Рабочий день начался, как обычно.
Несколько минут ушло на утреннюю «прогулку» по безлюдным еще залам музея. Это являлось как бы зарядкой перед трудовым днем.
Тихо в эти часы в музейных залах. Идешь по ним, бросаешь рассеянный взгляд на расположенные справа и слева, казалось бы, самые обыкновенные вещи и вспоминаешь историю каждой: почему она здесь, о чем должна говорить людям, к чему призывать, что прославлять. Ведь все они, эти вещи, потеряли свое будничное назначение.
Попав в музей, они стали историческими экспонатами. За каждой — сто, двести, триста, а то и еще большее количество лет существования. Если же какая-нибудь насчитывает меньше, так у нее такая громкая история, что остановишься перед ней и невольно заговоришь шепотом.
Нет, все спокойно в залах, все на своих местах, все готово к встрече с любознательными посетителями. Пора приниматься за «текущие дела».
Шел второй год с того дня, когда окончилась Великая Отечественная война с фашистами.
Патриотические чувства советских людей достигли большого накала. Любовь к своей родине, гордость за ее настоящее и прошлое толкали их на необыкновенные дела.
Рядовые люди, не ученые историки, а рабочие, колхозники, инженеры и техники, врачи, учителя, агрономы, солдаты и офицеры, старались сохранить все, мимо чего пронеслось огненное крыло войны и что хоть немного напоминало о славе родной земли.
Отдел пополнялся все новыми и новыми экспонатами.
Увидев меня, полковник, мой начальник, известный военный историк, протянул телеграмму.
— Почитайте-ка!
Я прочел вслух:
«Комсомольцы города Измаила посылают в дар музею две старинные пушки весом одна — тонну, другая — полторы тонны, подготовьте выгрузку, встречу.
Иван Буталов».
— Кто он, этот Буталов? — спросил начальник.
Я пожал плечами.
— Не знаю! Хотя!.. — Я задумался, стараясь вспомнить, где мне приходилось слышать это имя.
— Позвольте, позвольте! Иван Буталов? Ах, да!..
И я вспомнил 1940 год, двадцать пятую пехотную имени Чапаева дивизию, Измаил, старого школьного учителя, «отца Иринея», как звали его школьники, и его ученика, любителя-археолога, Ивана Буталова.
Так значит он жив, этот порывистый, решительный юноша.
— Что ж, готовьтесь к торжественной встрече, — сказал начальник. — Пушечки-то, небось, не простые. С солидной историей пушечки, и репутация у них неплохая!
Дней через пять в музей пожаловал Иван Буталов.
— Секретарь горкома комсомола города Измаила, — представился он.
Меня Иван узнал сразу.
— У вас верная примета, усы кавалериста, да еще такие черные, сами в глаза бросаются! — объяснил он, пожимая мою руку.
— А вот вас, — сознался я, — не узнать. Выросли, возмужали. Только и осталось от прежнего Ивана Буталова, что комсомольский значок на груди да горячее сердце под ним.
Мы с полковником глядели на атлетически сложенного, мускулистого двадцатидвухлетнего парня с загоревшим до черноты лицом, с сверкающими, как угли, цыганскими глазами. Полувоенный, без погон, костюм туго обтягивал крепкую фигуру Буталова с орденом Красной Звезды на гимнастерке.
— Воевали? — спросил полковник.
— С советскими войсками ушел из Измаила, с ними же вернулся туда! — горделиво улыбнулся юноша. — Вместе с учителем!
— Отцом Иринеем? — вырвалось у меня.
— С ним!
— Живой?
— Живой!
Я не выдержал и еще раз крепко потряс руку Ивана Буталова.
— За старика!
— Он еще не старик! Если б к непогоде не ныли кости, — говорит наш учитель, — он бы порылся еще в земле и такие бы экспонаты для музеев откопал, все диву бы дались! Привет вам от него и две чугунные пушки! Принимайте.
С этими словами юноша положил на стол железнодорожную накладную.
— Комсомольцы города Измаила вместе с Иринеем Федоровичем шлют эти гостинцы в дар ленинградцам.
В тот же день мы выгрузили пушки из вагона и перевезли в музей. Дело оказалось не таким легким, повозились изрядно.
— Досталось и нам, в Измаиле, попотели! Но подарок от всего сердца. От комсомольского сердца! — Иван Бута-лов прижал правую руку к комсомольскому значку.
Секретарь Измаильского горкома комсомола деловито, без излишней суеты, передавал «комсомольские гостинцы» музею, диктуя для записи в акт их «приметы».
Подойдя к меньшему размерами стволу, он, не торопясь, говорил, следя за тем, чтобы успевали записывать.
— Двенадцатифунтовая русская осадная чугунная пушка. Ствол изготовлен Воронежским орудийным заводом при Петре Первом. Найдена при раскопках у стен крепости Измаил в тысяча девятьсот сорок шестом году.
— Эта пушечка повоевала немало! — прервал Буталова полковник. — Судовая пушка! На судах такие устанавливали. При Петре она под Азов ходила, там из нее стреляли по туркам. Пожалуй, и швед познакомился с нею — на финском взморье, когда петровские полки дрались за выход на Балтику. Так дотянула она до Измаила. Что ж, почтенная биография! Такими пушками артиллеристы Суворова вели перед штурмом огонь по Измаильской крепости. Пишите дальше! — сказал он, отходя от лежавшего на тяжелых брусьях чугунного ствола.
— Длина — двести восемьдесят сантиметров, — снова принялся за акт Буталов.
— Ого, около трех метров! — воскликнула учетчица, записывая в тетрадку цифры.
Она усомнилась в правильности сведений и для большей точности прошла широким шагом вдоль длинного ствола.
— Три! — отметила она. — Правильно.
— Вес — около девятисот пятидесяти килограммов. Без обмана, по железнодорожной накладной! — усмехнулся секретарь комсомола. — Сдаю полным весом! Прицельная дальность стрельбы — около тысячи метров.
…Сдача пушек закончена, акты подписаны.
— Уф! — выдохнул Буталов. — Гора с плеч! Боялся разбить в дороге. Вещь хрупкая, тонкого обращения! — засмеялся он, складывая вчетверо листок приемо-сдаточного акта.
— Теперь, — предложил полковник, — ко мне в кабинет и выкладывайте историю, как нашли их. Иначе они не могут поступить на «вооружение музея», — улыбнулся он.
— Слушаю! — ответил Буталов и отправился с нами в кабинет начальника отдела.
— Моя история недолгая, — сказал он, стряхивая с гимнастерки едва заметные пылинки. — В тысяча девятьсот сороковом году Бессарабия воссоединилась с Советским Союзом. К нам в Измаил пришли советские войска; мы впервые увидели советских людей.
По нашим улицам проносили красные знамена. Пятиконечные красные звездочки с серпом и молотом посредине на головных уборах советских солдат и командиров поражали нас, мальчишек, своим видом.
— Серп и молот! — шептали мы восхищенно.
— Молот и серп! — громко говорили взрослые, — это эмблема советских людей, эмблема дружбы рабочих и крестьян.
Для вас все это обычные понятия. Для нас в тысяча девятьсот сороковом году это был новый мир, не похожий на то, что мы видели у себя. В наш обиход входили совершенно новые слова и понятия: «товарищ», «коммунист», «партия», «комсомол», «совет». Вчера еще мы не знали этих слов, а если кто и знал, — молчали, так как иначе смельчаков строго наказывали.
Скоро у нас самих образовался Совет рабочих и крестьянских депутатов. Наши отцы и братья стали коммунистами, а мы вступили в комсомол и руководили горластым племенем пионеров.
В Измаиле, как и на всей территории прежней Бессарабии, устанавливалась Советская власть. Сколько счастья, сколько радости переживали люди, освобожденные от власти помещиков, фабрикантов и банкиров. Но недолго оно длилось, это счастье.
Через год началась война. Фашисты напали на нашу родину. Комсомольцы Измаила не могли оставаться в стороне от того, что происходило вокруг.
В знойный июньский день тысяча девятьсот сорок первого года человек сорок комсомольцев шли в город. Там собирались комсомольцы Измаила, отправлявшиеся добровольцами в ряды Советской Армии.
Вдруг совсем близко от старого крепостного вала, остатки которого тянутся за Килийскими воротами, не то из-за какой-то ветхой построечки, не то из полузасыпанного рва послышался выстрел.
— Стреляют! — обернулся кто-то из комсомольцев на шум.
— Ребята дурят! Из пугача бьют! — успокоил другой.
Передние ряды остановились. Задние надвинулись и тоже стали.
В первом ряду, не издав ни звука, будто споткнулся, упал вперед на бок комсомолец Иван Капиев. Шедшие рядом с ним наклонились, хотели помочь парню подняться. Думали, споткнулся, но увидели на его рубашке слева кровь.
Капиев лежал неподвижно. Ряды комсомольцев расстроились. Ребята сгрудились подле упавшего товарища, не понимая, что произошло.
Командир отряда Симон Бука стал на колени, приложил к груди Капиева ухо, попробовал пульс и поднялся.
— Скончался! — глухо промолвил он, срывая с головы кепку.
— Убит! — ахнули комсомольцы.
— Убит!
Судорожно сжимая руками кепки, ребята сняли их с головы.
— Пять человек стоят на месте, двое бегом в райком известить об убийстве, остальные направо, налево, цепью, за мною! — командовал Симон.
Ребята разбежались в стороны по движению его рук.
— Осматривать все внимательно! Подозрительных задерживать! — закричал Бука и быстрым шагом пошел вперед. Комсомольцы двинулись за ним. Они обыскали все на протяжении нескольких километров. К ним на помощь прибежали из города милиционеры, но время было упущено, убийца скрылся.
— Кто-нибудь из недовольных советским строем! — говорили в толпе, собравшейся подле тела Ивана Капиева.
— Диверсанты!
— Наемные убийцы!
— Из богатых! Бедный не пойдет на такое грязное дело!
Иван Капиев лежал почти у самого берега реки, там, где из земли торчали два старых чугунных пушечных ствола.
Рядом с ними стоял школьный учитель, Ириней Федорович Костенко.
Он прожил в Измаиле большую часть своей жизни. Вряд ли можно было найти среди измаильских комсомольцев такого, который не знал бы Иринея Федоровича.
— Товарищи! Мои молодые друзья! — сказал дрожащим от волнения голосом учитель. — Произошло страшное кровавое дело! Подлая рука негодяя стреляла из-за угла, она хотела запугать, хотела остановить вас, но ни запугать, ни остановить вас нельзя. Нет такой силы, что могла бы это сделать. Поклянемся же смести с лица земли всех, кто станет на нашем пути! Наш путь — путь нашей советской Родины. У тела погибшего комсомольца Ивана Капиева, у этих старых чугунных пушек, которые полтораста лет назад штурмовали турецкую крепость Измаил, клянемся отомстить врагу!
— Клянемся отомстить врагу! — грозным гулом присоединились к учителю голоса комсомольцев.
Поздно ночью комсомольцы ушли из Измаила с частями Советской Армии. С ними ушел старый учитель. Молодые бойцы упросили командира полка взять с ними Иринея Федоровича.
— Он не будет в тягость! Дело найдется! Он все умеет! — просили они.
Учителя оставили в полку при штабе чертежником.
Три года прошли мы военными дорогами со своим полком. В конце 1944 года вместе с частями Советской Армии мы вошли в родной город.
Ириней Федорович, передав помощнику свои дела, демобилизовался и вернулся домой к своей жене.
Она ахнула, увидев его в военном костюме с двумя медалями на кителе.
Спустя несколько дней он уже хлопотал в школе.
Скоро демобилизовали и меня. Я стал инструктором горкома комсомола. Месяца через три меня избрали секретарем.
Ириней Федорович не забывал нас, своих старых питомцев. Однажды он, придя в райком, поделился со мною своими заветными думами.
Он хотел сохранить чугунные пушки, подле которых в начале Великой Отечественной войны был убит предателями комсомолец Иван Капиев.
— Пусть комсомольцы откопают их, — излагал учитель свой план, — достанут из земли и отправят в Ленинград, Артиллерийскому музею от комсомольцев города Измаила. Тем более, — говорил он, — что там собираются открывать Суворовский музей.
Мы обсудили на бюро предложение учителя и решили поднять на это дело измаильских комсомольцев.
— И подняли? — хитро улыбнулся полковник.
— Подняли! — ответил ему понимающей улыбкой Иван Буталов.
— Мы пригласили комсомольцев откопать две старые пушки. Что же вы думаете? Все комсомольские организации заявили, что они хотят участвовать в этом. Пришлось отбирать представителей.
Зато работали, как львы!
В ближайший воскресный день у пушек собралось множество юношей и девушек. Ириней Федорович рассказал ребятам, как Суворов готовил штурм Измаильской крепости.
Он достал из кармана пиджака маленькую книжечку и прочитал приказ Суворова войскам у Измаила.
«Храбрые воины! Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что ничто не может противиться силе оружия российского. Нам предлежит не сражение, которое бы в воле нашей состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьбу кампании, и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала, нам остается в третий раз или победить или умереть со славою».
— Суворов собрал у стен Измаила пехоту, кавалерию и большую флотилию — десантные войска генерала де Рибаса, — говорил Ириней Федорович. — Часть тяжелых орудий сняли с судов и перебросили на берег. Там их установили в линии русских батарей напротив Таббии и южней Килийских ворот. Из этих пушек суворовские артиллеристы производили обстрел бастионов, крепостных башен и стен.
Кончился штурм. Суворовские богатыри захватили крепость. Война скоро окончилась, русские войска ушли на зимние квартиры. Но кругом долго еще сохранялись следы этого беспримерного в истории сражения. Там, где некогда стояли грозные батареи, остались брошенные пушки. Они сделали свое дело, отслужили свой век.
Артиллеристы, прощаясь со своими пушками, сбили у них цапфы, заклепали затравочные отверстия, чтобы враги не могли воспользоваться пушками, и оставили лежать здесь среди зеленой травы, подле разрушенных крепостных стен, как память о тяжком ратном подвиге русских воинов.
— Комсомольцы откопали стволы пушек, отправили их на станцию, и вот я здесь с комсомольским «подарочком», — закончил свой рассказ Иван Буталов.
Чугунные стволы двух старых русских пушек, громивших в 1790 году турецкую твердыню Измаил, поступили «на вооружение» ленинградских музеев, — одна Артиллерийского, другая — имени Суворова.
Там стоят они и в наши дни, напоминая о славе русского оружия.
