когда женщина встала и, счастливо улыбаясь, подошла к сыну, Степан протянул ей голубя и сказал, смотря женщине прямо в глаза:

— На, бабка Варвара, твоего голубя. Можешь проверить — мы ничего ему плохого не сделали!