Начало "Осеннего бала" было назначено на шесть вечера. Женя Колосников накануне сообщил мне, что его кот Васька готов к выступлению: его мама даже сшила коту сценический костюм — жилетку и галстук-бабочку. Концерт проходил в актовом зале школы, а вторую часть решено было проводить в классах. Хотя от нашего класса должен был выступать только один "артист", посмотреть на него пришли все ребята моего пятого "Б". Зал был битком набит, кому-то даже не хватало места, и были принесены стулья из кабинетов. Присутствовали и родители многих из ребят — особенно из младших классов.

Глядя на выступления других ребят, я не мог отделаться от мысли, что мы с нашим котом будем выглядеть убого. Звонкоголосые девочки пели песни современных исполнителей, выступили баянисты, были и танцевальные номера, а ребята из девятого "А" подготовили юмористическую сценку в стихах. Номер с котом поставили почти в самый конец программы.

— Как там Колосников? — послышался шёпот у меня за спиной. — Волнуется, наверно.

— Хоть бы Васька всё не испортил!

— У меня на всякий случай колбаса есть.

— Так надо было её Колосникову дать!..

Я обернулся и приложил палец к губам:

— Ребята, тише.

Мой взгляд случайно скользнул по задним рядам, и мне показалось, что у самых дверей, прислонившись плечом к косяку, примостился Мишка: его жутковатое лицо невозможно было спутать ни с одним существующим на свете лицом. Я вернулся взглядом к дверям и убедился, что там действительно стоял Мишка — правда, смотрел он не на меня, а на сцену. Как он узнал об "Осеннем бале" и зачем сюда пробрался, я не знал, и мне стало не по себе. Тем временем третьеклассницы исполнили танец осенних листьев, после чего наконец настал момент, которого мы с таким нетерпением ждали.

— А сейчас выступит Женя Колосников из пятого "Б" класса с котом Василием!

На сцене появился Женя в чёрной жилетке, чёрных брюках, белой рубашке и в галстуке-бабочке, а рядом с ним важно вышагивал пушистый рыжий котище — упитанный красавец с белой грудкой и белыми лапками. Такого здоровенного котяру язык не поворачивался назвать Васькой — только Василием, да ещё и отчество какое-нибудь хотелось прибавить. На нём тоже была чёрная жилеточка и точно такой же галстук-бабочка, как у его хозяина. Отвесив зрителям поклон, Женя стал готовить необходимый для выступления реквизит: положил в стороне роликовую доску, выкатил маленькую тележку и мяч, а также установил деревянную перекладину на подставках. Он был собран и серьёзен, а кот внимательно следил за действиями хозяина, насторожив уши. Напрасно мы волновались: Василий выполнил все трюки технически безупречно, хотя и с некоторой ленцой и снисходительной вальяжностью, словно он был всемирно известной звездой цирка, бог весть как попавшей на нашу провинциальную сцену. Несмотря на свою дородную комплекцию, Василий был в отличной физической форме, и для него не составило труда пробежать по перекладине с проворством мышки и удерживаться на мяче, переступая по нему лапами. Фокус с "собачьими" командами имел большой успех: все смеялись и аплодировали, и Василий принёс "апорт" — плюшевого мышонка — на бис. Нет, наш номер выглядел совсем не убого, подумалось мне, и я от души присоединился к аплодисментам.

Но под конец случилось то, чего никто не ожидал: нашёлся какой-то негодник, которому пришло в голову чем-то бросить в четвероногого артиста — как выяснилось потом, это был яблочный огрызок. Я полагаю, это было кем-то сделано не потому, что не понравился номер — несомненно, Василий понравился всем без исключения; скорее всего, у этого бессмысленного поступка были исключительно хулиганские побуждения. Василий, моментально забыв всю свою солидность и вальяжность, рыжей пушистой молнией взлетел на кулису и повис на ней, цепляясь за ткань когтями. Кто-то в зале засмеялся, а нам было не до смеха: Василий начал карабкаться выше, а там была осветительная аппаратура и провода. Напрасно встревоженный и расстроенный Женя звал: "Вась, Вась, Вась!" — Василий не знал, как спуститься, а может быть, просто не хотел. Весь мой класс высыпал на сцену и присоединился к уговорам, но артист Василий в своей жилетке и галстуке превратился в обычного испуганного кота Ваську.

— У него голова закружилась!

— Он сорвётся!

— Васенька, слезай, не бойся! Никто тебя не обидит!

В зале ещё раздавались смешки, но они становились всё реже: вскоре все поняли, что ситуация серьёзная.

— Нужно спустить кулису вниз, — предложил кто-то.

— А как её спустить-то?

Пока нашли тросы, закреплявшие перекладину, на которой держалась кулиса, пока спускали всю эту конструкцию, прошло минут десять. Как только кулису спустили, Василий спрыгнул и рванул в зал — только засверкали его белые лапы.

— Закройте дверь! — догадался кто-то.

Ещё минут десять кот метался по залу под креслами, и как его ни ловили, всё было тщетно. Я спросил у своих ребят:

— У кого там колбаса?

Меня поняли без дальнейших объяснений. Мы попросили всех присутствующих замереть и не разговаривать, а Женя пошёл по залу с кусочком колбасы, подзывая:

— Вася! Вася! Кис-кис-кис… А у меня колбаска есть. Хочешь колбаски?

Я не видел непосредственно самого момента поимки: Женя забрался куда-то далеко между креслами, продолжая ласково звать Василия, а через несколько секунд уже держал беглеца в объятиях, счастливый, а Василий озирался по сторонам круглыми глазами, распушив свой хвостище. По залу прошелестел вздох облегчения. Отнесённый Женей в укромный уголок, Василий набросился на колбасу: после пережитого им стресса у него разыгрался аппетит.

Несмотря на этот досадный инцидент, номер с котом получил третье призовое место, и Жене Колосникову вручили книгу и набор цветных ручек. После того, как были вручены награды, директор вышел на сцену, подобрал огрызок двумя пальцами и сказал:

— Я предлагаю тому, кто бросил это на сцену, самому признаться. Иначе вторая часть "Осеннего бала" будет отменена, и все пойдут по домам.

Виновника происшествия выдали его же соседи, которые видели, как был брошен огрызок. Хулиганом оказался ученик шестого "Б" Антон Климов. Он учился в немецкой группе, поэтому лично я с ним не был знаком, но заочно мне было известно, что он слыл отъявленным безобразником: я частенько слышал, как его одноклассники, "англичане", обсуждали на переменах перед моими уроками очередную его выходку. То и дело мне доводилось услышать, что Климов разбил окно, пролил на кого-то воду, подрался, матерился, притащил в класс дохлую кошку, поджёг занавеску, съел мел в классе или исписал подготовленную к контрольной работе доску ругательствами. Однажды он даже бросил грязную тряпку в учительницу географии, и за этот инцидент его долго "прорабатывали" в кабинете директора, а потом в школу были вызваны его родители — словом, создать шум вокруг своей персоны этот мальчишка умел, как никто другой.

— Так, значит, завтра у нас с тобой будет разговор, — сказал Пётр Вячеславович. — Сегодня мне некогда, а завтра перед уроками зайдёшь в мой кабинет.

Антошке это было уже не впервой, поэтому перспектива разговора в кабинете директора мало его страшила. Как максимум, его ждала только очередная нотация — и не более того, а к нотациям он привык, как к дождю, мочившему его непутёвую голову. Поэтому, когда все стали покидать зал, он, как ни в чём не бывало, помчался к выходу — бесцеремонно, одним из первых. Но первым выйти ему было не суждено.

Я видел, как у самых дверей Мишка положил руку ему на плечо. Уже один внешний вид Мишки сбил с хулиганистого мальчишки всё его нахальство. Воистину, если бы Антошка задал ему вопрос: "Кто вы?", Мишке впору было ответить, как в каком-нибудь американском фильме: "Я твой самый страшный ночной кошмар". Вряд ли сорванец когда-нибудь думал о грядущем возмездии за все проделки, совершённые им, а если и задумывался, то и представить себе не мог такого поистине страшного мстителя. Как бы то ни было, я видел, как Мишка увёл его с собой, причём Антошка пошёл с ним покорно, испуганный и присмиревший.

Вторую часть "Осеннего бала" пришлось немного сократить из-за неожиданного происшествия с котом, отнявшего довольно много времени. В пятых классах это была развлекательно-познавательная викторина, сценарий которой был уже полностью подготовлен Валерией Алексеевной, классной руководительницей пятого "А", а поэтому мне пришлось только принять его. Кое-какие конкурсы пришлось исключить, но всё равно эта часть "Осеннего бала" тоже прошла интересно для ребят. Разошлись мы только в восемь.

Перед уходом я зашёл в туалет. Из соседней кабинки доносились негромкие всхлипы, и я спросил:

— Кто там плачет? Что случилось?

Мне никто не ответил, и я сам открыл дверцу. Там на корточках сидел Антон Климов, прислонившись спиной к стенке кабинки, вздрагивая от всхлипов и дымя сигаретой. Первым делом я отобрал у него сигареты, а потом спросил:

— Ну, что случилось? Чего ты здесь сидишь?

Он вскочил и хотел убежать, но я преградил ему дорогу.

— Антон, скажи мне, что случилось. Может, я смогу тебе как-нибудь помочь?

Он шмыгнул покрасневшим от слёз носом и буркнул:

— Не сможете. Мне, может, жить осталось всего ничего…

— С чего ты взял?

— Мне этот урод сказал…

"Мишка", — понял я. А вслух спросил:

— Что он тебе сказал?

— Он сказал, что я уже не жилец… Что он встретит меня на улице и… и я пожалею, что родился на свет! Он много всего сказал… Видели бы вы, какой он страхолюдный!

Я вздохнул.

— Иди домой, Антон. Всё уже кончилось, все расходятся.

Он сверкнул в полумраке глазами.

— Я тут ещё посижу… Всю ночь-то он сторожить не будет, спать уйдёт.

— Ты тут ночевать намерен? — усмехнулся я. — Дома ведь беспокоиться будут. Да и школу на ночь закроют. До утра не выйдешь.

— Ну, и не буду выходить. Так он хотя бы не доберётся до меня.

— И ты поверил, что он собирается с тобой расправиться?

— Вы его не видели. Он псих. Натурально. — Антон покрутил пальцем у виска. — Ну, за что он так на меня?.. Из-за того огрызка? Но из-за такого не убивают!

— Убивают и из-за меньшего, Антоша, — сказал я. — Но я не думаю, что этот человек в самом деле хочет тебя убить. Иди домой спокойно.

— Ага! Щас! Я выйду, а он меня за углом ждёт… По-моему, он маньяк какой-то. Не, я лучше тут посижу.

— Нет, Антон, здесь ты сидеть не будешь. — Я взял его за руку и вывел из кабинки. — Пойдём, я провожу тебя.

Мальчишка упёрся.

— Он из-за меня и вас убьёт! А вас-то и вовсе не за что. Вы… это… ну… — Он опять шмыгнул носом. — Хороший.

Я усмехнулся в сумраке.

— Почём ты знаешь, что я хороший?

Он пожал плечами.

— Это видно. Хорошего человека видно. — И вдруг спросил: — А можно сделать, чтобы мне перейти к англичанам?

— Зачем?

— Ну… Это… К вам.

— Вряд ли это возможно, Антоша. Ты уже который год учишь немецкий, переходить на английский поздно. Да и не делается так.

Он вздохнул.

— Жалко… Да всё равно мне теперь это и ни к чему уже…

Я засмеялся.

— Ничего этот человек тебе не сделает! Не бойся его. Пойдём. Его там нет, вот увидишь.

Мне удалось вывести его из школы. Уже начинало смеркаться, в окнах домов горел уютный свет, а Антон опасливо озирался. Мишки нигде не было видно, но Антон был напряжён, как струна.

— Видишь, его нет, — сказал я.

— Нет, он где-то прячется, — не успокаивался Антон. — Ждёт, когда я останусь один.

— Если хочешь, я провожу тебя домой. Ты далеко живёшь?

— Да нет, тут рядом. — Он показал рукой направление. — Вон там, в той стороне.

— Ну, пошли.

Он приостановился, посмотрел на меня.

— Если этот урод вас хоть пальцем тронет, я его сам убью.

Он сказал это так твёрдо, что мне стало не по себе.

— Мне он ничего не сделает, — сказал я. — И не надо его так называть. Пошли.

Мы пошли рядом. В первую минуту мы молчали, а потом Антон спросил:

— А вы что, этого типа знаете?

Я объяснил ему, кто такой Мишка, и добавил:

— А вот швырять огрызком в кота не надо было. Зачем ты это сделал? Ведь он так хорошо выступал, а ты напугал его почём зря.

Антон вздохнул и ничего не ответил. Спустя полминуты он хмуро проговорил:

— Завтра директор опять отчитывать будет…

— Ты уж будь добр, зайди к нему, — сказал я. — Надеюсь, от него ты прятаться не будешь.

Он помолчал, потом сказал:

— Меня все отчитывают, все ругают… Отец дома тоже житья не даёт. Мамка ревёт.

— Ты думаешь, что тебя ругают незаслуженно?

Антон мрачно сопел.

— Этому конца нет, — сказал он. — Меня отругают, а я опять что-нибудь отмочу… И меня опять ругают. А отец и всыпать может. Вот так оно и получается. Как это называется?.. Круг какой-то. Прочный, что ли.

— Порочный, — подсказал я.

— Точно. И что тут делать?

— Порвать этот круг.

— Как?

— Есть только один способ. Ты сам догадываешься, я думаю.

Антон задумался.

— Так сразу не получится.

— Сразу никогда не получается. Но надо попробовать хотя бы постепенно. Только надо решить сразу, хочешь ты этого или нет. Потому что если ты этого не хочешь, не стоит и пытаться.

Он посмотрел на меня. Глаза у него были смышлёные, взгляд прямой и смелый, но сейчас в нём не было ни дерзости, ни нахальства.

— Вы один со мной нормально разговариваете, — сказал он. — Другие учителя отчитывают, директор грозится вообще меня исключить, отец только с ремнём в руках умеет разговаривать, у матери глаза на мокром месте… Я как-то раз с урока немецкого сбежал. Проходил мимо вашего кабинета… Дверь не закрыта была. Ну, и я послушал маленько. То, что по-английски говорили, непонятно было, но мне всё равно понравилось. Я уже три раза так слушал.

— Ты сбегал с немецкого? — нахмурился я.

Он вздохнул, потом засмеялся.

— Если бы мне завуч то же самое начала втирать — мол, зачем с уроков сбегаешь, такой ты и сякой, то я бы её послал куда подальше… А вас не пошлёшь.

— Почему же это? По-моему, любого человека можно послать.

Он усмехнулся.

— Нет, не любого. Вот вас нельзя послать.

— Как это?

— Ну… Не знаю, как сказать. Вот если, например, гору послать. Подойти и сказать: иди ты, гора, туда-то и туда-то, то ей ведь хоть бы что, так? Как стояла, так и стоит. Или солнце. Оно от этого светить не перестанет.

— Да, пожалуй.

— Вот. И вы так же. Вы просто посмотрите, и тот, кто вас послал, сам по этому адресу отправится. Или дальше.

Я подумал: а он неглупый парень. Я не я буду, если не возьмусь за него! Вслух я сказал:

— Если хочешь, я могу позаниматься с тобой английским в свободное от уроков время. Будем считать это факультативом. Ты хочешь?

— А можно? — неуверенно спросил он.

— Только при условии, что ты не будешь сбегать с немецкого.

— А если я не буду сбегать?

— Тогда можешь приходить ко мне. Надо посмотреть, когда мы оба будем свободны.

— Может, после уроков?

— Посмотрим. И ещё кое-что. Если ты хочешь, чтобы мы занимались, то тебе придётся соответствовать и по остальным параметрам.

— Как это?

— Я буду следить за тем, как ты себя ведёшь, Антоша. Если я узнаю, что ты опять что-нибудь натворил — всё отменяется. А я узнаю, уж будь уверен.

Он забежал немного вперёд меня.

— Я хочу выучить английский, Сергей Владимирович! — воскликнул он воодушевлённо. — Я буду всё учить, что вы мне зададите! Это первое, что я буду учить! Если я какую-нибудь там историю не выучу, это фигня… Английский я буду учить.

— Так не пойдёт, Антоша, — сказал я. — Договоримся так: все остальные предметы ты тоже не будешь забывать. Отныне ты под моим наблюдением. Всесторонним. Ты понял?

— Похоже, я попал, — засмеялся он. — Я у вас под колпаком?

— Если хочешь, называй это так. Ты всё ещё хочешь?

— Хочу.

— И ты готов выполнять мои условия?

— Я попробую.

— Неправильно. Надо не пробовать, а делать.

— Тогда я готов.

— Докажешь прямо сейчас?

Он даже остановился.

— Как?

— А вот как. — Я достал отобранную у него пачку сигарет. — Ты больше не притронешься к этому. Ты сейчас возьмёшь эту пачку и выбросишь.

Антон помолчал, посопел, потом сказал:

— Я её у Лёшки… То есть, у одного человека на килограмм яблок из нашего сада выменял.

— Дороговатый обмен. Но выбирай, чего тебе больше хочется.

— Прямо так всю пачку и выкинуть?

— Да.

— А может, хоть пару сигареток оставите?

— Ни одной. Здесь не может быть компромиссов.

Он отчаянно засопел. Я отдал ему пачку, и он, держа её в руке, несколько секунд пожирал её прощальным взглядом, а потом замахнулся и бросил в лужу. Посмотрев на меня, он спросил:

— Теперь верите?

— Верю, — сказал я. — Только взамен этой не должна появиться новая.

— Не появится.

— Хорошо, если так. Ты дал слово. Ты это понимаешь?

— Да уж чего тут не понять.

Видимо, мы пришли к дому Антона, потому что он сказал:

— Вот тут я живу. — И, помолчав, смущённо добавил: — А этот урод…

Я нахмурился, и он поправился:

— То есть, ваш друг Миша… Он и правда не появился.

— Ну вот, видишь. А ты боялся. И вообще, он никакой не маньяк, это я точно тебе говорю.

Попрощавшись с Антоном, я пошёл домой. Но не успел я сделать и десяти шагов в обратном направлении, как навстречу мне из-за угла вышел Мишка — с небрежно заложенными в карманы руками, с тлеющей сигаретой в зубах. Он встал у меня на пути так, чтобы заставить меня тоже остановиться.

— Значит, к маньякам ты меня не причисляешь, — сказал он насмешливо. — Что ж, спасибо и на том.

— Ты что, следил? — пробормотал я.

— Да нет, — усмехнулся он. — Просто гулял. Нельзя, что ли?

Но я понял, что он в самом деле караулил Антона и только из-за моего присутствия не решился приблизиться к нему.

— Делать тебе нечего, Миша, — сказал я. — Кстати, кто тебя просил разговаривать с этим мальчиком и запугивать его?

— Поверишь ли — хотел помочь вам, педагогам, — проговорил он — то ли с издёвкой, то ли серьёзно.

— Помочь?

— Ну да. Вы же с ними цацкаетесь, слово боитесь им сказать, чтобы как-нибудь не ранить их неокрепшую психику — ну, и тому подобная педагогическая муть. А они плевать на вас хотели. С ними надо по-другому.

— Спасибо, — перебил я. — Если нам, педагогам, понадобится твоя помощь, мы обратимся прямо к тебе, а пока, если тебя не затруднит, держись от школы и от детей подальше.

— Даже так? — усмехнулся он, пыхнув сигаретой.

— Да, так, — кивнул я. — Я вынужден просить тебя об этом. Я по-хорошему тебя прошу, Миша.

Он шагнул ко мне, подошёл вплотную, так что его плечо почти касалось моего. Его лицо в серых, как сталь, сумерках выглядело мертвенно бледным. Я пытался понять, был ли он сейчас нормальным, или же у него снова был приступ сумасшествия.

— Неужели ты умеешь и по-плохому? — Он выпустил клуб дыма мне в лицо.

— Да, кулаками махать я, может быть, не очень хорошо умею, — сказал я, разогнав рукой дым. — Это больше по твоей части. Но есть и другие средства воздействия.

— Что я слышу! — проговорил он с холодной усмешкой. — Что это было? Угроза?

Я не стал больше разговаривать и, обойдя Мишку, пошёл своей дорогой. У меня вдруг страшно разболелась голова — тяжкой, пульсирующей, нарастающей болью. Добравшись до дома, я упал на кровать — даже не стал ужинать. Перед глазами мелькали коты в галстуках и девочки в ярких платьях.