Предисловие

Эта история началась для меня тогда, когда ещё не были опубликованы мемуары Светланы Аллилуевой, из которых черпали вдохновение десятки, если не сотни историков; когда ещё не рискнул предать гласности воспоминания о последней вечере вождя её участник Никита Хрущёв, личность спорная и неоднозначная; когда Авторханов, яростный ненавистник Берии, перешедший в годы войны на сторону Гитлера, ещё не составил план мести и не обвинил своего заклятого врага в заговоре с целью убийства Сталина и когда в массовом сознании, не возбуждённом ветрами перемен, властвовала официальная версия естественной смерти «отца народов».

Шёл 1966 год. Одним он запомнился судом над писателями Синявским и Даниэлем, другим — XXIII съездом КПСС, третьим — ташкентским землетрясением… Для меня — годом поступления в НЭТИ. Через два месяца я стал членом литературного объединения, нашедшего приют в двух редакционных комнатках газеты «Энергия».

Несмотря на то что редактору газеты, кандидату философских наук Глебову, совмещавшему партийную нагрузку с преподаванием на кафедре философии, не было ещё сорока, он казался мне стариком: интеллигентная коротко стриженая бородка клинышком (а ля дедушка Калинин) придавала Владимиру Львовичу строгий и загадочный вид, чему способствовали также пенсне и трость, добавившаяся позднее. Нехитрые аристократические атрибуты, которыми он себя оградил, отпугивали меня, и единственное, на что я решался, — робко здороваться с ним при встрече. Вскоре он оставил редакторскую должность, полностью переключившись на написание докторской диссертации.

От одного из своих старших товарищей, вхожего в редакцию и лучше знавшего Владимира Львовича, я услышал историю смерти Сталина. К рассказу Глебова, переданному через второе лицо, отнёсся я с недоверием… Сомневался и в том, что тот был сыном опального Каменева, бывшего члена Политбюро.

Время рассудило иначе и расставило всё по своим местам. Не берусь утверждать, что расставило окончательно: в отличие от математики, законы которой вечны и неоспоримы, общественные мораль и законы склонны менять одежды самым неожиданным образом. Мы ещё вернёмся к истории Глебова, но сначала несколько слов о нём самом и о последующих событиях, заставивших сохранить в памяти его версию…

Владимир Львович родился в 1929 году за семь лет до трагической смерти отца; вместе с матерью Татьяной Глебовой, второй женой Каменева, сослан был в Бийск; в 1937 году, после расстрела матери, попал в детдом и в дальнейшем всю жизнь носил её фамилию.

Кто знает, какой была бы история СССР, если бы в 1922 году Каменев не предложил назначить Сталина Генеральным секретарём ЦК РКП(б)… Через три года Каменев стал одним из лидеров антисталинской оппозиции. В 1936-м его расстреляли. Такая же участь постигла всех членов его семьи. Младшего сына спасло то, что на момент расстрела отца ему было семь лет.

Когда сын подрос, его тоже репрессировали. Но ему тем не менее повезло. По недосмотру он избежал печальной судьбы, выпавшей двум его сводным братьям от первого брака Каменева, родным племянникам главного врага Сталина — Льва Троцкого. Угораздило же их иметь такое родство!

Для первой волны расстрелов Володя Глебов был слишком юн. Когда в 1949 году вновь начались репрессии (папочка-оппозиционер подкачал дважды — оказался ещё и евреем), он, в отличие от многих будущих жертв диктатора, уже находился в Сибири. Можно сказать, что и на этот раз ему подфартило. Вскоре после смерти Сталина началась волна реабилитаций, и Владимир Глебов получил шанс вернуться к полноценной жизни.

Биография Глебова прояснилась в середине восьмидесятых, когда газета «Социалистическая индустрия» опубликовала интервью с доктором философских наук Глебовым, в котором он рассказал, как после расстрела отца оказался с матерью Татьяной Ивановной в сибирской ссылке, и поведал о своей жизни. О смерти Сталина речи не было. Глебов хранил молчание, хотя к тому времени уже разговорились многие, в той или иной мере владевшие информацией.

Потрясение устоев началось с сенсации — с бегства на Запад в 1967 году дочери Сталина Светланы Аллилуевой, сумевшей при содействии посла Индии вывести из СССР книгу воспоминаний «Двадцать писем к другу». Через год в Нью-Йорке была опубликована вторая книга Светланы — «Только один год», повествующая, в частности, о причастности Сталина к убийству Михоэлса.

Новый информационный взрыв не заставил себя долго ждать. В 1970 году Хрущёв, один из самых преданных соратников Сталина и участник ночного застолья, завершившегося инсультом «вождя народов», к тому времени смещённый со всех постов «новыми» заговорщиками, наслушался по «Голосу Америки» глав из книг Аллилуевой и в отместку за низвержение передал американскому издательству мемуары, в которых поведал о последних днях и часах жизни Сталина. Его воспоминания, как и мемуары дочери Сталина, легли в основу работ всех историков.

Отголоски западных публикаций нелегально просачивались в СССР. Интерес к событиям, связанным со смертью Сталина, подогревался книгой Абдурахмана Авторханова «Загадка смерти Сталина: заговор Берия» (1976). В ней он назвал Берию, своего личного врага, организатором убийства «отца народов». Вряд ли профессор американской военной академии ожидал, что на его бывшей Родине, справедливо считавшей его предателем за добровольный переход линии фронта и сотрудничество с немецко-фашистскими оккупантами, его версия обретёт толпу почитателей.

Тема оказалась хлебной, и на этом «откровения» не закончились. В 1984 году в США была опубликована книга Роя Медведева «Они окружали Сталина» (в СССР книга издана в 1990 году), в которой известный советский диссидент популяризировал мемуары Аллилуевой и Хрущёва и озвучивал воспоминания бывших руководителей советского государства. Защищая отцов, «боевых» соратников Сталина, в 90-х годах заговорили их сыновья — свидетельский круг, по мере отдаления от реальных событий, стремительно увеличивался. Каждый, владевший хоть какой-либо информацией, старался внести свою лепту в чашу истории.

С развалом Советского Союза приоткрылись «государственные секреты». В Архиве Президента РФ «обнаружился» архив Сталина, к которому, опасаясь неконтролируемой огласки, допустили лишь «особо доверенных» лиц. Доктор исторических наук Илизаров, ведущий научный сотрудник Института российской истории, работавший в комиссии по передаче архивов КПСС и КГБ в государственные архивы РФ, написал об ограничениях, с которыми столкнулся, подтвердил слухи об уничтожении секретных документов и рассказал о 300 делах, закрытых для изучения.

Тем не менее «особо доверенные» исследователи Волкогонов, Радзинский (кавычки употребил Илизаров, сомневаясь в их объективности), пользуясь эксклюзивным правом изучать архивные документы, опубликовали несколько книг, в период информационного вакуума ставших бестселлерами.

Новым биографом Сталина с одобрения Кремля стал бывший начальник Института военной истории Министерства обороны СССР генерал-полковник Волкогонов. В 1994 году вышла его книга «Сталин. Политический портрет». В этом же году на Западе появились воспоминания бывшего заместителя начальника разведуправления МГБ СССР генерал-лейтенанта Судоплатова «Разведка и Кремль». В России под названием «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы» они были изданы в 1997 году.

По непонятной причине «звёздные авторы», кормившиеся с мемуарного стола Аллилуевой, обошли молчанием четвёртую книгу Светланы — «Книга для внучек: Путешествие на родину» (Нью-Йорк, 1991 год). В ней прозвучала загадочная история о некоем Надирашвили, появившемся в её квартире сразу же после смерти отца, имеющая отношение к Сталину и к Берии. Светлана настоятельно просила исследователей раскрыть личность Надирашвили и указала направление поиска — неизданные мемуары Поскрёбышева, арестованные КГБ. До сих пор эта тайна находится за семью замками: историки, писатели и чекисты, сделавшие себе имя на мемуарах Светланы и активно использующие две первые её книги, стороной обходят историю Надирашвили — ни подтверждения, ни опровержения, известно лишь то, что поведала Аллилуева.

Однако разговорились не все. Продолжали хранить молчание соратники Сталина — долгожители: Маленков, фактический преемник Сталина на посту главы правительства СССР (умер в 1988 г.), Молотов (умер в 1986 г.) и Каганович (умер в 1991 г.). Казалось бы, мемуары Хрущёва (умер в 1971 г.), в которых «заклятый друг», нелицеприятно о них отзывавшийся, подробно изложил свою версию событий, вроде бы должны были подтолкнуть молчунов к разговорчивости. Ан нет: стиснули зубы, не опровергли, но и не подтвердили. Оставшиеся в живых соучастники сталинских преступлений прочно связали себя круговой порукой: нас не трогай, а мы — честно выдержим обет молчания, данный КГБ и Хрущёву.

Из самого близкого окружения Сталина зимы 1953-го, бывшего с ним в ночь, когда случился инсульт (Маленкова, Берии, Хрущёва и Булганина), и расширенного (находящейся в отдалении второй четвёрки вождей — Кагановича, Ворошилова, Молотова и Микояна — и допущенной к постели умирающего на второй день болезни) откровенничал лишь Хрущёв. Остальные, за исключением Берии, арестованного 26 июня 1953 года и расстрелянного через полгода, 23 декабря (на этот счёт есть разные версии), прожили долгую жизнь и… как «в рот воды набрали». Микоян в своих многословных воспоминаниях острые углы старательно обошёл.

Впрочем, мемуары долгожителей сталинского Политбюро (Каганович, едва не дотянувший до столетнего юбилея, отметился посмертно опубликованными в 1996 году «Памятными записками», довольно скучными, к слову сказать) ничего не добавили бы к тому, что было уже известно. Молотов и Каганович, несмотря на публичные пощёчины, полученные от Сталина, — арест жены Молотова и обвинение в шпионаже брата Кагановича, вынужденного застрелиться, — и после смерти вождя остались покорными и преданными служаками, о которых в повести «Верный Руслан» написал Георгий Владимов. До самой смерти Молотов и Каганович, сохраняя корпоративное молчание, боролись за возвращение им партийных билетов. К слову сказать, не напрасно: за два года до кончины, в кратковременное царствование Черненко, Молотов своего часа дождался.

Каганович (о его роли мы будем говорить особо — его имя фигурирует в нескольких версиях, представленных ниже), в отличие от интерпретаторов, строивших разные домыслы, смерть Сталина описал одним лишь абзацем, подчеркнув отсутствие каких-либо недомоганий. О том, что могло бы послужить причиной инсульта, не сказано ни полслова:

«Умер Сталин неожиданно. Хотя некоторые из нас в последний период его жизни реже бывали у него в домашних условиях, но на совещаниях, официальных заседаниях мы с удовлетворением видели, что, несмотря на усталость от войны, Сталин выглядел хорошо. Он был активен, бодр и по-прежнему вёл обсуждение вопросов живо и содержательно. Когда ночью меня вызвали на “Ближнюю дачу”, я застал там Берия, Хрущёва и Маленкова. Они сказали мне, что со Сталиным случился удар, он парализован и лишён дара речи, что вызваны врачи. Я был потрясён и заплакал» [5] .

Как трогательно: «…я был потрясён и заплакал»… Несмотря на трагическую гибель брата, «дело врачей» и готовящийся над ними процесс, который должен был закончиться публичными казнями осуждённых, «…мы с удовлетворением видели,… Сталин выглядел хорошо. Он был активен, бодр и по-прежнему вёл обсуждение вопросов живо и содержательно».

Ничего из того вымысла, которым «прославился» его американский псевдоплемянник Стюарт Каган (Каганович), опубликовавший, по его словам, истинные мемуары своего дяди. Несмотря на то что ни один серьёзный исследователь не упоминает бред из книги «Крёмлевский волк» только из-за фамилии автора, утверждавшего, что написанное он лично слышал из уст Кагановича, в главе «Ложь и вымысел о смерти Сталина» я вынужден буду коротко остановиться и на его версии.

Ещё один свидетель из лиц, особо приближённых к Сталину, Булганин (умер в 1975 г.), мемуаров не оставил, но его воспоминания со слов Бенедикта Сарнова приведены Авторхановым. О них мы тоже поговорим позднее.

Каждый рассказчик добавлял в картину событий, предшествовавших марту 1953-го, что-то своё. Очевидцы, они же и соучастники сталинских преступлений, многое недосказали. Однако то, чем они скупо поделились, рассказывая о смерти Сталина, с незначительными отклонениями совпадало с версией, известной мне с середины шестидесятых. Единственное, что было скомкано, — объяснение того, что же послужило причиной инсульта. Именно этим их версии отличались от версии Глебова. У каждого «героя», по причинам вполне субъективным, было желание стушевать свою роль, скрыть сопричастность к массовым убийствам, были свои причины хранить молчание.

Но если говорить о Глебове, некогда возбудившем мой интерес к изучению данной темы, то сын врага народа, в отличие от других детей репрессированных, в рядах диссидентов замечен не был. В 1962 году он стал членом КПСС и даже в перестроечные времена остался верен дрессировке, полученной в детдоме для детей изменников Родины. Вновь, к великому ужасу, «верный пёс Руслан»…

Умер Глебов в 1994 году, не опубликовав того, что рассказал в частной беседе.

Долгие годы я не доверял Владимиру Львовичу, понимая, что он не был очевидцем событий и его рассказ, точнее пересказ, мог быть основан на домыслах. Впервые я опубликовал его версию в 2011 году в книге «Советский квадрат: Сталин — Хрущёв — Берия — Горбачёв». В ней, как и в последующей книге «Светлана Аллилуева. Пять жизней» (2012), предлагая своё виденье исторических событий, я старался избегать голословных и спекулятивных утверждений, которыми в погоне за сенсацией, увы, грешат многие авторы.

Мой труд, как и труд многих других исследователей, был бы облегчён, если бы в открытом доступе с комментариями специалистов находилась десятитомная история болезни Сталина. Но засекречен не только личный архив Сталина. Закрыты архивы ФСБ, в которых за семью печатями хранятся документы секретных служб былой эпохи — ОГПУ, НКВД, МГБ и КГБ. С географических карт исчезла страна, называвшаяся СССР, рухнул тоталитарный режим, и нет уже «карающего меча диктатуры пролетариата», но преемники свято хранят тайны прошлого.

До сих пор полностью не опубликовано письмо Лидии Тимашук, на котором в 1948 году Сталин начертал резолюцию: «В архив!», — через четыре года оно «всплыло» для инициирования «дела врачей». Частично опубликованы следственные материалы по ЕАК (Еврейскому антифашистскому комитету).

Чуть ли не государственной тайной является «дело Берии». Полвека советская историография, до неузнаваемости переписав его биографию, бездоказательно убеждала советских людей (а с развалом СССР — россиян), что ещё с 1919 года он был агентом муссаватистской разведки, затем английским шпионом и прочая, и прочая. По всем описаниям — трёхглавый дракон, извергающий напалм, и тот не так страшен в сравнении с новым чудовищем, каждый раз меняющим своё имя. Сперва в роли чудища был Троцкий, затем двуглавый змий Каменев — Зиновьев, позже зловещую маску примерили на Бухарина и, наконец, окончательно установили имя злодея — Берия. Стереотипы живучи. До сих пор у тех, кто берётся описывать сталинскую эпоху, когда речь заходит о Берии, белых красок нет, все — чёрные.

Крохотные порции рассекреченных документов, которые время от времени «выбрасываются» из архивов, не позволяют воссоздать цельную картину событий. Иногда приходится оперировать слухами (кто-то где-то что-то сказал), ссылаться на мемуары очевидцев и современников, которые также не являются истиной в последней инстанции. Кого-то могла подвести память, а кто-то усердно старался себя обелить и выправить историю. Часть документов безвозвратно утеряна (временщики Маленков, Хрущёв, Суслов активно «подчищали» историю, уничтожая отпечатки пальцев на самых кровавых страницах советской эпохи), часть сфальсифицирована историографами от КПСС.

Не все тайны минувшего века преданы гласности: многие документы былой эпохи дожидаются ухода поколений, заинтересованных в их сокрытии. Но то, что уже известно, позволяет заново осмыслить события более чем полувековой давности.

Так, в 2014 году в книге «Жаботинский и Бен-Гурион: правый и левый полюсы Израиля» появились сенсационные ранее не публиковавшиеся свидетельства о роли Ивана Майского, посла СССР в Англии, в определении советской политики в Палестине. Его тайное посещение Палестины в 1943 году в ранге заместителя наркома иностранных дел для встреч с лидерами сионистов и последовавший затем доклад Сталину легли в основу сталинского решения поддержать сионистов, которых позже он подвергнет анафеме, а Майского за две недели до смерти заточит в тюрьму.

Загадочная ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года… Прежде чем притронуться к её тайне, попробуем воссоздать картину эпохи, предшествующей гибели Великого Дракона. Проанализируем, как стыкуется она с версией Глебова и шестью другими, собранными Авторхановым. Поскольку повествование сиё не художественное, сопоставляя версии, я вынужден буду обильно цитировать первоисточники.

События, происходившие внутри страны, тесно переплелись с внешнеполитическими, без рассмотрения которых сложно понять, что же выбило из колеи «активного и бодрого» (утверждение Кагановича) Сталина и способствовало инсульту. Но говоря о 1952 годе, последнем в жизни Сталина, невозможно пройти мимо громких процессов — пражского, называемого по имени главного фигуранта «делом Сланского», московского (ЕАК) и набиравшего обороты «дела врачей». Все они были объединены ярко выраженной антиеврейской направленностью.

1952 год богат на события. Нельзя обойти молчанием как бы стоящее особняком, малоизученное «мингрельское дело», интересное тем, что главным его обвиняемым должен был стать Берия, мать которого, по убеждению Сталина, якобы оказалась мингрельской еврейкой. Арест Берии должен был стать вершиной «мингрельского дела».

Но чтобы понять причину, побудившую Сталина в конце сороковых годов развернуть антиеврейскую компанию, приведшую, как считают некоторые исследователи, к его гибели, необходимо задержаться на политике Советского Союза в Палестине и на сто восемьдесят градусов изменившейся позиции Сталина, сперва просионистской, затем антисионистской. Резкие виражи безболезненно не проходят. Определённую лепту внёс и семейный конфликт, противостояние дочери и отца из-за влюблённостей Светланы в Каплера и Морозова и её первого замужества супротив воли отца.

Следует рассмотреть и банальную версию, которую в силу будничности и непривлекательности почти никто не рассматривал. Это естественная смерть пожилого человека, отягощённого болезнями, в частности гипертонией, в октябре 45-го и 49-го перенёсшего микроинсульты и из-за маниакальной подозрительности и боязни врачей, свойственной некоторым категориям психически неуравновешенных пациентов, на пороге смерти оставшегося без их присмотра.

Однако начнём по порядку — с внешней политики. События сороковых годов, самых кровавых в истории человечества, не исчерпывались Второй мировой войной. Второе пятилетие «отметилось» попыткой коммунистической революции в Иране, войной на Балканах, началом «холодной войны» и берлинским кризисом, закончившимся созданием двух противоборствующих военно-политических блоков и двух Германий, гражданской войной в Китае, битвой за Палестину и первым послевоенным вооружённым противостоянием великих держав — в Корее. Атомная бомба после ужасного примера использования в Японии стала сдерживающим фактором при разрешении глобальных конфликтов. Наличие или отсутствие «большой дубинки» влияло на решимость Кремля идти в международных конфликтах ва-банк.

Внутри страны сороковые годы запомнились «ленинградским делом» и расстрелом Вознесенского и Кузнецова, которых Сталин называл своими приемниками, разнузданной антисемитской компанией, разгромом Еврейского антифашистского комитета и «делом врачей». Оно, как выяснилось, стало последним в длинной цепи сталинских преступлений, бумерангом, ударившим по тому, кто его запустил.

 

Послевоенная осень. Первый микроинсульт

В феврале 1945-го три заядлых курильщика и любителя алкоголя — Сталин, Рузвельт и Черчилль — встретились в Ялте. Самому молодому из них, Франклину Рузвельту, исполнилось 63 года. Несмотря на то что, начиная с апреля 1944-го его артериальное давление было 220/120 и выше, он не изменял вредным привычкам и продолжал активно работать. Через три месяца, 12 апреля 1945 года, он умер от кровоизлияния в мозг.

Сталин, также страдавший от гипертонии и, по официальной версии, также умерший от кровоизлияния в мозг, пережил Рузвельта на восемь лет.

Черчилля, как и Сталина, третий инсульт настиг также в 1953-м, только в июне. Он оказался удачливей всех и прожил ещё 12 лет, не дотянув десяти дней до двадцатилетнего юбилея Ялтинской конференции.

Однако вернёмся к Сталину. В декабре 1945-го ему исполнилось 66 лет. В каком физическом состоянии встретил он первую послевоенную осень?

Не станет открытием Америки утверждение, что старение организма сопровождается появлением сердечно-сосудистых заболеваний. Но и в молодости Сталин не отличался богатырским здоровьем. Физическое уродство (сухая левая рука — следствие неизлечимой генетической болезни Эрба, а также сросшиеся с рождения пальцы левой ноги) наложило отпечаток на его психику. Недомогания, каждое из которых не является причиной смертельного недуга, с годами накапливались…

Проблемы со здоровьем (боли в мышцах рук и ног, частые простуды, бессонница, невралгия) начались у Сталина в конце двадцатых годов. Он страдал от полиартрита и в 1926–27 годах ездил лечиться в Мацесту, где принимал тёплые сероводородные ванны из естественных горячих источников. Позже ежегодно он ездил в Сочи. В письмах жене (опубликовано 17 писем, написанных в 1929–31 годах), он делится переживаниями.

29 августа 1929 г.

«…Я успел уже принять две ванны. Думаю принять ванн 10. Погода хорошая. Я теперь только начинаю чувствовать громадную разницу между Нальчиком и Сочи в пользу Сочи. Думаю серьёзно поправиться».

1 сентября 1929 г.

«…Оказывается, в Нальчике я был близок к воспалению лёгких. Хотя я чувствую себя много лучше, чем в Нальчике, у меня “хрип” в обоих лёгких и всё ещё не покидает кашель. Дела, чёрт побери…»

16 сентября 1929 г.

«…Я выздоравливаю помаленьку».

Через год, 2 июля 1930 г.

«…Я за это время немного устал и похудел порядком. Думаю за эти дни отдохнуть и войти в норму».

2 сентября 1930 г.

«…Я понемногу оправляюсь».

24 сентября 1930 г.

«…Я здоров и чувствую себя как нельзя лучше. Возможно, что Уханов видел меня в тот самый день, когда Шапиро поточил у меня восемь (8!) зубов сразу, и у меня настроение было тогда, возможно, неважное. Но этот эпизод не имеет отношения к моему здоровью, которое я считаю поправившимся коренным образом».

Через год, 14 сентября 1931 г.

«…Здоровье у меня поправляется. Медленно, но поправляется».

Вплоть до 1937 года Сталин ежегодно выезжал для лечения на южные курорты. Затем в Москве стартовали политические процессы, которыми он дирижировал, начались войны с японцами и финнами, присоединение Бессарабии, Прибалтики, западных областей Украины и Белоруссии. Всё это вынудило его безвылазно находиться в столице.

В ночь на 22 июня Сталин спал не более двух часов. В первый день войны, прибыв в Кремль в 5:45 утра, он беспрерывно работал 12 часов, ничего не ел и выпил за день только стакан крепкого чая. В таком режиме, если это можно назвать режимом, он работал в годы войны, иногда по 15 часов. Нередко охрана находила его спящим на диване, одетым и обутым. Четыре напряжённых года без отпуска и выходных — организм работал на износ, и в любой момент мог произойти сбой.

Но и после Потсдамской конференции (17 июля — 2 августа) возможности отдохнуть не было. 6 августа американцы сбрасывают ядерную бомбу на Хиросиму — начинается новая эра в противостоянии великих держав. 8 августа, выполняя данное союзникам обещание, Советский Союз вступает в войну с Японией, преследуя, однако, свои цели: вернуть территории, по итогам русско-японской войны 1904–1905 годов потерянные и закреплённые за Японией Портсмутским мирным договором (южный Сахалин, Порт-Артур и Курильские острова).

Перенапряжение сказалось в первую послевоенную осень. До войны главной медицинской проблемой Сталина были боли в суставах, поэтому во время длительных заседаний он не мог сидеть на одном месте и прохаживался по кабинету. После войны к заболеваниям добавилась гипертония, развитию которой способствовало множество факторов — возраст, курение (стаж около 50 лет), длительное умственное перенапряжение, эмоциональные стрессы…

Микроинсульт, настигший Сталина между 10 и 15 октября, едва не убил его.

Из журналов посетителей Сталина, опубликованных «Историческим архивом» в 1996–1997 годах, видно, что в период с 8 октября до 17 декабря 1945 года Сталин в Кремле отсутствовал и никого, следовательно, не принимал. По свидетельству Юрия Жданова, в 1949 году ставшего вторым мужем Светланы, его отец (А. А. Жданов) почти всё время находился рядом со Сталиным, и бывали дни, когда возникал вопрос о передаче ему временных полномочий руководства партией и страной.

Два месяца Сталин ни с кем не общался и не разговаривал по телефону (даже с дочерью, с которой у него окончательно испортились отношения после того, как в 1944 году она вышла замуж за Григория Морозова), и это породило слухи, что болезнь сопровождалась временной потерей речи.

После первого микроинсульта, из которого 66-летний Сталин выкарабкался с трудом, врачи посоветовали ему соблюдать щадящий режим работы и осенью, во время неустойчивой погоды, находиться на юге.

Последующие годы — (1952-й явился исключением, и мы подробно остановимся на причинах, заставивших Сталина пренебречь рекомендациями врачей) он следовал их указаниям: сократил время пребывания в Кремле (иногда отсутствовал по нескольку дней), большей частью работал на даче и каждую осень проводил на кавказском побережье, в отпуске.

Пережив микроинсульт и зная, что возможны рецидивы, вместо того чтобы уйти на заслуженный отдых, Сталин вернулся в большую политику. Бесследно инсульты не проходят, и второй, более тяжёлый, случился в октябре 1949-го. Когда же Сталин отказался от врачей, прекратил принимать лекарства и занялся самолечением, последовал третий удар, ставший фатальным. Ленин, между прочим, также пережил несколько микроинсультов, также не прислушался к советам врачей, рекомендовавшим ему полностью отказаться от активной политической деятельности, и совсем молодым, по нынешним понятиям, скончался от обширного кровоизлияния в мозг на пятьдесят четвёртом году жизни.

Так, может, стоит не выдумывать детективные романы, не играть в следователей-чекистов, высасывающих из пальца несуществующие заговоры, а согласиться с первоначальным заключением врачей о естественной смерти 73-летнего старика? Согласиться, даже если когда-нибудь выяснится, что при попытках вернуть его к жизни были допущены непреднамеренные ошибки?

Вспомним, что последующие лидеры партии и советского государства, за исключением Горбачёва, также не дотянули до 80-летнего рубежа, но никто не искал в их смерти следов заговора. Четыре месяца не дожил до 70-летнего юбилея Юрий Андропов: кремлёвская медицина делала всё, что было в её силах, но не смогла справиться с букетом его заболеваний (диабет, гипертония, инфаркты, атеросклероз, колит, артрит, подагра, хроническая почечная недостаточность). Брежнев умер, месяца не дожив до 76-летия; Черненко скончался на 74-м году жизни; Хрущёв — на 78-м; атлет Ельцин, мастер спорта по волейболу, едва перешагнул 76-летний рубеж.

Врачи не кудесники. Вспомним, что уже в XXI веке в аналогичной ситуации, после обширного инсульта, используя современные методы лечения, израильские врачи 8 лет (!) держали в вегетативном состоянии парализованное тело Ариэля Шарона, премьер-министра Израиля, но так и не смогли оживить мозг.

Не станем спешить с выводами и для рассмотрения иных версий, включая спекулятивные, вместе со Сталиным вернёмся в большую политику, начав с событий внешнеполитических. Нас ждёт битва за Палестину, результат которой, по мнению ряда историков, привёл к изменению внешней и внутренней политики СССР и к новым политическим процессам, а в конечном итоге (это нам предстоит доказать или опровергнуть) и к заговору против Сталина. Но прежде о конфликте с любимой дочерью. Не секрет, что семейные переживания и конфликты способствуют развитию сердечно-сосудистых заболеваний. В данном случае семейный конфликт ко всему прочему способствовал развитию антисемитизма — вначале на бытовом уровне, в виде вмешательства в личную жизнь дочери, что, учитывая общественное положение главы семьи, вскоре отразилось на внутренней политике государства.

 

Конфликт с дочерью. Начало

Конфликт дочери и отца начался зимой 1943 года, после дня рождения Светланы 28 февраля (обращаем внимание на дату: через десять лет этот день станет последним в сознательной жизни Сталина).

«Я была школьницей 17-ти лет, меня полюбил человек на двадцать лет старше меня, а я влюбилась в него. Этот невинный роман, состоявший из прогулок по улицам Москвы, хождения в театры и кино, из нежной привязанности двух разных, но понимавших друг друга людей, вызвал ужас окружавших меня «оперуполномоченных» и гнев отца» [15] .

— Дура! — закричал он, узнав, что его дочь целовалась с Каплером. — Не могла себе русского найти.

— Я люблю его, — ответила Светлана и впервые в жизни получила от отца две звонкие пощечины.

Нет ничего зазорного в том, что позабылась десятая-двенадцатая любовь, промелькнувшая мимолётно на четвёртом десятке лет, и в вихре жизненных бурь стёрлись в памяти и имя возлюблённого, и даты. Но первая любовь, трагично разрушенная родителем, до мельчайших подробностей врезается в сердце, не оседает в глубинах памяти, оставаясь всегда на плаву. И если не сложилась личная жизнь, то горечь и обида — навек, и рана не забывается, и прощения родителю нет, как бы разумом ни хотелось простить. Во всяком случае, «нет» прощению на уровне подсознания.

Девочка, осенью 41-го забрасывавшая отца нежными письмами, через два с половиной года получила от него такой эмоциональный удар, что четыре месяца не виделась с отцом (не желала видеться!), и не разговаривала, и даже коротенькой записочки не написала. Она ничего не забыла и, будучи уже взрослой женщиной, летом 1963-го в подмосковном посёлке Жуковка, куда вывезла на отдых детей Осю и Катю, за 35 дней написала книгу воспоминаний «Двадцать писем к другу», где с эмоциональной болью описала драматические события, случившиеся после её дня рождения. И через 10 лет (мы ещё будем говорить о трагической развязке и, на первый взгляд, невероятном совпадении дат, ведь третий инсульт Сталина пришелся на день рождения дочери) оба — и дочь, и отец — помнили разлучивший их роковой день 28 февраля 1943 года.

«3-го марта утром, когда я собиралась в школу, неожиданно домой приехал отец, что было совершенно необычно. Он прошел своим быстрым шагом прямо в мою комнату, где от одного его взгляда окаменела моя няня, да так и приросла к полу в углу комнаты… Я никогда ещё не видела отца таким. Обычно сдержанный и на слова, и на эмоции, он задыхался от гнева, он едва мог говорить: «Где, где это всё? — выговорил он, — где все эти письма твоего писателя?»

Нельзя передать, с каким презрением выговорил он слово «писатель»… «Мне всё известно! Все твои телефонные разговоры — вот они, здесь! — он похлопал себя рукой по карману. — Ну! Давай сюда! Твой Каплер — английский шпион, он арестован!»

Я достала из своего стола все Люсины записи и фотографии с его надписями, которые он привез мне из Сталинграда. Тут были и его записные книжки, и наброски рассказов, и один новый сценарий о Шостаковиче. Тут было и длинное печальное прощальное письмо Люси, которое он дал мне в день рождения — на память о нём.

«А я люблю его!» — сказала, наконец, я, обретя дар речи. «Любишь!» — выкрикнул отец с невыразимой злостью к самому этому слову — и я получила две пощечины, — впервые в своей жизни. «Подумайте, няня, до чего она дошла! — он не мог больше сдерживаться. — Идёт такая война, а она занята!..» — и он произнёс грубые мужицкие слова, — других слов он не находил…

<…> Фразу о том, что «твой Каплер — английский шпион», я даже как-то не осознала сразу. И только лишь, машинально продолжая собираться в школу, поняла наконец, что произошло с Люсей… Но всё это было как во сне.

Как во сне я вернулась из школы. «Зайди в столовую к папе», — сказали мне. Я пошла молча. Отец рвал и бросал в корзину мои письма и фотографии.

«Писатель! — бормотал он. — Не умеет толком писать по-русски! (Это сказано о лауреате Сталинской премии первой степени 1941 года за сценарий фильмов «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». — Р. Г.) Уж не могла себе русского найти!» То, что Каплер — еврей, раздражало его, кажется, больше всего…

Мне было всё безразлично. Я молчала, потом пошла к себе. С этого дня мы с отцом стали чужими надолго. Не разговаривали мы несколько месяцев; только летом встретились снова» [16] .

А Каплера арестовали и, по обвинению в шпионаже (для вынесения приговора достаточно было заявления вождя, что он «английский шпион»), «предателю» вломили удивительно малый срок для подобного обвинения — 5 лет ссылки. А после освобождения в 1948 году за недозволенный приезд в Москву ещё на 5 лет отправили в лагерь, дабы надолго отрубить желание встретиться с дочерью генералиссимуса.

Через четверть века, пройдя через три замужества (регистрация четвёртого с индийским коммунистом Браджешем Сингхом была запрещена Косыгиным, председателем Совета министров СССР, несмотря на отмену сталинского запрета на брак с иностранцами; не помогла и личная встреча Светланы с Косыгиным), поселившись в США, она вновь вспоминала Каплера и размолвку с отцом: «Никогда потом не возникало между нами прежних отношений. Я была для него уже не та любимая дочь, что прежде».

Родители обычно острее переживают распрю с детьми, особенно с младшим ребёнком, которого с младенчества балуют и с которого в детстве почти всегда меньший спрос, особенно если это девочка, единственная дочь (!), которая в глазах отца, даже без оглядки на Фрейда, — почти что совершенство, богиня. Сталин не исключение. Он помнил о самоубийстве жены и боялся, что в состоянии стресса Светлана может наложить на себя руки. И тут случилась история, о которой позже вспоминал Серго Берия:

«Я учился в одной школе с детьми Сталина. Светлана Аллилуева сидела за одной партой с моей будущей женой. Она нас с Марфой и познакомила.

<…> Уже во время войны попал я в одну неприятную историю, связанную со Светланой. После возвращения с фронта подарил ей трофейный вальтер. Проходит время, и в академию, где я учился, приезжает генерал Власик, начальник личной охраны Сталина.

— Собирайся, — говорит, — вызывает Иосиф Виссарионович.

Приезжаю. Никогда раньше такого не было, чтобы вызывал.

Поговорили немного о моей учебе, а потом и говорит:

— Это ты Светлане револьвер подарил? А знаешь, что у нас дома с оружием было? Нет? Мать Светланы в дурном настроении с собой покончила…

Я обалдел. Знал, что мать Светланы умерла, но о самоубийстве никто у нас в доме никогда не говорил.

— Ладно, — сказал Сталин, — иди, но за такие вещи вообще-то надо наказывать…» [18]

Через четыре месяца Светлана закончила школу. По настойчивому совету близких (инициатива, скорее всего, исходила от Сталина, попросившего кого-то, к кому дочь прислушивалась — няню, Власика, повлиять на упрямицу), она позвонила отцу, который жил на даче, сообщила об успешном окончании школы и услышала краткое приглашение (Светлана написала «буркнул»): «Приезжай». Это была их первая встреча после размолвки. Она хотела поступать на филфак, но уступила желанию отца и согласилась подать документы на истфак МГУ, однако в отместку прибила его сообщением, вынашиваемым четыре месяца размолвки, — сказала, что хочет взять фамилию матери.

Сталин поперхнулся: он не ожидал такого удара, и она, почувствовав, что отец уязвлён, отложила своё намерение. Но он ничего не забыл. Помнил о пистолетике, обнаруженном у дочери, и её неожиданном пожелании и, опасаясь трагической развязки (ведь и Яша стрелялся после ссоры с отцом, а затем в состоянии аффекта нажала на курок Надя), не стал ей препятствовать, когда через год у неё появился жених, Гриша Морозов.

— Чёрт с тобой, делай, что хочешь, — раздражённо сказал он. Он вновь поссорился с дочерью, отказался видеться с зятем и затаил ненависть к евреям. Подсознательно он мстил им за Каплера и Морозова.

Выйдя замуж, Светлана благоразумно не стала брать фамилию мужа. В 1945 году она родила сына, которого, стараясь задобрить отца, назвала Иосифом. Уловка не сработала. Сталин впервые увидел внука-еврея, когда тому было три года. Это произошло вскоре после того как Сталин добился развода: по его поручению Василий приехал к сестре, от имени отца потребовал паспорта, уехал в милицию и вскоре вернулся с новеньким паспортом, в котором не было пометок о браке. Скандалить Светлана не стала, на время смирилась и даже нашла себе оправдание, высказанное близкой подруге Марфе Пешковой, внучке Максима Горького: «Мужей у меня может быть много, а папа один», — она ведь должна была как-то объяснить, почему не бунтует, — хотя в первом замужестве, грубо разрушенном отцом, была счастлива. Но брату-генералу, не заступившемуся за неё перед отцом, предательства она не простила и затаила обиду. Возможно, именно по этой причине лишь однажды — вместе с Капитолиной Васильевой, третьей женой брата, и то по настоятельной просьбе Капы — в январе 1956-го навестила его в тюрьме (Василия арестовали через полтора месяца после смерти отца). Больше они не виделись. На похороны брата (он умер 19 марта 1962 года в Казани) Светлана не поехала.

Через 40 лет, в книге «Далекая музыка», написанной в 1983 году в Англии на английском языке и изданной в Индии в августе 1984 года только для книжного рынка Индии, Бангладеш и Пакистана, Светлана вспоминала первое замужество:

«Я вдруг вспомнила, как ожидала ребенка впервые, ещё восемнадцати лет и в дни войны… То были мрачные дни в России, 1944 год, затемнение в Москве, в магазинах — ничего. Трудно было найти, из чего сделать пеленки… Мы были молодые студенты университета, мой муж всего четырьмя годами меня старше. Как счастливы мы были, ожидая нашего ребёнка, как много времени проводили над книгами, как далеки были наши мысли от всех этих роскошных и ненужных драгоценностей, мехов, подарков, обедов напоказ и от денег. Мы были молодые, влюблённые и не помышляли о суете земной. Зачем мне всё это?» [20]

После того как Сталин добился развода, он высказал дочери то, что лежало у него на сердце: «Сионисты подбросили тебе твоего первого муженька».

Светлана пыталась возразить: «Папа, да ведь молодёжи это безразлично. Какой там сионизм?» — заступаясь за Гришу и за не русского Каплера. Через одиннадцать лет назло отцу она всё-таки станет его любовницей, правда, ненадолго — в воркутинской ссылке Люся женился на актрисе Валентине Токарской, и хоть прошлое не вернёшь, освободившись в 1954 году, в пику «кремлёвскому горцу», он «восстановил историческую справедливость».

— Нет! Ты не понимаешь! — резко ответил он, пылая ненавистью к избранникам дочери, — сионизмом заражено всё старшее поколение…

…Политическая элита СССР, прислушивающаяся к каждому слову вождя, на развод Светланы отреагировала стремительно. Маленков, заместитель Сталина, потребовал от своей дочери немедленно разойтись с мужем-евреем. Партийные функционеры всех рангов подхватили его инициативу. Никто не подсчитывал, сколько смешанных браков разрушилось в СССР в семьях партноменклатуры после развода Светланы.

«Трудно поверить, что государство вмешивалось в семейную и частную жизнь своих сограждан. Но достаточно прочесть «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», опубликованные в СССР в 1924 году, чтобы осознать оруэлловскую реальность книги «1984» и понять, почему безропотно разошёлся с женой Молотов и послушно расстались с мужьями дочери Маленкова и Сталина…

Двенадцатая заповедь гласила: «Класс (рабочий класс. — Р. Г.), в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов». Эта заповедь сформулировала моральный кодекс революционера, исключив из семейных отношений слово «любовь»: «Половое влечение к классово враждебному объекту является таким же извращением, как и половое влечение человека к крокодилу, к орангутангу» [22] .

…Год, когда был разрушен первый брак Светланы и Григорию Морозову запрещалось видеться с сыном, был 1947-й. В это же время, как будто не было семейных проблем, развивался прагматический «роман» Сталина с сионистами.

Причудливы зигзаги истории и обманчивы радужные надежды. Ничто в 1947 году не предвещало того, что случится с «брачными партнёрами» через пять лет, когда на Президиуме ЦК (декабрь 1952) Сталин выплеснет наружу накопившуюся ненависть к евреям и причислит абсолютно всех к сионистам и к американским шпионам. А начиналось всё многообещающе, и «брак по расчёту» обещал быть как никогда прочным…

 

«Роман» Сталина с сионистами

Кратковременный «роман» Сталина с сионистами, которых после окончания гражданской войны советская власть преследовала наряду с церковнослужителями, «попутчиками» и инакомыслящими (список репрессированных, попавших в ту или иную категорию, исчисляется миллионами), начался после визита в Москву в августе 1941 года Гарри Гопкинса, личного представителя Рузвельта. В ходе его визита было подписано соглашение о подключении Советского Союза к ленд-лизу, государственной программе, принятой Конгрессом в марте этого же года, позволявшей президенту США передавать союзникам средства, необходимые для ведения войны. Перед его приездом в Москве организовали пропагандистскую акцию — радиомитинг «представителей еврейского народа», обратившихся с призывом о помощи к «братьям евреям во всем мире». Америка ответила на воззвание созданием «Еврейского совета по оказанию помощи России в войне», который возглавил Альберт Эйнштейн. Аналогичный «общественный комитет по оказанию помощи СССР в борьбе против фашизма» был создан в Палестине. Поставки по ленд-лизу частично оплачивались пожертвованиями евреев, и для активизации сбора денег Сталин дал указание Ивану Майскому, советскому послу в Лондоне, встретиться с Хаимом Вейцманом, Президентом Всемирной сионистской организацией, штаб-квартира которой размещалась в британской столице. Вейцман объявил о сборе пожертвований.

Сотрудничество с сионистами на внешнеполитической арене выглядело перспективным, и, воспользовавшись приездом в Лондон Бен-Гуриона, председателя правления Еврейского агентства, Сталин поручил Майскому «прощупать» политические взгляды лидера самой влиятельной в Палестине партии — социалистической, МАПАЙ. Их встречи состоялись в здании советского посольства 4 сентября и 9 октября 1941 года.

На первой встрече Майский попросил Бен-Гуриона письменно рассказать о рабочем движении в Палестине. 13 октября он получил подробное письмо. Бен-Гурион писал о преданности социалистическим идеалам и о кибуцах, где, по его словам, коллективизм и обобществление собственности зашло намного дальше советских колхозов. Он писал, что целью сионизма является возвращение евреев на историческую Родину, рассказал о роли рабочего движения в социальном и экономическом строительстве Палестины и выразил готовность направить в Москву профсоюзную делегацию, которая подробно проинформировала бы советских руководителей о еврейском рабочем движении в Палестине. В этом же письме Бен-Гурион поинтересовался, какую помощь Советский Союз желал бы оказать евреям в осуществлении в Палестине их политических устремлений.

Майский не мог ответить на этот вопрос и передал письмо Молотову. А Сталин получил благожелательные отзывы о палестинских сионистах-социалистах, которых, как оказалось, можно использовать в политических целях для завоевания плацдарма на Ближнем Востоке: они, как выяснилось, преданы коммунистическим идеалам, страстные поклонники Ленина и СССР и недовольны англичанами, давними недругами Сталина.

Майский пробыл в Лондоне в должности посла девять лет. В октябре 1943-го его назначили заместителем наркома иностранных дел и командировали в Каир для подписания документов о восстановлении дипломатических отношений с Египтом. И тут он преподнёс англичанам сюрприз. В Каире он обратился к Гарольду Макмайклу, Верховному комиссару Палестины, с пожеланием посетить Иерусалим и прикоснуться к святым местам. В Иерусалиме располагалась штаб-квартира британской администрации (Англия владела мандатом Лиги Наций на Палестину), и Макмайкл, не подозревая о тайном умысле, пригласил Майского в качестве личного гостя посетить с трёхдневным визитом Палестину. Но затем последовала ещё одна просьба, удивившая Верховного комиссара: замнаркома выразил желание побывать в кибуце и попросил организовать ему встречу с руководителями Еврейского Агентства. Предупредив гостя, что не может гарантировать ему личную безопасность, с большой неохотой Макмайкл позволил ему по пути из Тель-Авива в Иерусалим провести один день в кибуцах, в Кирьят-Анавим и Маале а-Хамиша. Там Майский встретился с Бен-Гурионом и Голдой Меир. Они показали гостю, как выглядят живущие коммуной еврейские сельскохозяйственные поселения.

Единственным известным на сегодняшний день документом о визите Майского в Палестину является сообщение Бен-Гуриона на заседании руководства МАПАЙ; предварительно тот предупредил присутствующих о неразглашении информации, поэтому в партийной печати, предназначенной для «внутреннего пользования», об этой встрече появилось лишь краткое сообщение. На него через полстолетия в израильском журнале «Лебенс-Фраген» ссылался профессор Минц, рассказывая о политике Советского Союза в Палестине в годы Второй мировой войны.

По словам Бен-Гуриона, на обратном пути из Маале а-Хамиша Майский завёл разговор о сионизме и спросил, имеется ли план приёма евреев после окончания войны. Майский подчеркнул, что после Победы на повестке дня остро станет еврейский вопрос и уже сейчас необходимо найти пути для его разрешения. Бен-Гурион ответил, что существует план приёма одного миллиона евреев, на что Майский заметил, что этого недостаточно: «Вы должны быть готовы к цифре 2,5 млн человек».

Информируя руководство МАПАЙ о беседе с заместителем наркома, Бен-Гурион был взволнован и возбуждён. Обещав Майскому подготовить условия приёма иммигрантов, ориентируясь на эту цифру, он не знал, как выполнить обещание, и признался: «Я ошарашен. Мне трудно даже представить, как это подготовить».

Остаётся загадкой, почему в октябре 1943 года Майский заговорил о переселении в Палестину 2,5 млн евреев. Откуда взялась эта цифра? Почему он затеял этот разговор?

Предположим, советское руководство размышляло, что делать с сотнями тысяч бежавших в 1939 году от Гитлера польских евреев, которых польское правительство в изгнании не желало принять обратно. С другой стороны, от 1,2 до 1,4 млн советских евреев (данные разнятся) оказались в глубоком тылу. В эвакуации они жили в бедственных условиях и после окончания войны мечтали вернуться в родные места. Но как их разместить, если жилищный фонд в оккупированных районах находился в руинах? Планировал ли Сталин решить жилищную проблему отправкой польских и советских евреев-беженцев в Палестину? А может, он намеревался вместе с беженцами переправить в Палестину евреев-коммунистов, бойцов Красной Армии, которые помогут создать шестнадцатую советскую республику?

Вопросов множество, но мы должны чётко осознавать: не мог Майский, знавший о политических процессах 30-х годов, на которых даже членов Политбюро обвиняли в шпионаже и сотрудничестве с зарубежными разведками, к тому же имевший грехи молодости (ему время от времени припоминали меньшевистское прошлое) — не мог он по собственной инициативе посетить Иерусалим. Не мог он без поручения Молотова (но и тот в таких вопросах не был самостоятелен) встречаться в кибуце с лидерами сионистов и делать политические заявления. Только один человек мог дать ему такое распоряжение — Сталин. И только он в те дни, когда, за редким исключением, бывшие меньшевики получали пулю в затылок, только он, Верховный Правитель Советской России, мог не только спасти меньшевика Майского от «ежовых рукавиц», но и назначить послом в Англии, затем заместителем наркома, а позже включить в состав советской делегации для участия в Ялтинской и Потсдамской конференциях.

Пока архивы полуоткрыты, можно только гадать, какие мысли витали в голове Сталина, но замнаркома отсебятиной не занимался и «ляпы» не произносил. Он прекрасно знал реалии, существовавшие на тот момент: Палестина — подмандатная территория, контролируемая Великобританией, лимитировавшей еврейскую иммиграцию в Палестину (в год разрешалось въехать 15 тысячам при общем числе за пять лет 75 тысяч, на этом иммиграция прекращалась). Для принятия двух с половиной миллионов беженцев (цифра была названа Майским не «с потолка») Палестина должна была обладать иным статусом, другими словами, не быть подвластной Великобритании. Это понимал Бен-Гурион и руководители МАПАЙ, которых он проинформировал о беседе с высокопоставленным представителем Сталина. Никто не знал, что за этим скрывается и каковы истинные намерения главы советского правительства.

Вернувшись в Москву, Майский написал подробный и благожелательный отчёт о реальных силах и возможностях сионистов и об их идеологии (до сих пор не опубликованный), способствовавший формированию советской политики в Палестине.

Визит Майского в Палестину в советской прессе не освещался. Молчала и палестинская. Ни слова не сказано о встречах с Майским ни в мемуарах Голды Меир, ни в обширной биографии Бен-Гуриона, написанной Бар-Зохаром. Промолчал о поездке в Палестину и сам Майский. Его мемуарная серия обошла этот вопрос стороной; впрочем, не станем забывать, что последняя книга серии — «Воспоминания советского дипломата, 1925–1945 гг.» — была издана в 1971 году, в расцвет эпохи застоя. В 1975 году он умер.

«Забывчивость» Майского легко объяснима: в разгар «дела врачей», за две недели до смерти Сталина, он был арестован и помещён в одиночную камеру, в которой без предъявления обвинений пробыл более двух лет до освобождения в июле 1955 года. Такой оказалась цена, заплаченная им за контакты с лидерами сионистов.

«Роман» Сталина с сионистами завершился зимой 1949-го. Вождь заговорил о борьбе с сионизмом и космополитизмом, попутно обвинив в этом всех советских евреев, и «жертвами» нового курса в высшем политическом руководстве страны стали Берия, Молотов и Микоян. Но об этом позднее. О прежнем партнёрстве в Кремле предпочитали умалчивать, и опытный дипломат, получив уроки тюремной грамоты, держал язык за зубами. А Голда Меир и Бен-Гурион, зная о годах, проведенных им в тюрьме, благоразумно исключили из своих воспоминаний страницы, которые могли бы ему повредить.

 

1945 год: Великие Державы и Палестина

Хотя палестинский вопрос не был официально внесён в повестку дня Ялтинской конференции (4–11 февраля 1945 года), в частных беседах лидерами «большой тройки» он затрагивался. Держа в уме тайную мечту создать советский форпост на Ближнем Востоке, Сталин заявил Рузвельту, что мировое сообщество несёт ответственность за судьбу еврейского народа и после случившегося обязано создать условия, исключающие в будущем дискриминацию евреев. Советский вождь высказался за создание в Палестине еврейского государства и поддержал требование сионистов о неограниченной еврейской иммиграции в Палестину.

Придерживались ли такой же позиции две другие великие державы? Как бы не так!

Рузвельт лавировал, зная нежелание Черчилля идти навстречу чаяниям сионистов, юлил и делал противоречивые заявления. Возвращаясь после Ялтинской конференции в Вашингтон, он пригласил на борт своего крейсера короля Саудовской Аравии, арабских лидеров Ливана, Сирии и Египта и успокоил их обещанием, что любое решение, связанное с Палестиной, будет принято только после всесторонних консультаций с арабами и евреями. Он заверил их, что не поддержит решение, которое арабы могли бы расценить как враждебное. В Вашингтоне он повёл себя иначе. «Покупая» голоса избирателей-евреев, Рузвельт принял в Овальном кабинете раввина Уайза, влиятельного в еврейской общине политического деятеля, и на прямой вопрос, подтверждает ли он сделанные осенью в ходе предвыборной кампании обещания о поддержке неограниченной еврейской иммиграции в Палестину и о создании еврейского государства, беззастенчиво заверил того, что всё остаётся в силе. Когда успокоенный Уайз удалился, Рузвельт телеграфировал королю Саудовской Аравии о неизменности своей ближневосточной политики.

Двуличное поведение Рузвельта лишь частично объяснялось его болезнью (он был ослаблен гипертоническими атаками и умер через два месяца после завершения Ялтинской конференции, 12 апреля 1945 года). Он склонялся к позиции Госдепартамента, избегавшего конфликта с арабскими странами и выступавшего против создания еврейского государства. Госдеп и раньше не благоволил к евреям, а с окончанием строительства нефтепровода запах саудовской нефти дошёл до коридоров Белого дома и стал влиятельным фактором, определяющим внешнюю политику США. Незадолго до смерти, беседуя с Джозефом Проскауэром, президентом Американского еврейского комитета, Рузвельт печально развёл руками, поясняя причину отказа от ранее сделанных обещаний: «Из-за ситуации с арабами в Палестине ничего сделать нельзя».

Дэвид Найлс, помощник Рузвельта, позже, осмысливая противоречивые обещания, раздаваемые президентом, писал: «У меня имеются серьёзные сомнения в том, что Израиль появился бы на свет, если бы Рузвельт был жив».

Новый президент Гарри Трумэн также придерживался проарабской позиции, и не склонен был из-за Палестины ссориться с англичанами.

Сталин, ненавистник Черчилля и единственный из трёх мировых лидеров, не связанный дивидендами от ближневосточной нефти, принял твёрдое решение оказать сионистам политическую поддержку. В Палестине он намеревался ударить по английским интересам на Ближнем Востоке.

 

Советско-британские войны

Фултон, штат Миссури, Вестминстерский колледж, 5 марта 1946 года.

По иронии судьбы, день в день за семь лет до кончины Сталина, Черчилль обвинил Советский Союз в создании «железного занавеса», а коммунистические организации — в угрозе демократии. Речь в Фултоне назовут началом «холодной войны». Как оказалось, она растянулась на сорокалетие.

Политические предсказания подобны гаданию на кофейной гуще. Чтобы они осуществились, необходимо совпадение множества условий. Умница Черчилль не ошибся ни в оценке событий, ни в масштабах сталинской экспансии. Он предвидел создание блока тоталитарных марионеточных государств, участников ансамбля песни и пляски Советской Армии, и назвал имя главного дирижёра — Кремль. Он первым призвал Запад осознать угрозу экспансии коммунистической идеологии.

«<…> Никто не знает, что Советская Россия и её международная коммунистическая организация намереваются сделать в ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям.

От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес. По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы — Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Все эти знаменитые города и население в их районах в пределах того, что я называю советской сферой, все они в той или иной форме подчиняются не только советскому влиянию, но и значительному всё возрастающему контролю Москвы.

Коммунистические партии, которые были весьма малочисленны во всех этих государствах Восточной Европы, достигли исключительной силы, намного превосходящей их численность, и всюду стремятся установить тоталитарный контроль. Почти все эти страны управляются полицейскими правительствами <…>

<…> Турция и Персия глубоко обеспокоены и озабочены по поводу претензий, которые к ним предъявляются, и того давления, которому они подвергаются со стороны правительства Москвы. В Берлине русские предпринимают попытки создать квазикоммунистическую партию в своей зоне оккупированной Германии <…>

<…> по всему миру вдалеке от границ России созданы коммунистические пятые колонны, которые действуют в полном единстве и абсолютном подчинении директивам, которые они получают из центра. <…> коммунистические партии, или пятые колонны, представляют собой всевозрастающий вызов и опасность для христианской цивилизации» [24] .

Так обрисовал Черчилль внешнюю политику Кремля. Политические процессы конца сороковых — начала пятидесятых годов и тысячи репрессированных в каждой из стран, попавших под сталинское влияние, ещё впереди. Но уже в марте 1946-го Черчилль назвал государства, оказавшиеся с советской стороны «железного занавеса», тоталитарными, управляемыми полицейскими правительствами.

Ответом Сталина, издавна ненавидевшего Черчилля и только после нападения Гитлера на Советский Союз вынужденного пойти с ним на союзнические отношения, стало неприкрытое противодействие планам Великобритании. В том числе в Палестине.

Никакого противоречия между разворачивающейся антисемитской компанией в Советском Союзе и абсолютной поддержкой планов по созданию в Палестине еврейского государства не было: во внешней политике Сталин проповедовал троцкистский лозунг экспорта революции.

На встречах лидеров «большой тройки» споры между Сталиным и Черчиллем о послевоенном устройстве мира не затихали. Но это была словесная перепалка, временами жёсткая, нелицеприятная, но до военного противостояния не доходившая.

Между Потсдамской конференцией, на которой в последний раз Сталин и Черчилль пожали друг другу руки, и историческим голосованием в ООН по судьбе Палестины прошло два года. За это время были как минимум две горячие точки, где уже столкнулись интересы Советского Союза и Великобритании.

Первая — Иран. 25 августа 1941 года Советское правительство ввело войска в Северный Иран, сославшись на статью шестую советско-иранского договора 1921 года. Одновременно в южные провинции Ирана вступили английские войска. Совместные действия союзников были вызваны опасением, что власть в Иране перейдёт к прогерманским силам и Гитлер получит доступ к нефтяным промыслам. Нефть, как удачно подметил Виктор Суворов, — кровь войны.

Прояви Сталин такую же дальновидность в 1940 году во время вторжения в Бессарабию и захвати румынские нефтяные промыслы — не было бы гитлеровского нападения на Советский Союз. Захвати Гитлер в 1942 году Кавказ и перережь каспийские транспортные артерии — Советскому Союзу впору было бы сдаваться. Мотор войны заглохнет. Танки и самолёты камнем застынут, как в старой детской игре «Замри!», — и с места не сдвинутся. Заржавеют.

Советско-британская военная акция в Иране в августе 41-го — превентивная мера, оправданная борьбой с фашизмом. Война закончилась. Пора начинать вывод войск. Но, как обычно, пресловутое «но».

В ноябре 1945 года в северных провинциях Ирана, контролируемых Красной Армией, вспыхнуло восстание, и Советский Союз, заговорив о национально-освободительном движении и демократической революции, поддержал ориентирующееся на СССР «Национальное правительство Иранского Азербайджана». Опасаясь расчленения Ирана и расширения советской зоны влияния, в Москву срочно вылетели госсекретарь США Бирнс и министр иностранных дел Англии Бевин.

Прошло восемь месяцев после ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. США обладали атомной монополией, и Сталин в отсутствие собственной ядерной бомбы, веского аргумента в споре, не решился вступать в преждевременный конфликт с союзниками, согласившись вывести войска из Ирана. 5 апреля 1946 года последний советский солдат пересёк советско-иранскую границу. Без советской поддержки в декабре 1946-го иранская Демократическая Республика Азербайджан прекратила существование. «Революция» захлебнулась.

Сталин воспринял поражение спокойно: иранский фронт был всего лишь одним из фронтов, не самым главным на тот момент.

Вторая необъявленная советско-британская война началась в Греции в мае 1946-го. Возглавляемая коммунистами Греческая народно-освободительная армия развязала гражданскую войну. Советский Союз снабжал партизан оружием через Болгарию, Албанию и Югославию. Правительственным войскам помогала Великобритания.

Она была настолько измотана международными конфликтами, что 21 февраля 1947 года премьер-министр Великобритании информирует США о невозможности самостоятельно нести бремя гражданской войны в Греции.

Реакция США была быстрой. Через шесть дней Трумэн пригласил в Белый дом лидеров Конгресса и сообщил им, что в случае американского бездействия советское влияние распространится на Европу, Средний Восток и Азию. 12 марта Президент выступил на объединённом заседании Конгресса и потребовал принять быстрые и решительные меры, чтобы воспрепятствовать распространению коммунизма на Ближнем Востоке.

В комиссиях ООН в это время проходило обсуждение судьбы Палестины, и американский представитель постоянно выступал на стороне арабов: Госдепартамент опасался, что в случае возникновения еврейское государство, в котором сильны симпатии к СССР, попадёт в сферу интересов Кремля и станет оплотом коммунизма на Ближнем Востоке.

Голосование по Палестине (осень 1947-го) и начало первой арабо-израильской войны (май 1948-го) происходило в разгар советско-британской битвы за Грецию. Палестина — второй фронт, открытый Сталиным в противостоянии с Англией.

Но, на радость англичан, весной 1948 года Сталин рассорился с Тито. Разрыв привёл к прекращению югославской помощи партизанам, контролировавшим около пятой части греческой территории. В отсутствии внешней поддержки боеспособность партизан улетучилась. Осенью 1949 года гражданская война в Греции завершилась победой правительственных войск.

В обеих проигранных битвах (Иран и Греция) официально Москва не участвовала, используя в качестве подставных лиц дружественные компартии. Схема идеальная. Если кто-то попытается схватить поджигателя войны за руку, он оконфузится. Рука же Сталина незапятнанна.

Хотя многие шаги, предпринимаемые Сталиным на международной арене, иначе как авантюрными не назовёшь (достаточно вспомнить берлинский кризис, едва не приведший к войне), он опасался идти напролом. Причина «миролюбия» очевидна — отсутствие ядерной бомбы. Лишь 29 августа 1949 года Советский Союз провёл испытание собственной атомной бомбы и восстановил военный паритет, после чего угроза применения ядерного оружия стала аргументом советской внешней политики.

После поражения на Балканах советско-британские «боевые действия» начались в Палестине. Хотя вначале ничто не предвещало того, что Советский Союз будет приглашён к игровому столу.

Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль был готов (по крайней мере, на словах) после окончания Второй мировой войны выполнить обещание, данное лордом Бальфуром, и, несмотря на возражения арабов, создать в Палестине еврейский национальный очаг.

В октябре 1943 года он пригласил на ужин Хаима Вейцмана, президента Всемирной сионистской организации, где в присутствии Клемента Эттли, лидера оппозиции, заявил: «После того как Гитлер будет разгромлен, евреи должны создать своё государство там, откуда они родом. Бальфур завещал это мне, и я не собираюсь от этого отказываться».

Война закончилась. Прибыв на Потсдамскую конференцию триумфатором, неожиданно для всех Черчилль потерпел поражение на парламентских выборах. 28 июля 1945 года к власти пришло лейбористское правительство Клемента Эттли.

Новый министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин отказался выполнять обещания и ранее достигнутые договорённости. Британские спецслужбы и дипломатические представительства на Ближнем Востоке получили указания активно противостоять росту влияния СССР, установить «особые отношения» с арабскими лидерами и подталкивать их к военному противостоянию с ишувом.

Среди рассекреченных в 2014 году документов французской разведки (послевоенные интересы Франции и Великобритании столкнулись в Сирии и Ливане) обнаружены донесения о подталкивании англичанами арабских лидеров к конфронтации с сионистами. Таким оказался договор, подписанный в 1945 году послом Великобритании в Сирии и Ливане с президентом Сирии Шукри аль-Куватли: президент обязался «сражаться за объединение Сирии в её естественных границах — от гор Тавр и Средиземного моря до пустыни Негев и границ Египта». Территория Палестины, включая земли нынешнего Израиля, рассматривалась британским правительством, «забывшем» о мандате Лиги Наций и о своих международных обязательствах, как часть Сирии.

Двуличная политика Лондона вынудила палестинских евреев объявить войну британской администрации. Сионистско-британская война только лишь разгоралась, но Сталин вовремя осознал, держа в памяти донесение Майского: в стратегическом плане третий антибританский фронт наиболее перспективен.

В политике возможны немыслимые кульбиты. На земле Палестины совпали внешнеполитические интересы Советского Союза и планы сионистов. У Сталина появилась реальная возможность завоевать Палестину и создать на Средиземном море советскую военно-морскую базу.

«— Давайте согласимся с образованием Израиля, — сказал он Молотову. — Это будет как шило в заднице для арабских государств и заставит их повернуться спиной к Британии. В конечном счёте британское влияние будет полностью подорвано в Египте, Сирии, Турции и Ираке» [27] .

Автор понимает недовольство читателя и его желание незамедлительно перейти к обсуждению всех известных на сегодняшний день версий смерти Сталина, как и было обещано в заглавии книги. Но поскольку в тех версиях, где речь идёт о заговоре, прямо указывается, что возник он из политических процессов 1952 года, пражского и московского, “дела врачей” и планировавшейся депортации евреев, то мы не можем обойти стороной причину, породившую эти процессы. Об этом главы, посвященные «роману» Сталина с сионистами и образованию государства Израиль. При желании читатель может их пропустить, но без них сложно понять, почему резко изменилась внутренняя и внешняя политика СССР и в опалу попали влиятельные члены Политбюро, которые, по некоторым версиям, стали участниками антисталинского заговора.

 

Палестина

29 ноября 1947 года на голосование Генеральной Ассамблеи ООН был вынесен отчёт Специального комитета ООН по Палестине, рекомендовавший отменить мандат Лиги Наций, выданный Великобритании, подмандатную территорию разделить на два независимых государства, еврейское и арабское, а Иерусалиму придать статус международного города. Срок действия мандата истекал в мае 1948 г.

33 страны, включая США и Россию, поддержали отчёт и проголосовали за раздел Палестины (причём США решили оказать поддержку буквально перед началом решающего голосования); 13 стран — включая Индию, Грецию и все арабские государства — проголосовали против; 10 стран, в число которых вошли Великобритания и Китай, воздержались.

Чтобы понять мотивы, заставившие великие державы по-разному отнестись к отчёту по Палестине, спустимся по исторической лестнице на тридцать ступенек вниз — к итогам Первой мировой войны.

…У ног победителей лежат обломки Оттоманской империи: огромная территория, на которой впоследствии разместятся несколько государств. Для «честного» раздела бесхозного наследия Мехмеда VI, последнего султана Оттоманской империи, в 1920 году в Сан-Ремо была созвана международная конференция. Победители, Франция и Великобритания, приступили к разделу наследства. Франция получила мандат Лиги Наций на управление Сирией и Ливаном. Англичанам достался не менее жирный кусок — мандаты на управление Трансиорданией, Месопотамией (Ирак) и Палестиной. В преамбуле палестинского мандата было сказано, что «главные союзные державы согласились, чтобы на Мандатарии лежала ответственность за введение в действие» декларации Бальфура «в пользу создания в Палестине национального очага для еврейского народа».

Позднее Ллойд Джордж, тогдашний премьер-министр Великобритании, написал:

«Ни один народ не извлёк таких выгод из этих обещаний союзников, как арабы. <…> арабы получили независимость в Ираке, Аравии, Сирии и Трансиордании, несмотря на то, что большинство арабов в течение всей войны сражалось за своих турецких угнетателей. <…> Палестинские арабы сражались за турецкое владычество» [31] .

Это была «пропагандистская акция», признался Ллойд Джордж, говоря о декларации Бальфура. Опасаясь, что турки прислушаются к просьбам германского генерального штаба, уступят сионистам в вопросе о Палестине и тогда европейские евреи отвернутся от Англии, он решил действовать на опережение. Премьер знал, что кайзеровская Германия благожелательно относится к созданию в Палестине еврейского государства, и ещё в 1898 году император Вильгельм II встречался в предместье Иерусалима с Теодором Герцлем, основателем политического сионизма, и обещал ему повлиять на султана.

Летом 1917 года Ллойд Джордж дал указание министру иностранных дел лорду Бальфуру начать переписку с Ротшильдом о целях сионизма. Для продолжения войны финансово обескровленной Англии нужны были деньги американских и западноевропейских евреев, и в благодарность за помощь, оказанную сионистами и лично Хаимом Вейцманом (он, по словам премьер-министра, «своими научными изобретениями и изобретательностью <…> спас Англию от надвигающейся катастрофы»), Ллойд Джордж решил выступить с публичной декларацией о Палестине.

После длительного обсуждения кабинет министров Великобритании одобрил текст письма министра иностранных дел о правительственном одобрении чаяний сионистов создать в Палестине еврейский национальный очаг. 2 ноября письмо было направлено лорду Ротшильду, в тот же день опубликовано в газетах и получило название «декларации Бальфура».

Насколько искренне было правительство Великобритании, обещая способствовать созданию еврейского национального очага, судить сложно. Клятвы даются легко, исполняются трудно… Получив мандат, Великобритания ввела квоту на въезд евреев в Палестину, а с приходом Гитлера к власти всячески препятствовала еврейской эмиграции из Германии. Увязываются ли ограничения, прямо противоположные обещанию способствовать созданию еврейского государства, с реальной политикой правительства Великобритании? — Да! Правительство изначально не собиралось это обещание выполнять. Даже несмотря на принятые в Германии «Нюрнбергские законы». Реакция правительства Великобритании на еврейские погромы в Германии цинична. К ограничениям на въезд беженцев в Палестину добавилось закрытие границ Великобритании.

США последовали примеру союзников, захлопнувших двери перед еврейскими беженцами. В 1939 году правительство Рузвельта отказалось принять пароход с девятьюстами беженцами из Германии и возвратило его в Европу. Следующий шаг, не менее позорный: в мае 1941 года Конгресс отказался принять 20 тысяч еврейских детей из Германии. Увы, это были не единичные факты.

1943 год. Печи Освенцима работали с полной нагрузкой. Под давлением мировой общественности Великобритания и США созвали Бермудскую конференцию по проблемам беженцев. Она открылась в октябре 1943-го, в дни восстания в Варшавском гетто и… не поддержала идею «открытых дверей».

На Тегеранской конференции, открывшейся через месяц, где впервые встретились лидеры антигитлеровской коалиции, о беженцах не вспоминали. Сталин, Рузвельт и Черчилль повели себя, как пугливые прохожие, при виде бандита опустившие на глаза шляпу… Никто не желал принимать беженцев, и нацистская Германия планомерно продолжила осуществлять геноцид.

Правда, которую нельзя скрыть: действия, а точнее бездействие великих держав способствовали Катастрофе. Извинений до сих пор не последовало — великие державы в отношении евреев на мужественные шаги не способны.

К осени 1946 года в лагерях для перемещённых лиц на территории, контролируемой западными союзниками, скопилось более 200 тысяч евреев, выживших в нацистских концлагерях и не имеющих возможности вернуться в свои жилища, большей частью разграбленные.

Польша, ещё до прихода Гитлера к власти заявившая на заседании Лиги Наций в Женеве о желании избавиться как минимум от 2,5 миллионов евреев из общего числа в 3,25 миллионов и «прославившаяся» крупнейшими лагерями смерти, Майданеком и Освенцимом, встретила вернувшихся из эмиграции евреев погромами. Самые крупные погромы, унесшие более 400 жизней, произошли в августе 1945 года в Кракове и в июле 1946 года в Кельце.

Но даже когда стали известны ужасающие масштабы Катастрофы, даже после массового бегства польских евреев (в Кельце звучали лозунги «Смерть евреям!» и «Завершим работу Гитлера»), британское правительство продолжало препятствовать эмиграции в Палестину, установив жёсткие иммиграционные квоты. Ежемесячно разрешалось въезжать не более полутора тысячам беженцев. Нетрудно подсчитать: ежегодно этим правом могли воспользоваться не более восемнадцати тысяч человек.

Для тех, кого англичане обрекли на десятилетнее ожидание, наследники лорда Бальфура создали на Кипре концентрационные лагеря, окружённые колючей проволокой и пулемётными вышками. Пережившие Катастрофу из нацистского лагеря попали в английский…

Бывшие узники нацистских лагерей смерти, стремясь обрести Родину, готовы были на самопожертвование и, несмотря на жёсткие меры, предпринимали отчаянные попытки прорыва блокады. Когда эмигрантский корабль Beauharnais был задержан англичанами на рейде Хайфы, его пассажиры вывесили через всю палубу транспарант: «Мы пережили Гитлера. Мы знакомы со смертью. Ничто не удержит нас от нашей еврейской родины. Кровь будет на ваших руках, если вы откроете огонь по безоружному судну».

…Ноябрь 1947 года. Декларация Бальфура празднует тридцатилетний юбилей. Результат нулевой. Британское правительство не выполнило своё обещание и не забило ни один колышек в фундамент еврейского государства.

Но есть ещё одна великая держава — США. Быть может, страна эмигрантов, гордящаяся тем, что является родиной для всех обездоленных и гонимых, после увиденного в Маутхаузене решила повиниться перед теми, кого отказалась спасти в 41-м? Готов ли Вашингтон в канун голосования в ООН поддержать раздел Палестины на два независимых государства?

Ответ отрицательный. Белый дом не желал ссориться с британским союзником, а Госдепартамент, опасаясь конфликта с арабскими странами, выступал против создания еврейского государства.

Новый президент Гарри Трумэн также придерживался проарабской позиции. Во всех комиссиях ООН, обсуждавших судьбу Палестины, американский представитель голосовал на стороне арабов. Перелом наступил буквально перед началом решающего голосования, назначенного на 29 ноября. Вопреки мнению Госдепартамента, по личному указанию Трумэна, которому сиюминутно потребовалась поддержка еврейской общины США, американский посол проголосовал «за раздел».

Трумэн, оказав кратковременную поддержку сионистам, вскоре публично от них отказался. 19 марта 1948 года в Совете Безопасности ООН американский представитель забрал своё слово назад и рекомендовал отложить раздел.

Этот, казалось бы, бесполезный жест (ведь переголосование невозможно) преследовал несколько целей: успокоить арабских друзей США, продемонстрировать верность прежнему внешнеполитическому курсу (проарабскому) и дать понять сионистам, чтобы они не рассчитывали на американскую помощь.

В 1947 году, когда в ООН решалась судьба Палестины, единственной великой державой, безоговорочно поддержавшей идею создания еврейского государства, был Советский Союз, который ассоциировался с именем Сталина.

Кто мог бы предположить, что Сталин, в 1947–48 годах активно поддержав сионистов, через полтора года объявит их американскими шпионами и на пражском процессе, проходившем под патронажем Кремля, приговаривая лидеров чехословацкой компартии к смертной казни, прокурор заявит, что «причастность к сионизму следует рассматривать как одно из тягчайших преступлений против человечества»?

 

Заложники

Появившаяся в 1947 году возможность присоединить Палестину к советской зоне влияния скорректировала планы Сталина. Несмотря на личную неприязнь к евреям, усилившуюся после замужества дочери, желание заполучить Палестину превысило негативные чувства и заставило его вновь разыграть еврейскую карту. Первый «розыгрыш» — организация в Москве радиомитинга «представителей еврейского народа» в августе 1941 года.

Убедившись в эффективности пропагандистской акции (поставки по ленд-лизу частично оплачивались пожертвованиями евреев), в 1942 году Сталин санкционировал создание Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), основной задачей которого стала организация политической и материальной поддержки в борьбе против фашистской Германии.

Жизнь непредсказуема. В 1942 году никто из руководителей ЕАК не предполагал, что через год они будут задействованы советской внешней разведкой, а через десять лет объявлены американскими шпионами, а их казнь станет началом «дела врачей», завершившегося смертью диктатора. Сталин этого также не знал. Война заставила его превратить советских евреев в товар, которым он манипулировал, выпрашивая оружие, продовольствие и стратегическое сырьё.

Руководство внешней разведки заинтересовалось ЕАК в феврале 1943-го, после получения информации, что американцы близки к созданию атомной бомбы. На кражу ядерных секретов была нацелена вся заокеанская агентура. Для психологического воздействия на американских учёных-физиков, большинство из которых были евреями, разведчики предложили использовать ЕАК. Сталину идея понравилась. Руководителям ЕАК сообщили, что Советское правительство рассматривает возможность создания в Крыму еврейской автономной республики и готово после окончания войны принять на постоянное место жительства евреев со всех концов мира.

Дезинформация эффективна тогда, когда она подкреплена практическими шагами, подчёркивающими искренность и достоверность намерений, а количество лиц, знающих, что разыгрываемое представление — блеф, сведено к минимуму. Сталин, воспользовавшись тем, что жена Молотова была активным членом ЕАК, ввёл в заблуждение даже своего заместителя.

В начале 1944 года руководству ЕАК рекомендовали обратиться с письмом к советскому правительству. Проекту придумали лозунг — «Калифорния в Крыму». Молотов принял личное участие в подготовке письма. 21 февраля оно было отправлено Сталину, а через неделю оказалось в архиве. Председателю ЕАК Михоэлсу об этом не сообщили. Блеф продолжался…

С декабря 1944 года координацию всех работ по ядерному проекту возложили на Берию. Ему же подчинили агентуру, занимавшуюся атомным шпионажем. Перед очередной поездкой Михоэлса в США Берия пригласил Соломона Михайловича в свой кабинет и лично проинструктировал, как преподнести американским учёным-ядерщикам крымский проект. Михоэлс, понимая, что устами Молотова и Берии говорит Сталин, поверил в искренность его слов.

Вскоре резидент советской внешней разведки в США рапортовал, что Оппенгеймер и Эйнштейн тронуты заверениями Михоэлса, что в Советском Союзе евреям гарантировано безопасное и счастливое проживание. Контакты разведчиков с учёными-ядерщиками были облегчены. Летом 1945-го, через двенадцать дней после сборки в Лос-Аламосе первой атомной бомбы, советская разведка располагала подробным описанием её устройства. В этом была немалая заслуга Михоэлса.

Вторая цель дезинформационной игры была не менее важная — крымский проект оказался приманкой, на которую Сталин надеялся получить десятимиллиардный кредит.

Весной 1946 года началась «холодная война». Надежды на западные инвестиции рухнули. Сталин похоронил крымский проект, чем и предопределил судьбу Михоэлса, — чересчур осведомлённых свидетелей принято убирать. ЕАК себя исчерпал.

Но, к счастью для Михоэлса, на внешнеполитической арене замаячила Палестина — приближалось окончание срока действия британского мандата, и у Сталина, ненавидевшего англичан, появился шанс вмешаться в игру. ЕАК решили пока не трогать.

Зная настроения Сталина, в апреле 1946 года Деканозов и Вышинский, заместители министра иностранных дел, направили служебную записку правительству СССР, в которой предлагали проводить политику благоприятного отношения к созданию в Палестине еврейского государства.

Вернёмся в 1942 год. Война способствовала развитию бытового антисемитизма, стремительно превращавшегося в государственный. Сталинское окружение улавливало настроение вождя и, стремясь выслужиться, проявляло незаурядное рвение и усердие.

17 августа 1942 года, когда почти вся европейская часть СССР была оккупирована немцами, а безостановочное отступление советских войск докатилось до Волги, у Александрова, начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), не оказалось более важных дел, чем еврейский вопрос. Он направил в секретариат ЦК докладную записку, в которой выразил беспокойство, что «в управлениях Комитета по делам искусств во главе учреждений русского искусства оказались нерусские люди (преимущественно евреи)», и предлагал «произвести уже сейчас частичное обновление руководящих кадров в ряде учреждений искусства».

Александров переусердствовал. Начиналась Сталинградская битва. Немецкие войска вышли к Волге и с захватом плацдарма на противоположном берегу реки фактически решили бы ход войны, перерезав артерию, по которой каспийская нефть поставлялась на нефтеперерабатывающие заводы, а без топлива танки и самолёты можно сдавать на металлолом. В такой ситуации его инициативу признали несвоевременной.

Подходящий момент настал осенью 1944-го, когда война бесповоротно покатилась на запад. Сталин созвал в Кремле совещание с участием членов Политбюро и Секретариата ЦК, первых секретарей республиканских и областных комитетов партии, руководителей оборонной промышленности, армии и государственной безопасности.

В своей речи он высказался за «более осторожное» назначение евреев на должности в государственных и партийных органах. Выступивший за ним Маленков подробно обосновал необходимость «повышения бдительности» по отношению к евреям. Едва совещание завершило свою работу, Маленков разослал во все партийные организации секретную директиву с указанием должностей, на которых не должно быть евреев. В соответствии с процентной нормой (одного-двух евреев следовало сохранить) началась чистка в ЦК, райкомах партии, в МВД, Министерстве внешней торговли, в военных организациях… Пока Михоэлс убаюкивал Эйнштейна сказками об отсутствии антисемитизма в СССР и рассказывал о крымском проекте, в стране активно насаждался государственный антисемитизм.

Война закончилась. 4 мая 1946 года министра государственной безопасности Меркулова, «недостаточно жёстко» выполнявшего сталинские предписания, сменил Абакумов, бывший в годы войны начальником СМЕРШа. Новый министр, известный неимоверной жестокостью и личным участием в пытках, получил задание «разобраться» с ЕАК.

29 июня 1946 года «Правда» опубликовала указ, подписанный Сталиным, о присвоении Михоэлсу, Зускину и Тышлеру Сталинских премий за выдающиеся работы в области литературы и искусства за 1945 год. Через три с половиной месяца, 12 октября, в ЦК поступила записка Абакумова «О националистических проявлениях некоторых работников ЕАК», направленная против сталинских лауреатов.

По собственной инициативе новый министр государственной безопасности не мог выступить против новоиспеченных лауреатов Сталинской премии и фактически против члена Политбюро Молотова, жена которого была членом ЕАК. Он был осведомлён, что награждение Сталинскими премиями — часть игры по дезориентации заокеанских партнёров по торговым переговорам, которым намекнули, что в случае получения десятимиллиардного кредита советское правительство готово рассмотреть крымский проект. Михоэлс, народный артист СССР, главный режиссёр Московского Государственного еврейского театра, только что обласканный сталинской премией — кандидат на пост руководителя автономной республики. Такое распоряжение министру госбезопасности мог дать только глава правительства — Сталин.

Записка Абакумова легла на стол Суслова. Будущий член Политбюро (1966–1982) занимал тогда должность заведующего отделом внешней политики. Суслов отреагировал быстро. Через неделю (поспешность исполнения подтверждает наличие заказа) он доложил Сталину, что проведенная проверка полностью подтвердила выводы МГБ. Формальность выполнена. Судьба ЕАК решена.

Абакумов ждал указания Сталина начать аресты. Тот медлил. Желание получить многомиллиардные кредиты отодвинули расправу над ЕАК. Записка Абакумова с резолюцией отдела внешней политики ЦК легла в стол. Затем у Сталина появилась возможность создать на Ближнем Востоке советский форпост. Арабские страны, поддерживаемые Лондоном и Вашингтоном, не желали сближаться с коммунистическими режимами, и на Ближнем Востоке Сталин мог опереться только на сионистов. Приговор ЕАК был отсрочен. Советские евреи, которых якобы представлял ЕАК, превратились в заложников внешней политики Сталина.

* * *

На повторный вопрос нетерпеливого читателя, не уклонились ли мы от темы, напомню, что ответ на вопрос, что же послужило причиной инсульта и почему в последние месяцы своей жизни Сталин оказался без медицинской помощи, невозможен без рассмотрения «дела врачей», начавшегося задолго до января 1953-го. Сталин шёл к нему с осени 1944-го и по дороге был «нокаутирован» двумя микроинсультами.

Он должен был уйти на пенсию после первого микроинсульта, однако остался в гуще событий, им же инициированных, приведших к тому, что он перестал доверять врачам, отказался от лекарств и занялся самолечением. Впрочем, не будем спешить с выводами. Чтобы после тщательного анализа всех версий склониться в пользу одной из них, мы должны рассмотреть события, сделавшие возможным «дело врачей». А затем выслушать Авторханова, Хрущёва, Волкогонова… и Глебова, сына Каменева.

 

Сталин и Палестина: тайные операции советской разведки

В 1948 году фултоновская речь Черчилля могла бы звучать иначе: «Никто не знает, что Советская Россия и её международная коммунистическая организация намереваются сделать в ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям. От Штеттина на Балтике до Тель-Авива на Средиземноморье на континент опустился железный занавес».

В 1946 году власть в Палестине принадлежала британской администрации, и Сталин начал осуществлять свой план с активизации деятельности спецслужб методами, опробованными в Восточной Европе.

Генерал-лейтенант Судоплатов, начальник разведывательно-диверсионной службы НКВД — МГБ, получил указание создать в Палестине нелегальную агентурную сеть, предназначенную для боевых и диверсионных операций против англичан. Для этой цели он выделил трёх офицеров: Гарбуза, Семёнова (Таубмана) и Колесникова.

Семёнов и Колесников обосновались в Хайфе и создали две независимые агентурные сети. Как утверждает Судоплатов, они не участвовали в диверсиях против англичан.

Поверим ему на слово: информации о деятельности офицеров-диверсантов немного. Со слов Судоплатова, Гарбуз обосновался в Румынии и занялся нелегальной отправкой еврейских солдат в Палестину, а Колесников организовал доставку из Румынии стрелкового оружия и противотанковых гранат. Полагаем, что он не стал закапывать их в песках Негева, а передал одной из боевых групп еврейского сопротивления. Какой? Ответ находим у Судоплатова.

Он утверждает, что в 1937 году, будучи на нелегальной работе в Палестине, Яков Серебрянский, начальник Особой группы внешней разведки при наркоме внутренних дел, завербовал агента в еврейской антибританской праворадикальной организации Штерн. В 1946 году Семёнов возобновил с ним контакт.

На этом Судоплатов замолк. Исчезла страна, которой он служил верой и правдой и перед которой у него были определённые обязательства. Однако… Причина, по которой генерал прервал рассказ о деятельности советской разведки в Палестине, наверняка связана с ЛЕХИ. Чтобы в этом убедиться, достаточно ознакомиться с историей ЛЕХИ — Лохамей Херут Исраэль, ивритский акроним «Борцы за независимость Израиля».

Основатель ЛЕХИ Авраам Штерн был убит англичанами при попытке ареста 12 февраля 1942 года. После его гибели ЛЕХИ возглавил Ицхак Шамир, будущий заместитель главы Моссада, лидер блока Ликуд и премьер-министр Израиля, переименовавший организацию в честь её основателя.

Начиная с января 1942 года, ЛЕХИ-Штерн усилила борьбу против англичан. Боевики Штерн убили в Каире лорда Мойна — британского министра по делам Ближнего Востока и нескольких старших офицеров английской администрации. Шамир был среди тех, кто готовил убийство графа Бернадотта, посредника ООН по Ближнему Востоку, застреленного 17 сентября 1948 года в Иерусалиме. Есть свидетельства, правда неподтверждённые, что Шамир принимал личное участие в террористической операции.

Легко понять руководство КГБ — ФСБ, отказывавшееся признать участие Советского Союза в убийстве посланника ООН на Ближнем Востоке. Но на сегодняшний день достаточно трёх фактов.

1. Признание Судоплатова, что один из ветеранов Штерн (на момент возобновления контактов с Семёновым девять лет состоявший в запрещённой англичанами праворадикальной организации) был советским шпионом. Исходя из длительного стажа подпольной работы, наверняка, он был близок к Ицхаку Шамиру.

2. Офицеры МГБ, командированные в Палестину, находящуюся под контролем британской администрации, получили задание создать нелегальную агентурную сеть, предназначенную для боевых и диверсионных операций против англичан.

3. Деятельность и интересы антибританской праворадикальной организации Штерн (ЛЕХИ) частично совпали с интересами советской разведки.

Напрашивается трудно опровержимое предположение: советская разведка знала о готовившемся убийстве посланника ООН и не только не предотвратила его, но и оказала боевикам Штерн существенную поддержку. А поскольку ни один агент не предпримет акцию такого масштаба без согласования со своим руководством, которое в советской системе действовало только по приказу главы правительства, то речь может идти о прямом указании Сталина. Вероятность такого сценария велика, учитывая, что советская разведка имела агента в близком окружении Шамира и получила указание создать в Палестине нелегальную агентурную сеть, предназначенную для боевых и диверсионных операций против англичан.

В предисловии к российскому изданию мемуаров Судоплатов написал, что пока существовал Советский Союз, он молчал, соблюдая воинскую присягу. Как видим, есть тайны, раскрытию которых генерал предпочёл молчание.

Олег Гордиевский, бывший резидент КГБ в Лондоне, рассказал, что в конце 1947 года полковник Отращенко, возглавлявший Управление Комитета по информации (КИ) по Ближнему и Дальнему Востоку, созвал оперативное совещание, на котором объявил, что Сталин лично приказал КИ обеспечить надежность союза Израиля и СССР.

Гордиевский назвал имена начальника управления нелегальных агентов в КИ (позднее ПГУ), полковника Александра Короткова, ответственного за подбор и подготовку эмигрантов, отправлявшихся в Израиль советскими нелегальными агентами, и его помощника подполковника Владимира Вертипороха, назначенного в 1948 году первым резидентом КИ МГБ в Израиле. За успехи в проведении нелегальных операций в Израиле оба они были награждены и повышены до звания генерала. Напомним, что 17 сентября 1948 года в Иерусалиме боевиками Штерн был убит посредник ООН по Ближнему Востоку граф Бернадотт. Не за этот ли «подвиг» получили награды и генеральские звания Коротков и Вертипорох?

По сей день остаётся тайной, с кем именно из лидеров сопротивления сотрудничали агенты Москвы. За безобидными словами «две агентурные сети» — имена конкретных людей, реально существовавших и пока остающихся безымянными.

Понятно желание Москвы и Иерусалима не раскрывать архивы разведок. Те, кто принимал участие в Войне за независимость, здравствуют и поныне. И здесь я хотел бы высказать предположение, бездоказательное ввиду закрытости архивов, но, учитывая логику тайных операций советского режима, вполне допустимое.

С кем сотрудничали в 1948–49 годах командированные в Израиль офицеры МГБ Гарбуз, Колесников и Семёнов, Судоплатов не пишет. Неизвестно, как долго они работали, какое задание получили после образования государства Израиль и какое пополнение было послано по линии разведывательного управления: информация о деятельности советской разведки в Израиле появлялась только с провалом очередного шпиона.

Помимо подтверждённого Судоплатовым контакта МГБ с людьми, близкими к Ицхаку Шамиру, существует вероятность сотрудничества офицеров МГБ с другим лидером правого лагеря — Менахемом Бегиным. Он, как и Шамир, находился в оппозиции к социалисту Бен-Гуриону и ещё в 1943 году потребовал объявить в Палестине вооружённое восстание против английской администрации. Естественно, в 1946 году Бегин являлся приемлемой кандидатурой для использования его в войне против Англии.

Из биографии Бегина, узника сталинского ГУЛАГа, будущего премьер-министра Израиля, лауреата Нобелевской премии мира и… советского шпиона (по мнению английской разведки):

21 сентября 1940 года Бегин, польский беженец из Варшавы, был арестован в Литве и по обвинению в сионистской деятельности осуждён на восемь лет лагерей. В июне 1941-го он был отправлен в Печорлаг на строительство железной дороги Печора — Воркута. Там он провёл восемь месяцев.

Неизвестно, предпринимал ли НКВД попытки завербовать Бегина, но даже когда он стал премьер-министром Израиля, английская контрразведка продолжала считать его советским шпионом и пыталась убедить в этом своих американских коллег.

Весной 1942 года Бегин оказался в армии генерала Андерса, сформированной на территории СССР из числа амнистированных польских военнопленных и выведенной в Иран. В мае в составе польского воинского контингента был переведен в Палестину. Не забудем, что армия генерала Андерса подчинялась дислоцированному в Лондоне правительству генерала Сикорского и находилась под опекой английского командования.

Попав в Иерусалим, Бегин демобилизовался и вступил в Иргун Цваи Леуми (ЭЦЕЛ), подпольную милицию, выступавшую против английской администрации в Палестине. Вскоре он стал её командиром. В 1943 году, на первом же заседании штаба ЭЦЕЛ, Бегин объявил, что Англия предала еврейский народ и нарушила собственное обязательство о создании в Палестине еврейского национального очага и что единственный путь борьбы против британского мандата — объявление вооружённого восстания против английской власти в Палестине.

Похожа ли история Бегина на операцию по засылке агента на вражескую территорию?

Советский Союз и Англия — союзники по антигитлеровской коалиции. Несмотря на это в год созыва Тегеранской конференции Бегин заявил о вооружённом восстании. Время, вроде бы, выбрано неподходящее. Для всех, но не для Сталина. В Тегеране он конфликтовал с Черчиллем, обсуждая границы послевоенной Европы, и резко выступал против базирующегося в Лондоне польского правительства в эмиграции.

22 июля 1946 года боевики Бегина взорвали иерусалимский отель «Царь Давид», в котором размещалась британская штаб-квартира. Где они достали требуемое количество взрывчатки (отель был полностью уничтожен), неизвестно. Возможно, им помогли агенты Москвы, специалисты по диверсионной работе. В будущем, когда Советский Союз целиком стал на сторону арабского мира, Кремль именовал Бегина террористом и факт сотрудничества, если таковой имел место, не афишировал.

Это, повторяю, предположение, основанное на признании Судоплатова, что офицеры МГБ создали в Хайфе две агентурные сети. С кем-то они ведь должны были контактировать. Одна сеть — для контактов с ЭЦЕЛ, вторая — для ЛЕХИ? Если офицерам МГБ удалось организовать доставку оружия, то кого они им снабжали? ЭЦЕЛ Бегина? Или Штерн Шамира? Разницы — никакой. Обе организации были антибританскими, провозгласившими вооружённую борьбу против англичан привычными для большевиков методами — террористическими. Естественно, они подходили для подчинённых Судоплатова, которые, по его утверждению, были направлены для организации боевых и диверсионных операций против англичан.

Столкнувшись с ожесточённым сопротивлением, Лондон капитулировал. 14 февраля 1947 года Бевин, министр иностранных дел Англии, объявил о решении правительства передать вопрос о судьбе Палестины в ООН.

Из мемуаров Голды Меир:

«Теперь я не сомневаюсь, что для Советов основным было изгнание Англии с Ближнего Востока. Но осенью сорок седьмого года, когда происходили дебаты в Объединённых Нациях, мне казалось, что советский блок поддерживает нас ещё и потому, что русские сами оплатили свою победу страшной ценой и потому, глубоко сочувствуя евреям, так тяжко пострадавшим от нацистов, понимают, что они заслужили своё государство» [49] .

Сталин ликовал. Советскому Союзу представился уникальный шанс нанести удар по британским интересам на Ближнем Востоке и повторить в Палестине успех, достигнутый в странах Восточной Европы. Тель-Авив ждала судьба Варшавы и Праги.

 

Дипломатическая битва в ООН

Перед началом дебатов в Специальном комитете по Палестине, проходивших 14 мая 1947 года, Андрей Громыко, советский представитель, получил чёткие инструкции Молотова.

Руководствуясь ими, он заявил, что «население Палестины состоит из двух народов — арабов и евреев. И арабы, и евреи имеют исторические корни в Палестине, которая стала родиной обоих этих народов». Поэтому любое решение должно учитывать законные интересы и арабов, и евреев. Исходя из этого, Москва считала бы оптимальным решением создание «двуединого демократического арабо-еврейского государства» с равными правами для евреев и арабов.

Сделав реверансы в адрес обеих сторон, Громыко сформулировал политику СССР в отношении Палестины. Но «если отношения между арабами и евреями настолько плохи, что вариант единого государства не может быть реализован, необходимо рассмотреть другой вариант — раздел Палестины на два самостоятельных независимых государства — еврейское и арабское».

На бурные возражения арабов Громыко спокойно ответил: «Представители арабских государств указывают на то, будто бы раздел Палестины является исторической несправедливостью. Но с этой точкой зрения нельзя согласиться хотя бы потому, что еврейский народ был связан с Палестиной на протяжении длительного исторического периода времени».

Результатом обсуждения стало создание Специального комитета ООН по Палестине, которому поручили к 1 сентября представить Генеральной Ассамблее отчёт о состоянии дел на подмандатной территории и дать свои рекомендации. Для Великобритании выводы оказались неутешительными: на подмандатной территории предлагалось создать два независимых государства, еврейское и арабское, а Иерусалим передать под опеку ООН. Для финального обсуждения созывалась специальная сессия Генеральной Ассамблеи ООН.

Для участия в её работе в Нью-Йорк отправился первый заместитель министра иностранных дел СССР Вышинский. 30 сентября 1947 года он получил письменные инструкции Молотова:

«Вы должны иметь в виду, что когда предлагалось в известной Вам директиве для Громыко в качестве первого варианта разрешения палестинского вопроса создание двуединого государства, то это делалось нами по тактическим соображениям. Мы не можем брать на себя инициативу в создании еврейского государства, но нашу позицию лучше выражает второй вариант нашей директивы, то есть самостоятельное еврейское государство.

Поскольку большинство комиссии высказалось за создание отдельного еврейского государства, Вам следует поддержать мнение этого большинства, которое соответствует нашей основной установке по этому вопросу» [51] .

По тактическим соображениям Сталин дал указание выступить с предложением о создании двуединого арабо-еврейского государства, хотя в реальности он думал иначе. 26 октября Сталин утверждает распоряжение Молотова Вышинскому: полностью поддерживать в ООН представителей Еврейского агентства и голосовать за раздел Палестины.

Осень 1947 года — разгар холодной войны. Уже объявлены «доктрины Трумэна» (12 марта) и «план Маршалла» (5 июня), от участия в котором после некоторых колебаний Советский Союз отказался. На территориях третьих стран (Китай, Греция) бывшие союзники по антигитлеровской коалиции продолжают обмениваться ударами.

В 1947 году впервые в истории, включая досоветский период, России представилась реальная возможность укрепиться на Ближнем Востоке. Желание сионистов возродить еврейское государство совпало с планом Сталина создать в Палестине советскую зону влияния. Всё говорило в пользу осуществления его плана. На территории Палестины успешно действовали кибуцы — сельскохозяйственные коммуны, созданные в начале XX века выходцами из России, прообраз советских колхозов; лидеры сионистов были поголовно увлечены социалистической идеологией и открыто симпатизировали СССР.

Схема захвата власти с использованием делегированной из Москвы пятой колонны прекрасно показала себя на всех территориях, оккупированных Красной Армией. В Палестине, несмотря на отсутствие «дружественных войск», она также должна была сработать. Коммунистический переворот должны были поддержать бригады Пальмах, управляемые МАПАМ, — партия боготворила Советский Союз, Сталина и безоговорочно поддерживала любые его действия. Успех операции гарантирован: в руках Сталина в заложниках двухмиллионная община советских евреев.

Сражение с Англией, в котором Советский Союз оказался единственным союзником сионистов, перенесено в ООН. Геополитические планы Сталина совпали с интересами сионистов. Его поддержка обеспечила им требуемые для победы две трети голосов. Из тридцати трёх голосов, поданных за раздел Палестины, Сталину принадлежало пять: Советского Союза, Украины, Белоруссии, Польши и Чехословакии.

 

СССР и Израиль, 1948–1949

29 ноября 1947 года Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию о разделе Палестины. Арабы, недовольные результатом голосования, развязали на подмандатной территории боевые действия. Британская администрация, пытаясь сорвать соглашение, обеспечивала их оружием и саботировала решение ООН о создании Специальной комиссии, призванной осуществить раздел. Началась необъявленная война. Арабы совершали налёты на еврейские поселения, еврейские боевые организации наносили ответные удары, в том числе по англичанам, союзникам арабов.

Соединённые Штаты традиционно поддерживали тёплые отношения с арабскими странами. Белый дом объявил нейтралитет и наложил эмбарго на продажу оружия на Ближний Восток, а Госдепартамент запретил выдавать паспорта лицам, намеревающимся служить в неамериканских вооружённых силах. Американским евреям, участникам Второй мировой войны, возбранялось отправляться добровольцами в Палестину — волонтёрам угрожали судебными санкциями.

Арабов американская позиция устраивала. Англия отказалась присоединиться к эмбарго и поставляла им оружие, а в Трансиордании английский генерал по-прежнему возглавлял Арабский легион. Британская администрация отказалась выполнить решение ООН о предоставлении евреям с 1 февраля 1948 года морского порта для ввоза продовольствия и иммигрантов. Ишув оказался в блокаде. В еврейской части Иерусалима, оказавшейся в окружении, начался голод. Две великие державы объединились против Израиля.

5 февраля 1948 года Моше Шарет, будущий министр иностранных дел Израиля, обратился к Громыко с просьбой продать оружие.

После ноябрьского голосования в ООН, принявшей решение о создании двух независимых государств, Сталин приказал Комитету по информации обеспечить надёжность военно-политического союза палестинских сионистов и СССР. Он поручил Молотову, министру вооружённых сил Булганину и министру внешней торговли Микояну «контролировать» ситуацию в Палестине и лично курировать тайные операции по продаже оружия палестинским евреям. Будущее еврейское государство под скрытым патронажем Комитета по информации должно было стать частью советского блока, форпостом СССР на Ближнем Востоке.

Зная о тайном приказе Сталина вооружить палестинских евреев, Громыко деловито поинтересовался, есть ли у ишува возможность скрытно доставить в Палестину оружие, если оно будет продано, и обеспечить разгрузку. Шарет ответил утвердительно.

Продажу оружия организовали через Чехословакию. Но этим советская помощь не ограничилась. На территории Чехословакии проходили подготовку будущие израильские лётчики, танкисты, десантники. Полторы тысячи пехотинцев учились в Оломоуце, ещё две тысячи — в Микулове. Из СССР в Палестину тайно переправлялись евреи, главным образом офицеры, имевшие боевой опыт. Одни воевали по своим советским документам, другие якобы дезертировали из Советской армии, дислоцированной в Центральной Европе. Млечин, ссылаясь на британские спецслужбы, утверждает, что Советский Союз направил в Израиль восемь тысяч евреев, бывших офицеров Советской армии. Однако цифра эта завышена, причём значительно. Кречетников называет иную цифру, близкую к реальности: из нескольких тысяч евреев, ветеранов ВОВ, обратившихся за разрешением вступить добровольцами в израильскую армию, получили разрешение и уехали около двухсот человек.

Западные страны, встревоженные усилением советского присутствия в Палестине, внесли в Совет Безопасности ООН проект резолюции «О проникновении вооружений морским и сухопутным путём в Палестину». Громыко, советский представитель в Совете Безопасности, воспользовался правом вето и воспрепятствовал принятию антисионистской резолюции.

В отличие от Советского Союза, в 1948 году твёрдо стоявшего на стороне Израиля, США поддерживали Великобританию. Вплоть до 1972 года израильская политика США была сдержанной и большей частью проарабской, как это было, например, во время Суэцкого кризиса 1956 года и во время Шестидневной войны, вынудившей Израиль атаковать американское разведывательное судно «Либерти», передававшее арабам разведывательную информацию.

До 1972 года ни разу представитель США в Совете Безопасности ООН не применял право вето, чтобы блокировать очередную антиизраильскую резолюцию. Несмотря на то что с февраля 1949 года ближневосточная политика СССР изменилась на сто восемьдесят градусов, став проарабской, в споре, кто чаще использовал в Совете Безопасности право вето в защиту Израиля, преимуществом до 1972 года владел Советский Союз.

16 марта 1948 года. Под впечатлением военных неудач еврейской самообороны Трумэн снял согласие США на создание Еврейского государства, считая, что у него нет никаких шансов в противостоянии с арабами. 19 марта на заседании Совета Безопасности американский представитель объявил об изменении позиции США.

За шесть дней до окончания срока действия мандата американская администрация предприняла очередную попытку противодействовать провозглашению еврейского государства.

8 мая Джордж Маршалл, государственный секретарь США, пригласил в Белый дом Моше Шарета и предупредил его, что в случае начала арабо-еврейской войны евреям не следует рассчитывать на американскую помощь.

Шарет ответил: «Мы и раньше воевали сами и сейчас не просим о помощи. Мы только просим вас не вмешиваться».

12 мая. Одиннадцать часов длилось обсуждение создававшегося положения в Национальной администрации ишува. Шестью голосами против четырёх было принято решение о провозглашении государства Израиль. Для участников голосования оно означало начало кровопролитной войны, в которой силы соперников заведомо были неравны. Срок действия мандата истекал 14 мая. Советский Союз оказался единственной великой державой, готовой поддержать новорожденное еврейское государство.

14 мая. Еврейский национальный совет и Генеральный сионистский совет провозглашают образование еврейского государства Израиль и формируют временное правительство. Премьер-министром назначен социалист Давид Бен-Гурион.

15 мая. США, проголосовавшие «за раздел», а затем забравшие своё слово назад, делают осторожный шаг — признают новое государство де-факто, что предполагает учреждение в Израиле миссии, а не посольства, изначально занизив уровень дипломатических и межгосударственных отношений.

15 мая Лига арабских государств заявила, что «все арабские страны с этого дня находятся в состоянии войны с евреями Палестины». Регулярные армии Египта, Трансиордании, Ирака, Сирии и Ливана вторглись в Палестину и оккупировали часть территории, выделенной под еврейское государство. Арабский легион Трансиордании, возглавляемый английским генералом Глаббом, занял старую часть Иерусалима.

«Это будет война на истребление, — подбадривал арабов Генеральный секретарь ЛАГ Аззам Паха. — Это будет грандиозное избиение, о котором будут говорить так же, как говорят о вторжении монголов и о крестовых походах».

17 мая 1948 года Советский Союз де-юре признал Израиль и временное правительство, став первой страной, полностью и безоговорочно признавшей новое государство. Позиция СССР — оказать Израилю стопроцентную поддержку, несмотря на начатую арабами войну на уничтожение.

В Израиле ликование, все взоры обращены к Советскому Союзу. На продолжающиеся аресты руководства ЕАК не обращают внимания, не связывая убийство Михоэлса с грядущими изменениями во внутренней политике СССР.

23 мая правительство Израиля предложило прекратить огонь и начать мирные переговоры. Арабы ответили отказом, настаивая на безоговорочной капитуляции. Израилю пришлось принять бой. Началась первая Арабо-израильская война.

Западные страны, не желая конфликтовать с Англией, с признанием Израиля не торопились. Правительство Великобритании, несмотря на декларацию Бальфура, сделает это лишь 27 апреля 1950 года. Для мужественного поступка Лондону потребовались два года фактического существования Израиля и год после завершения войны за независимость. Оттягивать признание стало уже неудобно, и 11 мая 1949 года Израиль стал полноправным членом ООН.

Первые, самые тяжёлые дни войны. На стороне Израиля только Советский Союз.

25 мая газета «Правда», отражавшая официальную позицию Советского Союза, пишет в передовой статье: «При всём своём сочувствии к национально-освободительному движению арабских народов советская общественность не может не осудить агрессию арабских государств, направленную против государства Израиль и против прав еврейского народа на создание своего государства в соответствии с решением Генеральной Ассамблеи ООН».

27–28 мая на прениях в Совете Безопасности ООН Андрей Громыко резко осудил вторжение арабских армий на территорию Израиля и призвал к немедленному их выводу. Рассекреченный документ советского МИДа отражает позицию, занимаемую им в 1948 году.

«Предатели и квислинги со всего мира стекаются в Палестину и принимают участие в борьбе на стороне арабов, среди них подонки Андерса, боснийские мусульмане из лагерей перемещенных лиц в Германии, военнопленные немцы, бежавшие из лагерей в Египте, «добровольцы» из франкистской Испании. Страны Арабской лиги, выполняя решения совета Лиги, засылают в Палестину многочисленные вооружённые отряды арабов, которые передвигаются на автомобилях и имеют на вооружении миномёты и автоматические ружья. Вооружение арабы получают из арабских стран, которые снабжает Англия. Арабы в последнее время перешли к систематическим и планомерным операциям против разбросанных по всей стране еврейских колоний. Евреи лишены помощи в людях извне, несут большие потери убитыми и ранеными, что пагубно отразится на сопротивлении этой маленькой общины» [61] .

Таким же языком, только с точностью до наоборот, через 20 лет советская дипломатия будет осуждать израильских агрессоров и благословлять палестинцев на войну с Израилем. Война за независимость будет названа «захватнической», а квислинги и предатели станут героями национально-освободительного движения. По личной инициативе Хрущёва в 1964 году египетский президент Гамаль Насер, участник первой Арабо-израильской войны, получил звание Героя Советского Союза. Тех, кто знаком с историей СССР, подобными метаморфозами удивить сложно.

А что же происходит в это время в Восточной Европе, о которой в Фултоне с тревогой говорил Черчилль?

1946 год. 26 мая на парламентских выборах в Чехословакии коммунисты получили наибольшее количество мест. Премьер-министром стал коммунист Клемент Готвальд. 27 октября коммунисты побеждают в Болгарии.

1947 год. 19 января коммунисты побеждают на выборах в Польше. 31 августа победа на парламентских выборах в Венгрии. В Румынии 30 декабря под давлением коммунистов король Михай отрекается от престола, и провозглашается Румынская Народная Республика.

1948 год. 25 февраля Бенеш, президент Чехословакии, утверждает новый состав правительства, состоящий исключительно из коммунистов. Пост министра иностранных дел остаётся за Масариком, которого через две недели находят мёртвым.

К весне 1948 года в странах Восточной Европы к власти пришли люди, долгие годы находившиеся в Москве и прошедшие школу Коминтерна. Они хорошо усвоили сталинские методы руководства — железная дисциплина и жестокое подавление инакомыслия. Новые восточноевропейские лидеры установили союзнические отношения с СССР и беспощадно (в некоторых случаях, с помощью советских войск) подавили антиправительственные выступления.

На очереди Израиль… Кремль и здесь предполагал действовать по проторенной схеме — тайные политические убийства и исчезновения неудобных лидеров, уничтожение оппозиции и завоевание власти «демократическим» путём, используя шантаж и подтасовки результатов голосования. Ставка делалась на коммунистов и блок социалистических партий МАПАЙ и МАПАМ, которые в июне 1948-го большевистскими методами расправились со своим главным оппонентом на предстоящих в январе выборах в кнессет, ЭЦЕЛом Менахема Бегина.

Лидеры МАПАМ, в 1948 году одной из самых массовых израильских партий, позже объединившейся с коммунистами, открыто говорили, что они являются «неотъемлемой частью мирового революционного лагеря, возглавляемого СССР», и активно подталкивали Бен-Гуриона к насильственным действиям против ЭЦЕЛ.

«Малая кровь» несостоявшейся гражданской войны, восемнадцать убитых соратников Бегина — результат не «миролюбия» левых, а активного неприятия большинством израильского народа большевистских методов борьбы за власть.

3 сентября 1948 года в Москву приезжает Голда Меир, первый израильский посол в СССР и один из лидеров МАПАЙ. Восторженные толпы встречают её у центральной московской синагоги на праздновании еврейского Нового Года и на Йом-Кипур. Она пишет в своих мемуарах:

«Как бы радикально ни изменилось советское отношение к нам за последующие двадцать пять лет, я не могу забыть картину, которая представлялась мне тогда. Кто знает, устояли бы мы, если бы не оружие и боеприпасы, которые мы смогли закупить в Чехословакии?

<…> Америка объявила эмбарго на отправку оружия на Ближний Восток… Нельзя зачёркивать прошлое оттого, что настоящее на него непохоже, и факт остаётся фактом: несмотря на то, что Советский Союз впоследствии так яростно обратился против нас, советское признание Израиля <…> имело для нас огромное значение» [65] .

Приезд Голды Меир в Москву и тёплый приём, оказанный ей москвичами, происходил на фоне арестов руководства ЕАК. Правительство Бен-Гуриона закрыло на это глаза.

Израильское правительство, состоявшее из социалистов и коммунистов, одобряло политику Сталина. Израильские коммунисты поддержали все сталинские антисемитские процессы, включая пражский процесс, суд над ЕАК и «дело врачей». А к 70-летию со дня рождения Сталина, в декабре 1949-го, в разгар компании по борьбе с «безродными космополитами» и арестов руководства ЕАК, они выпустили плакат, на котором вождь и учитель был изображён на фоне символа миролюбия — пикассовской голубки.

 

От дружбы к вражде. Декабрь 1947 — февраль 1949

Поведение верноподданных Мехлиса и Кагановича, поддержавших осенью 1944-го сталинское выступление о «более осторожном назначении евреев на должности в партии и государственных органах», послушание членов Политбюро, включая тех, кто был связан с евреями родственными узами (Молотов, Ворошилов, Андреев), подсказало Сталину, что можно смело проводить взаимоисключающую политику. С одной стороны, поддерживать сионистов в борьбе с англичанами, с другой — насаждать государственный антисемитизм.

Торговля принципами, компромиссы и предательство допустимы, считал он, если того требуют высшие интересы. Нет ничего безнравственного в одновременно проводимых переговорах с Англией, Францией и Германией. Пакт Молотова — Риббентропа, в рамках которого переговорщики разделили Польшу, — обычная сделка. В обмен на запрет антигерманской пропаганды, отказ от поддержки немецких коммунистов и одобрение гитлеровского вторжения в Польшу Советский Союз получил Прибалтику, Бессарабию, восточные районы Польши и обещание фюрера закрыть глаза на войну с Финляндией. Французы и англичане, имевшие в своём багаже мюнхенские соглашения, такой щедрый подарок предложить Сталину не смогли.

С сионистами Сталин решил действовать по проверенной схеме. За военно-политическую поддержку израильские левые должны были «пожертвовать» советскими евреями и не обращать внимания на внутреннюю политику СССР. Несмотря на роспуск III Интернационала (перед Тегеранской конференцией Сталин вынужденно закрыл организацию, которую по нынешним меркам назвали бы экстремистской за пропаганду экспорта революции, в нынешней редакции — за поддержку национально-освободительного движения), коммунисты всего мира продолжали оставаться вассалами СССР, при этом возник новый вид феодальной зависимости — верховный сюзерен весомо оплачивал их содержание.

ЕАК выполнил свою миссию во время Второй мировой войны. После объявления в марте 1947-го «доктрины Трумэна» началась конфронтация с США. Надобность заигрывать с американскими евреями отпала. Михоэлс не понял изменившихся правил игры и пытался «оживить» крымский проект. Не получив ответа на письмо, отправленное в правительство в феврале 1944-го, он нервничал. Узнав, что Гольдштейн, старший научный сотрудник Института экономики АН СССР, вхож в дом Аллилуевых, встретился с ним, полагая, что кружным путём тот сумеет установить контакт с Морозовым, зятем Сталина, и выяснит реакцию вождя на давнее письмо ЕАК.

Михоэлс и его окружение находились под пристальным наблюдением МГБ, и на другой день запись его беседы с Гольдштейном лежала на столе Абакумова.

Об этом немедленно было сообщено Сталину. Разгневанный вождь дал указание разобраться с Аллилуевыми, а заодно и с ЕАК.

6 декабря 1947 года арестована Евгения Аллилуева, тётя Василия и Светланы Сталиных, вдова Павла, родного брата Надежды Аллилуевой. (Павел умер 2 ноября 1938 года в своём рабочем кабинете замначальника автобронетанкового Управления РККА по политической части якобы от инфаркта: в день возвращения из отпуска он узнал, что за время его отсутствия арестовали большинство сотрудников Управления; но не получил ли он «сердечный» привет от Майрановского, начальника токсикологической лаборатории МГБ?) На допросе Евгения Аллилуева рассказала о встрече с Гольдштейном — его арестовали 19 декабря.

После физической обработки Гольдштейн признал то, о чём его «просил» следователь: засилье в президиуме ЕАК еврейских буржуазных националистов, извращающих национальную политику советского правительства, и попытки Михоэлса по заданию американских евреев проникнуть в семейный круг главы советского государства. «Дело» сделано. Теперь можно было рапортовать о раскрытии нового заговора — на этот раз еврейских буржуазных националистов.

5 января, выслушав доклад Абакумова, Сталин приказал ликвидировать Михоэлса. Срок пошёл на дни.

В ночь с 12 на 13 января 1948 года председатель Еврейского антифашистского комитета, народный артист СССР Соломон Михоэлс стал жертвой «дорожной аварии». Дочь Сталина, находясь в кабинете отца, стала случайной свидетельницей телефонного разговора, в котором Сталин, получив доклад об удачно проведенной операции, распорядился, как официально объявить о гибели Михоэлса. Этот разговор она описала в книге «Только один год»:

«В одну из тогда уже редких встреч с отцом у него на даче я вошла в комнату, когда он говорил с кем-то по телефону. Я ждала. Ему что-то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал: «Ну, автомобильная катастрофа». Я отлично помню эту интонацию — это был не вопрос, а утверждение. Он не спрашивал, а предлагал это, автомобильную катастрофу. Окончив разговор, он поздоровался со мной и через некоторое время сказал: «В автомобильной катастрофе разбился Михоэлс». Но когда на следующий день я пошла на занятия в университет, то студентка, отец которой работал в Еврейском театре, плача, рассказывала, как злодейски был убит вчера Михоэлс, ехавший на машине… «Автомобильная катастрофа» была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему доложили об исполнении…»

Решив, что он правильно понял дальнейшие планы Сталина и ликвидацией Михоэлса дело не ограничится, Абакумов приступил к выборочным арестам членов президиума ЕАК. В январе арестованы поэт Перец Маркиш (27 января) и писатель Давид Бергельсон, 26 февраля — поэт Самуил Галкин, через неделю — заместитель министра Госконтроля РСФСР Соломон Брегман.

Что делать с арестованными, Абакумов не знал. Ожидая дальнейших инструкций, он подготовил докладную записку «О Еврейском антифашистском комитете», которую 26 марта направил в ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. Абакумов доложил то, что от него требовали: руководители ЕАК являются активными националистами, проводят антисоветскую националистическую работу и после поездки Михоэлса и Фефера в США вошли в контакт с лицами, связанными с американской разведкой.

Абакумов осторожничал. На высшую меру обвинение не тянуло. Понимая, что рискует вступить в конфронтацию с Молотовым, он не осмелился предъявить арестованным традиционное обвинение в шпионаже и продолжил аресты, решив без прямого указания Сталина не трогать верхушку ЕАК.

30 марта арестован директор издательства еврейской литературы Лев Стронгин, 3 апреля — директор школы-студии при ГОСЕТе Моисей Беленький, 24 апреля — профессор Исаак Нусинов.

Несмотря на аресты, за рубежом никто не обвиняет Сталина в антисемитизме: ведь в Палестине Советский Союз выступает на стороне сионистов, оказывая им военно-политическую поддержку.

В Израиле боготворят Сталина и Советский Союз: все помнят, что на третий день после провозглашения еврейского государства, несмотря на войну, объявленную арабскими странами, СССР стал первой страной, полностью и безоговорочно признавшей Израиль. Эйфория, связанная с провозглашением государства, сменившаяся тяготами войны, в которой вначале Израиль терпел военные поражения, затмила многим глаза. Надежды израильтян связаны с именем Сталина. Он правильно рассчитал: в условиях войны аресты творческой интеллигенции пройдут незамеченными.

Из геополитических соображений ответ на записку Абакумова решили отложить. Ему сообщили, что задержка вызвана внешнеполитическими событиями. Он продолжил аресты, не выходя за установленные Кремлём рамки. В июне арестован детский поэт Лев Квитко. 16 сентября, вскоре после прибытия в Москву Голды Меир, в Киеве арестовали поэта Давида Гофштейна…

Но лишь через восемь месяцев после обращения Абакумова, когда правительство Бен-Гуриона начало предпринимать шаги, неугодные Сталину, Политбюро приняло секретное постановление, решившее судьбу ЕАК:

«Утвердить следующее решение Бюро Совета министров СССР: Бюро Совета министров СССР поручает Министерству государственной безопасности СССР немедля распустить “Еврейский антифашистский комитет”, так как, как показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки.

В соответствии с этим органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать. Пока никого не арестовывать » (выделено мной. — Р. Г.).

20 ноября 1948 года началась агония ЕАК. Однако зачем медлить с арестами его лидеров, если «установлено», что они занимаются антисоветской пропагандой и связаны с иностранными разведками? Весной 1948-го, несмотря на донесение министра госбезопасности, Сталин откладывает аресты. 20 ноября Абакумов получил указание: ЕАК закрыть, но «пока никого не арестовывать».

Сталин выжидает. Впереди выборы в кнессет. В преддверии выборов в Тель-Авив послан сигнал — еврейская жизнь в СССР контролируется Кремлём. Сталин надеялся, что Бен-Гурион оценит угрозу и станет беспрекословно выполнять указания советского посла в Тель-Авиве.

Прошёл месяц после закрытия ЕАК. Ожидаемой реакции не последовало. Сталин ужесточил позицию. 24 декабря арестованы преемник Михоэлса, актёр и режиссёр Вениамин Зускин и секретарь ЕАК, по совместительству осведомитель МГБ, поэт Исаак Фефер.

Настала очередь Полины Жемчужиной, жены члена Политбюро и министра иностранных дел Молотова. 24 декабря ей устраивают очную ставку с Фефером, подтвердившим выдвинутые против неё обвинения: дружбу с Михоэлсом, Зускиным и посещение синагоги в день траурного богослужения о шести миллионах евреев, погибших в годы Второй мировой войны.

27 декабря Абакумов и Шкирятов (самостоятельно Абакумов действовать не рискнул и привлёк председателя комиссии партийного контроля) пишут докладную записку Сталину, начинающуюся со слов: «По Вашему поручению мы проверили имеющиеся материалы о т. Жемчужиной…»

Заказчик разгрома ЕАК доволен. 29 декабря он созывает заседание Политбюро. Хотя Молотов уже не запятнан семейными узами с врагом народа (супруги посовещались и разошлись, едва над ЕАК сгустились тучи), удар наносится по действующему министру иностранных дел.

Среди членов Политбюро распространяют письмо, рассказывающее о любовных похождениях Жемчужиной, называют имя директора завода, еврея по национальности, с которым она изменяла Молотову. Сталин открыто издевается над Молотовым. Члены Политбюро сидят, опустив головы, понимая, что в любой момент могут оказаться на его месте. Молотов, как опытный боксёр, «прижался к канатам» и, понурив голову, «держит удар».

Поучаствовав в моральном унижении Молотова, его коллеги единогласно проголосовали за исключение Жемчужиной из партии, из сложившейся практики понимая, что в ближайшее время ей следует ждать ареста.

В чём же состояла вина Жемчужиной, близкой подруги Надежды Аллилуевой?

Её обвинили в «неразборчивости в своих отношениях с лицами, не заслуживающими политического доверия» и «политически недостойном поведении», выразившемся «в поддержании в течение длительного времени связи и близких отношениях с еврейскими националистами, не заслуживающими политического доверия и подозреваемыми в шпионаже». Ей вменили в вину участие в похоронах Михоэлса, которого, несмотря на государственные похороны, назвали руководителем еврейских националистов. В список обвинений вошёл разговор с Зускиным об обстоятельствах смерти Михоэлса (Жемчужина сказала, что не верит официальной версии) и посещение 14 марта 1945 года московской синагоги, в которой прошло траурное богослужение о шести миллионах евреев, погибших во время Второй мировой войны.

Участие в богослужении о погибших, названное в постановлении Политбюро религиозным обрядом, признали недостойным для члена ВКП(б).

Шендеровичу принадлежит афоризм: «Не так страшен палач, как отвратительны зрители».

Никто из членов Политбюро не поддержал Молотова. Единственное, на что осмелился «мужественный» бывший глава Советского правительства (на момент публичного унижения министр иностранных дел) — воздержаться при голосовании. Этим он вызвал у Сталина дополнительный гнев. Каганович оказался более преданным партии (читай: вождю) — родного брата сдал не колеблясь. Способны ли полумужчины на заговор против Сталина? Никогда!

…Во внешней политике СССР, несмотря на разгром ЕАК, изменений не происходит: Советский Союз поддерживает Израиль в войне за независимость, настраивая против англичан общественное мнение.

Газета «Правда» 5 января 1949 года: «Англичане стремятся не допустить разгрома в Негеве и помешать окончательному изгнанию остатков египетской армии, вторгшейся на территорию государства Израиль».

Заголовки в «Правде» 11 января 1949 года: «Конфликт между Англией и Израилем», «Протест правительства государства Израиль против высадки английских войск в Акабе», «Английские военные поставки Египту».

Война завершается победой Израиля. Начинается череда мирных соглашений и дипломатических признаний. 25 января 1949 года Франция признаёт государство Израиль. 31 января следует признание де-юре Соединёнными Штатами. Повторим, Советский Союз полностью признал новое государство на полгода раньше, 17 мая 1948 года. Англия упорствует дольше всех — до 27 апреля 1950 года.

Вроде бы следовало ликовать. Но именно в эти дни аресты бывших руководителей ЕАК вспыхнули с прежней силой. 12 января арестованы главврач Боткинской больницы Борис Шимелиович и директор издательства «Советская энциклопедия» Иосиф Юзефович. 18 января схвачена директор Института физиологии АН СССР академик Лина Штерн. 21-го — Полина Жемчужина.

Сужается петля вокруг члена ЦК Соломона Лозовского, в ранге заместителя наркома иностранных дел возглавлявшего в годы войны Совинформбюро. 18 января на заседании Политбюро его исключают из партии и выводят из состава членов ЦК. Через восемь дней, 26 января 1949 года Лозовский оказался в тюрьме…

Что же произошло? Что вызвало немилость вождя и привело в действие направленный против заложников репрессивный аппарат? Почему «дело ЕАК», сфабрикованное по указанию Сталина весной 1948-го, приостановилось со строгим указанием «пока никого не арестовывать» и заработало вновь лишь в декабре?

Закрытие ЕАК было неминуемым. После выполнения задач, возложенных на него в ходе войны, надобность в нём отпала. Но чтобы понять, почему закрытие и аресты были произведены в два этапа, с восьмимесячным интервалом и развязыванием на втором этапе компании по борьбе с «безродными космополитами», посмотрим, что же происходило в это же время в Израиле. Тогда станет ясно, действительно ли судьба заложников зависела от политики Бен-Гуриона.

Первые шаги Бен-Гуриона на посту лидера государства Сталину понравились, поскольку были осуществлены его методами. Бен-Гурион расправился с правыми, разгромил 22 июня 1948 года ЭЦЕЛ Бегина, а после убийства 17 сентября графа Бернадотта запретил ЛЕХИ Шамира.

Одновременно социалист Бен-Гурион ударил по левым. 9 сентября он сообщил начальнику генерального штаба о решении распустить штаб Пальмах, руководство которого состояло из офицеров, приближенных к МАПАМ. В ноябре штаб Пальмах провёл последнее заседание. Ультралевые лишились оплота в армии.

Сталин недоволен, но оттягивает принятие решения по ЕАК, ожидая прихода к власти в Израиле коммунистического правительства.

25 января 1949 года состоялись выборы в кнессет. Борьбу вели более двадцати партий, но наиболее влиятельными были социалистические, получившие более половины голосов избирателей. МАПАЙ Бен-Гуриона получила 35,7 процента. МАПАМ, вместе с компартией, набрала 18,2 процента.

Бен-Гурион мог создать правительство, состоящее исключительно из социалистов и коммунистов. Начались переговоры о создании коалиции — прошло несколько раундов. Однако коммунисты оговорили вхождение в правительство такими требованиями, на которые Бен-Гурион согласиться не мог. Когда в Москве начались аресты лидеров ЕАК, Бен-Гурион определил выбор Израиля: союз с западной демократией. Он заявил, что не позволит «ультралевому меньшинству диктовать свою волю большинству», и составил коалицию с религиозным блоком и мелкими партиями. Коммунисты оказались за бортом правительства.

Не сумев парламентскими методами прийти к власти, израильские коммунисты, в отличие от зарубежных коллег, за оружие не взялись. Коммунистическая революция не состоялась. Сталин гневно отреагировал на создание левоцентристского правительства, и первыми почувствовали его ярость бывшие руководители ЕАК. Затем наступил черёд литераторов. 8 февраля «Правда» опубликовала решение Политбюро «О роспуске объединений еврейских писателей и о закрытии альманахов на еврейском языке».

Через три дня последовал новый удар. 11 февраля всем советским евреям приклеили ярлык, резко ограничивший их в гражданских правах и свободах. На страницах газеты «Правда» впервые в мировой истории по отношению к евреям прозвучали новые обвинения: «безродный космополит» и «люди без роду и племени». Началась ведомая «Правдой» антисемитская истерия, по размаху превосходившая все дотоле известные антисемитские кампании самодержавной России, направленная, в первую очередь, против деятелей культуры.

В дореволюционной России от клеветы и навета можно было защищаться, ведь правосудие не зависело от государства, и в стране действовал суд присяжных. В 1913 году он оправдал киевского еврея Бейлиса, обвинённого в ритуальном убийстве, и — событие, невиданное для сталинского правосудия! — подсудимого, в качестве подозреваемого проведшего два года в тюрьме, освободили в зале суда. Царское правительство симпатизировало погромщикам, но открыто их не поддерживало. В защиту Бейлиса выступил цвет русской интеллигенции: Короленко, Горький, Блок, Гиппиус, Мережковский, Сологуб… Такого открытого противодействия лживым наветам не было ни на одном сталинском процессе — наоборот, запуганная интеллигенция неистово рукоплескала расстрельным вердиктам, а члены Политбюро раз за разом жертвовали своими соратниками. Да что соратниками! Жёнами и детьми!

1949 год не стал исключением из правил морали оруэлловского государства, когда Сталин принялся мстить тем, чьи соплеменники, жившие за тридевять земель, отказались создавать советский Израиль.

Прогноз Черчилля подтверждался. В тех странах Восточной Европы, где коммунисты заняли ключевые посты в правительстве, начинались репрессии и создавались тоталитарные режимы. Димитров, Готвальд, Берут, Паукер, Ракоши, десятилетиями отсиживавшиеся в Москве в стенах Коминтерна и делегированные после окончания Второй мировой войны на историческую родину, большевистскими методами захватывали власть и репрессировали оппонентов. Советский маршал Рокоссовский, этнический поляк, в 1949 году стал министром национальной обороны Польши и главнокомандующим польской армией. В Израиле восточноевропейский сценарий не повторился, и это предрешило судьбу ЕАК.

Антифашистский комитет висел на волоске с осени 1946-го… Записка МГБ «О националистических проявлениях некоторых работников ЕАК», одобренная отделом внешней политики ЦК ВКП(б), сама по себе появиться не могла. Абакумов и Суслов знали, что она затрагивает члена Политбюро и министра иностранных дел Молотова, до 1941 года возглавлявшего Советское правительство, и самостоятельно не решились бы инициировать антимолотовскую акцию. Они добросовестно выполнили приказ, который мог исходить только от Сталина.

Разгром ЕАК растянулся на два года. Столько времени потребовалось Сталину, чтобы осознать безнадежность создания военно-политического союза с Израилем.

Выборы в кнессет, создание левоцентристского правительства, сближение с Западом и установление дипломатических отношений с Францией и США происходили в январе-феврале 1949 года. В эти же месяцы Сталин завершил разгром ЕАК и инициировал борьбу с «безродными космополитами». Наказанию подверглись члены Политбюро, курировавшие операции по продаже оружия Израилю.

4 марта 1949 года лишились своих постов министр иностранных дел Молотов (жена, член ЕАК, второй месяц в тюрьме), министр вооружённых сил Булганин и министр внешней торговли Микоян. Они обязаны были «контролировать» ситуацию в Израиле и за недосмотр поплатились отстранением от должности.

Ослабли роль и влияние Маленкова. За ошибки, допущенные при формировании команды, командированной в Израиль свершать коммунистическую революцию, он уступил Игнатьеву ключевую позицию в аппарате ЦК, связанную с подбором и назначением кадров — должность заведующего отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК.

Пошатнулась позиция Берии, ответственного за тайные операции по поддержке Израиля. Сталин додумался до того, что мать Берии — мингрельская еврейка. Следовательно, Берия — сионист. Зимой 1949-го слово «сионист» также стало ругательным. Через четыре года, одновременно с «делом врачей», Сталин приступит к раскручиванию «мингрельского дела» и, намекая на Берию, будет настойчиво призывать следователей «искать большого мингрела».

Отставка ключевых министров была связана с провалом создания военно-политического союза с Израилем. Они не только не предотвратили переход Израиля на сторону Запада, но даже и не предвидели такой возможности. Этого Сталин им не простил. Он надеялся, что Израиль станет в один ряд с Болгарией, ГДР, Польшей и Чехословакией… Когда надежды рухнули, он обрушил ярость на советских евреев.

Годом раньше он поссорился с Тито. Если бы югославы жили в СССР, сталинский гнев ударил бы по ним с полной мощью. Но югославам повезло больше, чем советским евреям, быстро почувствовавшим, как короток шаг от дружбы до ненависти, от ордена до тюрьмы, от славы до пули.

* * *

На нетерпеливый вопрос читателя, какое отношение имеют описываемые события к смерти Сталина, ещё раз отвечу: «дело врачей», в результате которого страдающий атеросклерозом Сталин в решающие минуты своей жизни оказался без медицинской помощи, возникло не на пустом месте. Сталин шёл к нему с осени 1944-го, с речи в Кремле, где он высказался за «более осторожное» назначение евреев на должности в государственных и партийных органах.

 

Шестиконечные звёзды братских компартий

Министерскими отставками, разгромом ЕАК и борьбой с «безродными космополитами» (этим словосочетанием обозначилась объявленная Кремлём компания государственного антисемитизма) Сталин не ограничился. За «предательство» Бен-Гуриона и отказ израильских коммунистов от вооружённого захвата власти пострадали восточноевропейские компартии — в подконтрольных Кремлю столицах, спецслужбы, руководимые ставленниками Москвы, начали кровавые чистки. «Под нож» пошли коммунистические лидеры с еврейской кровью или имеющие еврейских родственников. Руины Третьего Рейха оросили живительной влагой.

В Румынии в опалу попала еврейка Ана Паукер, член Политбюро и министр иностранных дел. В Польше отстраняется от власти Владислав Гомулка, Генеральный Секретарь Коммунистической партии, отказавшийся разводиться с женой — еврейкой по национальности. Самый мощный удар пришёлся по Чехословакии, через которую Кремль проводил операции по продаже оружия: в Праге начинаются аресты евреев, занимавших руководящие посты в партии и в правительстве. Арестованным предъявляется стандартное обвинение: сионизм, пособничество Израилю и сотрудничество с США.

До Югославии следователям Лубянки добраться не удалось. Зато в речах и в газетах московские пропагандисты не скупятся на выражения и обвиняют Моше Пийада, еврея по национальности, Председателя Национальной Ассамблеи и Президента Сербии, в зловредном влиянии на премьер-министра Югославии Иосипа Тито и в создании в Югославии «антикоммунистического полицейского режима фашистского типа».

 

Советско-американские отношения, 1947–1949

Этому разделу можно предпослать подзаголовок — «Между двумя микроинсультами». Первый, напомним, Сталин перенес в октябре 1945-го, второй — в октябре 1949-го.

Истории и анализу советско-американских отношений посвящено много исследований. Поэтому ограничимся хронологическим изложением наиболее важных событий, начиная с весны 1947-го и заканчивая датой второго микроинсульта Сталина.

1947 год.

12 марта объявлена новая военно-политическая доктрина США, «доктрина Трумэна», призванная активно воспрепятствовать распространению коммунизма. Этот день стал началом советско-американского противостояния, хотя ещё около года отношения между Востоком и Западом не были конфронтационными.

5 июня Госсекретарь США выступил с программной речью, получившей название «план Маршалла», посвящённой проблемам послевоенного восстановления Европы, в которой он предложил выделить финансовую помощь для экономического восстановления европейских стран.

18 июня правительства Англии и Франции предложили Советскому правительству собраться на трёхстороннее совещание министров иностранных дел для обсуждения «плана Маршалла». Появился шанс восстановить союзнические отношения и совместными усилиями преодолеть послевоенные трудности.

27 июня — 2 июля в Париже состоялось трёхстороннее совещание министров иностранных дел. Вначале Советский Союз согласился принять «план Маршалла» при условии предоставления европейским странам права самостоятельно решать, на что и на какие цели потратить выделяемые кредиты. Опасаясь расширения американского влияния, Сталин потребовал провести разграничение между странами-союзниками по антигитлеровской коалиции, нейтральными государствами и бывшими противниками. Эти требования не были приняты.

2 июля Советский Союз отказался от участия в «плане Маршалла», мотивировав это тем, что тот противоречит национальным интересам и суверенитету европейских стран.

2–15 июля в Париже состоялась конференция шестнадцати западноевропейских государств, принявших американские условия выделения помощи, по которым страны — получатели помощи должны были представить отчёт о состоянии экономики, валютных резервах, военных разрушениях и восстановительных работах. Госдепартамент не собирался выбрасывать деньги на ветер. Американцы хотели знать, на что будут потрачены выделенные кредиты.

Сентябрь. На второй сессии Генеральной Ассамблеи ООН советский представитель резко атаковал «план Маршалла», заявив, что тот подчиняет европейские страны экономическому и политическому контролю со стороны США и является вмешательством во внутренние дела этих стран.

29 ноября Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию о разделе Палестины. Советский Союз голосовал за раздел. США, последовательно выступавшие на стороне арабов, изменили свою позицию и проголосовали за раздел буквально перед началом решающего голосования.

16 декабря Конгресс США принял закон, согласно которому СССР был исключен из числа стран, куда разрешались американские поставки по ленд-лизу.

1948 год.

Март. Правительства США, Англии и Франции заявили о грабительской экономической политике Советского Союза на оккупированной территории Германии. Министерство торговли США ввело ограничения на торговлю с СССР.

1 апреля в одностороннем порядке Советский Союз ввёл дополнительные правила, регламентирующие сообщение между советской и американской зонами оккупации в Германии, которые противоречили практике, установленной четырёхсторонним соглашением по Берлину. По существовавшей ранее договорённости американские граждане и транспорт на пропускных пунктах не досматривались и не подчинялись советской администрации.

3 апреля. Конгресс принял Закон 1948 года о помощи иностранным государствам, признав Западную Германию союзником США.

24 июня — начало военного противостояния. Советские оккупационные власти перекрыли наземные коммуникации между западными зонами оккупации и Берлином, прекратили снабжение западных секторов Берлина из советских зон и установили блокаду, нарушив четырёхстороннее соглашение о совместном снабжении города всем необходимым для его жизнеобеспечения. Германия оказалась разорванной надвое.

США организовали воздушный мост для помощи жителям Западного Берлина, просуществовавший одиннадцать месяцев.

Июль. Конгресс денонсировал советско-американское соглашение о торговле 1937 года.

США перебросили на Британские острова самолёты В-29, способные нести атомные бомбы. Количество бомбардировщиков, базирующихся на авиабазах Великобритании, увеличилось до шестидесяти. На европейском континенте, бывшем недавно театром военных действий, вновь противостояли друг другу враждебные армии. Бывшие союзники оказались на грани войны. Начались сложные дипломатические переговоры.

25 августа Советский Союз разрывает дипломатические отношения с США, обвинив американское правительство в насильственном удержании двух советских учителей, получивших в США политическое убежище.

К осени обстановка вокруг Берлина нормализовалась, однако число бомбардировщиков с атомными бомбами, базирующихся в Англии, достигло девяноста единиц.

10 декабря третья сессия Генеральной Ассамблеи ООН приняла Всеобщую декларацию прав человека. Ни одна страна не решилась голосовать против. Зато были воздержавшиеся. Страны социалистического блока, ЮАР и Саудовская Аравия отказались даже на словах признать юридически ни к чему не обязывающую декларацию.

1949 год.

21 января — арест Полины Жемчужиной, жены министра иностранных дел Молотова.

25 января два важных события: выборы в кнессет в Израиле и признание Францией государства Израиль.

26 января — арест бывшего начальника Совинформбюро Соломона Лозовского, по личному распоряжению Сталина курировавшего деятельность ЕАК.

31 января США де-юре признают Израиль и устанавливают с ним дипломатические отношения.

В Советском Союзе 8 и 11 февраля газета «Правда» публикует отчёты о собрании театральных критиков Москвы, свидетельствующие об изменении внутренней политики Советского Союза. В последующие дни аналогичные собрания прошли во всех творческих союзах Москвы.

В современной европейской истории на государственный антисемитизм такого масштаба решились только в гитлеровской Германии и фашистской Румынии.

Январские выборы в кнессет, после которых в Израиле было сформировано левоцентристское правительство (без участия коммунистов), и установление дипломатических отношений между США и Израилем привели к изменению ближневосточной политики СССР и к новым арестам в Москве. Эти события, произошедшие почти одновременно, не являются случайным совпадением дат.

Сталин болезненно воспринял стремление Израиля проводить независимую внешнюю и внутреннюю политику. Аресты руководства ЕАК в январе — феврале 1949 года, развязывание компании по борьбе с «безродными космополитами», отставка 4 марта ключевых министров (Молотова, Булганина, Микояна), кратковременная опала Маленкова и Берии были связаны с тем, что Израиль отказался войти в советскую зону влияния и установил дружеские отношения с США.

4 апреля США, Великобритания и Франция подписали Атлантический пакт. Под флагом НАТО объединились государства, непосредственно не участвовавшие в конфликте с СССР: Канада, Дания, Исландия, Италия, Норвегия, Португалия и страны Бенилюкса, сформировавшие из-за непродуманных действий Сталина антисоветский альянс.

5 мая после длительных переговоров бывших союзников по антигитлеровской коалиции в четырёх столицах, Москве, Лондоне, Вашингтоне и Париже, было официально объявлено о снятии с 12 мая блокады и контрблокады.

25 сентября Советский Союз провёл успешное испытание атомной бомбы.

Во время Берлинского кризиса Сталин опасался, что США нанесут ядерный удар по Советскому Союзу. Ответить ему было нечем, и конфликт завершился взаимными уступками. Восстановив ядерный паритет, Сталин обрёл уверенность. Однако поиграть атомными мускулами он не успел.

Октябрь завершился вторым микроинсультом, сопровождавшимся частичной потерей речи.

1950 год.

В январе Сталин вернулся к руководству страной. Одним из первых его распоряжений было указание Генштабу начать подготовку военной операции в Корее.

Правительство Израиля молчало во время разгрома ЕАК. Когда началась корейская война, оно уже не могло соблюдать нейтралитет. Началось сближение с США. Восточноевропейские евреи заплатили за это пражским процессом, расстрелом руководства ЕАК, борьбой с космополитизмом (новой формой государственного антисемитизма) и «делом врачей».

 

Февраль 1949 — декабрь 1952

Почему поезд в Сибирь, набиравший скорость в 1949-м, остановился на промежуточной станции? Отбоя не последовало, но лишь с четырёхгодичной задержкой была дана команда на «окончательное решение» еврейского вопроса. Зимой 1949-го прозвучало последнее предупреждение правительству Израиля. Не то делаете, не туда идёте. Прошёл год.

…25 июня 1950 года началась корейская война. За полгода до этого Советский Союз совершил дипломатическую ошибку, с 13 января начав бойкот заседаний Совета Безопасности ООН. Привыкший к беспрекословному подчинению внутри страны, Сталин не понимал существующих реалий. Он отозвал своего представителя из Совета Безопасности, отказался сотрудничать с ООН и признавать любые его решения.

Причина политического безумия (другими словами назвать этот шаг сложно) заключалась в отказе Совета Безопасности удовлетворить ультиматум Советского Союза об исключении из ООН представителей острова Формоза (ныне Тайвань).

В отсутствие советского представителя Совет Безопасности, обсудив ситуацию, сложившуюся на Корейском полуострове, принял резолюцию о создании многонациональных сил, действующих под флагом ООН, и обратился к Соединённым Штатам с просьбой назначить командующего. Резолюция была принята единогласно — Сталин сам лишил себя права вето.

53 страны, большинство членов ООН, поддержали решение Совета Безопасности.

Госдепартамент обратился к Израилю с просьбой обозначить свою позицию в конфликте между США и Советским Союзом и по отношению к событиям на Корейском полуострове. Бен-Гурион, не желая окончательно ссориться с Советским Союзом, пытался лавировать. В конце июля он уведомил США о частичном нейтралитете: «…хотя в условиях мира мы пытаемся сохранить политическую независимость, в случае войны мы будем полностью на стороне Запада».

Долгие годы советская пропаганда скрывала от своих граждан, что в корейской войне советские солдаты воевали против войск ООН. В последующие годы ни в одной из необъявленных войн, в которых Советский Союз принимал участие, такого пренебрежения мировым общественным мнением не было. Даже вторжение в Афганистан, осуждённое Генеральной Ассамблеей ООН, и последующая восьмилетняя война не были противостоянием советских и ооновских войск.

Когда началась корейская война, правительство Израиля стало на сторону ООН и США. Для Сталина это было равносильно предательству.

Бен-Гурион выбрал западную модель демократии, отвергнув любую попытку ориентации на коммунистический блок. Ещё в конце 1949 года в ответ на опасения США, что Израиль примкнёт к советскому блоку, Бен-Гурион обещал американскому послу в Тель-Авиве, что «скорее Рим станет коммунистическим, чем Иерусалим».

Особенно чётко эта позиция прозвучала на митинге в Иерусалиме в апреле 1951-го, когда он заявил: «Рабочие Эрец-Исраэль должны сделать выбор: либо Кремль, либо Иерусалим!»

Естественно, все последующие просьбы Израиля о поставках оружия и нефти и о предоставлении займов остались безответными — Сталин не простил непослушание. Разгневанный вождь решил отыграться на советских евреях. Одним махом (а опыт коллективных наказаний имелся: были репрессированы чеченцы, калмыки, ингуши… список значительный), он решил покарать двухмиллионный народ.

Наказание за неприятие Израилем советской политики в Корее и осуждение северокорейских коммунистов, поддержанных китайскими «добровольцами» и — негласно — советскими «специалистами», последовало незамедлительно.

Следствие по делу ЕАК длилось более трёх лет. Первоначально Сталин не мог выработать сценарий будущего процесса и определить, сколь суровым должен быть приговор. Абакумов, понимая, что будет задет Молотов и некоторые другие влиятельные члены Политбюро, опасался вступать с ними в конфронтацию и выходить за первоначально установленные рамки. Интуитивно он чувствовал, что в какой-то момент гильотина выйдет из-под контроля и беспощадно начнёт рубить всех подряд.

В июле 1951 года Абакумов был арестован. Сталин, недовольный его нерешительностью, сменил следователей, но так как некоторые арестованные держались стойко и не признавали своей вины, то следственные действия пришлось начинать заново. От Игнатьева, нового министра госбезопасности, Сталин потребовал ускорить подготовку процесса. Развязка приближалась…

Акт первый. В марте 1952 года Игнатьев направил Сталину текст обвинительного заключения. После высочайшего одобрения 7 апреля «дело ЕАК» было направлено в военную коллегию Верховного суда СССР. Скорый суд — без участия представителей государственного обвинения и защиты — состоялся с 8 мая по 18 июля 1952 года. Несмотря на то что большинство подсудимых отказались признать свою вину и сообщили, что их признательные показания были выбиты пытками, по личному указанию Сталина все обвиняемые, кроме академика Лины Штерн, были приговорены к расстрелу. Процесс прошёл при закрытых дверях: на гласный суд Сталин ещё не решился. 12 августа тринадцать руководителей ЕАК были расстреляны.

Задержка в исполнении приговора была вызвана неожиданно смелой позицией Председателя Военной коллегии Верховного Суда СССР генерал-лейтенанта юстиции Чепцова, убедившегося в невиновности подсудимых и пытавшегося смягчить полученный из Кремля приговор. Сообщений о приговоре в печати не было.

В октябре по настоянию Рюмина, нового руководителя следствия, в Киеве начались аресты профессоров-медиков. Втихомолку нагнеталось «дело врачей», опробованное в 1937-м на процессе Бухарина, когда ведущих кремлёвских врачей обвинили в преступном лечении советских вождей, умерших естественной смертью.

Второй акт трагедии начался в Праге. Первые аресты в Чехословакии прошли в конце 1949-го. В течение двух лет московские следователи, командированные в Прагу, подбирались к Сланскому, Генеральному секретарю Коммунистической партии Чехословакии, который в конце концов был арестован 23 октября 1951 года.

Суд, названный по имени главного обвиняемого «делом Сланского», состоялся в Праге с 20 по 27 ноября 1952 года и проходил по сценариям, отработанным в тридцатых годах в Москве: с «генеральной репетицией», в которой принимали участие судьи, государственные обвинители, защитники и обвиняемые. Среди множества обвинений, предъявленных подсудимым, значилось проявление симпатий к Израилю и оказание ему военно-технической помощи.

Судьи и обвинители потребовали от подсудимых «признаний» в том, что они «еврейские заговорщики», виновные в страданиях народа Чехословакии. Всем арестованным предъявили обвинение в сионизме. Как синонимы звучали слова «евреи» и «сионисты». Главный прокурор Урвалек, чешский Вышинский, заявил на суде, что «причастность к сионизму следует рассматривать как одно из тягчайших преступлений против человечества». Теперь любого еврея можно было бы пригвоздить к судебной скамье.

По личному указанию Клемента Готвальда, президента Чехословакии, суд приговорил одиннадцать человек к смертной казни, троих — к пожизненному заключению. Из четырнадцати осуждённых высокопоставленных коммунистов одиннадцать были евреями; из одиннадцати повешенных — девять. В том числе Сланский.

Приговорённые были повешены во дворе Панкрацкой тюрьмы 3 декабря. Так в Праге состоялась генеральная репетиция московского «дела врачей», планируемого на март 1953-го…

Пражский процесс ещё не успел завершиться, а Сталин приступил к последнему этапу, который начался с атаки на тех членов Политбюро, которые могли бы помешать его замыслу наказать всех советских евреев. Прежде всего, он их припугнул…

Акт третий. 16 октября 1952 года, через два дня после закрытия XIX съезда, на пленуме ЦК КПСС Сталин принялся копаться в генеалогическом древе товарищей по партии, выискивая у них еврейских бабушек, дедушек или внуков. У Берии он нашёл мать, якобы оказавшуюся грузинской еврейкой, у Хрущёва — внучку. Не пощадил он и Маленкова, дочь которого поспешно разошлась с мужем, не успев произвести нежелательное потомство.

Напомнив о «ленинградском» и «сионистском» процессах, он по косточкам разобрал каждого из одиннадцати членов Политбюро, сообщив, что у пятерых (Молотова, Маленкова, Ворошилова, Хрущёва и Андреева) оказались еврейские родственники. Каганович — стопроцентный еврей, Берия — наполовину. Косыгин и Микоян породнились с «ленинградской мафией». Разве можно им доверять? Единственный член Политбюро, кто оказался генеалогически чист, — Булганин.

Сталин был психически болен. Он действительно верил в существование всемирного сионистского заговора. Дочери он заявил: «Сионисты подбросили тебе твоего первого муженька». На её возражение он резко ответил: «Ты не понимаешь. Сионизмом заражено всё старшее поколение».

Вот почему он пристально всматривался в своё окружение, никому не доверяя и повсюду выискивая следы сионистов.

Через 26 лет Константин Симонов, участник октябрьского пленума, по памяти воспроизвёл выступление Сталина.

Его воспоминания подтверждаются мемуарами других участников пленума, в частности Микояна.

Пленум продолжался два — два с половиной часа, из них полтора часа выступал Сталин. По словам Симонова, Сталин говорил «жёстко, а местами более чем жёстко, почти свирепо».

Первый удар, наиболее мощный, обрушился на Молотова, который обвинялся в трусости и капитулянтстве, «во всех тех грехах, которых не должно быть в партии, если время возьмёт своё и во главе партии перестанет стоять Сталин».

Затем настала очередь Микояна — ему досталось основательно, но в меньшей степени. Закончив выступление, Сталин предложил выслушать каждого обвиняемого. Всё это напоминало сценарий пленумов тридцатых годов со слёзными покаяниями Каменева, Зиновьева, Бухарина…

Молотов и Микоян по очереди «пытались объяснить Сталину свои действия и поступки, оправдаться, сказать ему, что это не так, что они никогда не были ни трусами, ни капитулянтами и не убоятся новых столкновений с лагерем капитализма и не капитулируют перед ним».

Участники пленума выслушали их, не проронив ни слова. Они оцепенели от страха, опасаясь, что следующей будет названа их фамилия. Таковы воспоминания Симонова, прошедшие сито советской цензуры.

Воспоминания другого участника пленума, бывшего секретаря Курского обкома КПСС Леонида Ефремова, законспектировавшего речь Сталина, опубликованы в постсоветское время.

«Молотов — преданный нашему делу человек. Позови — и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приёме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесёт. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведёт к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это — грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как это можно допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предположение? У нас есть Еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. Это — вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведёт себя как член Политбюро. И мы категорически отклоняем его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному вопросу, как это быстро становится известно товарищу Жемчужиной».

То, что Жемчужина четвёртый год находится в лагере и хотя бы по этой причине Молотов не может с ней контактировать, Сталина не остановило. Он продолжил клеймить того, кто долгие годы являлся его правой рукой.

«Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова, Жемчужиной, и её друзьями. А её окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо».

Поражает не только сталинское лицемерие и цинизм (предъявленное Молотову обвинение абсурдно), но и покорность, с которой очередная жертва выслушивает инкриминируемые ему преступления. Стыдливо прячут глаза члены ЦК, зная, что обвинение лживо: при созданной в Советском Союзе вертикали власти ни один руководитель не предпринимал ни одного шага без согласования со Сталиным.

Даже 22 июня 1941 года, когда началась война, ни один командующий фронтом, ни Генеральный штаб, ни один член Политбюро не отдал приказ начать боевые действия. Все ждали указания Сталина.

Лозунг «кристально честных» большевиков — все на одного, и каждый за себя — и на этот раз сработал безукоризненно. Предательство они оправдывали цинично: «Так надо для единства партии»…

Не мог Молотов без санкции Сталина предложить лидерам ЕАК отправить письмо в правительство СССР с просьбой о создании в Крыму еврейской автономной республики. Не мог многоопытный Молотов без разрешения Сталина активно участвовать в подготовке письма, из-за которого его обвинят в антипартийной деятельности. Однако прошло восемь с половиной лет, прежде чем Сталин публично обвинил его в совершении крупной политической ошибки.

Безропотная покорность поражает — никто не выступил в защиту Молотова и Микояна. Последуй команда, и стая набросится на них с требованием смертного приговора. Ужасающая эпоха. Диковинные люди. Большевики, одним словом.

Берия — единственный, кто не побоялся в доверительных беседах защитить Молотова, и, по воспоминаниям Микояна, подговаривал Маленкова и Хрущёва: «Надо защищать Молотова… Сталин с ним расправится, а он ещё нужен партии».

Берии, единственному из членов Политбюро, пытавшемуся организовать противодействие Сталину, с «лёгкой руки» Хрущёва, надолго приклеят ярлык монстра.

Удивительно, что после публичной порки на пленуме оба «героя» (у Молотова жена четвёртый год в тюрьме, у Микояна два сына на Лубянке) решили поехать к Сталину на дачу и «по-товарищески», как написал Микоян, поздравить его с днём рождения. Способны ли они на заговор? Да. Но только друг против друга.

1 декабря состоялось заседание Президиума ЦК КПСС. Вячеслав Малышев, заместитель председателя Совета министров СССР, слово в слово записал в свой рабочий дневник выступление Сталина:

«Любой еврей-националист — это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли Соединённые Штаты. Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев-националистов» [88] .

Прозвучало то, что Сталин «вынашивал» несколько лет. Присутствующим стало ясно: слово «любой» означает неизбежность предстоящего коллективного наказания, аналогичного тому, которому были подвергнуты уже репрессированные народы. Ведь чёрточку в словосочетании «любой еврей-националист» легко превратить в тире, и тогда эта фраза приобретёт иной смысл: «любой еврей — националист».

За тридцатилетний период пребывания у власти Сталин создал уникальную систему. Каждое произнесенное им слово, где бы оно ни звучало, моментально приобретало силу закона, который облекался в постановления Политбюро и Совета министров. Юридическая система стала служанкой партии, которая, по Конституции 1936 года, являлась «руководящим ядром всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных».

Заявления Сталина было достаточно, чтобы при получении соответствующей команды каждого советского еврея объявили националистом, агентом иностранной разведки и по существовавшим в стране законам подвергли репрессиям. А тех, у кого имеются еврейские родственники, если они от них не откажутся, записать в сообщники сионистов со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Ганс Глобке, официальный комментатор расовых законов в гитлеровской Германии, в эти дни плакал бы от умиления.

 

Рюмин. Головокружительный взлёт

Головокружительному взлёту — а за три месяца Рюмину удалось пройти путь от подполковника МГБ до заместителя министра госбезопасности по следственной части (на эту должность он был назначен 20 октября 1951 года) — он обязан нерешительности Абакумова. Генерал-полковник попал в сложнейшую ситуацию. Сталин требовал от него ускорить следствие по делу Еврейского антифашистского комитета, развивавшегося, по его мнению, медленно и не в том направлении, а Абакумов осторожничал, понимая, что его подталкивают к конфронтации с Молотовым, бывшим главой советского правительства и пока ещё членом Политбюро (напомним, жена Молотова проходила по делу ЕАК).

Долго лавировать и быть изворотливым «слугой двух господ» Абакумову не удалось. Верна поговорка: «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат». Весной 1951-го Суханов, помощник Маленкова, принял в своём кабинете следователя по особо важным делам Министерства государственной безопасности подполковника Рюмина. Под его диктовку Рюмин написал донос на Абакумова, обвинив его в саботаже расследования деятельности вражеской агентуры.

В июле Абакумова арестовали. На его место был назначен Игнатьев, а скромный подполковник пошёл на повышение, возглавив Следственную часть по особо важным делам. Рюмин уловил конъюнктуру: антисемитизм ныне в чести на всех уровнях власти. В новом кресле он быстро очертил контуры разветвлённого, тщательно законспирированного заговора еврейских буржуазных националистов, полностью подпадавшего под аналогичные умозаключения Сталина. В его воображении возникли три группы заговорщиков.

Первая почти полностью состояла из деятелей науки и культуры и была обезглавлена арестами членов ЕАК. Вторая группа состояла из врачей и профессоров Лечсанупра Кремля. Она, как утверждал Рюмин, планировала злодейское умерщвление руководителей партии и правительства. А третья, по замыслу Рюмина, «самая опасная, включала в себя генералов и старших офицеров госбезопасности из евреев по крови и духу (сюда Рюмин отнёс и тех, кто был женат на еврейках. — Р. Г.), должна была захватить власть, сместить товарища Сталина и установить диктатуру Абакумова».

В списке арестованных офицеров оказались заместитель начальника Специального бюро по разведке и диверсиям за рубежом генерал-майор Эйтингон, ранее руководивший советской нелегальной разведки в Испании; заместитель начальника 2-го контрразведывательного управления генерал Райхман; сын бывшего главы советского государства полковник Свердлов; заместители министра госбезопасности генерал-лейтенанты Питовранов и Селивановский. Рюмин выбивал из них показания на Абакумова и требовал дать компрометирующие материалы на Берию, с которым некоторые из арестованных работали в годы войны. Для придания заговору масштабности он планировал увязать его с вялотекущим «мингрельским делом».

 

«Мингрельское дело»

В Москве и в Праге полным ходом шла подготовка к политическим процессам. А Грузия запаздывала. Трагедия, которая там разыгрывалась, проходила по иному сценарию. Роль главного героя, которого в последнем акте следовало казнить, предварительно подвергнув мученическим страданиям, отводилась Берии. Он курировал работу служб безопасности в «освобождённых» странах Восточной Европы, отвечал за тайные операции по оказанию помощи Израилю и, по мнению Сталина, «сознательно» проглядел «заговор сионистов».

Когда провалился план по созданию советского форпоста на Ближнем Востоке, вождь пустил в оборот выражение «всемирный сионистский заговор», обрушился на руководство компартии Чехословакии (так началось «дело Сланского»). Во всех неудачах он обвинял сионистов и у всех выискивал еврейские корни. В один из дней его «осенило»: мать Берии — мингрельская еврейка, и, стало быть, Берия — скрытый враг, затаившийся сионист. Теперь ему стала ясна причина политических неудач на Ближнем Востоке. Предательство! Осталось найти доказательства, способные убедить в этом членов Политбюро.

Чтобы «всемирный сионистский заговор» выглядел масштабно и впечатляюще, Игнатьев и Рюмин с подсказки Сталина назначили Берию одним из его руководителей — им предстояло объединить «дело ЕАК», аресты руководящих работников МВД и «мингрельское дело». Его Сталин затеял, чтобы вытеснить Берию из кремлёвского руководства, обвинить в заговоре и расстрелять (сценарий устранения членов Политбюро, опробованный на Каменеве, Зиновьеве и Бухарине). Началось «мингрельское дело» с кампании против взяточничества: в 1951 году в Грузии немало руководящих постов занимали мингрелы.

После первых арестов Сталин вызвал в Москву Рухадзе, министра государственной безопасности Грузии, и приказал ему найти доказательства связей мингрелов с иностранными разведками и выискать свидетельства, подтверждающие их желание отделиться от СССР. Он потребовал разоблачить политические контакты «главного мингрела» с его парижским дядей.

Берию планировалось обвинить в государственной измене и в сговоре с иностранными разведками. Против него были факты, которые тот никогда не скрывал ни от Сталина, ни от Молотова: дядя его жены был министром иностранных дел в меньшевистском правительстве Грузии в Париже, а племянник и того хуже, — оказавшись в плену, сотрудничал с немцами. Уже за племянника на Берию можно было навесить 58-ю статью Уголовно-процессуального кодекса, применявшуюся к членам семьи предателя Родины. Впрочем, то, что не сделал Сталин, доделал после его смерти Хрущёв — использовал 58-ю для наказания сына, невестки, жены, матери, тёщи и сестры Берии.

Рухадзе рьяно взялся за дело, арестовав близких к Берии лиц — бывшего министра госбезопасности Грузии Рапаву, генерального прокурора Шонию и академика Шарию, короткое время работавшего заместителем начальника внешней разведки НКВД. Их обвинили в связях с антисоветскими эмигрантскими организациями, осуществлявшимися через бывшего агента НКВД Гигелию, вернувшегося в 1947 году из Парижа с женой-француженкой.

Но члена Политбюро нельзя арестовать голословно, нужны доказательства. Их не было. И тогда Рухадзе предложил авантюрный план: похитить в Париже лидеров грузинских меньшевиков, родственников жены Берии, привести в Грузию и на месте выбить нужные показания. Операция не состоялась по одной лишь причине. Судоплатов, которому Игнатьев приказал выехать в Тбилиси для оценки возможностей грузинской разведслужбы провести операцию и при необходимости помочь подготовить похищение, по возвращении в Москву доложил об их неспособности квалифицированно работать за рубежом. Игнатьев ответил, что инициатива исходила от Рухадзе, и Сталин лично её одобрил. Но на этом план похищения застопорился

Сталин зашёл с другой стороны — с подготовки общественности к появлению нового народа-изгоя. Он продиктовал решение, опубликованное в советской печати: «Мингрелы связаны с турками, среди них есть лица, которые ориентируются на Турцию». Намёк понят. Аналогичное обвинение в связях с Турцией, союзником Гитлера, в 1944 году предъявлялось туркам-месхетинцам — их в 24 часа погрузили в теплушки и вывезли в Сибирь и в Среднюю Азию. Через семь лет такое же коллективное наказание ожидало мингрелов.

Сталин предложил Политбюро направить в Тбилиси партийную комиссию по расследованию «мингрельских уклонистов». Руководство следствием он возложил на мингрела Берию, надеясь, что тот начнёт выгораживать друзей и знакомых, что и станет доказательством его вины.

Сталин любил подсматривать за моральными муками своих жертв. Он мог прийти к ним домой за несколько дней до ареста, как было с Бухариным, позвонить по телефону, подбодрить, утешить, дезориентировать и деморализовать. Немалое наслаждение испытывал он, наблюдая за товарищами по Политбюро, которые не раздумывая жертвовали жёнами, детьми, предавали братьев, отказывались от друзей. Он постоянно испытывал их, проверяя на благонадёжность. Настала очередь Берии. Сталин хорошо усвоил принцип: в многонациональной стране расправу должна совершить рука соплеменника.

Приехав в Тбилиси, Берия уволил своего друга, первого секретаря ЦК компартии Грузии Чарквиани. По требованию Сталина, его сменил Мгеладзе, давний враг Берии. Опасаясь обвинений в «мингрельском национализме», Берия закрыл все мингрельские газеты. Начались аресты. Об их масштабах можно судить из воспоминаний Хрущёва. Стопроцентно доверять им нельзя, но, зная, как добросовестно абсолютно все члены Политбюро выполняли указания Сталина, не жалея даже ближайших друзей, на этот раз приходится с ним согласиться.

«Тогда много было произведено арестов, но Берия ловко вывернулся: влез в это дело как «нож Сталина» и сам начал расправу с мингрелами. Бедные люди. Тащили их тогда на плаху, как баранов» [93] .

Осенью 1951 года Сталин находился на лечении в Сочи. Он поручил Берии выступить на торжественном заседании партийного и государственного актива, посвящённом празднованию 34-й годовщины Октябрьской революции. Для тех, кто не знал Сталина, это был знак: Берия нынче в фаворе. Игнатьев, новый министр госбезопасности, владел иной информацией.

В эти же дни, по секретному распоряжению Сталина, первый заместитель министра госбезопасности СССР Огольцов направил в Тбилиси новую группу следователей. Их инструктировали: любым способом выбить из арестованных признания, порочащие Берию и его жену. По согласованию со Сталиным был утверждён план оперативной разработки родственников и ближайшего окружения Берии.

В квартире матери Берии, проживающей в Грузии, установили подслушивающие устройства. Сталин знал, что сын Берии — специалист по радиоразведке, участвовал в этом качестве в Тегеранской и Ялтинской конференциях и свои разговоры контролировал. Но мать Берии, находясь вдали от сына, может не сдержаться и выразить сочувствие арестованным. Ведь Берия — мингрел, а мингрелы не ладят с гурийцами, которые в почёте у Сталина. В частных беседах она станет обвинять Сталина в страданиях мингрелов, и тогда Берия окажется на крючке.

Мингрелы держались стойко. Московские следователи докладывали Рухадзе, что они уже почти установили связь между семьей Берии и арестованными националистами, но топтались на месте — мингрелы не признавались. Дело затягивалось…

Берия висел на волоске. Летом 1952-го для него появились хорошие новости: министр государственной безопасности Грузии Рухадзе, руководивший следствием, не оправдал доверия Сталина и за медленное развитие «мингрельского дела» и отсутствие доказательства враждебной деятельности главного обвиняемого разделил судьбу Абакумова, оказавшись в Лефортово.

В марте 1952 года Игнатьев направил Сталину текст обвинительного заключения по ЕАК. Летом был оглашён приговор. Осенью того же года расстрельным приговором завершилось и «дело Сланского». «Мингрельское дело», которое должно было финишировать в это же время, запоздало.

Оно всё ещё топталось на месте: обвинение в заговоре не подкреплялось убедительными доказательствами и свидетельствами арестованных.

Сталин, недовольный Рюминым и Рухадзе, обвинил Рухадзе в обмане партии и правительства. В июле Рухадзе был арестован и посажен в Лефортово. Рюмин отделался снятием с должности заместителя министра госбезопасности, а в ноябре 1952 года был уволен из органов. Новый виток «мингрельское дело» получить не успело: Сталин умер.

 

Рюмин — непредумышленный убийца Сталина

Летом 1952 года, будучи в фаворе, Рюмин активно разрабатывал «вторую группу заговорщиков» — врачей и профессоров Лечсанупра Кремля, якобы планировавших злодейски умертвить руководителей партии. Его умозаключения соответствовали взглядам Сталина, который поверил Рюмину и санкционировал «дело врачей».

4 ноября за решёткой оказался личный врач Сталина академик Виноградов. Через неделю были арестованы профессоры Вовси и Нусинов. Теперь же недоверие было выражено всем врачам-евреям. Аресты продолжились.

Тем, кто ищет убийцу Сталина, я называю имя — подполковник Рюмин. Человек, лишивший Сталина квалифицированной медицинской помощи и как не справившийся с «мингрельским делом» в ноябре 1952-го с позором уволенный из МГБ. Однако он успел заложить мину медленного действия: Сталин отказался от врачей и занялся самолечением. Сталин, переживший два микроинсульта и страдавший от гипертонии, зациклился на маниакальной идее «еврейского заговора» и прекратил принимать лекарства, прописанные врачами. Везде ему мерещились заговорщики, и он требовал одного: ускорить разоблачение. Это была уже явная паранойя, которую когда-то диагностировал Бехтерев.

Рюмин непреднамеренно способствовал тому, что в окружении Сталина не осталось врачей. После его снятия Игнатьев лично возглавил следствие. Накопленные организмом лекарства ещё продолжали действовать, потихонечку уменьшая лечебный эффект, — часовой механизм бомбы, заложенный Рюминым, продолжал тикать. За решёткой находились те, кто мог оказать больному квалифицированную медицинскую помощь, знал историю его болезни и в первые часы после инфаркта, критические для больного, мог минимизировать удар. Надуманная идея «еврейского заговора», ставшая маниакальной и приведшая к «делу врачей», работали против него. Диктатор, обладавший всей полнотой власти и окружённый самой совершенной охраной, оказался беспомощным.

* * *

17 марта 1953 года по приказу Берии Рюмин был арестован. Чувство реальности им было утрачено. Из Лефортово он писал письма Маленкову и призывал его к бдительности перед лицом международного еврейского заговора. Освобождать его не решились даже после ареста Берии: слишком одиозной оказалась его персона. Правительственное сообщение от 7 июля 1954 года гласило: «Учитывая особую опасность его деятельности и тяжесть последствий совершённых им преступлений, Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Рюмина к высшей мере наказания — расстрелу».

А судьба Рухадзе только на первый взгляд оказалась непредсказуемой. Всё имеет свою цену, и за всё рано или поздно предстоит заплатить той же валютой — в 1955 году его расстреляли в Тбилиси вместе с его бывшими жертвами. После смерти Сталина они были освобождены Берией, а затем вновь арестованы, но уже за связь с Берией. Рухадзе сам выкопал себе яму: из тюрьмы он забрасывал Берию письмами с просьбой об освобождении, обращаясь к нему как к «Великому Человеку», и три месяца спустя, когда Берия был арестован, эти письма легли в основу смертельного приговора. Его расстреляли как члена разветвлённой бериевской банды.

…«Мингрельское дело» и «дело врачей» были закрыты Берией сразу же после смерти Сталина. Точку в «мингрельском деле» поставил Хрущёв, оформив закрытие специальным решением ЦК КПСС. Поэтому после ареста Берии, когда Хрущёв, во множестве грехов обвиняя бывшего друга, мог бы воспользоваться рюминскими наработками, о «мингрельском деле» даже не вспоминали.

 

Политбюро в ожидании «смены поколений»

Именно Политбюро, по версии Глебова и некоторым версиям, изложенным Авторхановым, выпала особая роль. Не Сталин, а Политбюро должно было принять решение начать массовые репрессии против еврейского населения СССР. Что же оно из себя представляло? Был ли это независимый орган, коллегиально принимающий решение, или это был инструмент репрессий, подвластный лидеру партии?

Мемуары члена сталинского Политбюро Анастаса Микояна «Так было» не вполне искренни. Тот, кто привёз Президенту Чехословацкой Республики Клементу Готвальду сфабрикованные НКВД письма, доказывающие предательство Сланского и подготовку им бегства на Запад, умалчивает не только об этой поездке. О болезни и смерти Сталина он пишет скупо, несколько строк — почти ничего. Зато Микояна беспокоит другое — собственная персона, стремление оправдаться перед потомками. Значительная часть мемуаров, относящихся к пятидесятым годам, посвящена описанию событий вокруг XIX съезда партии и тревогам, охватившим членов Политбюро.

Микоян вспоминает, как за год до съезда Сталин вдруг повздорил с ним за ужином и кинул в запальчивости: «Вы состарились, я вас всех заменю!»

«Все присутствовавшие были настолько поражены, что никто слова не сказал в ответ. Нельзя было превращать это в шутку, так как было сказано серьёзно, и нельзя было серьёзно об этом говорить: ведь мы же были гораздо моложе самого Сталина. Мы подумали, что это случайно сказанные им слова, а не обдуманная и серьёзная идея, и вскоре о них забыли» [94] .

«Случайно сказанные им слова,… и вскоре о них забыли» — детская непосредственность Микояна умиляет. По привычке, появившейся в годы Большого террора, когда по всей стране одураченные толпы скандировали «Смерть убийцам!», он решил, что читатель послушно поверит в любые сказанные им слова, как и в наивность и невиновность одного из старейших членов Политбюро, с 1926 года участвовавшего в сталинских чистках. А если не поверит, то сделает вид, что поверил. Он сам ведь поступал так же: молча втягивал шею и подписывал смертные приговоры друзьям, а впоследствии утверждал, не краснея и не заикаясь, что за неимением времени не вникал глубоко в их дела и во всём доверял Сталину…

Микоян испугался. Он понимал, что, если Сталин объявит его американским шпионом, НИКТО из членов Политбюро за него не заступится. Он ведь тоже никого не щадил. Недрогнувшей рукой подписал смертный приговор отцу своей невестки Алексею Кузнецову, секретарю ЦК (Алла Кузнецова была замужем за младшим сыном Микояна Серго).

«А вот когда такой большой Президиум был создан, мы невольно подумали, что, возможно, Сталин имел в виду необходимость замены старых членов Политбюро молодыми, которые вырастут за это время, и он легче сможет заменить того, кого захочет убрать» [95] .

После тщательно подобранных слов «невольно подумали» перехватило дыхание: как долго старался доктор исторических наук Серго Микоян, редактируя мемуары отца? Неужели у Анастаса Микояна память отшибло и он забыл о расправе над Каменевым и Зиновьевым, Рыковым и Бухариным? Он настолько наивен и беспомощен в этих строках — ангел белокрылый, случайно залетевший в Политбюро, — что всякий может его обидеть…

Что да, то да! Бедненький Микоян, безропотная жертва пьяных коллег! Он не замечает подложенный на стул помидор, ловится на глупый розыгрыш Сталина и, к радости собутыльников, пачкает брюки. Такое с ним случалось не раз. Участники застолий, зная его характер, склонный к прогибам, избрали его предметом своих насмешек. Об этих невинных шалостях взрослых мальчиков на сталинских застольях в Сочи и в Кунцево в книге «Только один год» рассказала очевидец — Светлана Аллилуева.

Она не поняла Микояна. Девчушка ведь. Если товарищам смешно и Сталину весело, почему бы не плюхнуться на помидор? Шутка ведь. Весёлая шутка. Зря Микоян не рассказал о ней в своих мемуарах. Все вместе повеселились бы.

Зато всем вождям преданный Микоян рассказал, как 21 декабря 1952 года, несмотря на жёсткую критику на пленуме и угрозу физической расправы, вместе с опальным Молотовым он приехал без приглашения Сталина на его день рождения и что произошло вместо ожидаемого примирения. Вспомним, когда именно происходила попытка трогательного братания. У Молотова жена четвёртый год находится в заточении, у Микояна два сына побывали в тюрьме. Оба экс-друга понижены в должности, подвергнуты публичной порке на пленуме и почти объявлены шпионами. Несмотря на унижения, Микоян напрашивается на день рождения (заискивающе спрашивает позволения у других членов Политбюро) и едет с товарищескими поздравлениями на мальчишник. Как мило. По-товарищески. Хотел по традиции ещё на Новый Год приехать — ко двору не пустили.

Обида так и звучит в его голосе:

«Но через день или два то ли Хрущёв, то ли Маленков сказал: «Знаешь что, Анастас, после 21 декабря, когда все мы были у Сталина, он очень сердился и возмущался тем, что вы с Молотовым пришли к нему в день рождения. Он стал нас обвинять, что мы хотим примирить его с вами, и строго предупредил, что из этого ничего не выйдет: он вам больше не товарищ и не хочет, чтобы вы к нему приходили».

За месяц или полтора до смерти Сталина Хрущёв или Маленков мне рассказывал, что в беседах с ним Сталин, говоря о Молотове и обо мне, высказывался в том плане, что якобы мы чуть ли не американские или английские шпионы.

Сначала я не придал этому значения, понимая, что Сталин хорошо меня знает, что никаких данных для того, чтобы думать обо мне так, у него нет: ведь в течение 30 лет мы работали вместе. Но я вспомнил, что через два-три года после самоубийства Орджоникидзе, чтобы скомпрометировать его, Сталин хотел объявить его английским шпионом. Это тогда не вышло, потому что никто его не поддержал. Однако такое воспоминание вызвало у меня тревогу, что Сталин готовит что-то коварное. Я вспомнил также об истреблении в 1936–1938 гг. в качестве «врагов народа» многих людей, долго работавших со Сталиным в Политбюро.

За две-три недели до смерти Сталина один из товарищей рассказал, что Сталин, продолжая нападки на Молотова и на меня, поговаривает о скором созыве пленума ЦК, где намерен провести решение о выводе нас из состава Президиума ЦК и из членов ЦК.

По практике прошлого, стало ясно, что Сталин хочет расправиться с нами и речь идёт не только о политическом, но и о физическом уничтожении» [97] .

Выдержки из длинного объяснения Микояна (многое я пропустил, желающие выслушать его стоны могут обратиться к книге. — Р. Г.) описывают панический страх, охвативший всех членов Политбюро. Отдали дракону жён, детей и всё равно спешат засвидетельствовать личную преданность. Уже ясно, что речь идёт об их физическом истреблении. И что? Способен ли кто-нибудь на мужской поступок? У Молотова, Андреева — жёны-еврейки в тюрьме. У члена Политбюро и председателя Президиума Верховного Совета СССР Калинина (умер в июне 1946-го) — жена с 1938 года в заточении. У Поскребышева, в течение 25 лет являвшегося помощником Сталина, жена-еврейка, мать его дочерей, семилетней Гали и годовалой Наташи, арестована в 1939-м и через два года расстреляна. У полного Георгиевского кавалера, лихого конника, маршала Будённого жена Ольга Михайлова, певица Большого театра — в тюрьме с 1937 года (освобождена лишь в 1956-м).

Мужчины, где вы?! Руки и ноги дрожат. В Политбюро и в ЦК мужчин нет, сплошные товарищи. Жёны декабристов, добровольно отправившиеся в ссылку за своими мужьями, оказались мужественнее мужей-коммунистов.

Единственным, кто сумел отстоять жену-еврейку, был Ворошилов. Рассказывают, что, когда пришли её арестовывать, он несколько раз предупредительно выстрелил из револьвера в потолок. Запросили Сталина: «Что делать?» Вождь смилостивился: «Чёрт с ним». Было ли так в действительности или это очередная байка, коих присутствует множество, создавая легенды о том, чего никогда не было и не могло быть, подтверждающих документов нет. Известно лишь, что Климент Ефремович жену от тюрьмы уберёг, а в пятидесятые годы, вплоть до смерти Сталина, был в немилости у вождя. Как и Молотова, его не приглашали на кунцевские посиделки.

Хрущёв вспоминает, что после съезда испуганные Микоян и Молотов назойливо и безуспешно искали встречи со Сталиным, пытаясь вернуть его расположение.

«Они узнавали, что Сталин в Кремле, и приходили. А если он уезжал за город, то тоже приезжали к нему. Их пропускали. <…> Но однажды Сталин впрямую сказал: «Я не хочу, чтобы они приезжали». Не знаю, что конкретно он сделал, но, видимо, приказал никому не сообщать, когда он приезжает в Кремль, и не говорить, где он находится, если звонят Микоян или Молотов и справляются о нём. Они разыскивали Сталина потому, что хотели тем самым сохранить себя не только как руководителей и как членов партии, а и как живых людей (выделено мной. — Р. Г.). Добивались, чтобы Сталин вернул своё доверие. Я это понимал, сочувствовал им и всемерно был на их стороне» [98] .

Такая вот странная атмосфера была среди лидеров государства. Вчерашним друзьям сочувствовали, но никто и пальцем не пошевельнул, чтобы попытаться в частной беседе со Сталиным за них заступиться. Их уже предали, и очередные жертвы отнеслись к этому с пониманием, никогда не высказав никому обиды. Они ведь поступили бы также…

Возвращаемся к воспоминаниям Микояна. Несмотря на то что к ним, так же, как и к воспоминаниям Хрущёва, следует отнестись осмотрительно, Микоян и Хрущёв — единственные члены сталинского Политбюро, оставившие обширные мемуары.

Информация о смерти Сталина у многословного Микояна уместилась в двух коротких абзацах.

«В начале марта 1953 г. у него произошёл инсульт и он оказался прикованным к постели, причём его мозг был уже парализован. Агония продолжалась двое суток».

Инсульт произошёл в ночь с 28 февраля на 1 марта. Умер Сталин через пять дней, 5 марта в 9 часов 50 минут вечера. Мелочи, конечно, но если в таких мелочах Микоян неточен, то где же он точен? Продолжим чтение:

«У постели Сталина было организовано круглосуточное дежурство членов Политбюро. Дежурили попарно: Хрущёв с Булганиным, Каганович с Ворошиловым, Маленков с Берия. Мне этого дежурства не предложили. Наоборот, товарищи посоветовали, пока они дежурят, заниматься в Совете министров СССР, заменять их в какой-то мере» [99] .

О причинах инсульта ни слова. Как он случился — неведомо. Умиляет трогательное обращение «товарищи» по отношению к соратникам, готовым кому угодно, в том числе Микояну, подмахнуть смертный приговор.

А если бы «товарищи» предложили Микояну подежурить у постели больного? Стал бы он выхаживать того, кто готовил ему расстрел? Кормил бы он с ложечки тюремщика своих детей? Странный вопрос. Безусловно, кормил бы! С телячьей преданностью, с которой заискивал перед ним и искал встречи.

Не сказано в мемуарах Микояна ни о существовании некоего заговора с целью убийства сатрапа, ни о возникшей в Политбюро оппозиции, ни о микроинсультах. Причина не в том, что Микоян прославился умением юлить, всем прислуживать и ни с кем не конфликтовать. Не было заговора, не было оппозиции в Политбюро. Не было! Каждый дрожал за свою шкуру и готов был «съесть» соседа, лишь бы сохранить должность и звания. Берия, вступившийся за Молотова, оказался среди них белой вороной. Об этом мы будем говорить позже, ссылаясь на Микояна и Хрущёва, которые как провокацию восприняли его попытки защитить Молотова.

Все молча выслушали обвинения против Молотова и Микояна, зная, что в любой момент они также будут «съедены» коллегами по Политбюро. Они отстранились друг от друга, оправдывая беспринципность защитным щитом — «партийная дисциплина». Таковой была атмосфера в Политбюро — как волки, все готовы были уничтожить друг друга.

Покушения на Сталина, аналогичного тому, что было произведено на Гитлера 20 июля 1944 года, в советской истории не было. Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг оказался решительнее товарищей из Политбюро. Заговорщиков среди них не было и быть не могло. Дрессировка «товарищей-коммунистов» сродни выучке «верного Руслана» — преданного пса из владимовской «истории караульной собаки». Пса легче убить, чем заставить забыть караульную службу.

 

Заключительный акт, январь — февраль 1953

После октябрьского пленума перед Молотовым, Микояном и Берией замаячили подвалы Лубянки.

Наверняка, до Берии дошли слова, сказанные Сталиным начальнику следственной части МГБ Коняхину через четыре дня после завершения пленума: «Не люблю я Берию, он не умеет подбирать кадры, старается повсюду ставить своих людей». Наверняка, Берия знал об указаниях Игнатьеву и Рухадзе — «искать большого мингрела».

Разговорами Сталин не ограничился. Паранойя прогрессировала, и, одержимый бредовой идеей «сионистского заговора», он распространил его на своё ближайшее окружение, дав согласие на аресты: в декабре 1952-го — начальника личной охраны генерал-лейтенанта Власика и личного секретаря Поскребышева (вспомнил, что его жена-еврейка была расстреляна в 1941-м), а в январе — коменданта Кремля генерала Косынкина.

Многие документы уничтожены «наследниками Сталина» сразу же после его смерти, многие до сих пор засекречены. Можно лишь рассуждать, КТО и КАКИМ ОБРАЗОМ выкрал секретные материалы из сейфа Поскребышева и подставил Власика и Косынкина под гнев Сталина. Стало привычным спихивать тайные злодеяния на Берию. Однако с таким же успехом можно заподозрить Хрущёва и Маленкова.

Ошибкой Власика явилась небрежность, проявленная им в 1948 году, когда после сталинской резолюции «В архив» он переправил письмо Лидии Тимашук начальнику Лечсанупра Кремля, генерал-майору медицинской службы Егорову, на которого жаловалась Тимашук. Тот решил от жалобщицы избавиться и перевёл её в менее престижную поликлинику. Осенью 1952 года Егорова арестовали по «делу врачей». В его документах обнаружилось письмо Тимашук с резолюцией Власика. Об этом доложено было Сталину. Трудно сказать, сам ли он, одержимый идеей «всемирного сионистского заговора», заподозрил предательство и приказал арестовать Власика или ему услужливо намекнул Маленков — автор не Вольф Мессинг, в отсутствие архивных документов не способен читать чужие мысли и не берётся домысливать то, чего могло и не быть. Достоверный факт, от которого нельзя отмахнуться, — охрану Сталина возглавил министр внутренних дел Игнатьев, недолюбливавший Берию и лично координировавший направленное против него следствие.

Многие исследователи (в частности, Авторханов, Волкогонов) не устояли против сложившегося стереотипа и упрекнули Берию в смене «сталинского караула». Если это было бы правдой, не стал бы Берия назначать начальником охраны человека, настроенного против него, и если было бы хоть малейшее доказательство вины Берии в их арестах, это обвинение прозвучало бы на июльском (1953) пленуме и размножилось в мемуарах Хрущёва, Микояна, Кагановича… Какой ведь повод спустить на Берию всех гончих собак!

Но нет, не случилось! В приговоре суда, признавшем Берию виновным «в измене Родине, организации антисоветской заговорщической группы в целях захвата власти и восстановления господства буржуазии», нет ни слова о «заговоре» против Сталина или его окружения.

Смею предположить, что рукой Игнатьева, арестовавшего Власика, Поскребышева и Косынкина, управляли Хрущёв и Маленков. В партийной иерархии они были влиятельнее Берии. После смерти Сталина Маленков и Хрущёв шли в партийном руководстве под номерами Первый и Второй. Затем они поменялись местами — партия взяла верх над правительством. Игнатьев, выдвиженец партийного аппарата, был их человек. Покровительство Хрущёва, которым он пользовался после смерти Сталина, наводит на мысль, что Игнатьев оказал Хрущёву неоценимую услугу. Какую? Устранил Поскребышева?

Только доверенные лица министра госбезопасности могли вскрыть сейф Поскребышева и похитить спрятанные там документы. Только Игнатьев, ставленник Маленкова и Хрущёва, докладывая Сталину о потерянных документах, мог напомнить ему, что жена Поскребышева, еврейка, была расстреляна в 1941 году и затаивший обиду Поскребышев неблагонадёжен.

Хотя не исключаю, что идея скомпрометировать Власика и Поскребышева могла принадлежать Берии. Он поделился с Маленковым и Хрущёвым, которые задействовали послушного им Игнатьева. Замысел мог принадлежать Берии, исполнители — Маленков, Хрущёв и Игнатьев. Возможно, Берия гордился своей задумкой, и знаменитая фраза «Я его убрал», сказанная им Молотову на трибуне Мавзолея (к ней мы ещё вернёмся), именно об этом свидетельствовала. Но это, повторяю, догадка, ничем не подтверждённая, которая годится разве что для разговоров на кухне.

Бесспорный факт: в конце декабря Сталин остался без лечащих врачей и наиболее преданных слуг. Среди арестованных оказалась Валентина Истомина, сестра-хозяйка, смотрительница и, как утверждают некоторые исследователи, сталинская любовница. Слух этот недостоверный, есть и другое мнение.

Впрочем, какие бы доказательства их неблагонадёжности Сталину ни подсунули бы, без высочайшего позволения их не арестовали бы, и то, что он дал согласие на арест, характеризует его не с лучшей стороны. Однако, если помнить о диагнозе академика В. М. Бехтерева, поставленном Сталину в декабре 1927 года (после чего психиатр внезапно скончался, по официальной версии, отравившись консервами), то психическое заболевание, паранойя, следствием которого является прогрессирующая маниакальная подозрительность, если не оправдывает больного, то поясняет его поступки.

«Узкий кабинет» — Маленков, Берия, Булганин и Хрущёв — осознавал: тучи сгущаются. Всё, на что квартет надеялся, каждый боялся произнести вслух — ожидание дня, когда произойдёт очередной приступ гипертонии, из которого Сталин не выпутается. Однако они были хорошо выдрессированы. Выучка, не позволявшая псу ринуться на хозяина, заставляла их входить к нему в кабинет, «поджав хвост».

…Все, кто внимательно следил за событиями в Советском Союзе, понимали: «пахнет большой кровью».

9 января 1953 года премьер-министр Израиля Бен-Гурион заявил, что, по его убеждению, «процесс в Праге спланирован Кремлём и надо ожидать серьёзных изменений в советской политике в антиеврейском или, по меньшей мере, в антиизраильском направлении».

Бен-Гурион оказался провидцем: через четыре дня в Москве официально стартовало «дело врачей».

13 января «Правда» опубликовала сообщение ТАСС о раскрытии банды кремлёвских «врачей-убийц», готовивших покушение на товарища Сталина. Джин был выпущен из бутылки.

Официальным предлогом для начала антиеврейской компании послужило давнее письмо заведующей отделом функциональной диагностики Тимашук, в котором она сообщала о неправильно поставленном диагнозе Жданову, из-за чего тот умер. Через четыре года медицинскую ошибку объявили вредительством.

Рюмин, выдумавший заговор кремлёвских врачей, составлявший в его схеме главную ветвь «еврейского заговора», уже распрощался с должностью. Однако Маленков, его бывший покровитель, оставался вторым лицом в государстве и, зная истинные намерения Сталина, стал вдохновителем новой антисемитской волны, покатившейся по печатным изданиям.

Врачи-убийцы. Более иезуитской лжи придумать нельзя. Когда-то из тактических соображений, после неудавшегося восстания в Иудее, жестоко подавленного Римом, руководители христианских общин решили отмежеваться от иудейской религии. Тогда и появилось придуманное евангелистом Лукой обвинение евреев в гибели Иисуса. Оно стало политическим обоснованием средневековых погромов. Новая ложь по чудовищности превосходила ту, которая вдохновляла крестоносцев, погромщиков времён Богдана Хмельницкого и Николая II. Свершись она — и надолго в душе русского народа была бы посеяна ненависть к евреям…

Газетно-журнальная истерия зимы 1953 года. Кремлёвский поэт Николай Грибачёв в пятом номере журнала «Крокодил» витийствует:

«…Из Иерусалима в Лондон ползёт растерянное бормотание руководителей сионистских организаций, натужно пытающихся вспомнить свои заслуги перед миром, которых нет, вновь тщетно напяливающих постоянную маску благодетелей, чтобы скрыть под ней оскал американского гангстера…

…Сионисты из «Джойнта» вкупе с английскими шпионами организовали группу врачей-убийц в СССР.

Вероятно, пойманы ещё не все. Есть кое-где ротозеи, есть беспечные глупцы, полагающие, что можно почить на лаврах успехов и забыть о борьбе. Но при всём том остаётся фактом, что разорено ещё одно американское диверсионное гнездо…»

Илья Эренбург в шестой книге своих мемуаров описывает атмосферу тех дней:

«Одни говорили, что врачей начали арестовывать два месяца назад; другие, напротив, рассказывали, что был консилиум, пригласили врачей, лечивших Сталина, и потом арестовали. Все повторяли, что в больницах ад, многие больные смотрят на врачей, как на коварных злодеев, отказываются принимать лекарства… Женщина-врач говорила: «Вчера пришлось весь день глотать пилюли, порошки, десять лекарств от десяти болезней — больные боялись, что я — “заговорщица”».

…На Тишинском рынке подвыпивший горлодёр кричал: “Евреи хотели отравить Сталина!”» [105]

Как легко всё было сделано! Старенькие врачи-профессора сознались под пытками, безумствующие толпы требуют расстрела. Удивительно, что удерживало толпу от начала погромов? Отсутствие сигнала? Погромщики времён Николая II не ждали приказа царя, они были более смелыми.

Сталин терпеливо ждёт завершения гласного процесса. Когда мир содрогнётся от признательных показаний заговорщиков и пройдут казни через повешение на главных площадях страны, вот тогда и приступайте к погромам!

Дело сделано: общественное мнение подготовлено. Чужими руками — свои в перчатках — осталось завершить начатое. Затем, как это было в годы коллективизации, надо от погромщиков отмежеваться, назвав происходящее «перегибами на местах» и «спасти» тех, кто выжил. Всё до гениальности просто. Толпа, доведенная до безумия, устраивает еврейские погромы. И тогда ОН, ВЕЛИКИЙ ГУМАНИСТ, вмешается. Кого-то пожурит, кого-то осудит и для спасения евреев отправит их в гетто Сибири и Дальнего Востока, где уже построены бараки (временные, конечно)…

По дороге должны произойти крушения нескольких поездов — чего не бывает в дороге. Если надо, выразим соболезнование. Хотя кто об этом узнает? Как сказал товарищ Сталин, что в прошедшую войну погибли семь миллионов советских граждан, так и прописали в учебниках по истории. Верноподданным положено знать только то, что дозволено ИМ, ВЕЛИКИМ ДРАКОНОМ, ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЕМ ЗЕМЛИ.

20 января Тимашук приглашается на приём к Маленкову. На следующий день «Правда» опубликовала указ о награждении Лидии Тимашук орденом Ленина «за помощь, оказанную правительству в деле разоблачения врачей-убийц». Она становится самым популярным человеком в Советском Союзе, достойной славы Павлика Морозова…

Аресты продолжаются. 25 января арестовали профессора Зеленина. Атмосфера ненависти нагнетается с каждым днём.

10 февраля МГБ устраивает провокацию — взрыв бомбы во дворе советского посольства в Тель-Авиве. Несмотря на принесённое правительством Израиля извинение, 13 февраля Советский Союз разрывает дипломатические отношения с Израилем.

В этот же день принято секретное постановление ЦК: начать следствие в отношении всех лиц еврейского происхождения, чьи имена назывались на допросах по делу Еврейского антифашистского комитета. В «Правде» появилась разгромная статья Михаила Бубеннова о романе Гроссмана «За правое дело».

Псы спущены с цепей. В закрытом докладе на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях» Хрущёв рассказал, как проходило следствие по «делу врачей»:

«Он сам давал указания, как вести следствие, как допрашивать арестованных. Он сказал: на академика Виноградова надеть кандалы, такого-то бить. Здесь присутствует делегат съезда, бывший министр госбезопасности т. Игнатьев. Сталин ему прямо заявил: «Если не добьётесь признания врачей, то с вас будет снята голова».

Сталин сам вызывал следователя, инструктировал его, указывал методы следствия, а методы были единственные — бить, бить и бить».

Через некоторое время после ареста врачей мы, члены Политбюро, получили протоколы с признаниями врачей. После рассылки этих протоколов Сталин говорил нам: «Вы слепцы, котята, что же будет без меня — погибнет страна, потому что вы не можете распознать врагов».

…Но мы чувствовали, что дело с арестом врачей — это нечистое дело. Многих из этих людей мы лично знали, они лечили нас».

В мемуарах Хрущёв повторяет рассказ о требовании Сталина избивать арестованных:

«Начались допросы “виновных”. Я лично слышал, как Сталин не раз звонил Игнатьеву. <…> Это был крайне больной, мягкого характера, вдумчивый, располагающий к себе человек. Я к нему относился очень хорошо. В то время у него случился инфаркт, и он сам находился на краю гибели.

Сталин звонит ему (а мы знали, в каком физическом состоянии Игнатьев находился) и разговаривает по телефону в нашем присутствии, выходит из себя, орёт, угрожает, что он его сотрёт в порошок. Он требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы» [108] .

Хрущёв не нашёл слов сострадания к избиваемым врачам (некоторых он знал лично), но при этом жалеет их палача, присутствовавшего на XX съезде в качестве делегата (!) и называет Игнатьева «вдумчивым, располагающим к себе человеком». В насмешку над тысячами репрессированными Хрущёв причислит Игнатьева к жертвам культа личности, хотя, рассказывая в мемуарах о смерти Сталина, честно признается, что плакал и искреннее его жалел. В последнем никто не сомневается. Как и в том, что волк зачастую прикидывается овцой, а палач — жертвой.

 

Депортация евреев

Осторожный Анастас Микоян в книге «Так было» описывает атмосферу января-февраля 1953-го:

«Спокойным со Сталиным не мог чувствовать себя никто. Как-то после ареста врачей, когда действия Сталина стали принимать явно антисемитский характер, Каганович сказал мне, что ужасно плохо себя чувствует: Сталин предложил ему вместе с интеллигентами и специалистами еврейской национальности написать и опубликовать в газетах групповое заявление с разоблачением сионизма, отмежевавшись от него. “Мне больно потому, — говорил Каганович, — что я по совести всегда боролся с сионизмом, а теперь я должен от него “отмежеваться””! Это было за месяц или полтора до смерти Сталина — готовилось «добровольно-принудительное» выселение евреев из Москвы. Смерть Сталина помешала исполнению этого дела» [109] (выделено мной. — Р. Г.).

Это ответ таким историкам, как Костырченко (Институт истории России РАН), утверждающим, что поскольку официальные документы о подготовке депортации не обнаружены, то это, скорее всего, слухи.

Признание Микояна подтверждает Булганин. Его рассказ, со слов Бенедикта Сарнова, приводит Абдурахман Авторханов:

«В 1970 году бывший член Политбюро ЦК КПСС и Председатель Совета министров СССР Николай Александрович Булганин рассказал мне, что за несколько дней до публикации сообщения ТАСС об «аресте группы врачей-вредителей» его текст обсуждало бюро Президиума ЦК КПСС (так назывался тогда высший партийный орган). По словам Булганина, процесс над врагами намечался на середину марта 1953 года и должен был завершиться вынесением смертных приговоров. «Профессоров-убийц» предполагалось публично повесить на центральных площадях в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Свердловске, в других крупнейших городах страны.

Булганин рассказал мне и о намечавшейся после процесса над врачами массовой депортации евреев в Сибирь и на Дальний Восток. В феврале 1953 года Сталин приказал подогнать к Москве и нескольким другим крупнейшим городам несколько сот эшелонов для выселения евреев. В ходе этой акции планировалось организовать крушение составов и «стихийное» нападение на них «возмущённых масс», чтобы с частью депортируемых расправиться в пути. По словам Булганина, идейными вдохновителями и организаторами «дела врачей», а также намечавшихся антиеврейских акций были Сталин, Маленков и Суслов.

Немало интересного о плане депортации евреев рассказал Николай Николаевич Поляков, бывший сотрудник аппарата ЦК ВКП(б), а до этого работник органов государственной безопасности. По его словам, для руководства операцией по выселению евреев была создана специальная комиссия, подчиняющаяся непосредственно Сталину. Председателем комиссии Сталин назначил секретаря ЦК КПСС Суслова, секретарём стал Поляков, для размещения депортированных в отдалённых районах страны спешно строились барачные комплексы наподобие концлагерей, а их территории попадали в ранг закрытых зон» [110] .

Доктор исторических наук Этингер в книге «Это невозможно забыть…» пишет:

«Из приближённых Сталина только Н. А. Булганин, выйдя на пенсию, любил после изрядного возлияния поведать своим собеседникам, разумеется, «по большому секрету», о том, как Сталин поручал ему подготовку и осуществление депортации евреев» [111] .

Светлана Аллилуева приводит слова, сказанные ей женой секретаря ЦК и руководителя Агитпропа Н. А. Михайлова:

«“Я бы всех евреев выслала вон из Москвы!” Очевидно, её муж думал так же. Это было тогда официальным настроением, и источник его был, как я могла догадаться, на самом верху» [112] .

Очень осторожно о планах депортации высказался Хрущёв, который был хорошо информирован. Прямо назвать вещи своими именами он не решился, хотя те, кто умеют читать, поймут его правильно:

«Сюда же приплеталась выдумка, будто евреи хотели создать своё особое государство, выделиться из Советского Союза. В результате встал вопрос вообще о еврейской национальности и её месте в нашем государстве» [113] (выделено мной. — Р. Г.).

Два бывших члена Политбюро, Микоян и Булганин, говорят о планировавшейся депортации, третий, Хрущёв, пишет, что стоял вопрос «о еврейской национальности и её месте в нашем государстве». Намёк непонятен? Официально о планах депортации объявил в 1957 году западной публике Пономаренко, посол СССР в Польше, в 1953 году член Президиума ЦК КПСС. Это четвёртый свидетель обвинения из числа высшего руководства СССР и ближайшего окружения Сталина, имевший доступ к особо секретной информации.

Малышев, заместитель председателя Совмина СССР, записал, как говорилось выше, слова Сталина, сказанные им на заседании Президиума ЦК КПСС, которые позже можно было бы использовать для формулирования обвинения в шпионаже на будущем судебном процессе: «Любой еврей-националист — это агент американской разведки».

Для адвокатов Сталина свидетельских показаний членов Политбюро недостаточно. Им поддавай сожжённые документы.

Суслов, будущий главный идеолог партии, который, со слов Булганина, был назначен председателем комиссии по депортации, основательно почистил архивы и позаботился о ликвидации документов, на которых остались отпечатки его пальцев. Логика простая: если документы не обнаружены, значит, их не было.

Припоминается ситуация, возникшая на первом Съезде народных депутатов СССР, когда Горбачёв в ответ на вопросы делегатов из прибалтийских республик о секретном приложении к пакту Молотова — Риббентропа клялся, что Советскому правительству и ему лично об этом ничего не известно. Советский Союз рухнул. Из президентского сейфа была извлечена «Особая папка», в которой находились компрометирующие документы. Ни в одной из своих книг Горбачёв во лжи не покаялся. Он промолчал даже после разоблачительной статьи Валерия Болдина, бывшего помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и заведующего Общим отделом ЦК, в ведении которого находился архив Президента, рассказавшего, что он лично информировал Горбачёва о наличии документа и получил приказ молчать.

Пока документы о депортации не обнаружены. Возможно, они уничтожены и не будут обнаружены никогда. О фактах уничтожения документов сразу же после смерти Сталина написал Болдин.

В 1957 году, когда Молотова изгоняли из партийных и государственных органов, на пленуме ЦК он поднял вопрос об уничтожении части архива Сталина.

Пять свидетелей — трое бывших членов Политбюро из ближайшего окружения Сталина, член Президиума ЦК КПСС Пономаренко и дочь Сталина — утверждают о существовании зловещего плана…

Осуществляя свой замысел, Сталин начал избавляться от придворных евреев. В январе арестовали Мехлиса, в годы войны бывшего начальником Главного политического управления Красной Армии, а после войны — министром государственного контроля. Его послали в командировку в Саратов, где и арестовали. 13 февраля 1953 года Мехлис умер в Лефортовской тюрьме (не от пыток ли?). Об его аресте не сообщалось, и благодаря этому он удостоился чести быть захороненным у Кремлёвской стены. Как ему повезло!

В такой атмосфере встречала страна март 1953 года. Принимало зловещий смысл посвящённое Сталину злое стихотворение-предзнаменование Осипа Мандельштама, за которое поэт поплатился лагерной смертью, написанное двадцатью годами ранее, в ноябре 1933-го, когда ещё не начался Большой террор и были живы Киров, Каменев, Зиновьев, Бухарин…

Страшные строки, предсказывавшие приближение самых кровавых лет политических репрессий: «Мы живём, под собою не чуя страны…». Инсульт Сталина помешал состояться Большому террору-2 и назвать 1953 год «игнатьевщиной» (по аналогии с «ежовщиной» — по имени Ежова, исполнителя первого Большого террора).

Авторхановым собраны шесть версий, рассказывающих о смерти Сталина. Одни свелись к тому, что вождю «помогли» отправиться в небытие друзья-соратники, испугавшиеся угрозы собственного уничтожения; другие, менее популярные, сообщают о естественной смерти. Версия Глебова находится посередине: естественная смерть по причине заговора. С неё и начнём.

 

Версия Глебова

Заседание Политбюро, на которое Сталин возложил ответственность за принятие решения о депортации, происходило без его участия. В этом заключалось его коварство. Впоследствии, как это уже было во время проведения коллективизации, он мог бы выступить с осуждением «перегибов на местах» и жестоко наказать виновных. Однако случилось непредвиденное. В отсутствие Сталина, который одним своим видом парализовывал волю членов Политбюро, привыкших беспрекословно выполнять его указания, решение о депортации принято не было. Умудрённые опытом предыдущих чисток, после октябрьского пленума, на котором Сталин, заявил, что семь членов Политбюро — евреи или имеют еврейских родственников, члены Политбюро поняли, чем им грозит принятие решения о депортации, и, струсив, осмелели.

Дословно, по Глебову: «Вечером 28 февраля на сталинскую дачу приезжают Маленков, Берия, Хрущёв и Булганин. Когда они доложили Сталину о непринятии решения, он раздражённо сказал: «Я вас всех в бараний рог скручу!», развернулся и ушёл в свои комнаты. Он был в бешенстве. Подобного непослушания не было десятилетиями. Гости разъехались, а он не мог успокоиться. Ночью кровь ударила в мозг».

Дальнейшее повторено не раз. Он закрылся в своей комнате, не вышел к обеду, охранники были встревожены и не знали, что предпринять. Подглядели в замочную скважину — он лежал на полу. Никто не рискнул войти в комнату. Оповестили Маленкова, тот известил Хрущёва, Берию и Булганина. Несмотря на сообщение охраны, Хрущёв и Булганин приехали без врача. И так далее…

Если подытожить версию Глебова, вспышка ярости, приведшая к резкому скачку артериального давления, спровоцировавшему инсульт, была вызвана тем, что лидеры Политбюро сообщили Сталину, что на состоявшемся в его отсутствие заседании Политбюро проект постановления о депортации евреев в Сибирь принят не был. Решение было единогласное. Это было похоже на заговор…

Могло ли такое быть? Мы ответим на этот вопрос после рассмотрения всех версий.

 

Версии, собранные Авторхановым

В 1976 году во Франкфурт-на-Майне А. Авторханов опубликовал книгу «Загадка смерти Сталина: заговор Берия». Собрав известные на тот момент версии смерти Сталина, автор пришёл к заключению, что Сталин умер насильственной смертью, став жертвой бериевского заговора, и вынес это утверждение в заглавие книги. Приговор, вынесенный Берии предателем Родины (напомним, в годы войны Авторханов добровольно перешёл линию фронта и сотрудничал с немецко-фашистскими оккупантами), не подвергая сомнению, поскольку его выводы укладывались в антибериевскую риторику советских хрущёвско-горбачёвских времён, восприняли как аксиому Волкогонов, Радзинский (список авторов, коршуном набросившихся на Берию, можно продолжить до бесконечности). Однако достаточно ли оснований для обвинения его или кого-либо иного в убийстве «кремлёвского горца»?

Первую версию в 1956 году в беседе с французским писателем Жан-Полем Сартром огласил Илья Эренбург. Он не был очевидцем событий и сообщил то, что ему поручили озвучить в отделе агитации и пропаганды ЦК КПСС.

Сделано это было вынужденно. В феврале 1956 года состоялся XX съезд КПСС, на котором Хрущёв выступил с закрытым докладом о культе личности Сталина. Благодаря Моссаду копия доклада оказалась на столе директора ЦРУ Алена Даллеса, который передал его в «Нью-Йорк Таймс». 4 июня секретный доклад был опубликован. Неожиданная огласка вынудила Хрущёва срочно предпринять шаги, доказывающие, что в руководстве КПСС нашлись «здоровые силы», сумевшие противостоять тирану. Так впервые и только для зарубежной печати прозвучало слово «заговор».

Со слов Эренбурга, 1 марта 1953 года в Кремле происходило заседание Президиума ЦК КПСС, на котором выступил Каганович. Он потребовал от Сталина создать особую комиссию «По объективному расследованию “дела врачей”» и отменить приказ о депортации евреев в отдалённые районы СССР. Кагановича поддержали все члены Политбюро, кроме Берии (по этой версии Берия — единственный, кто оставался на стороне Сталина и к предварительному сговору, стало быть, непричастен. — Р. Г.). Небывалое прежде единодушие убедило Сталина, что он столкнулся с заранее организованным заговором. Потеряв самообладание, он начал угрожать бунтовщикам жестокой расправой. Подобную реакцию заговорщики предвидели и заранее подстраховались. Микоян предупредил Сталина: «Если через полчаса мы не выйдем свободными из этого помещения, армия займёт Кремль!» Услышав это, Берия также примкнул к заговорщикам. Предательство Берии окончательно вывело Сталина из равновесия. Каганович вдобавок изорвал в мелкие клочки свой членский билет Президиума ЦК КПСС и швырнул его Сталину в лицо. Сталин не успел вызвать охрану и упал без сознания, сражённый инсультом. Только в 6 часов утра 2 марта к нему допустили врачей.

Рассказывая о бунте, Эренбург повторил ложную дату инсульта (1 марта), которую сообщили врачам и которая была в официальном бюллетене, а также указал неправильное время прибытия врачей (они приехали в 9 часов утра). Без этой лжи трудно найти вразумительное объяснение, почему сутки Сталин находился без медицинской помощи. В рассказе Эренбурга во главе заговора был Каганович. Берия присоединился к заговорщикам лишь тогда, когда выяснилось, что армия перешла на их сторону.

В 1956 году эта версия обошла мировую печать. Эренбурга использовали для «утечки информации». Он лицо неофициальное, несведущее, его рассказ в зависимости от обстоятельств можно опровергнуть или откорректировать.

В Интернете есть другая версия этой истории. Действие происходит на заседании Политбюро. Имя Кагановича названо в иной интерпретации.

«На последнем для Сталина заседании Политбюро, когда с ним случился инсульт, он предложил гнусный план эвакуации всех советских евреев. Ворошилов выступил против этого, Молотов сказал, что это вызовет недовольство интеллигенции и демократических кругов во всем мире. А Лазарь Каганович услужливо спросил: “Всех евреев?!”» [118]

Неизвестный автор изобразил героями Молотова и Ворошилова, а Кагановича выставил циником и Иудой. Впрочем, Сталин, действительно, уготовил Кагановичу иезуитскую роль. Тот должен был организовать открытое письмо «хороших» евреев, которые, опираясь на «дело врачей», гневно осудили бы «нехороших». О подготовке такого письма писал в своих мемуарах Эренбург. Это же подтверждает Эдуард Розенталь в воспоминаниях о своём отце, Марке Розентале, докторе философских наук и профессоре Академии общественных наук при ЦК КПСС (1946–75 г.):

«Открытое письмо в «Правду» вымучивалось долго. Со Сталиным лично отец ни разу не общался, тот передавал свои замечания через Кагановича, который выполнял функции контроля. Сталин несколько раз возвращал текст на доработку, самолично что-то вымарывал и добавлял. И, наконец, дал своё добро» [119] .

В 1957 году после неудавшегося антихрущёвского мятежа Кагановича вывели из ЦК, а после ХХІІ съезда исключили из партии. В своих мемуарах он доброжелательно отзывался о Сталине и ни слова не написал о существовании заговора. Несмотря на обвинение родного брата в шпионаже и доведение его до самоубийства, до самой смерти 25 июля 1991 года (немного не дотянул он до развала СССР) Лазарь Моисеевич оставался сталинистом и требовал восстановления в партии. Кто поверит, зная его биографию, что он мог разорвать в клочья партийный билет и швырнуть Сталину в лицо?

Нет сомнений, что коммунист Каганович не колеблясь выполнил бы любое поручение Сталина. На заговор, подобный тому, который в 1944 году был огранизован против Гитлера, и на противодействие Сталину никто из членов Политбюро не был способен.

Вторая версия озвучена в 1957 году. Принадлежала она Пономаренко, послу СССР в Польше, бывшему в 1953 году членом Президиума ЦК КПСС. Через него Кремль повторил версию Эренбурга, добавив детали, уничижительные для Берии.

«Сталин в конце февраля 1953 года созвал заседание Президиума ЦК и сообщил о показаниях «врачей-вредителей» — как они умерщвляли видных деятелей партии и как они собирались делать это и дальше. Одновременно Сталин представил на утверждение Президиума проект декрета о депортации всех евреев в Среднюю Азию. Тогда выступили Молотов и Каганович с заявлениями, что такая депортация произведёт катастрофическое впечатление на внешний мир. Сталин пришёл в раж, начал разносить всех, кто осмеливался не соглашаться с его проектом. Ещё раз выступил Каганович, на этот раз резко и непримиримо, демонстративно порвал свой партбилет и бросил его на стол перед Сталиным. Каганович кончил речь словами: «Сталин позорит нашу страну!» Кагановича и Молотова поддержали все, и негодующий Сталин вдруг упал без сознания — с ним случился коллапс. Берия пришёл в восторг и начал кричать: «Тиран умер, мы — свободны!» — но когда Сталин открыл глаза, Берия якобы стал на колени и начал просить у Сталина извинения» [120] .

Главными бунтовщиками названы Каганович, Молотов и Ворошилов, выступившие против депортации евреев. Берия в заговоре не участвовал. Предположим, Каганович, опасаясь бунтовать в одиночку, выполнял приказ Сталина и готовил письмо в «Правду», одновременно настраивая против Сталина членов Президиума. Когда отступать было некуда, заговорщики начали действовать.

Почему же Каганович в своих мемуарах умалчивает о заслугах, давным-давно озвученных Пономаренко? Ответ один: обе версии лживы. Сталинские наследники, с руками, по локоть залитыми кровью, чтобы обелить себя, выдумали версию заговора. Берию, на которого они взвалили вину за злодеяния сталинского режима, они не могли провозгласить союзником. В первоначальных версиях он был единственным сторонником Сталина.

Когда мнимые заговорщики оказались в опале, отпала необходимость лгать и делать из них героев. Хрущёв вынужден был изложить новую версию.

Третью версию огласил Авералл Гарриман, посол США в Москве во время Второй мировой войны. Она была опубликована в Нью-Йорке в 1959 году в книге «Peace with Russia». Хрущёв рассказал Гарриману, что инсульт произошёл не в Кремле, а на кунцевской даче в ночь на 1 марта после состоявшегося накануне ужина. Ужин (не заседание Политбюро) с участием Хрущёва, Маленкова, Берии и Булганина завершился благополучно. Гости разъехались по домам, а вождь отправился в свои покои. «Сталин был в хорошем настроении, — подчеркнул Хрущёв. — Это был весёлый вечер, и мы хорошо провели время».

Байки о спорах и разногласиях отсутствуют. Впервые Хрущёв правильно назвал дату и место. После неудавшегося мятежа (июнь 1957 года) Молотов и Каганович отстранены от власти. Надобность провозглашать их «героями» отпала. Хрущёв подтвердил официальную версию естественной смерти, которую позднее подробно изложил в своих мемуарах.

Четвёртая версия, со ссылкой на Хрущёва, появилась в 1963 году в журнале «Пари Матч». Отличается она тем, что когда четвёрка обнаружила лежавшего на полу Сталина (инсульт уже произошёл), Хрущёв, Маленков и Булганин вышли из комнаты, а Берия на секунду задержался и вытащил ампулу с ядом, которую он постоянно носил с собой.

Журналистский ли это вымысел или же Хрущёв в очередной раз решил продемонстрировать чудовищный облик Берии, сказать не берусь. В мемуарах Хрущёва ампула с ядом не упоминается, и никогда, даже будучи пенсионером, он не говорил в частных беседах о заговоре, не говорил и сыну Сергею, готовившему его мемуары для передачи на Запад. Не говорил, потому что говорить было не о чем. Впервые в 1963 году и лишь в зарубежной печати появилось упоминание о причастности Берии к смерти Сталина, и пример одной из таких «достоверных» публикаций из нью-йоркской газеты «Новое русское слово» (11 марта 1967 года) приведен в главе «Ложь и вымысел о смерти Сталина».

Пятая версия основана на мемуарах Хрущёва, изданных в США в 1970 году. Перечислены участники застолья — сам Хрущёв, Маленков, Берия и Булганин, которые весело провели время. Сказка о заговоре отсутствует. Хрущёв подробно описывает то, что ранее рассказал Гарриману. Инсульт случился после отъезда гостей. Ничто не предвещало трагического исхода.

«Как обычно, обед продолжался до 5–6 часов утра. Сталин был после обеда изрядно пьяный и в очень приподнятом настроении. Не было никаких признаков какого-нибудь физического недомогания… Мы разошлись по домам счастливые, что обед кончился так хорошо <…> Я был уверен, что на следующий день, в воскресенье, Сталин вызовет нас для встречи, но от него не было звонка. Вдруг раздался телефонный звонок. Это был Маленков, он сказал: “Слушай, только что звонила охрана с дачи Сталина. Они думают, что со Сталиным что-то случилось”».

Удивляет фраза: «Сталин был после обеда изрядно пьяный», потому что в другом месте Хрущёв пишет, что Сталин никогда не накачивал себя так, как своих гостей. Обычно он разбавлял вино водой и пил из небольшого бокала.

Петр Лозгачёв, помощник коменданта сталинской дачи, также свидетельствует, что Сталин расстался с гостями дружелюбно и ушёл в свои покои в хорошем настроении.

Шестая версия, которую Авторханов взял за основу, исходит от неких старых большевиков. Их имена Авторханов не называет ни в 1976 году, ни в 1992-м, при последнем прижизненном переиздании книги, когда Советский Союз уже почил в бозе и «старым большевикам», если они дожили до этого времени, нечего было опасаться ГУЛАГа. Тем не менее именно на основании слов безымянных свидетелей он строит обвинение против Берии. Итак, плотно закроем ставни и послушаем, что же рассказали Авторханову его тайные осведомители.

Хрущёв, Берия, Маленков и Булганин, понимая, что станут жертвами новой чистки, решили нанести упреждающий удар. В ночь на 28 февраля заговорщики посетили Сталина. Они мирно и весело поужинали. Инициатором встречи якобы был Маленков, сообщивший Сталину, что им нужны его указания для назначенного на понедельник 2 марта заседания Совета министров. За неделю до этого на Бюро Президиума ЦК Сталин сообщил им, что процесс над «врачами-вредителями» назначен на середину марта, и вручил копии «Обвинительного заключения», подписанного Генеральным прокурором СССР. Этот документ, с комментариями Генерального прокурора, окончательно рассеял сомнения об истинных намерениях Сталина. Заговорщики составили план действий, выполнение которого возложили на Берию.

«Поговорив по деловым вопросам и изрядно выпив, Маленков, Хрущёв и Булганин уезжают довольно рано — но не домой, а в Кремль. Берия, как это часто бывало, остаётся под предлогом согласования со Сталиным некоторых своих мероприятий. Вот теперь на сцене появляется новое лицо: по одному варианту — мужчина, адъютант Берия, а по другому — женщина, его сотрудница. Сообщив Сталину, что имеются убийственные данные против Хрущёва в связи с “делом врачей”, Берия вызывает свою сотрудницу с папкой документов. Не успел Берия положить папку перед Сталиным, как женщина плеснула Сталину в лицо какой-то летучей жидкостью, вероятно, эфиром. Сталин сразу потерял сознание, и она сделала ему несколько уколов, введя яд замедленного действия. Во время “лечения” Сталина в последующие дни эта женщина, уже в качестве врача, их повторяла в таких точных дозах, чтобы Сталин умер не сразу, а медленно и естественно» [125] .

Шестую версию, частично перекликающуюся с четвёртой, неожиданно поддержал пенсионер Молотов. На вопрос Чуева «Не отравили ли Сталина?» Молотов ответил: «Возможно. Но кто сейчас это докажет?» В другой беседе Молотов вновь бездоказательно подтвердил слух о коварстве Берии:

«Не исключаю, что Берия приложил руку к его смерти. Из того, что он мне говорил, да и я чувствовал… На трибуне мавзолея В. И. Ленина 1 мая 1953 года делал такие намеки… Хотел, видимо, сочувствие моё вызвать. Сказал: «Я его убрал». Вроде посодействовал мне. Он, конечно, хотел сделать моё отношение к себе более благоприятным» [127] .

Офицеры охраны версию отравления опровергают. Они утверждают, что ни один человек не мог незамеченным оказаться на даче, а тем более в кабинете Сталина. Неужели «неизвестная женщина» обладала способностью проходить сквозь стены, как «человек-невидимка» в каком-нибудь фантастическом романе?

Перечислив известные на тот момент версии смерти Сталина, Авторханов игнорирует рассказ Хрущёва и, основываясь на рассказе анонимных большевиков и туманных намёках Молотова, делает вывод: причина инсульта — предательство членов Политбюро (возврат к первым двум версиям) или яд замедленного действия, введённый людьми Берии.

На момент публикации книги (первое издание вышло в 1976 году, пятое — в 1986-м) Авторханову трудно было что-либо добавить. Его личная неприязнь к Берии (с 1937-го по 1942-й Авторханов был узником ГУЛАГа) заставила его указать в заглавии книги имя своего тюремщика. Выстроив доказательную базу на мнимом противостоянии между Сталиным и Политбюро, якобы возникшем после октябрьского (1952) пленума, Авторханов убедил себя в том, что произошёл привычный для российской истории дворцовый переворот:

«Не в том загадка смерти Сталина, был ли он умерщвлён, а в том, как это произошло. Поставленные перед альтернативой, кому умереть — Сталину или всему составу Политбюро, члены Политбюро выбрали смерть Сталина. И по-человечески никто не может ставить им в вину такой выбор» [128] .

Однако веских доказательств того, что Сталин был умерщвлён, он не представил. Напрашивается иной вывод, основанный на изучении послевоенной истории и физического состояния Сталина.

Антисемитская компания, развязанная им в 1944-м и усилившаяся в 1949-м, когда Израиль выбрал путь западной демократии, привела к аресту кремлёвских врачей. Как бумеранг, она поразила того, кто её запустил.

В апреле 1953 года медики университета Тюбингена (Тюрингия) по просьбе Центра американской разведывательной деятельности на европейском континенте составили «Медицинский анализ смерти Сталина». Они написали, что если Сталин действительно страдал гипертонической болезнью и вскрытие обнаружило церебральный атеросклероз, то вполне вероятно, что раньше были периодические нарушения мозгового и коронарного кровообращения. Поэтому они рекомендовали по-новому взглянуть на события, связанные с арестами девяти кремлёвских врачей. Связь между смертью Сталина и «делом врачей» бросалась в глаза каждому.

Зная историю Пурима и отмечая удивительное совпадение исторических дат, хочется с пафосом завершить: «5 марта 1953 года, в день празднования Пурим, Аман ХХ века умер».

Однако красивое заключение, которое подходит для художественного повествования, не годится для исторического исследования. Остаются ещё две версии: Волкогонова и естественная смерть. Но, прежде чем мы их рассмотрим, вернёмся к мемуарам Хрущёва, единственного участника ночного застолья, оставившего воспоминания. Единственный свидетель заслуживает того, чтобы его показания не пересказывали, извращая детали и придумывая небылицы, а прочли слово в слово.

 

Саморазоблачение Хрущёва

Мемуары Хрущёва интересны не только описанием последних дней жизни Сталина. Сам того не желая, Хрущёв совершил «явку с повинной» и рассказал, как 2 марта, находясь у постели Сталина, он понял, что Берия далёк от коммунистических идеалов и, придя к власти, намеревается изменить государственный строй. Это его напугало и заставило действовать.

Он вспоминает, что в субботу 28 февраля Сталин пригласил его, Маленкова, Берию и Булганина приехать в Кремль. Они посмотрели кино, затем, по предложению Сталина, поехали ужинать на ближнюю дачу. Ужин затянулся.

«Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его «обеды». Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность.

Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошёл проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались.

Мы уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось, а не всегда обеды кончались в таком добром тоне» [130] .

Эта часть воспоминаний любителям сенсаций неинтересна — нет даже полунамёка на существование заговора. Всё шло как обычно. Политические лидеры государства оставили за стенами дачи «дело врачей», подошедшее к трагической развязке, и развлекались, как принято на Руси, долгим застольем. Хозяин стола «забыл» о дне рождения дочери и был, как писал Хрущёв, «в хорошем расположении духа». Гости, зная о сложных взаимоотношениях дочери и отца, из деликатности о дне рождения Светланы ему не напомнили. Было много тостов, но тост за именинницу, за Светлану Сталину, произнесен не был. Впрочем, мы ещё вернёмся к её дню рождения.

Гости разъехались по домам. В воскресенье, ожидая вызова Сталина, Хрущёв не обедал. Не дождавшись приглашения, он поужинал, лёг в постель, однако вскоре был поднят звонком Маленкова, который сообщил ему о звонке, полученном от охраны.

«“Они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным. Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе и известил Берию и Булганина. Отправляйся прямо туда”. Я сейчас же вызвал машину. Она была у меня на даче. Быстро оделся, приехал, всё это заняло минут 15. Мы условились, что войдём не к Сталину, а к дежурным. Зашли туда, спросили: «В чём дело?» Они: «Обычно товарищ Сталин в такое время, часов в 11 вечера, обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной раз он и кушает. Сейчас этого не было». Послали мы на разведку Матрёну Петровну, подавальщицу, немолодую женщину, много лет проработавшую у Сталина, ограниченную, но честную и преданную ему женщину.

Чекисты сказали нам, что они уже посылали её посмотреть, что там такое. Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит, а под ним подмочено. Чекисты подняли его, положили на кушетку в малой столовой. Там были малая столовая и большая. Сталин лежал на полу в большой столовой. Следовательно, поднялся с постели, вышел в столовую, там упал и подмочился. Когда нам сказали, что произошёл такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать своё присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам».

Хрущёв и Булганин прибыли на дачу через 15 минут после звонка Маленкова, выслушали охранников, рассказавших, в каком состоянии они обнаружили Сталина, и, убедившись, что он находится без сознания (якобы спит), «подмоченный», не встревожились, не вызвали врачей, а уехали домой. Если бы подобную беспечность совершил врач скорой помощи, его отдали бы под суд за неоказание помощи пациенту или за преступную халатность, приведшую к смерти. Как быть с членами Политбюро? Обвинять их в непреднамеренном убийстве? Продолжим читать, не торопясь с выводами.

«Прошло небольшое время, опять слышу звонок. Вновь Маленков: «Опять звонили ребята от товарища Сталина. Говорят, что всё-таки что-то с ним не так. Хотя Матрёна Петровна и сказала, что он спокойно спит, но это необычный сон. Надо ещё раз съездить». Мы условились, что Маленков позвонит всем другим членам Бюро, включая Ворошилова и Кагановича, которые отсутствовали на обеде и в первый раз на дачу не приезжали. Условились также, что вызовем и врачей. Опять приехали мы в дежурку. Прибыли Каганович, Ворошилов, врачи. Из врачей помню известного кардиолога профессора Лукомского. А с ним появился ещё кто-то из медиков, но кто, сейчас не помню».

Врачи появились лишь 2 марта в 9 часов утра. Хрущёв скомкал рассказ, не объяснив, почему сутки Сталин находился без врачебной помощи и почему он, прибывший первым, не потребовал от Игнатьева привезти из тюрьмы личных врачей Сталина. Неожиданно Хрущёв «позабыл» фамилии лечащих врачей (хотя именно он сослал в 1954 году за полярный круг в Воркуту министра здравоохранения СССР Третьякова, руководившего лечением). Но всё, что касается Берии, он помнит до мельчайших подробностей.

Врачам приказали начать осмотр. Под напряжёнными взглядами партийных вождей Лукомский нервничал и, приступая к осмотру, по наблюдению Хрущёва, прикасался к руке пациента, подёргиваясь, как к раскалённому железу. Берия не выдержал и грубо приказал: «Вы врач, так берите как следует».

Лукомский установил, что правая рука не действует. Парализована также левая нога, потеряна речь… Состояние тяжёлое, констатировал он.

Получив медицинское заключение, осмелевшие члены Президиума позволили врачам разрезать костюм, переодеть Сталина в чистое белье и перенести в большую столовую, где было больше воздуха. Из опасений разгласить тайну они не рискнули перевезти его в больницу. Было принято решение установить возле больного дежурство врачей и на всякий случай организовать собственное дежурство. Маленков и Берия выбрали для себя дневное время. Вечером дежурили Каганович и Ворошилов. Хрущёв и Булганин согласились на ночное дежурство. «Я очень волновался, — писал Хрущёв, — и, признаюсь, жалел, что можем потерять Сталина, который оставался в крайне тяжёлом положении».

Очень важное признание! Будущий обвинитель Сталина оставался его единомышленником даже тогда, когда Сталин был физически недееспособен. Хрущёв волновался и искренне жалел, что уходит эпоха Сталина. Он понимал, что несёт личную ответственность за репрессии в Москве и в Украине, и теперь, когда Сталин умирал, всерьез беспокоился о своём будущем. Смена политического курса не входила в его планы. Во всяком случае, нигде он об этом не пишет.

«Как только Сталин свалился, Берия в открытую стал пылать злобой против него. И ругал его, и издевался над ним. Просто невозможно было его слушать! Интересно впрочем, что как только Сталин пришёл в чувство и дал понять, что может выздороветь, Берия бросился к нему, встал на колени, схватил его руку и начал её целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся на ноги и плюнул на пол. Вот истинный Берия! Коварный даже в отношении Сталина, которого он вроде бы возносил и боготворил».

Политическое чутьё подсказало ему, что опасность исходит от Берии, который стал членом Политбюро лишь в 1946 году и не входил в число руководителей Большого террора. Хрущёва насторожило, что Берия, не скрывая, открыто демонстрировал неприязнь к Сталину. Он понял, кого следует опасаться в первую очередь.

Несмотря на дружеские отношения, сложившиеся между ними ещё с довоенных времён, о чём Хрущёв неоднократно упоминает в своих мемуарах, поведение Берии его напугало. Он помнил, что в августе 1938-го, на следующий день после того, как Берия стал наркомом, он подписал приказ, осуждающий массовые аресты и избиения заключённых, и настоял на снятии с должностей секретарей обкомов, усердствующих в проведении репрессий. Затем по приказу Берии были арестованы и преданы суду работники НКВД, которым инкриминировали «фальсификацию следственных документов, подлоги и аресты невиновных». А ведь именно этим Хрущёв занимался и в Киеве, и в Москве.

Убедившись, что к активной деятельности Сталин уже не вернётся (врачи подтвердили, что чаще всего такие заболевания заканчиваются смертью), Хрущёв начал сколачивать антибериевскую коалицию. Агитацию он начал с Булганина, с которым у него были наиболее доверительные отношения. Готовясь к опасному разговору, Хрущёв предусмотрительно выбрал для себя и Булганина ночное дежурство. Не было свидетелей сговора, который при неблагоприятном стечении обстоятельств мог бы завершиться арестом. В комнате было трое: умирающий Сталин, Хрущёв и Булганин. Шекспировская ночь! Уже будучи на пенсии, Хрущёв рассказал, как он втянул Булганина в заговор против Берии.

«— Сейчас мы находимся в таком положении, что Сталин вскоре умрёт. Он явно не выживет. Да и врачи говорят, что не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?

— Какой?

— Он возьмёт пост министра госбезопасности. Нам никак нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность — это будет начало нашего конца. Он возьмёт этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он это сделает!»

Булганин согласился, и оставшееся время, вспоминает Хрущёв, они обсуждали, как будут действовать.

Наконец-то Хрущёв оказался искренен. О разоблачении культа личности Сталина и судьбах миллионов узников ГУЛАГа он не думал. Его волновала собственная судьба. Он понимал, что надо срочно получить доступ к архивам и основательно их почистить, убрав «отпечатки пальцев» с кровавых документов эпохи.

В будущем он так и сделал. На документе, в котором члены Политбюро одобряли расстрел поляков в Катыни, подпись Хрущёва отсутствует. Хрущёв боялся разоблачений и, сколачивая коалицию, пугал членов Политбюро. Договорившись с Булганиным, он сообщил тому, что следующим шагом станет разговор с Маленковым.

«“Думаю, что Маленков такого же мнения, он ведь должен всё понимать. Надо что-то сделать, иначе для партии будет катастрофа”. Этот вопрос касался не только нас, а всей страны, хотя и нам, конечно, не хотелось попасть под нож Берии. Получится возврат к 1937–1938 годам, а может быть, даже похуже».

После окончания дежурства Хрущёв уехал домой. Несмотря на бессонную ночь, по его признанию, он долго не мог уснуть (обдумывал предстоящий разговор с Маленковым) и принял снотворное. Едва он лёг в постель, позвонил Маленков, сообщивший, что у Сталина произошло ухудшение и нужно немедленно выехать.

«Я сейчас же вызвал машину. Действительно, Сталин был в очень плохом состоянии. Приехали и другие. Все видели, что Сталин умирает. Медики сказали нам, что началась агония. Он перестал дышать. Стали делать ему искусственное дыхание. Появился какой-то огромный мужчина, начал его тискать, совершать манипуляции, чтобы вернуть дыхание. Мне, признаться, было очень жалко Сталина, так тот его терзал. И я сказал: «Послушайте, бросьте это, пожалуйста. Умер же человек. Чего вы хотите? К жизни его не вернуть». Он был мёртв, но ведь больно смотреть, как его треплют. Ненужные манипуляции прекратили.

Как только Сталин умер, Берия тотчас сел в свою машину и умчался в Москву».

Находившиеся на даче члены Президиума приняли решение вызвать в Москву всех членов Президиума ЦК.

Хрущёв остался наедине с Маленковым и, видя, как тот нервно расхаживает по комнате, предпринял попытку переговорить с ним. Хрущёв приводит диалог, состоявшийся между ними:

«— Егор, мне надо с тобой побеседовать.

— О чём? — холодно спросил он.

— Сталин умер. Как мы дальше будем жить?

— А что сейчас говорить? Съедутся все, и будем говорить. Для этого и собираемся».

Хрущёв понял, что все вопросы уже оговорены с Берией, и дипломатично ответил: «Ну, ладно, поговорим потом».

Первая попытка привлечь на свою сторону Маленкова не удалась, и Хрущёв затаился.

Приехали на дачу члены Президиума ЦК, дочь Сталина. Хрущёв лично встретил Светлану. По его признанию, он сильно разволновался и заплакал. «Мне было искренне жаль Сталина, — вторично повторил он слово «жалость», — его детей, я душою оплакивал его смерть, волновался за будущее партии, всей страны».

В тот же день, вспоминает Хрущёв, состоялось совместное заседание пленума Центрального Комитета КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета СССР. Берия и Маленков обо всём уже договорились. Первым выступил Берия, предложивший освободить Маленкова от обязанностей секретаря ЦК и назначить его председателем Совета министров. Выступивший затем Маленков предложил утвердить своим первым заместителем Берию, объединить министерства госбезопасности и внутренних дел в одно и назначить Берию министром внутренних дел.

Пост главы Правительства, прежде занимаемый Сталиным, по традиции давал право председательствовать на заседаниях Политбюро. Он был более ответственным, чем должность секретаря ЦК. На освободившееся место по неосмотрительности Берия предложил утвердить Хрущёва.

Маленков, новоиспечённый председатель Совета министров, стал неформальным лидером партии. Хрущёв, возглавив партийный аппарат, стал третьим лицом государства. Распределив портфели, Маленков объявил собравшимся о наиболее важном решении «узкого кабинета», о котором «забыл» упомянуть Хрущёв:

«Бюро Президиума ЦК поручило тт. Маленкову, Берия и Хрущёву принять меры к тому, чтобы документы и бумаги товарища Сталина как действующие, так и архивные, были приведены в должный порядок» [134] .

В день смерти Сталина был сформирован правящий триумвират. Булганин, сравнительно молодой (с 1948 года), член Политбюро из обоймы первых вождей выпал и удовлетворился возвращением в кресло министра Вооружённых сил. В новом правительстве эта должность стала именоваться министр обороны СССР.

В первую очередь «нововеликую тройку» беспокоил архив вождя, который незамедлительно надлежало почистить.

Интересны воспоминания Серго Берии. Он пишет, что в дни болезни Сталина Хрущёв неоднократно приезжал к ним на дачу и уговаривал отца возглавить министерство внутренних дел (именно этим Хрущёв пугал Булганина). Берия отказывался, считая для себя достаточным пост первого заместителя председателя Совета министров.

Интригуя, Хрущёв заигрывал с Берией, демонстрируя дружеские отношения, и в конечном итоге сумел обвести его вокруг пальца.

Читатель вправе спросить: зачем приведены длинные отрывки из воспоминаний Хрущёва? Не лучше ли коротко пересказать? — Нет, не лучше. Волкогонов и Млечин пересказывали, добавляя несуществовавшие диалоги, вольно или невольно искажая исторические события.

Хрущёв — единственный из четырёх свидетелей ночного застолья, оставивший письменное описание памятной ночи, и один из главных свидетелей, рассказавший о последних днях жизни Сталина. Почти все версии сталинской смерти строятся на его показаниях. Какие бы ни возникали сомнения в искренности его слов, их нельзя игнорировать.

Из воспоминаний Хрущёва видно, что будущий обвинитель Сталина относился к нему с подобострастием, а по характеру был интриганом и склочником. Не Берия, а Хрущёв виновен в запоздалом прибытии врачей. Находясь возле умирающего Сталина, Хрущёв думал не об избавлении от тирана, на совести которого миллионы невинных жертв. Он жалел Сталина и страшился перемен, зная, что они могут привести его на скамью подсудимых. Жалости к детям репрессированных, которые росли без родителей, у него не было. О том, чтобы распахнуть ворота лагерей (Хрущёв не был наивным человеком и пачками подписывал смертные приговоры), он не думал. Ему было не до этого. Даже будучи на пенсии, он не решился приписать себе мысли о невинно осуждённых. Он не беспокоился о жене Молотова, которую, кстати, Берия освободил на следующий день после похорон Сталина, не дожидаясь юридического закрытия дела. Он не инициировал то, что не успел сделать Берия, — не освободил арестованных вместе с Полиной Жемчужиной по делу Еврейского антифашистского комитета Анну Аллилуеву (родную сестру жены Сталина) и Евгению Аллилуеву (жену Павла, родного брата Надежды Аллилуевой). Обе женщины вышли из тюрьмы в апреле 1954-го после обращения их детей к Молотову.

Хрущёв, плясавший гопак на сталинских посиделках, на роль Брута не потянул — он осмелился поднять руку на Цезаря лишь после его смерти.

Берия, который в день похорон Сталина начал десталинизацию страны (об его речи на похоронах поговорим позднее), начавший массовые реабилитации политзаключённых и освобождения из тюрем, замедленные и приостановленные после его ареста, по прошествии многих лет оставался для Хрущёва страшным врагом. Хрущёв испугался реформ Берии. Дважды Хрущёв повторяет пугающие слова «начало конца»:

«Если Берия получит госбезопасность — это будет начало нашего конца. Он возьмёт этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. <…>

Чувствовал, что сейчас Берия начнёт заправлять всем. А это — начало конца. Я не доверял ему, не считал уже его коммунистом» [135] .

Хрущёв не желал перемен. Поэтому возле постели умирающего Сталина, когда он заподозрил Берию в отходе от коммунистической идеологии, начался заговор Хрущёва. Чтобы читатель мог в этом убедиться, пришлось не пересказать, а привести обширный отрывок из откровений человека, который сохранил Советский Союз.

Рассказывая о Берии, который якобы собирался устроить новый 37-й год или «даже похуже» (неужели может быть хуже?), Хрущёв признал, что именно Берия предложил назначить его секретарём ЦК. С этой должности он начал восхождение к посту единоличного главы государства и не удержался от создания собственного культа личности.

Какие выводы можно сделать, читая мемуары Хрущёва? Первый: заговора против Сталина не было — он умер естественной смертью. Второй: заговора Берии не было. И третий: был заговор Хрущёва, который боялся обвинений в пособничестве террору и, не дожидаясь смерти Сталина, начал борьбу за власть. Ему потребовалось четыре месяца, чтобы убедить Маленкова в том, что реформы Берии представляют смертельную опасность для коммунистического режима и «старой гвардии» Политбюро. Благодаря его бдительности Советский Союз и Варшавский договор не были похоронены в 1953 году и «дожили» до 1991 года.

 

Версия Глебова против версий, приведенных Авторхановым

Какая принципиальная разница между версией Глебова и версиями, суммированными Авторхановым?

По трём версиям Авторханова (первая — рассказ Эренбурга, вторая — Пономаренко и шестая — старых большевиков), бунт произошёл в присутствии Сталина. В одном случае на заседании Политбюро, в другом — Президиума ЦК КПСС. Версия старых большевиков напоминает детективный роман: заговор спланирован Хрущёвым, Берией, Маленковым и Булганиным, которые пьянствовали всю ночь со Сталиным, а затем подручная Берии сделала ему смертельный укол.

Согласно четвёртой версии, после внезапного инсульта Берия добил Сталина, введя яд.

Во всех вышеприведенных версиях был личный контакт Сталина с заговорщиками — или у него на даче, или на заседании Политбюро (Президиума ЦК КПСС). Они активно противодействовали его планам, и это привело к коллапсу в присутствии заговорщиков. По первым двум версиям, Берия был единственным сторонником Сталина, в четвёртой и шестой он главный бунтовщик.

Третья версия (принадлежащая Гарриману, ссылающемуся на Хрущёва) и пятая (основанная на мемуарах Хрущёва) не столь «революционны». Обе свидетельствуют, что вечер прошёл в дружеском застолье и Сталин был в хорошем настроении. Инсульт случился неожиданно, после того как гости разъехались по домам. Нет ни нервного обсуждения, спровоцировавшего инсульт, ни заговора, приведшего к гибели. Естественная смерть.

По Глебову, заседание Политбюро состоялось по поручению Сталина, но в его отсутствие. Сталин был уверен в безропотной исполнительности своего окружения и доверил ему запустить маховик репрессий. Он не ожидал, что кто-либо посмеет ему перечить. В одиночку все они были трусами, в его отсутствие они осмелели. По Глебову, сговор был, но не с целью физического устранения. Сталину лишь доложили о несогласии с его мнением. Инсульт произошёл в отсутствии заговорщиков.

По Глебову, во время застолья 28 февраля, выпив для храбрости, четвёрка сообщила Сталину, что поставленное на голосование решение о депортации евреев в Сибирь не набрало достаточного количества голосов. Сталин вспылил, наорал: «Я вас всех в бараний рог скручу!» и всех выгнал. Оставшись один, он продолжал себя накручивать. Хотя, может, и испугался — такое, по воспоминаниям Жукова, было с ним в первые дни войны. Когда в июне 1941 года он скрылся у себя на даче и растерянные члены Политбюро приехали к нему просить возглавить Комитет Обороны, он побледнел, решив, что они намереваются его арестовать.

Нам неведомо, о чём думал Сталин ранним утром 1 марта 1953 года. Он покинул гостей в полном здравии; взбешённый и гневный — версия Глебова; «в очень хорошем расположении духа» — версия Хрущёва, подтверждаемая охраной. Возможно, если бы не правило «никто без вызова не смеет зайти в его комнаты», медицинская помощь пришла бы вовремя. В критический момент он остался один. Время, отведенное для спасения, было упущено. Но так ли это? Говорить это о человеке, пережившем два микроинсульта и получившем третий, весьма проблематично.

 

Версия Волкогонова

Советский Союз рухнул, раздавленный горбачёвской гласностью. Опубликованы книги, ранее недоступные, приоткрылись архивы, предоставив «избранным» авторам преимущественное право распоряжаться дозированной информацией. Ограничения породили поток спекуляций. Появилось несколько новых версий. Они собраны в главе «Ложь и вымысел о смерти Сталина».

Отдельного внимания заслуживает версия генерал-полковника Волкогонова, возглавившего Комиссию Верховного совета РФ по передаче архивов КПСС и КГБ СССР в государственные архивы РФ. Он быстро осознал, как в коммерческих целях можно воспользоваться своим положением, ограничил круг лиц, допущенных к изучению архивов, и в вольной трактовке интерпретировал обнаруженные документы. На это указывает работавший с ним в одной комиссии доктор исторических наук Илизаров. В девяностые годы Волкогонов стал официальным биографом Сталина.

Версия Волкогонова — художественная комбинация того, о чём рассказали Хрущёв и Глебов. Заговора не было. Но вместо хрущёвского «хорошо посидели и разошлись» и глебовского «мирно выразили своё несогласие» в волкогоновском изложении Сталин, недовольный своими соратниками, сам накрутил себя.

Описание последнего февральского дня 1953 года с придуманными автором диалогами напоминает отрывок из детективного романа, хотя должность автора, его чин и звание должны говорить о монументальности исследования:

«Встав позже обычного, Сталин почувствовал, что незаметно вошёл в норму, настроение поднялось».

Откуда Волкогонов знает, с каким настроением Сталин проснулся? Кто сообщил ему, что незаметно у него поднялось настроение? Дальше начинается художественное повествование: он «почитал сводки из Кореи, протоколы допросов “врачей-отравителей”, братьев Коганов, Вовси, Гринштейна и Этингера».

В таком случае говорят: «Врёт и не заикается». Почему в приподнятом настроении Сталин должен читать сводки из Кореи и протоколы допросов, в том числе двухлетней давности? «Литературные рабы» Волкогонова забыли, что профессор Этингер, обвинявшийся во вредительском лечении секретаря ЦК Щербакова, умер в тюрьме 2 марта 1951 года.

«Немного погулял. Поздно вечером, как он и распорядился, на дачу приехали Маленков, Берия, Хрущёв и Булганин. Ужинали…

…Сидели до четырёх утра 1 марта. К концу ночной беседы Сталин был раздражён, не скрывал своего недовольства Молотовым, Маленковым, Берией, досталось и Хрущёву. Только в адрес Булганина он не проронил ни слова. Все ждали, когда “Хозяин” поднимется, чтобы они могли уехать. А Сталин долго говорил, что, похоже, в руководстве кое-кто считает, что можно жить старыми заслугами. Ошибаются. Сталинские слова звучали зловеще. Его собеседники не могли не знать, что за этим раздражением “вождя” скрывается какой-нибудь новый замысел. Может быть, и такой: убрать всех старых членов Политбюро, чтобы свалить на них все свои бесчисленные прегрешения. Сталин понимал, что судьба не даст ему много времени. Но даже он не мог знать, что эта гневная тирада была последней в его жизни. Песочные часы были уже пусты. Из сосуда вытекали последние песчинки… Оборвав свою мысль на полуслове, Сталин сухо кивнул всем и ушёл к себе. Все молча вышли и быстро разъехались» [137] .

На работу историка описание не похоже. Любители художественного изложения от чтения придуманных диалогов (из приведенного отрывка они исключены), несомненно, получили удовлетворение. Но откуда такие подробности — «Сталин был раздражён», «слова звучали зловеще», «гневная тирада», «сухо кивнул всем»? В мемуарах Хрущёва об этом ни слова. Остаётся порадоваться за Волкогонова, который, как человек-невидимка, сидел под столом и всё тщательно конспектировал.

Повторяем слова Хрущёва: «Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность. Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошёл проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Мы уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось».

Волкогонов ни слова не пишет о существовании заговора. В его изложении, четвёрка доложила, как идёт следствие. Сталин был недоволен, устроил всем нахлобучку, сухо попрощался и ушёл рассерженным в состоянии гипертонического криза.

Подтвердить его версию некому. Из четырёх свидетелей разговорился только Хрущёв. Он утверждает, что разговора о текущих делах не было. Гарриману он заявил: «Сталин был в хорошем настроении. Это был весёлый вечер, и мы хорошо провели время. Потом мы поехали домой». В мемуарах он пишет: «Как обычно, обед продолжался до 5–6 часов утра. Сталин был после обеда изрядно пьяный и в очень приподнятом настроении. Не было никаких признаков какого-нибудь физического недомогания… Мы разошлись по домам счастливые, что обед кончился так хорошо».

Воспоминания Хрущёва с уточнением времени ухода подтверждает Иван Хрусталёв, телохранитель Сталина. Его воспоминания приводит Рыбин с пометкой, что он корректирует Волкогонова:

«В 4 часа, после того, как я проводил четвёрку гостей, у Сталина настроение было хорошее. Он мне сказал: “Хрусталёв, я ложусь отдыхать, и вы можете расслабиться и отдохнуть”. Никакой раздражённости у Сталина не было. Он был спокоен» [140] .

А вот как, ссылаясь на Рыбина, Волкогонов описывает следующий день. Здесь ему легче. Свидетелей много. Однако он вновь неточен, и Рыбин вынужден повторить, что Волкогонов извращает его слова.

Волкогонов:

«Как вспоминал в беседе со мной А. Т. Рыбин, 1 марта в полдень обслуга стала беспокоиться. Сталин не появлялся, никого не вызывал. А идти к нему без вызова было нельзя. Тревога нарастала. Но вот в 18.30 в кабинете у Иосифа Виссарионовича , продолжал Рыбин, зажёгся свет» [141] (выделено мной. — Р. Г.).

Если это верно, то к этому времени инсульта ещё не было. Это же не фокусы Воланда, свет сам по себе не зажигается. Сталин проснулся, прошёл несколько шагов и, прежде чем хватил апоплексический удар, включил свет.

«Все вздохнули с облегчением. Ждали звонка. Сталин не обедал, не смотрел почту, документы. Всё это было необычно, странно. Но шло время, рассказывал Рыбин, а вызова не было. Наступило 20 часов, затем 21, 22 часа — в помещениях Сталина полная тишина. Беспокойство достигло крайней точки. Среди помощников и охраны начались споры: нужно идти в комнаты, зрели дурные предчувствия. Дежурные сотрудники М. Старостин, В. Туков, подавальщица М. Бутусова стали решать, кому идти. В 23 часа пошёл Старостин, взяв почту как предлог, если “Хозяин” будет недоволен нарушением установившегося порядка.

Старостин прошёл несколько комнат, зажигая по пути свет, и, включив освещение в малой столовой , отпрянул, увидев на полу лежащего Сталина в пижамных брюках и нижней рубашке» [142] (выделено мной. — Р. Г.).

Хрущёв написал, что первым обнаружила Сталина лежащим на полу Бутусова, которую послали на разведку. Она позвала охранников, которые подняли Сталина и положили его на кушетку. Несовпадений много.

А история со светом? Волкогонов писал, что в кабинете Сталина был включён свет. Неужели, включив свет в кабинете, Сталин не включил свет в столовой и продолжил движение в темноте? Ссылаясь на Рыбина, Волкогонов пишет, что в столовой было темно и освещение включил Старостин.

«Он едва поднял руку, позвав к себе Старостина, но сказать ничего не смог. В глазах были ужас, страх и мольба. На полу лежала “Правда”, на столе открытая бутылка боржоми. Видимо, здесь Сталин лежал уже давно, так как свет в столовой не был включён (выделено мной. — Р. Г.). Прибежала на вызов Старостина потрясённая челядь. Сталина перенесли на диван. Несколько раз он пытался что-то произнести, но раздавались лишь какие-то неясные звуки. Кровоизлияние в мозг парализовало не только речь, но затем и сознание» [143] .

Рыбин иначе описывает этот день. Он сделал приписку, что это коллективные поправки Лозгачёва, Тукова, Старостина и Рыбина к книге Волкогонова:

«В 18 часов <…> зажёгся свет в малой столовой (выделено мной. — Р. Г.). Старостин, Туков, Лозгачев облегчённо вздохнули. Сейчас вызовет. Но вызова не последовало. Примерно в 23 часа пришла почта на имя Сталина из ЦК ВКП(б). По положению и инструкции обязан заходить к Сталину комендант дачи или его помощник. Дежурили в приёмной у Сталина телохранитель Михаил Гаврилович Старостин, Туков и помощник коменданта дачи Петр Васильевич Лозгачев. Он первый зашёл с почтой к Сталину в малую столовую. Обнаружив Сталина лежащим на ковре у стола, быстро позвал Старостина, Тукова, Матрену Бутузову. Сталин, видимо, уже лежал без сознания с 18.30–19 часов. Это было видно по его физиологическим признакам. Все четверо перенесли Сталина в большой зал заседаний и положили на диван» [144] .

Кто же первым зашёл к Сталину? Телохранитель Старостин, который по инструкции не имел право к нему заходить, или помощник коменданта дачи Лозгачев, чьей обязанностью было входить к Сталину по делам даже без вызова, или, как пишет Хрущёв, подавальщица Бутусова? Это вопрос непринципиальный, но расхождения лишь подтверждают субъективность любых воспоминаний, которые не могут служить истиной в последней инстанции.

Обратим внимание на обнаруженную Старостиным открытую бутылку минеральной воды «Боржоми». В 100 г «Боржоми» содержится 200 мг натрия. Любой врач скажет, что больным гипертонией необходимо уменьшить употребление соли, в первую очередь, диетического натрия, который перегружает сердце и почки. Однако врачей в его окружении не было, и регулярное употребление насыщенной солью минеральной воды в сочетании с другими факторами, о которых мы будем говорить в главе «День рождения дочери», способствовало повышению давления, приведшего к инсульту.

Продолжим чтение Волкогонова. Всё-таки он был допущен к архиву Сталина…

«По словам Рыбина, охрана и порученцы стали звонить в МГБ Игнатьеву. Тот посоветовал звонить Берии, Маленкову. Берию нигде найти не могли. Маленков без Берии не решался предпринять каких-либо мер. <…> Как выяснилось впоследствии, без разрешения Берии к Сталину врачей вызывать было нельзя. Так было записано в одной из бесчисленных инструкций» [145] (выделено мной. — Р. Г.).

Сомнительное утверждение. Охрана не подтверждает существование инструкции, запрещавшей вызывать врачей без разрешения Берии. Даже Хрущёв, обвинивший Берию во всех грехах, до этого не додумался. Охрана подчинялась Игнатьеву и все письменные инструкции получала только от него.

«Наконец в одном из правительственных особняков в компании новой женщины разыскали сталинского Монстра (из каких источников генерал-полковник почерпнул эти сведения? — Р. Г.), и в три часа ночи Берия и Маленков приехали» [146] .

А Хрущёв неоднократно утверждал, что первым прибыл он. Слишком много неточностей для директора Института военной истории…

«Берия не стал вызывать медиков, а тут же напустился на обслугу:

— Что вы паникуете! Не видите, товарищ Сталин крепко спит! Марш все отсюда и не нарушайте сон Иосифа Виссарионовича! Я ещё разберусь с вами!

Его не очень решительно поддержал Маленков. Складывалось впечатление, убеждённо говорил Рыбин, что Сталину, который после инсульта лежал без медицинской помощи уже шесть-восемь часов, никто и не собирался её оказывать. Похоже, что всё шло по сценарию, который устраивал Берию, заключил Рыбин. Выгнав охрану и прислугу, запретив ей куда-либо звонить, соратники с шумом уехали. Лишь около 9 часов утра вновь приехали Берия, Маленков, Хрущёв, а затем и другие члены Политбюро с врачами» [147] .

Свидетелей того, что происходило вечером 1 марта и в последующие дни, много. Ведут ли заговорщики себя так, как описывает Волкогонов? Нет, конечно! Они растеряны, плачут, скорбят. Хрущёв, Микоян, Каганович, не скрывая, пишут об этом в своих мемуарах. Они привыкли к лидерству Сталина и к своей роли «подносчиков снарядов». Один только Берия открыто торжествовал. Его поддержал Маленков, радовавшийся тому, что ему предстояло занять пост Сталина.

Волкогонов приводит воспоминания Шепилова, будущего члена Политбюро, в 1953 году главного редактора «Правды», о состоявшемся в день смерти Сталина заседании Политбюро.

«Уселись за длинный стол. Кресло Сталина во главе никто не занял. Напротив друг друга, рядом с председательским местом, разместились Берия и Маленков. Оба не могли скрыть своего возбуждения. Перебивая бесцеремонно своих соратников, они говорили больше других. Берия прямо сиял. Хрущёв говорил мало, был явно в шоке… Каганович тоже что-то говорил невпопад… Удивило одно (я это хорошо запомнил): Молотов сидел молча, отрешенный, с каменным выражением лица, и, кажется, на протяжении полуторачасового, довольно бестолкового совещания не произнёс ни слова… » [148] (выделено мной. — Р. Г.)

Похоже ли это на собрание заговорщиков? Прошло пять дней после инсульта. Все волнения позади. Настало время торжеств. Однако «главные бунтари» Каганович, Молотов и Хрущёв никак не могут выйти из шока. Заговорщики так себя не ведут, они более решительны. Шепилов описывает кроликов, оцепеневших от страха при появлении удава и не способных сдвинуться с места, даже когда тот уполз.

Единственное, что достоверно в волкогоновском описании — дата инсульта: 1 марта, после 18.30, через 14–15 часов после завершения ужина. Всё остальное насыщено ложью и нестыковками.

Лишь в 22.3 °Cталин был обнаружен лежащим на полу офицером охраны Лозгачёвым, по Волкогонову — в 23.0 °Cтаростиным. 2 марта в 9 утра (после инфаркта прошло более четырнадцати часов) возле него оказались врачи.

Версия Глебова пересекается с версией о заговоре. По Глебову, четвёрка доложила Сталину о своём несогласии. Сталин вспылил и выгнал их.

Версия Волкогонова ближе к хрущёвской: четвёрка подобострастно присутствовала на ужине, а Сталин «завёлся» сам, сухо попрощался и ушёл в свои комнаты (у Хрущёва: «весело провели время и мирно расстались»). На этот раз автор склонен верить Хрущёву. Как бы ни хотелось поверить в заговор, героев среди членов сталинского Политбюро не было. Ни в 1937 году, ни в 1953-м…

Осталось рассмотреть последнюю версию — естественная смерть. Хотя погодите… А заговор Берии?

 

Был ли заговор Берии?

В конце сороковых годов у Берии стали появляться сомнения в правильности курса Сталина. В частных беседах он высказывал их коллегам по Политбюро. Его слушали, но не поддерживали. Берия оставался среди них белой вороной. Микоян писал:

«После войны Берия несколько раз ещё при жизни Сталина в присутствии Маленкова и меня, а иногда и Хрущёва высказывал острые, резкие критические замечания в адрес Сталина. Я рассматривал это как попытку спровоцировать нас, выпытать наши настроения, чтобы потом использовать для доклада Сталину. Поэтому я такие разговоры с ним не поддерживал, не доверяя, зная, на что он был способен. Но всё-таки тогда я особых подвохов в отношении себя лично не видел. Тем более что в узком кругу с Маленковым и Хрущёвым он говорил, что «надо защищать Молотова, что Сталин с ним расправится, а он ещё нужен партии». Это меня удивляло, но, видимо, он тогда говорил искренне» [149] .

Впоследствии нежелание оказать противодействие Сталину (в результате только по «ленинградскому делу» были репрессированы более двух тысяч человек) Хрущёв объяснит тем, что он считал поведение Берии провокационным:

«Берия же всё резче и резче проявлял в узком кругу лиц неуважение к Сталину. Более откровенные разговоры он вёл с Маленковым, но случалось, и в моём присутствии. Иной раз он выражался очень оскорбительно в адрес Сталина. Признаюсь, меня это настораживало. Такие выпады против Сталина со стороны Берии я рассматривал как провокацию, как желание втянуть меня в эти антисталинские разговоры с тем, чтобы потом выдать меня Сталину как антисоветского человека и «врага народа». Я уже видел раньше вероломство Берии и поэтому слушал, ушей не затыкал, но никогда не ввязывался в такие разговоры и никогда не поддерживал их. Несмотря на это, Берия продолжал в том же духе. Он был более чем уверен, что ему ничто не угрожает. Он, конечно, понимал, что я неспособен сыграть роль доносчика.… И я думал, что тут провокация, желание втянуть меня в разговоры, чтобы потом выдать и уничтожить. Это провокационный метод поведения. А Берия был на это мастер, он был вообще способен на всё гнусное. Булганин тоже слышал такие разговоры, и думаю, что Булганин тоже правильно понимал их» [150] .

Берия пытался создать антисталинскую коалицию задолго до XIX съезда партии. Если бы у него были единомышленники, не было бы кровавых процессов начала пятидесятых. Никто не осмелился его поддержать. Позднее, желая оправдаться, Микоян, Маленков, Хрущёв станут говорить, что они были недостаточно информированы и доверились Сталину и докладам НКВД. У них не нашлось мужества признать свои заблуждения и посетовать, что зря они ошибочно посчитали Берию провокатором. Признаний, которые они сделали, достаточно, чтобы считать Берию заговорщиком. Но был ли заговор реально осуществлённым?

Напомним, кто и когда впервые обвинил Берию в убийстве Сталина. В 1963 году со ссылкой на Хрущёва в журнале «Пари Матч» писалось об ампуле с ядом, которую Берия якобы постоянно с собой носил. (Рассказ, почему именно этот способ убийства возник в хрущевском воображении, ожидает нас в главе «По ложному следу».)

Вторично роль главного действующего лица отводилась Берии по версии неких старых большевиков. Их имён Авторханов не приводит, а посему источник его информации — весьма «надёжное «радио ОБС» («одна баба сказала»), к которому каждый привыкший пользоваться сплетнями может прислушаться. Вспомним также намек Берии «Я его убрал», сказанный им Молотову на трибуне Мавзолея в день похорон Сталина, что без предъявления каких-либо доказательств можно расценить как ложное хвастовство. Не его заслуга, что сутки Сталин оставался беспомощным. Маленков находился выше его в иерархии, Хрущёв, партийный тяжеловес, также обладал властью, однако они не потребовали от Игнатьева освободить академика Виноградова, личного врача Сталина, томящегося в застенках МГБ и знавшего, как организовать лечение своего пациента.

«Заговор Берии», в умозаключениях Авторханова, начался с арестов начальника личной охраны Сталина генерал-лейтенанта Власика и личного секретаря Поскребышева (оба арестованы в декабре 1952-го), и коменданта Кремля генерала Косынкина (январь 1953-го).

Одно забывают Авторханов и те, кто придерживается его версии, — не мог Берия осуществить их аресты. С августа 1945 года он курировал военно-промышленный комплекс и атомный проект и никакого отношения к карательным органам не имел. Репрессивный аппарат ему не подчинялся. Более того, он сам находился в разработке МГБ («мингрельское дело»), и, хотя время его ареста ещё не подошло, Игнатьев знал, чего от него ждёт Сталин…

Хрущёв, подбросивший версию о заговоре, понимал её несостоятельность, поэтому заявил, что Берия повсюду расставил своих людей. Конкретно: фамилии, должности? Их нет. Многие высшие офицеры, прежде работавшие с Берией, были арестованы Абакумовым и Игнатьевым и находились в тюрьме. Опоры в МГБ у него не было.

Каждый новый руководитель НКВД — МГБ (Меркулов, Абакумов, Игнатьев) начинал с того, что убирал людей, назначенных его предшественником. Если предположить, что Игнатьев — ставленник Берии, то после свержения Берии, по установившейся традиции, его должны были арестовать, предать суду и расстрелять. Так поступили со всеми, кого подозревали к близости к Берии. Ничего подобного не произошло — Игнатьев нисколечко не пострадал. Он являлся протеже Хрущёва и Маленкова, в МГБ пришёл с партийной работы и никогда с Берией не пересекался.

Из биографии Игнатьева, секретаря ЦК и по совместительству с 9 августа 1951 года министра МГБ. Фактически он возглавил МГБ 11 июля, когда после ареста Абакумова получил пост представителя ЦК в министерстве госбезопасности. После ареста генерала Власика, оставаясь министром госбезопасности, он возглавил управление охраны и стал лично ответственным за охрану Сталина.

На состоявшемся 5 марта пленуме ЦК КПСС число секретарей ЦК сократили с десяти до пяти. Игнатьева, ответственного за политические репрессии пятидесятых годов, сокращение не коснулось, и он остался секретарём ЦК.

Лишь через месяц после смерти Сталина под нажимом Берии с жёсткой формулировкой («ввиду допущенных серьёзных ошибок в руководстве бывшего МГБ СССР») Игнатьева отстранили от должности секретаря ЦК и вывели из состава ЦК КПСС. Берия объявил, что Игнатьев «лично виновен в создании дела врачей» — ещё одно доказательство отсутствия между ними приятельских отношений.

Опала Игнатьева была недолгой. 7 июля (сразу же после ареста Берии) Хрущёв вернул его в состав ЦК, а в декабре 1953-го назначил секретарём Башкирского обкома КПСС. В 1956 году Игнатьев стал делегатом ХХ съезда КПСС. Он помогал Хрущёву в подготовке доклада о культе личности Сталина, в котором Хрущёв, словно в насмешку над миллионами репрессированных, представил его как жертву Сталина. Затем Игнатьев был Первым секретарём Татарского обкома КПСС (1957–1960).

Хрущёв, расстрелявший Берию и выступивший на ХХ съезде КПСС с осуждением Сталина, спас того, кто был непосредственным исполнителем «ленинградского дела», «дела Еврейского антифашистского комитета», «дела врачей» и «грузинского дела». Не странно ли это? Чем вызвано подобное милосердие? Не признательность ли это за некогда оказанную услугу? Например, за устранение Поскребышева? Но тогда следует говорить о заговоре Хрущёва.

Тот, кто был непосредственно причастен к аресту ближайшего сталинского окружения — Власика, Поскребышева и Косынкина, пережил короткую опалу (с 5 апреля по 7 июля) из-за Берии и вновь вознёсся после его ареста.

Тот, кто просмотрел «заговор Берии» (по долгу службы Игнатьев обязан был его обнаружить, ведь это был «коллективный заговор», по которому приговорили к расстрелу ещё пару десятков полковников и генералов, в том числе Гоглидзе, первого заместителя Игнатьева), наказан не был.

Трое из четырёх бывших министров госбезопасности, здравствующих ко дню смерти Сталина — Берия, Меркулов, Абакумов (расстрелян 19 декабря 1954 года) — убиты по приказу Хрущёва. А Игнатьева, ответственного за самые кровавые послевоенные процессы, Хрущёв пощадил!

Такое отношение к Игнатьеву, главному исполнителю репрессивных замыслов Сталина с июля 1951 года, не пострадавшему ни после смерти Сталина, ни после расстрела Берии, ни после смещения в 1957 году Маленкова, Молотова, Булганина и Кагановича, свидетельствует о личном покровительстве Хрущёва. Новый партийный вождь убирал тех, кто мог бы свидетельствовать против него самого. А Игнатьева он сохранил и — вот парадокс — представил сталинской жертвой.

Заговора Берии не было. Эта версия подброшена Хрущёвым.

С другой стороны, те, кто долгие годы работал рядом со Сталиным, арестованы за три-четыре месяца до его смерти. Это наталкивает на подозрение о существовании заговора. Но его не было! Ни при участии Берии, ни без него!

Если бы заговор был, то главного «исполнителя» Игнатьева ликвидировали бы как нежелательного свидетеля. Хрущёв, как известно, был крут на расправу. Предать друга ему ничего не стоило. Не задумываясь, он отправил на пенсию маршала Жукова, который в 1957 году помог ему сохранить власть. Закрытые суды и смертные приговоры в хрущёвскую эпоху были не редкость. Об этом пишет генерал Судоплатов, вышедший из тюрьмы лишь через четыре года после отстранения Хрущёва.

Хрущёв, расправившийся с верхушкой сталинского Политбюро (правда, старика Ворошилова пощадил как икону — как-никак, с Лениным был знаком, и Микояна пожалел — по той же причине плюс за изворотливость), Игнатьева не только не уничтожил (хотя эта участь постигла большинство следователей и руководителей аппарата МГБ) — повысил в должности. Завидная признательность. Только за что? За устранение Поскребышева? За послушное поведение в ночь на 1 марта и в последующие дни, позволившее Хрущёву возглавить партию? В подчинении Игнатьева были войска МГБ, и он легко мог всех арестовать и самому узурпировать власть. Амбиций не хватило. За их отсутствие — высокая должность.

Охрана, обнаружив лежащего на полу Сталина, стала звонить Игнатьеву, затем Маленкову. Ни тот, ни другой врачей не вызвали. Хрущёв и Булганин приехали первыми, покрутились и уехали. Сталин по-прежнему оставался без медицинской помощи. Винить в этом Берию? — Несерьёзно. Сталинское окружение настолько привыкло к необходимости согласования каждого шага, что в первые часы попросту растерялось. А если предположить, что Хрущёв и Маленков не вызвали врачей преднамеренно, то впору говорить о заговоре Хрущёва. Но только не Берии.

Возвращаемся к личности Игнатьева. В органы госбезопасности он пришёл «со стороны». С 1935 года Игнатьев был на партийной работе. Его карьерные перемещения происходили под наблюдением Маленкова.

С 1935 года он работал Москве, в промышленном отделе ЦК ВКП (б), а с 1937 года последовательно был первым секретарём Бурят-Монгольского и Башкирского обкомов ВКП(б). С 1946 года — замначальника Управления ВКП(б) по проверке парторганов, с 1947 года — второй секретарь ЦК КП(б) Белоруссии. С 1949 года — секретарь Среднеазиатского бюро ЦК и уполномоченный ЦК по Узбекистану. 1950–1952 гг. — завотделом партийных, профсоюзных и комсомольских организаций ЦК ВКП(б).

Тем, кто утверждают, что Игнатьев был человеком Берии, не повезло. Как видно из биографии Игнатьева, они нигде не пересекались. А вот с Маленковым, бывшим начальником управления кадров ЦК ВКП(б), а позже секретарём ЦК по кадрам (1939–1946), он встречался неоднократно. Все репрессии против партийных работников по линии ЦК проходили через Управление ВКП(б) по проверке парторганов, то есть через Маленкова, который в 1946 году передал свои полномочия Игнатьеву.

Умер Игнатьев в 1983 году, получив к семидесятилетию очередную правительственную награду, пережив своего благодетеля Хрущёва на 12 лет. Мемуаров он не оставил. Ему было что утаивать.

 

Болезнь Сталина. Версия естественной смерти

История болезни Сталина засекречена до сих пор. Из десяти томов девять отсутствуют. Некоторых исследователей это натолкнуло на мысль, что наследники Сталина утаили нечто важное, зафиксированное врачами, например, следы отравления. К этому вопросу мы вернёмся позднее, в главе «Почему засекречена история болезни Сталина», но те, кто находился с ним постоянно, — охрана и обслуживающий персонал кунцевской дачи — версию заговора отвергали и настаивали на естественной смерти.

С ними солидарен Жорес Медведев. В статье «Болезнь или заговор» он приводит воспоминания врачей, проводивших в марте 1953 года патологоанатомические исследования. Они определили, что первый инсульт, произошедший осенью 1945 года, не сопровождался кровоизлиянием в мозг. Была закупорка мелкого сосуда мозга. Зачастую это приводит к параличу и частичной потери речи, однако при надлежащем уходе больной выздоравливает и частично восстанавливает работоспособность. Но если не уменьшить нагрузки, то микроинсульты повторяются и тяжесть их увеличивается. Сталин не прислушался к врачам и на пенсию не ушел. Второй удар произошёл осенью 1949 года. Он и тогда не ушёл от дел. Наконец, третий удар настиг его в семидесятитрёхлетнем возрасте 1 марта 1953 года.

О физическом состоянии Сталина мы можем судить по воспоминаниям его дочери, Хрущёва, Микояна, генерала Судоплатова, Марии Ковригиной, бывшей министром здравоохранения СССР, охраны и обслуживающего персонала.

Наш главный свидетель — дочь. Её нельзя заподозрить в фальсификации. Рассказывая о первом микроинсульте, Светлана писала:

« Отец заболел, и болел долго и трудно (выделено мной. — Р. Г.). Сказались напряжение и усталость военных лет и возраст, — ему ведь было уже шестьдесят шесть лет. Я даже не помню, виделись ли мы с ним зимой 1945–46 года…» [153]

После первого микроинсульта он доверился врачам и летом 1946-го после долгого перерыва (впервые с 1937 года) уехал на юг.

Тот год стал переломным. Он не мог работать с прежней интенсивностью, всё реже появлялся в Кремле и, находясь в Москве, большую часть времени проводил на кунцевской даче. Туда для решения текущих вопросов приглашались члены Правительства и Политбюро. Если Сталин приезжал в Кремль, то ненадолго: приём начинался поздно вечером и заканчивался максимум через три часа. Его работоспособность резко снизилась. Светлана писала, что «формула “Сталин в Кремле” выдумана неизвестно кем и означает только то, что его кабинет, его работа находились в Кремле, в здании Президиума ЦК и Совета министров».

Под Сухуми, около Нового Афона, срочно начали строить правительственные дачи. Появился дачный комплекс на озере Рица, была выстроена дача на Валдае. По утверждению Светланы, кроме Сталина на этих дачах отдыхали только Жданов и Молотов. Она описывает свои ощущения после совместно проведенного отпуска:

«Летом, 1947 года, он пригласил меня отдыхать в августе вместе с ним в Сочи, на «Холодной речке». <…> Он постарел. Ему хотелось покоя. Он не знал порою сам, чего ему хотелось».

Осень 1948 года он также проводит в Сочи. В это же время срочно перестраивается дача в Кунцево. Светлана вспоминает, что, вернувшись в Москву, Сталин также большую часть времени проводил не в Кремле, а на даче, в большом лесном парке, где в разных местах ему поставили беседки со столиками:

«Летом он целыми днями вот так перемещался по парку, ему несли туда бумаги, газеты, чай <…> последние годы ему хотелось здоровья, хотелось дольше жить» [155] .

Похоже, что она смотрела на отца через розовые очки, описывая в мемуарах портрет дачника, отошедшего от повседневных забот. Однако карательная машина продолжала исправно работать, и «кунцевский дачник» твёрдо стоял у её штурвала.

Здоровье Сталина, несмотря на щадящий режим работы, не улучшалось. Он страдал от гипертонии, головокружения и отдышки, часто простуживался, и охрана была вынуждена иногда прибегать к крайним мерам. Рыбин, рассказывая о похоронах Жданова, состоявшихся 2 сентября 1948 года, вспоминает, как охранник, по указанию Молотова, запер Сталина в комнате и не выпустил в сад полить цветы.

Не вызывает сомнения, что в другое время охранник за такую выходку дорого бы поплатился и был прощён только потому, что часто болеющий Сталин осознавал свою физическую немощность.

С приближением осени, выполняя советы врачей, он стремился на юг, а в Москву возвращался в конце ноября.

В октябре 1949 года (вновь осенью) Сталина настиг второй микроинсульт, сопровождавшийся частичной потерей речи. Последующие два года он вынужден был брать длительный отпуск (август — декабрь 1950, 9 августа 1951 — 12 февраля 1952) и отправляться на юг.

Светлана Аллилуева вспоминает:

«В последнее время он жил особенно уединённо; поездка на юг осенью 1951 года была последней. Больше он не выезжал из Москвы, и почти всё время находился в Кунцеве» [157] .

В 1951 году у Сталина начались провалы памяти. Хрущёв вспоминал, что иногда, сидя за столом и обращаясь к человеку, с которым общался десятки лет, Сталин вдруг останавливался в замешательстве и никак не мог назвать того по фамилии.

«Он очень раздражался в таких случаях, не хотел, чтобы это было замечено другими. А это ещё больше стимулировало угасание его человеческих сил. Помню, однажды обратился он к Булганину и никак не мог припомнить его фамилию. Смотрит, смотрит на него и говорит: «Как ваша фамилия?». — «Булганин». — «Да, Булганин!» — и только тут высказал то, что и хотел сначала сказать Булганину. Подобные явления повторялись довольно часто, и это приводило его в неистовство» [159] .

Это же подтверждает Микоян, рассказывая об октябрьском (1952) пленуме:

«В последние годы жизни память Сталина сильно ослабла — раньше у него была очень хорошая память, поэтому я удивился, что он запомнил это предложение Молотова, высказанное им в моём присутствии Сталину шесть лет тому назад» [160] .

Тут же Микоян оговаривается, что, по-видимому, нужные ему факты Сталин записывал, чтобы впоследствии использовать по своему усмотрению.

Болезнь прогрессировала. Летом 1952 года, осмотрев Сталина, его личный врач академик Виноградов обнаружил резкое ухудшение здоровья (прогрессирующий атеросклероз мозга) и рекомендовал ему отказаться от политической деятельности и уйти на покой. Сталин не прислушался — в разгаре были московский и пражский процессы, а также «мингрельское дело», которыми он дирижировал.

За два месяца до апоплексического удара Светлана приезжает к отцу на его день рождения и замечает резкие изменения цвета лица — оно стало красным. Светлана справедливо предполагает, что у него повысилось кровяное давление. Назначить лечение никто не может: личный врач арестован. Сталин никому не доверяет и занимается самолечением. Светлана пишет:

«Я была у него 21 декабря 1952 года, в день, когда ему исполнилось семьдесят три года. Тогда я и видела его в последний раз. Он плохо выглядел в этот день. — По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертонии — так как неожиданно бросил курить и очень гордился этим — курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет. Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко. <…>

Он принимал сам какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода, — откуда-то брал он сам эти фельдшерские рецепты; но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, он был в бане (построенной у него на даче в отдельном домике) и парился там, по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разрешил бы этого, но врачей не было <…> (выделено мной. — Р. Г.) «Дело врачей» происходило в последнюю зиму его жизни. <…>

И вот я у него последний раз, — но я ведь не знала, что это — последний раз. Странно — отец не курит. Странно — у него красный цвет лица, хотя он обычно всегда был бледен (очевидно, было уже сильно повышенное давление). Но он, как всегда, пьёт маленькими глотками грузинское вино» [161] .

Осенью 1952 года открылся XIX съезд партии. Предыдущий съезд состоялся в 1934 году, и Сталин, изменив правилу, сложившемуся в послевоенные годы, не уехал на юг и остался в Москве, лишив себя отпуска. Состояние здоровья не позволило ему присутствовать на всех заседаниях. Активную деятельность он перенёс на пленум ЦК, состоявшийся после закрытия съезда.

В день открытия пленума, 16 октября, он подал заявление об освобождении его от должности Генерального секретаря, мотивируя свою просьбу «состоянием здоровья». Сделано это было не с целью проверки ближайшего своего окружения (утверждение Авторханова). По-прежнему, у Сталина был незыблемый авторитет. В его руках оставались все рычаги власти и полный контроль над партией и страной. Однако он уже не мог работать в прежнем режиме и подумывал о постепенном отходе от дел, но в то же время, никому не доверяя и опасаясь за свою жизнь (подозрительность и боязнь покушения стали маниакальными), страшился выпустить из рук бразды правления.

Мария Ковригина, министр здравоохранения СССР, участник октябрьского пленума, запомнила усталое лицо Сталина, — он трижды выходил на трибуну и говорил, что не может больше быть секретарём ЦК и председателем Совета министров. Все его отговаривали. Она чувствовала неловкость: «У меня было впечатление, что мы мучаем старого больного человека».

Соратники, привыкшие к сталинским интригам и умудрённые предыдущими чистками, слушая его просьбу, побаивались: а вдруг он устраивает им очередную проверку? Они помнили, как на заседании Политбюро Сталин назвал своего преемника на посту Генерального секретаря ЦК: «Время идёт, мы стареем. На своём месте вижу Алексея Кузнецова». Он поручил Кузнецову, в то время начальнику Управления кадров ЦК (прежде этот пост занимал Маленков), наблюдение над органами госбезопасности, а через два года санкционировал его расстрел…

Такой же печальной оказалась судьба Николая Вознесенского, члена Политбюро и председателя Госплана, которого Сталин видел своим преемником на посту председателя Совета министров. В 44 года Вознесенский являлся самым молодым и перспективным членом Политбюро. Как и Кузнецов, он был расстрелян 1 октября 1950 года.

Не верят Сталину члены Политбюро. Думают: хитрит старый лис. И хором начинают его отговаривать — об этом трогательно рассказал в своих мемуарах Анастас Микоян. Но всё же частично его просьба удовлетворена — отставка с должности секретаря ЦК принята.

А Сталин действительно болен. Он с трудом справляется со своими обязанностями, но по-прежнему отказывается от врачебной помощи.

Рыбин пишет, что однажды Сталин чуть не упал от головокружения, но был подхвачен телохранителем; что порой он с трудом поднимался по лестнице на второй этаж в свой кремлёвский кабинет. (Лифтов в Кремле тогда ещё не было.)

Рыбин приводит воспоминания коменданта дачи Орлова, который зашёл в кабинет Сталина и застал его бледным. «Впервые он мне пожаловался: «Я чувствую себя плохо». Я предложил вызвать врача и побыть около него. Сталин отказался: «Этого ещё не хватало!» В другой раз он в сердцах вымолвил: «Чёртова старость дает о себе знать».

21 декабря 1952 года Сталин присутствовал в Большом театре на праздновании своего 73-летия, просидел весь вечер между Хрущёвым и Мао Цзэдуном, но даже не произнёс кратких благодарственных слов в ответ на многочисленные поздравления.

Картина знакомая. Именно так протекали последние годы Брежнева, которого лишь изредка показывали публике, короткие царствования Черненко и Андропова. На памяти бодрые улыбки Ельцина из Кремлёвской больницы, на долгие месяцы ставшей правительственной резиденцией. Правдивая информация о здоровье главы государства со времён Сталина в Советском Союзе являлась государственной тайной.

17 февраля. С 20 часов до 20 часов 30 минут Сталин принимал в Кремле индийскую правительственную делегацию во главе с послом Индии в СССР Меноном.

После почти двухчасового перерыва состоялся пятнадцатиминутный приём первых лиц государства: с 22 часов 15 минут до 22 часов 30 минут он беседовал с Берией, Булганиным и Маленковым.

Этот день был последним, когда он появлялся в Кремле.

Похож ли он был на здорового человека, способного заниматься активной деятельностью? Может ли у 73-летнего старика, страдающего гипертонией и пережившего два микроинсульта, отказавшегося от врачей и лекарств, произойти кровоизлияние в мозг, закончившееся естественной смертью? Ответ напрашивается сам по себе. И тогда разговоры о заговоре — плод фантазии.

Рассказывая о работоспособности Сталина в последние месяцы его жизни, Хрущёв вспоминал, что стол в столовой, служивший одновременно рабочим столом, был завален нераспечатанными красными пакетами, и после смерти Сталина начальник его охраны признался, что назначил специального человека, который вскрывал пакеты и отсылал содержимое тем, кто их присылал. Непрочитанными оставались бумаги, которые присылали ему даже члены Политбюро. (К этим воспоминаниям Хрущёва вернёмся в главе «Загадочный Надирашвили».)

21 февраля. Из мемуаров генерал-лейтенанта Судоплатова. За 12 дней до смерти Сталина его вызвали в Кунцево.

«Я был очень возбуждён, когда вошёл в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло. То, что я увидел, меня поразило. Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны: один он перенёс после Ялтинской конференции, а другой — накануне семидесятилетия, в 1949 году» [165] .

Разведчик-профессионал отличался наблюдательностью и цепкой памятью. От его глаз не укрылись резкие изменения, произошедшие со Сталиным, и его болезненное состояние. А маленькая неточность (первый инсульт случился после Потсдамской конференции) — досадная опечатка.

Судоплатов рассказывал: был поздний час, когда его вызвали в кабинет Игнатьева. Помимо министра госбезопасности там находились его первый зам Гоглидзе и Коняхин, заместитель начальника следственной части. Вчетвером они поехали к Сталину. Игнатьев, Гоглидзе и Коняхин вошли в кабинет Сталина, а Судоплатов около часа находился в приёмной. Затем Гоглидзе и Коняхин вышли, а его вместе с Игнатьевым попросили через два часа прибыть на сталинскую дачу в Кунцево.

Темы, которые пожелал обсудить Сталин, — реорганизация деятельности внешней разведки и план покушения на маршала Тито, который планировалось осуществить с помощью замаскированного в одежде бесшумно действующего механизма, выпускающего дозу бактерий легочной чумы.

На пороге смерти Сталин по-прежнему строил зловещие планы. Страх, в котором его окружение пребывало с середины тридцатых годов, не позволил разглядеть в угасающих вспышках активности признаков смерти.

В чём-то оказался прав Каганович, написав в мемуарах, что «умер Сталин неожиданно. <…> На совещаниях, официальных заседаниях мы с удовлетворением видели, что, несмотря на усталость от войны, Сталин выглядел хорошо. Он был активен, бодр и по-прежнему вёл обсуждение вопросов живо и содержательно».

Ничто не говорило соратникам о слабости Сталина: с прежним энтузиазмом он жаждал крови, они его боялись и физической немощи не придавали значения.

Поэтому через 43 года после смерти Сталина бывший заместитель начальника разведуправления МГБ говорит о его болезни осторожно, как о слухе. Хотя, думается, что генерал-лейтенант Судоплатов был человеком осведомлённым. Информацию об инсультах он получил достоверную.

Повторим фразу из мемуаров Светланы.

«По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертонии — так как неожиданно бросил курить, и очень гордился этим — курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет. Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко».

Причина, по которой Сталин бросил курить, банальна: осенью 1952 года у него усугубились проблемы с лёгкими. Резкое прекращение курения для людей, привыкших к никотину, чревато физиологическими и психологическими изменениями. Нарушение обмена веществ ведёт к отложениям жира. Усиливается раздражительность. Увеличение веса (Сталин значительно прибавил в начале 1953 года) способствует повышению кровяного давления. Развитие гипертонии можно было бы замедлить в условиях полного покоя и санаторного режима — вот когда следовало бы по совету врачей отправиться в отпуск на юг.

Однако осенью — зимой 1952–53 годов, возглавив широкомасштабную антисемитскую кампанию, Сталин лишил себя традиционного отпуска. Он стал жертвой собственной подозрительности. Посадив в тюрьму в ноябре академика Виноградова, личного врача, который мог бы своевременно начать лечение, и арестовав в декабре — январе ведущих врачей Кремлёвской больницы, он сам подвёл себя к краю пропасти. Осталось ждать очередного скачка давления, когда он не в состоянии будет сохранить равновесие.

27 февраля, 8 часов вечера. Сталин в сопровождении сотрудника охраны Кириллина появился в своей ложе в Большом театре, на представлении балета «Лебединое озеро». Весь спектакль он был один. По окончании уехал на дачу.

В тот же день, по утверждению дочери, он парился в бане, построенной на даче. По-видимому, произошло это после спектакля, в ночь на 28 февраля. Нежелательная процедура спровоцировала скачок давления. Но была дополнительная причина…

28 февраля — день рождения Светланы. Отец не поздравил её с 27-летием. Несколько раз она звонила, пытаясь договориться о встрече, но он лишил её прямой связи — дозваниваться надо было через «ответственного дежурного» из охраны. Они так и не поговорили. Субботу он решил провести в компании с Берией, Булганиным, Маленковым и Хрущёвым. Вечер начался с просмотра кинофильма в Кремле, затем поехали ужинать на сталинскую дачу. О дне рождения дочери папа-Сталин не заговаривал. Эта ночь оказалась последней.

Слово «заговор» повисло на устах исследователей, не желающих учитывать возраст Сталина, его физическое состояние и факторы, способствующие повышению давления: алкоголь, курение, употребление поваренной соли (вспомним обнаруженную Старостиным открытую бутылку минеральной воды «Боржоми) и нервные перегрузки.

Рыбин провёл кропотливую работу, собрав свидетельские показания офицеров охраны, прислуги и коменданта дачи Орлова. Они настаивают на естественной смерти и приводят собственные доводы.

Несмотря на гипертонию, писал Рыбин, Сталин не соблюдал диету, на завтрак любил яичницу, способствующую повышению уровня холестерина в крови. Он не доверял врачам и, если его одолевала гипертония или очередная ангина, занимался самолечением или обращался к Поскребышеву, «большому знатоку», до революции окончившему фельдшерское училище. Туков, офицер охраны, присутствовал при вскрытии тела. Куперин, начальник Санитарного управления, показал ему, где лопнул мозговой сосуд и образовался сгусток крови размером в пятикопеечную монету, и сказал: «Если бы эту кровь сразу бы ликвидировать… Человек бы ещё жил».

Однако тогдашний уровень советской медицины не позволял совершать операцию по откачке крови. Первые часы — критические, когда надо ввести лекарства, разжижающие кровь, и продлить жизнь (больной оставался бы частично парализованным) — были упущены… Была ли возможность в домашних условиях оказать эффективную помощь? Ответ спрятан в истории болезни, засекреченной до сих пор. Нельзя обвинять врачей, вызванных утром 2 марта: их коллеги, знавшие нюансы сталинской болезни, находились в тюрьме, и приходилось действовать наугад, опасаясь в случае неудачи разделить судьбу арестованных. Выпестованное Сталиным «дело врачей» работало против него.

За день до апоплексического удара Сталин парился в бане. Позволительна ли парная людям с высоким кровяным давлением и не она ли в сочетании с семейными проблемами стала причиной коллапса?

Что скрывается за фразой Берии «Я его убрал», которой он намекнул Молотову о причастности к смерти Сталина? Если это не пустое бахвальство и глупая похвальба (грешен род людской, грешен и способен на низменные поступки), то возникает вопрос: «Каким образом убрал?»

Отвечая на него, Евгений Жирнов ссылается на генерал-лейтенанта авиации Степана Микояна, сына Анастаса Микояна, рассказавшего, что его отец вспоминал о странном поведении Берии. После любой жалобы Сталина на недомогание он принимался уговаривать его сходить в баню. Мол, русская баня всё вылечит.

Однако Сталин был не тем человеком, который легко подавался на уговоры. На всё у него было своё мнение, в том числе и на лечебные свойства русской бани. Всё, что он делал, делал добровольно.

Как известно, Сталин часто простуживался. Допускаю, что, зная, что после парной поднимается кровяное давление, Берия мог дать Сталину губительный совет: лечить простуду баней. Только откуда известно Анастасу Микояну, что именно Берия это посоветовал Сталину? Рассказывая сыну о последних неделях жизни Сталина, Микоян приводит разговор, свидетелем которого он быть не мог. После октябрьского пленума Микоян и Молотов были отлучены от посещения сталинской дачи. Слухи, сплетни, брехня… Поговорим о них в главе «Ложь и вымысел о смерти Сталина».

 

Смерть Сталина. День рождения дочери

Последний раз Светлана навестила отца 21 декабря, в день его 73-летия.

Они не виделись полтора месяца — напомним, Светлана приезжала к отцу 8 ноября, в годовщину смерти матери. Светлане бросилось в глаза, что отец разительно изменился, плохо выглядит. Она обратила внимание на красный цвет лица, хотя обычно он был всегда бледен, — один из признаков повышенного давления. Сталин бросил курить, хотя курил не менее пятидесяти лет, и занялся самолечением — маниакальная подозрительность привела к тому, что он уже никому не доверял и искренне верил в бред о врачах-вредителях, который сам же и запустил в тридцатых годах, обвинив известных врачей в убийстве Горького и Куйбышева. Новое «дело врачей», закрученное им в 1952-м, вернулось к нему бумерангом, и он сам себя убивал, арестовав своих лечащих врачей и отказавшись от помощи других медиков.

21 декабря Василий также приехал поздравить отца, но уже успел накачаться водкой, и Сталин приказал ему немедленно покинуть дачу. Такое в последнее время случалось неоднократно. 7 июля после воздушного парада в честь Дня Военно-Воздушного Флота Василий пьяным явился на банкет, на котором присутствовали все члены Политбюро. Сталин выгнал его, а на следующий день снял с должности командующего авиацией Московского военного округа. Официально отставку Василия представили как перевод на учёбу в Академию Генерального штаба. Естественно, вступительных экзаменов он не сдавал — был зачислен слушателем авиационного факультета, но на занятиях ни разу не появился… Запил.

…28 февраля 1953 года, в день 27-летия, Светлане было одиноко и грустно. Отец её не поздравил. Похоже, в семье Сталина не было принято совместно отмечать семейные праздники, каждый жил сам по себе. О брате она не упоминает: дружны они никогда не были.

Начиная с обеда, она безуспешно пыталась дозвониться отцу. Дежурный офицер отвечал, что отец отдыхает (мы-то знаем, как и с кем отдыхал вождь), а Светлана, у которой возникло странное предчувствие, изнемогала и рыдала от бессилия. Тем временем на кунцевской даче продолжалось весёлое застолье, но ни хозяин стола, ни Хрущёв и Берия, по-отечески относившиеся к Светлане и ей симпатизирующие, не провозгласили тосты за именинницу, за дочь Сталина и за её Великого отца. Все знали об их конфликте, который начался именно в этот день, когда она целовалась с Каплером, и продолжился из-за брака с Гришей Морозовым.

Через 55 лет, в одном из последних своих интервью, со слезами, накатившимися на глаза, она вспоминала тот день и говорила о возникшем тягостном предчувствии. Светлана знала, что была единственным человеком, которого Сталин любил, и даже через полвека ей казалось, что отец в тот день мысленно звал ее к себе…

В понедельник 2 марта она пошла на занятия. (Окончив истфак, Светлана поступила в аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС и писала кандидатскую диссертацию по русской литературе.) Там её разыскали на уроке французского языка и передали, что Маленков просит её приехать на Ближнюю дачу.

Светлана встревожилась. Впервые не отец, а кто-то иной приглашал её к нему. Приглашение от имени Маленкова означало, что наследники уже распределили портфели и верховная власть в стране вершилась от имени Маленкова.

Когда машина въехала на дачу, на дорожке возле дома её встретили Хрущёв и Булганин. Лица обоих были заплаканы. «Идём в дом, — скорбным голосом сказали они и взяли её под руки, — там Берия и Маленков тебе всё расскажут». Но Светлана и так уже всё поняла.

…Она сидела у постели умирающего отца, с которым добивалась встречи в день своего рождения, оказавшимся для него последним, вспоминала свою первую любовь и тот роковой для Каплера день рождения, с которого начался конфликт с отцом:

«И пришло снова 3-е марта, через десять лет после того дня, когда отец вошёл, разъярённый, в мою комнату и ударил меня по щекам. И вот я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг, и думаю о разном… И о Люсе думаю, ведь десять лет как он был арестован. Какова его судьба? Что с ним сейчас?» [169]

Начиналась новая эпоха. Не все это поняли — за 35 лет, прошедшие после октябрьского переворота, страна разительно изменилась. Дореволюционная многопартийная система, альтернативные выборы в Государственную думу, суд присяжных, свобода слова, печати, митингов и собраний — обо всём этом уже успели забыть. Продолжать следовать прежним курсом страна уже не могла: она задыхалась от непрекращающихся репрессий, затронувших абсолютно все слои населения. Но руководство партии не было готово к решительному повороту, к новому курсу, отличному на сто восемьдесят, девяносто или хотя бы на сорок пять градусов. Исключение составлял Берия, за что и поплатился через четыре месяца.

Царившую в эти дни скорбь — кроме Берии, все члены Политбюро искренне горевали и плакали — нарушали лишь пьяные крики Василия Сталина.

32-летний генерал-лейтенант, барин, живший под девизом «Как хочу, так и будет», для которого с детства не существовало авторитетов (кроме отца, которого он боялся), не воспользовался выпавшими ему привилегиями. Учился он плохо, школу едва закончил, его образовательный потолок — даже не техникум, а полуторагодичная авиашкола. Он не завоевал авторитета в партии и не стал продолжателем политической династии. А ведь отец проталкивал сына во власть, и не веди отпрыск запойную жизнь, к 1952 году мог быть уже членом Политбюро, министром обороны и официальным преемником…

Ему светило блестящее будущее. Какое? Не станем фантазировать о несостоявшемся будущем молодого генерал-лейтенанта, в 24 года назначенного командиром истребительной авиадивизии, непонятно за какие заслуги награждённого двумя орденами Красного Знамени, орденами Суворова II степени и Александра Невского. На его боевом счету за годы войны оказалось 26 боевых вылетов и два лично сбитых самолёта противника, чему в стране, славящейся приписками, «свежо предание, а верится с трудом». Свою жизнь сын «отца народов» сгубил водкой. А не имеющие высокого родства трижды Герои Советского Союза Покрышкин и Кожедуб к генеральским погонам шли долго. Они надели их после смерти Сталина, а войну закончили скромненько, полковником и майором…

* * *

Прощание со Сталиным вылилось во всенародное горе. Лишь немногие торжествовали, и среди них Лаврентий Берия.

— Хрусталёв, машину! — этот запомнившийся Светлане ликующий возглас Берии, прозвучавший, когда присутствующим на Ближней даче стало ясно, что Сталин умер, повторили из её мемуаров все, кто писал о похоронах Сталина, найдя в радостном выкрике доказательство преднамеренного убийства. Но не было ли это лишь «шкурной радостью» от мысли, что «мингрельское дело» завершено и теперь можно на девяносто градусов развернуть курс корабля?

Все члены Политбюро знали (об этом говорил Микоян на июльском пленуме 1953 года), что существовал план Сталина по устранению Берии. Естественно, тот радовался, узнав о смертельной болезни своего будущего палача. Ему было невдомёк, что в расстрельном списке Хрущёва он тоже значился первым. Маленков, близкий друг Берии, предав его, продлил пребывание в Кремле на четыре года (подробней — в Приложении), чтобы затем вместе с Молотовым и Кагановичем отправиться в политическое небытие.

О поведении Светланы в дни всенародной скорби написал Серго Берия. Он узнал об инсульте 2 марта, когда пришёл домой на обед:

«Обычно в это время приезжал и отец, но в тот день его не было. Мама сидела заплаканная и сразу же сказала мне, что у Иосифа Виссарионовича удар и, по всей вероятности, он не выживет.

— Ну а ты-то чего плачешь? — спросил. — Помнишь ведь, что отец говорил… — Речь шла о том, что готовил нам Сталин. Мама, разумеется, обо всём знала — отец действительно предупреждал нас о том, что может случиться.

— Знаешь, — ответила, — я всё понимаю, но мне его всё равно жаль — он ведь очень одинокий человек.

Я сел обедать, а мама поехала к Светлане» [170] .

Далее Серго Берия пишет, по-видимому, ссылаясь на маму, Нину Теймуразовну: «Известно, скажем, что Светлана у кровати Сталина чуть ли не сутками сидела. Мы же знали, что она находилась дома и была совершенно спокойной. Я не хочу сказать, что она не любила отца, но это была отнюдь не та безумная любовь, о которой столько написано…»

Частично это близко к истине, если вспомнить по «Письмам к другу», что, сидя у постели умирающего отца, она думала о Каплере. Но это лишь часть правды. Через 16 лет, осмысливая свою жизнь, Светлана писала в книге «Только один год», что ей было больно и страшно все три дня, проведенные у постели умиравшего отца. Но она чувствовала и знала, что вслед за его смертью наступит освобождение, которое будет освобождением и для неё самой. Страшное признание — не у каждого кремлёвского чада нашлось мужество его сделать…

 

Бытовая версия: конфликт с дочерью

В личной жизни Иосифа Джугашвили сопровождали трагедии — смерть первой жены Като (она умерла в 1907 году в 22-летнем возрасте, оставив шестимесячного сына Якова) и самоубийство второй жены Надежды Аллилуевой, к чему непроизвольно он оказался причастен, публично оскорбив её на праздничном ужине в кремлёвской квартире Ворошилова.

Вторично он стал вдовцом в 52 года, оказавшись с двумя детьми на руках, 11 и 6 лет; в остепенившемся возрасте, когда годы лихой и беспутной молодости позади, а личные трагедии воспринимаются острей и болезненней…

Он не понимал, точнее, отказывался принять причину, вынудившую Надю нажать на курок, и до самой смерти задавал себе, а позднее и дочери мучивший его вопрос, почему она его бросила. Этот вопрос его изводил. Как вспоминал Рыбин, по ночам охрана нередко сопровождала его на Новодевичье кладбище на могилу жены, и, оставаясь наедине с ней, возможно, мысленно этот вопрос он задавал ей снова и снова. Трагедия наложила дополнительный отпечаток на отношения дочери и отца, на их особые отношения, учитывая, что для шестилетней девочки отец стал единственным родителем, мапой, а ему дочь напоминала Надю, и в ней же он обнаружил черты сходства со своей матерью. Только Светанке, Хозяюшке, он писал нежные письма, только её баловал так, как не баловал сыновей. Она вспоминала детство:

«Он любил меня, пока я была ребёнком, школьницей, я его забавляла. “Ты до смешного похожа на мою мать! Она тоже рыжая, в веснушках!” — говорил он и, наверное, это было главным источником его нежности ко мне. Мне досталась в детстве самая большая нежность, на какую он вообще был способен» [171] .

Их отношения расстроились в годы войны, когда из девочки-подростка она превратилась в девушку, способную любить еще кого-то кроме отца, к чему он не был готов. Из-за войны он проглядел этот качественный скачок, и когда она влюбилась в еврея, киносценариста Каплера, на 22 года старше её, то забыл, что примерно такая же разница в возрасте была между ним и юной Надей Аллилуевой.

Конфликт дочери-школьницы и отца начался зимой 1943 года, сразу же после дня её рождения, и — он догадался: школа не доглядела! — он нашёл виноватого и летом того же года «отомстил» школьной реформой. Воспитанник духовной семинарии, вспомнил «доброе царское время», и в разгар битвы на Курской дуге (в июле 1943-го!), провёл через Политбюро решение о раздельном обучении, создании мужских и женских школ, призванных укрепить дисциплину и устранить «не всегда здоровые взаимоотношения, создающиеся между мальчиками и девочками при совместном обучении». В тот же день Сталин подписал соответствующее постановление Правительства СССР — так ссора с дочерью на 11 лет развела мальчиков и девочек по разным школам.

Семейный конфликт арестом Каплера не завершился, он лишь усилился, когда наперекор отцу на следующий год Светлана вышла замуж за Гришу Морозова. Она знала, что отцу всё докладывают, и каждый её шаг под контролем, но тем не менее вела себя вызывающе. Гости, приходившие на студенческие вечеринки в квартиру молодожёнов в Доме на набережной, обращали внимание, что портрет отца Светлана разворачивала к стене, чтобы его виртуальное присутствие не создавало никому (и ей в первую очередь) дискомфорта. Она хоть и Сталина по паспорту (пока) — в душе бунтующая Аллилуева. И грозный отец тоже помнил это все последующие десять лет, вплоть до 28 февраля 1953 года.

Её первая любовь и первое замужество не были одобрены отцом. Если согласиться с теорией Зигмунда Фрейда, основоположника школы психоанализа, предположившего, что бессознательные переживания, относящиеся, в том числе ко взаимоотношениям разнополых родителей и детей, объясняют многое в их поведении, то можно предположить, что подсознательно он возненавидел тех, кто отнял у него любимую дочь. К тому, что она повзрослела и способна ещё кого-то любить, он не был готов.

Его ненависть распространилась не только на Каплера и Морозова.

Обратим внимание на совпадения дат. Весной 1944 года Светлана вышла замуж за Григория Морозова. Осенью Сталин выступил с речью об «осторожном назначении евреев на должности в партии и государственных органах». Раньше таких заявлений не было. Подсознательно он мстил всем евреям…

Третий инсульт случился в день рождения дочери. Случайно ли это?

Но ведь в течение десяти лет каждый год в этот день он вспоминал 28 февраля 1943 года, так же 8 ноября на протяжение двадцати лет страдал и вспоминал Надю, которую продолжал любить… Она могла справляться с детьми. Он, занятый государственными делами, — нет. Упустил и Свету, и Васю.

…28 февраля 1953 года Светлане он даже не позвонил. Наверняка охрана доложила ему о звонках дочери. Оставшись один, он не мог не думать о ней. Возможно, он вспоминал её десятилетней давности день рождения, когда ему доложили, что дочь целовалась с Каплером, и он, разъярённый, ворвался в её комнату и впервые в жизни влепил ей пощёчины. Они надолго стали чужими, и даже когда через четыре месяца восстановили родственные отношения (как-никак дочь и отец), всё равно оставались чужими: оба были с характером, друг другу ничего не простили.

Мы не знаем, с обидой или со злостью Сталин думал о дочери, когда проводил гостей и остался один в своём кабинете, накручивал ли он себя или нет, — знаем лишь, что эта ночь для него оказалась последней. Бытовую версию (причина инсульта — конфликт с дочерью) из-за непривлекательности ни один исследователь не рассматривал. То ли дело детективное расследование убийства…

Всё переплелось в ночь на 1 марта 1953 года: гипертонический криз, антисемитизм, усилившийся из-за конфликта с дочерью и приведший к «делу врачей», и её день рождения.

Думы о семейном конфликте, начавшемся десять лет назад именно в этот день, малопонятная месть отца, не пожелавшего не только поздравить дочь с днём рождения, но даже ответить на её многочисленные звонки, спровоцировали нарушение кровоснабжения мозга — кровеносные сосуды не справились с напряжением. (О сложных взаимоотношениях с дочерью, начавшихся с неприятия еврейских женихов Светланы, рассказывается в главе «Об антисемитизме Сталина».)

Предположение, что семейный конфликт стал причиной гипертонического криза, приведшего к смерти Сталина, трудно доказать или опровергнуть. Но зная, как болезненно родители реагируют на поступки детей, влюбляющихся и создающих семью наперекор их желанию, думается, свою лепту Светлана внесла, дважды «неудачно» влюбившись.

Случись инсульт несколькими часами ранее, на людях, возможно, врачи прибыли бы вовремя и смогли бы его спасти. Но мир хаотичен, и многое — результат случайностей и роковых совпадений, так же как Чернобыльская катастрофа и гибель «Титаника». Обыватель в совпадение случайностей не верит и ищет всему логическое объяснение — так в попытках объяснить необъяснимое зародились когда-то верования в богов. Но, к радости одних и горести других, в ночь на 1 марта произошло именно стечение обстоятельств: инсульт свалил Сталина в ночное время, когда он находился один в комнатах, куда в это время суток обслуживающему персоналу вход категорически воспрещён.

Много факторов способствовало инсульту «отца народов». Нельзя сводить всё только к конфликту в семье и говорить только о фрейдистских корнях (автор не противоречит себе). Но, несомненно, «дело Каплера» и первое замужество Светланы повлияли на отношение Сталина к евреям.

Свою первую любовь Светлана защитить не смогла. Сидя у постели умирающего отца, с которым она добивалась встречи в день, оказавшимся для него последним, она вспоминала Каплера, томящегося в тюрьме, и роковой для него десятилетней давности день рождения.

Дважды её любовь была разрушена отцом. Её второй брак с сыном Жданова, заключённый супротив сердца, в угоду отцу, продержался недолго. К гробу отца она пришла с дважды разбитым корытом семейной жизни. Её последующая личная жизнь была исковеркана.

В 1957 году Светлана Сталина отреклась от отцовского наследия и, пытаясь скрыться от его тени, которая, как ей казалось, повсюду её преследует, перешла на фамилию матери. Она дружила с опальным писателем Андреем Синявским и открыто выступила в его защиту (судьба брата Василия Сталина, репрессированного Хрущёвым, была ей известна); две её первые книги, получившие всемирную известность, стали источником вдохновения абсолютно всех историков-сталинистов; её можно считать самым известным диссидентом конца 60-х — начала 70-х, достаточно их прочесть. Написанное дочерью вождя невозможно было отрицать или опровергать, и КГБ пошло по иному пути: её оболгали, создали образ неуравновешенной сексуально распущенной психопатки, и этот образ здравствует до сих пор, — даже когда, казалось бы, завершились «оболганные времена» и каждый может прочесть эти книги и самостоятельно сделать для себя вывод. Российское телевидение и кино, в фильмах, где на экране появляются Светлана Аллилуева или Лаврентий Берия, продолжают эксплуатировать образы, созданные КГБ: сексуально распущенной психопатки и сексуального маньяка, по совместительству кровожадного злодея.

Но прошлое, каким бы оболганным оно ни предстало, изменить невозможно; разве что в кино и книжно-альтернативных историях ради баловства его можно направить в иное русло.

Поздние попытки Светланы примириться с отцом, давно ушедшим в потусторонний мир, метания по религиозным конфессиям, стремление понять отца и даже простить (сама ведь очутилась в аналогичной ситуации, будучи непонятой своими детьми) оказались напрасны и бесполезны. Редко когда семейные ссоры и конфликты завершаются безболезненно…

 

Загадочный Надирашвили

Человек так устроен, что многие события, современником которых он был, потрясшие мир и трагические для тех, кто оказался в них вовлечён, если его лично они никак не задели, забываются быстро. Много ли москвичей, не заглядывая в Интернет, припомнят дату теракта в московском метро? А когда им назовут 29 марта 2010 года (потому как теракты в метро с многочисленными жертвами случались в разные годы) — мало кто вспомнит, что он (или она) делали в этот день.

Одно событие заслоняет другое, одно переживание сменяется следующим; третья, четвёртая, пятая… любовь затмевает предыдущую, сохраняя в памяти лишь самую первую. Плохо помнится незначительный разговор, быстро оседает в хранилищах памяти, но не стирается — неистовый шторм поднимает со дна океана песчинки. В состоянии стресса события прошлого неожиданно всплывают на поверхность, и тогда давно забытые страницы видятся по-другому. Через призму десятилетий былые времена выглядят иначе.

Нечто подобное произошло со Светланой Аллилуевой. В 1984 году она ненадолго вернулась в Советский Союз. Кто-то из родственников или друзей ознакомил её с книгой Абдурахмана Авторханова «Загадка смерти Сталина: заговор Берия». Версия о заговоре и насильственной смерти отца показалась Светлане неправдоподобной, но напомнила о событиях, ранее показавшихся ей несущественными (они ведь произошли после смерти отца), которые она упустила при написании книг «Двадцать писем другу» и «Только один год».

Загадочная история началась незадолго до смерти отца, но основные события развернулись уже после его смерти. Светлана предала её гласности в 1991 году. Авторханову показалось, что эта версия полностью поддерживает его версию заговора, и в очередном переиздании «Загадки смерти Сталина» он её интерпретировал по-своему. За последующие 20 лет расследований в направлении, указанном Светланой Аллилуевой, проведено не было. Приведенные ею факты остались малоизученными и загадочными. По неизвестной автору причине удивительная история не была продолжена или даже упомянута в фундаментальных исследованиях официально признанных сталинистов Волкогонова, Радзинского, Медведева и Млечина, получивших эксклюзивное право работать в архиве Сталина и черпавших вдохновение из первых двух мемуарных книг Светланы Аллилуевой. Не сговариваясь, они о ней умолчали. Итак, что же Светанка вспомнила через 38 лет после смерти отца?

* * *

Последний разговор Светланы с отцом, одноминутный, в телеграфном стиле, состоялся в январе или феврале 1953 года (точную дату она за давностью лет подзабыла).

Внезапно он позвонил ей и, не задавая вопросов, как она обустроилась в Доме на набережной, куда переехала после второго развода, или о внуках, которые его интересовали постольку поскольку, напрямую спросил: «Это ты передала мне письмо от Надирашвили?»

— Нет, — ответила Светлана. Она давно усвоила железное правило, со школьной скамьи вдалбливаемое отцом: ничьих писем к нему не носить и «почтовым ящиком» не работать.

— Ты знаешь его? — недоверчиво спросил он.

— Нет, папа, я не знаю такого.

— Ладно, — успокоился он и повесил трубку, не дав ей возможности задать вопрос о его самочувствии.

Это был деловой звонок, в котором не было ничего личного. Он запомнился Светлане лишь потому, что оказался последним. Фамилию Надирашвили до того, как ей позвонил отец, она ни разу не слышала. Кто-то подсунул Сталину письмо, которое тот прочёл. (Девять из десяти читателей Авторханова/Волкогонова радостно воскликнут: «Берия»!) Однако, вспоминает Хрущёв, после ареста Поскребышева просматривать почту было некому, и гора писем лежала на столе непрочитанной:

«А сейчас скажу сразу, что как-то в последние недели жизни Сталина мы с Берией проходили мимо двери его столовой, и он показал мне на стол, заваленный горою нераспечатанных красных пакетов. Видно было, что к ним давно никто не притрагивался. «Вот тут, наверное, и твои лежат», — сказал Берия. Уже после смерти Сталина я поинтересовался, как поступали с такими бумагами. Начальник охраны Власик ответил: “У нас был специальный человек, который потом вскрывал их, а то так оставлять неудобно, а мы отсылали содержимое обратно тем, кто присылал”» [173] .

Небольшое замечание к воспоминаниям Хрущёва, в которых есть фактологическая неточность. В мае 1952 года генерал Власик был снят с должности начальника охраны Сталина и направлен на Урал заместителем начальника Баженовского исправительно-трудового лагеря МВД СССР. 15 декабря его арестовали по «делу врачей», и хотя вскоре после смерти Сталина врачей амнистировали, Власик остался за решёткой. В январе 1955-го его приговорили к пяти годам ссылки в Красноярск. В декабре 1956-го Власик дождался помилования Постановлением Президиума Верховного Совета СССР (со снятием судимости). Непонятно, когда в таком случае Хрущёв разговаривал с ним о событиях последних недель жизни Сталина. Скорее всего, за давностью лет он ошибся с фамилией и эту информацию ему сообщил Новик Николай Петрович, бывший кратковременно, с июля 1952-го по март 1953-го (потому и не запомнился), последним начальником личной охраны Сталина. Вот ещё один наглядный пример необходимости аккуратно относиться к воспоминаниям очевидцев, грешащих непреднамеренными ошибками с датами и фамилиями…

Фотография Светланы на похоронах отца запечатлела её скорбно стоящей в Колонном зале рядом с бывшим мужем Юрием Ждановым и давним другом генералом Степаном Микояном. Она простояла несколько часов, отказываясь присесть, а мимо шла бесконечная череда людей, желающих проститься с вождём. Когда мимо гроба проходила большая делегация из Грузии, она невольно обратила внимание на высокого грузного человека, одетого, как рабочий, на которого невозможно было не обратить внимания: крупной фигурой он выделялся из толпы прощающихся.

Светлана писала: «Он остановился, задерживая ход других, снял шапку и заплакал, размазывая по лицу слёзы и утирая их этой своей бесформенной шапкой».

История загадочного Надирашвили продолжилась после смерти Сталина. Вот как описывает её Светлана Аллилуева:

«Через день или два раздался звонок у двери моей квартиры в Доме на Набережной. Я открыла дверь и увидела этого самого человека. Он был очень высок и могуч в плечах, в запыленных сапогах, с простым красным обветренным лицом. «Здравствуйте, — сказал он с сильным грузинским акцентом. — Я — Надирашвили.» — «Заходите», — сказала я. Как же не впустить незнакомца, когда я слышала его имя совсем недавно?

Он вошёл, неся в руках большую папку или портфель, туго набитый бумагами. Сел в моей столовой, положил руки на стол и заплакал. «Поздно! Поздно!» — только и сказал он. Я ничего не понимала, слушала.

«Вот здесь — всё! — сказал он, указывая на папку с бумагами. — Я собирал годами, всё собрал. Берия хотел меня убить. В тюрьму меня посадил, сумасшедшим меня объявил. Я убежал. Он не поймает меня — Берия никогда не поймает меня! Где живёт маршал Жуков, можете сказать? Или — Ворошилов?»

Я начала понимать, в чём дело. Значит, Надирашвили писал моему отцу о Берия и кто-то передал письмо. Письмо дошло — было передано — но было ли оно прочитано? Вот к чему относятся горькие слова «Поздно!» Зачем ему нужен Жуков? Ворошилов живёт в Кремле, туда не пройдешь.

«Жуков живёт на улице Грановского, в большом правительственном доме. Квартиру не знаю», — сказала я.

«Я должен увидеть Жукова. Я должен всё ему передать. Я всё собрал об этом человеке. Он меня не поймает».

Он задыхался, должно быть, от усталости и волнения и то и дело начинал опять плакать. Простые грубые люди плачут вот так — как дети. Интеллигенты — никогда».

Он простился и ушёл. Светлана была взволнована его приходом, чувствуя, что вокруг неё плетётся сеть каких-то таинственных событий государственной важности, в которые она оказалась вовлечена. Она не ошиблась. Через день, а может, и в тот же день (дату она не запомнила), в её квартире раздался телефонный звонок. Звонил Берия. Она знала его с детства, в семейном альбоме хранились фотографии, на которых она девочкой сидела на его руках. Светлана хорошо знала его жену Нину Теймуразовну, которая ей симпатизировала, неоднократно бывала у них в доме и даже прилетала в годы войны в эвакуацию в Свердловск, чтобы повидаться с ней и Серго. С Серго Светлана дружила со школьных лет, и многие в их окружении думали, что по окончании Светланой школы семьи Сталина и Берии породнятся. Но никогда, несмотря на давнее знакомство и тёплые родительские отношения, Лаврентий Павлович не звонил ей домой. Это было неожиданно — ко многим неожиданностям, ожидавшим в новой жизни, ей надо было привыкать…

«Он начал очень вежливо, уведомив меня, что «правительство тут кое-что решило для тебя — пенсию и так далее. Если только что тебе нужно, не стесняйся и звони мне, как… — он замялся, ища слово, — как старшему брату!» Я не верила своим ушам. Потом безо всякого перехода он вдруг спросил: «Этот человек — Надирашвили, который был у тебя, где он остановился?»

Мы в СССР всегда предполагали, что телефоны подслушиваются, но это было уже совсем чудом техники! И кто ходит ко мне — тоже, очевидно, было тут же замечено. Я совершенно честно сказала, что не знаю, где остановился Надирашвили. Разговор на этом закончился. Это был мой последний разговор с Берия.

В обоих последних разговорах фигурировал один и тот же человек — таинственный Надирашвили.

Я позвонила к Е. Д. Ворошиловой и спросила, могу ли я видеть её мужа. Она пригласила меня в их квартиру в Кремль. Когда я рассказала Ворошилову о внезапном посещении, он побледнел. «Ты что, — сказал он, — хочешь нажить себе неприятностей? Разве ты не знаешь, что все дела, касающиеся Грузии, твой отец доверял вести именно Берия?» — «Да, — ответила я, — но…»

Тут Ворошилов просто замахал на меня руками. Он был не то сердит, не то страшно напуган, или же и то и другое вместе. Я допила свою чашку чаю и, поблагодарив хозяйку, ушла.

Но, по-видимому, я уже влипла в большие неприятности, потому что в последующие дни меня разыскали в Академии и перепуганный и заинтригованный секретарь партийной организации сказал, что меня срочно вызывают в Комиссию партийного контроля (КПК) к тов. Шкирятову. Причин не объясняли, но секретарь понимал, что произошло нечто чрезвычайное.

В КПК на Старой площади меня повели к М. Ф. Шкирятову, которого я до сих пор видела только лишь за столом у моего отца, и то очень давно. «Ну, как поживаешь, милая?» — спросил довольно дружелюбно Шкирятов. В партийных кругах было хорошо известно, что если Шкирятов обращается к вам «милок» или «милая», значит дела плохи.

«Ну, вот что, милая, садись и пиши, — сказал он, не теряя времени. — Всё пиши. Откуда ты знаешь этого клеветника Надирашвили, почему он к тебе приходит и как ты ему содействовала. Нехорошо, милая, нехорошо. Ты в партии недавно, неопытная. Это мы учтём. Но ты уж расскажи всю правду. Вот бумага, садись вот там». — «Я не знаю, кто такой Надирашвили. Я видела его в Колонном зале и запомнила, а потом уже видела его у моей двери. Не впустить его было бы грубо. И я не знаю, каким образом я ему содействовала и в чём». — «Ну, это — злостный клеветник, — перебил Шкирятов. — Мы его знаем. Он клевещет на правительство. Значит, отказываешься объяснить?» — «Объяснять-то нечего. Я о нём ничего не знаю». — «Все равно садись и пиши».

Этого требовала процедура.

Комедия эта, когда пишешь «сам на себя» заявление, продолжалась несколько дней. А затем мне дали «строгача» — строгий выговор с предупреждением «за содействие известному клеветнику Надирашвили». Секретарь парторганизации моей Академии отнёсся к событию очень благосклонно и сказал мне только: “Не волнуйтесь. Всё проходит. Дают, а потом снимают. С вами тут что-то не простое: даже мне не объяснили, в чём дело!”»

При переиздании своей книги Авторханов интерпретировал новые откровения Светланы Аллилуевой по-своему:

«Удивительно, что С. Аллилуева, которая писала в своей книге, что Берия был хитрее Сталина, даже сейчас не понимает, что весь этот театр, начиная от плача Надирашвили в Колонном зале и кончая его визитом к ней, всего лишь разведывательная провокация Берия, а Надирашвили — это просто агентурный псевдоним сексота Берия. Такой же театр Берия, несомненно, устроил и вокруг её доверчивого и темпераментного брата Василия. Вероятно, Василий поддался провокации, что могло служить непосредственным поводом для его ареста, а Аллилуева отделалась строгим выговором с предупреждением «за содействие известному клеветнику Надирашвили». Выговор закатил ей по доносу того же Берия известный инквизитор Шкирятов. После расстрела Берия выговор сняли, но брата не освободили. Это свидетельствует о том, что Василия с воли убрал не один Берия, а вся четвёрка».

Авторханов, как и любой иной автор, имеет право на любую гипотезу, хотя весьма странно выглядят речи пришельца: «Он не поймает меня — Берия никогда не поймает меня!» Это говорит человек высоченного роста, внешними данными выделяющийся из толпы, оказавшийся (как?) в составе грузинской делегации, прощавшейся со Сталиным. Человек, наверняка попавший в камеры кино и фотожурналистов?! Его не заметили объективы спецслужб и бдительные глаза охранников, вглядывающихся в каждого входящего в Колонный зал Дома Союзов? Невозможно его, свободно гуляющего по Москве, арестовать при системе тотального контроля и доносительства? Сказки Венского леса…

Но любая провокация (если его визит к Аллилуевой, как утверждает Авторханов, был провокацией) преследует какую-то цель. Какую в случае со Светланой, далёкой от политики? Провокатор, если он был агентом спецслужбы, должен числиться в её картотеке, иметь личное дело, в котором хранятся его донесения.

За четверть века, прошедшие после опубликования книги Аллилуевой и последовавших затем комментариев Авторханова, не было никаких публикаций об этой загадочной личности. Нет доказательств, что он был агентом Берия (предположение Авторханова) или Игнатьева, возглавлявшего госбезопасность. Нет свидетельств, что он дискредитировал лиц из ближайшего окружения Сталина и способствовал их аресту. Никем не упоминается его имя в связи с какими-либо событиями до, во время и после войны. Но не подпоручик же он Киже? Ведь какие-то документы существуют! В личном архиве Сталина, который эксклюзивно изучали Волкогонов и Ко, должно находиться письмо Надирашвили, из-за которого Сталин звонил дочери. В эту историю были вовлечены Берия, Ворошилов, Шкирятов… Кто он, таинственный незнакомец, с которым воочию разговаривала дочь Сталина и письмо которого дивным образом оказалось в руках главы государства? Имеются ли в архивах (партийных или госбезопасности) хоть какие-то биографические данные человека с такой фамилией?

При закрытости архивов или при предоставлении эксклюзивного права избранным историкам в них работать (это и есть своего рода сокрытие информации) трудно проверить правдивость и полноценное воспроизведение обнаруженных ими документов.

Предположим, Светлану с какой-то целью «подставили», а через месяц после ареста Берии (он был низвергнут 26 июня) историю красиво отыграли назад, ничего ей не объяснив. Но ведь этот загадочный человек был, как и был звонок Сталина дочери, и, значит, какие-то следы должны оставаться в архивах.

После ареста Берии Светлану вновь вызвали в КПК на Старую площадь, где преемник Шкирятова сообщил ей о снятии выговора. «Постарайтесь забыть об этом неприятном инциденте!» — посоветовал он с улыбкой. «Нет уж, вряд ли», — ответила Светлана и… позабыла на 38 лет.

Но нет же, фамилия Надирашвили забыта не была! О нём вспомнили в аппарате Хрущёва, когда готовилось секретное письмо ЦК КПСС, после ареста Берии направленное во все партийные организации. Светлана написала, что в этом письме фигурировала фамилия таинственного Надирашвили как свидетеля, предоставившего следствию материалы о преступной деятельности Берии (в письме приводился длинный список свидетелей). Это письмо полностью так и не опубликовано.

На этом следы Надирашвили обрываются. Многословный Хрущёв, руководивший подготовкой секретного письма, в своих мемуарах эту фамилию «позабыл», а Светлана человека под фамилией Надирашвили никогда больше не видела и ничего больше о нём не слышала…

Никем из мемуаристов он не упоминается, как будто этого человека даже в природе не существовало и как будто он действительно был вымышленным лицом. Но в таком случае всё равно должны быть какие-то документы, раскрывающие, кто маскировался под этой фамилией и что в действительности с ним связано — «мингрельское дело» или нечто более значительное, имеющее отношение к покрытым мраком тайнам Кремля. Фамилия Надирашвили, как следует из воспоминаний Аллилуевой, была известна Сталину, Берии, Хрущёву, Ворошилову, Шкирятову… и эта тайна ждёт своего раскрытия.

 

По ложному следу

Попробую сжульничать и, анализируя версии смерти Сталина, направить читателя по ложному следу. Делаю это умышленно и, естественно, позднее раскрою замысел. Для убедительности призову в помощь генерал-лейтенанта Судоплатова, возглавлявшего подразделение НКВД, специализировавшееся на тайных убийствах.

В двух из шести версий смерти Сталина, приведенных Авторхановым, говорится об отравлении, которое было осуществлено с помощью то ли яда, то ли инъекции, сделанной некоей женщиной-врачом. В обеих версиях инициатором убийства был Берия, «жестокий, коварный, бесчеловечный сексуальный маньяк».

Пьяные выкрики Василия Сталина «Убили отца!» окончательно убедили Авторханова в правильности его гипотезы. Писатель Чуев, желавший получить тот же ответ, напрямую спросил Молотова: «Не отравили ли Сталина?» — и получил туманное подтверждение: «Возможно. Но кто сейчас это докажет?»

Мысль об убийстве подхватил драматург и мастер увлекательного рассказа Эдвард Радзинский. В романе «Сталин» он намекнул на смертельный укол и ненавязчиво подвёл читателя к имени убийцы. Кто же он? Имя? Подсказок «50:50», «Помощь зала» и «Звонок к другу», как принято в игре «Кто хочет стать миллионером», не будет. Досрочный ответ, как в другой интеллектуальной телеигре, вытекает из повествования маститого драматурга.

«Мы никогда не узнаем, что же произошло ночью в запертых комнатах Хозяина. Но есть только два варианта происшедшего: или Хозяин обезумел и действительно отдал приказ: «всем спать», по удивительному совпадению той же ночью с ним случился удар <…> или Хрусталёву было кем-то приказано уложить спать своих подчинённых, чтобы остаться наедине с Хозяином — ему или кому-то ещё, нам неизвестному (выделено мной. — Р. Г.). После ареста Власика Берия, конечно же, завербовал кадры в оставшейся без надзора охране. Он должен был использовать последний шанс выжить» [176] .

Для тугодумов, не понимающих намёков, имя «кого-то» названо: Берия. Драматург забыл, что после ареста Власика начальником охраны Сталина стал министр МГБ Игнатьев, ставленник Хрущёва, которому подчинялась «оставшаяся без надзора охрана». Бездоказательное обвинение «Берия, конечно же, завербовал кадры» сделано Радзинским в стиле генпрокурора Вышинского.

Впрочем, для художественного произведения, не претендующего на достоверность, подходит любая версия. Радзинский завораживает читателя придуманным им детективом, и хотя каждый раз повторяет, что это всего лишь предположение, он так увлекательно рассказывает, что невольно начинаешь ему верить.

«Проник ли в неохраняемую комнату сам Хрусталёв или кто-то ещё? Сделали ли укол заснувшему после «Маджари» Хозяину? Спровоцировал ли этот укол удар? Проснулся ли Хозяин, почувствовав дурноту, и пытался ли спастись, но сумел дойти только до стола? Всё это — предположения… но если всё так и было, становится понятной поражающая смелость соратников: узнав о происшедшем, они не спешат примчаться на помощь, будто точно знают, что произошло, уверены, что Хозяин уже безопасен.

Но в обоих вариантах четвёрка сознательно бросила Хозяина умирать без помощи. Так что в обоих вариантах они убили его. Убили трусливо, как жили. И Берия имел право сказать Молотову слова, которые тот потом процитировал: “Я его убрал”» [177] .

Идём по новому следу (смертоносный яд) и обнаруживаем признание Судоплатова, что госбезопасность нередко прибегала к использованию ядов. Версия отравления обретает новые доказательства? Вчитываемся в воспоминания генерала тайных убийств:

«Как-то летом 1946 года меня вызвали вместе с Абакумовым в Центральный комитет партии на Старой площади. Там в кабинете секретаря ЦК Кузнецова, державшегося, несмотря на наше формальное знакомство, на редкость официально, я увидел Хрущёва, первого секретаря компартии Украины. Кузнецов информировал меня о том, что Центральный комитет согласился с предложением Кагановича и Хрущёва тайно ликвидировать руководителя украинских националистов Шумского. <…>

Хрущёв, со своей стороны, добавил, что, по имеющимся у него сведениям, Шумский уже купил билет на поезд и намерен вернуться на Украину, чтобы организовать вооружённое националистическое движение или бежать за границу и войти в состав украинского правительства в эмиграции. <…>

Абакумов также сказал, что направит в Саратов спецгруппу, чтобы ликвидировать Шумского, а в мою задачу входит устроить так, чтобы его сторонники не догадались, что его ликвидировали. Майрановский, в то время начальник токсикологической лаборатории МГБ, был срочно вызван в Саратов, где в больнице лежал Шумский. Яд из его лаборатории сделал своё дело: официально считалось, что Шумский умер от сердечной недостаточности » [178] (выделено мной. — Р. Г.).

— Хватит! — восклицает читатель. — Описываемое событие относится к 1946 году. Тайное убийство инициировалось Кагановичем и Хрущёвым. НКВД действовал по указанию Центрального комитета партии. О Берии ни слова не сказано!

Виноват, Берия здесь не при чём. С декабря 1945-го по март 1953-го наркомом внутренних дел был генерал-полковник Круглов. Госбезопасность с июня 1943-го по октябрь 1946-го находилась в руках Меркулова. Затем его сменил Абакумов. Инициатором убийства Шумского ядом был Хрущёв. И, действительно, об отравлении Сталина ни слова не сказано. Что ж, посмотрим другой отрывок из воспоминаний Судоплатова, относящийся к 1947 году:

«Хрущёв обратился к Сталину с просьбой разрешить ему тайно ликвидировать всю униатскую церковную верхушку в бывшем венгерском городе Ужгороде. В письме, направленном в два адреса — Сталину и Абакумову, Хрущёв и Савченко, министр госбезопасности Украины, утверждали, что архиепископ украинской униатской церкви Ромжа активно сотрудничает с главарями бандитского движения и поддерживает связь с тайными эмиссарами Ватикана, которые ведут активную борьбу с советской властью и оказывают всяческое содействие бандеровцам.

Министр госбезопасности СССР Абакумов показал мне письмо Хрущёва и Савченко и предупредил: не оказывать украинским органам госбезопасности никакого содействия в этой акции до получения прямого указания Сталина (выделено мной. — Р. Г.).

Сталин согласился с предложением Хрущёва, что настало время уничтожить «террористическое гнездо» Ватикана в Ужгороде.

Однако нападение на Ромжу было подготовлено плохо: в результате автомобильной аварии, организованной Савченко и его людьми, Ромжа был только ранен и доставлен в одну из больниц Ужгорода. Хрущёв запаниковал и снова обратился за помощью к Сталину. <…>

В Ужгороде я провёл почти две недели. В это время мне позвонил Абакумов и сказал, что через неделю в Ужгород приезжают Савченко и Майрановский, начальник токсикологической лаборатории, с приказом ликвидировать Ромжу. Савченко и Майрановский рассказали мне, что в Киеве на вокзале, в своём железнодорожном вагоне, их принял Хрущёв, дал чёткие указания и пожелал успеха. Два дня спустя Савченко доложил Хрущёву по телефону, что к выполнению операции всё готово, и Хрущёв отдал приказание о проведении акции. Майрановский передал ампулу с ядом кураре агенту местных органов безопасности — это была медсестра в больнице, где лежал Ромжа. Она-то и сделала смертельный укол » [179] (выделено мной. — Р. Г.).

Возмущённый читатель вторично кричит: «Хватит! Яд есть, укол есть, политическое убийство есть. Инициатор — Хрущёв, им и отдан приказ, исполнитель — НКВД. Убийство архиепископа согласовано со Сталиным. Но где же, чёрт побери, Берия?»

И я спрашиваю: «Где же Берия?»

Может, достаточно? Теперь ясно, почему после ареста Берии Хрущёв распорядился арестовать Судоплатова? Убирал свидетелей своих преступлений! Доказательства? Пожалуйста.

5 августа 1953 года генерала Судоплатова вызвали в Кремль. В бывшем кабинете Сталина за столом заседаний сидели Хрущёв, Молотов, Маленков, Булганин, Микоян и Ворошилов. Хрущёв поприветствовал Судоплатова, предложил сесть и попросил доложить о секретных ликвидациях — возможно, он полагал получить показания на Берию. Генерал понял, если сейчас не назовёт имена тех, кто отдавал ему приказы, то на него ляжет вина за все тайные ликвидации.

«Я начал с акций против Коновальца и Троцкого, а затем перешёл к специальным операциям в Минске и Берлине в годы войны. Я назвал четыре послевоенные акции: с Оггинсом, Саметом, Ромжой и Шумским — и в каждом случае указал, кто давал приказ о ликвидации, и что все эти действия предпринимались с одобрения не только Сталина, но также Молотова, Хрущёва и Булганина. Хрущёв тут же поправил меня и, обратившись к Президиуму, заявил, что в большинстве случаев инициатива исходила от Сталина и наших зарубежных товарищей » [180] (выделено мной. — Р. Г.).

Когда генерал назвал Хрущёва среди инициаторов тайных убийств, тот занервничал. Наступило неловкое молчание. Соратники Сталина прилагали немалые усилия, чтобы доказать свою непричастность к массовым репрессиям, спихивая их на произвол НКВД, по вине Сталина вышедшего из-под контроля партии. А тут такое фиаско… Замешательство прервал Булганин, сказав: «Эти операции предпринимались против заклятых врагов социализма». Тем самым он дал понять, что против неприятеля любые средства дозволены.

Хрущёв встрепенулся и завершил беседу напутственной речью, заверив Судоплатова, что партия ему верит, ничего против него не имеет. Затем он объявил о планах новых убийств, которые ему надо совершить, чтобы заставить замолчать оппонентов:

«Продолжайте работать. Скоро мы попросим вас подготовить план ликвидации бандеровского руководства, стоящего во главе украинского фашистского движения в Западной Европе, которое имеет наглость оскорблять руководителей Советского Союза» [181] .

Судоплатова, назвавшего имена инициаторов тайных убийств, арестовали через 16 дней. Он избежал расстрела (в отличие от других свидетелей) благодаря тому, что вплоть до свержения Хрущёва симулировал психическое расстройство и невменяемость.

Напрашивается вопрос: мог ли Хрущёв, имевший опыт политических убийств с использованием ядов, отравить Сталина? Напомним, что в правление Хрущёва по его указанию спецслужбы продолжили тайные ликвидации, в том числе за пределами СССР. Доказательства косвенные, но именно ими руководствуются некоторые авторы, приписывая преступление Берии. Кандидатура Хрущёва на роль отравителя кажется более приемлемой. Итак, отравитель — Хрущёв?

О! Радзинский также пишет о его роли, рассказывая о легенде, распространявшейся при правлении Хрущёва:

«Смерть Хозяина произошла совсем не в Кремле, как объявлено в официальном сообщении, а на Ближней даче. В ночь на 1 марта охранники Сталина по телефону вызвали Берию, сказали: «Хозяин подозрительно долго не выходит из своих комнат». Берия позвонил Хрущёву и Маленкову, они все вместе приехали и вошли в его комнату. Он лежал на полу без сознания и вдруг зашевелился. Тогда Хрущёв бросился к нему и стал душить, а за ним уже все накинулись на тирана. И придушили его. Всех сталинских охранников Берия расстрелял в ту же ночь. Стране сообщили о болезни Сталина, когда тот уже был мёртв» [182] .

Хрущёв! Хрущёв! Приехав на дачу первым и удостоверившись в болезни вождя, он уехал домой праздновать победу!

Впрочем, не нервничайте. Радзинский честно признался, что повторенная им история — это легенда, которая напоминает охотничью байку, соответствующая названию нашей главы «По ложному следу».

Чтобы обвинение Хрущёва в убийстве Сталина выглядело привлекательнее, сошлемся на Льва Балаяна, который привёл фразу, якобы сказанную Хрущёвым 19 июля 1964 года на приёме в честь венгерской партийно-правительственной делегации во главе с Яношем Кадаром:

«В советские газеты эти слова не попали, зато по Всесоюзному радио прошли в прямом эфире и при повторных передачах были вырезаны, в то время как на Западе их крутили неоднократно: “Сталин стрелял по своим. По ветеранам революции. Вот за этот произвол мы его осуждаем… В истории человечества было немало тиранов жестоких, но все они погибли так же от топора (выделено мной. — Р. Г.), как сами свою власть поддерживали топором”» [183] .

Подтвердить или опровергнуть утверждение Балаяна не представляется возможным, но для тех, кто любит пользоваться слухами, этого достаточно, и эта фраза (или оговорка), якобы сказанная Хрущёвым, по праву может находиться в главе «Ложь и вымысел о смерти Сталина».

Пристрастие Хрущёва к тайным убийствам с использованием ядов продолжилось до серии разоблачений, когда два кагэбэшных киллера, Хохлов и Сташинский, приняли решение остаться на Западе.

Основываясь на признаниях Сташинского, Гордиевский поведал, как тот ликвидировал лидеров украинской эмиграции в Западной Германии — главного идеолога «Национально-Трудового Союза» (НТС) Льва Ребета в октябре 1957 года и руководителя Организации украинских националистов (ОУН) Степана Бандеру в октябре 1959 года. В качестве орудия он использовал газовый пистолет, который стрелял струей ядовитого газа из разбиваемой ампулы с цианистым калием. При попадании газ вызывал остановку сердца.

Сташинский рассказывал, что в декабре 1959 года его вызвали в Москву, где глава КГБ Шелепин вручил ему орден Красного Знамени. В приказе о награждении говорилось, что награда вручается «за успешное выполнение особо важного задания правительства». Сташинскому сообщили, что после дополнительной подготовки его направят на Запад, на срок от трёх до пяти лет, где он продолжит выполнение подобных заданий. «Работа, — обещал Шелепин, — вас ждет нелегкая, но почётная».

Действительно, и по сей день нет ничего почётнее тайных убийств, и если кого-то интересует постсоветский список, по алфавиту, навскидку, первые пришедшие в голову имена: Березовский, Листьев, Литвиненко, Политковская, Юшенков, Щекочихин, Яндарбиев…

Но кто же имел пристрастие к ядам, Хрущёв или Берия? Предоставим читателю право самому ответить на этот вопрос, но пора уже, отбросив легенды и домыслы, перейти к мемуарам врача, вызванного на кунцевскую дачу утром 2 марта 1953 года, через сутки после инсульта…

 

Воспоминания лечащего врача Сталина

Воспоминания Александра Мясникова, во время войны главного терапевта Военно-морского флота СССР, а с 1948 года — академика, директора Института терапии АМН СССР, находившегося в числе известных советских медиков, вызванных к Сталину в последние дни его жизни и пытавшихся его спасти, были изъяты после его смерти в 1965 году. (С 1966 года имя А. Л. Мясникова носит Институт кардиологии АМН СССР, ныне РАМН.) Через 45 лет они были возвращены его внуку и опубликованы в 2011 году при участии и содействии академика Чазова, ученика Мясникова.

По установленному автором правилу не пересказывать воспоминания (при пересказе теряется точность), а дословно их приводить, сокращая несущественные детали, с краткими комментариями приведём обширный отрывок из мемуаров врача, который в числе прочих присутствовал при вскрытии тела, призванного установить истинную причину смерти вождя. Ему-то доподлинно известно, что же произошло — инсульт или отравление:

«Поздно вечером 2 марта 1953 года к нам на квартиру заехал сотрудник спецотдела Кремлёвской больницы: “Я за вами — к больному хозяину”. Я быстро простился с женой <…> Мы заехали на улицу Калинина, там ждали нас ещё профессор Н.В.Коновалов (невропатолог) и Е.М.Тареев, и помчались на дачу Сталина в Кунцево.

Мы в молчании доехали до ворот: колючие проволоки по обе стороны рва и забора, собаки и полковники, полковники и собаки. Наконец мы в доме <…> В одной из комнат были уже министр здравоохранения профессор П.Е.Лукомский (главный терапевт Минздрава), Роман Ткачев, Филимонов, Иванов-Незнамов.

Министр рассказал, что в ночь на 2 марта у Сталина произошло кровоизлияние в мозг с потерей сознания, речи, параличом правой руки и ноги. Оказалось, что ещё вчера до поздней ночи Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Дежурный офицер (из охраны) ещё в 3 часа ночи видел его за столом (смотрел в замочную скважину)».

В 1965 году, когда Мясников завершил мемуары, ещё не были опубликованы воспоминания Аллилуевой и Хрущёва, и он не знал то, что теперь уже знаем мы: боясь разгласить факт преступной халатности и нерасторопности высшего руководства страны, врачей сознательно ввели в заблуждение. От них утаили подлинные события, предшествовавшие инсульту, включая дату и время, когда охрана обнаружила Сталина лежащим на полу в бессознательном состоянии, и безо всякого умысла, в близком кругу они распространяли ложь, поддерживая официальную версию. Продолжим чтение мемуаров:

«Всё время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате, в кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в скважину и увидел Сталина распростёртым на полу между столом и диваном. Был он без сознания. Больного положили на диван, на котором он и пролежал в дальнейшем всё время. Из Москвы из Кремлёвской больницы был вызван врач (Иванов-Незнамов), вскоре приехал Лукомский — и они с утра находились здесь.

Консилиум был прерван появлением Берии и Маленкова (в дальнейшем они всегда приходили и уходили не иначе как вдвоем). Берия обратился к нам со словами о постигшем партию и народ несчастье и выразил уверенность, что мы сделаем всё, что в силах медицины. “Имейте в виду, — сказал он, — что партия и правительство вам абсолютно доверяют, и всё, что вы найдёте нужным предпринимать, с нашей стороны не встретит ничего, кроме полного согласия и помощи”.

Эти слова были сказаны, вероятно, в связи с тем, что в это время часть профессоров — “врачи-убийцы” — сидела в тюрьме и ожидала смертной казни».

Ещё одно подтверждение участи, ожидавшей профессоров-врачей, гордость советской медицины, вся вина которых — графа в паспорте «национальность».

«Сталин лежал грузный; он оказался коротким и толстоватым, обычное грузинское лицо было перекошено, правые конечности лежали как плети. Он тяжело дышал, периодически то тише, то сильнее (дыхание Чейн — Стокса). Кровяное давление — 210/110. Мерцательная аритмия. Лейкоцитоз до 17 тысяч. Была высокая температура, 38 с десятыми, в моче — немного белка и красных кровяных телец. При выслушивании и выстукивании сердца особых отклонений не отмечалось, в боковых и передних отделах лёгких ничего патологического не определялось. Диагноз нам представлялся, слава богу, ясным: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза. Лечение было назначено обильное: введение препаратов камфары, кофеина, строфантина, глюкозы, вдыхание кислорода, пиявки — и профилактически пенициллин (из опасения присоединения инфекции). Порядок лечебных назначений был регламентирован, но в дальнейшем он всё больше стал нарушаться за счёт укорочения сроков между впрыскиваниями сердечных средств. В дальнейшем, когда пульс стал падать и расстройства дыхания стали угрожающими, кололи через час, а то и чаще.

Весь состав консилиума решил остаться на всё время <…>. Мы ночевали в соседнем доме. Каждый из нас нёс свои часы дежурства у постели больного. Постоянно находился при больном и кто-нибудь из Политбюро ЦК, чаще всего Ворошилов, Каганович, Булганин, Микоян.

* * *

Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только отрицательным: смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения, но тут же заявил, что он надеется, что медицинские мероприятия смогут если не сохранить жизнь, то продлить её на достаточный срок. Мы поняли, что речь идёт о необходимом фоне для подготовки организации новой власти, а вместе с тем и общественного мнения. Тут же мы составили первый бюллетень о состоянии здоровья И. В. Сталина (на 2 часа 4 марта). В нём имелась заключительная фраза: “Проводится ряд терапевтических мероприятий, направленных на восстановление жизненно важных функций организма”. Тем самым в осторожной форме выражалась надежда на “восстановление”, то есть расчёт на некоторое успокоение страны.

В медицинских учреждениях — Учёном совете министерства, президиуме академии, в некоторых институтах — были созваны совещания для обсуждения того, как помочь в лечении Сталина. Вносились предложения о тех или иных мерах, которые предлагалось направлять консилиуму врачей».

Предпринимая отчаянные попытки спасти Сталина и сомневаясь во врачебном профессионализме профессоров, вызванных для его лечения, к экспертизе привлекли арестованных врачей М. С. Вовси, Э. М. Гельштейна, Я. Л. Рапопорта… однако, сохраняя государственную тайну, их не посвящали в конкретику — имя больного не называлось.

По воспоминаниям профессора доктора медицинских наук Рапопорта, до ареста заведующего лабораторией патоморфологии Института морфологии АМН СССР, а после его ликвидации в 1951-м заведующего аналогичной лабораторией Института им. Тарасевича, с 3 марта прекратились пытки и изнурительные допросы. И хотя арестованные по-прежнему оставались в наручниках, изменился характер допросов и их напряжение: следователи задавали вопросы сугубо медицинские (об этом в следующей главе), и арестованные поняли, что произошло нечто важное, но терялись в догадках. Но никто из первой четвёрки вождей даже в критической ситуации не взял на себя смелость в помощь консилиуму доставить их из камер тюрьмы в Кунцево.

Слово Мясникову:

«…На следующее утро, четвёртого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы прибыла молодая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: “Да, инфаркт”. Переполох! Уже в деле врачей-убийц фигурировало умышленное недиагносцирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства. Теперь, вероятно, мы у праздничка. Ведь до сих пор мы в своих медицинских заключениях не указывали на возможность инфаркта, а заключения уже известны всему миру. Жаловаться на боли, столь характерный симптом инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить и в пользу инфаркта. Консилиум был в нерешительности. Я первый решил пойти ва-банк: «Электрокардиографические изменения слишком монотонны для инфаркта — во всех отведениях. Это мозговые псевдоинфарктные электрокардиограммы. Мои сотрудники по ВММА получали такие кривые в опытах с закрытой травмой черепа. Возможно, что они могут быть и при инсультах». Невропатологи поддержали: возможно, что они мозговые, во всяком случае, основной диагноз — кровоизлияние в мозг — им достаточно ясен. Несмотря на самоуверенный дискант электрокардиографички, консилиум не признал инфаркта. В диагноз был, впрочем, внесен новый штрих: возможны очаговые кровоизлияния в мышце сердца в связи с тяжёлыми сосудодвигательными нарушениями на почве кровоизлияния в базальные ганглии мозга.

* * *

От ЦК дежурил Н. А. Булганин. Я заметил, что он посматривает на нас подозрительно и, пожалуй, враждебно. Булганин блестел маршальскими звездами на погонах <…> Стоя у дивана, он обратился ко мне: “Профессор Мясников, отчего это у него рвота кровью?” Я ответил: “Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка сосудистого характера в связи с гипертонией и мозговым инсультом”. “Возможно?” — передразнил он неприязненно.

Весь день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневник, составляли бюллетени. Тем временем во втором этаже собирались члены ЦК; члены Политбюро подходили к умирающему, люди рангом пониже смотрели через дверь, не решаясь подходить ближе даже к полумертвому “хозяину”. Помню, Н.С.Хрущёв, коротенький и пузатый человечек, также держался дверей, во всяком случае, и в это время иерархия соблюдалась: впереди — Маленков и Берия, далее — Ворошилов, потом — Каганович, затем — Булганин, Микоян. Молотов был нездоров, гриппозная пневмония, но он два-три раза приезжал на короткий срок.

Объяснение желудочно-кишечных кровоизлияний записано в дневнике и вошло в подробный эпикриз, составленный в конце дня, когда больной ещё дышал, но смерть ожидалась с часу на час.

Наконец она наступила — в 9 часов 50 минут вечером 5 марта.

Это был момент, конечно, в высокой степени знаменательный. Как только мы установили, что пульс пропал, дыхание прекратилось и сердце остановилось, в просторную комнату тихо вошли руководящие деятели партии и правительства, дочь Светлана, сын Василий и охрана. Все стояли неподвижно в торжественном молчании долго, я даже не знаю сколько — около 30 минут или дольше. <…> Великий диктатор, ещё недавно всесильный и недосягаемый, превратился в жалкий, бедный труп, который завтра же будут кромсать на куски патологоанатомы. <…> Стоя в молчании, мы думали, вероятно, каждый своё, но общим было ощущение перемен, которые должны, которые не могут не произойти в жизни нашего государства, нашего народа.

* * *

6 марта в 11–12 часов дня на Садовой-Триумфальной во флигеле во дворе здания, которое занимает кафедра биохимии I МОЛМИ [188] , состоялось вскрытие тела Сталина. Из состава консилиума присутствовали только я и Лукомский. Были типы из охраны. Вскрывал А. И. Струков, профессор I МОЛМИ, присутствовал Н. Н. Аничков, биохимик профессор С. Р. Мордашев, который должен был бальзамировать труп, патологоанатомы профессора Скворцов, Мигунов, Русаков.

По ходу вскрытия мы, конечно, беспокоились: что с сердцем? откуда кровавая рвота? Все подтвердилось. Инфаркта не оказалось (были найдены лишь очаги кровоизлияний), вся слизистая желудка и кишок была усеяна также мелкими геморрагиями. Очаг кровоизлияния в области подкорковых узлов левого полушария был величиной со сливу. Эти процессы явились следствием гипертонической болезни. Артерии головного мозга были сильно поражены атеросклерозом; просвет их был очень резко сужен.

Немножко жутко и забавно было видеть, как плавали в тазах с водой вынутые из Сталина внутренности — его кишки с содержимым, его печень…»

Заключительная часть воспоминаний для нас, пожалуй, самая важная. При вскрытии консилиум обнаружил атеросклеротические поражения сосудов головного мозга и диагностировал атеросклероз мозговых артерий. Этим Мясников объяснил поведение и характер Сталина в послевоенные годы. Но прежде чем читатель начнёт изучать психотерапевтический диагноз главного терапевта СССР (Мясников даёт медицинское объяснение многих поступков больного), самое время ещё раз напомнить о двух инсультах, осени 1945-го и 1949-го; о неожиданном согласии на арест ближайшего окружения, годами преданно ему служившего; о кровавых послевоенных процессах, уже завершившихся («ленинградском деле», пражском и московском) и находящихся на пике разработки («мингрельском деле» и «деле врачей»). Теперь настало время читать диагноз:

«Сильный склероз мозговых артерий, который мы видели на вскрытии И. В. Сталина, может возбудить вопрос, насколько это заболевание — несомненно, развившееся на протяжении ряда последних лет — сказывалось на состоянии Сталина, на его характере, на его поступках. Ведь хорошо известно, что атеросклероз мозговых сосудов, приводящий к нарушению питания нервных клеток, сопровождается рядом нарушений функций нервной системы. Прежде всего со стороны высшей нервной деятельности отмечается ослабление процессов торможения, в том числе так называемого дифференцировочного — легко себе представить, что в поведении Сталина это проявлялось потерей ориентации в том, что хорошо, что дурно, что полезно, а что вредно, что допустимо, что недопустимо, кто друг, а кто враг. Параллельно происходит обострение черт личности: сердитый человек становится злым, несколько подозрительный становится подозрительным болезненно, начинает испытывать идеи преследования — это полностью соответствует поведению Сталина в последние годы жизни. Полагаю, что жестокость и подозрительность Сталина, боязнь врагов, утрата адекватности в оценке людей и событий, крайнее упрямство — всё это создал в известной степени атеросклероз мозговых артерий (вернее, эти черты атеросклероз утрировал). Управлял государством, в сущности, больной человек. Он таил свою болезнь, избегал медицины, боялся её разоблачений».

Нужны ли дополнительные комментарии к тому, что сказано в предыдущих главах и подтверждено в нынешней: врачей вызвали с опозданием на сутки; их дезинформировали о времени апоплексического удара; причина смерти — обширный инсульт; атеросклероз мозговых сосудов привёл к утрате адекватности в оценке людей и событий? А после слов академика «Он таил свою болезнь, избегал медицины, боялся её разоблачений» как вновь не вспомнить о диагнозе Бехтерева и затем о его внезапной смерти, о диагнозе и рекомендациях академика Виноградова, аресте личных врачей и не повторить слова из заключения главного терапевта страны: «Управлял государством, в сущности, больной человек»… Впрочем, последнюю фразу с таким же успехом можно отнести и к последующим лидерам страны Брежневу, Черненко, Андропову (добровольно на покой не ушёл никто, кроме Ельцина) — но никто из власть имущих не расправлялся с лечащими врачами после постановки диагноза.

 

«Врачи-убийцы» стали экспертами

Из предыдущей главы: предпринимая отчаянные попытки спасти Сталина и сомневаясь во врачебном профессионализме профессоров, вызванных для его лечения, к экспертизе привлекли арестованных врачей. Яков Рапопорт вспоминал:

«В один из этих напряженных дней (точнее — вечеров), когда я был введен в кабинет для очередного допроса, следователь обратился ко мне с заявлением, что сегодня я нужен как эксперт, а не как подследственный, с предложением ответить на ряд следующих вопросов: «Что такое Чейн-Стоксовское дыхание?» Я ответил, что это одна из форм так называемого периодического дыхания, и разъяснил его сущность. «Когда встречается такое дыхание?» Я ответил, что физиологически оно бывает у младенцев, а у взрослых возникает при тяжелых поражениях центров дыхания в головном мозгу — при опухолях мозга, кровоизлияниях в мозг, тяжелых токсических поражениях мозга, например, при уремии, тяжёлом артериосклерозе мозга. «Как повлиять на Чейн-Стоксовское дыхание, чтобы ликвидировать его?» Я ответил, что влиять надо не на самое дыхание, а на причины, его вызвавшие. «Может ли человек с Чейн-Стоксовским дыханием выздороветь?» Я ответил, что это очень грозный, часто агональный, симптом и что при наличии его в большинстве случаев необходимо умереть (я так и сказал: «необходимо!»). Все ответы он тщательно, с внешней невозмутимостью записал. Я полагал, что речь идёт о какой-то истории болезни, фигурирующей в деле кого-то из арестованных. Далее следователь спросил, кого из крупных специалистов я мог бы порекомендовать для очень серьёзного больного. Я ему ответил, что не знаю, кто из таких специалистов находится на свободе, чтобы я мог его рекомендовать. Он был в затруднительном положении, так как ни в коем случае не должен был знать о том, что делается «на свободе», подследственный из режимной тюрьмы. Он повторил свой вопрос, сказав: «Ну, а всё-таки?» Я ответил: «Отличный врач Виноградов, но он — у вас. Превосходный врач Вовси, он тоже у вас. Большой врачебный опыт у Василенко, но он у вас. Прекрасный диагност Этингер, он у вас. Серьёзные врачи оба Коганы, но один из них давно умер, а другой у вас.

Если нужен невропатолог, то самым крупным клиницистом-невропатологом я считаю Гринштейна, но он у вас. В качестве отоларинголога я рекомендовал бы Преображенского или Фельдмана, но они оба у вас». В общем, я перечислил всех крупных специалистов (это был длинный перечень), которых я мог бы рекомендовать в качестве врачей, но все они оказались «у вас», и предложил назвать мне остающихся на свободе, чтобы я мог дать им рекомендацию, соответствующую их врачебным качествам. Он задумался и назвал мне четыре фамилии. Ни одному из их носителей (хотя двое имели громкое имя в советской науке) я не мог дать рекомендации, приближающейся к той, которую я дал арестованным специалистам. Он очень удивился и даже начал спорить, ссылаясь на то, что один из них — академик Академии медицинских наук (академик А. Л. Мясников, как мы теперь знаем. — Р. Г.). На это я ответил, что он просит рекомендовать опытного врача, а не академика, и что это не одно и то же. Лишь одного из четверых я мог рекомендовать как врача, но рангом гораздо ниже арестованных.

По выходе на свободу и знакомству с газетами февральско-мартовского периода 1953 года я увидел, что вся «экспертиза» была посвящена бюллетеням о болезни Сталина и врачам, подписавшим их. Оказалось, что аналогичные «экспертизы» давали заключенные профессора М. С. Вовси, Э. М. Гельштейн, а может быть, и другие сопроцессники, и оба дали совпадающие с моей характеристики врачебному профессионализму лечивших Сталина профессоров».

Рапопорт высказал предположение, которое мы не можем подтвердить или опровергнуть: соратники Сталина, обдумывая последующие шаги, хотели у него выяснить, может ли больной выздороветь. Лефортовская «экспертиза» их успокоила, смерть стала доказанной, и пришло время делить портфели. Но он же и подтвердил никем не оспариваемое заключение: врачи, вызванные к Сталину, не были практиками высшей квалификации, а те, которые дважды после предыдущих инсультов «вытаскивали» вождя из лап смерти, томились в Лефортовской тюрьме.

Психотерапевтический диагноз, поставленный Рапопортом, совпадает с аналогичным диагнозом Мясникова, однако в его рассказе появилось подтверждение, автор сказал бы: «самоубийства», совершённого Сталиным — через недоверие лечащим врачам и их последующий арест:

«Личным врачом Сталина был профессор В. Н. Виноградов, отличный клиницист с большим опытом. Сталин страдал в последние годы гипертонической болезнью и мозговым артериосклерозом. У него возникали периодические расстройства мозгового кровообращения, следствием которых явились обнаруженные при патологоанатомическом вскрытии (умер он от обширного кровоизлияния в мозг) множественные мелкие полости (кисты) в ткани мозга, особенно в лобных долях, образовавшиеся после мелких очагов размягчения ткани мозга в результате гипертонии и артериосклероза. Эти изменения (особенно локализация их в лобных долях мозга, ответственных за сложные формы поведения человека) и вызванные ими нарушения в психической сфере наслоились на конституциональный, свойственный Сталину, деспотический фон, усилили его. «Портящийся характер», замечаемый членами семьи и близкими и доставляющий им много неприятностей, нередко является первым проявлением начинающегося артериосклероза мозга. Можно представить, какие дополнения внёс этот склероз в естественную натуру деспота и тирана.

В свой последний врачебный визит к Сталину в начале 1952 года В. Н. Виноградов обнаружил у него резкое ухудшение в состоянии здоровья и сделал запись в истории болезни о необходимости для него строгого медицинского режима с полным уходом от всякой деятельности. Когда Берия сообщил ему о заключении профессора В. Н. Виноградова, Сталин пришел в бешеную ярость. <…>

«В кандалы его, в кандалы», — заорал он, как это рассказал Н. С. Хрущёв на XX съезде КПСС».

Напомним приведенный в главе «Заключительный акт, январь — февраль 1953» отрывок из закрытого доклада Хрущёва на XX съезде КПСС: «Он сам давал указания, как вести следствие, как допрашивать арестованных. Он сказал: на академика Виноградова надеть кандалы…»

Что ж, способы самоубийства бывают разные. Можно, как Орджоникидзе или Надежда Аллилуева, пустить себе пулю в лоб, можно объявить бессрочную голодовку и скончаться от дистрофии, а можно в 73-летнем возрасте, страдая гипертонической болезнью и мозговым артериосклерозом, отказаться от докторов и лекарств, как сделал Иосиф Виссарионович, и преспокойненько ждать, когда тебя хватит кондрашка.

 

Почему засекречена история болезни Сталина

Истории болезни Рузвельта и Черчилля опубликованы, Сталина — засекречена. Если правдиво официальное сообщение о причинах его смерти, опубликованное 5 марта и подтверждённое мемуарами Мясникова, директора Института терапии АМН СССР, и Рапопорта, учёного-патологоанатома, то почему история его болезни продолжает оставаться государственной тайной другого уже государства, подогревая слухи о заговоре?

Предположений много. Причина, думается, лежит на поверхности. «Четвёрка» проявила преступную нерешительность, не вызвав вовремя докторов. Они не отважились вытащить из Лефортово личных врачей Сталина, знавших историю его болезни и помнивших, как его лечили при двух предыдущих инсультах. Их нерешительность легко объяснима: если Сталин скончается, им поставят в вину, что они специально привезли из тюрьмы «врачей-убийц», естественную смерть переквалифицируют в убийство, а их обвинят в соучастии. А если вождь выздоровеет и вернётся к активной жизни, то неизвестно, как он отреагирует, коли узнает, что его лечили те, кого он назвал «врачами-убийцами». Они привезли на дачу светочей советской медицины, известных врачей с благонадёжной родословной, но время, необходимое для оказания срочной врачебной помощи, было упущено. Из-за отсутствия информации «светила» действовали интуитивно и допустили оплошности, усугубившие болезнь.

Медицинские ошибки обнаружились при вскрытии тела. Их попытались скрыть, когда нашли сделанную Виноградовым запись о резком ухудшении здоровья и о необходимости соблюдения строгого медицинского режима с полным уходом от всякой деятельности (это же врачи рекомендовали Ленину, который их не послушал и «заработал» инсульт) и принялись переписывать историю болезни. Фальсификаторы запутались, какие-то страницы уничтожили и, веруя в несокрушимость власти КПСС, дабы скрыть собственные просчёты, засекретили историю болезни до наступления времён, когда никого не будут интересовать не только причина смерти Сталина, но и все преступления, совершённые его режимом.

Политические лидеры государства решили дождаться последующих поколений, которые будут воспринимать Сталина как мудрого государственного лидера, продолжателя деяний царя Ивана Грозного, присоединившего к России Казань и Астрахань, — дождаться прихода времён, когда опричнина и Малюта Скуратов (в сталинском изложении — концлагеря и ежовщина) останутся в учебнике истории обманутых поколений сухой строчкой.

И ведь не ошиблись они в ожиданиях! Ностальгирующие по былому величию одураченные потомки, не изучавшие в школе «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, уже твердят, забыв о миллионах жертв массовых репрессий, о коллективизации и Голодоморе: Великий Сталин создал Советскую империю, присоединил Прибалтику, Бессарабию, Восточную Пруссию и Курильские острова, распространил влияние Кремля до центра Европы и заставил лидеров Запада признать Советский Союз великой державой.

Ушёл в прошлое Советский Союз. Но чтобы не возникли сомнения в непогрешимости власти, правопреемники держат архивы закрытыми. Информация дозирована. Скрывается не только история болезни Сталина и материалы судебных процессов. До сих пор не опубликованы все записки и приказы Ленина, все стенограммы заседаний Политбюро, беседы Сталина и Молотова с Риббентропом и Гитлером.

Около 300 дел, включая «дело врачей», «Катыньское дело», «Корейскую войну», до сих пор остаются «невостребованными» в Архиве Президента РФ. Можно только догадываться о содержании хранящихся там документов, помня, что открытая часть сталинского архива, по утверждению Илизарова, несёт на себе следы откровенных изъятий.

В современной России Сталин вновь стал национальным героем. А героям не положено умирать естественной смертью. Их убивают или враги, или предатели. Поэтому архивы ещё долгое время будут открываться дозировано. Хотя не исключено, что подлинные документы уже давно уничтожены.

 

А заговор всё-таки был

Был, но только не против Сталина. Ситуация напоминала марафонский забег. Бежали двойками — Маленков/Берия, Хрущёв/Булганин. Лидеры забега (первыми в двойках шли партийные функционеры Маленков и Хрущёв) зорко следили за остальными участникам гонки и, когда к четвёрке приблизились Вознесенский и Кузнецов, которых Сталин неосторожно назвал своими преемниками, сбили их с ног. Оба они были чужаками, выдвиженцами Жданова, потерявшими после его неожиданной смерти опору в Кремле. Маленкову потребовался год, чтобы убрать конкурентов. Из выступления Хрущёва на июньском (1957) пленуме ЦК КПСС:

«Маленков, будучи секретарём Центрального Комитета, был одним из самых доверенных лиц у Сталина и систематически неправильно информировал его об очень многих делах. Когда Сталин стал выдвигать Вознесенского на пост Председателя Совета министров, Маленков <…> сделал всё для уничтожения Вознесенского».

О своей роли Хрущёв скромно умалчивает. Члены сталинского Политбюро сговорились на вопросы об их личной ответственности уклончиво отвечать: «Я был недостаточно информирован и доверял Сталину».

Молотов, бывший перед войной вторым лицом государства и в 1949 году отодвинутый на задний план, так же, как и попавшие в немилость Каганович, Микоян и Ворошилов, намерений на лидерство не показывал и опасений у лидирующей четвёрки не вызывал.

«Четвёрка» знала: Сталин тяжело болен. Опасаясь появления новых лиц, способных возглавить забег, в июле 1951-го она способствовала аресту Абакумова и замене его на Игнатьева, выдвиженца Маленкова. Абакумов, начавший «дело ЕАК», как бы в насмешку был обвинён Сталиным и Маленковым в сокрытии «сионистского заговора» в МГБ СССР.

Так был ли заговор среди членов Политбюро? — Был! Но только не против Сталина. «Четвёрка» сговорилась: никого к Сталину не подпускать, поддерживать друг друга и не допустить физического истребления кого-либо из них. Они заранее распределили власть после сталинской смерти и, не доверяя друг другу, повсюду ходили вместе: двойками или тройками. Они подыгрывали маниакальной подозрительности Сталина, приведшей к арестам преданных слуг и лечащих врачей, и охотно участвовали в ночных застольях, преследуя одну цель: находиться возле вождя и по мере возможности влиять на него, не позволяя появиться новому фавориту.

Здоровье Сталина ухудшалось. Паранойя (диагноз Бехтерева) прогрессировала. Как раненый зверь, он становился всё более агрессивным. На октябрьском (1952) пленуме угрозы и намёки переросли в публичное обвинение. Сталин ясно дал понять Берии, Ворошилову, Молотову, Микояну, Кагановичу и Маленкову, что завершение «дела врачей» отразится на многих членах Политбюро, и приближаются годы Большого террора, когда физически были уничтожены лидеры партии и государства, так называемая «старая гвардия». Умудрённые опытом, члены Политбюро осознавали, по каким законам раскручивается механизм репрессий — сами и крутили ручку маховика — но даже понимание того, что им и их семьям угрожает физическое истребление, не подвигло партийных генералов к самозащите. Их сковал страх, они не доверяли друг другу и, не предпринимая решительных действий, втайне друг от друга надеялись на третий инсульт. А когда он произошёл, растерялись…

Только Берия сохранил способность принимать волевые решения. Но неверно обвинять именно его в том, что медицинская помощь пришла к умирающему Сталину с опозданием. Первой-то на сталинскую дачу приехала «вторая двойка», Хрущёв и Булганин. Они покрутились, переговорили с охраной, узнали, в каком состоянии он находится и, не заходя к больному, уехали, не вызвав врачей. Почему они, если не было предварительного сговора, не позвонили Игнатьеву и не потребовали вызволить из заключения врачей и привезти их на дачу? Хрущёв и Булганин растерялись, не захотели брать на себя ответственность.

Но сговор всё же был. Пока Сталин был жив, четвёрка друзей была неразлучна. Каждый стерёг друг друга. Хрущёв поглядывал за дружбой Маленкова и Берии и старался к ним примкнуть. Он знал кухню предательства и интриг и, опасаясь, что Берия и Маленков сговариваются против него, терпеливо разыгрывал роль бесхитростного мужичка. Он ждал своего часа. Крестьянская смекалка и на этот раз его выручила. Берия, единственный из политического руководства страны, кто желал десталинизации и либерализации советской системы (его послесталинские 112 дней подтверждают эти намерения), оказался обойдён крестьянской хитростью Никиты Хрущёва. Впоследствии она же помогла Хрущёву в низвержении Маленкова, Молотова, Кагановича, а затем в устранении того, кто помог ему удержать власть — маршала Жукова.

На июльском (1953) пленуме, когда речь шла о низвержении Берии, Хрущёв докладывал:

«Берия демонстрирует внешнюю свою дружбу, неразлучную, неразрывную с товарищем Маленковым <…>

<…> Некоторые говорили: как же так, Маленков всегда под руку ходит с Берией, наверное, они вдвоём — это мне говорят, а другим, наверное, говорят, что Хрущёв с ним также ходит. И это правильно. Ходили, и я ходил. Он посредине идёт, бывало, а с правого бока Маленков идёт, а с левого — я. Вячеслав Михайлович как-то даже сказал: «Вы ходите и что-то всё время обсуждаете». Я говорю: «Ничего путного, всё гнусности всякие, противно даже слушать, но ходим».

В комментариях циничное выступление не нуждается. Непристойные объяснения вроде «противно даже слушать, но ходим» присутствующих не смущают. «Несгибаемые коммунисты», как герои известного анекдота, легко меняют свои убеждения и «колеблются, но только с линией партии».

О каком заговоре может идти речь? Только о разделении власти после кончины Сталина и о недопуске новых лиц к управлению страной. Затем наступил «заговор молчания», прерванный на исходе шестидесятых обиженным пенсионером Хрущёвым. Бывшие коллеги его не поддержали. Булганин, Молотов, Маленков не оставили мемуаров. Микоян, Каганович и Ворошилов в своих воспоминаниях тему политических репрессий и смерти Сталина тщательно обошли и «заговор молчания» не нарушили.

 

Заговор Хрущёва

Внутридворцовые заговоры партийной элиты, наподобие «заговора Хрущёва» или «заговора Брежнева», возможны только при самодержавии (советский режим продемонстрировал, что появились новые формы автократии — с внешней оболочкой, присущей развитым демократиям). Самодержавие допускает две формы передачи власти: наследственную (например, от Людовика XIV к Людовику XV) или закулисную (от Брежнева к Андропову), когда высокопоставленная горстка руководителей партии/государства выдвигает из своей среды лидера, верховенство которого она затем легитимирует посредством северокорейской игры во «всенародные выборы» (разработаны разные модели игры: китайская, кубинская, советская).

Любая система власти, в которой существует реальное разделение законодательной, исполнительной и судебной властей и которая конституционно ограничивает срок пребывания на своём посту главы государства и незыблемо придерживается Конституции, не перекраивая её под нового лидера, в правительственном (внутридворцовом) заговоре не нуждается.

Но где же заговор Хрущёва? Против Сталина его не было. В партийном руководстве не было лидера, обладавшего таким же, как он, беспрекословным авторитетом. Любое сталинское слово превращалось в закон, гласный или негласный, но обязательный для исполнения, и это понимали все члены Политбюро. Для той страны, которая жила вне стен ГУЛАГа, Сталин был Богом, царём, Великим и Непогрешимым, воспитавшим достойных учеников.

Хрущёв таким авторитетом не обладал и Богом не стал, хотя во внутренней и внешней политике продолжал действовать сталинскими методами, жёстко и деспотично, не считаясь с людскими жизнями. Примеры? Пожалуйста.

Испытание на людях последствий ядерного взрыва (Тоцкий полигон, 1954 год) — 40 тысяч жертв; расстрел мирной демонстрации в Тбилиси в годовщину похорон Сталина (9 марта 1956 года); вторжение советских войск в Венгрию в 1956 году; строительство Берлинской стены (13 августа 1961 года); Карибский кризис и расстрел демонстрации рабочих в Новочеркасске в 1962 году; расстрелы за экономические преступления (1961–63 годы). Всё это происходило в «царствование» Хрущёва. «Разоблачитель Сталина» гусеницами танков подавил мирные бунты политзаключённых в Норильске и Воркуте (август 1953 года) и в Кенгире (Казахстан, май — июнь 1954 года) — более тысячи погибших.

Указ Президиума Верховного Совета СССР от 5 мая 1961 года об усилении борьбы с особо опасными преступлениями, за совершение которых допускается применение смертной казни, грозил смертью за хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах. По стране прокатилась волна показательных судов с расстрелами тех, кого ныне называют предпринимателями. Большинство из них были евреями. Это заставило Бертрана Рассела обратиться к Хрущёву с возмущённым письмом: «Я глубоко обеспокоен смертными казнями, которым подвергаются евреи в Советском Союзе, и тем официальным поощрением антисемитизма, который, по-видимому, имеет место».

Хрущёв, провозгласивший себя борцом с культом личности Сталина, исказившим, по его словам, Ленина, скрепя сердце вынужден был приостановить расстрелы за экономические преступления. Это тоже можно назвать «оттепелью»? Как и гонения на Пастернака за публикацию романа «Доктор Живаго»? И арест Бродского, обвинённого в тунеядстве и приговоренного к пяти годам принудительного труда в отдалённой местности?

Так кто же всё-таки больший злодей: Берия или Хрущёв?

Заметая следы, Хрущёв уничтожил троих из четырёх здравствующих на тот момент министров госбезопасности (Берию, Абакумова и Меркулова), неожиданно возвысив четвёртого — Игнатьева, с именем которого связаны самые кровавые процессы пятидесятых годов.

В меньшей степени повезло другому наркому-силовику — Круглову, карьера которого была связана с Берией. С февраля 1939 года Круглов — замнаркома внутренних дел СССР по кадрам. С февраля 1941-го по декабрь 1945-го — первый заместитель наркома внутренних дел (в его ведении находились ГУЛАГ и производственные управления НКВД). Переключившись на «атомный проект», в 1945 году Берия передал ему кресло наркома, которое Круглов занимал вплоть до смерти Сталина.

В марте 1953 года, когда Берия возглавил объединённое министерство, Круглов вновь стал его заместителем, а после ареста Берии, несмотря на их близкие отношения, вторично занял его кресло. Хрущёв ему доверял, и когда в Кенгире вспыхнуло восстание политзаключённых, потребовавших послабления режима и пересмотра дел, именно Круглова Хрущёв направил на подавление мятежа. В ночь на 26 июня Круглов отдал приказ ввести в действие танки…

Лишь в январе 1956 года Хрущёв, примерявший на себя мантию либерала и борца с культом личности, отстранил одиозного генерала от руководства МВД и перевёл его на малозначимую должность заместителя министра строительства электростанций. В июле 1958 года Круглов был отправлен на пенсию, а через год лишён генеральского содержания. В июне 1960 года начальника ГУЛАГа исключили из партии с формулировкой за «причастность к политическим репрессиям» и больше не трогали. Лично преданных ему генералов Хрущёв не расстреливал.

Итак, пора ответить на вопрос о заговоре Хрущёва. Их было два. Первый — заговор «четвёрки» незадолго перед смертью Сталина, когда её участники осознали угрозу, нависшую над каждым членом Политбюро, и сговорились поддерживать друг друга и не приближать к Сталину новых лиц (потому и убраны были Власик, Поскребышев, Косынкин и Истомина). Второй — заговор Хрущёва, начавшийся во время болезни Сталина и направленный против Берии.

Но что же произошло? Столько лет Маленков, Хрущёв, Берия — друзья «не разлей вода»! И вдруг Берия, не претендующий ни на роль первой скрипки, ни на руководство партией или страной, вдруг оказался неугоден Никите Сергеевичу… Позже Хрущёв, оправдывая затеянный против друга заговор, станет говорить о неограниченной власти, которую тот сосредоточил в своих руках, и, пугая возможными репрессиями, сумеет привлечь на свою сторону Маленкова. Нигде Хрущёв не пишет о желании избавить страну от Сталина. Он боялся архивов и непредсказуемого наследника, который начнёт ворошить улей. Оставался один выход: брать власть самому. По поведению Берии во время болезни Сталин Хрущёв понял, что угроза его благополучию исходит от его лучшего друга. И тогда он примерил на себя тогу Брута, спешно начал вовлекать в заговор Булганина, а затем Маленкова. Без согласия Маленкова заговор был обречён на провал.

 

Триумф заговорщика

За 112 дней после смерти Сталина все члены Политбюро, напуганные инициативами Берии (подробнее мы будем говорить о них в главе «Десталинизация: реформы Берии»), осознали, что грядут кардинальные изменения коммунистической системы. Объединившись против реформатора, они примкнули к Бруту и, набросившись стаей, его уничтожили. Но процесс десталинизации уже был запущен. Он шёл уже не так быстро, но продолжался: за 112 дней Берия успел сделать многое.

Восстания политзаключённых, жестоко подавленные, заставили Хрущёва начать послабления лагерного режима. Он не спешил распахнуть ворота лагерей, боясь встретиться с теми, кого самолично когда-то послал на смерть. Но и бездействовать было уже нельзя. В Норильск после подавления восстания приехала комиссия из Москвы, которая неторопливо (таково было указание Хрущёва) начала пересмотр дел. Лишь после ХХ съезда Норильск перешёл на вольнонаёмную рабочую силу.

Время работало против Хрущёва. Миллион 200 тысяч заключённых были освобождены Берией, который также успел гласно реабилитировать кремлёвских врачей и приостановить публичную компанию государственного антисемитизма. Повернуть время вспять Хрущёв не мог. Пытаясь дискредитировать Берию, КГБ распустил слух, что тот выпустил из тюрьмы уголовников, спровоцировавших рост преступности, что стало оправданием приостановки реабилитаций. Ложь оказалась живучей — таково её свойство. «Грязная Ложь чистокровную лошадь украла / И ускакала на длинных и тонких ногах» — её отголоски вошли в сценарий художественного фильма «Холодное лето пятьдесят третьего…».

Хрущёв нашёл спасительный выход: он обвинил в политических репрессиях мертвецов Сталина, Ежова, Берию, а для себя, надеясь на снисхождение, сочинил оправдание: «Мы не были достаточно информированы и истинное положение дел не знали». Этот тезис с радостью подхватили его подельники, ведь им тоже надо было оправдываться перед потомками. Микоян забормотал:

«Теперь на многие вопросы я имею другой взгляд, потому что в то время очень много фактов, документов, которые освещали деятельность Сталина, мы не знали. Подлинные документы о фактах репрессий нам не рассылались <…> Я и многие другие не имели полного представления о незаконных арестах. Конечно, многим фактам мы не верили и считали людей, замешанных в этих делах, жертвами мнительности Сталина. Это касается тех, кого мы лично хорошо знали. А в отношении тех, кого мы плохо знали, да нам ещё представляли убедительные документы об их враждебной деятельности, мы верили» [190] .

Слух об открытой оппозиции Сталину запущен был Хрущёвым в 1956 году. Ретранслятором его выступил Эренбург. У Хрущёва после ХХ съезда сложилась особая ситуация. Глава государства, пачками подписывавший смертные приговоры, в отличие от бывших коллег, отправленных им в отставку и давших обет молчания, начав ездить по заграницам, не мог уклоняться от вопросов западных журналистов и государственных деятелей. Он неуклюже оправдывался: «Мы ничего не ведали», клеймил Сталина и коварного Берию, якобы всем заправлявшего. Поэтому и разрешил публикацию повести Солженицына.

Хрущёв не ошибся, обрушившись на Сталина. Его разоблачительные речи на XX и XXII съездах КПСС улучшили его имидж, и в глазах демократической общественности он, чьи руки по предплечье залиты кровью, перестал быть одним из первых лиц режима репрессий. Чем ещё положительным он запомнился? Присутствием на фоне ликующей толпы рядом с Юрием Гагариным и Валентиной Терешковой, полёты которых украсили неоднозначную эпоху его правления.

 

Незаконченное послесловие

После обеда в Кремле, состоявшегося после похорон Сталина, внезапно почувствовал недомогание Президент Чехословакии Клемент Готвальд. Вернувшись в Прагу, он жаловался на простуду, а 14 марта скоропостижно скончался по причине, к простуде никакого отношения не имеющей, — по официальной версии, от разрыва аорты. Многим это напомнило другую смерть, также странную — министра иностранных дел Чехословакии Яна Масарика, тело которого, почему-то в ночной пижаме, было обнаружено 10 марта 1948 года во дворе здания министерства иностранных дел и почему-то через две недели после формирования коммунистического правительства, в котором он оказался единственным министром-некоммунистом. Официальная версия — самоубийство. Но зачем для этого надевать пижаму? Как он оказался в таком виде во дворе министерства? (Официальная версия, что он выпал из окна, с самого начала выглядела неправдоподобно, в неё не верил ни один здравомыслящий человек — он не бездомный, чтобы на ночь превращать в спальню служебное помещение правительственного учреждения). После февральских событий, приведших коммунистов к власти, Ян Масарик оставался в правительстве единственной неудобной персоной. Свою дипломатическую карьеру он начал ещё в буржуазной Чехословакии, в период правления своего отца Томаша Масарика, первого президента Чехословакии. У близко его знавших возникло подозрение на инсценировку самоубийства, подтвердившееся после падения коммунистического режима в 1989 году: появилось свидетельство, что мёртвое тело принесли во двор министерства.

Смерть Готвальда стала первой в череде загадочных смертей, случившихся после похорон Сталина с людьми, близко соприкасавшимися с ним в последние дни и часы. Кто был в этом лично заинтересован? В первую очередь Маленков, новый глава правительства. Он курировал «дело Сланского» и, «направляя» Готвальда, активно участвовал в пражском процессе (Берия к казням в Праге отношения не имел). Знамо дело — Маленков забеспокоился, вдруг Готвальд проговорится. В случае появления таких рисков опасных свидетелей заставляют умолкнуть навечно. Оружие выбрано стандартное, не раз успешно использовавшееся, — нераспознаваемый яд.

К кому же он мог обратиться за помощью? К Хрущёву. Вспомним свидетельство Судоплатова, что Хрущёв лично отдал ему приказ умертвить Шумского и Ромжу, используя нераспознаваемый яд, симулирующий признаки сердечно-сосудистых заболеваний. (О склонности Хрущёва к тайным убийствам с применением ядов рассказывалось в главе «По ложному следу»; напомним, что в связи с секретными ликвидациями имя Берии Судоплатовым ни разу не упоминалось, а он-то, руководитель подразделения НКВД, непосредственно проводившего ликвидации, знал, что и ком говорил.)

Кто следующий в списке жертв? В апреле от сердечного приступа скончался Хрусталёв, начальник смены охраны, дежурившей в ночь на 1 марта. В том же году умер Русаков, патологоанатом, делавший вскрытие тела Сталина. (Автору неизвестно, умер ли Русаков до ареста Берии 26 июня или позже, но возраст умершего 68 лет допускает, что смерть была ненасильственной.)

Если предположить, что Берия причастен к смерти Готвальда и Хрусталёва (как раз в это время он возглавлял МВД), то в 1954 году, в «хрущёвскую оттепель», арестованы и сосланы в Воркуту министр здравоохранения СССР Третьяков и начальник лечебно-санитарного управления Кремля Куперин. Оба участвовали в постинфарктном лечении Сталина и присутствовали на вскрытии тела, и оба поплатились за то, что оказались носителями информации. Какой? Хрущёв — не Берия, как утверждали желающие навесить на него ответственность за смерть Сталина, а Хрущёв! — убирал тех, кто мог опровергнуть официальное сообщение о смерти Сталина, рассказать, когда появились врачи и в каком состоянии они его обнаружили.

Но были и другие последствия первомартовской ночи. 3 апреля «Правда» опубликовала сообщение о лишении Лидии Тимошук ордена Ленина «в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами». На следующий день самая «правдивая» в мире газета, месяц назад захлёбывавшаяся от разоблачений врачей-вредителей, известила читателей об их реабилитации.

20 июля 1953 года Москва и Тель-Авив возобновили дипломатические отношения, однако межгосударственные отношения пошли уже по другому сценарию.

Не отказываясь от троцкистского лозунга экспорта революции и глубоко вдохнув пары махрового антисемитизма, Советское правительство начало искать союзников в арабском мире и, надо сказать, преуспело. Советский Союз быстро осознал, какую выгоду можно извлёчь из арабо-израильского конфликта (благодаря ему Москва на десятилетия закрепилась в арабском мире, превратилась в ведущего экспортёра оружия и регулятора мировых нефтяных цен), и подогревал ближневосточное противостояние, зарабатывая на высоких ценах на нефть «бешеные деньги», пока не испустил дух, погрязнув в афганской войне.

 

Об антисемитизме Сталина

Тема эта не планировалась. Предполагалось рассказать версию Глебова и проанализировать, как она стыкуется с ранее опубликованными версиями смерти Сталина.

Создание государства Израиль и отказ его стать сталинским сателлитом, антисемитская компания, развернувшаяся в 1949 году, и антиеврейские процессы 1952 года — пражский, ЕАК и «дело врачей» — обсуждались по одной лишь причине: автор пытался выяснить, почему Сталин в последние месяцы своей жизни оказался без медицинской помощи. Эти события, отягощённые конфликтом с дочерью, влюбившейся в Каплера, а затем в Морозова, способствовали развитию гипертонии. Результатом семейных переживаний, нервных перегрузок и эмоциональных стрессов стали два микроинфаркта, третий — оказался решающим.

Антисемитизм Сталина ускорил его смерть. Некоторые авторы (Кожинов, Солженицын) отрицают обвинение в антисемитизме и, аргументируя, приводят список евреев, лауреатов Сталинской премии, получивших свои звания в годы репрессий. Главным доказательством они считают то, что двое его внуков, дочь Яши и сын Светланы, — наполовину евреи. Чтобы не пускаться в длительные рассуждения, обратимся к мемуарам Светланы («Двадцать писем к другу»). Её в предвзятом отношении к отцу обвинить трудно:

«В 1935 Яша приехал в Москву и поступил в Военную Артиллерийскую Академию. Примерно через год он женился на очень хорошенькой женщине, оставленной её мужем. Юля была еврейкой, и это опять вызвало недовольство отца. Правда, в те годы он ещё не выказывал свою ненависть к евреям так явно, — это началось у него позже, после войны, но в душе он никогда не питал к ним симпатии.

<…>

«Зайди в столовую к папе», — сказали мне. Я пошла молча. Отец рвал и бросал в корзину мои письма и фотографии. «Писатель! — бормотал он. — Не умеет толком писать по-русски! Уж не могла себе русского найти!» То, что Каплер — еврей, раздражало его, кажется, больше всего…

<…>

Весной 1944 года я вышла замуж. Мой первый муж, студент, как и я, был знакомый мне ещё давно, — мы учились в одной и той же школе. Он был еврей, и это не устраивало моего отца. Но он как-то смирился с этим, ему не хотелось опять перегибать палку, — и поэтому он дал мне согласие на этот брак. Я ездила к отцу специально для разговора об этом шаге. С ним вообще стало трудно говорить. Он был раз и навсегда мной недоволен, он был во мне разочарован…

<…>

«Чёрт с тобой, делай, что хочешь…» В этой фразе было очень много. Она означала, что он не будет препятствовать, и благодаря этому мы три года прожили безбедно, имели возможность оба спокойно учиться. <…> Только на одном отец настоял — чтобы мой муж не появлялся у него в доме.

<…>

«Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька», — сказал мне некоторое время спустя отец. «Папа, да ведь молодёжи это безразлично, — какой там сионизм?» — пыталась возразить я. «Нет! Ты не понимаешь! — сказал он резко — сионизмом заражено всё старшее поколение, а они и молодёжь учат…» Спорить было бесполезно».

Если бы не скрытый антисемитизм Сталина, ярко проявившийся в последние годы его жизни (к старости недуги обостряются), не было бы громких послевоенных процессов и кампании государственного антисемитизма, публично стартовавшей в феврале 1949 года.

Сразу же с цифрами в руках последуют возражения защитников Сталина, которые, по примеру Кожинова и Солженицына, станут перечислять евреев, занимавших руководящие посты в партии и государстве в предвоенные годы и облагодетельствованных премиями и орденами в конце сороковых.

Наш второй свидетель — Бажанов, личный секретарь Сталина в 1923–1927 годах.

Он описывает разговор, случившийся между ним и Мехлисом, во время которого к ним подошёл Сталин. Мехлис прервался и пожаловался на письмо, полученное от Файвиловича, в котором тот, считая ошибочной политику ЦК, требовал её изменения. Сталин вспылил и произнёс фразу, которую ни при каких обстоятельствах ни один порядочный человек себе не позволил бы: «Что этот паршивый жидёнок себе воображает!»

Поняв, что он сорвался и свидетель, русский по национальности, может предать огласке его несдержанность (дело всё-таки происходило в 1923 году), Сталин развернулся и, не извинившись, скрылся в своём кабинете.

Бажанов удивился, увидев, что Мехлис невозмутимо выслушал антисемитскую выходку, и с любопытством спросил его:

«— Ну, как, Лёвка, проглотил?

— Что? Что? — притворно удивился Мехлис. — В чём дело?

— Как в чём? Ты всё ж таки еврей.

— Нет, — ответил Мехлис, — я не еврей, я — коммунист».

«Это удобная позиция, — делает вывод Бажанов. — Она позволит Мехлису до конца его дней быть верным и преданным сталинцем и оказывать Сталину незаменимые услуги».

На этом Бажанов не остановился. Он задался вопросом, почему, несмотря на скрытый антисемитизм Сталина, в его секретариате оказались евреи Мехлис и Каннер. Вскоре он понял: они взяты для камуфляжа. Во время гражданской войны в партийной верхушке появились подозрения в сталинском антисемитизме, и, чтобы рассеять их, Сталин взял в секретариат Мехлиса и Каннера и повсюду таскал за собой.

После такого разъяснения становится ясно: шумное награждение евреев, деятелей науки и культуры орденами и Сталинскими премиями, происходившее в разгаре борьбы с космополитизмом, — камуфляж. Сталин ведь борется не с евреями (такое признание недопустимо для лидера коммунистической партии), а с космополитами, так он решил обозвать сионистов.

Стенограммы переговоров Сталина и Риббентропа не опубликованы до сих пор. Эти документы сродни чернобыльской зоне, запретной для проживания и экономического использования, и долго ещё останутся засекреченными.

Известно, что, вернувшись в Берлин, рейхминистр доложил Гитлеру, что при обсуждении еврейского вопроса Сталин объяснил ему, что пока он не может обойтись без евреев, но обещал, что по мере создания национальных кадров будет вытеснять их из всех сфер деятельности. Руководство Советского Союза эту информацию опровергало, как и существование секретного приложения к пакту Молотова — Риббентропа. Но как ни опровергай, общеизвестны записка Александрова в августе 1942 года и речь Сталина осенью 1944-го.

Несколько примеров антисемитизма Сталина приводит Хрущёв. В одном из них звучит призыв организовать еврейский погром:

«Крупным недостатком Сталина являлось неприязненное отношение к еврейской нации. <…> Помню, в начале 50-х годов возникли какие-то шероховатости, что-то вроде волынки, среди молодёжи на 30-м авиационном заводе. Доложили об этом Сталину по партийной линии. И госбезопасность тоже докладывала. Зачинщиков приписали к евреям.

Когда мы сидели у Сталина и обменивались мнениями, он обратился ко мне как к секретарю Московского горкома партии: “Надо организовать здоровых рабочих, пусть они возьмут дубинки и, когда кончится рабочий день, побьют этих евреев”. Я присутствовал там не один: были ещё Молотов, Берия, Маленков. Кагановича не было. При Кагановиче он антисемитских высказываний никогда себе не позволял.

<…> Я-то знал, что хотя Сталин и дал прямое указание, но если бы что-либо такое было сделано и стало бы достоянием общественности, то была бы назначена комиссия, и виновных жестоко наказали. Сталин не остановился бы ни перед чем и задушил бы любого, чьи действия могли скомпрометировать его имя, особенно в таком уязвимом и позорном деле, как антисемитизм. После войны Сталин часто заводил подобные разговоры, мы к ним привыкли.

<…> Если говорить об антисемитизме в официальной позиции, то Сталин формально боролся с ним как секретарь ЦК, как вождь партии и народа, а внутренне, в узком кругу, подстрекал к антисемитизму» [192] .

Дочь Сталина утверждает, что причиной возрождения антисемитизма в Советском Союзе стало то, что Сталин не только «не только поддерживал его, но и насаждал сам»:

«В Советском Союзе лишь в первое десятилетие после революции антисемитизм был забыт. Но с высылкой Троцкого, с уничтожением в годы “чисток” старых партийцев, многие из которых были евреями, антисемитизм возродился “на новой основе”, прежде всего в партии. Отец во многом не только поддерживал его, но и насаждал сам. В Советской России, где антисемитизм имел давние корни в мещанстве и бюрократии, он распространялся вширь и вглубь с быстротой чумы» [193] .

Добавить тут нечего.

 

Фальшивка КГБ о смерти Сталина

Случайно ли совпадение, что в 1987 году, когда общество «Память» впервые провело в Москве митинг протеста против «угнетения русского народа», в Нью-Йорке вышла книга Стюарта Кагана «Кремлевский волк», повторявшая догмы «Протоколов сионских мудрецов», антисемитского трактата о «всемирном еврейском заговоре», рождённого в 1903 году в России перед началом еврейских погромов? Для созданной на Лубянке фальшивки нью-йоркская резидентура КГБ нашла журналиста с подходящей фамилией, согласившегося за вознаграждение стать её автором:

«Не секрет, что Советская республика стала исторически первой еврейской крепостью во всём мире. За рубежом её так и назвали «еврейской республикой». Израиля ещё и в помине не было, и Диктатура Троцкого в России была предназначена к вооружённому распространению еврейской диктатуры по всему миру под видом «пролетарской» мировой революции. Однако непредвиденное вытеснение Троцкого Сталиным спутало мировому еврейскому «Спруту» все карты. А Сталин совсем не собирался ограничиваться вытеснением одного Троцкого. Сталин покусился на саму еврейскую власть в стране.

<…> главной целью Первой мировой войны была «Бальфурская декларация». А главной целью Второй мировой войны было создание государства Израиль» [194] .

Этих выборочно взятых цитат достаточно, чтобы усомниться в психической полноценности автора, представившегося американским племянником Кагановича и сообщившего, что публикует рассказы своего дяди, с которым встречался в Москве и который на идише (как-то же они должны были общаться) рассказал ему о еврейском заговоре, включавшем в себя заговор против Сталина. Книга была проиллюстрирована предоставленными КГБ подлинными фотографиями родителей Кагановича и его родственников, призванными убедить читателей в её достоверности.

По кагэбэшной легенде, когда Каганович впервые увидел своего «племянника», он растрогался и в порыве откровений рассказал, что после самоубийства жены Сталина он подсунул тому свою родную сестру Розу, врача по образованию, которая якобы стала его любовницей, а затем третьей женой. Она якобы оказывала на Сталина большое влияние, и через неё Каганович, главный архитектор антиеврейских кампаний, якобы управлял Советским Союзом.

В 1989 году фальшивка была переиздана в Англии, а в 1991 году (в год смерти Кагановича) опубликована на русском языке в Москве. Ознакомившись с ней, все члены семьи Кагановича — дочь, племянники, двоюродный брат — выступили с совместным заявлением-опровержением, после которого англоязычные издательства, убедившись, что стали жертвами фальшивки, отозвали тираж.

Среди множества доказательств, приведенных членами семьи Кагановича, остановлюсь на трёх. Во-первых, Каганович не владел ни идишем, ни английским и не мог наедине общаться с «племянником». Во-вторых, его родная сестра Роза умерла в 1926 году в Киеве (до самоубийства Надежды Аллилуевой), похоронена на Байковом кладбище, была замужем, имела пятерых детей и никогда не была врачом.

В-третьих, в мае 1982 года Каганович обратился с письмом к Громыко, министру иностранных дел, с просьбой оградить его от псевдоплемяника. Он писал:

«…Некий Каган-Каганович из Нью-Йорка прислал мне письмо, в котором пишет, что он обратился в посольство СССР в Вашингтоне с просьбой о выдаче ему визы для поездки в Москву. <…> Обосновывает он свою поездку тем, что он якобы является моим племянником, и желанием повидаться со мной. Для того чтобы товарищи в посольстве не впали в заблуждение, сообщаю: никакого племянника Каган-Кагановича в Америке у меня нет. <…> свою выдумку сей Каган подкрепляет грубой ложью, будто он, будучи в Москве, якобы был у меня и даже беседовал об издании им книги обо мне, — он является личностью, по меньшей мере, не заслуживающей никакого доверия. Так что если бы ему и была выдана виза в Москву — я его, конечно, не принял, так же как никогда его раньше не принимал и не видел до сих пор».

Литераторов КГБ опровержение Кагановича не остановило. Когда аналитики КГБ оценили опасность горбачёвских реформ, комитет стряхнул нафталин с «Протоколов сионских мудрецов» и субсидировал их переиздание. Националистические организации, взяв «протоколы» на вооружение, объявили жену Горбачёва еврейкой, а его самого — участником сионистского заговора. Фальшивка была опубликована в зените демократических реформ, а перевод с английского, по замыслу КГБ, должен был убедить читателя в её достоверности.

Вот как «псевдоплемянник» описывает убийство Сталина, случившееся, по его словам, в Кремле вечером 1 марта 1953 года:

«Сталин вышел из-за стола. Было видно, что он потрясён. Он ткнул пальцем в грудь Лазаря: «Предатель».

Затем Сталин попытался дотянуться до кнопки, чтобы вызвать охрану, но Микоян и Молотов оттолкнули его руку. Спотыкнувшись о край ковра, Сталин упал, при этом головой он ударился об угол стола <…>

<…> Булганин подбежал к Сталину. Молотов бросился к шкафчику с лекарствами. Лазарь взял со стола тяжёлую, мраморную промокательницу и разбил ей стекло шкафчика. Посыпалось стекло. Ворошилов встал в дверях, чтобы никто не вошёл и не вышел, но только Берия пытался выбежать. Лазарь вложил в руки Молотова пузырек с прозрачной жидкостью. Булганин поддерживал Сталину голову. Глаза Сталина были фиксированы на одной точке. Молотов поднёс пузырёк к губам Сталина. Булганин надавил ему на щёки. Рот Сталина открылся, и Молотов вылил содержимое пузырька в рот Сталину» [196] .

Этот бред не упоминает ни один исследователь. Но провокаторы своей цели достигли. Время от времени повторяется вымысел о сестре Кагановича, якобы ставшей женой Сталина, или о его племяннице, проникшей к нему в постель, а в пятидесятых годах даже ходил слух о несуществующем сыне Кагановича, втором муже Светланы Сталиной. Расчёт провокаторов прост: кто-нибудь, одураченный массированной ложью, с умным видом многозначительно скажет: «Дыма без огня не бывает»…

 

Ложь и вымысел о смерти Сталина

Ложь, правда, не столь дикую, можно встретить у многих авторов. Объяви Волкогонов, что он пишет художественное произведение, — претензий не возникало бы. В жанре художественной прозы позволителен любой вымысел, даже с участием реально существовавших исторических персонажей, в уста которых можно вложить всё, что заблагорассудится сочинителю. Примеров множество. Роман Виктора Левашова «Убийство Михоэлса» начинается допросом Сталина. Генеральным секретарём ЦК КПСС является Берия, которому Сталин пишет из тюрьмы слёзные письма.

Но если автор, начальник Института военной истории, презентует научный труд и претендует на историческую достоверность, то откуда взялись красочные диалоги участников ночного застолья? Никто из участников последнего ужина (Хрущёв, Маленков, Булганин и Берия) их не публиковал, в частных беседах не обмолвился и интервью Волкогонову не давал.

Остаётся предположить, что Волкогонов установил на сталинской даче подслушивающие устройства, благодаря чему читатели получили возможность насладиться секретными разговорами, происходившими в кабинете вождя:

«Долго говорил Берия. Он чувствовал, что отношение Сталина к нему незаметно изменилось; «вождь», будучи ещё более хитрым человеком, чем он, кажется, заподозрил в нелояльности своего заплечных дел мастера. Потому Берия сегодня старался вовсю.

— Рюмин неопровержимо доказал, что вся эта братия — Вовси, Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер, Егоров, Василенко, Шерешевский и другие — давно уже потихоньку сокращает жизнь высшему руководящему составу. Жданов, Димитров, Щербаков — список жертв мы сейчас уточняем — дело рук этой банды. Электрокардиограмму Жданова, например, просто подменили. Скрыли имевшийся у него инфаркт, позволили ходить, работать и быстро довели до ручки… А самое главное — это всё агентура еврейской буржуазно-националистической организации “Джойнт”. Нити тянутся глубоко: к партийным, военным работникам. Большинство обвиняемых признались» [198] .

Прервёмся — читать Волкогонова невозможно. Представьте себе театр, только не театр абсурда, от которого заранее можно ожидать неких фокусов, а обычный драматический театр, в котором в роли Ленина появляется женщина в пляжном костюме и, пританцовывая, картавым голосом произносит монолог о необходимости Брестского мира. Часть зрителей начнёт хохотать, другая — возмущённо покинет зал (допускаю скандал), а наиболее терпеливая, пытающаяся постичь авторский замысел, вежливо возразит: «Не верю!»

Аналогичная реакция возникает при описании «последней ночи». Не мог Берия, докладывая Сталину, пустословить и повторять публикацию журнала «Крокодил». Или воспроизводить то, что было известно ещё с августа 1948 года, о несогласии заведующей отделом функциональной диагностики Тимашук с диагнозом, поставленным Жданову. В длинном монологе, приписываемом Берии, нет ничего нового. Любой руководитель, которому «втирают» нафталинные новости, немедленно прервал бы докладчика: «Говорите по существу. Не повторяйте новости четырёхлетней давности».

Читатель лишён подобной возможности. Единственное, что он может, — закрыть книгу, когда почувствует, что его держат за дурачка. Допускаю, что сваленная в кучу информация интересна тем, кто впервые прикоснулся к данной тематике. Но не имеет права лгать директор Института военной истории, «забыв», что по приказу Сталина в ноябре 1952 года Рюмин был с позором уволен из органов госбезопасности и возвращён на скромную должность бухгалтера, которую занимал до начала работы в органах. Не мог Берия, докладывая Сталину в феврале 1953 года, ссылаться на бухгалтера Рюмина. Не мог он сообщать Сталину уже известные тому результаты допросов. Сталин лично звонил Игнатьеву, интересуясь следствием по «делу врачей» (утверждает очевидец Хрущёв), и Игнатьев лично рапортовал Сталину. В посредничестве Берии, куратора военно-промышленного комплекса, он не нуждался.

Впрочем, если считать творчество Волкогонова художественным произведением, свободным от необходимости следовать исторической правде и рассчитанным на неосведомлённого читателя, то читается увлекательно:

«В тот последний вечер Сталин два-три раза интересовался ходом следствия. Наконец спросил ещё раз чрезмерно услужливого в последнее время Берию:

— А как Виноградов?

— Этот профессор кроме своей неблагонадежности имеет длинный язык. У себя в клинике стал делиться с одним врачом, что-де у товарища Сталина уже было несколько опасных гипертонических приступов.

— Ладно, — оборвал Сталин. — Что вы думаете делать дальше? Врачи сознались? Игнатьеву скажите: если не добьётся полного признания врачей, то мы его укоротим на величину головы.

— Сознаются. С помощью Тимашук, других патриотов завершаем расследование и будем просить Вас разрешить провести публичный процесс.

— Готовьте, — бросил Сталин и перешёл к другим делам» [199] .

Приходится позавидовать историку Волкогонову, окружившему Сталина подслушивающими устройствами…

Доктор исторических наук Илизаров, работавший в комиссии Волкогонова «по передаче архивов КПСС и КГБ СССР в государственные архивы РФ», писал, что «генерал легко лавировал между различными мнениями», согласившись с сомнительной системой «избранных» и «доверенных» авторов, которые вольно трактовали документы, закрытые для широкой публики.

В такой атмосфере возможно появление любой «утки».

В газету «Аргументы и факты» от 6 декабря 2002 года залетела фантастическая версия Николая Добрюхи: «“Хозяин Кремля” умер раньше своей смерти. Самая последняя тайна Сталина», которую позднее он повторил в «Комсомольской правде»: «Вместо Сталина умирал двойник».

По словам Добрюхи, его информатором был Геннадий Коломенцев, бывший сотрудник Главного управления охраны (ГУО). Коломенцев работал в отделе, обеспечивающем питание и обслуживание первых лиц государства. В этой системе он проработал около 38 лет, отвечал за питание всех советских руководителей — от Сталина до Горбачёва и был начальником Особой кухни, обеспечивавшей приёмы, завтраки, обеды и ужины партийной элиты. Коломенцев, в свою очередь, ссылается на Ивана Орлова, коменданта дачи Сталина в Волынском.

Рыбин приводит совершенно противоположные показания Орлова, но для Добрюхи они необязательны. Читатель сверять не будет.

Добрюха пишет: «Рассказ почётного чекиста СССР, полковника КГБ Коломенцева записан на магнитофон, перенесён на бумагу и завизирован им лично». Стало быть, претендует на правду…

Не станем тянуть канитель и водить читателя за нос. Добрюха пересказывает свой разговор с Коломенцевым:

«Когда вскрыли дверь, он лежал на полу около тахты, на которой спал. У него тахта была. Он лежал на полу уже мёртвый…

— То есть… вообще мёртвый?

— Мёртвый!

— А все говорят, что несколько дней умирал…

— Не-е-е. Нет-нет, он уже мёртвый был. Всё! Все эти разговоры и газетные сообщения — галиматья. Он уже мёртвый был… Всё!» [201]

Как же автор псевдосенсации объясняет то, что согласно официальной версии, Сталин умирал четыре дня? И, вообще, зачем нужна была такая сложная мистификация?

Очень просто, поясняет Добрюха: соратником Сталина нужно было время, чтобы договориться между собой и разделить власть. А роль умирающего Сталина блестяще исполнил двойник, «который Лаврентием Берия был уполномочен играть роль умирающего вождя… И сыграл её, как знает весь мир, так убедительно, что не только давно не видевшая умиравшего отца дочь, но даже и постоянно ухаживавшая за ним сестра-хозяйка Валя Истомина, не говоря уже о врачах, не обнаружили (или сделали вид, что не обнаружили?) подмены… Кстати, не этим ли объясняется и тот факт, что срочно после смерти Сталина его обслуга «отправилась» либо подальше от Москвы, либо вообще на тот свет, как, например, Иван Хрусталёв, якобы последний человек, видевший Сталина живым…»

Любопытно. Хотел бы я видеть дочь, которая не может узнать своего отца. «Давно не видевшая… отца» — а ведь прошло два с половиной месяца с момента их последней встречи на дне рождения отца, но, по мнению Добрюхи, этого срока достаточно, чтобы дочь могла обознаться. Кроме него и редактора бульварной газеты кто ещё в эту чушь поверит?

Лидеры тоталитарных государств окружены множеством легенд. Их личная жизнь окутана тайной. По слухам, у них имеются двойники, и на публике, по слухам, естественно, порой появляется не сам правитель, а его двойник, готовый пожертвовать собой в момент покушения.

Любой тоталитарный режим отделён от внешнего мира «железным занавесом», аналогом Великой Китайской стены, внутри которой правитель превращается в полубога. «Небожитель» не может болеть ангиной, страдать от запоров и умереть от инфаркта. Ему не дано, как простому смертному, почить естественной смертью, он вечен, а если ему суждено погибнуть, то как Самсону, преданному Далилой, или как Цезарю от руки Брута.

Легенд о двойниках Сталина, Гитлера, Саддама Хусейна не счесть — тема соблазнительная. Видел ли кто-нибудь хотя бы одного из них? Никто из соратников Сталина, близко общавшихся с ним и бывавшим в семейном кругу, ни дочь, ни сын, ни охранники, никто из внуков Сталина не писал и не говорил о существовании двойников. Не беда! Жадные до сенсаций таблоиды подхватили добрюхинскую «утку», и она полетела по провинциальным газетам и всеядному Интернету.

Не сомневаюсь, со временем мы дождёмся очередного «первооткрывателя истории», который сообщит, что после изучения истории болезни Сталина и вновь раскрывшихся обстоятельств выяснилось, что Сталин умер от СПИДа, который в 1953 году нельзя было диагностировать. Или от «птичьего гриппа». Птица была инфицирована в Израиле и по дипломатическим каналам завезена в Москву. Внешние враги задействовали посольство США. Дальнейшее было делом рук местной агентуры. На выбор предлагаю будущим добрюхиным фамилию диверсанта, который привёз отравленную птицу на сталинскую дачу: Берия, Каганович, Хрущёв.

Впрочем, вы ещё не забыли название этой главы: «Ложь и вымысел о смерти Сталина»?

Слухи и сплетни, в том числе намерено распространяемые, — особая форма лжи.

11 марта 1967 года нью-йоркская газета «Новое русское слово» опубликовала статью «Дочь Иосифа Сталина Светлана просит убежища в Соед. Штатах». В ней наряду с сенсационной новостью о желании дочери Сталина перебраться на Запад, с предположением, что оно связано с насильственной гибелью её отца (на тот момент информация о политической жизни в СССР была скупой, и западные журналисты зачастую питались слухами), сообщалось невероятное:

«Чем вызвано решение Светланы Сталиной не возвращаться в Советский Союз, конечно, ещё не известно, хотя можно с уверенностью предположить, что после смерти — или убийства — Сталина её жизнь не была лёгкой. Её единственный оставшийся после войны в живых брат Василий исчез, и, по слухам (выделено мной. — Р. Г.), умер в концентрационном лагере. Другой её брат — Яков — погиб в немецком плену. Светлана, которой сейчас 41 год, вышла замуж во время Второй мировой войны, но что произошло с её мужем неизвестно. От него у неё двое детей. Вторично она вышла замуж в 1951 году за Михаила Кагановича — сына ближайшего сотрудника Сталина Лазаря Кагановича. Судьба её второго мужа тоже неизвестна. Есть предположение, что Светлана Сталина решила бежать на Запад, чтобы разоблачить убийц своего отца — если он был убит. Это предположение не является невероятным, но только будущее покажет, что могла знать тогда ещё молодая женщина о сложной обстановке в Кремлёвском дворце».

Вот какой была информационная пропасть между Западом и Востоком! Впрочем, и в СССР, внутри закрытого общества, в то время о семье Сталина почти ничего не известно. Советская пресса молчит. Западные журналисты вынуждены кормиться сплетнями. Через 14 лет после смерти «отца народов» информация о семье Сталина преподносится читателю с осторожными примечаниями: «по слухам», «есть предположение».

Но могу допустить, что в будущем некий историк, обнаружив в нью-йоркской газете эту статью, сообщит, что Василий умер в концентрационном лагере, а Светлана родила в первом браке двоих детей, и судьба её первого мужа неизвестна, но зато её второй муж — сын Кагановича Михаил. И бежала Светлана на Запад с одной лишь целью — разоблачить убийц своего отца. И, возможно, найдётся читатель, который поверит этому. А почему бы и не поверить? Ведь приведена ссылка на солидные издания — «New York Times», «Новое русское слово» и т. д. — как можно не верить им? Не ловить же затем каждого читателя за фалду и пояснять, что это чушь, возведённая в куб: у Лазаря Моисеевича был лишь один ребёнок — дочь, а второй муж Светланы — сын Жданова, от которого она родила дочь, и т. д. И что западные издания, перепечатывая информацию, не были уверены в её достоверности и сопровождали публикацию соответствующими примечаниями.

Однако на какое-то время провокация удалась: покатился слух, обрастая несуществующими подробностями, в котором единственное, что правдиво, — известие о гибели Яши в немецком плену. Рассказ об операции КГБ по дискредитации Светланы Аллилуевой не вписывается в формат нынешней книги, и если кого-то интересуют подробности, то они в книге автора «Светлана Аллилуева. Пять жизней» — глава «Виктор Луи — клеветник из России». Через Виктора Луи, кстати, мечтая о славе, Сергей Хрущёв передал на Запад мемуары отца.

 

Личное

Моё детство прошло в Одессе, на Маразлиевской, 5, в чудном неповторимом городе, о котором я писал в книге «Боря, выйди с моря»:

«Если бы Паустовский не написал «Время больших ожиданий» и не обозначил его двадцатыми годами, то я рискнул бы каждое последующее десятилетие Одессы также называть этим звучным именем. И если в тридцатых по очереди ждали хлеба, ареста и «Весёлых ребят», в сороковых — победы, хлеба, ареста и «Тарзана», а в пятидесятых — ареста, освобождения и СВОБОДЫ, радуясь ей, как в известном анекдоте о еврее, впустившем и выпустившем, по совету ребе, из своей квартиры козла, то в шестидесятых — точнее, на заре их — в Одессе ждали квартиры, футбола и коммунизма».

На противоположной стороне Маразлиевской, 5, в угловом доме в начале XIX века находились почтовая станция и постоялый двор — место первой одесской ночёвки Пушкина. На другом конце улицы, в доме, окнами выглядывающем на море, жил Куприн. Тихая Маразлиевская, до революции называвшаяся улицей одесских банкиров, в сталинское время приобрела печальную славу.

Маразлиевская, 40. Пятиэтажное здание НКВД. Валентин Катаев в повести «Уже написан Вертер» рассказывает, как приговорённые к расстрелу четверо мужчин и женщина раздеваются догола, аккуратно складывают одежду — изобретение расчётливых убийц, взятое на вооружение гитлеровцами, — и безропотно входят в расположенный внутри здания гараж из тёмного кирпича. Гремят выстрелы.

В октябре 41-го здание одесского НКВД было взорвано. Принесло ли исчезновение зловещего дома успокоение обитателям Маразлиевской, 5? Оскалившиеся головы двух бронзовых львов, охраняющие фасад помпезного здания, в октябре 41-го со своей задачей не справились. Первая семья отца, мои брат и сестра, осенью 41-го ушли из Маразлиевской, 5 в небытие.

…После войны на бронзовых львов уже никто не надеялся — оборонительный рубеж создавался в квартирах. Моё счастливое детство оберегали две фарфоровые тарелочки с портретами Ленина и Сталина, висевшие на стене, над детской кроваткой. Сталин был в форме генералиссимуса, выглядел привлекательно и, как положено полубогу, располагался повыше. Из ясельных воспоминаний, которых почти не осталось, я безошибочно распознавал вождей мирового пролетариата и на мамин вопрос: «А где Сталин?» чётко указывал на тарелочку, на которой сверкал золотистыми погонами усатый генералиссимус.

…Двоюродный брат мамы, журналист «Красной Звезды», был репрессирован в 37-м — исчез бесследно.

Мой отец, старший контрольный мастер и по совместительству парторг механического цеха завода «Кинап», в 1952-м был снят с должности и переведен на низкооплачиваемую работу, кладовщиком. На большее он, с перебитой разрывной пулей правой рукой — ранение получено было под Сталинградом 21 января 1943 года при прорыве немецкой обороны — рассчитывать не мог.

Его неприятности начались на второй день после совещания в райкоме партии, на котором в его присутствии секретарь райкома обвинил директора завода в том, что на заводе «он развёл синагогу». От отца отвернулись друзья — он ждал ареста. Когда я подрос, нашёл спрятанную на шкафу отписку из канцелярии Ворошилова (в те годы полстраны в поисках справедливости писали слёзные письма председателю Президиума Верховного Совета СССР). За точность слов не ручаюсь, передаю смысл: «Проведенная проверка нарушений в вашем деле не обнаружила».

Военный билет отца, который я вывез в США, исчеркан номерами расформированных рот и полков (в отступлениях 41-го и 42-го пехота «испепелялась») — и ни одной боевой награды, о которых мечтал я, хотя бы скромной медали «За оборону Сталинграда» или «За победу над Германией». Мальчишкой я просил его пойти в военкомат и получить полагающиеся ему медали, втайне надеясь, что их может быть больше. Он отвечал: «Зачем? Чтобы в газете написали: “Ещё один солдат пришёл за наградами?”»

Моей матери с наградами повезло больше — она награждена медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны».

В 37-м она закончила литературный факультет еврейского сектора Одесского учительского института, была знакома с литераторами и поэтами, входившими в руководство ЕАК и расстрелянными в 1952-м. Выпуск 1937 года оказался последним. Арестовали почти весь профессорско-преподавательский состав. Когда пришли арестовывать маму, её не застали — она уехала учительствовать в Днепропетровскую область. Конфисковали все книги, конспекты, научную работу (мама ездила по местечкам, собирала фольклор). Во второй раз энкавэдэшники не пришли. Возможно, следователей завалила текучка, а, возможно, они сами попали под жернова Большого террора. Благодаря их забывчивости смогла появиться эта книга, посвящённая её правнукам, Маечке, Лорочке и Антошеньке, родившимся в США.

 

Цель, обозначенная в заглавии книги, достигнута. Изложены все версии смерти Сталина, а также исторические события, им сопутствовавшие. А далее читатель волен самостоятельно решать, какая смерть была уготовлена Всевышним «отцу народов»: насильственная или естественная.

Но, как оказалось, на этом рано ещё ставить точку. А что дальше? Просится оптимистическая концовка «Они жили дружно и счастливо и умерли в один день» — это о дружном квартете кремлёвских вождей, разделившем меж собой власть, честно и по справедливости, как просил некогда Шура Балаганов, и правившем десятилетия на благо многомиллионной и многонациональной страны. Второй вариант, и тоже о них, и тоже со счастливым концом, как в русских народных сказках: «И стали они жить-поживать да добра наживать». Или всё сложилось не так, и сюжетная линия оказалась иной, с трагической развязкой для всех участников предсмертного застолья вождя?

Драматические события последующих после смерти Сталина четырёх месяцев определили развитие страны на десятилетия. До похорон Сталина, казалось, всё было предсказуемо. Линия партии никем из участников ночного застолья никогда не подвергалась сомнению, каждый член Политбюро лично и усердно доказывал вождю свою преданность и желание денно и нощно искать и истреблять врагов государства. Впрочем, мы будем об этом ещё говорить: по словам Хрущёва, ещё в 1938 году после назначении Берии заместителем Ежова тот показывал очаги недовольства и высказывался за прекращение террора.

Неспроста Хрущёв подозревал Берию в двуличии: ещё не стихли рыданья на похоронах, как на корабле разразился бунт — Берия, первый заместитель главы правительства, которому партийные генералы вручили карательный меч, не стал им размахивать, вложил меч в ножны и завалил «генералов» инициативами демократических перемен. Развернув кипучую деятельность, он поставил коллег перед выбором: или прекратить массовые репрессии, а во всём остальном следовать сталинским курсом с сохранением прежних ориентиров, или развернуть корабль, сменить курс с ломкой коммунистических ценностей и догм об экспорте революции.

В подковёрной борьбе победили умеренные сталинисты Хрущёв — Маленков — Булганин. Они выкорчевали из «дружной» четвёрки Берию, посмевшего замахнуться на духовные ценности подлинных продолжателей дела Ленина — Сталина.

Часть вторая, «По следам первомартовской ночи», завершает страницу истории «Смерть Сталина». Памятуя об обвинении, выдвинутом Авторхановым и его последователями, напрашивается вопрос: предъявлялось ли Берии аналогичное обвинение Прокуратурой СССР, подготовившей в декабре 1953-го по результатам масштабного полугодового расследования Обвинительное заключение, которое, прежде чем лечь в основу решения Специального Судебного Присутствия Верховного суда СССР, получило одобрение Президиума ЦК КПСС? И действительно, почему молчит правосудие? Ведь дыма без огня не бывает — или еще как бывает, если дымовую завесу устраивают мастера фальсификаций?

 

В Прокуратуре СССР: «дело Берии»

Оно состоит из двух: «мингрельского», начатого Сталиным и закрытого сразу же после его смерти, и «хрущёвского», открытого 26 июня 1953 года и не завершившегося расстрелом Берии 23 декабря того же года (есть и другая версия, но о ней — позже).

Судебные действия и суровые наказания фигурантов «дела», которых для придания видимости существования широко разветвлённого заговора арестовывали ещё два года, выделили в отдельное производство. Преследования «заговорщиков» и закрытые суды продолжались вплоть до свержения Хрущёва, а дела двух обвиняемых — кадровых советских разведчиков генерал-лейтенанта Судоплатова (отсидел в тюрьме 15 лет, освобождён в 1968-м) и его заместителя генерал-майора Эйтингона (освобождён в 1964-м) — были прекращены главным военным прокурором только после августовских событий 1991 года.

Должен был произойти распад СССР, чтобы 10 февраля 1992 года в соответствии с Законом Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий», принятом 18 октября 1991 года, они были реабилитированы Главной военной прокуратурой РФ. Руководитель советской нелегальной разведки в Испании генерал-майор Эйтингон до этого дня не дожил, реабилитирован посмертно.

Берия не реабилитирован. Последняя попытка была предпринята его сыном в 2000 году. Ему, как и его матери, досталось от Хрущёва сполна. В лучших традициях сталинской эпохи, унаследованной Хрущёвым, — репрессировать родственников осуждённых врагов народа — жену Берии Нину Теймуразовну (1905–1991), научного сотрудника Сельскохозяйственной академии, арестовали 18 июля 1953 года и через 16 месяцев тюремного заключения отправили в административную ссылку. Паспорт ей выдали на девичью фамилию, Гегечкори.

Сын Берии Серго в 1948–53 гг. работал в конструкторском бюро. Его заключили под стражу в день ареста отца 26 июня 1953 года. Как «особо опасный преступник» до ноября 1954-го он содержался в одиночном заключении сначала в Лефортовской, а затем в Бутырской тюрьме. После «освобождения» он получил паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори и отправился в Свердловск, в административную ссылку.

Для доктора технических наук Серго Берии разработали особый режим секретности: у него отобрали не только фамилию, но и имя, отчество и учёную степень. Зато его не лишили профессии и направили не истопником в кочегарку, а на работу по специальности — в конструкторское бюро, старшим инженером, продолжать разрабатывать ракетную технику для систем ПВО.

В мае 1954-го Хрущёв использовал сталинское карательное правосудие и законы. Бабушкам Серго, «особо опасным преступницам» (одной исполнилось 84 года, другой — 81) Постановлением ЦК КПСС о членах семей и родственников осуждённых врагов народа запрещалось проживать в городах Москве, Ленинграде, Тбилиси и других режимных городах и местностях Советского Союза, а также на территории Кавказа и Закавказья. Их выселили из Тбилиси и отправили в отдалённый район Абхазии, в дом престарелых. Слава Богу, «человеколюбивый» Никита Сергеевич их пощадил. А ведь мог расстрелять. Благодаря его «милосердию» старушки отделались 58-й статьей УК. В список 16 родственников Лаврентия Берии, репрессированных этим же Постановлением, вошли его родная сестра с мужем, три сестры и два брата (по материнской линии) с женами и мужьями, двоюродный брат, племянница…

Документы по «делу Берии» в полном объёме не опубликованы. С некоторыми оговорками и поныне в средствах массовой информации повторяется легенда Хрущёва о кровожадном злодее и сексуальном маньяке, справедливо уничтоженном при содействии бравых генералов и маршалов, героев Великой Отечественной войны.

Предъявленное в ходе следствия обвинение в том, что он якобы был агентом зарубежных разведок (ещё с 1919 года), стремившимся к «ликвидации советского рабоче-крестьянского строя, реставрации капитализма и восстановлению господства буржуазии», давно не упоминается. Бред изжил сам себя.

Тогда в чём же причина? Почему Молотову втайне, но вернули партийный билет (в советском и постсоветском кино и литературе о нём слова худого не сыщешь), а Берия как был, так и остался монстром, которым в российском кинематографе пугают молоденьких девочек?

Из реабилитаций и разоблачительных публикаций, начавшихся после ХХІІ съезда КПСС и заглохших с воцарением Брежнева, выяснилось: почти каждый политзаключённый был «связан» с одной из зарубежных разведок, и поэтому обвинение в шпионаже, которым наградили Берию его бывшие друзья и соратники, для 1953 года — стандартное. Обвинение в организации и участии в политических репрессиях появилось позже, когда Хрущёву, заговорившему о культе личности Сталина, чтобы отвести от себя нападки, понадобилась значительная фигура сообщника Сталина, ответственная за бесчисленные злодеяния. И козёл отпущения был найден (так поступали уголовники, пытаясь спрятать концы в воду) — валить всё на мёртвого, на Берию, уже расстрелянного и не способного оправдаться. Теперь Хрущёв может смотреть невинными очами в глаза бывших узников тюрем и лагерей. Остальные члены Политбюро — также ничего не ведавшие, наивные и обманутые, прозревшие после смерти Сталина и немедленно восстановившие справедливость, разоблачившие насильника и самого злейшего из злейших врагов народа. Радуйся, страна! Злодей и сексуальный маньяк Берия уничтожен!

«Прокуроров» не смущают официально опубликованные факты из биографии Берии: НКВД он возглавлял с 25 ноября 1938-го по декабрь 1945-го. Но в феврале 1941-го НКВД разделили на наркоматы государственной безопасности и внутренних дел. Берия остался во главе второго, то есть милиции. На этом посту его сменил генерал-полковник Круглов, с 25 декабря 1945-го по март 1953-го бывший наркомом, а затем министром внутренних дел.

С декабря 1945-го (ещё раз подчёркиваю эту дату, поскольку во множестве кино- и телесериалов и поныне, следуя сложившемуся стереотипу, Берию изображают послевоенным главой карательных органов), с декабря 45-го он никакого отношения не имел ни к милиции, ни к госбезопасности. А с 1951 года он сам находился в разработке Игнатьева, Рюмина, а затем и Рухадзе. Берия знал, против кого направлено «мингрельское дело», знал, что оно находится под «особым контролем» Сталина, что прослушиваются все его разговоры, и в том числе разговоры членов семьи, и никак не мог этому воспрепятствовать.

В личном подчинении Круглова находились Особое совещание, Отдел спецзаданий, Группа контроля и особых поручений и 4-й спецотдел, осуществлявший контроль над «шарашками», в которых содержались заключенные, имеющие специальные технические знания. Ошибочно руководство «шарашками» приписывают Берии, однако он руководил лишь теми, которые имели отношение к «атомному проекту».

Госбезопасность, а именно она денно и нощно сражалась с «врагами народа», с 3 февраля по 20 июля 1941 года и с 20 июля 1943-го по октябрь 1946-го находилась в руках наркома госбезопасности СССР Меркулова. В октябре 1946 года министром государственной безопасности был назначен Абакумов. А с августа 1951-го, вплоть до смерти Сталина, министром госбезопасности был Игнатьев.

Абакумов возглавлял также Управление особых отделов, осуществлявших руководство деятельностью органов государственной безопасности в Советской армии и военно-морском флоте, а также внутри милиции, внутренних и пограничных войск.

В апреле 1943 года особые отделы были выведены из состава НКВД. На их базе для борьбы со шпионами и диверсантами было создано Главное управление контрразведки — СМЕРШ, «Смерть шпионам», куда автоматически направляли всех, побывавших на временно оккупированной территории, в плену или в окружении. В ведении СМЕРШа находились штрафные и заградительные батальоны, более верное определение — карательные, потому как били они исключительно по своим. В марте 1946 года СМЕРШ был ликвидирован, а его функции перешли к Третьему управлению МГБ.

Как видим, к госбезопасности и к делам, связанным с разоблачением «врагов народа», Берия имел непосредственное отношение короткое время, а именно два с половиной года — с 22 августа 1938 года, с назначения первым заместителем наркома внутренних дел Ежова, по 3 февраля 1941-го.

С февраля 1941 года к карательным органам Берия прямого отношения не имел и вплоть до конца войны руководил милицией и одновременно, будучи заместителем председателя Совета министров и заместителем председателя ГКО, курировал производство вооружёний и боеприпасов.

Осенью 1944-го Берия возглавил работу по созданию ядерного оружия. После атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки Политбюро и ГКО приняли совместное решение о кардинальной реорганизации работ по атомной энергии. Чтобы Берия мог полностью сконцентрироваться на «ядерном проекте», его освободили от должности наркома внутренних дел. Оставаясь заместителем председателя Совета министров, он возглавил специальный комитет по «руководству всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана». Связь с органами госбезопасности сохранялась только по части использования заключённых на вверенных ему объектах, а также по линии добывания атомных секретов.

Он оставался членом Политбюро, участвовал во всех заседаниях, голосовал за вынесение смертных приговоров по «ленинградскому делу», «делу ЕАК»… и, следовательно, руки его в крови, но так же, как и каждого руководителя, оказавшегося на различных уровнях сталинской пирамиды. Но если у периферийного первого секретаря райкома партии кровь проступает лишь на ладонях, то чем выше по партийной лестнице, тем зловоннее становится запах. Члены сталинского Политбюро (Берия — с марта 1946 года, в то время как Ворошилов, Калинин и Молотов — с января 1926-го, Каганович — с 1930-го, Андреев — с 1932-го, Микоян — с 1935-го, Хрущёв — с 1939-го) заляпаны кровью с макушки до пят…

Калинин, будучи с января 1938-го по март 1946-го председателем Президиума Верховного Совета СССР, послушно штамповал приговоры. Со всей страны к нему стекались просьбы о помиловании — старичок с интеллигентской бородкой был глух к стонам несчастных. Формальный глава государства не решился спасти даже жену, родившую ему пятерых детей и с 1938 года находившуюся в тюрьме. Реки крови на совести тихого и скромного «дедушки Калинина», в 1934 году подписавшего постановление о создании ОСО — особых совещаний. Калининские «двойки» и «тройки» подменили судебную систему и за считанные минуты выносили смертные приговоры. Закрывая глаза на страдания миллионов людей, любвеобильный «всесоюзный староста» компенсировал отсутствие жены балеринами Большого театра. Столица Восточной Пруссии Кенигсберг и поныне носит имя преступника — Калининград. Тот, кто штамповал смертные приговоры эпохи Ягоды, Ежова, Берии и Меркулова, в почёте и по сей день. Вот что значит, вовремя умереть!

Андреев, Ворошилов, Калинин, Каганович, Молотов и Микоян во времена Большого террора подписывали все приговоры, выносимые на уровень Политбюро. На их совести жертвы коллективизации, раскулачивания и Голодомора, депортации репрессированных народов и смертные вердикты бывшим членам Политбюро Каменеву, Зиновьеву, Бухарину, Рыкову, Томскому — они были реабилитированы в 1988 году, а Бухарин и Рыков даже удосужились чести, хоть и посмертно, быть восстановленными в партии.

Никто не отрицает вины Берии в участии в массовых репрессиях. Шестая или седьмая позиция в списке особо опасных преступников ему обеспечена. Но зловещий рейтинг убийц по состоянию на 5 марта 1953 года выглядит так:

1. Сталин.

2. Молотов.

3–5. Ежов, Каганович, Хрущёв (позиции расставлены по алфавиту, хотя, возможно, фамилии надо читать в обратной последовательности).

6–7. Берия, Ворошилов (на совести наркома обороны командный состав Красной Армии, уничтоженный перед войной; катастрофические поражения первых лет войны и многомиллионные жертвы советского народа — цена, заплаченная за преступления Ворошилова).

Отдельной строкой — депортации репрессированных народов, в чём начали обвинять Берию, когда в 1956 году зашла речь о реабилитациях. В Обвинительном заключении, подготовленном в декабре 1953 года Прокуратурой СССР и одобренном Президиумом ЦК КПСС (на тот момент Хрущёв был уже первым секретарём) это обвинение отсутствовало — хотя у Хрущёва был отличный повод очиститься от сталинского прошлого и спихнуть вину за депортации на Берию. Но решения о депортациях принимались Политбюро. Берия, напоминаю, вошёл в его состав в марте 1946-го, когда депортации уже были произведены. Стало быть, вместе с генералом Серовым, ответственным за исполнение решения Политбюро о депортациях, первыми в алфавитном порядке в суд приглашаются: Андреев, Ворошилов, Жданов, Каганович, Калинин, Микоян, Молотов, Сталин, Хрущёв. Каждый расписался в постановлении о депортациях.

К «делу Берии», дабы раздуть его до масштабов, заслуживающих смертной казни, пристегнули Абакумова, генерала-мордоворота, лично избивавшего заключённых и арестованного Сталиным в июле 1951-го за медленное расследование «всемирного сионистского заговора». Абакумов был начальником Управления особых отделов, осуществлявших руководство деятельностью органов государственной безопасности во всех вооружённых формированиях, включая милицию. Командующим вооружённых формирований особые отделы не подчинялись. Любого работника милиции могли арестовать без санкции наркома внутренних дел. Так происходило и в действующей армии. Командарм был бессилен перед полковником СМЕРШа. Вот кого все боялись — Абакумова, подчинявшегося лично Сталину и никому более!

Частично своей карьерой Абакумов был обязан Берии, став по его рекомендации начальником СМЕРШа. Получив власть, дающую прямой выход на Сталина, Абакумов от Берии дистанцировался. С начала войны, утверждает Судоплатов, они находились в неприязненных отношениях, которые ухудшились в 1943-м, когда без санкции Берии был арестован Ильин, начальник третьего отдела Секретно-политического управления НКВД. Он был помещён на Лубянку, находивщуюся в системе НКВД, но Берия не мог ему помочь — Ильин был в ведении СМЕРШа.

Милиция и внутренние войска контролировались Абакумовым, занимавшим одновременно пост заместителя наркома обороны (наркомом был Сталин). В том, что касалось госбезопасности, он обладал большей властью, чем Берия. Хрущёва это не смутило. Партии и стране он представил «дело Берии» так, как того требовала политическая конъюнктура и личные амбиции.

Но мы, признавая Берию соучастником преступлений сталинского режима, всё же задаём другой вопрос: в то время, когда Прокуратурой ему ставилось в вину всё, что только можно было раскопать, даже эмиграционные родственные связи жены, предъявлялось ли ему хоть в какой-то мере обвинение в покушении на жизнь товарища Сталина? Для ответа на самый главный вопрос второй части проследуем по хронологической цепочке событий.

 

5 марта 1953 — 26 июня 1953

Сталин был ещё жив, но те, кто внимательно следил за новостями из Москвы, заметили: произошло нечто необычное — антисемитская компания, призывавшая к расправе над врачами-вредителями, заглохла. Лишь немногие знали, что это было сделано по указанию Берии.

9 марта. На похоронах Сталина, когда с трибуны Мавзолея ораторы по очереди клялись продолжать его дело, Берия выступил с неожиданной речью, насторожив опытных членов Политбюро. Микоян вспоминает о разговоре между ними после похорон:

«Я сказал: в твоей речи есть место, чтобы гарантировать каждому гражданину права и свободы, предусмотренные Конституцией. Это в речи оратора не пустая фраза, а в речи министра внутренних дел — это программа действий, ты должен её выполнять. Он мне ответил: я и выполняю её».

Берия не лукавил. Он стал вторым (после Маленкова) лицом в государстве и, оставаясь членом Политбюро, заняв пост первого заместителя председателя Совета министров и по совместительству министра внутренних дел (вновь созданное министерство объединило милицию и министерство государственной безопасности), приобрёл власть, позволявшую начать либерализацию страны.

Микоян признался, что ещё при жизни Сталина в присутствии свидетелей Берия неоднократно критически высказывался о политике Непогрешимого и не только выражал сочувствие Молотову, но и подговаривал других членов Политбюро выступить в его защиту:

«После войны Берия несколько раз ещё при жизни Сталина в присутствии Маленкова и меня, а иногда и Хрущёва высказывал острые, резкие критические замечания в адрес Сталина. Я рассматривал это как попытку спровоцировать нас, выпытать наши настроения, чтобы потом использовать для доклада Сталину. Поэтому я такие разговоры с ним не поддерживал, не доверяя, зная, на что он был способен. Но всё-таки тогда я особых подвохов в отношении себя лично не видел. Тем более что в узком кругу с Маленковым и Хрущёвым он говорил, что «надо защищать Молотова, что Сталин с ним расправится, а он ещё нужен партии». Это меня удивляло, но, видимо, он тогда говорил искренне» [206] .

Это же, при всей дальнейшей неприязни к Берии (ведь раньше они были друзьями), подтверждает Хрущёв, который, как и Микоян, считал, что Берия его провоцирует. Через много лет Микоян сквозь зубы процедил, что «видимо, он тогда говорил искренне». Хрущёв остался непоколебим. Даже на пенсии он не решился признать, что Берия искренне пытался противостоять Сталину. Если бы не их трусость, XX съезд мог бы состояться осенью 1952 года.

«Берия же всё резче и резче проявлял в узком кругу лиц неуважение к Сталину. Более откровенные разговоры он вёл с Маленковым, но случалось, и в моём присутствии. Иной раз он выражался очень оскорбительно в адрес Сталина. Признаюсь, меня это настораживало. Такие выпады против Сталина со стороны Берии я рассматривал как провокацию, как желание втянуть меня в эти антисталинские разговоры с тем, чтобы потом выдать меня Сталину как антисоветского человека и “врага народа”. Я уже видел раньше вероломство Берии и поэтому слушал, ушей не затыкал, но никогда не ввязывался в такие разговоры и никогда не поддерживал их. Несмотря на это, Берия продолжал в том же духе. Он был более чем уверен, что ему ничто не угрожает. Он, конечно, понимал, что я неспособен сыграть роль доносчика. …И я думал, что тут провокация, желание втянуть меня в разговоры, чтобы потом выдать и уничтожить. Это провокационный метод поведения. А Берия был на это мастер, он был вообще способен на всё гнусное. Булганин тоже слышал такие разговоры, и думаю, что Булганин тоже правильно понимал их» [207] .

Не найдя оправданий своей трусости и беспринципности, Микоян и Хрущёв объясняют попытку Берии объединить членов Политбюро против Сталина «провокационным методом поведения». Однако кто из них имел мужество в частных беседах неодобрительно высказываться о Сталине? Кто ещё сделал попытку защитить кого-либо из близких друзей? Кто ещё пытался противодействовать тирану?

Молотов, Андреев, Калинин, Поскребышев, Будённый не пожалели жён. Каганович пожертвовал родным братом. Микоян — подписал смертный приговор отцу своей невестки. А Берия «вытащил» Маленкова и, как свидетельствуют Микоян и Хрущёв, агитировал их защитить Молотова.

В то же время, свидетельствует Хрущёв, ещё в апогей Большого террора, в 1938-м, после назначения Берии заместителем Ежова, в личной беседе он высказался против массовых арестов (Хрущёв до февраля 1938 года занимал пост первого секретаря московского горкома и обкома ВКП(б), а затем пошёл на повышение — стал первым секретарём ЦК КП(б) Украины и в составе «тройки» подписывал все расстрельные списки).

«Так как у меня были хорошие отношения с Берией (выделено мной. — Р. Г.), я подошёл к нему после заседания и полусерьёзно, полушутя поздравил его. Он ответил: “Я не принимаю твоих поздравлений”. “Почему?” “Ты же не согласился, когда шёл вопрос о тебе и тебя прочили заместителем к Молотову. Так почему же я должен радоваться, что меня назначили заместителем к Ежову? Мне лучше было бы остаться в Грузии” (выделено мной. — Р. Г.). Не знаю, насколько искренне он это говорил. А когда Берия перешёл в НКВД, то первое время он не раз адресовался ко мне: “Что такое? Арестовываем всех людей подряд, уже многих видных деятелей пересажали, скоро сажать будет некого, надо кончать с этим” » [208] (выделено мной. — Р. Г.).

В воспоминаниях, относящихся к 1938 году, Хрущёв рассказывает, что Берия не только кулуарно высказывался против репрессий. В личном разговоре со Сталиным он не побоялся остановить его:

«При нас он Сталину ничего не говорил об осуждении репрессий, а по закоулкам часто рассуждал об этом. Он плохо говорил по-русски. Обычно так: «Очень, слюшай, очень много уничтожили кадров, что это будет, что это будет? Люди же боятся работать».

<…>

Сам Берия после этого пленума (речь идёт о пленуме ЦК осенью 1938 года. — Р. Г.) часто говорил, что с его приходом необоснованные репрессии были приостановлены: “Я один на один разговаривал с товарищем Сталиным и сказал: где же можно будет остановиться? Столько-то партийных, военных и хозяйственных работников уничтожено”» [209] .

Весьма неожиданное признание! Хрущёв, который в 1953 году возненавидел Берию и говорил о его пагубной и зловещей роли, вдруг признался, что у него с Берией были хорошие отношения; Берия с неохотой занял пост наркома внутренних дел, сожалел о переезде в Москву и высказался против массовых арестов. А ведь прав был Никита Сергеевич!

В 1938 году Берия был единственным из высшего руководства страны, кто не побоялся высказаться отрицательно о репрессивной деятельности НКВД.

Кто ещё в 1938 году это себе позволил? Как ни хотел Хрущёв его очернить, мемуары свидетельствуют о смелости и благородстве Берии. Он заступался за опальных друзей (Маленкова и Молотова), неоднократно при жизни Сталина высказывался против репрессий, не побоялся высказать ему своё мнение, а в 1938-м и 1953-м начал свою деятельность в качестве наркома НКВД — министра МГБ с частичного освобождения политзаключённых. За это Хрущёва наградил его прозвищем — «демагог».

Странная, однако, вещь получается. При всём желании опорочить Берию, употребляя уничтожающие эпитеты (у Хрущёва: «злодей», «интриган», «коварный человек», «подал какую-то недружественную реплику», «подал враждебную реплику», «оборотистый организатор») ни Микоян, ни Хрущёв не привёл ни одного факта, свидетельствующего о его неприглядных человеческих качествах. Наоборот, называя Берию «коварным человеком», Хрущёв тут же признаётся, что тот ему нравился:

«После первой встречи с Берией я сблизился с ним. Мне Берия понравился: простой и остроумный человек. Поэтому на пленумах Центрального Комитета мы чаще всего сидели рядом, обмениваясь мнениями, а другой раз и зубоскалили в адрес ораторов. Берия так мне понравился, что в 1934 г., впервые отдыхая во время отпуска в Сочи, я поехал к нему в Грузию. <…> Воскресенье провёл у Берии на даче. <…> начало моего знакомства с этим коварным человеком носило мирный характер» [210] .

В другой главе мемуаров он называет Берию умным, сообразительным человеком, именует близким другом (что, впрочем, не помешало Хрущёву его расстрелять — арест близких друзей у коммунистов, по-видимому, предательством не считался). Они ведь не мушкетёры какого-то там иноземного короля, и рыцарская клятва, которой гордятся немногие мужчины, имеющие право себя таковыми называть: «Один за всех и все за одного» — не про них сказана. У привыкших извиваться вместе с линией партии, негласные девиз и лозунг: «Каждый за себя».

Продолжим выслушивать откровения Никиты Сергеевича:

«Когда я работал в Москве, то у меня сложились с Берией хорошие, дружеские отношения. Это был умный человек, очень сообразительный. Он быстро на всё реагировал и этим мне нравился. На пленумах ЦК партии мы сидели всегда рядом и перекидывались репликами по ходу обсуждения вопросов или о тех или других ораторах, как это всегда бывает между близкими товарищами».

Не скрывая, что Берия в меру своих возможностей стал тормозить репрессии, Хрущёв начал подыскивать объяснения, способные его опорочить. Он заговорил о личной выгоде (интересно, какой?), о поисках мнимой популярности, объясняя этим радужные надежды, появившиеся в стране после прихода Берии в руководство НКВД осенью 1938-го и в МВД весной 1953-го. Без вороха лжи рушится образ врага народа, на которого Хрущёв и его соратники свалили собственные преступления.

Никаких фактов, свидетельствующих против Берии, кроме обвинений в сексуальной распущенности, его недруги привести не смогли.

Зато о Сталине в воспоминаниях Микояна и Хрущёва негатива сколько угодно. Микоян рассказывает, что Сталин был трусом (ни разу в годы войны не выезжал в войска) и приводит эпизод, случившийся зимой 1941-го, когда, не доехав до фронта 60 километров, Сталин вышел из машины по малой нужде. Он поинтересовался у сопровождающих его генералов, может ли быть заминирована местность в кустах возле дороги. Те, естественно, безопасность не гарантировали. Тогда Верховный Главнокомандующий, не стесняясь многочисленного сопровождения, спустил брюки и на глазах солдат и офицеров опорожнил мочевой пузырь. Затем с чувством выполненного долга он сел в машину и дал команду возвращаться в Москву.

Хрущёв, ссылаясь на Берию, рассказывает о нервном срыве, случившемся со Сталиным в первые дни войны, когда только благодаря Берии, сохранившему самообладание, удалось организовать отпор немецко-фашистскому наступлению. Дабы избежать вольностей пересказа (о надуманных Волкогоновым диалогах мы уже говорили), я вынужден вновь прибегнуть к цитированию первоисточников.

«Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Буквально так и выразился. «Я, — говорит, — отказываюсь от руководства», — и ушёл. Ушёл, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. «Мы, — рассказывал Берия, — остались. Что же делать дальше? После того как Сталин так себя показал, прошло какое-то время, посовещались мы с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым (хотя был ли там Ворошилов, не знаю, потому что в то время он находился в опале у Сталина из-за провала операции против Финляндии). Посовещались и решили поехать к Сталину, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности для организации обороны страны. Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, Сталин подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию? Тут мы стали его убеждать, что у нас огромная страна, что мы имеем возможность организоваться, мобилизовать промышленность и людей, призвать их к борьбе, одним словом, сделать всё, чтобы поднять народ против Гитлера. Сталин тут вроде бы немного пришёл в себя. Распределили мы, кто за что возьмётся по организации обороны, военной промышленности и прочего”» [213] .

Свидетельства Хрущёва и Евгении Аллилуевой, вдовы старшего брата Надежды Павла Аллилуева (она утверждает, что когда в августе (!) она приехала на ближнюю дачу, то Сталин выглядел растерянным), опровергает Судоплатов:

«В разных книгах, в частности в мемуарах Хрущёва, говорится об охватившей Сталина панике в первые дни войны. Со своей стороны могу сказать, что я не наблюдал ничего подобного. Сталин не укрывался на своей даче. Опубликованные записи кремлёвского журнала посетителей показывают, что он регулярно принимал людей и непосредственно следил за ухудшавшейся с каждым днём ситуацией. С самого начала войны Сталин принимал у себя в Кремле Берию и Меркулова два или три раза в день» [214] .

Историкам сложно установить истину, ведь одни свидетельства опровергаются абсолютно противоположными. Но общеизвестно, что первое после начала войны публичное выступление Сталина прозвучало лишь 3 июля.

Благодаря решительным действиям Берии (такую же решительность он проявил в день смерти Сталина, когда все остальные члены Политбюро были подавлены) в июне 1941-го из пяти человек — Сталина, Молотова, Ворошилова, Маленкова и Берии — был создан Государственный Комитет Обороны, которому на время войны передавалась вся полнота власти. Мобилизация тыла, создание в Сибири и на Урале, практически на пустом месте, мощной оборонной промышленности — заслуга Берии. В мае 1944-го он был назначен заместителем председателя ГКО, став вторым в стране после Сталина.

Автор не намерен идеализировать образ Берии. Он продукт преступной системы, на его совести немало невинных жертв, но он же и не самый худший её представитель. Следует быть объективным: многие его действия (в годы войны — по мобилизации тыла, после — по созданию ядерного паритета) шли на благо страны.

Заговора против Сталина не было, поскольку трусливое большинство не способно было объединиться. Единственное, что Берия сделал в момент полной растерянности Хрущёва и Маленкова, — не вызвал врачей, хотя и это нельзя ставить ему в вину, ведь первыми приехали на сталинскую дачу Хрущёв и Булганин, и именно они оставили больного беспомощным.

Неприятием сталинизма объясняются первые шаги Берии и его первый приказ о запрете избиений и пыток подследственных на Лубянке и в Лефортове. Все последующие действия Берии, призванные десталинизировать страну, Хрущёв назвал поиском дешевой популярности. Но что же помешало ему самому открыть двери тюрем? Боязнь обвинения в либерализме и потере бдительности? После ареста Берии процесс освобождения политзаключённых растянулся на годы. Жена Буденного, например, обрела свободу лишь в 1956-м. Уже после ареста Берии вспыхнули восстания политзаключённых, требующих пересмотра дел (Воркута, Норильск, Кенгир), которые «либералом» Хрущёвым были жестоко подавлены. Публично Хрущёв объявил о культе личности Сталина через восемь с половиной лет после его смерти. Берия сделал бы это значительно раньше.

10 марта. На следующий день после похорон Сталина освобождена Полина Жемчужина. Из-за юридических проволочек её дело было лично закрыто Берией лишь 23 марта.

Через три месяца Молотов «отблагодарил» Берию: по воспоминаниям Хрущёва, он первым высказался за его арест. У остальных заговорщиков было только желание урезонить чересчур активного реформатора. Хрущёв приводит диалог, состоявшийся между ним и Молотовым. На предложение выступить против Берии Молотов осторожно поинтересовался позицией Маленкова, без поддержки которого заговор был бы обречён на провал. Хрущёв ответил:

«— Я разговариваю сейчас с тобой от имени и Маленкова, и Булганина. Маленков, Булганин и я уже обменялись мнениями по этому вопросу.

— Правильно, что вы поднимаете этот вопрос. Я полностью согласен и поддерживаю вас. А что вы станете делать дальше и к чему это должно привести?

— Прежде всего, нужно освободить Берию от обязанностей члена Президиума ЦК, заместителя Председателя Совета министров СССР и от поста министра внутренних дел.

— Берия очень опасен, и я считаю, что надо пойти на более крайние меры. Может быть, задержать его для следствия?»

Человеку с нормальной психикой понять Молотова невозможно. Он предложил арестовать того, кто, не дожидаясь официального закрытия дела, освободил его жену и оперативно доставил в Москву. Догматик оказался не способен даже на самую малость, на человеческую благодарность…

17 марта Берия направил Маленкову проект постановления по реорганизации МВД, в котором предложил оставить в МВД только оперативный аппарат, передав все курируемые строительные главки и стройки соответствующим министерствам. ГУЛАГ, по его мнению, должен быть передан в Министерство юстиции. Предложение Берии было принято уже на следующий день и утверждено постановлением Совета министров.

24 марта Берия отправил записку Хрущёву с копией членам Президиума ЦК Маленкову, Молотову, Ворошилову, Булганину, Кагановичу, Микояну, Сабурову и Первухину, в которой предложил провести широкую амнистию и освободить из мест заключения лиц, осуждённых за преступления, не представляющие серьёзной опасности для общества. Проектом Указа предлагалось освободить из мест заключения до миллиона человек — едва ли не каждого второго.

27 марта Президиум Верховного Совета принял Указ об амнистии. На свободу вышли 1,2 млн заключённых. 400 тысяч находящихся в разработке следственных дел, таких как за опоздание на работу более чем на пять минут или за кражу трёх колосков, было прекращено.

Берия развернул кипучую деятельность. Ускоренными темпами продолжалась проверка и развенчание обвинений по сионистскому заговору и «делу врачей». Берия приказал пересмотреть дела Эйтингона и Райхмана и быстро утрясти все формальности, необходимые для их освобождения. В конце марта были освобождены высокопоставленные работники МВД Эйтингон, Райхман, Селивановский, Белкин, Шубняков и другие, арестованные по обвинениям в сокрытии «сионистского заговора».

2 апреля 1953 года — ещё месяц не прошёл после смерти Сталина, как Берия направил в Президиум ЦК КПСС письмо, доказывающее, что, злоупотребив властью, Сталин и Игнатьев сфабриковали «дело врачей». Приводим его в сокращении:

В ПРЕЗИДИУМ ЦК КПСС

тов. МАЛЕНКОВУ Г. М.

В ходе проверки материалов следствия по так называемому «делу о врачах-вредителях», арестованных быв. Министерством государственной безопасности СССР, было установлено, что ряду видных деятелей советской медицины, по национальности евреям, в качестве одного из главных обвинений инкриминировалась связь с известным общественным деятелем — Народным артистом СССР МИХОЭЛСОМ. В этих материалах МИХОЭЛС изображался как глава антисоветского еврейского националистического центра, якобы проводившего подрывную работу против Советского Союза по указаниям из США.

Версия о террористической и шпионской работе арестованных врачей ВОВСИ М. С., КОГАНА Б. Б. и ГРИНШТЕЙНА А. М. «основывалась» на том, что они были знакомы, а ВОВСИ состоял в родственной связи с МИХОЭЛСОМ.

Следует отметить, что факт знакомства с МИХОЭЛСОМ был также использован фальсификаторами из быв. МГБ СССР для провокационного измышления, обвинения в антисоветской националистической деятельности П. С. ЖЕМЧУЖИНОЙ, которая на основании ложных данных была арестована и осуждена Особым совещанием МГБ СССР к ссылке.

Следует подчеркнуть, что органы государственной безопасности не располагали какими-либо данными о практической антисоветской и тем более шпионской, террористической подрывной работе МИХОЭЛСА против Советского Союза.

Необходимо также отметить, что в 1943 году МИХОЭЛС, будучи председателем Еврейского антифашистского комитета СССР, выезжал, как известно, в США, Канаду, Мексику и Англию, и его выступления там носили патриотический характер.

<…> Учитывая, что убийство МИХОЭЛСА и ГОЛУБОВА является вопиющим нарушением прав советского гражданина, охраняемых Конституцией СССР, а также в целях повышения ответственности оперативного состава органов МВД за неуклонное соблюдение советских законов, Министерство внутренних дел СССР считает необходимым:

а) арестовать и привлечь к уголовной ответственности б. заместителя Министра государственной безопасности СССР ОГОЛЬЦОВА С. И. и б. Министра государственной безопасности Белорусской ССР ЦАНАВА Л. Ф.;

б) Указ президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями участников убийства МИХОЭЛСА и ГОЛУБОВА отменить.

Л. БЕРИЯ

2 апреля 1953 года.

Сообщение МВД об освобождении арестованных врачей для печати значительно отличалось от решения ЦК КПСС: Берия использовал более сильные выражения для осуждения незаконного ареста врачей. Он предложил реабилитировать расстрелянных членов Еврейского антифашистского комитета — и многие, в первую очередь Маленков, приложивший руку к развязыванию антисемитской компании, оказались к этому не готовы. Маленков, лучший друг Берии, тут же перешёл в стан его недоброжелателей. Прошение о реабилитации ЕАК было отклонено. Она произошла спустя два года, в 1955-м.

Записки, которые Берия рассылал по линии МВД и которыми он «бомбил» ЦК КПСС и Совет министров, встревожили коллег по Политбюро.

Хрущёва обеспокоило предложение о разделении власти на партийную и советскую, согласно которому деятельность партии ограничивается идеологическими и пропагандистскими задачами и увеличивается роль местных Советов и Совета министров. Этого Никита Сергеевич, всю жизнь проработавший на партийной работе и ничего другого не умевший делать, не мог допустить. Выбивается власть из-под ног руководителя партии! Отдать страну на растерзание Верховному Совету и Совету министров?! Маленкову и Берии?! Он, третье лицо в государстве, должен уйти на задворки?! Граждане коммунисты, за что мы боролись?! За что в январе 1918-го разгоняли Учредительное собрание?! За что в июне 1921-го, используя отравляющие газы, подавили Тамбовское восстание крестьян, выступивших с аналогичным лозунгом?! Кукиш вам, господа Маленков и Берия, а не «вся власть Советам»!

Хрущёв, задумавший свергнуть Берию ещё во время болезни Сталина, стал интриговать активнее. Подговаривая коллег по Политбюро, он попал на благодатную почву. Маленков боялся реабилитации ЕАК и жертв «ленинградского дела». Твердолобый Молотов был против объединения Германии и отказа от строительства социализма в ГДР — у каждого сталиниста появилась своя причина опасаться Берию.

Ошибка Берии, которая привела его к эшафоту, — слишком быстро он начал десталинизацию страны. Предложение «отменить принятое при Сталине решение о строительстве социализма в Германской Демократической Республике» объединило под флагом Хрущёва всех колеблющихся и недовольных, продолжавших мечтать о мировой революции.

Развернув кипучую деятельность, Берия до смерти испугал своих друзей Хрущёва и Маленкова, знавших, что ни к одному из послевоенных процессов он не был причастен, так же, как и не был причастен к Большому террору 1937 года. Безусловно, он ответственен за все чистки, проведенные в Грузии и Закавказье. Но при этом не имел отношения ни к нашумевшим московским процессам, ни к Голодомору на Украине, бывшим на совести «старой гвардии» — Молотова, Кагановича, Хрущёва, Ворошилова и Микояна. Хитрый и проницательный Берия этого не учёл. Поспешность в проведении реформ предопределила его свержение. «Старики» заволновались. Почувствовав их настроение, Хрущёв продолжил закулисные переговоры с Маленковым, Молотовым, Булганиным… Об этом он подробно рассказал в «Воспоминаниях», в главе «После смерти Сталина».

Маленков, с которым у Берии были наиболее дружеские отношения, предал его лишь потому, что был главным действующим лицом в «ленинградском деле» и «деле ЕАК». Заговор созрел. Осталось грамотно привести его в исполнение.

28 мая в ответ на волюнтаристские действия генерального секретаря СЕПГ Вальтера Ульбрихта в ГДР начались забастовки рабочих. Правительство отказалось пойти на уступки. Волнения усилились. Экономические требования против повышения норм выработки и снижения зарплаты к середине июня приобрели политический характер. Руководство ГДР, теряя под ногами почву, обратилось за помощью к генералу армии Гречко, главнокомандующему Группой советских оккупационных войск в Германии.

15 июня в помощь к Гречко для политического руководства силового усмирения демонстрантов Политбюро командировало Берию.

17 июня в забастовках участвовало до 300 тысяч рабочих (эта цифра названа правительством ГДР), по другим данным — по всей стране до миллиона человек с протестами вышло на улицу. Демонстрантов встретили советские танки. Засвистели пули. Информация о погибших разнится — от нескольких десятков (цифры, озвученные правительством ГДР) до нескольких сотен (утверждение западных источников, возможно, преувеличенное).

Пока Берия наводил «порядок» на восточногерманских землях, в Москве шла активная подготовка к его свержению, но до появления радикального предложения Молотова заговорщики планировали лишь отстранить его от должности, — свидетельство того, что обвинения были надуманными.

26 июня Берия вернулся в Москву и, не подозревая неладное, сразу отправился в Кремль, где был арестован на созванном Хрущёвым Президиуме ЦК. Позже некоторые «мемуаристы» подправят воспоминания и напишут, что в Кремле созывалось объединённое заседание Президиума ЦК и Совета министров. Арест Берии оказался возможен лишь потому, что Хрущёву удалось привлечь на свою сторону Маленкова, официального преемника Сталина, — его поддержка позволила «главному заговорщику» уговорить колеблющихся членов Президиума, давших согласие на арест лишь после заверений Хрущёва, что решение одобрено самим Маленковым.

27 июня все члены Президиума, кроме Берии, присутствовали в Большом театре на опере «Декабристы». Неприбытие Берии породило различные слухи. Но ещё две недели (хотя бесконечно долго замалчивать причину непоявления на публичных мероприятиях первого заместителя главы правительства было нельзя) официальная информация о нём отсутствовала.

29 июня строго ограниченный круг лиц с пометкой «Подлежит возврату в течение 24 часов» получил выписку из протокола заседания Президиума ЦК «Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия». Предупреждалось о неразглашении: «Товарищ, получающий конспиративные документы, не может ни передавать, ни знакомить с ними кого бы то ни было, если нет на то специальной оговорки ЦК» и «Копировка указанных документов и делание выписок из них категорически воспрещается». Подписано: «Секретарь ЦК», то есть «Хрущёв»:

«1. Ведение следствия по делу Берия поручить Генеральному прокурору СССР.

2. Обязать т. Руденко в суточный срок подобрать соответствующий следственный аппарат, доложив о его персональном составе Президиуму ЦК КПСС, и немедленно приступить, с учётом данных на заседании Президиума ЦК указаний, к выявлению и расследованию фактов враждебной антипартийной и антигосударственной деятельности Берия через его окружение (Кобулов Б., Кобулов А., Мешик, Саркисов, Гоглидзе, Шария и др.)».

На третий день после ареста Берии закрутилось следствие по его делу, хотя никому не было ясно, как далеко должно зайти обвинение (в выписке из протокола заседания Президиума ЦК нет и полслова о его виновности в смерти Сталина, как и ни слова о его личной враждебной деятельности, лишь косвенное обвинение: «Действовал через своё окружение»). Фактов антипартийной и антигосударственной деятельности нет, и их надо ещё выявить и расследовать, то есть сочинить, с учётом указаний (устных? — Р. Г.) Президиума ЦК, то есть Хрущёва. Это Советский Союз, и считается нормальным, что партия указывает Генпрокурору, как проводить следствие и в чём обвинить арестованного. Но формально легитимность ареста члена Политбюро также должен подтвердить ещё срочно созываемый на 2 июля пленум ЦК.

 

Десталинизация: реформы Берии

Стенограмма июльского (2–7 июля 1953 года) пленума ЦК КПСС, впервые опубликованная в 1991 году, оказала неоценимую услугу историкам, ведь события, случившиеся после смерти Сталина, долгие годы были окутаны завесой секретности. Частично они стали достоянием гласности. Набросившись на Берию, члены ЦК перечислили его инициативы, которые, по их мнению, были отказом от коммунистического наследия. Они были правы. Размах бериевских реформ впечатляет. Никто из последующих советских вождей, включая Горбачёва, не был столь революционен в своих реформах.

112 дней, с 5 марта по 25 июня, Берия входил в правящий триумвират. Он успел развернуть страну, начав борьбу с культом личности Сталина, и предпринял попытку либерализации государственного строя.

Вот короткий список того, что он успел сделать:

• Закрыл «дело врачей» и осуществил их реабилитацию. Инициировал аресты и осуждение лиц, занимавшихся фальсификацией дел.

• Закрыл «грузинское дело».

• Остановил планировавшуюся депортацию евреев.

• Осуществил широкомасштабную амнистию. На свободу вышли 1,2 миллиона заключённых, осуждённых за незначительные провинности, такие как кража трёх колосков, прогулы или три опоздания на работу более чем на пять минут. Позднее хрущёвско-брежневское КГБ, пытаясь его дискредитировать, запустит слух, что Берия выпустил на свободу толпы уголовников.

• Прекратил 400 тысяч следственных дел, находившихся в разработке.

• Предложил лишить Особые совещания МВД — МГБ права выносить приговоры о высшей мере наказания и лишении свободы на 25 лет без суда и следствия.

• На другой день после похорон Сталина инициировал внутрипартийное осуждение культа личности и принятие решение ЦК, согласно которому имя Сталина стало исчезать со страниц печати и из передач радио и телевидения. Готовил общественное мнение к публичному развенчанию культа личности Сталина.

• Инициировал решение «не украшать» улицы портретами живых вождей и не носить их изображения на праздничных демонстрациях.

• Предложил остановить издание полного собрания сочинений Сталина.

• Предложил отказаться от насаждения колхозов. Ратовал за частную собственность и свободу частного предпринимательства. (Горбачёв легализовал частную предпринимательскую деятельность через 35 лет, поэтапно, с интервалом в два года.)

• Инициировал предложение об ограничении власти партийного аппарата и разделении властей (на партийную и советскую).

• Предложил в национальных республиках заменить русских ставленников местными кадрами, предоставить республикам право иметь собственные государственные награды с национальной символикой.

• Предложил отменить паспортный режим, в том числе снять ограничения на жительство в Москве и Ленинграде.

• Предложил написать правдивую историю Великой Отечественной войны.

Губительными для него стали инициативы во внешней политике. Он предложил то, на что «старая гвардия» не могла согласиться:

• Вернуть Японии спорные острова Курильской гряды (этот вопрос не разрешён до сих пор и является препятствием для заключения мирного договора между Россией и Японией — то есть формально, по прошествии 70 лет, Вторая мировая война ещё не завершена).

• Отказаться от строительства социализма в Восточной Германии, разрешить создание единой Германии на принципах западной демократии; в целях же недопущения новой войны заключить с объединенной Германией договор, исключающий её вхождение в военные блоки.

Присуждая в 1990 году Горбачёву Нобелевскую премию мира за объединение Германии, Нобелевский комитет должен был разделить её с Берией. Но в 1990 году любая правдивая информация о Берии была засекречена; кроме того, по условиям Нобелевской премии её не присуждают посмертно.

• Инициировал начало мирных переговоров о перемирии в Корее.

• Инициировал примирение с Югославией, ставшей на отличный от Советского Союза путь построения социализма и допустившей сосуществование различных видов собственности.

• Предложил резко сократить численный состав советской разведки в капиталистических странах.

Берия выступил за сокращение расходов на военные нужды, за замораживание дорогостоящих строек (Главный Туркменский и Волго-Балтийский каналы), предложил изменить уголовный кодекс, сократив наказания за некоторые преступления вдвое — с 20 лет до десяти.

Трудно поверить, но на всё это ушло 112 дней. Такие реформы не могли быть спонтанными, они были глубоко продуманы. Берия поплатился за попытку опередить время.

Стенограмма июльского пленума показывает не только вздорность обвинений, выдвинутых против Берии, но и то, что в реальности никто из членов ЦК не помышлял о десталинизации СССР:

• «хотел подорвать культ личности товарища Сталина» — Микоян;

• «появился откуда-то вопрос о культе личности», «демонстрацию проводить без портретов, не вывешивать портретов» — Андреев;

• подчёркивал «в записках МВД, <…> разосланных по его настоянию всем партийным организациям, что избиение арестованных производилось по прямому указанию товарища Сталина» — Тевосян;

• «навязал нам даже то, что мы не хотели бы» — Ворошилов;

• «нечего заниматься строительством социализма в Восточной Германии» — Молотов.

Теперь понятен смысл решения пленума, опубликованного 10 июля и обвинившего Берию в «преступных антипартийных и антигосударственных действиях, направленных на подрыв Советского государства». Это был тот редкий случай, когда решение ЦК соответствовало действительности. Если бы планы Берии осуществились, страна изменилась бы кардинально.

26 июня 1953 года правящий триумвират превратился в дуэт Маленков/Хрущёв. Через два с половиной месяца они поменялись местами.

После ареста Берии процесс реабилитации жертв политических репрессий растянулся надолго. Хрущёв частично осуществил его в два этапа. Кулуарно — в 1956 году, в закрытом секретном докладе о «О культе личности Сталина», который нигде не публиковался (страна ещё пять лет пребывала в неведении и по-прежнему чествовала имя Сталина); и публично — в октябре 1961-го, когда с трибуны XXII съезда КПСС в Отчётном докладе, а затем и в заключительном слове он заговорил о массовых репрессиях (речь в основном шла о жертвах среди коммунистов), о преодолении культа личности Сталина и его последствий. Для этого Хрущёву потребовалось восемь с половиной лет!

В брежневские времена процесс реабилитаций заглох, возобновился на издыхании СССР после опубликования Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» и создания комиссии Яковлева и… не завершился поныне. В октябре 2009 года после настойчивых просьб наследников Николая II Генеральная прокуратура России реабилитировала его слуг, лакеев, врачей, разделивших в 1918 году трагическую судьбу царской семьи. Ещё 52 человека.

 

Июльский пленум

Предлагаемые отрывки из стенограммы июльского пленума (некоторые наиболее одиозные фразы выделены автором) объясняют, почему предлагаемые Берией политические реформы были обречены на провал: ЦК и председательствующий на пленуме Хрущёв намеревались продолжить курс Сталина.

Из речи Микояна:

«Товарищ Сталин в последнее время не доверял Берии. «Мингрельское дело» создано было, чтобы арестовать Берию . <…>

В первые дни после смерти товарища Сталина он ратовал против культа личности. Но, как оказалось, Берия хотел подорвать культ личности товарища Сталина и создать культ собственной личности».

Из речи Ворошилова:

«Особенно он распоясался в момент болезни и после смерти товарища Сталина. Сталин ещё был жив, находился в бессознательном состоянии, а Берия начал действовать. Мы были до последнего вздоха около Сталина, и он тут же себя показал, мол, имейте в виду — я тут. <…> Единство руководства партии и правительства мы поставили, сговариваясь и не сговариваясь, своей священной и обязательной задачей. Единство — это путь, который нам указан великим Лениным и великим Сталиным. А этот тип думал, что его не замечают. Этим объясняется, что он три месяца подвизался и кое-что навязал нам, даже то, что мы не хотели бы ».

Из речи Андреева:

«Товарищи, я считаю очень правильным, что наш Президиум не ограничился простым сообщением, а решил провести по делу Берия обстоятельное обсуждение на пленуме для того, чтобы выявить действительное лицо этого врага, его цели, его тактику и извлечь из этого все необходимые уроки.

Берия — это необычный тип тех врагов, с которыми раньше боролась наша партия, и он проводил необычную тактику по сравнению с прежними разоблаченными врагами. <…>

Это был умный, очень ловкий враг, иначе он давно бы был разоблачен, а он продержался смотрите сколько времени. И, наконец, видно, что это был матерый, очень коварный и опасный политический враг международного масштаба, агент империалистов . Я думаю, что в этом сомневаться не приходится, он был не одиночка. <…>

Он, безусловно, был международным агентом империалистов . Опыт говорил нам, что все разоблаченные до сих пор враги партии и Советской власти так или иначе были связаны с иностранными разведками и генштабами, откуда им и давались директивы. Берия не мог быть исключением. Возможно, что на него делали ставку как на диктатора фашистского типа. И я думаю, что из этого мерзавца надо вытянуть все жилы, чтобы была ясная картина его отношений с заграницей, кому и как он служил, тогда нам откроется очень многое. Мы далеко ещё не всё знаем о нём, следствие должно раскрыть все стороны его вражеской работы. Но и сейчас то, что рассказали товарищи члены Президиума, ясно, что он имел тщательно разработанный, конечно, не одним им, а продиктованный его хозяевами, план ликвидации советского строя в нашей стране . <…>

Все мы, старые чекисты, да и новые знаем, какая была теплая дружба между товарищем Сталиным и Молотовым. Мы все считали естественной эту дружбу, радовались этому. Но вот появился Берия в Москве, и всё коренным образом изменилось, отношения у т. Сталина с т. Молотовым испортились. Тов. Молотов стал подвергаться незаслуженным нападкам со стороны товарища Сталина. Это Берия своими интригами добился подрыва тесной дружбы т. Сталина и т. Молотова. <…>

Все знают, кто такой Ворошилов, каков его удельный вес в нашей партии, и все знают о долголетней и тесной дружбе товарища Сталина с Ворошиловым. С появлением Берия положение совершенно меняется, дружба нарушена, товарищ Ворошилов фактически некоторое время оказывается вне руководящей работы. Это было дело рук Берия. <…>

То же можно сказать и о других членах Политбюро, например, в отношении Хрущёва, в отношении Микояна, которые тоже подвергались большим нападкам. Из всего этого видно, товарищи, что он добивался всячески, чтобы все члены Политбюро были чем-нибудь отмечены, чтобы были с пятнами, а он, видите ли, чист. И на самом деле, смотрите, к нему ничего не предъявишь — чист. Это был тонкий расчёт. Он добивался, чтобы разоружить т. Сталина, лишить его друзей и остаться одному в качестве верного и безупречного друга т. Сталина. Я считаю, что это надо рассматривать как новый метод работы наших врагов. Раньше у наших врагов, всякого рода предателей, выглядывали ослиные уши их политических взглядов, у него же — ничего нельзя было заметить. Только в последнее время на германском и в других вопросах сказалось его буржуазное перерожденчество .

Чем ещё стремился враг нанести удар по советскому строю и партии? Это посеять вражду между народами СССР. Этого Берия не решался делать при жизни товарища Сталина, а если и делал, то очень осторожно. И только, когда товарища Сталина не стало, он повёл тонко и ловко это подлое дело через свои провокационные записки по Западной Украине, Белоруссии и прибалтийским республикам. Но, как видно, это ему, как и многое другое, не удалось сделать.

После смерти товарища Сталина видно, что он начал форсировать свой приход к власти и, должно быть, его торопили, как правильно сказал товарищ Ворошилов, и он ещё больше обнаглел. То, что он не решался сделать при жизни товарища Сталина, он начал проводить после его смерти, начал дискредитировать имя товарища Сталина, наводить тень на величайшего человека после Ленина . На самом деле появление материалов за подписью Берия в протоколах Президиума по делу врачей, по Грузии и др., где на имя товарища Сталина бросается тень, — ведь это же его дело. <…>

Я не сомневаюсь, что под его давлением вскоре после смерти товарища Сталина вдруг исчезает в печати упоминание о товарище Сталине. <…>

Это же позор для работников печати. Раньше чересчур усердствовали, и там, где нужно и не нужно, вставляли имя т. Сталина, а потом вдруг исчезло имя т. Сталина. Что это такое? Я считаю, что это его рука, его влияние, он смог запутать и запугать некоторых работников печати.

Появился откуда-то вопрос о культе личности . Почему стал этот вопрос? Ведь он решён давным-давно в марксистской литературе, он решён в жизни, миллионы людей знают, какое значение имеет гениальная личность, стоящая во главе движения, знают, какое значение имели и имеют Ленин и Сталин, а тут откуда-то появился вопрос о культе личности. Это проделки Берия . <…>

Я считаю, что не без его влияния было принято такое решение, которое мы читали в протоколах, о том, чтобы демонстрацию проводить без портретов, не вывешивать портретов (Постановление Президиума ЦК КПСС от 9 мая 1953 года, отменённое 2 июля. — Р. Г.). Почему? На каком основании? Народ должен знать своих вождей по портретам, по выступлениям. Это было неправильное решение. <…>

Конечно, товарищи, люди будут спрашивать, как это увязывается, у всех было представление, что Берия вёл большую работу, а оказался таким мерзавцем . Но дело в том, что враг, чтобы не разоблачить себя, вынужден вести у нас полезную работу, а иначе он провалился бы в три счёта и особенно в наших советских условиях, где наряду с партией и правительством тысячи, миллионы глаз следят за отдельным человеком. И Берия, конечно, вёл большую работу кое-когда, но это была маскировочная работа , и в этом заключалась трудность его разоблачения. Он создал себе ореол, что он, например, во время войны вёл крупную работу и т. д., шантажировал именем товарища Сталина. Его трудно было разоблачить».

Из речи Тевосяна:

«В лице Берия мы имеем дело с отъявленным авантюристом, международным провокатором, врагом народа, до конца морально разложившимся человеком, который, неведомыми путями пробравшись в партию, всю свою энергию, всю свою деятельность направлял для продвижения вверх, вплоть до руководства государством. Его цель была — стать диктатором, окружённым послушными исполнителями, а политическая программа, как показывают его действия, особенно за последние месяцы, заключалась в том, чтобы отказаться от завоеваний Октябрьской социалистической революции, от завоеваний нашей партии, достигнутых под руководством Ленина и Сталина за годы социалистического строительства, от завоеваний, добытых кровью миллионов рабочих и крестьян . <…>

Исходя из того, что чем темнее ночь, тем ярче звёзды, Берия марал и пачкал всех тех, кто мешал ему выдвинуться на первую роль. Со смертью товарища Сталина он решил форсировать события. В этих целях, чтобы возвысить себя, своё имя, Берия начал чернить имя товарища Сталина, имя, священное для всех нас, коммунистов, для всего нашего народа. Спрашивается — для чего понадобилось ему неоднократно подчёркивать в записках МВД по делу врачей и работников Грузии, разосланных по его настоянию всем партийным организациям, что избиение арестованных производилось по прямому указанию товарища Сталина .

Я хотел бы обратить внимание, о чём указывал и товарищ Андреев, что после смерти товарища Сталина стало постепенно исчезать имя товарища Сталина из печати. С болью в душе приходилось читать высказывания товарища Сталина без ссылки на автора.

Вчера, из выступления товарища Кагановича мы узнали, что этот мерзавец Берия возражал против того, чтобы, говоря об учении, которым руководствуется наша партия, наряду с именами Маркса, Энгельса, Ленина, называть имя товарища Сталина . <…>

Наше счастье, что Президиум ЦК мужественно и своевременно, как подобает верным ученикам Ленина и Сталина, оторвал эту мразь от дела партии. История никогда не забудет этого подвига тт. Маленкова, Хрущёва, Молотова и Булганина! (Продолжительные аплодисменты)».

Из речи Байбакова:

«В феврале текущего года он вызвал меня и дал поручение по разведке и организации нефтяных месторождений в северной части Каспийского моря, сказал, что это дело большой важности и что этим интересуется лично товарищ Сталин. Однако буквально через 5–6 дней после смерти товарища Сталина раздаётся звонок. Он с надрывом в голосе буквально заявил следующее: “К чёрту авантюристический план Сталина. Выброси или сожги все документы по разведке на нефть в Каспийском море” и повесил трубку. При жизни товарища Сталина двурушник Берия боялся его, выслуживался, не вступал в полемику по вопросам, по которым не был согласен».

Из речи Булганина:

«Приходилось слышать о якобы положительной роли Берии в его делах по освобождению врачей, ликвидации «грузинского дела», по ликвидации так называемого дела Шахурина и Новикова, дела маршала Яковлева . Надо развенчать его и здесь. Никакой положительной роли в этих делах у него нет. Наоборот, всё это делалось для того, чтобы создать себе видимость популярности. Ещё при жизни товарища Сталина мы, члены Президиума ЦК, между собой, нечего греха таить, скажу прямо, говорили, что «дело врачей» — это липа. Верно, товарищи?

Мы говорили о том, что «грузинское дело» — это липа, дутое дело. Дело Шахурина и Новикова — позорное дело для нас. Говорили? Говорили. Дело маршала Яковлева — позорное дело. Говорили? Говорили. Берия знал об этих разговорах. Я спрашиваю, что ему оставалось делать после смерти товарища Сталина, когда он занял пост министра внутренних дел? Конечно, он должен был эти дела кончать. Его обстановка заставила».

Из речи Молотова:

«При обсуждении германского вопроса в Президиуме Совета министров вскрылось, <…> что Берия стоит на совершенно чуждых нашей партии позициях. Он заговорил тогда о том, что нечего заниматься строительством социализма в Восточной Германии, что достаточно и того, чтобы Западная и Восточная Германия объединились, как буржуазное миролюбивое государство ».

Из речи Хрущёва:

«Он освобождал не просто, а он освобождал, и эти люди выходили, а он им внушал, что это Берия им вернул жизнь, не партия, не правительство, а Берия. Дешёвая демагогия».

Слушая Хрущёва, обвешанного лаврами разоблачителя культа личности Сталина, автор вынужден повторить вопрос: что же помешало ему, будучи главой государства, продолжить освобождение политзаключённых? Он прекратил пересмотр дел и прекратил реабилитации только потому, что не хотел отождествлять себя с Берией и боялся обвинений в «дешёвой демагогии»? Странная логика…

Следующий отрывок из речи Хрущёва, шедевр фарисейства, заслуживает особого внимания:

«Некоторые говорили: как же так, Маленков всегда под руку ходит с Берией, наверное, они вдвоём — это мне говорят, а другим, наверное, говорят, что Хрущёв с ним также ходит. И это правильно. Ходили, и я ходил. Он посредине идёт, бывало, а с правого бока Маленков идёт, а с левого — я. Вячеслав Михайлович как-то даже сказал: “Вы ходите и что-то всё время обсуждаете”. Я говорю: “Ничего путного, всё гнусности всякие, противно даже слушать, но ходим ”».

Комментировать тяжело. Даже унтер-офицерская вдова не высекла себя так, как «принципиальный» коммунист-ленинец, признавшийся, что он осознанно выслушивал всяческие гнусности, которые и слушать противно, но ничегошеньки не предпринимал. В эпоху повального доносительства — если не донёс, значит, соучастник — Хрущёв признался в молчаливой поддержке «врага народа», и пленум спокойно воспринимал его речь.

Зачем нужен огромный штат осведомителей КГБ, если глава государства выслушивал гнусные речи и ходил под ручку со злодеем? Или это один из видов проявления бдительности? Никто из участников пленума не посмел упрекнуть Хрущёва в двуличии.

О дружбе триумвирата рассказывает Микоян. Впрочем, о какой дружбе может идти речь, если, лобызаясь друг с другом, кремлевские волки держат в руке кинжал?

«Больше всех вместе бывали Берия, Хрущёв и Маленков. Я видел много раз, как они ходили по Кремлю, оживленно разговаривали, очевидно, обсуждая партийные и государственные вопросы. Они были вместе и после работы, выезжая в шесть вечера (по новому порядку, совершенно правильно предложенному Хрущёвым) в одной машине» [221] .

Хрущёв искренне негодует, через 20 лет после смерти Сталина рассказывая о неподобающем поведении Берии, который заискивал перед умирающим вождём, когда тот приходил в сознание, и насмехался, когда Сталин вновь впадал в беспамятство. Берия был единственным, кто откровенно радовался смерти Сталина, при этом не лицемерил и не скрывал своих чувств перед коллегами, которые ханжески плакали на трибуне Мавзолея, а в душе радовались избавлению от тирана.

Обвинение в глумлении над умирающим Сталиным не было предъявлено Берии ни в день ареста, ни на июльском пленуме. Впопыхах забыли? Окажись на месте Берии кто-либо иной — Хрущёв, Молотов, Микоян… — с такой же страстью, слегка изменив набор слов, члены ЦК набросились бы на новую жертву. Главное, что объединяло их, — боязнь оказаться вне стаи.

Вздорные обвинения были предъявлены не только Берии и его сыну. Жену Берии, научного сотрудника Сельскохозяйственной академии, обвинили в том, что она использовала в корыстных целях государственный транспорт, — самолёт, на котором привезла из Нечерноземья ведро краснозёма. Объяснение, что она занимается исследованием почв и краснозём нужен был для научной работы, во внимание не приняли. Не было бы краснозёма, придумали бы что-то иное. У «наивных» членов Политбюро, «не имевших полного представления о незаконных арестах», накопился богатый опыт, которые они продолжали использовать. Уже без Сталина.

Июльский пленум — триумф Хрущёва и Маленкова, заговор которых увенчался успехом и получил одобрение партии.

Из уст Молотова прозвучало самое серьёзное обвинение в адрес Берии, политическое: Берия выступил против строительства социализма в Восточной Германии. Но ведь он предлагал это совместно с Маленковым. Остальные упрёки также пока ещё не стоят того, чтобы заключать в тюрьму и приговаривать к расстрелу члена Политбюро и первого заместителя председателя Совета министров. Об измене Родине, шпионаже и об антигосударственной деятельности, направленной на подрыв Советского государства, публично заговорят лишь в декабре, подготавливая общественность к расстрельному приговору.

А пока на обвинения Андреева, Микояна, Тевосяна и других членов ЦК, не разобравшихся, к чему клонят Маленков и Хрущёв, и утверждавших, что Берия хотел подорвать культ личности Сталина, ответил Маленков, глава правительства, после смерти Сталина занявший его должность. Он вынужден был разъяснить нынешнюю позицию правительства и фактически снял часть обвинений, выдвинутых против Берии.

Из речи Маленкова:

«Каждый из нас спрашивает себя — почему Президиум ЦК не сразу разоблачил Берия и некоторое время оставлял безнаказанными его отдельные преступные действия против партии и правительства? <…> В последний период жизни т. Сталина и, следовательно, непосредственно после его смерти положение дел в Политбюро, как в руководящем коллективе, было явно неблагополучно.

Политбюро уже длительное время нормально не функционировало. Члены Политбюро не привлекались к решению многих важных вопросов и работали по отдельным заданиям. В отношении некоторых членов Политбюро, как вы теперь знаете, совершенно несправедливо было посеяно политическое недоверие. Так обстояло дело в момент ухода от нас т. Сталина.

К этому следует добавить, что Берия оставался не только не разоблачённым, но он слыл приближённым к т. Сталину человеком» [223] .

Свержение Берии, который «слыл приближённым к т. Сталину человеком», а значит (намёк, позднее никем не подхваченный), более всех причастен к послевоенным политическим процессам, заставило Маленкова говорить о неблагополучном положении дел в руководящем ядре партии. Сообщив, что «в отношении некоторых членов Политбюро» (намёк на Молотова и Микояна) «совершенно несправедливо было посеяно политическое недоверие», Маленков, «забыв», что решение по всем громким процессам пятидесятых годов принималось всеми членами Политбюро, заговорил о том, что Политбюро «нормально не функционировало» и все решения принимались Сталиным единолично.

Это был единственный способ снять с себя ответственность за массовые репрессии: заговорить об отсутствии коллективного руководства и о культе личности Сталина, единолично принимавшем все важные решения.

Из речи Маленкова:

«Разве не ясно, товарищи, что нужно было некоторое время на то, чтобы руководящему коллективу объединиться и обеспечить единодушие при решении вопроса о Берии.

Было бы непростительной глупостью начать разоблачение Берии без того, чтобы весь руководящий коллектив был сплочен и единодушен в этом отношении. На этот счёт нельзя было допустить неосторожности, чтобы не напороться на непонимание со стороны кого-либо, на отсутствие единомыслия и твёрдого сознания в правильности крутых мер в отношении Берии.

Мы обязаны были не допустить никаких колебаний и обеспечить полное единодушие в принятии решения по делу Берия.

<…>

Здесь на пленуме ЦК говорили о культе личности и, надо сказать, говорили неправильно. Я имею в виду выступление т. Андреева. Подобные же настроения на этот счёт можно было уловить и в выступлении т. Тевосяна. Поэтому мы обязаны внести ясность в этот вопрос.

Надо открыто признать, и мы предлагаем записать это в решении пленума ЦК, что в нашей пропаганде за последние годы имело место отступление от марксистско-ленинского понимания вопроса о роли личности в истории. Не секрет, что партийная пропаганда, вместо правильного разъяснения роли Коммунистической партии, как руководящей силы в строительстве коммунизма в нашей стране, сбивалась на культ личности.

<…>

Вопрос о культе личности прямо и непосредственно связан с вопросом о коллективности руководства.

<…>

Вы должны знать, товарищи, что культ личности т. Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовала.

Мы не имеем права скрывать от вас, что такой уродливый культ личности привёл к безапелляционности единоличных решений и в последние годы стал наносить серьёзный ущерб делу руководства партией и страной.

<…>

У всех нас в памяти следующий факт. После съезда партии т. Сталин пришёл на пленум ЦК в его настоящем составе и без всяких оснований политически дискредитировал тт. Молотова и Микояна.

Разве пленум ЦК, все мы были согласны с этим? Нет. А ведь все мы молчали. Почему? Потому, что до абсурда довели культ личности, и наступила полная бесконтрольность. Хотим ли мы чего-либо подобного в дальнейшем? Решительно — нет.

<…>

Как видите, товарищи, и у великих людей могут быть слабости. Эти слабости были у т. Сталина. Мы должны об этом сказать, чтобы правильно, по-марксистски поставить вопрос о необходимости обеспечить коллективность руководства в партии, критику, самокритику во всех партийных звеньях, в том числе, прежде всего, в ЦК и в Президиуме ЦК.

Мы должны об этом сказать, чтобы не повторить ошибок, связанных с отсутствием коллективного руководства и с неправильным пониманием вопроса о культе личности, ибо эти ошибки, в отсутствии т. Сталина, будут трижды опасными.

Мы обязаны остро поставить этот вопрос. Тут не может быть недомолвок. Если при т. Сталине возможны были ошибки, то тем более чревато большими опасностями повторение их в отсутствие такого вождя, каким был т. Сталин» [224] .

После такой речи впору созвать внеочередной съезд партии и предоставить Маленкову право читать доклад «О культе личности Сталина». На это Маленков не решился, за что вскоре и поплатился.

Предательство всегда имеет цену, и расплата неминуема, таков закон бытия. Уступив уговорам и пожертвовав своим другом, Маленков собственноручно подписал себе отложенный приговор. Он потерял опору, поддерживавшую его кресло, — ведь Берия в отличие от Хрущёва не претендовал на пост главы государства.

Но как постарался Мефистофель! Каким раскатистым был его смех! Какой же дьявольский сценарий придумал он Георгию Максимилиановичу! Через 19 месяцев, снимая Маленкова с должности председателя Совета министров и назначая на малозначимую правительственную должность, предшествующую дальнейшему падению в пропасть, Хрущёв поставит ему в вину дружбу с Берией.

Чтобы не отвлекать читателя от основной темы, в Приложении в конце книги приведены отрывки из надиктованного Мефистофелем Постановления январского (1955) пленума ЦК КПСС «О тов. Маленкове Г. М.».

 

Хрущёв против Берии. Обвинение и приговор

Лишь 10 июля, через две недели после ареста Берии и через три дня после завершения пленума, в «Правде» появилась краткая информация. Без указания даты, с туманной формулировкой «на днях» в газете сообщалось о состоявшемся пленуме ЦК, на котором был заслушан и обсуждён доклад Маленкова «о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Л. П. Берии, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала и выразившихся в вероломных попытках поставить Министерство внутренних дел СССР над Правительством и Коммунистической партией Советского Союза». Было оглашено решение пленума: «вывести Берию из состава ЦК КПСС и исключить его из рядов Коммунистической партии Советского Союза как врага Коммунистической партии и советского народа».

В том же номере публикуется постановление Президиума Верховного Совета СССР о снятии Берии с поста первого заместителя председателя Совета министров и с поста министра внутренних дел СССР и о передаче «дела о преступных действиях» Берии на рассмотрение Верховного суда СССР.

Две недели арест Берии замалчивался. Затем (неизвестно, присутствовал ли он на пленуме) ему предъявили расплывчатое, конкретными фактами не подтверждённое и страшное по тем временам обвинение в «антипартийных и антигосударственных действиях, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала». В чём оно выразилось? «В попытках поставить Министерство внутренних дел СССР над Правительством и Коммунистической партией».

Сообщение об аресте Берии для многих стало потрясением и ошеломило страну, выдвинутые против него обвинения воспринимались с нескрываемым изумлением. Уму непостижимо! Если заместитель председателя ГКО (то есть Сталина), руководивший в годы войны внутренними войсками и оборонной промышленностью, — враг народа и «международный шпион», заботившийся об «интересах иностранного капитала», то как же нам удалось выиграть войну?

В Президиум ЦК ежедневно поступает информация с мест об откликах на постановление Пленума о преступных антипартийных и антигосударственных действиях первого заместителя председателя Совета министров… Вопросы задаются разные.

Анисимов, заместитель заведующего сектором информации отдела партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КПСС, готовит подборку вопросов граждан и 11 июля, на следующий день после публикации в «Правде», докладывает Президиуму ЦК:

«Не связан ли вопрос освобождения врачей и амнистия с деятельностью Берия? <…> Почему разоблачили только Берия и никого больше, наверное, есть у него пособники? <…> В чем сущность извращений со стороны Берия в вопросах национальной политики? <…> Не дело ли рук Берия смерть И. В. Сталина? Как будут судить Берия: открытым или закрытым путем? <…> Что сейчас с бывшим министром МГБ товарищем Игнатьевым? <…> Отдельные трудящиеся выражают сомнение в правильности обвинения Берия. Спрашивают: «Не получится ли как с врачами?» и задают вопрос: «Кому же сейчас верить?» [225]

Вроде бы, можно воспользоваться подсказкой с мест и увязать смерть Сталина с арестом Берия, а также обвинить его в убийстве вождя (так же, как в 1938-м на Третьем Московском процессе Бухарина публично обвиняли в убийстве Куйбышева, Менжинского, Горького и — чего мелочиться! — вменяли ему в вину подготовку к убийству Ленина). Пойти по проторенному пути? Но нет. Ни сейчас и ни позже. Даже привыкшим к фальсификациям членам Президиума ЦК это кажется диким и неправдоподобным, на такую ложь они пока ещё не готовы.

Но, помимо восторженных откликов, готовых одобрить любое сообщение, исходящее из ЦК, есть и другие, заставляющие гибко и оперативно на них реагировать. 13 июля Строкач, министр внутренних дел УССР, по партийной линии докладывает Хрущёву о настроениях в Украине:

«…Наряду с положительными высказываниями имеют место враждебные клеветнические измышления со стороны отдельных лиц, главным образом из числа подучетного элемента.

Заведующий кафедрой Киевского инженерно-строительного института, член-корреспондент Академии наук УССР, профессор, доктор физико-математических наук Соколов Юрий Дмитриевич сказал:

«Извещением о Берия ЦК дискредитировал самого себя, так как никто не поверит, что Берия, будучи в течение десятилетий крупным партийным работником, вдруг оказался врагом народа. Для всех ясно, что сейчас в партии происходит борьба за власть».

Инженер Харьковского политехнического института Щедринская Зинаида Михайловна, член КПСС, сказала:

«Берия всю свою жизнь посвятил делу партии, и я не верю, чтобы он был врагом народа».

Начальник отдела капитального строительства Академии архитектуры УССР Прожеторко, член КПСС, сказал:

«Я не верю в виновность и враждебные поступки Берия и считаю, что это провокация, сфабрикованная иностранными разведками с целью посеять раздор в руководстве ЦК и попытаться вызвать национальные волнения в Грузии».

Рабочий Станиславского ресторана Найман по вопросу ареста Берия высказался: «Создавшееся положение ведет к ослаблению страны, неразберихе и раздору в самом правительстве, а все это может вылиться в войну, так как этим могут воспользоваться иностранные государства».

Главный бухгалтер Киевского дома моделей Гершенгорн А. в беседе с работниками этого же дома заявил:

«Никакой Берия не враг. Это была борьба за власть».

Инспектор киевского Облкоммунбанка Бурганский Моисей Яковлевич, еврей, член КПСС, говорил:

«Это большая трагедия для нашей страны. Где же были руководители партии и государства, работавшие с Берия бок о бок на протяжении десятилетий? Как все это неладно. Какие чрезвычайные события на протяжении одного полугодия, а ведь до конца года еще далеко. Сейчас может начаться катавасия 1937–1938 гг., а врагам это на руку. Они только и ждут нашей розни, чтобы в один прекрасный день напасть на нас».

Житель города Львова, бывший священник греко-католической церкви Годунько Иосиф, украинский националист, в беседе со знакомыми со злорадством заявил: «Это очень хорошо. Пусть дерутся правители. Время работает в нашу пользу». МВД УССР продолжает работу по сбору информации о реагировании населения на решения Пленума ЦК КПСС» [226] .

Но поскольку больше сказать нечего и обвинение, не подкреплённое фактами, голословно (организаторы свержения Берия это понимают), по партийным организациям запускается секретное письмо-сплетня. Объявлено, что суд будет закрытый. Отсутствие достоверной информации порождает неимоверные слухи.

О содержании секретного письма (непонятно, почему оно должно быть секретным, если факты вредительства неопровержимы?) вспоминает Светлана Аллилуева:

«После того как Берия был арестован… правительство распространило длинный секретный документ о его «преступлениях». Читка его на партийных собраниях занимала больше трёх часов подряд. Кроме того что Берия был обвинён в «международном шпионаже в пользу империализма», больше половины секретного письма ЦК было посвящено его “аморальному облику”. Партийные следователи с упоением рылись в грязном белье уже не опасного противника, и ещё ни одно партийное собрание не бывало столь увлекательным: описание любовных похождений поверженного «вождя» было сделано со всеми подробностями. Неизвестно только, в чём ЦК хотел убедить партийную массу: к политике это не имело никакого отношения. К внутрипартийной борьбе — тоже. Документ ничего не объяснял, и ни в чём не убеждал — разве лишь в том, что ханжи из ЦК обнаружили собственную грязную натуру» [227] .

Многим это письмо напомнило «Кремлёвское дело», проходившее в Москве в начале 1935 года, — «разоблачение заговора» служащих ЦИК, работников комендатуры и охраны Кремля, «готовивших покушение на товарища Сталина». На июньском (1935) пленуме Ежов, секретарь ЦК и будущий нарком внутренних дел СССР, говорил о патологическом развратнике и сексуальном извращенце Енукидзе, члене ЦК ВКП(б), из-за попустительства которого в Кремле якобы была создана целая сеть террористических групп. Обвинения в утере бдительности и в сексуальном разврате оказалось достаточно, чтобы Енукидзе вывели из состава ЦК, исключили из партии и расстреляли, для весомости добавив стандартные для той поры обвинения в измене Родине и шпионаже.

Для осуждения Берии Хрущёв воспользовался опытом 1935 года. Сексуальные извращенцы в чести никогда не были и вызывали всенародное отвращение, и обвинение действительно располагало фактами аморального поведения Берии и сексуальной распущенности — но в исполнении расправы Хрущёв превзошёл своего учителя. При Сталине суды над членами Политбюро проходили открыто — на процессы по делу Каменева, Зиновьева, Рыкова и Бухарина допустили… иностранных корреспондентов, а в 1937-м, в год пика Большого террора, по приглашению советского правительства на Втором Московском процессе, приговорившем к расстрелу Пятакова и Радека, присутствовал… Фейхтвангер, великий немецкий писатель и автор исторических романов. Все подсудимые публично признали свою вину, и хотя за рубежом писали и говорили, что московские гласные политические процессы — это чудовищная фальсификация, всё было так мастерски разыграно, что Фейхтвангер ни в чём не усомнился и даже написал книгу «Москва 1937», доброжелательную для Сталина.

Так же гласно в 1950 году в присутствии около 600 членов ленинградского городского партийного актива в Ленинградском Доме офицеров проходил суд над членом Политбюро Вознесенским и секретарём ЦК ВКП(б) Кузнецовым. А что?! Партии от народа скрывать нечего!

Но, возможно, уже не было у Хрущёва другого выхода, как провести суд при закрытых дверях, так как есть версия, что Берия был застрелен (случайно или специально) при попытке ареста 26 июня. В частности, об этом пишет Серго Берия. По этой версии, 2–7 июля, когда состоялся пленум, где член Политбюро обязан присутствовать и лично ответить на предъявленные ему обвинения, Берия был уже мёртв (мёртвые не могут оправдываться), и участники пленума уже об этом знали, а потому и дружно набросились на его тень.

Существует иная версия: якобы Берия был расстрелян в день суда, 23 декабря 1953 года, в бункере штаба Московского военного округа в присутствии Руденко, генерального прокурора СССР, и первый выстрел произвёл из личного оружия генерал-полковник Батицкий. Проверить достоверность этой версии не представляется возможным: по официальной версии, тело Берия было кремировано и прах развеян над Москвой-рекой. А если нет тела, то можно говорить и писать о его смерти всё что угодно и даже фальсифицировать протоколы допросов (последний допрос датирован 18 ноября).

Но для ответа на интересующий нас вопрос о причастности Берии к смерти Сталина не суть важно, когда он был застрелен — 26 июня или 23 декабря. Главный итог: ни на июльском пленуме, ни на сентябрьском, ни в обвинительном заключении, опубликованном 17 декабря 1953 года в газете «Правда» под заголовком «В Прокураторе СССР», и никогда позже Берии не предъявлялись официальные обвинения в убийстве или в покушении на убийство Сталина.

Обвинение 1953 года ограничилось общими фразами, не подкреплёнными фактами, поскольку обвинить в шпионаже и измене Родине одного из пяти членов ГКО, руководившего в годы войны внутренними войсками и оборонной промышленностью, было глупо. Но поскольку именно в этом и надо было его обвинить, чтобы приговорить к расстрелу, выкрутились просто, пояснив, что свои преступные действия Берия начал после кончины Сталина, — а в чём они выражались, рассказывалось в двух предыдущих главах «Десталинизация. Реформы Берии» и «Июльский пленум».

«В настоящее время Прокуратурой СССР закончено следствие по делу изменника Родины Л. П. Берия.

Следствием установлено, что Берия, используя своё положение, сколотил враждебную Советскому государству изменническую группу заговорщиков, ставившую своей преступной целью использовать органы Министерства внутренних дел как в центре, так и на местах против коммунистической партии и Правительства СССР в интересах иностранного капитала, стремившуюся в своих вероломных замыслах поставить Министерство внутренних дел над партией и правительством для захвата власти и ликвидации советского рабоче-крестьянского строя в целях реставрации капитализма и восстановления господства буржуазии.

<…>

На протяжении многих лет Берия и его сообщники тщательно маскировали и скрывали свою вражескую изменническую деятельность. После кончины И. В. Сталина , когда реакционные империалистические силы активизировали подрывную деятельность против Советского государства, Берия перешёл к форсированным действиям для достижения своих преступных целей, прежде всего путем использования органов МВД для захвата власти , что и позволило в короткий срок раскрыть подлинное лицо изменника Родины и принять решительные меры к пресечению его вражеской деятельности» [229] (выделено мной. — Р. Г.).

Далее поясняется, каким образом он осуществлял свою «подрывную деятельность»:

«Став в марте 1953 года министром внутренних дел СССР, Берия начал усиленно продвигать на ряд руководящих должностей в Министерстве внутренних дел участников заговорщической группы. Заговорщики подвергали преследованиям и гонениям честных работников МВД, отказывавшихся выполнять преступные распоряжения Берия.

С целью подрыва колхозного строя и создания продовольственных затруднений в нашей стране Берия всяческими способами саботировал, мешал проведению важнейших мероприятий партии и правительства, направленных на подъем хозяйства колхозов и совхозов, на неуклонное повышение благосостояния советского народа.

Установлено также, что Берия и его соучастники предприняли преступные меры для того, чтобы оживить остатки буржуазно-националистических элементов в союзных республиках, посеять вражду и рознь между народами СССР и в первую очередь подорвать дружбу народов СССР с великим русским народом.

Лишенные какой-либо социальной опоры внутри СССР, Берия и его сообщники строили свои преступные расчеты на поддержку заговора реакционными империалистическими силами из-за рубежа.

Как установлено теперь следствием, Берия завязал связи с иностранными разведками еще в период Гражданской войны. В 1919 году Берия, находясь в Баку, совершил предательство, поступив на секретно-агентурную должность в разведку контрреволюционного мусаватистского правительства в Азербайджане, действовавшую под контролем английских разведывательных органов. В 1920 году Берия, находясь в Грузии, вновь совершил изменнический акт, установив тайную связь с меньшевистской охранкой в Грузии, являвшейся филиалом английской разведки.

Следствием установлено, что и в последующие годы Берия поддерживал и расширял свои тайные преступные связи с иностранными разведками через засылаемых ими шпионов, которых иногда ему удавалось уберечь от разоблачения и заслуженной кары.

Действуя как изменник Родины и шпион, продавшийся иностранным разведкам, Берия на всем протяжении своей преступной деятельности с помощью своих сообщников поддерживал также тайные связи с контрреволюционными грузинскими меньшевиками-эмигрантами, агентами ряда иностранных разведок.

Тщательно скрывая и маскируя свое преступное прошлое и вражеские связи с разведками иностранных государств, Берия избрал в качестве основного метода клевету, интриги, различные провокации против честных партийных и советских работников, стоявших на пути его враждебных Советскому государству замыслов и мешавших ему пробираться к власти.

Пробравшись с помощью этих преступных методов на ответственные посты в Закавказье и Грузии, а затем в МВД СССР и вынашивая в изменнических целях планы захвата власти, Берия и его сообщники учиняли расправу с неугодными для них людьми, не останавливаясь перед актами произвола и беззакония, подлым образом обманывали партию и государство.

Следствием установлен целый ряд преступных махинаций Берия, направленных к достижению карьеристских целей и для предупреждения разоблачения его вражеского лица. Так, следствием установлено, что для достижения своих предательских целей Берия в течение ряда лет с помощью своих сообщников вел преступную интриганскую борьбу против выдающегося деятеля коммунистической партии и Советского государства — Серго Орджоникидзе, видя в нем человека, являвшегося препятствием к его дальнейшему продвижению и к осуществлению вражеских замыслов. Как теперь установлено, Серго Орджоникидзе питал политическое недоверие к Берия. После кончины Серго Орджоникидзе заговорщики продолжали жестоко мстить членам его семьи.

<…>

Как установлено следствием, Берия и его сообщники совершили ряд изменнических актов, пытаясь ослабить обороноспособность Советского Союза.

<…>

Берия предан суду по обвинению в измене Родине, в организации антисоветского заговора, совершении террористических актов, активной борьбе против рабочего класса и революционного рабочего движения, проявленной им на секретно-агентурной должности в органах разведки контрреволюционного мусаватистского правительства в период Гражданской войны, то есть в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58–1 «б», 58–8, 58–13, 58–11 Уголовного кодекса РСФСР.

<…>

В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР дело по обвинению Берия, Меркулова, Деканозова, Кобулова, Гоглидзе, Мешика и Влодзимирского подлежит рассмотрению Специального судебного присутствия Верховного суда СССР в порядке, установленном Законом от 1 декабря 1934 года» [230] .

Открытого суда не было, все судебные заседания проходили в закрытом режиме. Помимо членов суда никто обвиняемых не видел. Но видели ли члены суда главного обвиняемого, Лаврентия Берию? Свидетельств этому нет.

24 декабря «Правда» опубликовала приговор суда:

«18–23 декабря 1953 года Специальное Судебное Присутствие Верховного суда СССР <…> рассмотрело в закрытом судебном заседании, в порядке, установленном Законом от 1 декабря 1934 года, уголовное дело по обвинению Л. П. Берии и других.

Специальное Судебное Присутствие Верховного суда СССР постановило:

Приговорить Берия Л. П., Меркулова В. Н., Деканозова В. Г., Кобулова Б. 3., Гоглидзе С. А., Мешика П. Я., Влодзимирского Л. Е. к высшей мере уголовного наказания — расстрелу, с конфискацией лично им принадлежащего имущества, с лишением воинских званий и наград. Приговор является окончательным и обжалованию не подлежит».

Сфальсифицировав заговор Берии и объявив того руководителем карательной машины, в группу заговорщиков, якобы действовавших по его указке, включили следователей и руководителей госбезопасности, действительно причастных к незаконным методам ведения следствия и лично участвовавших в пытках и избиениях арестованных (Рюмина, Рухадзе, Абакумова), а также всех, кто когда-либо с ним работал. Это позволило Хрущёву и Маленкову надеть на себя маски невинных овечек, что устроило всех членов Политбюро, виновных в массовых репрессиях. Теперь они смогли спокойно вздохнуть и объяснить советскому народу, кто был главным виновником всех бед и страданий.

После «разоблачения врага народа» почти каждое обвинение участникам «бериевского заговора» начиналось со слов: «Как было установлено приговором <…> главарь заговорщической группы Берия, тщательно маскируя и скрывая свое преступное прошлое и вражеские связи с разведками иностранных государств, избрал в качестве основного метода своей преступной деятельности клевету, интриги, различные провокации против честных партийных и советских работников, стоявших на пути его враждебных Советскому государству замыслов». Но — повторяю! — в обвинениях нет ни полслова о причастности Берия к смерти Сталина!

Всё, связанное с «делом Берия», оставалось окутанным завесой секретности. Однако эта фигура была столь значительной — как-никак второе лицо государства! — что пришлось срочно что-то изыскивать. Так создан был образ кровавого монстра, сексуального маньяка, насильника и педофила — с доказательствами, основанными на слухах, которые тем не менее дожили до XXI века, даже перейдя на теле- и киноэкраны.

Однако после бериевских реабилитаций и возвращения политзаключённых, отсидевших десятилетия в тюрьмах и лагерях и рассказывающих чудовищные истории о преступлениях сталинского режима, замалчивать роль Сталина уже было нельзя. На ХХ съезде КПСС Хрущёв выступил с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях», переложив часть вины на Сталина. Этого оказалось недостаточно. ЦК бомбили письмами тысячи Солженицыных и Шаламовых. Хрущёв вынужден был пойти дальше — на публичное осуждение культа личности на XXII съезде партии. Это произошло через восемь с половиной лет после смерти Сталина.

 

«Служили два друга в нашем полку…»

Этими словами начиналась трогательная лирическая песня о двух друзьях-товарищах, в Гражданскую войну служивших в одном полку. Она как будто писалась и о наших героях, Хрущёве и Берии, долгие годы связанных крепкой дружбой.

Их объединяло многое. Оба встретили 1917 год в молодом возрасте: Хрущёву исполнилось 23 года, Берии — 18. Оба сознательно примкнули к большевикам. Оба участвовали в Гражданской войне. Оба искренне поверили в правоту коммунистической идеи и в ленинский лозунг диктатуры пролетариата. Оба были из поколения максималистов, готовых ради победы мировой коммунистической революции пожертвовать миллионами человеческих жизней. Всё смешалось в их головах — романтизм революции («в белом венчике из роз впереди Иисус Христос») и провозглашённый Лениным и Троцким «красный террор».

Берия начал прозревать во времена Большого террора и не скрывал от соратников сомнений в правильности курса Сталина, призывая их к созданию антисталинской коалиции. Хрущёв оставался в плену коммунистических догм и не поддержал его, считая такие высказывания провокационными.

Берия желал перемен. Союзников у него не было. Хрущёв, хоть и демонстрировал Берии свою дружбу, в общении осторожничал, понимая, что такие взгляды чреваты разрушением режима, а значит, тогда неизбежно возникнет вопрос о его личной роли в проведении массовых репрессий в Украине и в Москве. Спасая себя и систему, Хрущёв начал действовать. Заговор против Берии, начавшийся возле постели умирающего Сталина, завершился победой.

Никто не мешал Хрущёву продолжить реабилитации. Вместо этого он жестоко расправился с мирными восстаниями политзаключённых (Норильск, Воркута в августе 1953 года и Кенгир (Казахстан) в мае — июне 1954 года) и растянул разоблачение культа личности Сталина на восемь с половиной лет, дотянув до 1961 года, когда дальше молчать уже было нельзя.

Берия не был ангелом, нагрешил он достаточно. То, что, не боясь ответственности, он незамедлительно начал реформы, говорит о том, что они были продуманы им давно.

Афоризмы, с которыми Хрущёв вошёл в историю, — «мы вас закопаем» и «мы вам покажем кузькину мать» — меркнут по сравнению с босяцкой фразой, сказанной об Аденауэре, канцлере ФРГ: «Мы никогда не примем Аденауэра как представителя Германии. Если снять с него штаны и посмотреть на его задницу, то можно убедиться, что Германия разделена. А если взглянуть на него спереди, то можно убедиться в том, что Германия никогда не поднимется».

Таким был этот полуграмотный мужик, которому, забыв о реабилитациях Берии, присвоили лавры разрушителя культа личности Сталина. Эпоха его правления, несмотря на безумные поступки, повлекшие гибель десятков тысяч людей, названа «хрущёвской оттепелью»…

Начни подсчитывать число жертв, находящихся на совести Берии, Жукова и Хрущёва (список преступлений Никиты Сергеевича только с 1953 по 1964 годы приведен в главе «Заговор Хрущёва») — неизвестно, чья чаша перевесит…

Прошли годы. Жуков остался неприкасаемым народным любимцем, а Хрущёву — за доклады на XX и XXII съездах КПСС и разрешение опубликовать «Один день Ивана Денисовича» — демократическая общественность простила многое. В том числе и 14 сентября 1954 года, когда по приказу Хрущёва 40 тысяч военнослужащих были брошены Жуковым в ядерный ад на Тоцком полигоне под Оренбургом. Три четверти вскоре умерли от ожогов и лучевой болезни. Выжили единицы. Назвать военные учения трагической ошибкой нельзя. Катастрофические последствия ядерного взрыва после ужасов Хиросимы и Нагасаки были уже известны всему миру.

Владимир Карпов, из книги «Маршал Жуков: Опала»:

«Семьи военнослужащих накануне взрыва были эвакуированы в Сорочинск. А после взрыва они сразу же вернулись в свои повреждённые финские домики, начали наводить порядок, сметали радиоактивную пыль обычными тряпками, и жёны стирали одежду мужьям, вернувшимся с учений. А спустя некоторое время началось: выпадали волосы и зубы, болели кости, покидали силы. Тридцатилетние, недавно могучие мужчины превращались в дряхлые развалины» [231] .

Упомянуть в своих воспоминаниях об оренбургской трагедии Хрущёв не посмел. Его сын Сергей Хрущёв, с 1990 года проживающий в США (как любят дети советских вождей жить на Западе!), переписывая мемуары отца, также забыл упомянуть оренбуржцев. Зачем? Пугая страну мифическими, приди Берия к власти, жертвами, Хрущёв забыл о 40 тысячах жизней, загубленных им в оренбургских степях…

Руководитель учений, министр обороны СССР маршал Жуков во многократно переизданных мемуарах также постеснялся повиниться перед родственниками своих жертв. Зато оба, не стесняясь в эпитетах, клеймят злодея Берию.

Хрущёву, чьи воспоминания первоначально были изданы в США, никто не мешал покаяться. Побоялся. Запущенные им же слухи о насильственном противостоянии Сталину в мемуарах отсутствуют. Не стал он пилить сук, на котором сидел.

Невинной овечкой прикинулся Хрущёв и тогда, когда начал рассказывать сказку о «ленинградском деле» — мол, в отсутствие коллегиального руководства, материалов не видел, протоколов допросов не читал, подмахнул приговор, не вчитываясь в детали, доверившись коварным Маленкову и Берии. Ну прямо дите непорочное! Спинка не чешется? В том месте, где у ангелов крылышки прорастают?

Ему легко было излагать созданную им легенду, после того как в 1957 году на июньском пленуме, когда разбирался «Вопрос о преступной роли Г. М. Маленкова в организации “ленинградского дела”», выяснилось, что Маленков почти полностью уничтожил все документы. А раз нет документов — некого обвинять.

Хрущёв вспоминал, как Каганович просил его найти подписанный всеми членами Политбюро документ о применении пыток и избиений арестованных, который надлежит уничтожить. Какова реакция Хрущёва? Возмущение? Гнев? Нет, он вздохнул с облегчением: «Я потом искал его в секретариате ЦК и в секретных документах, но такого документа не нашли. Видимо, Сталин его ещё раньше уничтожил».

Но Сталин ли? С какой целью? У него никогда не возникали сомнения в своей непогрешимости, и ему не снились страшные сны, в которых приходится отвечать за содеянное. Душа дрожала у членов Президиума ЦК КПСС (так с 1952 по 1966 годы, с XIX съезда ВКП(б) и до XXIII съезде КПСС называлось Политбюро), которые, по уже приводимым воспоминаниям Болдина, сразу же после смерти Сталина ринулись в кремлёвский кабинет вождя, дрожащими руками вскрыли его личный сейф и быстро разобрали бумага, имевшие к ним личное отношение. Кто-то схватил искомый документ раньше Кагановича и Хрущёва и… (съел, сжёг, разорвал в клочья, спустил в унитаз) — автор предлагает читателю из предложенного списка самостоятельно выбрать способ, каким наследники Сталина уничтожали следы своих преступлений.

Суслов, Маленков, Хрущёв — список преступников и фальсификаторов истории можно продолжить — были мастерами мистификаций, архивы почистили основательно. Поэтому, когда одни историки пишут о готовившейся в 1953 году депортации евреев в Сибирь и публичной казни через повешение кремлёвских «врачей-вредителей» при массовом скоплении народа, другие продолжают упрямо твердить: «Не было этого, не было, официальные документы не обнаружены», забыв о десятилетиями извергавшихся потоках лжи вокруг пакта Молотова — Риббентропа и расстрела польских военнопленных в Катыни, опровергнутые документами, обнаруженными в сейфе Президента России после развала СССР.

Каждый фальсификатор преследовал свою цель. Хрущёв — убирал своё имя с самых кровоточащих документов. Это ему удалось: сказки о «хрущёвской оттепели» въелись в сознание, став очередным штампом. В реальности арест и расстрел Берия привёл к приостановке десталинизации и частично даже к ресталинизации. Во всяком случае, до середины 1954 года в Чехословакии и Румынии продолжались политические процессы при участии советских «советников», завершавшиеся казнями осуждённых, а в Советском Союзе процесс реабилитаций замедлился, а по некоторым категориям заключённых и вовсе приостановился.

…Через 11 лет, оказавшись не по своей воле на пенсии и начав писать мемуары, Хрущёв вернулся к событиям, связанным с арестом Берии. К тому времени уже вышли мемуары Светланы Аллилуевой, рассказывавшие о смерти её отца, и, обращаясь к потомкам, Хрущёв вынужденно вернулся к событиям после похорон Сталина. Теперь его обвинения в адрес Берии отличаются от тех, что звучали на июльском пленуме. Появились слова «изверг», «палач» и бездоказательное лживое обвинение, что тот якобы собрал в Москве убийц, готовых посягнуть на лидеров советского государства и его, Хрущёва, в первую очередь.

«Не хочу играть в скромность, но скажу, что устранение Берии было проведено своевременно. Если бы мы не сделали этого, то совершенно по-другому направлению развивались бы все события внутренней и международной политики Советского Союза. Этот изверг и палач расправился бы со всеми нами, и он уже был близок к такой расправе. Все убийцы, которые выполняли его тайные поручения, были уже собраны им в Москве и, видимо, успели получить или должны были получить задания. После ареста Берии эти люди были названы нам пофамильно. Я сейчас их фамилий не помню (понятно, что инициатор свержения Берии не может вспомнить того, чего не было. — Р. Г.). Те события очень сблизили нас, потому что Молотов хорошо понимал Берию и знал, на что тот способен. Понимал, что, начни Берия действовать, головы Молотова и Хрущёва полетели бы в первую очередь. Эти головы Берии надо было снять, чтобы развязать себе руки. Было бы пролито море крови, ещё больше, чем при Сталине» [233] .

«Правдивость» мемуаров Хрущёва возмутила Микояна. Он близко дружил с Хрущёвым, что не помешало ему оказаться в среде заговорщиков, через 11 лет отправивших того в отставку. Непотопляемый и всем вождям преданный Микоян, кандидат в члены Политбюро с 1926 года и член Политбюро с 1935 года, чья подпись стоит под всеми приговорами над бывшими членами Политбюро, — персонаж популярного в СССР анекдота о непреклонных партийцах, колеблющихся только с линией партии.

Вспышка гнева возникла у Микояна тогда лишь, когда речь в мемуарах Хрущёва зашла о его деятельности. Захлебываясь от переполняющего чувства ярости, Микоян закричал: «Это не просто забывчивость, это прямая неправда, причём часто неправда у него маскируется в игнорировании того, что я делал или говорил».

Наконец-то! Дождались! Сейчас Микоян правдиво расскажет о событиях 53-го года и о предыдущих, о политических процессах и о подковёрной борьбе…

Как бы не так! Раскатали губу!

Воспоминания верных ленинцев пора издавать в серии «Так не было». Успокоившись, Микоян пишет: «А дело было так. Я и многие другие не имели полного представления о незаконных арестах».

После этой фразы, вызывающей гомерический смех, на сцену пора выходить Жванецкому.

Эпилог

По-разному сложились политическая карьера и дальнейшая жизнь четверых участников последнего застолья вождя. Во время болезни Сталина они пришли к джентльменскому соглашению о разделе меж ними власти, официально объявленном в день похорон, и выстроились по рангу, занимаемому на день смерти: Маленков — Берия — Хрущёв — Булганин. Но только Хрущёв знал, что это соглашение временное, а третья позиция, которую он занял (считалось, что пост главы правительства, ранее принадлежавший Сталину, выше должности секретаря ЦК) — тактическая уловка, призванная притупить бдительность и уничтожить Берию, идущего вторым, а затем сбить с ног и нового командора. В дни, когда страна пребывала в трауре, он начал плести паутину антибериевского заговора, куда постепенно вовлёк Булганина, Маленкова, а затем и других членов Политбюро.

Хрущёвский хронометр отсчитал Берии 112 дней. Дата убийства Берии, как и всё с ним и вокруг него 26 июня 1953 года и после (если действительно он не был убит при аресте), окутано завесой секретности; «дело Берии» недоступно и хранится в личном архиве Президента РФ.

С Маленковым Хрущёв церемонился недолго — два месяца: дождался ближайшего пленума ЦК, сентябрьского, и свершил «дворцовый переворот», отменив прежнюю договорённость о коллективном руководстве в партии.

Маленков после разделения постов председателя Совета министров СССР и первого секретаря ЦК КПСС «неправильно» понял свои обязанности и претендовал не только на руководство деятельностью правительства, но и на руководство Президиумом ЦК — функция, по традиции доставшаяся от Сталина главе правительства. Маленков вёл заседания Президиума и этим «напрягал» Никиту Сергеевича, который как опытный аппаратчик спланировал очередную интригу. По предложению Хрущёва, пленум учредил должность первого секретаря ЦК КПСС и вручил бразды правления Никите Сергеевичу. Теперь Маленков, председатель Совета министров СССР, вынужден подчиняться ему по партийной линии. Дни царствования Маленкова были уже сочтены… Ему хрущёвский хронометр отсчитал ещё 18 месяцев. На январском (1955) пленуме Хрущёв обвинил «друга Георгия» в отсутствии «необходимых знаний и опыта хозяйственной деятельности» и — тут «Остапа понесло» — в отсутствии «деловых и политических качеств, необходимых для выполнения обязанностей главы Советского правительства».

Через неделю состоялась сессия Верховного Совета СССР, которая послушно проштамповала решение пленума, то бишь Хрущёва, и освободила Маленкова от должности председателя Совета министров. Чтобы его добить, в Постановлении пленума прозвучало обвинение в сотрудничестве с «предателями и врагами народа» Берией и Абакумовым, «моральной ответственности за позорное ленинградское дело», и в политических ошибках, таких как поддержка Берии (правда, на начальном этапе) в отказе от строительства социализма в ГДР и создания единой Германии. Однако при наличии таких грехов Маленкова не арестовали и даже не вычеркнули из состава членов Президиума ЦК, а лишь переместили на скромный пост министра электростанций. Понимая, что его время закончилось, в июне 1957-го, сговорившись с Молотовым и Кагановичем, Маленков предпринял отчаянную попытку сместить Хрущёва. Заговор провалился, и Маленков отправился в ссылку в Усть-Каменогорск, директором электростанции, затем в Экибастуз. Умер в безвестности 14 января 1988 года.

Безамбициозный Булганин при дележе власти вернул себе пост министра обороны. В феврале 1955-го по настоянию Хрущёва он занял должность председателя Совета министров, но чтобы впредь каждому ясна была расстановка сил и кому первому из первых положено подниматься на трибуну Мавзолея Ленина — Сталина (тело Сталина вынесут из Мавзолея в ночь на 1 ноября 1961 года), в Постановлении Пленума сказано: «Маленков после разделения постов Председателя Совета министров СССР и первого секретаря ЦК КПСС неправильно понял свои функции и явно претендовал не только на руководство деятельностью Правительства, но и на руководство Президиумом ЦК». И хотя лишь в Конституции СССР 1977 года появилась шестая статья, законодательно закреплявшая роль КПСС, которая является «руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы», власть советов была фиктивной всегда. Советы всех уровней со времён Ленина выполняли распоряжения партии, устав которой гласил, что целью коммунистической партии является установление диктатуры пролетариата. Без диктатуры, братцы, — никак нельзя.

Булганин «установление диктатуры КПСС» понял правильно и тихо пробыл в должности премьера три года, пока Никита Сергеевич не осознал, что лидерам иностранных государств непонятна иерархия власти в СССР. Им привычно (и так положено по дипломатическому этикету) иметь дело с равными себе, с государственными, а не с партийными лидерами, а стало быть, настало время совместить посты первого секретаря ЦК и председателя Совета министров. В марте 1958-го Булганин слетел с трона, а под Новый год Хрущёв отправил его подальше от Москвы, в ссылку, в Ставрополь, председателем совнархоза. Через два года Булганин вышел на пенсию и, причащаясь к водочке, умер 24 февраля 1975 года. Похоронен без почестей.

Пять лет понадобилось Хрущёву, самому хитрому из «консулов», чтобы убрать конкурентов и на советском царстве стать единоличным правителем.

Время не застыло на одном месте. Прошло 11 лет после похорон Сталина. Расправившись с «друзьями» Берией, Маленковым, Молотовым, Кагановичем и Булганиным и создав культ личности имени себя, Хрущёв дожил до октябрьского (1964) пленума ЦК, на котором пережил собственное свержение. Новые заговорщики оказались людьми благородными: Микиту не расстреляли, предоставили персональную пенсию союзного значения. Его семью тоже не слишком обидели — не выслали на поселение в казахстанские степи, а у зятя лишь отобрали пост главного редактора газеты «Известия». Зато Никите Сергеевичу сохранили подмосковную дачу, позволили принимать гостей и писать мемуары.

С устранением Хрущёва, последнего участника первомартовского застолья вождя, закончилась эпоха пребывания у власти тех, чья молодость пришлась на эпоху романтического коммунизма.

Немногие помнят голливудскую комедию «One, Two, Three» с участием очаровательной Памелы Тиффин, вышедшую на экраны в 1961 году. Действие картины происходит в Берлине до строительства Берлинской стены. В ночном клубе во время зажигательного танца портрет Хрущёва, висящий на стене, выпадает из рамки, и оказывается, что он был вставлен поверх портрета Сталина, оставшегося висеть на стене. Символично, не правда ли?

А Берия… «Клубничка» заманчива. Стереотипы устойчивы. Копание в грязном белье и удовлетворение низменных инстинктов толпы — привлекательно и беспроигрышно. По прошествии полувека в многосерийном телефильме, показанном осенью 2005 года Первым каналом российского телевидения, Берия изображен растлителем несовершеннолетней девочки, «сексуальным разбойником», таким, каким в 1953 году, за неимением других преступлений, Хрущёв представил его в «секретном письме ЦК КПСС».

Режиссёр смакует кадры совращения школьницы, на экране — хищник, циничный взгляд, необузданная похоть. Не нашлось режиссёра, который разрушил бы этот штамп и в фильме о героях-разведчиках ввёл бы пусть даже эпизодическую роль того, кто перед войной и в годы войны возглавлял советскую разведку и контрразведку. Или в документальном кинофильме о Второй мировой войне сказал бы несколько слов о члене ГКО Берии, отвечавшем в том числе за всю оборонную промышленность. Или показал бы кадры с его участием на Тегеранской, Ялтинской и Потсдамской конференциях (не сомневаюсь, что существует документальная кинохроника, и не только советская). Или в кинорассказе о создании советской атомной бомбы поведал бы о руководителе работ, которому подчинялись сотни заводов, КБ и научных центров. Благодаря выдающимся организаторским способностям Берии (это отмечают и главный его хулитель Хрущёв, и все участники «ядерного проекта»: учёные, производственники, разведчики) удалось в кратчайший срок ликвидировать монополию США на обладание ядерным оружием.

* * *

Вот, пожалуй, и всё. Проанализированы все версии смерти Сталина. Авторханов доказывал (его версию подхватили недобросовестные историки), что Сталин пал жертвой заговора. Но, как мы убедились, ни на июльском (1953) пленуме ЦК, ни в обвинительном заключении Прокураторы СССР Берии не предъявлялись обвинения в убийстве «вождя народов». И хоть такая возможность имелась (причем именно это ещё больше настроило бы против него общественное мнение и вызвало бы взрыв негодования), этого не было, потому что не было! В 1953 году никто не додумался до обвинения в убийстве, которое Авторханов озвучил через 23 года, но даже тогда, когда образ «злодея» запечатлелся в сознании масс, Прокуратора СССР не воспользовалась подсказкой, чтобы официально предъявить Берии новое обвинение.

Кого только не показывали в киноэпопеях о Второй мировой войне: и Сталина, и Гитлера, и Молотова, и Риббентропа! О Берии — ни слова, а если вдруг и говорится, то в негативном контексте. По сценарию и режиссёрской установке, актёр, играющий Берию, всегда отвратителен и несимпатичен, даже когда молчит. Хрущёв своего добился? Оставим этот вопрос без ответа. История не заканчивается 2016 годом.