Время между тем, когда Родерик оставил их с отцом в церкви, и тем, когда она ждала его в своей комнате вечером, показалось Микаэле вечностью.

Придет ли он, как обещал? Или же его прощальные слова были лишь попыткой проявить любезность? Но так она не думала — лорд Шербон, похоже, мало заботился о приличиях и о том, чтобы пощадить ее чувства, Микаэла знала об этом не понаслышке.

Она надеялась узнать у него, действительно ли он посетит ее комнату, когда придет забрать Лео, но в бухгалтерии Микаэла застала только малыша и самодовольно усмехающегося Хью Гилберта. И хотя она была разочарована, что Родерик снова исчез для нее — и для Лео, — у нее появилась возможность пожаловаться Хью по поводу предложенного им метода — как извлечь лорда Шербона из его раковины и завоевать его доверие.

Но красавец вовсе не был выведен из себя гневными обвинениями Микаэлы — хотя и смягченными ради Лео. Ведь он уверял ее, что знал «Рика» лучше, чем кого-либо другого, и что его план непременно сработает.

— Упорство, — напомнил он ей снова, затем, подмигнув, предложил: — Будьте смелее! Подтолкните его!

Итак, Микаэла сидела в одном из кресел, поеживаясь от холода. Она сняла туфли и спрятала голые ступни под край юбки.

Микаэла решила, что это будет проявлением смелости с ее стороны.

Стук в дверь заставил ее вздрогнуть, и она задохнулась, прижав руку к груди. Она глубоко вздохнула и выдохнула, затем произнесла как можно спокойнее:

— Да?

Дверь отворилась, и там стоял он, высокий, широкоплечий, завернутый в черный плащ, с тростью, прижатой к боку его находящейся в тени фигуры. Воспоминание о его зеленых глазах, спрятанных в темноте капюшона; шершавости верхней губы, натянутой гладкости рубца на щеке. Воспоминание о его запахе, огромности его фигуры, когда она стояла в его тени; мысль о маленьком, одиноком мальчике, посещавшем могилы родных на ближайшем холме, — все это заставило ее сердце биться в три раза быстрее.

На этот раз он вошел, не дожидаясь приглашениями Микаэла удовлетворенно отметила про себя, что он закрыл за собой дверь.

— Добрый вечер, милорд, — приветствовала она его. В ответ Родерик Шербон что-то проворчал. Микаэла улыбнулась ему и вытянула ноги, высунув озябшие ступни из-под юбки. Она не считала, что они были хороши. То есть ее ступни.

В этот момент его капюшон соскользнул на спину, но он вновь накинул его, когда повернулся к ней лицом.

— Вы потеряли туфли?

Микаэла почувствовала, как жар кинулся в лицо, и была рада, что находилась спиной к огню, — это могло скрыть ее смущение.

— Нет, но я… я почувствовала, что сегодня вечером мне будет удобнее без них, — призналась она, причем ее слова прозвучали даже для ее ушей так, словно она оборонялась. Она испытала потребность, больше чем когда-либо, привести в замешательство этого огромного человека. Ее голос прозвучал низко и хрипловато. — Мне нравится… нравится чувствовать огонь на коже.

Он пересек комнату в своей неторопливой, осторожной манере, и Микаэла увидела, сколько умения и чувства равновесия требуется, чтобы заставить двигаться тело таких огромных размеров. Он остановился в паре шагов от нее и свободной от трости рукой откинул капюшон. При свете огня его захватывающие дух глаза засверкали, словно изумруды.

— Тогда почему вы повернули ноги в мою сторону, а не к огню?

Ей показалось, что она увидела его улыбку, и едва не задохнулась от унижения.

— Я… они…

Но он избавил ее от неуклюжих объяснений, сев в кресло напротив. Его фигура подчеркнула небольшие размеры мебели, но поза поражала своей грациозностью.

Микаэле захотелось узнать, как выглядят мускулы его рук и плеч под сорочкой. Как они поведут себя под ее ладонями…

— О чем мы поговорим сегодня, мисс Форчун? — спросил Родерик, взяв со столика графин с вином. Он помолчал, с недоумением вскинув бровь: — Нет хлеба? И сыра?

Микаэла покачала головой, чувствуя себя смущенной, когда он, налив себе вина, вопросительно поднес графин к ее кубку.

— Да, благодарю. Нет, вы же говорили, что…

— Я передумал, — прервал ее Родерик. — Попросите, чтобы завтра вечером прислали поднос с едой. Итак, наш разговор?..

— О да! — Теперь Микаэла была так смущена, что не знала, с чего начать. — Как Лео вел себя сегодня днем?

— Отлично. — Родерик глотнул из кубка и взглянул в огонь, сразу загипнотизировав Микаэлу своим профилем.

— Но вас не было в комнате, когда я пришла забрать его.

— Да. Это так.

Микаэла нахмурилась:

— Где же вы были?

На лице Родерика отразилось недовольство.

— Вы видели, как устроили вашего отца?

— Да. Он уедет завтра утром. — Микаэла на мгновение закусила губу. — Он сказал, что ему еще нужно с вами поговорить. Вы…

— Мы с лордом Форчуном уже обо всем поговорили. Уверен, в следующий раз мы встретимся уже на нашей свадьбе.

Ну что ж, по крайней мере этим вечером он все еще готов был на ней жениться.

— Мы поженимся в часовне?

На его лице снова отразилось недовольство.

— Вы этого хотите?

— Разумеется, она очень красивая.

— Вы так считаете? — Родерик вновь повернулся лицом к очагу и ворчливо произнес: — Это можно устроить. Мне это безразлично.

— Я вижу, — ответила Микаэла. — Значит, вы поссорились с братом Коупом?

— Если бы у меня с Коупом произошла ссора, невероятно, что он продолжал бы дышать, не говоря уже о том, чтобы жить в Шербоне. — Родерик поднес кубок к губам. — Часовня — лишь напрасно занимаемое место. Полагаю, использование ее для свадьбы принесет хоть какую-то пользу. — Он глотнул вина.

— Напрасно занимаемое место? — Микаэла была заинтригована. — Возможно, вы не считали бы так, если бы она использовалась по своему прямому назначению.

Теперь пламя охватило толстые поленья, и ступни Ми-каэлы — к сожалению, спрятанные от взгляда лорда под столом — были теплыми, как свежеподжаренный хлеб.

Родерик грубо рассмеялся:

— Тогда это также будет напрасной тратой времени.

— Что за грешное замечание! — сказала Микаэла, подняв свой кубок. — Как вам не стыдно, лорд Шербон! — Она сделала глоток, не отрывая от него глаз.

— Я уже получил полную дозу религии, мисс Фор-чун, — ровным голосом сообщил ее гость. — Или вы не слышали о моем святом походе? — Слова прозвучали как ругательство.

— Конечно, слышала. — Микаэла поняла, что приближается к познанию сути этого человека, и она уже слышала голос Хью Гилберта, подталкивающий ее двигаться и дальше в этом направлении. — Я также слышала о вашей храбрости и бескорыстии.

— Вы не имеете никакого представления об этом, — пробормотал он и снова глотнул вина.

— Вы правы, — согласилась Микаэла. — Не имею. — Наступило молчание, Микаэла нарушила его: — Возможно, если бы вы рассказали мне об этом, я…

— Нет!

В комнате становилось все теплее, и Микаэла подумала, сочтет ли сэр Хью ее слишком распущенной, если она снимет накидку. Жара делала ее несколько опрометчивой.

— А могу я спросить о вашей семье? О вашей матери? Ваших… ваших братьях? Сестрах? Я бы тогда сумела рассказать Лео о его родословной, когда он вырастет.

— Моя мать умерла. У меня нет ни сестер, ни братьев. Я — это все, о чем должен знать Лео.

— Но брат Коуп сказал…

— У Коупа есть привычка все драматизировать. Микаэла нахмурилась.

— Милорд… — начала она.

— Почему бы нам не поговорить о вашей семье, а?

Родерик неожиданно повернулся к ней лицом, и Микаэла буквально задохнулась от свирепости, промелькнувшей в его глазах.

— С тех пор как вы появились здесь, имя вашего отца кажется мне очень знакомым, но я не могу ни с чем связать его. Но когда он приехал сюда сегодня, я начал припоминать, что его имя, если не ошибаюсь, связано со скандалом. Что-то о вашей матери, рассказавшей, что ее украл Дикий Охотник. Это так?

Теперь пришла очередь Микаэлы оцепенеть от слов Родерика.

— Все это бред. Моя мама…

— Сумасшедшая? — холодно предположил Родерик. — Или слабоумная?

— Не говорите так о ней, — резко заявила Микаэла. — Вы ее совсем не знаете!

— Значит, она лгала. Там не было Охотника. — Родерик опорожнил кубок и откинулся в кресле. — Слуги говорят, что вы были рождены от самого дьявола, — именно поэтому вас и называют мисс Форчун. Но вас, похоже, преследуют неудачи.

— Очевидно, вы не в настроении вести со мной разумный разговор. — Микаэла встала, надеясь, что Родерик последует ее примеру и удалится.

Этого не случилось.

— Вы или верите ее заявлению, или нет. Одни делают из вас дочь умалишенной, которая разрушила свою семью, другие… — Родерик пожал плечами. — Мисс Форчун.

— Моя мама не умалишенная.

— Значит, вы верите ей?

— Да! — вскричала Микаэла. — Я верю ей. Вы это хотели услышать?

Родерик впился в нее взглядом.

Микаэла никогда не испытывала большего беспокойства, чем сейчас. Она чувствовала себя так, словно что-то дикое и опасное кружилось у нее внутри, ища путь освободиться и все опустошить.

— Расскажите мне о вашей матери, — бросила она ему вызов вопреки всякому здравому смыслу. — И обо всех могилах на холме. Я видела вас возле них.

Родерик пожал плечами, словно эта тема не имела смысла для него.

— Моя мать — Дорис Шербон. Она умерла, когда мне было девять лет. Рядом с могилой Магнуса — могилы моих сестер, шесть из них умерли, не прожив и месяца.

Микаэла затаила дыхание.

— Ну что ж, — произнес Родерик, беря в руки графин и вновь наполняя свой кубок. — Вам это хотелось услышать?

— Значит, вас воспитывал отец? — Микаэла ответила вопросом на его вопрос: хотя ответы и не доставили ей радости, именно их ей хотелось услышать. — О нем не было сказано ни одного доброго слова.

— Потому что их просто нет, — сказал Родерик. — То, что вы слышали о нем, — чистая правда, а может быть, все было еще хуже. Да, меня воспитывал отец, если это можно назвать воспитанием. Он и Харлисс.

— И поэтому… именно поэтому вы ведете себя по отношению к Лео так, будто он не ваш сын, не приласкаете его?

— О чем, черт подери, вы говорите? — прорычал Родерик. — То, как я обращаюсь с Лео, вас не касается.

— Касается, если я стану вашей женой и мачехой Лео, — спокойно возразила Микаэла. — Мой отец был почти сломлен произошедшим — тем, что, как верила моя мать, случилось с ней до моего рождения. Смею сказать, что, по ассоциации, я была частично сломлена. А вы… вы…

— Все мы в той или иной степени сломлены, мисс Форчун, — сказал Родерик и встал. — Весь вопрос в том, кто продолжает хранить все эти осколки. — Он подошел к ней так близко, что она чувствовала жар от его тела, и у нее на лбу выступил пот. — Мне нечего хранить. Я оставил все в проклятом бараке в Константинополе. Поэтому нет смысла пытаться собрать меня.

— Я не хочу собирать вас. — Голос Микаэлы дрогнул.

Он поднял брови.

— Нет?

Она покачала головой.

— Я хочу узнать вас — узнать и понять.

— Я то, что вы видите. Зверь. Новый Шербонский дьявол. Сломленный, покрытый шрамами, весьма неприятный.

Микаэла покачала головой. Родерик словно заворожил ее. Казалось, он притягивал ее к себе словно магнитом.

— Вы снова собираетесь поцеловать меня? — Родерик хищно усмехнулся, шрам на щеке возле глаза побелел.

— Почему бы нет? — Микаэла провела языком по губам. — Вы возражаете?

Родерик порывисто обнял ее и поцеловал. Микаэла приникла к его тунике, у нее кружилась голова, сердце бешено колотилось.

Неожиданно Родерик выпустил ее из объятий, повернулся, схватил свою трость и вновь повернулся к ней лицом:

— Полагаю, на сегодня наш разговор окончен, мисс Форчун. Передайте вашему отцу, что я желаю ему счастливого пути. — Родерик затопал к двери, но остановился, прежде чем переступить порог. — И не забудьте заказать поднос с едой на завтрашний вечер.

С этими словами Родерик вышел.

Родерик, словно шторм, пронесся по темным извилистым коридорам, врезаясь в стены и отскакивая от них, как раненый зверь, с рычанием гася свечи в канделябрах. Оставшись один, он наконец позволил себе почувствовать свое трепещущее сердце, дрожащие мускулы, свой гнев, свой…

Страх. Его боязнь женщины с блестящими волосами, которую он только что оставил. Его страх того, что она заставляла его чувствовать, когда он находился рядом с ней.

Родерик не хотел вновь обрести способность чувствовать. Та его часть, которая должна чувствовать, мертва, и это его полностью устраивает. Зачем Микаэла Форчун пытается воскресить ту его часть, которая практически мертва?

Какой он идиот! Обращается с Микаэлой так, как обращался бы с женщиной три года назад. Изображает из себя соблазнителя, словно может предложить что-то еще, кроме богатства. Словно может уложить ее в постель. Он только дурачил себя то короткое время, которое проводил в ее комнате, — когда целовал ее, как мужчина должен целовать женщину, когда она ответила на его поцелуй. Какой же он идиот!

Он не знал, куда двигался в сердитом беге по внутреннему пространству Шербона, пока бессознательно не остановился, тяжело дыша, перед резными дверями часовни. На каждой стороне портала горела толстая свеча, Родерик не загасил их, используя их слабый свет, чтобы прочитать латинские слова, вырезанные на притолоке: «А porta inferi erue Domine animas eorum» — «Из врат ада верни их души, Господи».

Слова заставили Родерика помедлить, но он стряхнул последние остатки предрассудков, оставшихся похороненными с самого детства в глубинах его души, и распахнул двери, так что они ударились о камни стен и заставили пламя свечей заколыхаться и лечь почти параллельно земле. Он с шумом прошагал по центральному проходу к алтарю. Там он остановился, его грудь вздымалась и опускалась, как мехи, когда он во мраке искал какой-нибудь инструмент. Он с трудом поднялся на ступень алтаря, не глядя на двадцати футовое распятие наверху. Через мгновение Родерик сжал в кулаке колпачок с длинной ручкой для тушения свечей и спустился вниз на ступеньку слева от алтаря так быстро, как только позволило ему его изувеченное тело. Он поднял инструмент высоко над головой и изо всех сил ударил колокольчатым концом по краю каменной ограды. Безобидный колокольчик со звоном улетел в темноту часовни, а длинный заостренный прут заблестел в руке Родерика.

Через мгновение он стоял перед каменной статуей крылатого всадника, и, за исключением того, что Родерик не сидел на коне, он понимал, что его поза и поза неодушевленного человека были одинаковыми — воинственными, готовыми к мести, — и каждый держал в руке орудие для разрушения.

— Теперь ты могуч, а? — проворчал он, глядя в холодные, словно стеклянные глаза статуи. — Но пройдет время, и кто-нибудь бросит в твою ногу копье с отравленным наконечником. Посмотрим, спасет ли тебя тогда твой Бог или же люди, за которых ты так отважно сражался, стараясь их защитить!

С этими словами Родерик отбросил трость и воткнул сломанное приспособление для тушения свеч точно в стык между ровным квадратом камня под передними копытами коня и прилегающим полом.

Родерик колол и скреб засохшую жесткую грязь, затем опустился на правое колено, его искалеченная нога была неловко вытянута перед ним. Он почти сел верхом на камень под вздыбленными копытами коня. Через мгновение он вставил конец своего сломанного инструмента под нижний край тонкого каменного квадрата и попробовал приподнять его. Камень легко поддался и соскользнул в темноту под всадником.

Родерик со звоном отбросил в сторону ненужный прут, наклонился, не обращая внимания на пронзительную боль в бедре и колене, чтобы стряхнуть старую грязь, сухую, как песок, и его ладонь пробежала по гладкому дереву. Кончики пальцев коснулись уголков ящика, лежавшего под полом, он освободил его из могилы и положил на здоровое бедро.

Ящик не был заколочен, и крышку ничто не держало, так что она легко поднялась, когда Родерик потрогал ее.

На дне ничем не украшенного ящика без записки о его принадлежности лежал старый, стоптанный коричневый кожаный сапог.