Я родился в Ленинграде, не в Санкт-Петербурге. И меня привезли в квартиру, которую получили родители. Вы не поверите, конечно, но я не вру: им дали комнату 50 метров в гигантской квартире, где жили еще 8 семей. Они попросили разрешения взять только половину и за свой счет поставили перегородку.

Мама была главным инженером хлебозавода, и во время войны она не имела права отлучаться далеко от работы. Поэтому ее переселили в эту квартиру. И когда она выходила с завода, была обязана говорить, куда идет. У нас семья считалась обеспеченной. Проработав лет пятнадцать, мама получала 200 рублей, а я в 9-м классе поехал работать в геологическую экспедицию и заработал за месяц 350 рублей. Потому что там горные, геофизические, дальние, северные надбавки – получилось много.

Когда мама ушла на пенсию, она утром мне сказала: «Знаешь, Жорик, я первый раз за тридцать лет спала спокойно. Тридцать лет каждую ночь я думала: не случилось ли что-то на производстве?» За травмы на заводе отвечает не директор, а главный инженер.

А отец у меня был младшим научным сотрудником, он готовил диссертацию. Началась война, и он добровольцем ушел в ленинградское ополчение. И вот такую странную фразу я скажу: ему повезло, что его ранили. Отца отправили в госпиталь, потом обучили на противотанкового артиллериста, а те, кто воевал с ним сначала, в основном погибли. Ранение спасло ему жизнь. Мама в Ленинграде пережила блокаду. Дед умер, мой двоюродный брат умер, папа на фронте, а меня за неделю до войны отправили к бабушке в Чернигов. Потому что было сообщение ТАСС, сообщение Совета Министров, Политбюро, что слухи о войне – это провокация. И поддавшись на эту провокацию, меня, как тысячи других детей, отправили на Украину. Немцы стремительно наступали, и маму уже не пустили за мной. Отца с фронта, естественно, тоже не пустили. И я – ребенок – оказался в оккупации в течение двух лет, пока нас не освободили.