Здесь был в чести обычай древний: Под медный колокольный звон Плыл от деревни до деревни Надрывный голос похорон. Слезой глаза себе не застя, Не морща строгого лица, Умела плакальщица Настя На части разрывать сердца. Война сынов ее скосила. Что жить, что нет — ей все равно. Она по мертвым голосила, Все слезы выплакав давно. За стертый грош, за корку хлеба, Да за посулы без отдач Она в невидящее небо Бросала свой протяжный плач. А по ночам, в тоске гнетущей О вдовах, сиротах скорбя, Пеняла богу:                    — Всемогущий, Чем прогневили мы тебя? Нет больше сил терпеть напасти — Болезни, войны, недород… …Круша основы самовластья, Семнадцатый нагрянул год. Еще горячий после боя, Граненый штык зажав в руке, Он нам принес в село глухое Зарю на сломанном древке. И от лица Советской власти Вручил нам Ленинский декрет О мире,            о земле,                        о счастье На сотни и на тыщи лет. Всей силой памяти нелгущей Навек запомни:                     Холод.                             Темь. Людей взволнованно поющих: — «Кто был ничем, тот станет всем!» Нестройно, радостно и смело, Сминая натиск кулаков, Мое село впервые пело Победный гимн большевиков. И каждый, словно к влаге колос, Душой к грядущему приник. …Звенел и Настин чистый голос, Как полный звездами родник. Омыв лицо слезами счастья. И не скрывая слез своих, Со всеми пела тетя Настя О светлой участи живых. Слова горячие, до жженья, Лились раскованной рекой: — «Добьемся мы освобожденья Своею собственной рукой!»