Десятый "Б" был уже в курсе вчерашнего инцидента.
— Сергей Владимирович, а нам вы тоже зададите сочинение про войну?
Я задумался. С одной стороны, десятый "Б" ничем не провинился, а с другой — я понимал, что если я не дам им этого задания, то у десятого "А" возникнет закономерный вопрос: "А почему вы нам задали, а им — нет?" И я сказал:
— Разумеется.
Началось недовольное нытьё, но я всё-таки поставил на своём.
— А кто это был? — спросили ребята. — Ну, этот человек, который приходил к "А" классу.
Видимо, их приятели из параллельного класса рассказали им всё в деталях.
— Это мой друг, — сказал я. — Он служил в горячих точках.
— А к нам он придёт?
— К "А" классу я его специально не приглашал, — объяснил я. — Собственно, он пришёл ко мне. Он недавно вернулся домой.
Весь день я крутился, как белка в колесе и, как мне показалось, ни разу не присел. У меня появилась новая головная боль: в плане общешкольных мероприятий на ближайшие две недели значилось два события: "Осенний бал" и лекция какого-то приезжего доктора В.М. Павловского о СПИДе. Я вышел из учительской озадаченный, размышляя о том, каким образом мой класс будет участвовать в "Осеннем бале", а что касается лекции, то я решил, что она предназначена в большей степени для старшеклассников. "Осенний бал" должен был состояться через десять дней. Это мероприятие состояло из двух отделений — общешкольного концерта и второй части, которая должна была проводиться на каждой параллели отдельно, а следовательно, мне предстояло готовить её совместно с классным руководителем пятого "А". Программа общего концерта ещё готовилась; я узнал у организаторов, что в течение недели можно было предложить какой-нибудь номер от своего класса. После уроков я собрал своих ребят, рассказал им об "Осеннем бале" и спросил:
— Есть какие-нибудь идеи?
Выяснилось, что талантами мой класс особо не блистал: никто не умел ни петь, ни танцевать. Я уже собрался развести руками, как кто-то сказал:
— А Женька Колосников? Он в прошлом году на Новый год своего кота дрессированного показывал!
Женя Колосников, большеголовый мальчик с серьёзным взглядом, сказал:
— Если будет много народу, Васька может испугаться.
— Ну, не испугался же он, когда ты его всему классу показывал!
— То классу, а то всей школе. Если ещё музыку включат, то он вообще убежит.
— Так концерт-то ещё не завтра. Ваську можно потренировать. Включай музыку, пусть он привыкает.
Я спросил:
— И скольким фокусам ты его научил?
За Женю ответили ребята:
— Он столько всего умеет! Тележку катает, по жёрдочке бегает, на мячике лапами перебирает и так катится. А ещё он на роликовой доске ездит. Лапами отталкивается и едет!
— А долго ты его всему этому учил? — поинтересовался я.
— Года два, наверно, — ответил Женя. — А недавно я его новой штуке научил. Мне все говорили, что "апорт" можно научить приносить только собаку, а я Ваську научил. Он все команды знает: "рядом", "сидеть", "лежать", "голос", и лапу подаёт.
— Что же, ты ему командуешь "голос", а он мяукает? — засмеялся я.
— Ну, не лает же, — усмехнулся Женя.
— Ну, я не знаю, — сказал я. — Если он такой умный, то вполне возможно, что он ещё и лаять научится.
— Лаять его учить я ещё не пробовал, — признался Женя.
— Так всё-таки, что же мы решили насчёт концерта? — спросил я. — Женя, может, попробуем выпустить Ваську на сцену?
— Не знаю, это будет зависеть от Васьки. Попробовать, конечно, можно.
Ребята считали, что будет здорово, если Васька выступит на концерте: по крайней мере, такого номера ни у кого не будет.
— Да, номер с животным будет смотреться оригинально по сравнению с тем, что покажут остальные, — согласился я. — Значит, решено?
— Решено, решено! — закричали все. — Васька умный, у него всё получится.
Проведя все уроки и закончив все дела, я пошёл домой, надеясь, что сегодня мне удастся прочитать брошюрки. Я был измотан до предела и голоден, как волк. Но уже на крыльце я понял, что сразу попасть домой мне сегодня не удастся: за школьной оградой меня дожидался Мишка. Одного взгляда на него мне было достаточно, чтобы понять, что он снова был пьян. Я спустился с крыльца и, пересекая двор, думал: может быть, вообще пройти мимо и не связываться с ним? Приняв задумчиво-рассеянный вид и притворившись, что ничего вокруг не вижу, я попробовал проскользнуть, но Мишка, конечно, не пропустил меня: если он задался целью выловить меня, то глупо было надеяться, что он даст мне пройти. Он преградил мне дорогу.
— Серый, ты что? — воскликнул он. — Ослеп, что ли? Или я для тебя уже стал пустым местом?
Мне пришлось остановиться.
— Миша, если ты выпил, так уж сидел бы дома, — сказал я ему.
— А ты мне не указывай.
Мишка прищурился и, пошатнувшись, шагнул ко мне. Он пытался держаться вызывающе, не вынимал руки из карманов, но ноги у него заплетались, равно как и язык.
— Я хотел тебя видеть, потому и пришёл, — заявил он. — Пошли!
— Куда?
— Пошли, пошли!
Он крепко стиснул мою руку и потянул за собой. Видя, что я колеблюсь и мешкаю, он усмехнулся:
— Чего ты упёрся? Не бойся, не трону я тебя.
— Я и не боюсь, — сказал я. — Просто я уже собирался идти домой. Я здорово устал, а кроме того, мне нужно сегодня ещё кое-что прочитать и проверить тетрадки.
Выпустив мою руку, он буравил меня тяжёлым, мутным и холодным взглядом.
— Неласково ты со мной обходишься, Серый, — проговорил он. — Не по-дружески. А если бы ты пришёл ко мне, я бы бросил всё… Всё бросил бы, слышишь? Потому что ничего важнее твоего прихода для меня не было бы!..
— Мишка, тебе бы домой, — сказал я. — И прилечь. Может быть, поспать.
— В могиле высплюсь, — ответил он. — Серый, я пришёл к тебе, а ты посылаешь меня?.. Как же так?
— У тебя ко мне какое-то важное дело?
— "У тебя ко мне какое-то важное дело"! — передразнил он меня. — Фу-ты, какие мы гордые! Да, я опять пьяный, и что? Лучше пьяный друг, чем трезвый враг! Если бы ты пришёл ко мне в таком виде, я бы не погнушался… Я бы взял тебя за белы рученьки, усадил бы за стол, налил ещё чарочку, да уложил спать. А ты… "У тебя ко мне какое-то важное дело"!
— Миш, перестань. — Я взял его под локоть и повёл прочь от школы. — Что ты хотел? Я тебя слушаю.
— Да тебя я хотел, тебя… Увидеть тебя, только и всего!
Мишку опять качнуло, он немного споткнулся, и я поддержал его, обняв за плечи.
— Плохо мне, Серый, плохо, — выдохнул он. — Хоть сейчас в петлю.
— Что ты говоришь, Мишка!
— Пошли на озеро. Христом-богом прошу, пошли со мной!..
— Ладно, пошли.
Через десять минут мы сидели на песчаном берегу, глядя на тёмную, тревожную воду. Вечер был холодный, с озера дул неприятный, пронзительный ветер, и я с досадой думал: вместо того, чтобы пить дома чай, мы сидим здесь и мёрзнем.
— Плохо мне, — повторил Мишка.
— В смысле?..
Мишка прижал руку к сердцу.
— Вот здесь давит… А все люди вокруг мёртвые. Смотрят на меня мёртвым глазами. Все вокруг — зомби.
— Ты просто не пей так много… Это от водки тебе в голову лезут дурацкие мысли, — сказал я.
— Я и пью, чтобы не отличаться от всех и быть, как зомби.
— Ты что-то не то говоришь, Миша.
Он смотрел на меня из-под полуопущенных век тусклыми глазами.
— Ты не бойся, я не сошёл с ума. В отличие от вас всех.
— Значит, и я, по-твоему, тоже зомби? — усмехнулся я.
— И ты.
Я нарисовал на песке круг.
— Интересно получается. Я зомби, но не чувствую себя, как зомби.
Он усмехнулся.
— А зомби и не чувствуют, что они — зомби. Они считают себя нормальными людьми.
— И когда ты понял, что все вокруг… такие? — спросил я.
— Когда я уезжал отсюда, все были ещё нормальными. — Мишка подрисовал в моём круге горизонтальную линию с какими-то делениями. — Пока меня не было, с вами что-то сделали. Найти бы того, кто сделал вас такими…
— И что бы ты сделал?
— Убил бы его. — Мишка продолжал рисовать.
Я пытался понять, что он изображал. В круге появилось перекрестье двух линий.
— И от этого мы перестали бы быть зомби? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Мишка. — Может быть, перестали бы. А может, и нет.
Это было похоже на бред сумасшедшего, и мне было страшно слушать Мишку. Я с самого начала почувствовал, что с ним что-то не так, а теперь окончательно в этом убедился. Он тем временем достал из внутреннего кармана куртки маленькую бутылочку, отхлебнул, занюхал рукавом, потом достал сигареты и закурил. Кажется, он стал курить намного больше, чем прежде.
— Ну, каково тебе теперь, когда я открыл тебе глаза? — Он глубоко затянулся, выпустил в небо длинную струю дыма.
— Не знаю, — сказал я. — Наверно, жутко. Зачем же ты ко мне приходишь, если я зомби? Какое тебе от этого удовольствие?
Он задумчиво поднёс сигарету к губам, но не затянулся, а посмотрел на меня — вернее, как бы сквозь меня.
— Это как могила человека, который был тебе дорог, — сказал он. — Ты не можешь поверить, что его больше нет, ты идёшь на могилу, чтобы убедиться, что она — не его. На памятнике его имя, а ты всё равно не можешь поверить… — Он помолчал, затянулся. — Вокруг одни могилы тех, кого я когда-то знал.
— Что мне сделать, чтобы ты не чувствовал себя так? — спросил я.
Он посмотрел на меня невидящими, пустыми глазами.
— Ничего. Ничего, Серый. Ты не можешь помочь.
— Может, тебе чего-нибудь хочется? Скажи, я всё сделаю.
Он подумал, улыбнулся.
— Давай разведём костёр.
Языки пламени трепетали на ветру, Мишка грел у огня руки и поёживался, а я всё смотрел на его рисунок на песке — круг и перекрестье линий. Внезапно я понял, что это было, и меня пробрала холодная дрожь.
Это был оптический прицел.
— Картошечки бы сейчас, — сказал Мишка.
Я вспомнил, что хочу есть, и поморщился. Мишка снова достал бутылочку и приложился к горлышку, потом протянул её мне. Я покачал головой.
— Извини, забыл, — усмехнулся Мишка. — Ты же у нас теперь образец для подражания. Дети должны брать с тебя пример. — Он глотнул ещё, крякнул. — Ну вот, мне почти хорошо. Я дома, у нашего озера, костерок греет снаружи, а водочка — изнутри… И ты рядом. Вот жалко только, что ты зомби.
Я чуть не фыркнул. Это прозвучало смешно, но в сущности своей было жутко.
— Но я не буду обращать внимания, — сказал Мишка. — Представлю себе, что ты прежний. — Он закрыл глаза. — Как хорошо…
Откинув голову назад, он закрыл глаза.
— Мне на лице две операции делали, — сказал он. — Сказали, что лучше уже не получится. Я правда страшный?
Я не знал, что сказать. Губы Мишки скривились в усмешке.
— Да не то чтобы очень, — пробормотал я. — Ты просто другой какой-то.
— Думаешь, с такой рожей мне не найти бабёнку? — усмехнулся Мишка.
Он задавал эти провокационные вопросы, как будто желая смутить меня. Не дожидаясь ответа на последний, он сказал:
— Теперь на это дело со мной они соглашаются только за деньги. Суки… — Помолчав, он вдруг спросил: — Не знаешь, как там Лерка?
— Вроде бы замуж вышла, — ответил я.
Казалось, эта новость ничуть не удивила его. Он кивнул и сказал только четыре слова по этому поводу:
— Значит, выскочила… Сука она.
Вот и всё, что он сказал об этом. Сказал жёстко, цинично и холодно, сплюнув эти слова на песок. Нет, прежний Мишка, которого я всегда знал, не сказал бы так: прежний Мишка никогда не произносил бранного слова в адрес женщины.
Темнело и холодало. Хотя я немного согрелся у костра, но голод сосал под ложечкой всё ощутимее. Мишка допил свою бутылочку, и его окончательно развезло. Он уже ничего не говорил, и его взгляд постепенно терял всякое разумное выражение, становясь стеклянным и пустым.
— Мишка, — сказал я. — Как ты пойдёшь домой? Не потащу же я тебя на себе.
Он только сопел и покачивался.
— Уйди отсюда, зомби, — пробормотал он.
Потом он и вовсе упал на песок. Я потормошил его минут пять, с досадой понимая, что пытаться поднять его сейчас на ноги — дело безнадёжное. С другой стороны, оставить его здесь я тоже не мог: ночь обещала быть весьма прохладной. Долго я не думал: первое, что мне пришло в голову, было решение сходить к Мишке домой и попросить его родителей забрать их загулявшее чадо. Надеясь, что за время, которое потребуется мне для этого, Мишка никуда не денется, я так и сделал — не поленился, хотя от усталости и голода меня еле несли ноги.
Открыла мне Мишкина мать.
— Добрый вечер, тёть Валь, — поздоровался я.
— Здравствуй, Серёжа… А Миши нет дома.
— Я знаю, — сказал я. — Я, собственно, потому и пришёл. Тут такое дело, тёть Валь… Как бы это сказать… Вы только не расстраивайтесь.
Такая фраза, предназначенная для успокоения и подготовки человека к неприятному известию, работает, как правило, с прямо противоположным эффектом, и я пожалел, что сказал её: Мишкина мама сразу вся напряглась, как струнка, её остренькое лицо стало ещё острее, а глаза распахнулись и стали размером с чайные блюдца.
— Что случилось? — спросила она севшим голосом. — Что-то с Мишей?
— Тёть Валь, вы бы позвали дядю Пашу, — сказал я. — Мне одному Мишку не поднять, поэтому я и пошёл к вам…
— Господи.
Она так и села — на маленькую табуреточку в прихожей, прижав руку к сердцу. Я бросился к ней:
— Нет, нет, тёть Валь, с Мишкой всё нормально… То есть, почти нормально, если не считать того, что он напился и валяется сейчас у озера.
— Господи… Он же раньше никогда так не пил!
Вышел Мишкин отец. Он не ахал и не охал, выслушал меня молча и, не теряя времени, отправился со мной на озеро. По дороге он не задавал лишних вопросов, за что я был ему благодарен.
Но на том месте, где я оставил Мишку, мы нашли только Мишкину одежду, а самого его нигде не было видно. Я растерялся, а Мишкин отец всматривался в тёмную озёрную гладь. Сперва я не понял, почему: мысль о том, что Мишка решил искупаться в холодной осенней воде, показалась мне абсурдной, и в первый момент я не понял, почему Мишкин отец, повернувшись лицом к воде, закричал куда-то в темноту:
— Михаил! Вылезай, пошли домой!
Из темноты, со стороны озера, донёсся дурашливый возглас и плеск воды.
— Михаил! — звал Мишкин отец. — Мишка! Как это понимать? А ну, вылезай! Дома мать волнуется!
Из темноты послышалось:
— Водичка — прелесть! Све-еженькая!
— Я т-те дам "свеженькую"! — прикрикнул Мишкин отец сердито. — Вылезай, или…
— Или что-о? — отозвался Мишкин пьяно-проказливый голос.
— Или я сейчас сам тебя вытащу! — рассердился Павел Фёдорович.
До нас донеслось нечленораздельное:
— У-у-у… ха-ха-ха!
Вышла луна и засеребрилась на воде яркой дорожкой; круглый чёрный мячик Мишкиной головы колыхался на воде как раз в её пределах. Я недоуменно смотрел, как Мишкин отец начал скидывать одежду, приговаривая:
— Ты у меня сейчас дождёшься… Ох, и дождёшься!
Он вошёл в воду. А через пять минут на песок свалился Мишка — в мокрых трусах, задыхаясь от хохота. Его отец, отдуваясь, подошёл к своей одежде, выдернул из брюк ремень и, не говоря больше ни слова, начал потчевать им Мишку по мокрому заду.
— Батя! — взвыл Мишка при первом ударе.
— Получи, паршивец… Мать не жалеешь!
Ремень снова свистнул в воздухе и хлестнул Мишку.
— А-а, батя, ты что! — орал Мишка.
— Вот он тебе сейчас батя! — Мишкин отец потряс перед его лицом ремнём.
Так он "воспитывал" Мишку, пока не запыхался. Потом он оделся, вдел ремень и застегнул пряжку, а Мишка лежал на песке, и я видел в лунном свете, как его лопатки ходили ходуном. Он издавал какие-то странные звуки, похожие не то на рыдания, не то на смех.
— Вставай, одевайся, — проворчал Павел Фёдорович. — Чего ты там?
Мишка смеялся. От звука его смеха мне стало не по себе. Это был не обычный смех, а какие-то судорожные сотрясения всего тела с высокими, лающими выкриками и вздохами.
— Михаил, прекращай, — сказал ему отец. — Одевайся и пошли домой. По-моему, тут нет ничего смешного.
Я первым догадался, что с ним что-то неладное. Склонившись над ним, я тронул его за голое плечо.
— Миш…
Реакция Мишки была жуткой. Он вцепился в меня, прямо-таки повис на мне, словно я был единственной твердыней посреди зыбких миражей его сознания. Мне пришлось даже присесть на корточки.
— Спаси меня, Серый, — забормотал Мишка в каком-то исступлении. — Спаси меня, пожалуйста…
Мишкин отец тоже склонился к нему.
— Мишка, давай, прекращай это… Пошли.
Но Мишкины руки словно окаменели, сомкнутые кольцом вокруг моей шеи. Он повторял, блестя дикими, широко раскрытыми глазами:
— Спаси меня… спаси, Серый…
Мне ничего не оставалось, как только взять всё в свои руки. Я сказал:
— Всё, Мишка, успокойся. Я с тобой. Давай-ка оденемся.
Я подавал ему его одежду и помогал натянуть её, ни на секунду не отпуская его от себя. Его отцу я сказал:
— Дядя Паша, вам лучше его сейчас не трогать… Видите, он совершенно неадекватен.
Тот вздохнул и покачал головой:
— Это ж надо было до такого допиться… Проклятая водка.
Я сказал:
— Боюсь, здесь дело не только в водке.
С горем пополам одев Мишку, я помог ему встать. На ногах он держался хотя и неважно, но всё-таки держался, и я, обхватив его за талию, повёл прочь от озера. Павел Фёдорович хотел помочь мне вести его, но Мишка шарахнулся от отца, как от какого-то чудовища, и опять забормотал:
— Спаси меня, Серый… спаси меня!..
Я сказал ему твёрдо и успокаивающе:
— Всё нормально, Мишка. Никто тебе не причинит зла.
Всю дорогу он цеплялся за меня, как за спасательный круг, и не отпустил даже дома. Он отшатнулся от рук матери, которая с порога бросилась к нему:
— Мишенька…
Мишка, вцепившись в меня, крикнул:
— Не трогайте меня, вы, проклятые зомби!.. — И опять забормотал жалобно: — Серый, спаси меня от них…
Он не отпустил меня. Как я ни пытался ему втолковать, что мне нужно домой, что я устал и хочу есть, что у меня ещё дела, он умолял меня остаться, вцепившись в меня. Ещё никогда я не видел его в таком плачевном состоянии, и всё это произвело на меня тяжёлое впечатление. Мне было и неприятно, и жаль его, а пуще того жаль его растерянных родителей. Мишкина мама — это худенькое существо с глазами-блюдцами — чуть не плакала, а отец хотя и старался внешне выглядеть сдержанно, но всё же не мог скрыть дрожи в руках, наливая мне чай. Мишкина мама вздохнула:
— Делать нечего… Оставайся ночевать, Серёжа.
Мне пришлось позвонить домой и предупредить, что я остаюсь у Мишки. Его родители гостеприимно и заботливо усадили меня ужинать, но я едва мог есть, слыша из комнаты Мишкин голос, звавший меня:
— Серый… Серый!
Я откликался:
— Я здесь, Мишка! Сейчас я приду, подожди.
Он затихал на минуту, а потом снова принимался жалобно меня звать. Я торопливо закончил с ужином и вернулся к Мишке, дожёвывая последний пирожок. Едва завидев меня, он схватил меня за рукав и притянул к себе.
— Не бросай меня, Серый, — зашептал он умоляюще. — Вокруг эти проклятые зомби.
— Но ведь я тоже зомби, — усмехнулся я.
Он замотал головой.
— Нет, ты не зомби. Ты — не один из них, Серый! Но будь осторожен, потому что они и тебя могут превратить в такого же, как они. Будь постоянно начеку, я прошу тебя!..
До часа ночи я провозился с ним, как с больным ребёнком. Я так и не смог втолковать ему, что его родители — никакие не зомби, поэтому я просто сидел с ним рядом и успокаивал его своим присутствием. Будучи не в силах переубедить его, я попытался подстроиться под него, оперируя теми же образами, в которых сейчас жило его воспалённое сознание.
— Мы на острове, Мишка, — сказал я. — Здесь мы в безопасности, сюда никакие зомби не доберутся.
Он неожиданно ухватился за эту идею.
— Да, это единственное безопасное место… — Вдруг его глаза засверкали, и он крепко, до боли сжал моё запястье. — Серый, я знаю, кто сделал всех зомби! Это он!
— Кто?
Мишка приблизил своё изувеченное лицо к моему и жарко зашептал мне в губы:
— Тот, кого все называют Аркадием Павловичем.
— Господи, Мишка, что ты говоришь! — вырвалось у меня.
Он схватил меня за плечи и, бешено сверкая глазами, заговорил:
— Серый, держись от него подальше! Не ходи к нему в дом, не ешь его пирожных, он заманит тебя в ловушку! Если уже не заманил. Ты уже у него на крючке! Он помогает школе, ты в этой школе работаешь… Тебя он ещё не успел превратить в зомби, поэтому он сейчас будет на тебя охотиться! Серый, ты просто представить не можешь, в какой ты опасности!
Я вздохнул.
— Но ты не бойся, я тебя ему не отдам. — Мишка обхватил рукой мою шею. — Мы ещё повоюем…
— Миш, война кончилась, — сказал я.
— Она всегда идёт, — возразил он убеждённо. — Это только затишье. Но война всегда идёт.
Он заснул только в начале второго ночи. После этого и я смог наконец отдохнуть на диванчике. Мишка стонал и ворочался во сне, бормотал какие-то бессмысленные обрывки слов, но я был так утомлён, что ничто не помешало мне заснуть.
Поднялся я в шесть: мне нужно было успеть забежать домой за книгами. Оказалось, Мишка уже встал: я встретился с ним на кухне. Он угрюмо пил крепкий чай, налитый ему отцом. Похоже, приступ безумия прошёл вместе с хмелем, потому что в Мишкиных глазах уже не было того жутковатого дикого блеска, он уже не шарахался от родителей и выглядел виноватым и устыжённым.
— Серый, извини, — сказал он мне. — Похоже, я вчера опять доставил тебе хлопот.
— Ладно уж, — усмехнулся я. — Но больше так не делай.
Следующие три дня мы с ним не виделись. О деньгах, которые мне предлагал Мишка, я как-то забыл и не вспоминал, пока они сами о себе не напомнили. Придя однажды вечером домой, усталый и голодный, я хотел сразу шмыгнуть на кухню, чтобы проверить, что мама приготовила на ужин, но прежде чем я успел это сделать, меня поразила необычная тишина: она почти ударила меня по ушам своей вакуумной пустотой. По вечерам отец обычно слушал радио или смотрел что-нибудь по телевизору, а сейчас ни радио, ни телевизора не было слышно. Озадаченный и даже слегка встревоженный, я переобулся и повесил куртку на крючок.
Сначала мне показалось, что на кухне за столом сидели не мама и отец, а их восковые копии. Однако, их глаза всё же обратились на меня, когда я вошёл.
— Что случилось? — спросил я.
— Приходил Миша, — сказала мама.
На столе лежала солидная пачка тысячных купюр.
— Он сказал, это тебе на лечение, — сказал отец.
— И вы взяли? — возмутился я.
Они смотрели на меня виноватыми глазами.
— Он не принял их обратно, — сказала мама. — Просто положил на стол, повернулся и ушёл.
— Сколько здесь? — спросил я.
— Мы ещё не считали. Даже не притрагивались.
Через двадцать минут я стучал в Мишкину дверь. Открыла его мама.
— Ой, Серёжа, а Миша опять куда-то пропал.
Я сунул ей пачку денег, предварительно завёрнутую мной в бумагу, и сказал:
— Когда вернётся, отдайте ему это.
Но на этом всё не кончилось. Уже на следующий вечер я застал у себя на кухне почти ту же самую картину: мама, отец и деньги. Пачка была даже в той самой бумаге, в которую я её вчера завернул.
— Миша опять принёс, — сказала мама. — Сказал, чтобы ты не обижал его.
Я поступил точно так же, как и прошлым вечером. А на следующий день, идя домой на обед, я столкнулся на улице у магазина с Мишкой. Он был в компании каких-то засаленных пропойц — невзрачных, чумазых, всклокоченных мужиков, по виду — отъявленных бражников и гуляк. Их было человек пять-шесть, и каждому из них Мишка купил бутылку. А они и радовались: привыкшие к дешёвому одеколону и другим спиртосодержащим жидкостям, не предназначенным для употребления внутрь, они в предвкушении любовались бутылками дорогой водки, которой их угощал Мишка. Они топтались вокруг своего благодетеля и, наверно, были готовы сделать для него всё, что бы он ни приказал.
— Айда гулять, братва! — крикнул он, и его неприглядная компания ответила нестройным хором хриплых голосов.
Увидев меня, он осклабился в улыбке, но глаза его вонзились в меня, как два холодных острых сверла. Я сказал:
— Миша, зачем ты так? Хоть маму пожалел бы.
Кто-то из его собутыльников крикнул мне:
— А ты иди отсюда, пока тебе твой галстучек не начистили!
Остальные захохотали, и Мишка к позору своему присоединился к общему смеху.
— Брезгуешь мной, да? — бросил он мне с издёвкой. — Тебе твой Аркадий Павлович и за маму, и за папу стал, да? Конечно, куда нам до него!
Бросив краткий взгляд на потрёпанную братию, которую собрал вокруг себя Мишка, я сказал негромко и спокойно:
— Миша, они тебе не компания.
— Почему это не компания? — усмехнулся Мишка. — Мне что ни человек, то компания. Они даже получше тебя будут!
— Тебе сказано — вали отсюда, хрен в галстуке! — заорали мне пьянчуги.
Один из них подступил ко мне и обеими руками толкнул меня в грудь, так что я отлетел на несколько шагов назад и налетел спиной на забор. Ударился я не слишком сильно, но у меня на миг перехватило дух. А в следующую секунду Мишка сгрёб толкнувшего меня мужичонку за его засаленную тужурку и отшвырнул так, что тот пролетел через всю улицу и с треском врезался в кусты сирени на противоположной стороне. Остальные испуганно и удивлённо попятились.
— Мишаня, ты чё?
Мишка побагровел от гнева, на шее и лбу у него вздулись вены, и его изуродованное лицо стало по-настоящему страшным. Замахнувшись, он рявкнул что было мочи:
— Пош-шли отсюда, пьянь поганая!
Одному он дал пинка под зад, другого отшвырнул за шиворот, третьего пихнул в спину, а остальные побоялись с ним связываться. Их как ветром сдуло: попрятав драгоценные бутылки за пазуху, они с удивительным проворством разбежались, про себя, по-видимому, удивляясь такой неожиданной смене Мишкиного настроения. Разогнав эту удалую компанию, пару секунд Мишка постоял молча, тяжко дыша и сжимая кулаки, потом повернулся и, не сказав мне ни слова, зашагал прочь. Больше он не пытался отдать мне эти деньги.