Лежа на кровати, Родерик позволил молниям бичевать себя, словно раскаленные добела вспышки могли очистить его от проклятой неуверенности, от страха перед собственной жизнью, ожидавшей его за стенами безопасной комнаты, — от того, каким он был и каким стал.

Родерик ощутил зуд в несуществующей левой ноге и приложил все силы, чтобы не стащить сапог. Это было безумие, полное безумие, и он понимал это.

Он боялся снять сапоги. Боялся больше, чем чего бы то ни было в своей жизни. Он почти был уверен, что найдет, если сделает это, то же самое, что было, прежде чем он натянул этот левый сапог. То есть ничего.

Но больше всего его пугала вероятность того, что если он снимет сапог, ощущение, испытываемое им последние два дня, его вдруг появившаяся подвижность исчезнут. Словно снимая сапог, он нарушит слово, данное в сделке, заключенной с какой-то темной силой.

Он не мог вновь потерять ногу. Именно теперь, когда он только начинал снова чувствовать себя целым. Он не знал, как объяснит случившееся с ним Хью, который непременно учинит ему допрос. Хью был единственным человеком в Шербоне, кто знал ужасный секрет левого сапога друга, и Родерик не сможет долго скрывать от него свое неожиданное исцеление.

А как же Микаэла Форчун? Когда и каким образом он откроется ей? Или его вынудят к этому? Он не мог поверить, что его нога… восстанавливается. Это безумие! Но Родерик чувствовал ее — плоть, кость, — и это давало ему надежду, что в один прекрасный день он сможет стать таким мужем мисс Форчун, каким хотел быть. Отцом Лео. Лордом Шербона.

Родерик с криком закрыл глаза рукой, когда очередная слепящая вспышка молнии осветила его кровать. Он хотел, чтобы рядом оказалась его мать. Женщина, которую в последний раз он видел много-много лет назад, черты ее были затуманены временем и болью. Он видел мать лежащей в ее постели — она все время находилась в ней — с длинными волосами, рассыпанными по подушке, с бледным лицом и затуманенными глазами. В ранние годы его жизни она была единственным источником тепла и уюта для него, несмотря на то что постоянно болела. Но его мать оказалась не права в своих убеждениях относительно его… а Магнус снова оказывался прав. Родерик был слабак. Он почувствовал, как им овладевает безумие, из груди вырвалось тяжелое рыдание, и зуд в ноге, постоянный зуд…

— Теперь ты большой мальчик, Родерик — как-то сказала ему мать. — Но не такой взрослый, чтобы не мог посидеть с матерью, а?

Он с готовностью вскарабкался на ее кровать, крупный мальчик для своих девяти лет, и осторожно лег рядом. Она была такой слабой, меньше самого Родерика, и он помнил о ее хрупкости.

Она подняла бледную худую руку и положила ее на его лицо, улыбнувшись ему, что случалось крайне редко — у нее оставалось очень мало сил.

— Ты мое самое дорогое сокровище, — прошептала она. — Мое величайшее свершение. Я очень, очень люблю тебя.

За окном вспыхнула молния и зловеще прогремел гром, словно что-то темное — или же только серое — выжидало подходящий момент за пологом кровати.

— Если мне придется уйти, с тобой все будет в порядке?

— Куда вы собираетесь, матушка?

Она провела большим пальцем по его щеке — и Родерику показалось, будто к нему прикоснулся нежный, распускающийся листок, прохладный и тонкий.

— Твой отец — жестокий человек, Родерик, ты это знаешь, и хотя он считает тебя слабым, подобным мне, я другого мнения. Ты сильный и, когда вырастешь, будешь сильнее Магнуса.

— Сильнее папы? — недоверчиво спросил мальчик. Дорис кивнула:

— Отец чувствует, что у тебя совсем другая сила, и это пугает его. Магнус силен телом, своей волей. Ты же, мой дорогой, любовь моя, силен своим сердцем и душой. — Она коснулась указательным пальцем его груди. — И такая сила способна изменить не только Шербон, она может изменить весь мир. — Мать тяжело вздохнула. — Если мне придется уйти, не думай обо мне плохо. Я, в чем обвиняет меня твой отец, слабая. И я так устала, любовь моя. Я не смогу родить… Не смогу выносить ребенка, понимаешь?

Родерик не понимал.

— Куда вы уйдете, матушка? — снова спросил он. — Можно я пойду с вами? — Родерику не нравился их разговор, ему было страшно. Ему хотелось навсегда остаться лежать здесь, в теплой тишине рядом с матерью. Это было единственное место в целом мире, где он чувствовал себя в безопасности. Если она уйдет, он останется с отцом и бессердечной Харлисс…

— Но ты всегда должен помнить одно: я люблю тебя. Я люблю тебя, Родерик, как любит тебя Господь Бог. Целиком. И всем сердцем. И если однажды тебе покажется, что я недостаточно любила тебя, подумай о Боге, чтобы он напомнил тебе. И если когда-нибудь ты решишь, что Господь Бог покинул тебя, вспомни обо мне. Когда-нибудь ты поймешь это.

Родерик не понимал, но послушно кивнул, чтобы не огорчить мать. Ей нужно отдохнуть. Она снова улыбнулась ему.

— Теперь ты можешь уснуть здесь, если захочешь, а я буду на тебя смотреть. — Она протянула руку, обняла сына. Он помог ей, придвинувшись ближе, так что их тела соприкасались и они лежали на ее подушке, глядя друг другу в глаза. Она то и дело ласково отводила его волосы со лба.

Родерик кивнул, уткнулся в ее подушку, которая пахла мылом, используемым служанкой для мытья ее волос, и резким кислым запахом болезни. Мать приподняла голову и поцеловала его в губы.

Родерик улыбнулся счастливому чувству, возникшему у него в животе; только бы не уснуть, думал он, смотреть в глаза матери и удержать это счастливое ощущение, пока она гладила его волосы, он почувствовал, как погружается в сон…

Оглушительный раскат грома разбудил его. «Мама!» — закричал Родерик и посмотрел на постель.

Дорис ушла, покрывавший ее плед теперь был накинут на ноги Родерика. Его мать ушла. Родерик никогда больше не увидит ее.

Молния сверкнула, когда он мучительно корчился от боли и у него вырвался крик. Почему эти ужасные воспоминания посетили его именно сегодня ночью? Много лс он не думал о последних часах Дорис Шербон, и теперь ело ва матери преследовали его, а в левой ноге он ощущал зуд.

Мать была единственным человеком на протяжении всей его жизни, которая сказала, что любит его.

До Лео. И до Микаэлы Форчун.

И он подвел их обоих.

Родерик упер кулаки в матрас и, издав отчаянный стон от боли, зажмурился от ужаса, опустившегося на него словно гроза, бушующая за стенами замка.

— Родерик, — прошептал женский голос, и он на мгновение подумал, что окончательно сошел сума.

Но когда открыл глаза, молния осветила половину лица Микаэлы Форчун, когда она склонилась над ним.

— Все в порядке, — сказала Микаэла, взбираясь на матрас поверх его тела. Она поцеловала его в обе щеки. — Я здесь. Я здесь.

Микаэла не знала, видел ли он сон, но когда опустила голову, чтобы поцеловать его в губы, молния осветила его лицо и глаза казались безумными. Она нежно коснулась его губ. Он не оттолкнул ее, но и не ответил на поцелуй.

Она неловко села на него. Юбка платья была натянута поверх его живота и завернута вокруг ее бедер, но она пока еще не хотела двигаться — ему нужно было привыкнуть к ее прикосновениям, весу ее тела.

— Я здесь для тебя, — прошептала она ему на ухо. — Я вся твоя.

— Вы совершаете ошибку! — прорычал он в ответ. Она покачала головой:

— Нет. Я совершила много ошибок прежде — некоторые, признаю, в отношениях с вами. Но не этой ночью.

— Я не могу любить вас. Так, как вы хотите. Я даже не думаю, что в состоянии любить Лео.

— Я хочу, чтобы вы любили меня — и Лео — так, как сможете. Этого достаточно. — Микаэла снова поцеловала его. Он снова не ответил на поцелуй. Она приподняла голову, шепча что-то ему, а снаружи доносились раскаты грома. — И до тех пор, когда вы сможете, моей любви хватит на вас обоих.

На этот раз, когда она поцеловала его, Родерик ответил на поцелуй.

Микаэла взяла его лицо в ладони и прижалась к его груди. Она чувствовала под собой его крепкое, сильное тело, и это наполнило ее странным ощущением собственной силы. Этот гигант находился под ней, почти в ее власти.

Почти.

Родерик нежно, нерешительно коснулся корсета Микаэлы. Чувствовал ли он, как под его ладонью бешено бьется ее сердце? Кончики его пальцев принялись нежно исследовать тело Микаэлы: чувствительные части под мышками, ее грудь.

Она была взволнована до глубины души. В своих самых диких фантазиях о том, на что будет похож ее первый физический контакт с мужчиной, она и представить не могла, что будет играть роль агрессора. Все обстояло так, словно она сама лишала себя девственности, и она вновь почувствовала пьянящий аромат власти.

Она приподнялась, сидя на его бедрах и предоставив ему время, чтобы запротестовать — чего не последовало, — потом опустила с плеча одну сторону широкого присобранного лифа платья. Она выскользнула рукой из платья, затем потянула вниз другую его сторону. Через мгновение верхняя часть ее платья оказалась собранной на талйи, и ее соски сморщились от холода, царящего в темной комнате.

Молния вспыхнула снова, освещая ее наготу, и у лежавшего под ней Родерика перехватило дыхание.

— Вы прекрасны, — произнес он с изумлением, смешанным с отчаянием. — Слишком прекрасны для меня.

Микаэла покачала головой, взяла его руки в свои и положила себе на грудь, закрыв глаза от возникшего ощущения.

— Вставайте, милорд, — скомандовала Микаэла. — Снимите рубашку.

Казалось, он окаменел на мгновение, затем, приподнявшись на локтях, приблизил свое лицо к ее лицу. Он стащил рубашку через голову и схватил руки Микаэлы, потянув ее с собой на матрас, прежде чем его рубашка упала на пол.

Если она думала, что ощущение его рук на своей обнаженной груди было восхитительным, то ощущение его обнаженного, прижатого к ней торса перенесло Микаэлу в другой мир. Волосы у него на груди, продолжавшиеся на животе, казались мягкой травой на теплой, твердой земле. И когда он поцеловал ее снова, она почувствовала, как напряглись его мускулы и забурлила кровь в его жилах.

Микаэла оторвалась от его губ и приникла к нему, положив руку ему на грудь. Через минуту она освободилась от остальной части своего платья и отбросила его ногой в темноту комнаты. Ее руки смело занялись тесьмой у него на талии.

— Что вы делаете? — с изумлением спросил Родерик.

— А вы не понимаете?

— По-моему, приводите в беспорядок мои кружева, — ответил он.

Микаэла рассмеялась и бросила длинную тесьму ему на живот.

— Тогда сделайте это сами. Родерик покачал головой:

— Это ошибка, Микаэла.

— Нет, вовсе нет. — Она устала, ожидая его. Потянувшись к его правому сапогу, она почувствовала спрятанную там холодную рукоятку кинжала.

Как только она занялась его ногой, Родерик мгновенно встревожился.

— Нет, остановитесь…

Но кинжал оказался у нее в руке прежде, чем он смог подняться, одним быстрым движением руки она разрезала его брюки. С помощью его эрекции они беззвучно распались.

Микаэла бросила кинжал через край кровати, и он со звоном исчез в темноте.

Снова появились одна задругой три вспышки молнии. Микаэла мельком увидела лицо Родерика, бледное, нахмуренное и встревоженное, хотя на нем столь же ясно читались напряженная страсть и острая потребность.

— Я никогда не смогу быть таким человеком, каким вы хотите видеть меня, — предупредил ее Родерик, каждое слово давалось ему с трудом, и он явно испытывал стыд.

— Вы уже такой. — Полностью стянув с него разрезанные брюки и освободив его мужское достоинство, Микаэла положила ногу поверх бедер Родерика, взяла его член в руку, несмотря на его сдавленное «Микаэла, подожди», и опустилась на него.

Ее крик смешался с возгласом Родерика'— боли, изумления и страха. Он вошел на всю длину, хотя это было болезненно и тяжело, но Микаэла не остановилась, пока не приняла в себя его всего. Она на мгновение замерла, пульсирующая боль уменьшилась, затем медленно начала подниматься и опускаться, звено на цепочке у нее на шее раскачивалось в такт ее движениям над лицом Родерика, превращая деформированное кольцо в тень, когда вспыхивала очередная молния.

Он поймал его рукой и привлек Микаэлу к себе.

Она извивалась поверх Родерика, поработив его своим телом. Подняв руку к шее, она сняла цепочку через голову и одним плавным движением надела ее на шею Ро дерика. Она крепко поцеловала его, прежде чем выпрямиться и полностью погрузить его в себя еще раз.

Родерик поднял руки, словно сдаваясь ей, и Микаэла переплела свои пальцы с его. Металлическое звено лежало в центре его груди и, казалось, блестело все ярче с каждой вспышкой молнии, ослепительные лучики исходили от него, словно от маленького фантастического солнца. С каждым приливом и отливом движения у Родерика вырывались вздохи и стоны, и его уязвимость, пришпорила страсть Микаэлы, подсказав ей быстрее раскачивать свои бедра. Дарить сегодня любовь Родерику не доставляло ей удовольствия, но она чувствовала, как в ней нарастает опьянение, настоятельная потребность чего-то, чего-то… и она устремилась вперед.

Она чувствовала, как он наполняет ее, слышала его протяжные стоны, прерывистое дыхание и понимала, что он близок к оргазму, и задвигалась быстрее, а когда почувствовала его в самой своей сердцевине, закричала.

Родерик тоже закричал.

Звено на цепочке снова померкло.

Микаэла тяжело опустилась рядом с Родериком, чувствуя, как он выскользнул из ее тела. Они долго лежали в темноте, молча, выравнивая дыхание.

Наконец он заговорил:

— Почему ты отдала мне это звено? Твоя мать говорила тебе…

— Никогда не снимать его, я знаю, — спокойно произнесла Микаэла. — Но это было до того, как появился ты, чтобы защитить меня. Помнишь, на утесе ты обещал защищать меня. И я верю, ты сдержишь свое слово.

— Я помню. Но, Микаэла, я не смогу защищать тебя, как подобает настоящему мужчине. Я… это по той же причине, почему я не смогу заниматься с тобой любовью. Мне невыносима сама мысль предстать перед тобой обнаженным…

— Родерик, я знаю, — прошептала она.

— Нет, не знаешь. Ты не можешь…

— Я знаю. — Микаэла привлекла к себе его голову, чтобы заставить его посмотреть на нее. — Я знаю о твоей ноге.

Он смотрел на нее, словно не понимая, и она увидела, как он судорожно сглотнул.

— Мне сказал Хью.

— Ты знала… знала до того… — Он не закончил фразу, но Микаэла понимала, о чем он спрашивал.

— Да, я знала до того, как мы любили друг друга. Родерик издал рычание и отвернулся от нее.

— Почему? — отрывисто спросил он. — Почему ты так поступила?

Микаэла села.

— Потому что я люблю тебя, Родерик. И хотела показать тебе, что ты мужчина, тот самый мужчина, который мне нужен. Человек, которого я хочу как мужа во всех отношениях. Твои шрамы, твои увечья — в моих глазах они делают тебя совершенным.

— Перестань!

— Нет, не перестану, — мягко сказала она. — Ты должен знать это, прежде чем каждый из нас сможет продолжить. Я любила тебя сегодня, чтобы роказатьтебе, что для меня ты не туго набитый кошелек, или знатный титул, или огромный замок. Я хочу тебя таким, каков ты есть, какой ты сейчас. Ты будешь любить меня, как подобает любить законную жену. Если же ты не поступишь так, я не смогу, да и не захочу выходить за тебя замуж. Долгое время он хранил молчание.

— Ты оставляешь меня один на один с очень трудным решением.

— Не такое уж оно трудное.

— Мои родители приедут завтра, самое позднее послезавтра. Мы или обвенчаемся, или я вернусь домой с ними. Выбор за тобой. — Микаэла поцеловала его, затем перекатилась через него и поднялась с постели.

— Куда ты? — требовательно спросил он, и Микаэле показалось, что она услышала нотку тоски в его голосе, по крайней мере ей очень этого хотелось.

Она надела платье.

— В свою комнату, чтобы вымыться и уснуть. Тебе необходимо время, чтобы подумать и принять решение, так же как и мне. Увидимся утром.

Он неуверенно хмыкнул, и на этот раз улыбка Микаэ-лы была искренней. Она подошла к кровати и крепко поцеловала его в губы.

— Спокойной ночи, Родерик. Приятных сновидений. Я люблю тебя.

Он ничего не сказал в ответ, но она и не ожидала этого, повернулась и вышла из комнаты.

Родерик долгое время лежал без сна, после того как Микаэла покинула его комнату. Возможно, то, что она сказала, правда. Возможно, она готова была принять его таким, каков он есть, и, может быть, он все еще оставался мужчиной, по крайней мере в ее глазах.

От охватившего его страха у него засосало под ложечкой.

Он стянул половины разрезанных брюк как можно туже и, приподнявшись, сел. Микаэла не разрезала две полоски тесьмы внизу, и он смог связать куски кожи вместе, чтобы соблюсти приличия, затем спустил ноги на пол. Оттолкнувшись руками от матраса, он встал.

Его левый сапог захрустел и отклонился в сторону под его весом, Родерик как безумный замахал руками, ужас охватил его, когда он начал падать на пол. Ощущение надежности в его ноге пропало! Он повернулся, с криком ухватился за кровать, но схватил лишь тонкое покрывало, которое вместе с ним соскользнуло вниз.

Родерик ударился головой о кровать, его правая лодыжка подвернулась, и когда он наконец растянулся на полу, то понял, что снова потерял ногу.

Металлическое звено, висевшее на цепочке у него на шее, было последнее, что можно было разбить, и оно разбилось с тихим звоном. Родерик глазам своим не поверил, он был потрясен.