Аттила, Чингиз-хан, Тамерлан… Их имена вписаны в историю. Повествования западных историков, китайских или персидских летописцев способствовали популяризации этих личностей. Великие варвары, они возникали в самом сердце истории цивилизации и молниеносно, в течение нескольких лет, превращали римский, иранский или китайский миры в груду руин. Их появление, их перемещение, их исчезновение кажется не находят объяснений, хотя традиционная история недалека от того, чтобы разделить мнение древних авторов, которые рассматривали их как кару Божью, посланную для возмездия старым цивилизациям.

Однако никогда еще люди не были настолько близко связаны с землей, никогда еще их судьба так не объяснялась ею, никогда еще никто не был так востребован окружающей средой, как они, тут же «узнаваемые» в их движении и их поведении, как только становился известным их образ существования. Степи сформировали их заскорузлыми и коренастыми, неукротимыми, потому что они выросли в необычайных физических условиях. Свирепый ветер высоких плато, лютая стужа или знойная жара вылепили эти скуластые лица с узкими глазами, с редкой волосяной растительностью, создали эти грубые и узловатые тела. Потребности кочевой жизни, вызываемые перекочевкой, определили их номадизм, а факторы кочевого уклада хозяйства привели к взаимоотношениям с оседлыми народами, которые сопровождались то робким подражанием, то кровавыми набегами.

Вполне возможно, что три или четыре великих азиатских кочевников, внезапно возникавших, чтобы нарушить ход нашей истории, являются для нас чем-то из ряда вон выходящими по причине нашего невежества. Наряду с этими личностями, которым выпала необычайная судьба стать Завоевателями мира, сколько еще было подобных Аттил, Чингиз-ханов, которым не удалось, или, я бы сказал, которые не сумели создать свои империи, ограниченные частью Азии, от Сибири до Желтой реки, от Алтая до Персии, что, согласимся, представляется также явлением неординарного масштаба. В данном случае мне хотелось бы показать этот народ великих варваров, идущих сквозь тысячелетнюю историю от границ Китая до границ нашего Запада, ведомых тремя величайшими деятелями, вписанными во фронтиспис этой книги и указать на причины их величия.

Но следует четко разобраться в поставленной проблеме. Классический мир хорошо знал немало таких разновидностей варваров на своей земле, я бы сказал, разновидностей народов, которых так назвали их соседи. Кельты длительное время являлись варварами для Римлян, Германцы – для Галлии, славянский мир – для Германии. Даже будущий южный Китай долго казался варварской страной в глазах коренных жителей Китая бассейна Желтой реки. Но так как речь шла в разных случаях о регионах, где географические условия предрасполагали, равным образом, к ведению сельского хозяйства, несмотря на то, что они задержались в развитии прогресса, стали постепенно переходить на подобный образ жизни таким образом, что, начиная с середины Средних Веков, почти вся Европа, Передняя Азия, Иран, Индия и Китай достаточно долго находились на определенной стадии развития материальной цивилизации.

Тем не менее, в этот процесс не вошла весьма значительная зона. Это широкая полоса, которая протянулась в центр и север Европы, от границ Маньчжурии до Будапешта, зона степей, которая на северной части является продолжением сибирских лесов. В тех местах географические условия позволяли развиваться земледельческому укладу жизни только на отдельных культивируемых землях, но вместе с тем вынуждали население заниматься постоянно выпасом скота, вести кочевой образ жизни в таком виде, в каком существовала тысячи лет назад в конце эпохи неолита остальная часть человечества. Что еще хуже. Часть племен лесных зон оставалась по-прежнему на уровне развития охотников магдаленской культуры. Зона лесов и степей, таким образом, продолжала быть местом сохранения варварского образа жизни, конечно не потому (мы настаиваем, чтобы к нам прислушались), что население тех краев обладало более низкими человеческими качествами по сравнению с другими народами, а потому, что оно проживало в тех условиях существования, которые повсеместно уже давно были преодолены.

Жизнь этой части человечества, оставшейся на пасторальной стадии, в то время как остальная часть Азии уже давно перешла к передовому уровню сельскохозяйственного производства, что стало в основном причиной драматических событий развития человечества. Она повлекла за собой нечто вроде хронологического разрыва между народами-соседями. Люди второго тысячелетия до Рождества Христова сосуществовали с людьми XII века новой эры. Для того чтобы это понять, перейти от одних жителей к другим, достаточно спуститься с Верхней Монголии в Пекин, пройти от киргизских степей до Исфагана. Возник колоссальный разрыв, чреватый губительными последствиями. Для оседлого населения Китая, Ирана или Европы, Гунны, Тюрки, Монголы являлись собственно дикими людьми, на которых можно было произвести впечатление парадами, заинтересовать некоторыми изделиями из стекла или присвоить некоторые титулы, возвеличивать их вдали от цивилизации. Что касается кочевников, то их чувства были обнажены. Вызывающие сочувствие тюрко-монгольские пастухи, которые в засушливые годы, когда степи были скудны на растительность, перемещались от одного иссякшего источника воды до другого такого же источника, что приводило их к границам оседлого мира, к вратам Печили или Трансоксианы, где они, пораженные, созерцали чудеса оседлой цивилизации, наличие обильных урожаев, деревни с переполненными амбарами, роскошь городов. Гунну недоступно было уразуметь это чудо, вернее понять секрет этого чуда, трудолюбие и терпение тех, кто приложил усилия для создания человеческого улея. В своем предвосхищении желаемого он напоминал волка, его тотема, который в снежную зиму подкрадывался к ферме, потому что за изгородью он чувствовал добычу. Кочевник тоже с его тысячелетней интуицией был готов к неожиданному вторжению, грабежу и бегству с награбленным.

Выживание пастухов и охотников рядом с земледельцами или, если хотите, развитие все более и более богатеющих сельскохозяйственных общин и соседство населения, оставшегося на пасторальном уровне, испытывавшего страшные периоды голода, которые вызывались, время от времени степными засухами, придают, таким образом, к колоссальному экономическому разрыву один из жесточайших социальных контрастов. Повторимся, вопрос человеческой географии становится вопросом социальным. Взаимные чувства оседлого человека и кочевника по отношению друг к другу можно сравнить с противоречиями капиталистического общества и пролетариата, находящихся в пределах одного и того же современного населенного пункта. Земледельческие общины, которые обрабатывают богатую плодородную почву Северного Китая, или же сады Ирана, или насыщенный чернозем Киева, были окружены зоной бедных пастбищ зачастую с ужасными климатическими условиями, где раз в десять лет иссякали источники воды, высыхали травы, погибал скот, а вместе с ним и кочевники.

При таких обстоятельствах периодическое массовое нашествие кочевников на культивируемые земли является законом природы. Отметим, что Тюрки или Монголы относятся к разумной, сбалансированной, практической расе, выпестованной в жестких условиях окружающей среды, подготовленные для того, чтобы командовать. Сколько оседлых обществ, часто на грани деградации, уступали под натиском, когда врывались в их города кочевники, которые после того, как стихали первые периоды кровавого разбоя, без особого труда заменяли тех повелителей, которых они устраняли вначале. Не испытывая ни малейшего чувства робости, они вступали на самые великие престолы. Вот он, великий хан Китая, шах Персии, император Индии, султан Рума. Кочевник умел приспосабливаться. В Пекине он становится наполовину китайцем, в Исфагане или Рее – наполовину персом.

Может так распорядилась судьба для того, чтобы между степью и цивилизациями обеспечивалось определенное балансирование? Вовсе нет. Неумолимые законы человеческой географии продолжают свое дело. Если китаизированный или иранизированный хан не устранялся какой-то замедленной или внезапной реакцией местного населения, тут же у границ возникали те, кто шел из глубин степей. Это были новые орды, лишенные средств и изголодавшиеся, которые несмотря на родство – Таджиков, или Тобгачей, Персов или Китайцев, вновь начинали те же самые опустошительное набеги.

Как произошло, что подобная авантюра почти каждый раз приносила успех, что каждые тринадцать веков она повторялась в том же ритме, начиная от вторжения Гуннов в Лоян до пришествия Маньчжуров в Пекин? Это происходило потому, что в течение всего этого времени, кочевники, несмотря на то, что сильно отставали в сфере материального производства, обладали преимуществом, имея огромное военное превосходство. Они были лучниками на лошадях. Невероятной мобильности кавалерия великолепных лучников – вот техническое «оружие», которое дало им превосходство над оседлыми жителями подобно тому, как в относительно современный период артиллерия дала Европе превосходство над остальной частью мира. Безусловно, этот способ ведения войны был известен как Китайцам, так и Иранцам. Начиная с III века до Рождества Христова, китайцы модифицировали военную экипировку для нужд кавалерии. Что касается Иранцев, то они со времен Парфян знали цену массированного пуска стрел нападающей конницы, которая тут же могла сменить позицию или отступить. Но ни Китайцы, ни Иранцы, ни Русские, ни Поляки, ни Венгры не могли быть равными в этом Монголам. Наученные с самого раннего детства преследовать на скаку животных на нескончаемых степных просторах, приученные устраивать незаметные засады и различного рода ухищрения охотника, терпеливо выжидать добычу, от чего зависело их пропитание, то есть сама жизнь, в данном деле Монголы были недосягаемы. Кочевники, и не из-за того, что они часто нападали на противника, а может наоборот, атаковав неожиданно, они умели исчезать, вновь появляться, обрушиваясь на врага, не давая ему возможности оказать достойное сопротивление, изматывали, неотступно преследуя и в конце концов доводя до изнеможения, добивали его, как загнанного зверя. Исключительная мобильность, необычайная вездесущность подобной кавалерии превращали ее в настоящее умное военное искусство, особенно когда ею руководили два великих стратега Чингиз-хана – Джебе и Суботай. Плано Карпини и Рубрук, которым удалось видеть это воочию, очень высоко оценили это решающее тактическое превосходство. Фаланговый строй, прохождение в виде легионов имели успех в Европе, потому что они соответствовали политическому строю Македонии или Рима, были методическим творением организованных государств, которые создавались, существовали и исчезали подобно всем государствам. Степной лучник верхом на лошади господствовал в Евразии в течение тринадцати веков, потому что он был спонтанным творением самой земли, пасынком голода и нищеты, он был единственным средством спасения для кочевников, чтобы окончательно не умереть в страшные голодные годы. Подумаем же о том, что если Чингиз-хану удалось позднее завоевать мир, то это произошло именно потому, что сирота, брошенный в глухих степях Керулена, сначала совместно с молодым братом Джучи – Тигром, стал почти ежедневно охотиться за дичью, чтобы не умереть с голоду.

Лучник на лошади, который неожиданно возникал, выпускал стрелы и скрывался, был для античного мира и средневековья воплощением невидимого стрелка, производившего почти такой же поражающий и деморализующий эффект, какого достигли артиллеристы Европы в свое время.

Чем объяснить исчезновение такого превосходства? Почему же, начиная с XVI века, кочевник перестал быть угрозой для оседлого населения? Именно потому, что оседлые страны противопоставили им артиллерию. Постепенно они достигли таким образом искусственного превосходства, которое «изменило» тысячелетние взаимоотношения. Пушечные канонады, при помощи которых Иван Грозный разгромил последних наследников Золотой Орды, то же самое, что проделал китайский император Канси для подавления Калмыков, стали началом конца определенного периода в истории человечества. В первый раз, а также вместе с тем, что военная техника перешла в руки других, цивилизованный мир оказался более могущественным, чем мир варваров. За короткий промежуток времени традиционное превосходство кочевников кануло в лету, а калмыцкие лучники, которых по своей романтической натуре Александр I выставил против Наполеона на полях битвы 1807 г., оказались такими диковинными, что сложилось впечатление, что появились охотники магдаленской эпохи.

Однако следует сказать, что прошло всего три века, как эти лучники перестали быть завоевателями вселенной.

1965 г.