Поначалу Сесили была немало напугана всеобщим переполохом, который вызвал ее приезд в аббатство. Молодые монашки суетились вокруг нее больше всех. Для них она была кем-то вроде знаменитости — богатая дворянка, которую уже называли святой. Потребовалось вмешательство викария, чтобы Сесили смогла все-таки удалиться из общей комнаты и избавиться от навязчивых послушниц, буквально хватавших ее за руки.

Вопреки опасениям, ужин прошел тихо и спокойно. Сесили была рада наблюдать скромное поведение урезоненных послушниц, собравшихся за столом рядом с ней и Джоном Греем. Было совершенно очевидно, что епископ сделал правильный выбор, послав именно его наводить порядок в аббатстве, в умах и душах молодых непокорных девушек.

Джон Грей повел Сесили из трапезной по узкому темному коридору, правой рукой придерживая ее за локоть, а левой держа единственный источник света — свечу.

— Мы идем отдыхать? — с надеждой в голосе спросила Сесили, подавляя зевок. Долгая дорога, неожиданное решение ехать в Хэллоушир и… разлука с Оливером Белкотом, — все это настолько истощило ее силы, что она была готова упасть на камни и тут же заснуть.

Джон замедлил шаги.

— Я знаю, это жестоко с моей стороны. Я должен был сразу отвести вас в гостевые покои, но мне очень хочется, чтобы вы кое-что увидели — вернее, услышали. Это одна из причин, по которой мне так хотелось, чтобы вы приехали в Хэллоушир. Это не займет много времени. Вы согласны?

— Разумеется, — ответила заинтригованная Сесили и улыбнулась викарию. — А куда мы идем?

— В молельню. Там сейчас группа странствующих монахов. Это их последняя ночь в аббатстве. Мы не станем молиться вместе с ними, потому что это не приветствуется нашей церковью. Мы просто тихо постоим в тени и послушаем их молитвенное пение.

Они дошли до сводчатой деревянной двери небольших размеров, обитой по краям железом. Сесили показалось, что она слышит странный низкий гул, от которого вибрировал даже пол под ее ногами.

— Что это? — прошептала она.

Джон осторожно поставил свечу на каменный выступ стены, словно специально предназначенный для этого, и тихо сказал:

— Как только войдете в эту дверь, сразу поверните налево. Тише!

Он красноречивым жестом поднес палец к губам.

Она послушно кивнула, и викарий задул свечу, из-за чего они тут же оказались в прохладной темноте, пронизанной запахом сгоревшего свечного фитиля.

Сесили услышала тихий скрип дверных петель и почувствовала, как Джон Грей тянет ее за руку. Увидев краем глаза слабый свет в самом дальнем углу молельни, она инстинктивно пригнулась и тут же сделал шаг влево, как велел викарий.

Низкий гул мужских голосов становился все сильнее. Казалось, от него вибрировали даже ее ребра, ее сердце.

Потом гул превратился в монотонное песнопение. Монахи стали петь звучными гортанными голосами, и Сесили вздрогнула от чистых мощных звуков. Латинские слова, казалось, поплыли по воздуху, стали кружиться вокруг ее головы, путаться в ее волосах… Ей нестерпимо захотелось плакать.

Стоявший сбоку Джон Грей незаметно приблизился к ней. Несмотря на то, что он даже не касался ее, Сесили все же чувствовала себя под его зашитой. Он привел ее сюда, потому что понял, что этот ритуал глубоко тронет ее сердце.

— Потрясающе, не правда ли? — прошептал он ей на ухо, и от этих слов и от его горячего дыхания по рукам и по спине у нее побежали мурашки.

Она кивнула в ответ и усилием воли перевела взгляд с монахов на лицо викария. Их взгляды встретились. Джон Грей стоял гораздо ближе к ней, чем ей казалось, и это было как-то странно.

— Да, это так, — едва слышно выдохнула она. — Спасибо, Джон.

— Хотите потанцевать? — неожиданно улыбнулся он.

Сесили едва удержалась, чтобы не рассмеяться.

— Но это же богохульство! — укоризненно проговорила она.

— Мне так не кажется, — неожиданно для нее возразил Джон Грей. — Монахи благодарят Всевышнего за его дары нам, простым людям. Мне кажется, танец — это не богохульство, скорее дань восхищения.

Он говорил совершенно серьезно, и улыбка на лице Сесили постепенно погасла.

— Нет, я не могу, — сказала она.

— Но почему?

— Потому что я… я никогда прежде не танцевала.

Брови викария удивленно поползли вверх, и Сесили поспешила пояснить:

— Я умею танцевать, я училась танцевать, но никогда еще не танцевала… с мужчиной.

— Неужели это правда? Ведь в Фолстоу чуть не каждый месяц устраивают пиры с танцами и прочими увеселениями, — недоверчиво проговорил Джон Грей.

Сесили почувствовала, как от неловкости краснеет ее лицо, и покачала головой.

Джон долго смотрел на нее, в то время как монахи продолжали возносить хвалу Господу своими низкими звучными голосами.

— Вы словно волшебная сказка, — тихо прошептал Джон.

— Это выдумка для утешения несчастных людей, — прошептала в ответ Сесили. — Впрочем, я, наверное, тоже такая выдумка, ведь меня не существует в реальности.

Тогда Джон Грей ласково прикоснулся к ней и, мягко взяв ее за плечи, повернул к себе лицом. Одной рукой он взял ее под левый локоть, другой взял кончики пальцев ее правой руки и сделал шаг назад, не разнимая рук.

— Сесили Фокс, окажите мне честь, — торжественно произнес он, — подарите мне танец.

Остановив свой выбор на Джоне Грее, она поступила бы совершенно правильно. И на это было много причин. Сесили была в этом уверена в такой же мере, как в том, что солнце встает на востоке. Она также понимала, что ее согласие на танец даст ему разрешение ухаживать за ней, как мужчина ухаживает за женщиной, ища ее расположения. Очень может быть, что именно он — ответ на ее молитвы, разрешение ее сомнений.

Но почему же ей так хочется вместо светлых прямых волос Джона Грея видеть темные непослушные кудри Оливера Белкота? Почему она тоскует по карим глазам, когда на нее так ласково глядят небесно-голубые? Почему эта серьезность и искренность бледнеют перед воспоминаниями о безрассудной страсти и опрометчивом грехе? Почему ей хочется того, что наверняка не принесет ей ничего хорошего?

Оливер Белкот погубит ее. Навсегда испортит ее репутацию, разобьет ей сердце, использует и забудет, оставив после себя лишь боль и горечь воспоминаний. Нет, Оливер Белкот — неправильный выбор. Правильный — это стоящий теперь перед ней Джон Грей.

Сесили кивнула в знак согласия, и они стали медленно танцевать. Оба не улыбались, но неотрывно смотрели друг другу в глаза.

Сесили собиралась погостить в Хэллоушире пару дней, не больше. Но общество Джона Грея и спокойствие аббатства подействовали на нее словно дурманящее зелье.

Прошло пять дней, потом еще столько же.

Сесили со временем стала все реже думать об Оливере Белкоте.

Впрочем, была одна опасная минута слабости, когда Сесили получила письмо от Сибиллы. В нем говорилось, что Сесили нет особой нужды торопиться с возвращением в Фолстоу. Она может оставаться в Хэллоуширском аббатстве сколько пожелает. Несмотря на ее отсутствие, лорд Белкот быстро выздоравливает.

Уже через несколько минут Сесили в одной руке держала дорожный мешок с собранными вещами, другой открывала дверь комнаты.

Когда она поняла, что делает, ее рука медленно опустилась, так и не открыв задвижку на двери. Сесили сделала шаг назад, словно опасаясь, что дверь откроется сама собой и она против воли помчится прочь из Хэллоушира.

Значит, он прекрасно обходится без нее.

Ну конечно, это же Оливер Белкот. Вне всяких сомнений, он нашел, чем заняться в ее отсутствие. Наверное, он даже забыл, как она выглядит.

И Сесили осталась в аббатстве, в котором вполне могла бы провести остаток жизни. Ей была по душе размеренность и предсказуемость монастырской жизни. Она вполне могла представить себя среди монахинь Хэллоуширского аббатства, если бы не побывала в руках Оливера Белкота.

В жизни аббатства был еще один недостаток — скудное, редко меняющееся меню, это заставило Сесили с тоской вспомнить яблочные пирожные со взбитыми сливками, которые так замечательно готовил повар в Фолстоу. Они даже стали сниться ей, и однажды утром она проснулась с голодным урчанием в желудке. Она успела возненавидеть любую рыбу, которая в том или ином виде присутствовала почти в каждой монастырской трапезе. Одного ее запаха было теперь достаточно, чтобы Сесили начало тошнить.

Время, проведенное в аббатстве, позволило ей лучше узнать Джона Грея. Младший сын богатого и влиятельного северного лорда, он обладал несомненным талантом художника и отличного танцора. Кроме того, у него был очень выразительный певческий голос. Неподалеку от Оксфорда его ждали земельный надел и дом, во владение которыми он вступит, когда получит сан священнослужителя.

Впрочем, теперь он уже не собирался становиться священником.

Настал день, когда Сесили и Джон Грей должны были покинуть аббатство.

Сидя в седле, Сесили смотрела, как викарий Джон Грей шел к ней через весь двор, освещенный необычно ярким для раннего утра солнцем. Холодный ветер сильно развевал полы его плаща, и те буквально хлопали у него за спиной, словно пара ангельских крыльев. Надутый ветром капюшон за плечами был похож на темный ореол вокруг его головы. На мгновение ей вспомнился другой человек, плащ которого тоже развевался за спиной словно крылья, когда он стремительно падал с лошади.

Падал. Может, Оливер Белкот — падший ангел?

Сесили покачала головой, отгоняя причудливые и опасные мысли и сравнения. Потом снова взглянула на приближавшегося Джона Грея. Светлые прямые волосы блестели в лучах солнца, на лице сияла особенная мягкая улыбка, которая появлялась только в присутствии Сесили и предназначалась ей одной.

Когда Джон подошел к своей лошади, Сесили передала ему поводья. Викарий легко вспрыгнул в седло и спросил:

— Ну как, ты готова отправиться в путь?

— Готова как никогда, — постаралась улыбнуться Сесили.

Лошади тронулись шагом, пересекли двор, преодолели подъемный мост и выехали за пределы аббатства. Сесили и Джон направились по долине на юго-восток в сторону Фолстоу, оставляя за спиной Хэллоушир. Дорога предстояла долгая, и всего спустя час после монастырского рыбного завтрака в желудке Сесили началось голодное урчание. Она, прищурясь, смотрела на холмы у горизонта, и ей почему-то казалось, что из сухой прошлогодней травы вот-вот выпрыгнет рыба. Фу, какая нелепость! Однако к горлу время от времени подкатывала тошнота.

— Сколько времени мы пробудем в Фолстоу? — спросила она, пытаясь отвлечься.

— А сколько бы ты хотела?

Сесили подняла лицо к яркому солнцу и глубоко вдохнула свежий холодный воздух, надеясь погасить неожиданный горячий румянец на лице, потом медленно выдохнула.

— Думаю, недолго, — сказала она, чувствуя как, несмотря на холодную погоду, ее прошибает пот.

— Должен признаться, твои слова радуют мое сердце.

Она улыбнулась, понимая, что он имел в виду Оливера Белкота. При мысли о нем ее охватила паника, от которой судорожно сжался голодный желудок. Хорошо бы этот темноволосый дьявол покинул Фолстоу к их возвращению.

Лошади двинулись вниз по склону холма, и Сесили пришлось несколько раз сглотнуть, прежде чем она смогла продолжить:

— Я же знаю, что тебе не терпится явиться к епископу, чтобы он по всей форме снял с тебя обязательства перед церковью.

— Да, мой отец будет немало удивлен, когда мы к нему приедем, — кивнул Джон. — Но он будет доволен.

— Да? — искоса глянула на него Сесили.

— Думаю, да, — улыбнулся Джон. — Ты его боишься?

— Немного, — призналась она. Мой отец умер, когда я была совсем маленькой. Так что единственным авторитетным мужчиной для меня был… Грейвс!

— Если не считать короля, разумеется, — серьезно добавил Джон, и оба рассмеялись этой шутке. — А как насчет Сибиллы? Стоит ли мне опасаться за свою жизнь, когда мы окажемся в Фолстоу?

Сесили слабо улыбнулась — желудок все сильнее беспокоил ее, подпрыгивая в такт лошадиному шагу.

— Если даже твое происхождение и незапятнанная репутация не окажут на нее должного влияния, твое красноречие и внешняя привлекательность наверняка смягчат ее сердце.

Джон засмеялся и слегка покраснел от смущения.

— Значит, ты считаешь меня привлекательным?

Сесили открыла рот, чтобы ответить какой-нибудь шуткой, но вместо этого резко наклонилась влево, и ее стошнило.