У Юрки Борзова родители всегда уезжали осенью отдыхать на Черное море. Папа его был маршалом, и у них была гигантская квартира в доме на набережной. Туда мы сбегали с уроков, а половина класса в этом доме вообще жила, там мы устраивали фантастический бардак длиною в месяц. Мы там репетировали, играли, туда приходили все хиппи Москвы. Поскольку дом был ведомственный, внизу стоял вахтер в чине полковника в отставке. Но поскольку Юрка там жил, вахтер не мог не пускать его гостей, хотя тщательно все фиксировал.

С 8-го класса мы стали битловать, с 9-го класса – отращивать волосы. Однажды нас с уроков выгнали: пока не подстрижетесь, не возвращайтесь. Мы побрились наголо, пришли такие гордые, а нас не узнали. Мы сразу пошли курить в сортир. Туда заглянул учитель физкультуры: «Здрасьте». И ушел, изумленный. Я понял, что он нас тоже не опознал. Потом мы дружно явились в кабинет к директрисе, и она из себя выдавила: «Ну что ж, так гораздо лучше». Это был первый сознанный социальный протест в моей жизни.

Мы пели туристические песни – Высоцкого, Окуджаву, Визбора. Меня научил играть на семиструнной гитаре один мой товарищ из 10-го класса, а я был тогда в седьмом. Он одолжил мне на каникулы гитару и показал, как играть песню Высоцкого «Солдаты группы «Центр»» на трех основных аккордах. За неделю я их освоил. Потом отец принес домой две битловские пластинки. У меня крыша сразу съехала. Это было какое-то магическое воздействие. До сих пор я не знаю, что с нами на этом отрезке жизни произошло. Сначала я очень расстроился, узнав, что «Битлз» играют на других гитарах. Я пытался на семиструнной гитаре подбирать их песни, а мне объяснили, что у них шестиструнные. Они по-другому настраиваются. Ощущение, что я зря старался, не тому учился, – было очень сильно. Пришлось переучиваться на шестиструнную.

В старшем классе у нас в школе уже была группа. Они играли шейки. Завхоз иногда выдавал им «кинап» – звуковые колонки от киноустановки, с помощью которой нам показывали учебные фильмы. Звучало это страшно громко – по 20 ватт каждый ящик. И вот мы стали делать бит-группу. До этого был ансамбль, который назывался КИНС, там пели две девочки-певуньи. Репертуар был довольно странный, хотя разнообразный: английские народные песни, американское кантри, что-то из российской эстрады: Пьеха, Магомаев, квартет «Аккорд». Пугачевой тогда еще не было.

И вот все это лопнуло, показалось совершенно неправильным, неинтересным, ненужным. Надо играть, как «битлы» и «роллинги». Чем мы и стали заниматься. Забросив все к чертовой матери. Я даже не понимаю, как я поступил в институт. Мы репетировали каждый день. Репетировать – неправильное, скучное слово. Это был такой способ моления. Извлечение звуков из этих электрических гитар при полном неумении. Нам страшно повезло: у одного из нас папа был настоящий японец. И он периодически привозил японские электрические гитары, маленькие усилители – ни у кого в Москве такого не было. Нам это очень помогло. Я не знаю, на чем бы мы учились, если бы у нас не было этих инструментов.

Где-то к 1971 году мы уже изрядно играли по Москве – по институтам, по школам. Клубов в сегодняшнем понимании не было и быть не могло. Каждый сейшн заканчивался в лучшем случае вырубанием электричества, в худшем – приездом ментов. И все это было очень привычно.