У дома Александра ждал сюрприз. Собственно, сюрприз сидел на лавочке в глубине двора и, когда Александр его узрел, тут же забыл о нывшем весь день плече.

– Регина, Региночка, как же я рад тебя видеть! – в этом порыве не было и щепотки лицемерия. – Когда ты прилетела?

– Да только что. Боже, а это что? Откуда? – она ощупала гипсовую повязку.

– Да вот, шёл, упал, споткнулся… дальше ты пощупала. Пустяки.

– Ничего себе пустяки! А косточка цела? – женщина провоцирующее улыбнулась. – Не хотела заходить домой, пока не увижу тебя. Я же не знаю, что там дальше было? Ты-то как?

Регина-Региночка. Женщины изначально готовы жертвовать собой куда чаще мужчин. Ни о чём не расспрашивая, Регина нашла вариант с машиной и улетела в Москву на неделю раньше намеченного срока. Может, потому и Таиланд сорвался?

Рисковала она капитально, даже не ведая причин. Без приключений ей скучно. Он никогда и ничего ей не обещал, да она и не просила. Она не отдавалась – она шла навстречу. Делала, что хотела.

Любил ли её Александр? Пожалуй. Да и что такое любовь? Любовь – это всё. И это всё, что мы о ней знаем. Она поражает, как молния, и куда-то исчезает. Александр носил на себе аромат тела Цок-Цок, и Регина, конечно же, это ощущала.

– Давай поговорим здесь, – здоровой рукой он обнял Регину за плечи и увлёк на скамеечку. – Дома я теперь и стенам не доверяю.

– А может, дивану? – она скосила свой лукавый глаз и рывком прижалась к его шее. – Я к тебе вернулась. Позвало. Так что никуда из Москвы не полетела.

– Интуиция тебя не подвела. Что и не удивительно, – его рука соскользнула с плеч Регины и переместилась к ушку. Александр принялся перебирать рыжие волосы, поглаживая нежную кожу тыльной стороной среднего пальца.

Он ощутил нарастающую волну желания. Но пресловутый мешок кирпичей собственной вины, который человеческая душа таскает на своих плечах, придавливал этот порыв. И как оно обычно происходит, когда в состоянии подпития он принимается дарить любимые вещи и книги, а протрезвев, начинает борьбу с этой расточительной чертой своего характера, и, отлично понимая, что раскрывать мягкое подбрюшье нельзя ни перед кем и никогда, он всё-таки довольно неожиданно для себя рассказал и о своём замысле наложить дань на конецких за вторжение в Киев, и о том, как спланировал операцию по отниманию денег, и каким образом с помощью Регины и Анатолия осуществил её, и о том, сколько у него сейчас денег, часть которых, естественно, принадлежит Регине, и о том, как его пытаются запугать, потому что, если бы хотели убить, то давно бы убили, и как принуждают отдать дискету с такими сведениями, за которые мгновенно откручивают голову и не таким, как он, и, наконец, о только что состоявшейся встрече коллег, на которой принято решение спасать Киев… А вот о Цок-Цок слабодушно умолчал.

Регина не перебивала. Она беспрестанно курила, сосредоточенно рисуя прутиком на земле перед скамеечкой кружочки и крестики. Отбросив в сторону прутик, посмотрела ему в глаза. Как показалось Александру, с уважением:

– Ты не рассказал о женщине, и для того, чтобы не делать этого, поведал обо всём остальном без утайки. Не волнуйся – у меня нет на тебя прав, и никаких обещаний ты не давал. Жаль. Но что делать, надо жить. Так когда у вашего рыцарского ордена следующая сходка? Надеюсь, там я её увижу? Ты ведь из тех, кто не спит с женщиной только ради секса. Тебе тела мало, тебе нужна душа женщины. Но дело не в ней, дело в том, что я тоже хочу принять рыцарский обет. Это меня привлекает. И, в конце концов, Жана д’Арк тоже была рыжей, – она встряхнула своими кудрями, поднялась со скамеечки и забросила тяжёлую сумку с аппаратурой на плечо. – Не провожай, и не думай, что я обиделась.

Цок-Цок пришла практически ночью, изнурённая, измочаленная. С опущенными плечами. Александр не стал лезть к ней с расспросами и отправился на кухню готовить ужин. Балетная выправка вернулась к ней лишь после душа. И уже в постели нежным шёпотом в маленькое розовое ушко Александр рассказал о событиях сегодняшнего дня, о встрече с Региной.

Насколько же наивен тот, кто считает, что знает женщин! Они сами не знают, что выкинут в следующий миг.

– Не печалься и не мучься: я уступила тебе не из жалости и не сонной. Да и любви до гроба ты не обещал, – реакция Цок-Цок его поразила. – А на вашу сходку я пойду. И не ради Регины. Мне это интересно.

«О Господи, – подумал Александр, – и почему это все его женщины похожи друг на друга? Очевидно, дело не в них – дело во мне».

Как ни убегай, а жизнь тебя всё равно догонит. Пожуёт, пожуёт и косточки выплюнет. Когда на следующее утро Александр вывел на прогулку медленно выздоравливающую, но уже поднявшуюся на лапы Барбару, которая как-то доковыляла до любимого ею укромного местечка у продырявленной во многих местах сетки «рабица», огораживающей хозяйство зелёной зоны, его окружило пятеро похожих друг на друга парней, коротко стриженых, в чёрных куртках и чёрных джинсах. Шерсть Барбары встала дыбом и она закрыла хозяина своим телом.

– Ты на собаку не надейся, она тебя не защитит, – глухим басом предупредил его парень в кепке блинчиком, очевидно, старший среди этих отморозков. – Тебя вообще никто не защитит.

– Так это вы отравили собаку? – глядя исподлобья спросил Александр без страха в голосе, хотя страх в нём всё-таки сидел. В районе живота. Он оглянулся и понял, что никто ничего не увидит – место было глухим. Невероятно, но в центре Киева ещё попадаются такие места. Но на то он и Киев.

– Какая разница кто, – предводитель банды полез в карман. За ножом, предположил Александр, осознавая бесперспективность своего положения, учитывая загипсованную правую руку, полуживую собаку и численное превосходство противника. В его положении лучше не выходить из дома, не положив в карман что-то увесистое. Глупо вот так умирать.

Вместо ножа главарь вытащил кусок белой бумаги, легкомысленно намереваясь протянуть его своей жертве. Но… и откуда только собака нашла в себе силы?.. Барбара молниеносным рывком попыталась перехватить вражескую руку. Бандит успел её одёрнуть, и зубы Барбары клацнули в миллиметре от его пальцев. Собака вырвала клочок бумаги, и, опешивший от такой прыти пса, он снова полез в карман:

– Ничего, есть другая, – на этот раз главарь бросил бумажку на землю. – Тут телефон. Позвонишь сегодня до шести. С дискетой в руках. Отдашь – будешь жить. А сделаешь копию – не будешь. Понял?

Они по-военному развернулись и остановились, пропуская вперёд вожака. «Какие-то эти бандиты военизированные, – подумал Александр, провожая их тяжёлым взглядом». Он потрепал Барбару по холке, расточая ей похвалы. Она села и затем, тяжело дыша, легла на землю.

– Что ты, собаня? – он поглаживал её по бокам и по голове. Она закрыла глаза. Молниеносный бросок стоил ей последних сил. – Ты полежи, но недолго. Мы никуда не спешим. Всё будет хорошо, и мы оба выздоровеем. И тогда покажем этим бандюкам, кто в Городе хозяин.

В ответ Барабара что-то глухо прорычала. Дескать, слышу и всё понимаю… ты уж прости … что-то я ослабела…

– Что будем делать, собаня? Сдаваться или бороться? Бороться – значит становиться сильнее. Сдаваться – значит становиться слабее. Слабее и слабее, пока совсем не придавят.

Ему вспомнился сюжет рассказа Джорджа Риги, голливудского сценариста, потомка выходцев из Украины. Александр брал у него интервью, и, помнится, тогда его поразило, насколько этот успешный человек с трепетным вниманием относился к своей слепой и некрасивой жене. Тогда они вдвоём распили бутылку водки и далеко за полночь писатель на примере открыл ему тайну, что это такое – бояться и сдаваться.

Нелегальные эмигранты живут на нелегальном положении в какой-то дыре. Тихонько так живут, незаметно. Батрачат за копейки. Но довольны: еда каждый день, откладывать даже получается. Но вот ночью к ним забирается чудовище и принимается терзать их малыша. Мать в ужасе будит мужа:

– Вызывай полицию!

А он в ответ:

– Ты что? Нас же в каталажку упрячут и потом вышлют.

Она требует:

– Смотри, он уже руку отгрыз!

Он:

– Но жить можно и с одной рукой.

Она:

– Смотри, трус. Уже вторую руку грызёт!

Он:

– Жить можно и без рук.

И зверь загрыз малыша. А их всё равно нашли, в каталажку посадили и выслали. Но вдвоём.

Александр исходил из того, что сегодня его убрать не могут, потому как не знают, куда он спрятал дискету. А получив её – загрызут. Газетчик, даже не скопировав её, главное запомнит: кого убрали и сколько миллионов перед этим выманили. И как огородили рынок. И кто разрешение дал и сколько за это взял. И главное – знает, кто они. Учредители там совсем с другими фамилиями. С такими сведениями долго не живут. Разве что напечатать всё это в газете, тогда то же самое будут знать все и всех придётся загрызть, но на всех зубов не хватит. Только как через главного редактора проскочить? А что? Надо попробовать. Теперь же есть, как выразилась Регина, «рыцарский орден». Она такая, что и фотки их сделает.

Собрались они в довольно удалённом, но очень приятном месте – ресторане «Мисливець». Здесь, у дачных мест на берегу Десны, с видом на настоящее село с аппетитным названием Хотя-новка, в волне наплывающего из дальнего леса запаха хвои, поглядывая то на лениво бредущих по дороге дачников, то на ровный сочный лоскут зелёного газона, думалось легко, говорилось ещё легче, а уж пилось…

Собрались вшестером. Нехорошее число, подумал Александр. Да ещё две женщины. А по примете, женщины на корабле – это к удовольствию перед несчастьем. Одно радовало: женщины друг другу понравились.

Александр рассказал об утреннем наезде и положил на стол бумажку с номером телефона.

Срок ультиматума истёк, и теперь нужно было что-то изобретать. Или полностью игнорировать и ждать ответного шага.

Его хмуро выслушали. Но когда Александр предложил напечатать статью в обход главного, все оживились:

– Допустим, отвлечём мы главного, чем-нибудь заморочим, кто-нибудь из нас напросится на этот номер дежурным редактором, а кто-то «свежей головой», и напечатаем твой бессмертный опус, но на следующий же день нас всех элементарно выгонят, – темпераментно включился в обсуждение проблемы Мещерский-Барский. – Неужели, Александр, вам не жаль своих коллег? Ведь ваше имя в переводе с древнегреческого означает совсем противоположное – спаситель людей.

– Конечно жаль. Как собственной головы, так и голов тысяч моих братьев-киевлян, – грустно заметил Александр. – Но сдаваться только потому, что они хотят сломить нас страхом? У них и мыслей других нет, дескать, мы непременно убоимся.

– Всякая власть держится на страхе. И на свободе, и на зоне, – возразил Анатолий. – Но в то же время никто ещё не опроверг истины: кто поборол в себе страх, сделал шаг к свободе.

– Давайте без пафоса, – вмешался Владимир. – Есть конкретная ситуация, из которой нужно найти конкретный выход, – он нервно поправил манжет, пытаясь охранить его от кетчупа (видать, отстирать вчерашние пятна с белой рубахи стоило труда), и продолжил: – С чем я соглашусь, так это с внятной попыткой показать этим замаскированным «хозяевам жизни», что факты на дискете известны не только Александру. Тогда мы сохраним коллеге жизнь.

– Не мешало бы, – согласился Анатолий. – Иначе, кто заплатит за шашлыки и пиво? И как это ты себе мыслишь?

– Просто и изящно, – Александр обвёл присутствующих торжествующим взглядом, задержав его на Цок-Цок, – вставить где-то в середине текста любой статьи о разрушении Киева, а они сейчас печатаются практически в каждом номере, всё что нам нужно. И главный не заметит, и наши головы уцелеют.

– Очень мило, очень. Кстати, такой приём применял Томас Манн. Он вводил в художественную ткань повествования фракции казённых документов – решений суда, предписаний, протоколов и прочей канцелярщины. Причём, без всяких кавычек, – воодушевляясь и, очевидно, пытаясь сгладить впечатление от проявленной им вначале встречи трусости, Ме-щерский-Барский уверенно садился на своего конька. – И, что удивительно, приём действовал безотказно! Убаюканный прекрасным слогом, читатель содрогался от столь беспардонного вторжения чужого и непонятного. Это похоже на то, будто вы, разлёгшись на прекрасной лужайке среди сочной зелени, разнежились под пение птичек, стрёкот кузнечиков, жужжание пчёлок и вдруг услышали рёв мощного дизеля и увидели надвигающуюся на вас чугунную махину на гусеницах.

Мещерский-Барский упивался развёрнутой метафорой, показывая готовность разворачивать её дальше. Но его перебил Анатолий:

– Отличное решение! Владимир сам себя переплюнул. А теперь распределим роли.

Присутствующие, включая молчащих до сих пор женщин, сдвинулись лбами в центре стола. Выдвигались и отклонялись идеи, ходы, повороты, но все сходились на том, что подбираться нужно осторожно, но атаковать молниеносно, как кобра. И не мешкать: счётчик-то тикает.

И тут опять Владимир предложил сногсшибательную идею – поместить жанровое фото учредителей без подтекстовки, скажем, на отдыхе или в кругу друзей. Дескать, серьёзный мес-сидж серьёзным людям. Сразу всем и всё понятно.

Но как и кто это сможет быстро сделать? Такие люди в Киеве не выставляются, предпочитают не лезть в политики, на телеэкраны и газетные полосы. Они обитают за толстыми стенами и высокими заборами, со злобными собаками и нелюдимыми охранниками, они недоверчивы и порой умны. Они привыкли контролировать господствующие высоты, и с телеобъективом к их лицам не подберёшься. Нужны нестандартные, по-настоящему наглые действия. И тут взгляды, как прожекторы в ночном небе войны, скрестились на Регине. Она приняла вызов:

– Пока мыслей нет, – спокойно ответила она, – но завтра появятся. Голову Александра нужно сберечь, и я об этом позабочусь.

Глаза Цок-Цок прищурились и взгляд у неё стал такой, будто она смотрела на Регину через прорезь прицела.

– Пожалуй, у меня мысли есть, – без вызова, но довольно твёрдо вмешалась в обсуждение Цок-Цок. – А ещё у меня есть хитон, пачка и балетные тапочки. Давно подмечено, что балетное одеяние способно разоружить самых суровых воинов. Голову Александра мы не отдадим.

Беда, как известно, объединяет, а поиски выхода из беды сплачивают самых разных людей. Даже женщин-соперниц.

Как оно получилось, Александр толком не разобрался. Но получилось, и обе любимые оказались у него дома. Они пили горький чай и трёхзвёздочный закарпатский коньяк, который вовсе и не коньяк, а чистейший коньячный спирт, заедали тонко нарезанными ломтиками сыра с лимонным кружочком сверху, много шутили и смеялись.

Вместе им было так хорошо, что удалось избежать унизительно напряжённой процедуры выбора, кому с кем спать, и всё определилось само собой – женщины оказались в его постели в спальне, а он на диванчике в гостиной. Барбара перекочевала на коврик у диванчика, и он был вынужден устраивать собаке новое логово. Перед тем как утихомириться, она долго утаптывала выделенное ей суконное солдатское одеяло.

Двери он открыл настежь, поскольку терпеть не мог спать в накуренной комнате, и, дабы не простудить приболевшую собаку, подтыкивал под диван, где гуляли сквозняки, разное попавшееся под руки тряпьё.

В полудрёме ему слышались доносившийся из спальни шёпот его подруг, их хихиканье, шорохи какой-то возни и… но, может быть, это был сон… звук нежного поцелуя.