РАЗДУМЬЕ

Над вершинами хребтов всегда веет ветер.

В летние вечера после работы Павел Михайлович Пирогов любит подняться на Чашковку. Выбирает среди скал местечко поудобнее, садится, закуривает и долго смотрит на распростертую у ног зеленую долину. Узким клином она пролегла среди горных хребтов с юга на север, и город лежит на ее дне длинной извилистой лентой.

Горы, точно окаменевшие волны, уходят вдаль. Темные массивы хвойных лесов исчерчены прямыми светло-зелеными полосами. Это трассы высоковольтных магистралей. Они тянутся на запад, восток, север и юг, карабкаются на отроги горных гряд, пролегают через низины и болота.

В гуще лесов там и сям сверкают на солнце скопления белоснежных домов. Рабочие поселки цепочкой протянулись по дну долины. Длина этой цепочки — добрых двадцать пять километров.

Хрупкую горную тишину разламывает густой звук — словно в огромный рог трубят. К повороту у Ильменского хребта подходит электровоз. Нарастает и звучно отзывается в горах его тяжкий грохот — перестук сотен колес. Грохот не успевает утихнуть, а из-за Ильмен несется новая волна гула, — поезда идут почти непрерывно, рокоча в каменных коридорах ущелий, зажигая и гася красные и зеленые огни автоблокировки.

Днем и ночью грохочет и поет, гудит и гремит Южный Урал…

А когда-то все здесь было не так. Павел Михайлович уносится мыслями в прошлое. Не ожерелье белокаменных рабочих поселков, а мелкая россыпь невзрачных домишек лежала у горловины пруда. Таков был Миасс — захолустный городок, который в канцелярии Оренбургского губернатора именовался «безуездным городом». Горбатые, кривые улицы ползли по каменистым склонам. Вековые уральские леса со всех сторон окружали их. Чашковские горы были густо укрыты лесом. Из-под перекошенной древней плотины выбивалась небольшая речонка Миасс и пересекала городок.

Теперь в Миасской долине непрерывно трубят электропоезда, грохочут взрывы в карьерах Тургоякского рудоуправления и строительного треста «Уралавтострой»; строители железных дорог пробивают новую стальную магистраль Миасс — Учалы; шесть раз в сутки над долиной напевно звучат гудки и сирены заводов, возвещая начало смен и обеденные перерывы; на заводских путях звонко перекликаются паровозики-кукушки.

А тогда, сорок лет назад, над долиной царила тишина — глухая, дремотная, непроницаемая. Редко-редко по лесной дороге прогрохочет старательская таратайка; в горных ущельях прокричит паровозик «ОВ», прокричит и замолкнет, точно оробев оттого, что нарушил вековечную тишину.

Паша Пирогов рос в старательской семье. С весны до глухой осени жил с отцом на старанье: возил золотоносный песок из разреза, качал рукоятку старенького насоса, подавал воду на лоток, а то и сам спускался в забой, кайлил пески.

Только глубокой осенью, когда все застывало, они выбирались из лесу. Иногда, если летом фартило и набранных в кошель крупиц золота хватало на прокорм семьи до таяния снегов, Паша ходил в школу. А весной — опять в лес…

В каком-то дремотном прозябании жили в те, не так уж далекие, времена люди в Миасской долине. Но, как и везде, росло, зрело внутри мертвящего покоя новое, невиданное. Долго зрело, и в 1917 году вырвалось на простор. Два мира столкнулись в смертельной схватке. И победил трудовой народ.

Революционное пламя, охватившее всю страну, принесло сюда, в лесную глушь, новую жизнь. С уст людей не сходили слова: «Советы», «большевики». В жарких схватках рождался и устанавливался новый строй. Кипела, бурлила Миасская долина, рабочий люд отстаивал в борьбе с извечными врагами свою родную Советскую власть. И вихревой поток событий втягивал в свой водоворот всех — от мала до велика.

Однажды на стан старателей пришла весть: в Миассе белогвардейцы уничтожили Советскую власть и начали расправу. Беляки повесили шестнадцатилетнего красногвардейца Федю Горелова.

Дрогнуло сердце у Паши. С Федей он всю зиму просидел на одной парте в приходской школе. Паша кинулся в город, успел к Фединым похоронам. Тесовый гроб с телом замученного мальчика четверо мужиков несли по длинной, обсаженной тополями аллее, соединявшей город с кладбищем. Народу было человек десять — самая близкая родня. Процессию сопровождал белогвардейский офицер.

С крыльца кладбищенской сторожки на похороны озабоченно смотрел церковный поп — благообразный толстячок с пышной гривой до плеч. Взглянул на офицера. Тот осклабился: дескать, не тревожься, батюшка, ничего такого-этакого не случится.

Как погиб друг? Слушал Паша рассказы, и понемногу встала перед его глазами вся трагедия у горы Моховой.

Форсированным маршем возвращался в Миасс красногвардейский отряд, ходивший в Златоуст, чтобы помочь тамошним рабочим обуздать восставшую против Советской власти чехословацкую часть. Торопились красногвардейцы. Знали, что миасская буржуазия воспользовалась их отсутствием, подняла восстание. Надо было спешить.

Навстречу Красной гвардии вышел отряд белогвардейцев. У Моховой горы завязался бой. Перевес вначале был на стороне красных, и они сильно потеснили беляков. Но в это время из города выступила мятежная чехословацкая рота.

Силы стали неравными, красным пришлось отходить. Командир отряда Якубайтис с несколькими бойцами, в числе которых был и Федя Горелов, покинул Моховую гору последним. В пути ранило двух бойцов — одного ослепило шальными осколками камня, прилетевшими невесть откуда, другому пуля пронзила ногу.

Взвалив раненного в ногу на плечи, взяв за руку ослепленного, Якубайтис стал догонять ушедший вперед отряд. Федя остался, стремясь хоть на несколько минут задержать беляков, пока уйдет Якубайтис.

Паша ясно представлял себе, как все это происходило там, на густо поросшей лесом Моховой горе, которую отлично видно с Чашковки. Вот Федя, укрываясь то за валунами, то за соснами, бьет и бьет из горячей винтовки по наседающим врагам. Но их много, они охватывают Федю широким полукольцом. Крылья кольца сжимаются.

Мальчик вырывается из окружения. Он скатывается по склону Моховушки, выбегает на тракт, мчится к мосту через бурливую, но мелководную речушку Черную. Мост кое-как слеплен из свежесрубленных кругляков. Отсюда, укрывшись под настилом, Федя опять бил по врагам. В конце концов беляки с двух сторон перешли вброд Черную и замкнули кольцо. Они появились на мосту, все еще не решаясь спуститься вниз, туда, где прятался подросток. Федя слышал их осторожные и тяжелые шаги: В щели настила просунулось несколько винтовочных дул. Пули ударили в воду, разметав каскады брызг. Стрелявшие наугад белогвардейцы прислушались, видимо, все еще не решаясь пойти вниз.

А Федя, прижавшись к береговому откосу, куда не доставали пули, бледный, мокрый, стоял неподвижно, сжимая в руках еще горячую, но уже бесполезную винтовку. Он пошарил в вещевом мешке, вывернул карманы — патронов не было. Федя швырнул винтовку в речку. Но тут же отыскал ее на дне, вытащил затвор и забросил его в одну сторону, а винтовку — в другую.

Он огляделся. Саженях в двадцати ярко зеленел густой тальник, за ним виднелись мшистые береговые скалы и сосновый молодняк. Добежать бы только туда! Мальчик метнулся из-под моста. На плечи Феде сразу спрыгнуло двое солдат. Федя был пленен. Один среди толпы озлобленных белогвардейцев.

Его ругали и били. Потом повели в город. Но так как Федя огрызался и отругивался, глядя на всех ненавидящими глазами, то до Миасса его не довели, повесили.

Молчал Паша, слушая рассказы о гибели друга. Гнев и злоба кипели в душе. Захотелось встать в ряды бойцов. Но как подступиться к этому делу, Паша не знал. Ему было всего шестнадцать лет.

Белогвардейцы свирепствовали. В городе почти в каждом доме стояли казаки. Днем они спали, а ночами уходили на свои темные дела. С берегов озера Ильмень (это озеро известно теперь всему Советскому Союзу своей туристской базой) по ночам доносились выстрелы. Там расстреливали приверженцев Советской власти, руководителей Миасского совдепа, членов немногочисленной ячейки РСДРП(б). Расправа была жестокой и беспощадной. Но все затмили зверства, совершенные бело-бандитами на Тургоякской дороге, недалеко от озера Кисы-Куль.

Верстах в двадцати от Миасса стоит большое старинное село Тургояк. Теперь оно славится своими здравницами, пионерскими лагерями. Здесь каждый год проводятся всесоюзные и всеуральские туристские слеты.

В июне 1918 года в Тургояк вошла большая партия арестованных, конвоируемых казаками. Кое-кого из арестантов узнали, кое-кого удалось расспросить. Это были рабочие с концессионного медеплавильного завода английского хищника Лесли Уркварта в Карабаше. Карабашские шахты и завод отличались каторжными условиями труда. Революционное кипение было здесь особенно велико. Расправа белогвардейцев тоже была беспощадной. Хватали всех: и молодых парней, и подростков, и женщин, и старых шахтеров. Набралось 96 арестованных. Их повели в Миасс на суд и расправу.

В Тургояке партия остановилась на отдых. Арестованным не дали даже воды. Конвоиры по очереди ходили в дом кулака Шишкина и возвращались навеселе. Там, в этом доме, и было задумано черное дело.

Под вечер партия вышла из Тургояка. Медленно прошли около пяти верст. С большого Поликарповского пруда доносило прохладу. Вечерело. Всеми цветами пылал закат, но в лесу было уже темно. Цокали по камням копыта казацких коней. Порой свистела плеть и хриплый голос покрикивал: «Шевелись, краснопузые! Шире шаг!»

И вдруг в спокойной вечерней тишине резко прозвучал выстрел. Голос в конце колонны истошно завопил:

— Начинай, казаченьки! Бей красну сволочь!

Началось избиение безоружных, беззащитных людей. Их рубили шашками, пристреливали из наганов и карабинов.

— В шахту загоняй! — прокричал тот же голос.

Казаки, сгрудив людей в одну кучу, топча конями, погнали их в сторону от дороги, где зияло устье глубоких шахт (когда-то здесь были горные выработки). С криками падали люди в непроглядную темноту.

Скоро все было кончено. Казаки сбросили в шахты тех, кто был застрелен и зарублен, и уехали в Миасс. На другое утро на старую шахту набрели тургоякские ребятишки. Из-под земли из темноты доносились протяжные стоны. Перепуганные ребята не решились рассказать взрослым о своей страшной находке, о ней узнали только через несколько дней. Некоторые жители тайком, прячась от кулацких глаз, пошли к шахтам. Там уже царила тишина.

После того, как колчаковцев вышибли из Южного Урала, толпы людей из Миасса, Тургояка, Карабаша двинулись к заброшенным шахтам. Карабашские и миасские горняки спускали в шахты гробы, укладывали тела погибших, поднимали наверх. 96 гробов стояло на поляне.

Смотрел на них Паша, и в сердце вскипала лютая ненависть к зверью, сгубившему лучшего друга Федю Горелова, истребившему ни в чем не повинных людей. Караван с гробами двинулся в Карабаш, а Паша Пирогов вернулся в Миасс и в тот же день вступил добровольцем в Красную Армию, громившую врагов уже где-то под Омском. Его подучили и дали пулемет «Максим». Не один десяток ненавистных врагов испустил дух, скошенный огнем Пашиного «Максима». Пирогов мстил за гибель друга, за бесчеловечные расправы над трудовыми людьми. Мстил беспощадно, сурово.

Так закалялась сталь. Так закончилась юность…

 

БОГАТЫЕ МЕСТА

Легкая улыбка трогает губы Пирогова: вспомнилось возвращение из Красной Армии. Демобилизовавшись и приехав в родной Миасс, Паша Пирогов должен был прежде всего встать на учет на бирже труда. Да, на бирже труда, потому что тогда в стране была безработица.

Впрочем, ходил без работы не так уж долго. Молодому Советскому государству нужно было золото. Принимались энергичные меры, чтобы восстановить эту отрасль промышленности. Павел Пирогов стал работать на золотодобыче. Он был уже взрослым, прошедшим большую выучку человеком. И поэтому впервые он ясно понял, как велики богатства Миасской долины и как трудно будет навести здесь свой, советский порядок. Задача состояла не только в том, чтобы ликвидировать разруху, но еще и в том, чтобы покончить с хищническими способами хозяйничания.

Свыше столетия грабили частные владельцы несметные богатства Миасской долины. В 1797 году разведывательный отряд Евграфа Мечникова в 20 верстах от Миасса открыл первое месторождение рудного золота. Гору назвали Мечниковской, там построили Царево-Александровский прииск. Впрочем, золота добывали не так уж много: за двенадцать лет набрали один пуд и пять фунтов.

Широким потоком драгоценный металл пошел четверть века спустя, когда в песчаных речных наносах нашли россыпное золото. Месторождения оказались богатейшими, попадались самородки весом в несколько пудов. В долину хлынула орда любителей легкой наживы. За десять лет возникло около 160 приисков. Рабочих рук не хватало, и предприимчивые дельцы ехали в башкирские деревни, спаивали волостных старшин, заключали контракты и пригоняли на прииски сотни молодых башкир — «контрашных». Еще и сейчас старожилы Миасса рассказывают о невероятно тяжелой, страшной жизни, которую приходилось вести запроданным в рабство сынам степей: жили в норах, питались гнильем, от зари до зари работали в закрытых на замок шахтах. «Контрашные» часто бунтовали, бежали, бастовали, но что могли сделать они, неграмотные, не знающие русского языка, против дичайшего произвола, против полицейского режима, царившего в долине?

Нещадно эксплуатировались и другие богатства долины. Более 30 лет мастер златоустовских заводов Раздеришин разрабатывал на Ильменском хребте месторождения белой слюды. Она заменяла в то время стекло. Слюду везли не только в Москву, и Петроград, но и в западноевропейские страны.

В 1780 году казак Чебаркульской крепости Прутов, разыскивая новые месторождения слюды, нашел бериллы и топазы. Это привлекло в Ильмены множество горщиков. Началась хищническая добыча драгоценных камней и редких минералов: топазов, сапфиров, аквамарина, граната, турмалина, берилла и других. Самоцветами бойко торговал ларек, коллекции редкостных камней рассылались во все концы мира. Спрос был большой, и хищническая разработка Ильменских гор принимала все более широкий размах…

Чего только не было в Миасской долине!

Неподалеку от села Ново-Тагилка были открыты залежи асбеста. Какой-то купчина пытался было их эксплуатировать, но дело не пошло. В версте от Ильменского хребта, рядом с Тургоякской дорогой выступал из земли довольно высокий холм. Оказалось, что весь он состоит из талька. Залежи так и остались нетронутыми до конца гражданской войны.

А лесные богатства! В окрестностях Миасса имелись места, которые назывались «Темным царством». Это и в самом деле было темное царство: ни один луч солнца не падал на землю, настолько густ был росший здесь лес. Однако лесной промышленности в Миассе не было, никто не брался за это дело, так как оно было не столь прибыльно, как золото и ильменские самоцветы.

Привлекали в долину не только ее богатства. Из самых отдаленных уголков Российской империи не ленились приезжать сюда состоятельные люди, чтобы отдохнуть на берегах живописнейшего озера Тургояк.

В революционные дни, в годы гражданской войны хозяйственная жизнь в долине замерла. Хозяева крупных шахт прекратили добычу золота, затопили шахты, выжидая более «спокойных времен». Горщики перестали выезжать в Ильмены — некому было сбывать красивые самоцветы. Дачи богачей на берегу Тургояка стояли с заколоченными окнами.

Но вот война закончилась. Миасский совдеп, большевистская организация взялись за восстановление разрушенного хозяйства. Начал работать напилочный завод. Одну за другой откачивали затопленные шахты. Через горные кручи, через лесные дебри к приисковым поселкам потянулись широкие просеки высоковольтных магистралей. На выезде из Миасса, там, где белогвардейцы казнили Федю Горелова, забелело здание электростанции. На смену кайлу и лопате, ручному насосу и примитивному воротку пришли отбойные молотки, транспортеры, механизированный рудоподъем, гидравлические установки, мощные насосы, электрические драги.

14 мая 1920 года председатель Совета Народных Комиссаров В. И. Ленин, подписал декрет, которым Ильменские горы объявлялись государственным минералогическим заповедником. Здесь были запрещены всякие горные промыслы, практическое использование недр заповедника допускалось лишь с разрешения Совета Народных Комиссаров.

Заповедник — это обширная территория длиною в 45 километров и шириной от 4 до 12 километров. На всем протяжении с юга на север тянется гряда густо обросших лесом горных вершин. Одна из них — Ильмен-Тау — достигает высоты 747 метров. У подножия хребта лежит более десятка красивых горных озер со скалистыми берегами, украшенными густым зеленым бордюром. Вода в них настолько прозрачна, что погруженный в нее белый диск виден на глубине 11 метров.

Работники заповедника обследовали все старые копи, пробили много новых. Были выявлены и взяты на учет десятки новых минералов.

В 1920 году недалеко от миасского вокзала был сооружен небольшой корпус и поставлена пара бегунов. Они начали размол тальковой породы. Через несколько лет здесь было построено большое двухэтажное здание тальковой фабрики. Долгое время она была единственным в Советском Союзе поставщиком талькового порошка.

А на берегу озера Тургояк организовался первый на Урале дом отдыха уральских тружеников. В годы первой пятилетки вместе с седоусыми доменщиками старых металлургических заводов здесь отдыхали строители Магнитогорска, Челябинского тракторного и ферросплавного заводов, Челябинской электростанции. Вскоре к ним присоединились эксплуатационники-металлурги, энергетики, машиностроители. На противоположном берегу Тургояка в 1936 году комбинат «Миассзолото» построил дом отдыха для рабочих золотодобычи всего Урала (впоследствии он вошел в систему домов отдыха ВЦСПС).

И все же облик Миасской долины менялся медленно. Экономика ее перестраивалась без того широкого размаха, который был свойствен другим уральским городам. В райкоме партии, в исполкоме Совета мечтали о строительстве большого завода, гиганта социалистической индустрии…

…Об этом же мечтал и Павел Пирогов. Он уже работал закальщиком в термическом цехе напилочного завода. Коммунисты избрали его секретарем партийного бюро. Впоследствии он был выдвинут на должность инструктора районного комитета партии.

Все новое, что на его глазах вырастало в Миасской долине, было большим движением вперед. И все же хотелось, очень хотелось, чтобы появился здесь большой завод-богатырь. С какой силой развернуло бы это производительные силы долины!

В 1936 году эта мечта начала осуществляться. В Миасс приехали работники Ленинградского геологического института. Их встретили, как долгожданных и дорогих гостей. Руководители райкома партии и райисполкома вместе с ними объезжали окрестности города, осматривая площадки, пригодные для промышленного строительства. В 1939 году появились строители. Закладывались фундаменты первых цехов и жилых домов. Инструктор райкома Пирогов часто наведывался к строителям. Надо было помогать людям осваиваться на уральской земле…

Но пришло утро 22 июня 1941 года. Война! Митинг на площади перед райкомом партии. И на следующий день Павел Пирогов вместе с группой коммунистов уезжал в Красную Армию. На этот раз страна доверила ему оружие посильнее «Максима» — батарею зенитных орудий. Пять лет он командовал батареей, прошел восемь стран Европы. Вернулся в родной Миасс с орденом Красной Звезды и медалями. В солдатском сундучке бережно сохранялось шесть благодарностей Верховного Командования.

 

УРАЛЬСКИЙ АВТОМОБИЛЬНЫЙ

Пять лет не видел Павел Михайлович родного города. Тем разительнее оказались происшедшие в нем перемены. Вокруг домишек старого Миасса образовалось ожерелье крупных рабочих поселков. Оно тянулось на север от Миасса вдоль лесистой стены Ильменского хребта. Тысячами огней сверкал в ночи Уральский автомобильный завод. Он заполнял север Миасской долины громадными производственными корпусами и жилым городком.

Пирогов начал работать в старой термичке напилочного завода.

Однажды он поехал на автозавод. Получил в отделе кадров «переговорный» пропуск и весь день ходил по цехам, разговаривая с людьми. К вечеру снова зашел в отдел кадров и попросил выписать назначение в первый литейный цех, в очистной пролет.

— В очистной? Считается довольно тяжелым. Не трудновато ли будет? — спросил работник отдела кадров, заглянув в документы: офицер, старший лейтенант, год рождения — 1901.

— Трудно тому, кто закалки не имеет, — посмеиваясь, ответил Пирогов. — А мы закалкой не обижены — две войны пройдены. Пиши, пиши, товарищ!..

…Переливчатым звоном встретил его очистной пролет. Звон этот явственно проступал сквозь другие производственные шумы и звуки: сквозь перестук формовочных станков, пронзительное стрекотание вибраторов, мощный гул воздуха в вентиляционных трубах. Казалось, металл пел, когда била по нему кувалда обрубщика, когда чокались одна с другой погружаемые в электрокар чугунные отливки.

Обязанности обрубщика не сложны, но легкими их назвать нельзя. С помощью кувалды, молотка и зубила надо выбить из отливок стержни, обрубить литники и весь лишний металл. А ведь некоторые детали весят 70 килограммов, в смену их надо перебрать не менее 100 тонн. Но руки Пирогова легко, быстро ворочают тяжелые детали. Его движения скупы, неторопливы. Есть в них что-то спортивное, как говорят физкультурники, — отработанное. Эта предельная точность и экономность в движениях позволяет Павлу Михайловичу добиваться высокой производительности, вдвое перевыполнять нормы.

Когда смотришь на этого молодо работающего, оживленного и веселого человека, — с трудом веришь, что ему идет уже шестой десяток и что работает он на таком участке, который даже молодые рабочие считают трудным.

Не раз Павлу Михайловичу предлагали перейти на более легкую работу — ну, хотя бы мастером. Пирогов покачивал своей поседевшей головой и неизменно отвечал:

— Напрасный разговор! Рабочим был — рабочим и останусь. Тут я на месте: поработаю и вижу, что я что-то сделал, что и увидеть можно, и пощупать, и пересчитать. Мне нравится здесь…

Да, ему нравилось здесь работать. Понемногу он познакомился с людьми, разговорился с кадровыми рабочими-москвичами, и перед ним встала во всей красоте история трудового подвига, совершенного на Урале в то время, когда он воевал на фронтах Отечественной войны.

Стояла тревожная осень 1941 года. Вражеские орды рвались вперед, подходили все ближе и ближе к столице. На Московском автомобильном заводе днем и ночью шла напряженная работа: в вагоны и на платформы грузили оборудование, незавершенную продукцию, инструмент, всевозможные материалы. Красавец-завод, гордость советского автомобилестроения, вставал на колеса, готовясь к пути на Восток. Вскоре состоялось решение правительства об организации в Миассе автомоторного производства. Московские автомобилестроители выехали из столицы, чтобы занять трудовой рубеж на границе Азии.

Почерневшие от теплушечной копоти, перенесшие все трудности дальнего переезда, автозаводцы выходили из вагонов, вдыхали кристально чистый воздух горного Урала, осматривали местность. Приземистый вокзальчик приткнулся к подножию высокой горы. Гудки паровозов гулким эхом перекатывались в скалистых ущельях.

Все это было непривычно жителям черноземных равнин запада. Пейзаж казался мрачноватым. Мощью и силой веяло от каменных громад.

Эшелоны повернули на север и по проложенной еще до начала войны ветке отошли в глубь Миасской долины. Здесь была площадка, на которой москвичам предстояло организовать выпуск моторов. Жилой поселок в то время состоял из семи домов и шести бараков. На промплощадке высилась наполовину покрытая кровлей коробка одного из цехов и несколько небольших вспомогательных зданий. Это было все, что успели построить до начала войны.

Поселок превратился в плацдарм для трудового наступления. Здесь разместилась особая строительно-монтажная часть, здесь устраивались автозаводцы-москвичи. Людьми были заполнены все уголки, прибывающих расселяли по окрестным селам, в старом городе. В клубе спешно строили трехъярусные нары.

Одновременно с людьми на площадку хлынул мощный поток оборудования. На сотни метров по обе стороны рельс тянулись нагромождения механизмов и материалов. Среди них, тяжело громыхая, передвигались подъемные краны. Они выуживали многотонные станки из полувагонов и хопперов, легко поднимали и ставили на изрытую гусеницами землю. Открытые платформы и крытые вагоны разгружались вручную.

Днем и ночью горели костры. Днем и ночью по ухабистой дороге вереницей двигались тракторы или попарно сцепленные автомашины, волоча за собой поставленные на стальные листы станки.

Когда наступал вечер, люди поднимали головы и смотрели на тусклое зимнее небо. Идти ли сегодня домой или прилечь здесь же, в углу строящегося цеха? Квартиры многих находились в окрестных селах. Автомашины не могли пробиться через двухметровые сугробы. Нужно было идти пешком, по пояс увязая в сыпучем снегу. Но утром в назначенный час все были на своих местах.

Было тяжело, чрезвычайно тяжело, но все понимали, что там, на фронте, еще тяжелей. В цехах и на строительных площадках возникали партийные и комсомольские организации. Они становились политическими штабами. Коммунисты и комсомольцы собирали людей в минуты передышки и читали тревожные сводки Советского Информбюро. А потом разговор сам собою переходил на близкую тему: во что бы то ни стало и возможно быстрей дать фронту моторы!

«Современная война есть война моторов. Дадим же Красной Армии больше моторов!»

Этот призыв Центрального Комитета партии вдохновлял на труд тысячи людей. Под вьюжными ветрами, в морозе и холоде, в лишениях и страданиях военного времени они ускоренными темпами строили завод…

…На языке инженеров это называлось совмещенным графиком. Суть его заключалась в том, что одновременно велись строительные и монтажные работы. Каменщики еще выкладывали стены, а в цехе уже устанавливались станки. В инструментальном цехе кузнечное отделение начало работать под открытым небом: крышу на нем сделали много позднее.

История инструментального цеха — один из многих примеров трудового подвига строителей. В январе 1942 года на этом месте была бугристая площадка, заметенная сугробами. Через 21 день строители соорудили стены, смонтировали железобетонные колонны, установили перекрытия и фермы, настлали полы и кровлю. Цех начал выпуск инструмента.

Такими же темпами было сооружено здание электроподстанции. Бригады каменщиков и штукатуров работали здесь почти непрерывно семь суток. Станция была готова к приему тока в назначенный срок.

Легендарной славой овеян подвиг строителей высоковольтной магистрали. Работы шли в глухом лесу, при 40-градусных морозах. Все делалось одновременно: расчищалась трасса, вырубались ямы в мерзлой земле, ставились опоры. За лесорубами, землекопами, плотниками и такелажниками монтеры катили тяжелые бухты проводов. За 14 дней строители протянули 18 километров проводов и включили завод в общую систему питания электроэнергией.

Моторный цех был почти пуст, когда начала работать линия поршневых колец. Мастер отделения Хиронников стоял у ряда работающих станков и ждал, когда будут сняты первые кольца. Чем-то вся обстановка уже немного напоминала Москву: те же люди, та же работа, те же станки. «Дело пошло!» — подумал мастер. Тесной кучкой обступили его рабочие. Они вытирали покрытые ссадинами и царапинами ладони и только тогда брали кольца. Улыбка пробегала по их лицам. Они внимательно рассматривали чистенькие, сверкающие кольца — первую автомобильную деталь, сделанную на Урале.

Цех заполнялся станками. Автозаводцы завоевывали, точно солдаты на фронте окоп за окопом, одну линию станков за другой. В конце января 1942 года был опробован конвейер сборки моторов. Вскоре на него был поставлен первый блок цилиндров. Обрастая деталями, по конвейеру медленно поползли первые моторы. Рождался первый десяток трудно. Порой моторы на несколько часов застревали на каком-нибудь участке, дожидаясь, когда дадут недостающую деталь. Деталь появлялась, и мотор двигался дальше. Простой малярной кистью двигатели красили в зеленый цвет — защитный цвет войны. 30 апреля 1942 года — день пуска автомоторного завода.

Так на Урале возникла автомобильная промышленность…

Через год завод твердо встал на ноги. В июле 1943 года на заводском дворе, перед празднично украшенной трибуной, директор завода Хламов преклонил колено перед знаменем Государственного Комитета Обороны, присужденным заводу за высокие производственные показатели. Автозаводцы обязались все усилия посвятить выполнению второй задачи, поставленной правительством, — превратить автомоторный завод в автомобильный.

Так начался второй этап борьбы за создание автомобильной промышленности на Востоке.

Не покладая рук работали строители. Коммунисту-плотнику Лоскутникову ни дождь, ни снег не служили помехой, когда надо было выполнять задание. С первых дней строительства ни разу не потеряла звания передовой бригада бетонщиков Мурдасова. Часто рано утром можно было видеть небольшую группу людей — они шли на работу с красным знаменем в руках. Встречные приветливо улыбались: «Фомичевцы идут!» Это была бригада каменщиков Фомичева.

В создании автомобильного завода участвовали не только его рабочие и строители. Им помогала вся областная партийная организация. Здесь более десяти месяцев работала бригада областного комитета партии, выездной редакцией издавалась газета. Сюда с предприятий и строек шли эшелоны со строительными материалами. Сюда ехали коммунисты и комсомольцы. Тысячи миассцев приходили на воскресники помогать строителям. Завод строила вся область.

К апрелю 1944 года был закончен огромный механосборочный корпус. Вновь появились на заводских путях эшелоны с оборудованием. Свыше тысячи станков было доставлено в цехи, размещено по рабочим местам.

Вечером 27 апреля приехавшая из Ульяновска сверловщица Шура Кадушкина встала к станку и нажала пусковую кнопку. Глухо рокоча, сверло впилось в кронштейн передней оси. В новом цехе была снята первая стружка.

Через несколько дней шевельнулись и бесшумно поползли цепи главного конвейера. Взволнованно смотрел на плоды своего труда бригадир монтажников Ясаков. Его бригада в короткий срок смонтировала 23 тысячи деталей в сложный механизм конвейера.

Еще через месяц в конце конвейера стояли подготовленные к выезду новые автомашины. На радиаторе — марка: «УралЗИС». Под радиатором заводские номера: 00001, 00002, 00003…

К красной ленте, преграждавшей машинам сход с конвейера, подошел заместитель Наркома среднего машиностроения Кучумов. Он перерезал ленту. В тот же миг зарокотал мотор. Первая машина, которую вел Дмитрий Колесов, сошла с конвейера.

Так 8 июля 1944 года, вступил в строй действующих предприятий Уральский автомобильный завод. Светлые слезы радости блестели на глазах у многих, кто видел выход первой машины.

— Наша страна в эти годы воевала и строилась, строилась и воевала, — говорил на митинге секретарь областного комитета партии Н. С. Патоличев. — Это было общим законом для всех, и в особенности для нас, южноуральцев. За время войны мы построили много заводов, пустили много домен, коксовых батарей. Но автомобильный завод построен один, и один не только на Урале, но и во всей стране. В этом его особенность!

Через несколько дней у платформы разгрузочного тупика уже стояла колонна готовых автомашин. Лязгая буферами, подошел состав. На плечах готовы были уральские автозаводцы заносить машины на платформы. Но машины забирались в вагоны самоходом. Оставалось только покрепче их закреплять, чтобы выдержали далекий путь…

…Плавно отошел от погрузочной площадки эшелон. Долго смотрели ему вслед автозаводцы, пока не скрылись в синей дымке зеленые борта уральских трехтонок.

Газетный лист тех дней, как всегда, на первой странице содержал сводку Советского Информбюро:

«Северо-западнее города Полоцк наши войска с боями продвигались вперед»…

Рядом со сводкой — сообщение о пуске автомобильного завода, рассказы о самоотверженном трудовом подвиге уральцев…

…Павел Пирогов слушал эти рассказы и думал о том, что он видел на фронте автомобили Уральского автозавода, а к концу войны стал встречать особенно часто. Видел, как безотказно работали грузовики. И каждый раз, заметив угловатую зеленую трехтонку, испытывал особенное чувство, в котором была и тоска по родным местам, и гордость за своих земляков…

…Шли годы. Павел Пирогов работал все там же, в литейном цехе, обрубщиком и упорно отказывался переходить на руководящую работу. Выполнял обязанности группарторга в очистном пролете. Несколько раз его избирали членом городского и областного комитетов партии. Участвовал в работе народного суда заседателем. И всюду он отдавал порученному делу все силы.

В 1957 году Павел Михайлович ушел на пенсию. И вот теперь, на отдыхе, частенько поднимается в горы и смотрит на шумную, деятельную жизнь долины.

Вечереет. Над горами пылает закат. В долине вспыхивают тысячи огней, образуя целые созвездия. Призывно трубя, пронизывая вечернюю полумглу лучами прожекторов, проносятся поезда.

Преображен край. Преображен волею партии, силой народа!

 

ВСТРЕЧИ

В 1886 году уральский писатель Д. М. Мамин-Сибиряк побывал в Миасской долине. В своих путевых заметках «По Зауралью» он так описывает эти места:

«…Мы ехали и любовались. Чем дальше — тем лучше. Быстрый Мияс разливался все шире, принимая в себя бойкие горные речонки; березовые рощи сменялись сосняком, Ильменские горы шли синеватыми увалами слева, а справа высился Южный Урал. И в этой благословенной долине почти нет жилья, — пусто и свободно все кругом, и кроме хищнически срубленных старых сосен ничто не говорило о присутствии человека».

Но люди жили в долине. Одну из своих встреч с ними Мамин-Сибиряк описывает. Она настолько характерна, что этот эпизод хочется привести целиком:

«…На повороте мы увидели стоявшую в лесу телегу, щипавшую траву лошадь на коновязи и каких-то ребятишек, сидевших около телеги кучкой. Сначала я подумал, что это какие-нибудь переселенцы. Когда мы поровнялись, из лесу вышла на дорогу оборванная женщина и начала кланяться еще издали.

— Что тебе нужно, тетка?..

— Вот огонька разложить нечем… Нет ли у вас спички? Ребятишки-то хворые, лошаденка пристала, а огонька нечем разложить…

Баба была такая худая и оборванная, что даже делалось как-то совестно за удобства своего путешествия. И говорила она таким убитым голосом, и вообще во всей ее бабьей фигуре так и сказывалось настоящее бабье горе.

— Да ты откуда будешь сама-то?..

— А с Сойминских промыслов еду… Муж-то робил там да вот умер, четвертый день пошел…

Голос у бабы вдруг дрогнул, и она оглянулась на свою детвору.

— Шестеро их осталось, а ехать четыре сотни верст… — продолжала она, собравшись с духом. — И точно я ничего не понимаю… Двое-то расхворались дорогой, а тут огонька нечем разложить…

— Да хлеб-то у тебя есть ли?

— Нету хлеба… какой хлеб. Вот лошаденка травки пощиплет, а мы уж так… Ребятенки-то страсть боятся, потому им все покойник мерещится…

Мы обратились к своим дорожным запасам и дали бабе хлеба и даже сохранившуюся городскую сайку. Был кусок жареной говядины, и я подал его вместе с хлебом.

— Вот возьми ребятам…

Развернув бумажку с говядиной, баба покачала головой и отдала говядину назад.

— Спасибо, барин, а только ребята не будут есть…

— Почему не будут?

— Петровки… грешно… Вот хлебца поедят, а там уж как бог…

Сунув несколько денег, мы поехали дальше, а баба долго стояла посредине дороги и крестилась. Что ждет этих шестерых сирот?.. Положение во всяком случае ужасное, начиная с этого голодного сидения в глухом лесу…»

Прошло семьдесят лет. Сорок лет тому назад над огромной нашей страной пронесся свежий ветер Октябрьской революции. И в Миасской долине встречи происходят совсем другие.

…Литейный цех Уральского автозавода — тот самый, в котором до последнего времени работал П. М. Пирогов. Тихо под его сводами. Тихо и пустынно — рабочие ушли в столовую на обед. Только и слышно, как где-то вдали, словно дятел в лесу, звонко постукивает молотком дежурный ремонтный слесарь (торопится наладить станок к концу перерыва) да мощно гудит неподалеку электропечь, — вот и все звуки…

У низенького железного стола, согнувшись сидит человек. По виду рабочий. Ему лет 25—27, широк в плечах. Одет в просторный комбинезон из толстого брезента. Под локтем, чтоб было мягче, подложены большие рабочие рукавицы. Простое, грубоватое лицо слегка опылено формовочной землей, ею же покрыты руки. В руках — книжка и короткий толстый карандаш.

Сдвинув короткие широкие брови, ни на что не обращая внимания, ничего не слыша, человек сосредоточенно читает и время от времени что-то подчеркивает. Закончив, он долго вглядывается невидящими глазами в темную глубину цеха. Видимо, продумывает и старается покрепче запомнить прочитанное.

Человек этот — технический контролер первого литейного цеха Геннадий Петрович Головачев. Книга в его руках — «Что делать?» Ленина.

— Ухватываю каждую свободную минуту, — объясняет он, несколько смущенный тем, что его застали за учебой в таком мало удобном месте. — Скоро в нашей группе семинар по основам марксизма-ленинизма, не хочется ударить лицом в грязь.

Головачев — студент вечернего отделения Челябинского политехнического института, открытого на Уральском автозаводе.

Как и у многих советских людей, юность которых совпала с военной страдой, нелегким был путь Геннадия в институт. В сибирском городке Ачинске в самый канун войны он с отличием закончил техникум. Можно было, конечно, поехать в институт: ему уже была выписана путевка в Тимирязевскую академию. Но — война!

На другой день после окончания техникума Головачев добровольцем ушел в армию. Шесть лет гвардии старший сержант, водитель танка, воевал. Демобилизовался вместе с фронтовым другом, коренным миассцем, очень расхваливавшим привольные и красивые родные места и предложившим вместе ехать на Урал.

Здесь, в Миассе, и появилась мечта закончить образование. Уже совсем, было, собрался поехать в институт, когда по цехам прошло известие об открывающемся на заводе вечернем филиале Челябинского политехнического института. «Вот это нам и надо!» — сказал себе Головачев и одним из первых подал заявление. Через некоторое время узнал, что зачислен без экзаменов — помог диплом техникума, законченного с отличием.

Трудно ли учиться? Конечно нелегко. Ведь перерыв в учебе почти десять лет. И в этом перерыве — годы войны, служба в армии, работа на производстве, курсы мастеров технического контроля, большая пропагандистская работа в партийной организации, — почти десять бурных, кипучих лет. Многое позабылось. Приходится восстанавливать, рыться в учебниках, консультироваться. Отметки? Для начала не так уж плохо: основы марксизма — 5, начертательная геометрия — 5, высшая математика — 4. С английским похуже — 3.

Настроение? Настроение отличное. С чего бы ему быть плохим? Ведь осуществляется заветное желание. Трудновато, это правда. Но ведь дело идет о высшем техническом образовании, которое еще никому легко не давалось, не правда ли?

— Ильичев наказ, ленинский завет выполняем! — говорит Головачев и любовно поглаживает книжку.

…Протяжный гудок возвещает конец перерыва. Цех оживает: начинается дробная стукотня формовочных станков, трогаются в свой бесконечный замкнутый путь литейные конвейеры, прожорливо всасывают воздух квадратные пасти вентиляторов.

Головачев бережно укладывает ленинскую книжку куда-то во внутренний карман комбинезона (должно быть, специально пришил), надевает брезентовые рукавицы и приступает к приему отливок.

* * *

…В летние дни стремительная электричка привозит на станцию Миасс много туристов. Выбравшись из вагонов, они пересекают железнодорожные пути и вдоль берега озера Ильмень идут на юг. Там, в лесу, белеет большой каменный корпус, деревянное здание столовой и туристского кабинета, видна лодочная станция и гараж. Это Ильменская туристская база ВЦСПС.

Она существует уже несколько лет. Вместе с другими базами на Ильменском и Тургоякском озерах, вместе с домами отдыха и многочисленными пионерскими лагерями она создала Миассу всесоюзную славу города туристов и отдыхающих. Ежегодно в Миасс приезжают тысячи людей. Вереницы туристов и зимой и летом идут по улицам города — с тяжелыми рюкзаками за плечами, в штормовых костюмах. Разные люди идут по туристским маршрутам…

Когда Анна Петровна Зуева, бухгалтер Свердловского паровозного депо, узнала, что местный комитет получил туристские путевки, она призадумалась: не попросить ли себе одну?

— Это ведь не дом отдыха, Анна Петровна, — предупредил ее председатель месткома, окинув взглядом довольно грузную фигуру сорокапятилетней женщины: — Там походы всякие, трудновато будет.

— Ничего, как-нибудь вытерплю. Зато Урал посмотрю, — бодрясь, ответила Анна Петровна, хотя в глубине души особой уверенности в своих силах не испытывала.

Однако в тренировочных прогулках — однодневной вокруг озера Ильмень и двухдневной на озеро Кисегач — она показала себя довольно выносливым человеком. Ей разрешили участвовать в девятидневном походе в горы..

И вот день большого похода настал. Длинная вереница туристов перебралась через гору Чашковку, прошла городом и взяла направление на юго-запад. Берегом городского пруда прошли мимо ипподрома, пересекли трассу строящейся дороги Миасс — Учалы и вступили в горы.

Пейзажи менялись один за другим. Были они то хмурые, суровые — стены гор кругом, непроглядная лесная чащоба. То, наоборот, все кругом прояснялось, блистали зеленью поляны и широкие долины, пересеченные говорливыми горными речушками. Первая ночевка на берегу очень мрачного, замкнутого в кольцо горных кряжей маленького озерка Чертаныш. Утром опять в путь.

С любопытством рассматривали туристы в небольшой запруде золотопромывающую драгу. Цепью черпаков она забирала на борт песчаный берег, промывала пески, сбрасывала отходы у себя за кормой, а вымытые крупицы золота оставляла. Оказалось, что за лето она продвигается на несколько сот метров, а иногда и на километр вперед. И все это проделывает, ведя за собой то озерко, по которому плавает.

Так вот оно, золото! То самое золото, которое на протяжении тысячелетий было предметом алчных вожделений, ради обладания которым попирались законы человечности, лилась кровь. А теперь, при новом социальном строе, добыча золота стала совсем простым, обыкновенным делом. Рабочие снимают золото со шлюзов без признаков волнения, как будто имеют дело не с драгоценным металлом, а простым речным песком.

…Впереди трудный Норалинский перевал… За перевалом — ночлег у речки Темной. Она и в самом деле темная: так густо обросла кустарником, что вода течет как бы в зеленом тоннеле. Добраться до нее — дело довольно трудное.

Надвигается ночь, тихая летняя ночь, когда голоса людей слышны особенно отчетливо, когда затихает птичий хор и усиливается неистовый комариный звон. Трещит большой костер. Вместе с облаком дыма в сумеречную вышину уносятся тысячи искр.

У костра начинаются разговоры. Наташа Винокурова, фармацевт саратовской аптеки — уже бывалая туристка. В прошлом году она побывала на туристских базах Кавказа и с воодушевлением делится впечатлениями. Находится что порассказать и у остальных. В группе — 28 человек, они представляют 10 городов СССР, отделенных друг от друга тысячами километров. Здесь есть жители Москвы, Ленинграда, Петрозаводска, Свердловска, Уфы, Костромы, Златоуста, Челябинска, Омска и Архангельска.

Вернулись на берег Ильменя, может быть, немного и похудевшими, с облупившимися носами, но окрепшими, покрытыми бронзовым загаром. Вернулись хорошо сдружившимся, спаянным коллективом.

* * *

А вот еще одна встреча.

…Подъему, кажется, не будет конца. Круча следует за кручей. Мы еле передвигаем ноги от усталости. Нахальные комары пьют нашу кровь, и нет сил от них отмахнуться. А вершины «704» все еще не видно. Где же он, этот радиолюбительский лагерь, раскинутый на высоте 704 метра над уровнем моря? Его мачты так хорошо видны из долины, а вот попробуй найти их в непролазных лесных дебрях Ильменского заповедника! Уму непостижимо, как радиолюбители поднимаются на гору по два, по три раза в день, когда мы после одного подъема готовы, что называется, богу душу отдать.

Наконец натыкаемся на провода, проброшенные прямо по деревьям, и выходим на вершину. Небольшая поляна, почти со всех сторон окруженная лесом. Три деревянные мачты со своеобразной формы телевизионными антеннами. С них свисают толстые кабели и тянутся к деревянному балагану на краю поляны. А в центре поляны, пересекая ее от края и до края, лежит длинная узкая ажурная мачта. Один конец ее приподнят, и от этого мачта кажется стальной лестницей, уходящей прямо в безоблачное небо.

Навстречу нам выходит невысокий человек и окидывает всех острым взглядом. По всему видно, что наш приход большого удовольствия ему не доставил.

— Очередные паломники? — спрашивает Марат Александрович Якубов и с легким вздохом добавляет: — Что ж, не вы первые, не вы последние. Кажется, уже половина Миасса побывала на нашей горе. Только под мачтой не разгуливать — опасно!

Отдыхаем и любуемся уральскими просторами. Под западным склоном лежит Миасская долина, а за нею — замысловатое сплетение горных хребтов. Горы, горы и горы! Веет холодком.

Совсем иной пейзаж открывается с восточной стороны. У подножия Ильмен тянется не очень широкая полоса пологих холмов, редеющего леса, плоских озер, а за ними — бескрайная зауральская степь. Над степными просторами колышется знойное марево. Там зреют хлеба.

Мы лежим на прогретых солнцем скалах и говорим о попытке организовать телевещание в Миасской долине.

Несколько лет тому назад на Уральском автозаводе образовалась группа энтузиастов-радиолюбителей — М. А. Якубов, Л. А. Вальдман, Б. Д. Тимофеев, Л. И. Афанасьев и еще несколько товарищей. Как-то расспорились: возможно ли телевещание в Миассе? Город лежит в глубокой впадине, кругом горы — как тут осуществить прием?

— Надо пробовать, — говорили одни.

— Даже пробовать мы сможем тогда, когда начнет работать Свердловский телецентр, — утверждали другие.

— Не принять! — категорически заявляли третьи. — 205 километров горной местности — не шутка. Даже на равнине не всегда это удается.

Свердловский телецентр заработал в дни Октябрьских торжеств 1955 года. Попытки принять его на дне долины не увенчались успехом. И тогда возникла идея — попытаться принять Свердловск на одной из самых высоких вершин Ильменского хребта — Ильмен-Тау.

Руководство завода ее поддержало. Были выделены средства, материалы, транспорт. 4 декабря 1955 года из заводского поселка вышел караван, возглавляемый могучим трактором ЧТЗ. Путь на вершину был нелегким, но воля людей, искусство водителей машин победили. На вершине Ильмен-Тау был раскинут радиолюбительский лагерь. Построили балаганчик для аппаратуры, поставили деревянные мачты с антеннами, установили передвижную электростанцию. Спали в мешках, обогревались у железной печурки.

Свердловск «не шел». Три дня бились Якубов, Вальдман и их товарищи, отыскивая и устраняя причины, мешавшие приему. И добились своего: передачи Свердловского телецентра были приняты. Прижавшись друг к другу, люди взволнованно смотрели на мерцавший экран телевизора. Передавали нашумевший в те дни французский кинофильм «Красное и черное». Над балаганчиком несся неугомонный восточный ветер, завывая и посвистывая в щелях.

Стало ясно, что прием Свердловска на вершине хребта — дело реальное. Было решено начать строительство ретрансляционной станции. По некоторым обстоятельствам для стройки выбрали не Ильмен-Тау, а безымянную вершину поближе к городу.

Марат Александрович задумчиво смотрит на ленту Миасской долины. Звуки не доходят сюда. Паровозы на заводских путях, электровозы на Южно-Уральской магистрали, грузовики и тракторы на шоссейных дорогах — все это, уменьшенное, крохотное, движется с каким-то непривычным безмолвием.

— Сейчас, экспериментируя, мы смотрим Свердловск почти каждый день. Но, должно быть, никогда я больше не испытаю того волнения, с каким смотрел на экран телевизора там зимой, на Ильмен-Тау.

Он кивает на раскинувшиеся до самого горизонта Уральские хребты:

— Теперь нам предстоит овладеть этими просторами. Когда удастся принять Уфимский телецентр и вступит в строй Челябинская станция, в приеме которой мы уверены, то мы сможем ретранслировать три программы…

Тяжко рокоча, на площадку вползает грузовик. Он привез бухту стального троса для дальнейшего подъема мачты. Поднять ее трудно: не хватает «точек опоры». Основание мачты находится на самой макушке горы, подъемные тросы приходится крепить под горой, за стволы сосен. Напряжение на тросах так велико, что вековые сосны выдирались из земли, словно легкие былинки.

Снизу из леса доносится стук топоров и визг пил: лесорубы прокладывают трассу для постоянной электромагистрали. Несмотря на все трудности и неполадки, в начале ноября 1956 года ретрансляционная станция начала свои передачи. Мы просмотрели одну из них на квартире энтузиаста миасского телевещания инженера-электрика Льва Александровича Вальдмана.

Квартиру нельзя назвать богато обставленной: простые кровати, простые столы и стулья. Как видно, хозяину не до обстановки: весь угол комнаты чуть ли не до самого потолка заставлен разными приборами. Не комната, а мастерская средневекового алхимика, только на более высоком техническом уровне.

То и дело звонит телефон — вызывает вершина «704».

Вот уже две недели, как Марат Александрович не спускается с вершины, не обращая внимания на беспокойство матери, очень озабоченной горным отшельничеством сына. Как он покинет дело, которому отдано столько душевных сил?

Вальдман предлагает Якубову переговорить с матерью по телефону — она тоже приглашена на просмотр. Происходит примерно такой разговор:

— Мама, это ты? Здравствуй! Как твое здоровье?

— Мое-то что! Как ты там?

— Отлично. Пожалуйста, ни о чем не беспокойся. Передай, пожалуйста, трубку Льву Александровичу — надо поговорить о деле.

На экране появляется театральный занавес с силуэтом радиобашни и надписью: «Свердловская студия телевидения».

Мы смотрим и слушаем передачу, а Вальдман и Якубов ведут по телефону «производственное совещание»:

— Контрастность жестковата, надо уменьшить. Вот так лучше! Звук, звук, Марат Александрович!

Труд, большой труд этих по-хорошему упрямых людей принес свои плоды: с осени 1956 года в Миасской долине регулярно ведется ретрансляционное телевещание…

* * *

…Большой зал музея Ильменского заповедника почти всегда заполнен посетителями. Они группами переходят от витрины к витрине, любуясь причудливой игрой уральских самоцветов. Вот мягким и нежным золотистым отблеском светится на бархате слюда-мусковит. Рядом сверкает и искрится большая пятиконечная звезда, выложенная из прозрачных, как слеза, топазов. С них началась слава Ильменских гор.

В другой витрине лежит камень с бледно-голубой поверхностью, при взгляде на которую вспоминается лунное сияние. Он так и называется: лунный камень. Голубой чистотой неба отливает и вишневит. Он найден на примыкающих к заповеднику Вишневых горах и от них получил свое название.

Здесь же лежит знаменитый солнечный камень. Это одна из разновидностей полевого шпата, густо пронизанного мельчайшими включениями красного железняка. Преломляя лучи солнца, камень мерцает и переливается, как будто освещенный изнутри…

А рядом с залами музея в кабинетах и лабораториях идут исследовательские работы. Недра Ильмен еще не вполне раскрыты и могут дать много новых и интересных данных. В заповеднике работает свыше 20 научных сотрудников.

Все лето кандидат минералогии Б. А. Макарочкин провел в глухом горном ущелье, в 30 километрах от базы, на берегу лесной речушки Колтырмы. Молотком дробя отобранные куски амазонского камня, он по-старательски промывал полученный порошок в ковше, удалял более легкие частицы. И вот после многодневного упорного труда в руках Бориса Александровича то, что он бережет как самое дорогое сокровище, — пакетик с 0,4 грамма, так называемой «тяжелой фракции» минерала, который надо изучить.

Зимой проводилось исследование и химическая обработка, и, наконец, на столе Макарочкина — полдюжина стеклянных пробирок с щепотками белого порошка на дне. Доказано, что амазонский камень включает в себя новый и очень интересный минерал. Раньше об этом только догадывались.

В ведении зоолога Решетникова и его товарищей-биологов другой мир Ильменских гор — животный, растительный, рыбный. Петр Михайлович — автор и конструктор автоматического аэратора, экспериментальные образцы которого установлены на трех озерах заповедника. Движимый силой ветра, компрессор аэратора вгоняет под лед свежий воздух, обогащает воду кислородом и предотвращает так называемый замор рыбы. Установки работают без помощи человека, и работают хорошо.

Петр Михайлович рассказывает о последних «событиях» в жизни животного мира. Успешно прошли работы по реакклиматизации речных бобров, доставленных из-Воронежского заповедника. Сейчас их уже насчитывается свыше ста. Наблюдатели сообщают, что бобровые семьи вышли за пределы заповедника и расселились на острове озера Сункуль.

Многолетнее пребывание вывезенных с Дальнего Востока пятнистых оленей показало, что животные вполне способны к существованию в условиях Урала.

Ведутся работы по улучшению породы рыб в озерах. В водоемы Малого Кисегача и Большого Миассово были выпущены мальки чудского карпа, и уже есть основания полагать, что они там прижились. Доставлены из Окской поймы выхухоли, а также ондатры.

Рассказывает Решетников и о знаменитой паре соколов-сапсанов, вот уже на протяжении десятков лет гнездующих на прозванной в их честь «Соколиной скале», в небольшой пещерке.

— Прилетят, проживут лето, выведут соколят и — в путь! — рассказывает Решетников. — И так каждое лето. Верность родному месту безграничная. Прошлым летом порядочно повозился с ними: решил сфотографировать.

Предприятие было довольно трудным: с фотоаппаратом вскарабкаться на высоту 50 метров по почти отвесной стене, установить аппарат, заставить непокорных птенцов «позировать». А тут еще стремительно кружат над человеком встревоженные «папа» с «мамой». Напасть, однако, не решились. Снимки вышли удачные, и с фотокарточки на нас сердито смотрят четверо нахохлившихся соколят…

Государство широко обеспечивает научные работы заповедника материальными средствами. За последнее время приобретено нового оборудования более чем на сто тысяч рублей. Развернута спектральная лаборатория, получен рентгеновский аппарат для изучения тонкой структуры минералов, ряд приборов для химической лаборатории, организована гидрологическая лаборатория, испарительная площадка.

Предполагается построить главный лабораторный корпус, новое здание музея, гостиницу для туристов, жилые дома для сотрудников, оборудованные водопроводом, канализацией и прочими удобствами.

С каждым днем меняется ландшафт в окрестностях заповедника. Вырастают заводы, воздвигаются новые поселки, среди гор прокладываются шоссейные и железнодорожные магистрали. А Ильмены — этот заповедный уголок Южного Урала — остаются неизменными как памятник первобытной уральской природы, как памятник гениальной дальновидности великого Ленина, его заботы о будущих поколениях советских людей.

Своеобразный, единственный на земном шаре, минералогический заповедник имени Ленина привлекает к себе увеличивающийся с каждым годом поток экскурсантов. Со всех концов Родины приезжают в Ильмены трудящиеся. Каждое лето здесь проходят практику сотни студентов горных и педагогических институтов.

Часто появляются и иностранные гости. Страницы книги посетителей украшают надписи на итальянском, польском, голландском языках. Недавно здесь были представители Чехословакии. Целая странице испещрена китайскими иероглифами. Гости — аспиранты Московского института имени Куйбышева — сами сделали перевод своей записи на русский язык. Он гласит:

«Только под светом Советского Союза можно так хорошо знать природу и заставлять природу служить народу».

Красота Ильменских гор надолго остается в памяти людей. Группа туристов из города Балахна записала в книге отзывов:

«Еще раз убедились в неиссякаемом богатстве природы нашей Родины».

Туристы из Северной Осетии пишут:

«Мы счастливы были увидеть Ильмены, о которых столько слышали».

Директор Звягинского детского дома Мешковская пытается выразить свои мысли стихами:

Горняки шахты № 21—23 города Копейска — Кормильцева, Цыков, Епифанов и другие — в книгу отзывов записали самое заветное, сердечное:

«От души благодарим родного Ильича за то, что он сберег для нас такую красоту!»

В этих проникновенных словах рядовых рабочих нашло свое выражение огромное чувство признательности трудовых людей к своему вождю, организатору первого в мире государства рабочих и крестьян. Создание Лениным Ильменского заповедника — одно из тех великих дел, которыми была заполнена вся его жизнь и за которые ему будет вечно благодарно человечество.

…Такова она, Миасская долина, один из уголков поднятого к новой жизни богатейшего края.

Мамин-Сибиряк в своих «Путевых заметках» писал об этих местах:

«Фантазия услужливо рисует целый город фабрик и мастерских. Сотни тысяч рабочего населения кормится от благодатных земных недр, дымятся трубы, пыхтят паровики, шумят колеса, и трудовое хорошее довольство развивается кругом. Ведь в такой фантазии, право, нет ничего невозможного, но как она далека от бедной и безлюдной действительности…»

Мы, люди советского поколения, живущие на Урале, с полным правом и с чувством гордости можем сказать, что фантазия Мамина-Сибиряка была более чем скромной. Действительность сегодняшнего дня богаче и ярче, чем о том мечталось певцу Урала…