Про меня

Меня зовут Ода Андреа Стокхейм. Я живу на улице Крокклейва, 5. У меня серо-голубые глаза и каштановые волосы, не длинные и не короткие. Они прямые и торчат во все стороны. Мне бы хотелось, чтобы волосы у меня были кудрявые или хотя бы волнистые. Мою лучшую подругу зовут Хелле. У меня есть младшая сестра. Она упрямая, глупая и всему верит — ну совсем ещё малявка. Просто ужас! У меня есть мама и папа, и ещё моя собственная золотая рыбка по имени Эстейн. Эстейн — это он или она? Трудно сказать про рыбку, мальчик она или девочка. Вот если у неё появятся дети, тогда… Но у наших рыбок детей пока нет. Ну, это неважно. Важно, что Эстейн — самый главный в нашем аквариуме.

 

Про Хелле

Моя лучшая подруга Хелле Хенриксен живёт на Крокклейва, 2, — это чуть выше по улице. Волосы у неё совсем светлые и довольно длинные. И волнистые. (А мои волосы чуть-чуть длиннее!) Хелле учится в классе на год младше. Но ведёт она себя совсем как взрослая. Например, она никогда ни на кого не злится, а вместо этого просто закрывает глаза и считает до десяти. (Она так хорошо всё понимает, что вполне могла бы учиться в одном классе со мной.) Хелле потрясающая, просто супер! И нам с ней нравится почти одно и то же. Она живёт вместе с братцем-кретином — его зовут Стиан — и с мамой, и ещё у них три здоровенных собаки. Раньше у Хелле жили две крысы — Лассе и Гейр, — но они обе умерли прошлой зимой. Хелле тогда несколько месяцев сильно переживала.

Эрленд

Эрленд (собственно говоря, на самом деле её зовут Эрле) — это моя младшая сестра. Я называю её «Эрленд» как мальчишку, потому что ей это не нравится. Когда мы ссоримся, я говорю сестре, что она вообще не должна была родиться, что мама с папой хотели МАЛЬЧИКА — его-то и собирались назвать Эрлендом, — но вместо него получилась всего-навсего Эрле. Я говорю, что, когда родилась Эрле, мама и папа плакали и даже пытались уехать и оставить ее в больнице, и всё такое. Тогда Эрле ужасно злится, становится красной как помидор, гоняется за мной и орёт. К счастью, я бегаю быстрее. В тот день, когда она меня поймает, я, может быть, и подумаю и буду звать её Эрле.

А может, и не буду.

(К тому же она всё равно никогда меня не поймает. Ни за что!)

 

Наше хобби в январе

— Отдай, это МОЙ! Я с самого начала сказала, что буду собирать все голубые. Давай сюда! — говорю я сестре и протягиваю руку в варежке.

— Ну Ода же, это я нашла! — хнычет Эрленд. — Я тоже хочу повесить на свою ёлку голубые!

Эрленд не хочет отдавать голубой колпачок от новогоднего фейерверка. Голубые колпачки самые редкие и самые красивые. Их ВСЕ хотят, но я первая сказала, так что имею право.

— Ну хорошо, Эрленд, может, договоримся? — предлагаю я. (Иногда всё же приходится топнуть ногой и показать сестре, кто здесь главный. Всё-таки я старше. И умнее. И голубые колпачки возьму я! Всё. Точка.)

— Как это? — недоверчиво спрашивает Эрленд.

— Если я возьму все голубые, то ты возьмёшь все жёлтые, которые мы найдём, — говорю я и улыбаюсь. — Договорились?

— Не-е-ет! Потому что жёлтых колпачков не бывает, понятно?! — кричит Эрленд.

— Ох-ох-ох! Да они в этом году совсем другие, новые, жутко красивые! — отвечаю я. — И они все будут твои — все жёлтые, если я получу все голубые. Хорошо?

— Но если они такие красивые, почему ты сама их не хочешь брать? — спрашивает Эрленд.

— Да я хочу, чтобы тебе было лучше! Что, нельзя? Ты ведь моя младшая сестра, правда? — говорю я.

Эрленд задумывается. Я жду затаив дыхание. Улыбаюсь ей так сладко, как только могу. Слышу, как, стоя поодаль на горке, фыркает Хелле.

— Согласна, — наконец говорит Эрленд.

Вид у неё довольный, хотя и удивлённый. Она радуется!

(Возможно, через какое-то время она перестанет так уж сильно радоваться. Она была абсолютно права, когда говорила, что жёлтых колпачков не бывает. Но это уже будет её проблема.)

— Ну, давай колпачок, — говорю я.

Голубой колпачок нужен мне прямо сейчас. Но тут оказывается, что Эрленд всё же не хочет с ним расставаться. Она смотрит наверх, на Хелле, которая изо всех сил сохраняет серьёзный вид.

— На! — выкрикивает вдруг сестра, швыряет колпачок и попадает мне по плечу. Колпачок падает в снег. (Мне не больно. Ничего такого. Но какое нахальство! Вот жадина!.. Она бросила НАРОЧНО!)

— Спасибо, малявка, — говорю я и поднимаю колпачок. Прежде чем сунуть его в карман куртки к остальным, я поднимаю новый колпачок повыше и смотрю сквозь него на небо, против света. Какой же он чу-у-удный, мой замечательный колпачок!

Эрленд с такой силой швыряет снежок, что он долго катится по дороге. Потом она снова принимается искать колпачки.

— Какашка! — говорит она и поворачивается ко мне спиной.

— Ах ты, ДРЯНЬ! Повтори, что ты сказала! — я готова на неё наброситься, но тут нас прерывают: g — Эй вы, идите сюда! Смотрите! — это кричит Хелле, и мы с Эрленд наперегонки мчимся к ней — посмотреть, в чём дело.

Хелле нашла целую кучу колпачков! Просто немерено! И это в последнюю минуту нашей прогулки — тут как раз повалил очень густой мокрый снег, и мы припустили домой. Теперь, прежде чем продолжить собирать колпачки, придётся ждать, пока снег немного подтает. Но у нас их уже так много, что хватит на каждую лампочку на наших трёх мини-ёлочках. Даже ещё лишние останутся.

Моя ёлка делается вся голубая, ёлка Хелле — вся красная, а у Эрленд все колпачки зелёные. (Мы сказали Эрленд: «Ах, как ЖАЛКО, что мы не нашли ни одного жёлтого!» — и обещали отдать ей все колпачки, которые соберём, когда растает снег. И она успокоилась на зелёных.)

По правде, её ёлка оказалась даже красивее моей. Я спросила — может, ей хочется поменять на другой цвет, — но она отказалась. Тогда я сказала — она ещё пожалеет, что не поменялась со мной, потому что голубые всё равно в сто раз лучше зелёных. Я сказала, что это её последний шанс, и раз так, то я НИКОГДА больше не поменяюсь с ней ничем. Сейчас или никогда! Эрленд ответила — ну и пожалуйста, я могу говорить что хочу, а она меняться не хочет.

Дрянь. Недотёпа и зануда. Я сообщаю ей, что на будущий год зелёные колпачки будут мои. Я уже записала это в своём дневнике и поставила дату, так что у меня есть доказательство — я первая сказала! Вот так вот. О-О-О! Ох уж мне эта Эрленд! Жуткая жадюга и МАЛЯВКА!

 

Новость

Сегодня воскресенье. Завтра первый учебный день в новом году. Когда мы с сестрой спускаемся ужинать, мама и папа уже сидят за столом на кухне. Сидят и молчат. Вроде они выглядят как обычно, но всё-таки какие-то не такие. Происходит что-то не то. Я торможу на полпути посередине кухни и смотрю на них.

— Папа остался без работы, — говорит мама и кладёт свою руку на папину.

— Чего-чего? — спрашиваю я.

— Класс! Значит, ты можешь стать ПОЛИЦЕЙСКИМ! — вопит Эрленд и начинает носиться по кухне, делая вид, что у неё в каждой руке по пистолету. — Кошелёк или жизнь! — вопит она и палит по невидимым бандитам, якобы засевшим в кухне. (Надо полагать, кухня ими битком набита — по крайней мере, так ведёт себя Эрленд; хотя вообще-то с такой стрельбой у неё давно бы уже кончились патроны.)

— «Кошелёк или жизнь»? Дура, это ведь грабители говорят! — объясняю я.

— Ода, не называй сестру дурой, — говорит мама.

— Но полиция так не говорит! А Эрленд очень глупая, — отвечаю я.

— Не называй сестру «Эрленд» и не говори, что она глупая, — повторяет мама.

Я по-прежнему стою посреди кухни. Спрашиваю папу:

— Ты сделал что-то не так? Может, плохо работал, не старался?

— Сейчас время такое, сплошные сокращения, — отвечает папа. — В моих услугах больше не нуждаются. Я поступил на работу последним, значит, должен уйти первым. Ничего не попишешь. Но всё уладится, — говорит папа и улыбается — не так, как всегда.

— Значит, у тебя больше нет работы? — уточняю я.

— Именно. Как раз сейчас и нет. Но я скоро найду другую работу, вот увидишь.

— Всё уладится, — говорит мама.

«„Всё уладится!“ — они что, никаких слов больше не знают?» — думаю я.

— Папа — безработный, — изрекаю я, ни для кого, в воздух, в основном чтобы послушать, как это звучит: «Мой отец — безработный!»

Я совсем не знаю, что мне думать по этому поводу. Смотрю на папу — может, он стал выглядеть по-другому? Расстроен? Что он собирается делать?

— Всё уладится, милый, — говорит мама ЕЩЁ РАЗ и гладит папу по руке.

— ПИФ-ПАФ! — кричит Эрленд и одобрительно кивает сама себе. Она сдувает с указательных пальцев «остатки пороха» и суёт пальцы в карманы, будто её пальцы — пистолеты. Потом забирается к папе на колени и берёт бутерброд. Я тоже устраиваюсь за столом со своим бутербродом. Мы ужинаем. Сегодня у нас намного тише, чем обычно.

Обеими руками Эрленд обнимает папу за шею.

— Тебе грустно?

— Да нет, дружочек, — отвечает он и гладит сестру по щеке. — Просто как-то странно, что вдруг — раз! — и ты без работы. Что же мне теперь придумать?..

Папа смотрит перед собой в никуда. Похоже, он что-то обдумывает. Видно, что ему не по себе. Эрленд озабочена.

— Но, папа! — говорит вдруг она. — Ты можешь делать что угодно! Ты можешь ВСЁ!

Эрленд улыбается папе и снова его обнимает. Изо всех сил.

Сестра ещё такая маленькая — она на самом деле считает, что папа может ВСЁ…

— Да, это уж точно, — отвечает папа и улыбается обычной доброй «папиной» улыбкой. — Папа может всё, — подтверждает он и подмигивает мне. (Я закатываю глаза, но ничего не говорю.)

 

Мысли

Я в постели, но заснуть не могу. Мне слышно, как внизу, в гостиной, разговаривают родители — серьёзно, тихими голосами. Слышно, как в соседней комнате храпит Эрленд. Она храпит в точности как Дедушка. Я лежу и думаю о жёлтых колпачках от фейерверка, о папе, который остался без работы, и о том, что скажут на это в школе. И наконец думаю про умерших Лассе и Гейра, и ещё про Дедушку.

Думаю до тех пор, пока не засыпаю.

 

Утренний шторм

Дорогой дневник!

Это — документ для будущего, запись обо всём, что происходит здесь, на Крокклейва, 5, и именно сейчас — чтобы ВСЕ узнали и НАВСЕГДА запомнили, какая глупая МАЛЯВКА моя младшая сестра — Эрле(нд) Беата Стокхейм.

— НАЙДИ МОИ ВЕЩИ! — вопит Эрленд издалека, из коридора наверху.

— Дружочек, поищи сама, — говорит мама.

(Говорит тихо, спокойно, как и всегда.)

— Нет! ТЫ поищи! — завывает Эрленд-вредина, прибавив громкость. Потом слышится жуткое «БУМ!» — это Эрленд бросилась на пол (как всегда). Лежит на полу и воет, и ноет — прямо грудной младенец!

— Когда выплачешь все слёзы и оденешься, спускайся вниз и позавтракай с нами. Ты ведь мамин новогодний салютик! Приходи к нам, — говорит мама по-прежнему тихо, спокойно.

(Не понимаю, как мама терпит такую вопилку! Но она терпит.)

Сегодня понедельник. Первый день занятий в январе. Интересно, кому что подарили в нашем классе на Рождество, и вообще — всё ли в школе по-старому? Или что-то изменилось? Мы не виделись друг с другом почти две недели!

Эрленд, уж точно, какой была, такой осталась. Сегодня с утра вредничает — как обычно. Ни один человек во всём мире не выступает по утрам так, как она. А сегодня она против всего. Ничего не хочет: не хочет сама доставать свою одежду, не хочет говорить за завтраком, с чем ей сделать бутерброд. Вместо того чтобы сказать нормально, что ей нужно, она мычит «М-М-М!!!» и тычет пальцем, указывая на разные начинки, а папа должен гадать — одно, другое, третье? Предложив четыре варианта, он так и не попадает в цель, подмигивает мне и говорит:

— Вот так мы с вами и живём! (Так он говорит всегда.)

Мама с папой точно самые терпеливые родители в мире!

Перед тем как идти завтракать, я запираю свой дневник на ключик и прячу его в тайник, про который никто не знает. То есть абсолютно никто.

— Эрле-е-енд! — говорю я, выйдя из своей комнаты в коридор. Она всё ещё лежит на полу и хнычет. И она всё ещё в пижаме.

— Я записала в дневник всё, что ты сказала и сделала сегодня утром, — говорю я сестре с улыбкой. Она всегда ужасно злится, когда я пишу о ней в моём дневнике.

— У-у-у-у, ЗАРАЗА! — кричит Эрленд мне вслед, пока я сбегаю по лестнице. Внизу я сажусь рядом с мамой и папой за кухонный стол. Нам слышно, как наверху громко топает Эрленд. Топает всю дорогу, до самого шкафа. Вот она спустилась и садится к столу. Джемпер на ней надет задом наперёд — нарочно, чтобы подразнить маму. Эрленд осматривает свой джемпер сверху донизу и вытаскивает наружу ярлычок, на котором написано, как стирать и прочее, — ярлычок должен быть сзади, а оказался спереди.

«Ой!» — говорит сестра, глядя на маму. Мама тоже смотрит на Эрленд, но ничего не говорит. Продолжает завтракать. Никакого раздражения, ни малейшего. Эрленд вытаскивает из карманов брюк носки и принимается их натягивать, не спеша, о-о-очень медленно. Сперва она надевает простой синий носок на одну ногу, потом ажурный розовый гольф на другую. Всё это время Эрленд смотрит на маму. Ждёт, что мама рассердится. Но мама не сердится.

— Какая ты стала нарядная, девочка моя, — говорит мама, погладив Эрленд по щёчке. — Так ловко одеваешься. И всё сама.

— Умгм, — хныча отвечает Эрленд.

— Итак, Эрле, с чем ты хочешь бутерброд? — спрашивает, улыбаясь ей, папа.

— М-м! — отвечает сестра, указывая на блюдо, и папа опять должен угадывать.

— Да, вот так мы с вами и живём, — говорит папа и подмигивает мне.

Нет, это невыносимо!

— Тебе что-то в глаз попало? — с кислым видом спрашиваю я.

 

Первый школьный день

Мы с Эрленд говорим родителям «пока-пока!», срываемся места и бежим по улице. Идёт снег. По дороге встречаем Хелле и Стиана. Сейчас мы поедем на автобусе в ПЕРВЫЙ ШКОЛЬНЫЙ ДЕНЬ этого года. Внутри у меня всё дрожит, я просто сама не своя! Мы ведь не были в школе с прошлого года! Последний раз виделись перед каникулами, до Рождества! Кажется, будто я целых сто лет не ходила в школу. Я и радуюсь, но и грустно как-то…

Я, Хелле и Эрленд, все трое, выходим из автобуса раньше, чем Стиан. Он ходит в другую школу. (К счастью.)

 

Неужели мы переезжаем?!

Дорогой дневник!

В школе всё сегодня было как всегда. Все рассказали, кому что подарили на Рождество, кто чем занимался и всё такое. Все нормально выглядели и нормально себя вели. Сондре воображал и хвастался новым мобильником. Анита такая загорелая. Просто супер! И это в январе! Она ездила в Индию с бабушкой и дедушкой. А Иселин подарили жутко дорогой ноутбук, а ещё потрясающее красное пальто.

— Ой, Иселин, какое чу-у-удное пальто-о-о!

Она повторила это раз СТО, не меньше.

Анникен всегда подлизывается к Иселин. Весь день она только и говорила про это пальто. (Я тоже не отказалась бы от такого пальто, но я же не говорю об этом в школе!)

Иселин, конечно же, на каникулах не стриглась. Ещё и это!

У неё по-прежнему самые длинные волосы — длиннее, чем у любой девчонки в нашей школе. Когда на улице дождь, волосы Иселин закручиваются в спиральки, как у ангела. Все мальчишки в неё влюблены, а все девочки хотят быть на неё похожими (или хотя бы попасть к ней в лучшие подруги). На переменах Иселин всегда выбирает первой, и все хотят попасть в её команду.

(И я тоже, потому что её команда всегда выигрывает.)

Кстати, в школе я не говорила, что наш папа остался без работы, но после школы рассказала Хелле. Сначала Хелле сказала, что это здорово, потому что я буду видеть папу гораздо чаще! Но потом она подумала и добавила, что папе, чтобы найти работу, может быть, придётся переехать в Берген или ещё куда-нибудь, и тогда я буду видеть его очень редко! Своего папу Хелле практически не видит: он живёт в Бергене и работает на нефтяной платформе.

Но тут Хелле осенило: а что, если у нас не хватит денег, чтобы по-прежнему жить здесь? Ведь теперь зарабатывает только мама! Значит, нам ВСЕМ придётся переехать? Я об этом и не подумала!

Если я перееду, что тогда будет со мной и с Хелле? Представить только, что в наш дом въедет ДРУГАЯ ДЕВОЧКА, и она станет лучшей подругой Хелле!..

Я НЕ ХОЧУ ПЕРЕЕЗЖАТЬ!!!!!!!!!

Я спускаюсь на первый этаж. Мама сидит у стола и решает судоку.

— Нам что, теперь придётся переехать? — спрашиваю я.

Мама смотрит на меня.

— Дружочек, почему ты об этом спрашиваешь?

— Хелле говорит, что у нас — раз папа безработный, — наверное, не хватит денег, чтобы жить здесь, и нам всем придётся переехать в Берген.

— В Берген?.. — удивляется мама.

Я всё глотаю, глотаю и никак не могу проглотить комок в горле. Мама откладывает ручку.

— Да нет же, Ода, всё будет хорошо, — говорит она своим обычным мягким голосом. — У нас есть средства, чтобы прожить здесь при одной моей зарплате. Да и папа скоро найдёт новую работу.

Не переживай, девочка моя, всё устроится.

Мама подходит и крепко меня обнимает.

Дорогой дневник!

Нам не нужно переезжать в Берген!

К счастью.

Мама такая добрая!

Я посылаю Хелле сообщение: «На Платформе через две минуты». Одеваюсь и бегу на встречу.

Платформа

Чуть выше наших домов, моего и Хелле, в промежутке между ними, есть маленький лесок, он доходит до самого шоссе. Он так и называется — Лесок. В Леске папа Хелле построил деревянное сооружение, похожее на нефтяную платформу: такой прямоугольный помост с лесенкой и перилами по всему краю. По углам помоста четыре больших дерева Это и есть Платформа. Папа Хелле построил ее очень давно, еще до того, как уехал в Берген. Мы с Хелле всё время на нем играем (и Эрленд тоже). Раньше сюда часто приходил и Стиан, но сейчас больше не приходит. Почти не приходит. (Это хорошо, потому что он ДУБИНА!)

Тут мы с Хелле устраиваемся и болтаем. Я рассказываю ей, что мне ответила мама — что нам не нужно переезжать и всё устроится. Хелле очень этому рада. И я тоже. Потом мы с фонарём просматриваем наши листочки и поджидаем, не пройдёт ли внизу, по дороге, объект, подходящий для шпионажа. (На Платформе у нас стоит деревянный ящик с разными нужными вещами: например, там есть фонарик, писчая бумага, записи и рисунки, и всё для письма, и шпионское оборудование.)

 

Улевик

Мы сидим на Платформе уже битый час; за это время не прошёл никто, за кем можно было бы пошпионить. В конце концов мы совсем заледенели, и пришлось идти домой. Что делать, удача выпадает не всегда! К тому же на первом этаже в левой половине Зелёного дома как раз сейчас никто не живёт. (Жильцы трёх остальных квартир Зелёного дома работают на Станции, и все они ужасно скучные. В том, чтобы за ними шпионить, нет никакой радости — ничего интересного они не делают.)

Раньше в левой половине Зелёного дома жил Улевик — вот за ним мы без конца и шпионили. Он действительно был чокнутым. Такой весь затворник и отшельник, больше всего он любил быть один. К нему никто НИ РАЗУ не пришёл. Он только и делал, что сидел у себя в квартире, читал и поедал из банки лопарские тефтели — они ещё называются «йойк-тефтели».

(А «йойки» — это все знают — это такие особые песни, их на севере поют лопари.) Иногда он ел тефтели два раза в день! Кто вообще обедает ДВА раза в день? Только чудики.

Сидя на Платформе с биноклем, мы постоянно шпионили за Улевиком. Через бинокль мы могли заглядывать прямо к нему на кухню и в комнату Шпионить за Улевиком было клёво! Иногда он что-то вырезал из газет и вклеивал в альбом для фотографий. В этом была какая-то тайна! Зачем он это делал?!

Но в один прекрасный день клей в его тюбике закончился, и в альбом он больше ничего не вклеивал…

Как-то утром Улевик открыл дверь, чтобы взять газеты — мы с Хелле спрятались за мусорными ящиками и наблюдали. (Вот-вот должен был прийти школьный автобус.)

И тут я вдруг крикнула изо всех сил:

— ЭЙ, УЛЕВИК! У ТЕБЯ ЧТО, КЛЕЯ БОЛЬШЕ НЕ ОСТАЛОСЬ?!!

Улевик быстро огляделся, но нас не увидел. Он проворчал что-то насчёт «бессовестных детей», поспешил забрать газеты и закрыл за собой дверь. В это время, собираясь ехать на работу, направлялась к машине мама. Она огорчилась.

— Девочки, перестаньте, наконец, изводить Улевика, — сказала она.

А потом Улевик съехал. Теперь в левой нижней квартире Зелёного дома никто не живёт.

 

Наша улица

Чтобы попасть на нашу улицу, нужно ехать по шоссе на север, к выезду из города. Дорога петляет, огибая холмы и пригорки — их на берегу фьорда немерено, так что очень скоро тебя начинает укачивать. Терпишь пятнадцать минут в машине в компании с Эрленд, и, когда она начинает хныкать, что её тошнит, что она умрёт, если мы немедленно не доедем до дома, мы как раз доезжаем.

Если повернуть направо, вниз, то там, посередине бугристого холма, живут Хелле и «все эти».

Дом, в котором живут Хелле и «все эти»

Хелле и «все эти» живут в жёлтом деревянном доме. От нашей террасы до террасы Хелле можно добежать за 27 секунд (мы замеряли время). Перед домом большая площадка для выгула собак. (У мамы Хелле три ОГРОМЕННЫХ собаки!) Чтобы подойти ко входу в дом, нужно пересечь эту площадку. Но ещё можно пройти через террасу. Моя мама, когда ходит к маме Хелле, так и делает — она боится собак. Я тоже чаще всего хожу через террасу. (Не потому, что боюсь собак. НЕТ! Я не боюсь НИЧЕГО! Просто через террасу ближе.)

Там, где холм Крокклейва переходит в ровное место, стоит большой и дряхлый Зелёный дом. Это деревянный дом зелёного цвета, краска на нём совсем облупилась. Идёшь мимо него левее и дальше, до конца нашей дороги, и приходишь к нашему дому. Тут живём мы.

Наш дом

Я, мама и папа (и Эрленд) — все мы живём в красном деревянном доме с большим садом. Дом довольно старый. Наш участок спускается почти до самого фьорда. У нас никогда не было домашних животных. Только золотые рыбки. Обычно у нас живут четыре рыбки, по одной на каждого. Когда рыбок меньше четырёх — значит, какая-то из них умерла. (Золотые рыбки — такие домашние животные, которые живут недолго, поэтому нет смысла к ним СЛИШКОМ сильно привязываться.)

Ещё у нас есть новая терраса. Папа построил её прошлым летом. Мама там иногда загорает. СОВСЕМ БЕЗ ОДЕЖДЫ!!!

— Здесь, кроме нас, никого нет, — говорит она, — поэтому просто здорово, что можно погреть на солнце свою бледную спину (конечно, мама говорит другое слово).

(NB!!!!!! Мне не очень нравится, когда мама говорит о своей попе. Я этого НЕ ПОНИМАЮ! А если кто-нибудь придёт? Если кто-нибудь из моего класса увидит мамину попу?!! Тогда я УМРУ!)

Если ты поедешь не к нам, а дальше и правее, мимо Зелёного дома, то попадешь на Станцию.

Станция

Ты думаешь, что это железнодорожная станция? Ошибаешься. Это здание, где находятся лаборатории и конторы. Станция расположилась на набережной, прямо на берегу фьорда. Там проводят исследования: изучают рыбу, загрязнение среды и всё такое. В вестибюле Станции — вход в лифт и ещё кресло на колесиках, оно только для гостей. Сзади на спинке кресла написано белыми буквами: «ГОСТИ». (Я вот думаю, часто ли там бывают гости, которым нужно такое кресло и у которых нет своего. На чём же они до Станции добираются? Во всяком случае, я никогда не видела ни одного такого гостя. И сегодня тоже таких нет.)

Папа считает, что я, Хелле и Эрленд для Станции никакие не гости. Но мы всё равно там играем — с креслом и лифтом. Один раз понажимали в лифте столько кнопок, что он застрял между этажами! Пришлось нажать на аварийную кнопку, пришёл папа и помог нам выбраться. Он сильно сердился. Потребовал, чтобы мы пообещали, что никогда больше не будем играть в лифте. Ну мы пообещали. А за спиной держали пальцы крестиком. Это значит, что мы по-прежнему МОЖЕМ играть в лифте — ИНОГДА, если больше НЕЧЕМ заняться. Но это секрет. Внизу нам почти никогда не попадаются люди, так что можно рискнуть.

До недавнего времени папа работал на Станции. Следил за тем, чтобы всё было в порядке: менял лампочки, проверял по вечерам, все ли двери заперты, и так далее. Мама Хелле и сейчас там работает. Её не уволили, потому что она работает дольше, чем наш папа. Она изучает рыбу. (Теперь она и другие «рыбные» сотрудники должны сами менять лампочки и запирать двери.)

Если тебе вообще не нужно на Крокклейва и ты поедешь дальше, на край города, то попадёшь на причал. Оттуда ходит паром. Каждый раз, когда мы едем в гости к Бабушке, мы переплываем через фьорд на пароме.

Нашу семью нельзя назвать очень религиозной. Мама, насколько я знаю, помнит только одну фразу из одного-единственного псалма. Она поёт её в одно и то же время в одном и том же месте: когда мы в машине едем к Бабушке, за рулём папа и мы должны успеть на паром.

Мама тогда хватается за ручку дверцы и поёт: «Ближе к Тебе, мой Господь». Папа сбрасывает скорость, и мы опаздываем. Но это даже здорово, потому что, пока мы ждём следующего рейса, нам с Эрленд покупают мороженое. (Иногда такое и зимой случается.)

Если в нотах ошибка — я не виновата. Виновата мама — она мне помогала записывать этот отрывок.

Бабушка

Моя Бабушка «живёт на батарейках». У неё кардиостимулятор. Я пощупала её батарейку — она круглая, как большая пиратская монета, и находится под кожей возле бабушкиного левого плеча (на то стороне, где сердце). Бабушка называет её «электрозажигалкой». Она сказала мне, что, если сердце остановится, стимулятор его снова запустит. Я ответила, что, значит, она может жить вечно! Но бабушка возразила — нет, не может, потому что её тело стареет и изнашивается. А мне кажется, что бабушкино тело в очень приличном состоянии. Ведь она всегда выглядит одинаково. Нет — всё-таки до того как Бабушка поздоровается с Господом, или с Дедушкой, или ещё с кем, пройдёт довольно много времени!

 

Папа-домохозяйка

Дорогой дневник!

Когда я вернулась из школы, папа уже заменил все лампочки в доме на энергосберегающие — такие лампы висят у них на Станции, — так что весь дом теперь голубой. Ужасно яркий свет! Сменив лампочки, папа вдруг гораздо лучше, чем раньше, увидел всю нашу пыль и остаток дня посвятил вытиранию пыли. И как же обрадовалась мама, придя с работы! Мамы вообще очень странные. Достаточно стереть немного пыли, и они безумно рады! Я бы, например, очень обрадовалась, если бы мне подарили новый велосипед, или красное пальто, как у Иселин, или что-нибудь в этом роде. Вряд ли я бы умирала от счастья, если бы кто-то взял и вытер пыль. А ещё папа наловчился готовить к обеду особую «папину кашу». В общем-то каша эта, — вполне ничего. (Она готовится из остатков наших обедов, найденных в холодильнике… Сегодня был рис, смешанный с кусочками котлет, сосисок, картошки, лука и моркови, плюс соус для поджарки, плюс гарнир — гороховое пюре). И ещё у нас был десерт — сегодня, в середине недели! Иногда папа готовит наш с Эрленд САМЫЙ ЛЮБИМЫЙ десерт — домашний шоколадный пудинг с покупным ванильным соусом. (Особенно я люблю корочку, которая образуется на пудинге сверху. В общем, это очень приятно, что папа сидит дома!

После обеда я, как обычно, пошла на Платформу и встретилась с Хелле. Было темно и довольно холодно, и шпионить было не за кем. И тогда мы пошли к Хелле, шпионить за её братом, но у них все сели обедать. Хорошо, что я уже поела и мне не пришлось сидеть за столом рядом со Стианом.

 

Разборки

В доме у Хелле очень шумно — гораздо шумнее, чем у нас.

В основном из-за того, что дурень Стиан всё время врубает у себя в комнате громкую музыку.

Стиан без конца слушает записи группы DumDum Boys или что-нибудь в этом роде. Это древняя рок-группа, 80-х годов. Музыкальные вкусы у Стиана — просто отстой! Я имею в виду, что он любит старьё. Эй, 80-е, где вы там? Каменный век! Как насчёт чего-нибудь поновее? Посовременнее? Того, что живёт и существует сегодня? Не-е-ет! Ни за что! Это не для Стиана-Глупиана! Он будет торчать в своей комнате и слушать допотопную музыку!

Хелле пошла в туалет, а я — в комнату к Стиану.

— Привет, Стиан! Ты опять слушаешь этих своих «глупых-глупых парней»? Ты пластинку раздобыл или что? Как там у них: «Привет! Это я-а-а, не оставляй меня-а-а!»

Стиан не отвечает. (Игнорирует меня.)

— Ты ещё и глухой, — почти кричу я, поскольку он молчит. — Тогда прибавь звук ещё немного.

— Пошли отсюда, Ода, — говорит неожиданно возникшая у двери Хелле и берёт меня за руку. — Оставь, ну его!

Хелле тянет меня по коридору в свою комнату.

— Пока-пока, дум-дум, глупый-глупый, самый-глупый! — успеваю прокричать я в коридоре, прежде чем Хелле притворила за нами дверь.

Стиан

Стиан, старший брат Хелле и суперкретин, старше меня на два года, четыре месяца и несколько дней. Но в нём гораздо больше детского, и к тому же он настоящий недоумок! С утра до вечера сидит в своей комнате и ботанит. Иногда играет на гитаре: гитару ему подарили в позапрошлом году на Рождество. Каждую неделю он ходит на занятия по игре на гитаре. Но пока он еще играет так себе, и я ему регулярно об этом сообщаю. (Честность — лучшая политика. И дольше всего помнится!) И ещё Стиан иногда играет с НАМИ! Не знаю не знаю, кто ещё из учащихся СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ станет играть с малявками. Ну, с теми, которые младше. Может, у него нет другой компании? А может в школе его никто не любит?

— Что бы нам такое придумать? — спрашиваю я у Хелле.

До нас по-прежнему долетает грохот и лязг пещерной музыки из комнаты дурачка Стиана. «Мне совсем не нужен ответ, я звоню на автоответчик», — поёт солист. Дурость какая! Не получишь ты никакого ответа от телефонного автоответчика! С ним ведь не поговоришь!

Что бы всё-таки придумать?

— Не знаю, — говорит Хелле. — Может, порисуем?

— Нет, — отвечаю я. — Не могу я сейчас рисовать.

— Пошли на улицу, на санках покатаемся.

— Не-а… Может, пошпионим за твоим братом?

— А давай спросим, может, нам разрешат печь кексы? — предлагает Хелле.

— Давай, но только потом. Пошли помучим Стиана, чуть-чуть. А потом будем печь. Твой братец сидит к нам спиной, по уши в своей дурацкой музыке и всё такое — он просто напрашивается на какой-нибудь прикол!

— Ну хорошо, хорошо. Но потом спросим насчёт кексов. Мама купила шоколад, так что мы сделаем шоколадные кексы с шоколадными кусочками внутри! — говорит Хелле.

Десять любимых вещей

1. Шпионить!!!

2. Быть вместе с Хелле!

3. Печь шоколадные кексы

4. Облизывать миску от шоколадного теста

5. Облизывать формочку от кекса

6. Серые подушечки для завтрака (если их нет, то коричневые, и уж в последнюю очередь белые, если нет выбора и не осталось ни одной серой или коричневой…)

7. Салат из креветок — без креветок!

8. Рисовать

9. Кидаться снежками в Зелёный дом

10. ……………(прямо сейчас не могу ничего вспомнить, потом допишу!)

Сегодня Хелле решительно настроена печь. Начнём чуть позже, после того как… И если разрешат. А пока мы крадёмся по коридору по направлению к комнате жертвы. У двери останавливаемся и подглядываем — Стиан, как обычно, сидит у пульта в дальнем углу комнаты. Музыка так грохочет, что он нас не слышит. Как раз сейчас можно без проблем напасть на него сзади, но мы только немного пошпионим — есть надежда, что он так и не заметит нашего присутствия.

И тут Хелле фыркнула! Мы отскакиваем от двери, замираем и стоим так с минуту, на случай, если он услышал. Потом снова заглядываем. В животе щекотно. Это так клёво — шпионить за кем-нибудь! Стиан по-прежнему сидит, по уши увязнув в музыке. Он вообще нас не слышит.

«Все так рады — почему-у? Всё никак я не пойму-у!» — голосит рок-певец.

Хелле пробирается в комнату Стиана. Вот она уже посередине, в двух метрах от брата, стоит, крутит попой в такт музыке и строит рожи. Я зажимаю ладонями рот, изо всех сил сдерживая смех.

Хелле потихоньку пятится к выходу, всё время проверяя, не видит ли её Стиан. Она прямо вся сияет от гордости — какая она ловкая!.. Удалось! Она уже почти у двери. Необнаруженная! (Если только не споткнётся, не чихнёт и т. д., но, скорее всего, она ничего этого не сделает.)

Тут я замечаю, что Стиан кивает в такт музыке — никогда за ним этого не замечала. Чуть-чуть, почти незаметно кивает, чудик такой! Хелле уже в дверях — и тут на меня что-то находит:

— ЭЙ, СТИАН, У ТЕБЯ НЕТ ЧУВСТВА РИТМА! Не в склад, не в лад! — кричу я во весь голос и мчусь по коридору. Врываюсь в комнату Хелле и с грохотом захлопываю за собой дверь. Через секунду влетает Хелле. Вид у неё растерянный.

— ДУРЫ НЕНОРМАЛЬНЫЕ! — кричит Стиан. Слышно, как он со стуком захлопывает свою дверь и прибавляет громкость.

— Зачем ты заорала? — спрашивает Хелле.

— Сама не знаю, — отвечаю я, иду к двери и открываю её.

— НАМ НАПЛЕВАТЬ! ЗАТО У НАС ЕСТЬ ЧУВСТВО РИТМА! — кричу я в сторону комнаты Стиана. — И у нас хороший музыкальный вкус! — Я снова со всей силы захлопываю дверь.

— Если бы ты не помешала, у меня бы всё получилось, — надувшись, говорит Хелле.

— Знаю. Ты такая ловкая, просто класс! — отвечаю я и улыбаюсь ей. Но она всё равно дуется.

— Ах так? Хелле у нас надутый шарик? — Я легонько её толкаю и снова ей улыбаюсь. Но она не хочет на меня смотреть.

— Ну что, очень сильно надутый шарик? — Я опять её толкаю.

— Не-а, — говорит Хелле.

— Да-а, — говорю я.

— Нетушки!

— Датушки! — я гляжу на неё до тех пор, пока она не сдаётся. Смотрит на меня и не может не улыбнуться.

— Не-е-а-а! — Хелле смеётся, толкает меня и опрокидывает на кровать.

— Да-а! — отвечаю я, и мы снова друзья.

— Ну, пойдём спросим насчёт кексов. Можно нам печь или нет! Вроде бы твоя мама купила шоколад? — говорю я и спрыгиваю с кровати.

— Да, идём! — радостно говорит Хелле и тоже соскакивает с кровати.

 

Кексы

Мы входим в гостиную.

— Это кошмар какой-то, как вы сегодня хлопаете дверьми, — говорит мама Хелле, оторвавшись от книги.

— Это Стиан, — отвечает Хелле.

— У него переходный возраст. Созревание, — говорю я и вижу, что мама Хелле еле сдерживает улыбку.

— Ма-а-а-ма-а-а! — тянет Хелле сладким, как сироп, голоском.

— Что тако-о-о-е? — спрашивает мама.

— Мамочка, можно мы будем так добры-ы-ы-ы и испечём шоколадные кексики?

— Можно ли, чтобы вы были так добры? — мама улыбается. — Ну хорошо, можно. Только вы в процессе готовки съедаете по одному кексу каждая, а остальное оставим на «после обеда». О’кей?

— Йес-с-с! Спасибо, мамулька! — Хелле шлёт матери воздушный поцелуй, мы влетаем в кухню и начинаем!..

Когда запах от свежеиспечённых кексов просачивается во все углы дома, на кухню по лестнице, волоча ноги, спускается Глупый Стиан.

— До обеда — по одному кексу каждому! — объявляю я, помахивая указательным пальцем.

Стиан тупо на меня смотрит и берёт четыре кекса!

— Эй! — кричу я. Но, прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, Стиан впускает из коридора собак, даёт каждой по кексу, а последний съедает сам. За один укус.

— Нельзя! Не имеешь права! — кричит Хелле.

— Как там у вас дела? — кричит мама Хелле из гостиной. — Пахнет хорошо!

— «Каждому по одному»! — передразнивает нас Стиан, довольный собой.

Он глядит прямо на меня и улыбается, как идиот. Я внезапно чувствую, какая здесь жарища (оно и понятно: мы ведь пекли кексы!), отбегаю подальше от него и распахиваю окно настежь.

Вот чёрт! А Стиан — дурак!

Дорогой дневник!

Стиан просто король идиотов, дурак-недоумок и ещё дубина!!!!!!! И музыку любит просто КОШМАРНУЮ! И волосы — ВОРОНЬЕ ГНЕЗДО! Всё, что он делает, — это смех! Он ничего не может!

На гитаре играет — ОБХОХОЧЕШЬСЯ! У него совсем нет чувства ритма. И ещё — у него НЕТ ДРУЗЕЙ (насколько я знаю), и подружки тоже нет. НМ ОДНОЙ ДЕВОЧКИ, КОТОРАЯ В НЕГО ВЛЮБЛЕНА. НЕТ У НЕГО ТАКИХ, И НИКОГДА НЕ БУДЕТ У Стиана никогда не будет подружки, потому что он весь такой унылый и мрачный!

Вот ТАК вот!

Настоящий «дум-дум-бой»! Ха-ха!

 

Переписка

Чтобы попасть в свою комнату, мне нужно пройти через комнату Эрленд. Слава богу, что не наоборот! Если бы Эрленд всё время ходила через мою комнату, я бы точно рехнулась.

Иду к себе, чтобы лечь спать, и вижу, что Эрленд снова натянула верёвку между нашими кроватями. (На длинной верёвке, переброшенной через ножки кроватей и спинки стульев, прикрепляется корзинка. Она ездит туда-сюда, и мы, лёжа в постели, можем в ней посылать друг другу записки.) Слышимость в доме очень хорошая, и, если мы разговариваем или громко шепчемся после отбоя, мама с папой слышат нас внизу в гостиной.

Раньше мы всегда пользовались этой связью, но теперь…

— Эрленд! Кто тебе разрешил входить в мою комнату? — строго спрашиваю я. — Ты что, всё ещё забавляешься детскими писульками?

Я делаю движение, чтобы сорвать верёвку, но, передумав, ложусь в постель.

Шорох. Это по моему столбику шуршит и ползёт верёвка, и вскоре, раскачиваясь на повороте, через открытую дверь въезжает и приближается ко мне маленькая корзинка.

Мне, собственно, совсем неинтересно, но ради Эрленд — так уж и быть — я вытаскиваю и разворачиваю бумажку.

Там красивым «плетёным» почерком Эрленд написано следующее:

(Учитель сказал, что Эрленд пишет красивее, чем кто-либо в её классе, а может, и во всех параллельных тоже. Эрленд гордится своим кружевным почерком. А у меня почерк ужасный. Мама всегда говорит, что ничего в моих каракулях не понимает, и ещё она удивляется, как это я ухитряюсь так хорошо рисовать и при этом так плохо писать. Я пишу так плохо, что меня даже родная мама не понимает… Ну да, Эрленд пишет лучше, но это единственное, что она делает лучше меня!)

Хотя всю эту возню с записками я нахожу совершенно детской и покончила с ней давным-давно, всё же любопытно, что же такое «очень-очень важное» имеет в виду сестра. Поэтому на обороте я пишу:

Складываю бумажку, опускаю в корзинку и дёргаю за верёвку.

Слышно, как Эрленд энергично, рывками перетягивает послание в свою комнату. Вскоре корзинка снова у меня.

Мне ужасно интересно, что же в этой записке такого важного. Разворачиваю и читаю:

— О-О-О, КАКАЯ ЖЕ ТЫ ДУРА! — кричу я сестре и слышу её довольное фырканье под одеялом.

Конечно, по лестнице тут же поднимается папа. Эрленд делает вид, что спит. Даже притворно всхрапывает! Врунья и притворщица! Папа смотрит на меня, подняв брови.

— Ты всё ещё не спишь? — удручённо спрашивает он и морщит лоб. — По-прежнему занимаешься этой писаниной? Ода, прекрати и не мешай сестре спать.

— Это не я, это Эрленд!

Папа долго смотрит на «спящую» Эрленд, а та по-прежнему притворно храпит.

— Она притворяется! — говорю я.

— Сейчас же погаси свет и спи. Завтра вам рано вставать, — заключает папа и закрывает дверь.

— Это несправедливо! — кричу я в закрытую дверь.

Всегда, всегда я виновата!

Эрленд перестаёт храпеть и хихикает под одеялом.

— Эрле, это и тебя тоже касается, — раздаётся папин голос с лестницы, и в соседней комнате наступает тишина. Сестра притихла, как мышь.

 

Лапша домашняя

Дорогой дневник!

С того момента, как папа потерял работу, в доме стало и лучше, и хуже одновременно. У мамы с папой всё время прекрасное настроение — и это хорошо. Они такие весёлые! Но именно поэтому они то и дело целуются и обнимаются — и это ужасно!

Зато папа стал готовить самые разные блюда, новые и интересные, чего он раньше не делал.

И это здорово! (По крайней мере, здорово было вначале.) Он запал на итальянскую кухню.

— Подумать только, что у нас в семье есть такой замечательный повар, с такими изысками! А мы и не знали! — говорит мама и ЦЕЛУЕТ папу. (Уй-й-й!).

К завтраку папа нарезает маленькие кусочки хлеба и поджаривает их в тостере, потом укладывает на гренки слоями следующее: помидорчик, репчатый лук, моцареллу и рукколу. Эти бутерброды он называет «брускетта» и говорит, что так едят в Италии.

А на обед мы каждый день, почти ВСЮ НЕДЕЛЮ, едим «домашнюю лапшу»! (Кроме субботы, когда у нас была каша.) Я подчёркиваю: эта лапша делается дома!

Вот что главное. Однажды папа принёс домой машинку для изготовления лапши. Из муки, воды и масла папа делает тесто и раскатывает его, всё тоньше и тоньше (как для пельменей). Наконец он пропускает лист теста через машинку и получает дли-и-и-нные верёвочки настоящих спагетти — они вылезают из дырочек с другой стороны! Вообще-то зрелище довольно забавное! Потом папа развешивает длинные шпагаты-спагетти по всей кухне чтобы они подсохли перед варкой.

С каждым днём у папы это получается всё более ловко — руку набил. Но уже скоро захочется чего-нибудь другого! Не знала, что такое возможно, но мне УЖАСНО надоели спагетти. ТЕРПЕТЬ ИХ НЕ МОГУ!

Милый Боженька, пошли мне завтра на обед что-нибудь вместо лапши!

 

На прогулку

Я стою перед дверью у террасы Хелле и «всех этих». Мы идём выгуливать собак.

Сегодня я пошла к Хелле прямо из школы, так что могла у неё и пообедать — хотя бы один разок без лапши. Но у них на обед были макароны по-флотски! Мне не удалось избежать макаронных изделий, к тому же пришлось сидеть за одним столом со Стианом… (Двойное наказание! Ну чем я его заслужила?)

Пока я стою у двери в ожидании прогулки, в гостиную входит Стиан и включает телевизор.

— Эй, ты уже перестал хлопать дверьми? А со своей дряхлой рок-группой покончил? Такие ма-а-альчики! Всё поют про то, как лепить ангелов из снега и всё такое для милых деток, — нарочно говорю так тихо, что его мама точно не разберёт ничего из другой комнаты.

Стиан делает вид, что не слышит. Но я-то вижу по его лицу — всё он прекрасно слышит! (Я вообще-то намного круче Стиана. Хотя он и старше и ходит в среднюю школу, он такой трус, что никогда не ответит и не даст сдачи.)

— Ну всё, пошли! — кричит Хелле. Она выходит из-за угла и выводит собак на поводках.

Мы идём через Лесок, а собаки несутся, тащат нас за собой, и тут на дороге возникает Эрленд.

Она вопит, чтобы её подождали, и на ходу натягивает варежки и шапку.

— Ода, папа сказал, чтобы я шла гулять с вами! Они с мамой идут в магазин!

— О Гос-с-споди! Ну давай, пошли. Шевелись!

Вот так всегда. Она обязательно должна гулять с нами! Я ненароком оборачиваюсь в сторону дома Хелле, и что я вижу? Вижу Стиана в окне!

— Что это с твоим братцем? — спрашиваю я у Хелле. — Он торчит у окна и ГЛАЗЕЕТ на нас!

— А, не обращай внимания. Он иногда чудит. Сейчас особенно. Совсем отъехал.

— Ага, понятно, — говорю я и киваю. — Переходный возраст.

 

Хочу быть писателем

Дорогой дневник!

Сегодня в школе мы учились писать изложение по книге. Читаешь книгу, а потом пишешь, о чём там говорится, своё мнение и всё такое. (Мы уже проходили изложения в третьем классе, так что я это всё знаю. Но теперь мы должны читать более объёмные и сложные книжки и обязаны о них писать.) На следующей неделе к нам придёт НАСТОЯЩИЙ писатель!

Думаю, что я, когда вырасту, стану писателем. Представить только, что будешь сидеть себе и писать, писать, и получать за это деньги, и всё такое! Будет просто здорово! Я уже сочинила одну историю, которую точно издадут в виде книги. Хелле считает, это лучшее из всего, что она когда-либо читала. Вот эта история:

Лассе и Гейр

Написала Ода Андреа Стокхейм

Лассе и Гейр — друзья, и они живут вместе. Однажды, очень давно, они взяли и объединились и поселились вместе. До этого они даже не были знакомы. Ни Лассе, ни Гейр не помнят точно, КАК и ПОЧЕМУ так получилось. Но так получилось. Хорошо, что они поселились вместе, потому что теперь они лучшие друзья. Во всяком случае, они дружат большую часть времени.

— Ведь правда, Гейр, раньше мы чаще ссорились? — говорит Лассе время от времени.

— Да, тут ты прав, Лассе, — отвечает Гейр.

Друзья живут в очень красивом двухэтажном доме серебристого цвета. У них есть терраса на крыше. Терраса им очень нравится. Так здорово сидеть там наверху и наблюдать за тем, что творится внизу. Сверху открывается очень красивый вид.

Дом Лассе и Гейра стоит в уютном месте. Когда в окно гостиной после обеда светит солнце, становится очень тепло! Внизу на первом этаже у них туалет и кухня.

На втором этаже — спальни. Спальня Гейра выкрашена в серый цвет, а спальня Лассе — в зелёный. Лассе считает, что у Гейра спальня красивее. Когда Гейр заходит в свою комнату, чтобы там прибраться или просто поспать, Лассе идёт следом и тоже хочет войти. Но комната такая маленькая! Для двоих в ней слишком тесно.

— Лассе, выйди из моей комнаты! — то и дело вынужден просить Гейр. — Разве ты не видишь, что для двоих тут места нет?

Лассе не видит, что там тесно. А может, НЕ ХОЧЕТ видеть.

С потолка второго этажа на верёвке свисает сиденье, вроде кокосового ореха с дыркой, — ведь, когда сидишь в кокосовом орехе, получается, что сидишь в маленькой круглой дырке. Кокосовая дырка очень удобная! Ни у кого из знакомых Лассе и Гейра нет такого сиденья, которое висит в воздухе и в котором можно раскачиваться. Но САМОЕ ОТЛИЧНОЕ место в доме — это подвесная койка. У друзей потрясающая большая подвесная койка, как раз на двоих. Лассе с Гейром часто устраиваются там и кайфуют Вместе.

— Ты куда? — спрашивает Лассе, глядя сверху, с висячей койки.

— Пойду искать приключения! — весело отвечает Гейр.

— Ой, нет, не ходи! — испуганно просит Лассе. — Там снаружи опасно. Дома гораздо безопаснее и приятнее. Тут есть всё, что нам нужно!

Но Гейр — настоящий непоседа. Он обожает бродить повсюду, совершать открытия и изучать новые места. Нередко, возвращаясь домой, он приносит отличную добычу: вкусную еду или мягкую бумагу. Тогда он очень гордится собой.

— Чудеса! Неужели ты ВСЕ ЭТО нашёл? Ты такой смелый, и вообще, ты молодец, — говорит Лассе и смотрит на друга с восхищением.

Чтобы добыть еду, Лассе и Гейру вовсе не нужно ходить в магазин. Они ничего не покупают. Они освоили способ ПОЛУЧАТЬ еду. Каждый день. Им даже не нужно за неё платить. Иногда они задумываются обо всех ОСТАЛЬНЫХ, кто есть в мире, — так ли им повезло? Получают ли они необходимую еду так же просто, без хлопот и головной боли? Чаще всего друзьям достаются орехи, кукурузные хлопья и зерно. Иногда на верхней террасе для них красиво сервируют десерт — прекрасные экзотические фрукты, йогурты и сыр. Это особенно по душе Лассе и Гейру.

«Вот это я понимаю, Гейр, это жизнь!» — говорит в таких случаях Лассе, погружаясь всей мордочкой в кусок сладкого спелого манго. Еду для друзей доставляют очень, ну очень большие руки. Они намного больше, чем ручки Лассе и Гейра. Да что говорить — одна такая рука намного больше, чем ВЕСЬ Лассе или ВЕСЬ Гейр.

Руки ГОВОРЯТ с Лассе и Гейром. Друзья нисколько не боятся этих больших рук, потому что они ДОБРЫЕ. Никаких острых когтей!

К тому же руки тут были всегда, сколько друзья себя помнят. Несколько раз в день руки появляются, подхватывают Лассе и Гейра и усаживают на подстилку из мягкой бумаги или хлопка. А под ней всегда работает электрический обогрев. Друзья сидят на подстилке, а большая рука их гладит и почёсывает — и это классно!

— Это так здорово — быть крысой, правда же, Гейр? — спрашивает Лассе, лёжа на мягкой подстилке, в то время как его почёсывают за ушами.

— Да, крысиная жизнь — это супер! Думаю, лучше и быть не может, — отвечает Гейр и улыбается другу самой широкой улыбкой на свете.

— Они именно такие и были! — говорит Хелле каждый раз, читая эту историю. И каждый раз она одновременно и радуется, и грустит.

Тетрадь с историей я храню в деревянном ящике на Платформе, и Хелле может читать её в любое время. Я написала этот рассказ сразу после того, как Лассе и Гейр умерли. Хелле так переживала! Я не знала, что сказать, чтобы её развеселить. Тогда я и сочинила рассказ, и Хелле немного утешилась.

Мне хочется, чтобы кто-нибудь написал такой рассказ про Дедушку, а я бы его читала.

 

Безобразие

В субботу утром в дверь моей комнаты просовывает голову Хелле:

— Привет! Гулять пойдёшь?

— Да, но сперва в туалет, — говорю я и бегу в санузел. Хелле идёт следом.

Открываю дверь, а там Эрленд, сидит на корточках и какает НА ПОЛ! — фу-у-у!

— Ты что это делаешь?! — кричу я.

— Уйди отсюда! — вопит Эрленд.

Хелле вслед за мной заглядывает в дверь и тоже кричит:

— Фу-у!

— А мама с папой в курсе, что ты тут кряхтишь и кладёшь нам кучу на пол? — кричу я. — Зараза такая!

Хелле за моей спиной фыркает, зажав нос пальцами.

— Я на бумагу какаю! Я же туалетную бумагу на пол положила! Уйди отсюда! — сердито кричит сестра. — Хочу посмотреть, как это выглядит.

Она по-прежнему сидит на корточках — под нею ворох туалетной бумаги.

Мы с Хелле удираем со всех ног — подальше от Эрленд с её какашками. Я кричу, что всё будет рассказано маме, когда она вернётся.

«ДВЕРЬ ЗА СОБОЙ ЗАКРОЙТЕ!» — вопит нам вслед Эрленд.

— Ну и сестра у тебя, просто ненормальная, — замечает Хелле.

— Сама знаю. Такое иногда отмочит — хоть стой, хоть падай.

— Как думаешь, уже можно носом дышать? — спрашивает Хелле.

Самое противное

Десять вещей, которые я терпеть не могу:

1. Когда Эрленд свинничает (см. выше) и ведёт себя как глупый младенец!

2. Когда в песнях певцы издают стоны и вздохи и поют о всяком таком, противном

3. СТИАН!

4. Запах мокрой собаки

5. Когда Эрленд нарочно икает мне в лицо

6. Прочищать слив в душе

7. Когда мама с папой обнимаются

8. Пить молоко из того стакана, откуда уже пили (особенно если молоко тёплое!)

9. Загружать посудомоечную машину

10. Убирать за собаками (даже если у меня есть пакет)

— Ода, загрузишь посудомоечную машину? — спрашивает папа после обеда. (Собственно, это не вопрос. Если папа спрашивает, сделаешь ли ты то или это типа загрузки машины, отвечать отказом не разрешается.)

«Нет, нет, НЕ-Е-ЕТ!!!»

Терпеть не могу прикасаться к объедкам! Не понимаю, как взрослые это терпят. Они всё время выполняют такие неприятные работы — и ничего, не жалуются.

— А Эрленд не может загрузить машину?

— Эрле сегодня помешивала кашу, — отвечает папа.

Не знаю ничего хуже, чем помешивать кашу. Или почти ничего.

(Р.S. В моём списке самых противных вещей нет пункта «помешивать каши»: я не считаю, что это противно, но это ужасно нудная работа. Если бы я составляла список нудных дел, то помешивание каши поставила бы на первое место.)

К счастью, в эту субботу я избежала такого удовольствия. Каждую субботу в пять часов у нас подают рисовую кашу.

Из твёрдого риса. Значит, в четыре не стоит светиться рядом с кухней. Если мама или папа поставили кашу и заметили кого-то из нас поблизости, тут же попросят её помешивать.

И ты обречена стоять и ворочать ложкой в кастрюле ПЯТЬДЕСЯТ бесконечных долгих минут!

Мама готовит исключительно из «медленного» риса: говорит, из него каша лучше, — и совершенно не признаёт «быстрый» рис, который сразу разваривается. Мама утверждает, что между этими видами риса большая разница. Папа с ней согласен. В чём-то родители бывают ужасно старомодны. А вот у Хелле и «всех этих» готовят из «быстрого» риса. И мне это нравится!

Позднее, в субботу вечером, у нас на ужин бывает пицца, или фондю, или тако. Но сейчас в меню одни макароны…

Потом мы обычно вместе, всей семьёй, смотрим какой-нибудь фильм. Папе всегда хочется смотреть что-нибудь в духе «Однажды на Диком Западе» или «Медведя» — про ковбоев, индейцев, где всякие приключения в прериях, хищники и т. д. Эрленд больше всего любит мультики (она же совсем ещё малявка).

Из всех фильмов, что смотрела я, мне больше всего нравится «Бесконечная история»! Как-то мама взяла для нас этот фильм в одну из суббот. Я два раза прочитала книгу и ещё прослушала аудиоверсию. Книгу написал немецкий писатель Михаэль Энде. Однажды, ещё в восьмидесятые годы, мама тоже прочитала эту книгу и пришла в полный восторг! (А у мамы очень хороший вкус.)

Мы с Хелле влюблены в Атрейо — это тот, на белом коне. Он должен был проехать через первые ворота так, чтобы его при этом не убили смертоносные лучи из глаз сфинксов. Атрейо такой смелый, мужественный! Мы с Хелле иногда ставим фильм на паузу и целуем Атрейо на экране! Он первый и единственный из парней, которых мы когда-либо целовали. (Но про это никто не знает!) Мы это проделываем в воскресенье утром, когда ни родителей, ни Эрленд не бывает дома.

 

Глупый Стиан

Дорогой дневник!

Сегодня я была у Хелле. Я пошла в туалет, потом заглянула в комнату Стиана и немного за ним пошпионила. Он сидел с пультом, как обычно, страдал фигнёй и, как обычно, слушал эту свою группу. Но тут он меня заметил, и тогда я сказала, что он тупой, и спросила, почему он никогда не приводит домой своих друзей. Наверное, у него их нет, потому что он просто ходячий кошмар! Ещё я сказала, что он совсем не умеет играть на гитаре. Ну серьёзно, не умеет! Я видела, что он сильно разозлился, и спросила — он что, правда разозлился? И обозвала его мямлей. И ещё спросила — может, у него что-то с головой? (Это у меня машинально вышло, само собой.)

Он меня вытолкал из комнаты и с треском захлопнул дверь прямо перед моим носом. Надеюсь, он никому не расскажет.

(Я не стала рассказывать Хелле.)

Итак, теперь, когда наш папа сидит без работы, и мы каждый день питаемся лапшой, и свет во всём доме такой резкий и синий, как будто это не дом, а теплица, и нигде не осталось ни пылинки, и весь наш двор вычищен до невозможности, и папа настаивает на том, чтобы мы с Эрленд сначала делали уроки и только потом гуляли и играли, — при такой жизни стало ясно, что папиного присутствия что-то уж слишком много…

Я спросила: может быть, папа скоро найдёт другую работу? Или хотя бы новое хобби?

— Точно, хобби! — радостно вскричал папа. — Новое хобби — как раз то, что мне нужно. М-м… что же я люблю делать, когда у меня отпуск… О! Рыбу ловить! Я буду рыболовом-любителем на постоянной основе.

Мама оторвалась от своего судоку и заметила, что на дворе зима.

— Ну так что же? Ведь рыбы-то зимой на юг не уплывают.

 

I'm in love

Дорогой дневник!

Я люблю Арне Свингена.

А + О = любовь

Арне, I LOVE YOU!

Сегодня к нам в класс приходил Арне Свинген. На нём были синие джинсы и чёрная рубашка с длинными рукавами. Он очень высокий и абсолютно лысый. Нет, у него не такая лысина, как у стариков, какая, например, была у Дедушки, когда с боков волосики. У него голова АБСОЛЮТНО без волос. Круто!) Он такой… такой КЛАССНЫЙ! Арне Свинген — писатель. Пишет книги для детей и юношества. Он уже написал больше тридцати книг! В основном он рассказывал про свою трилогию: там один мальчик, Адриан, просыпается однажды утром и видит, что вся его семья бесследно исчезла!

Замечательные, жутко интересные книги! Я возьму завтра в библиотеке. Он, когда рассказывал, часто смотрел прямо на меня. После урока мы с Хелле встретились и стояли в коридоре возле моего класса, а он (то есть Арне Свинген) разговаривал с Каллестадом, а потом вышел, тронул меня за руку и сказал: «Извини, где здесь туалет?» Я показала, где туалет для мальчиков, и сказала: «Вон там».

Тогда Арне Свинген мне улыбнулся и ответил: «Спасибо», и я ему тоже улыбнулась и сказала что-то вроде: «Да», или «Не за что» или ещё что-то…

Хелле была рядом, но он разговаривал СО МНОЙ!

АРНЕ СВИНГЕН тронул меня за руку, и я говорила С НИМ!

Сегодня я не могла делать домашние задания: всё сидела и думала про Арне Свингена. Вместо заданий я сочинила про Арне Свингена секретное стихотворение. Я написала так, чтобы никто не догадался, что это про него. Чтобы только я знала. Стихотворение получилось очень большое. Вот оно:

Ах, сердце моё, не стучи… Ох, АРНЕ!

 

Фан-блог

Дорогой дневник!

Сегодня я дочитала книгу, которую написал Арне Свинген. Она точь-в-точь как мультсериал. Книжка отличная! Там Даниэль и Том, двое очень близких друзей, влюблены в одну девушку. Просто до смерти влюблены.

А мы с Хелле влюблены в Арне Свингена. Взрослые бывают надутыми и скучными, а он не такой. Он энергичный и даже немного… ну, в общем, такой, раскованный, отвязный немного. Вчера мы с Хелле ходили в библиотеку и взяли ВСЕ его книги, все, которые там были, — даже про Губерта, хотя вообще это для маленьких. Мы откроем блог для Арне Свингена и будем там сообщать обо всех его книгах. Там мы поместим его фотографию и важную информацию — о его любимых блюдах, какой у него любимый цвет и какое любимое число. И его оценки: лучший фильм, лучший сериал, лучшая книгам всё такое… Выясним, какой цвет волос у девушек ему больше всего нравится. (Надеюсь, больше всего ему нравятся каштановые волосы.) Мы напишем ему письмо и спросим обо всём, чего не найдём в Интернете. Но сегодня сделать это не удастся, потому что сейчас Хелле с мамой в городе. Хелле придёт ко мне сразу же, как только вернётся, но этого так до-о-о-лго ждать!!!!!!!

Выскакиваю из дому и смотрю, не пришла ли Хелле. Я забыла, что она сама должна ко мне зайти. Ну, остальное напишу потом.

Нет. Хелле ещё не вернулась. Пойду посмотрю, вдруг Эрленд что-то задумала. Она сидит за компьютером.

— Эрленд, пойдём на террасу, построим снежный фонарь?

— Некогда, — отвечает Эрленд, не оборачиваясь. (Она уставилась в монитор.)

— Ты играешь?

— Не-а.

— И онлайн не играешь?

— Не-а.

— Если ты без спросу влезла в мою игру — убью! — очень строго говорю я.

— Я не играю, — отвечает Эрленд спокойно — так спокойно, что я раздражаюсь.

Такое впечатление, что она заслоняет от меня экран, чтобы мне ничего не было видно. Но почему? Что она от меня прячет?

— Всё-таки, что ты делаешь? — Я пытаюсь посмотреть на экран.

— Создаю блог, — отвечает Эрленд так небрежно, словно это самое обычное дело.

— Да ну? И какой? Ой, НЕ-Е-ЕТ! Прекрати сейчас же, ты должна купить домен!

— Мне мама купила, — говорит Эрленд.

— Пусти посмотреть! Скажи, как называется! Не скажешь — я маму приведу!

Я знаю, о чём говорю: Эрленд может наделать много глупостей — она ведь дурочка, каких мало. Малявка! Она отвечает:

— Блог называется «odalyubitarne.com».

— А…? Откуда ты знаешь?!

— Вот послушай: «Дорогой дневник, Арне Свинген — такой сла-а-авный, такой кла-а-ассный! И он разговаривал со мной! ОДА + АРНЕ = ЛЮБОВЬ! Всем привет. Ода Андреа Стокхейм». Ха-ха! Ну как? Прикольно, да? — Эрленд хихикает.

— А-А-А! Значит, ты читала… НАХАЛКА ТЫ ТАКАЯ! Ну, погоди! Я ЗАДУШУ Паулу! Где она у тебя? — завываю я не своим голосом.

— А-А-А! Не трогай! — завывает в ответ Эрленд. — Не тронь Паулочку — Водяную уточку! Ма-а-ма-а-а!

Я взлетаю по лестнице. Эрленд гонится за мной по пятам. Бедняжка Паула сидит себе тихо-мирно на подушке у Эрленд и ни сном ни духом…

 

Паула — водяная утка по фамилии Кряк

Уточку Паулу, свою «домашнюю зверушку», Эрленд получила, как только появилась на свет. Эрленд всюду таскала её за собой. Но сейчас она для такого уже слишком большая (она — это Эрленд, а не утка), так что теперь Паула в основном сидит целыми днями на постели Эрленд и ждёт, когда хозяйка придёт поговорить.

Если нажать Пауле на левую лапку и что-нибудь сказать, а потом нажать на правую, то она повторит твои слова — поэтому Паула не очень надёжный хранитель секретов. Внутри у неё магнитофончик и батарейки. Вообще, Паула оснащена как следует: на ней надет дождевик в горошек, отчего она напоминает божью коровку, а на голове — штормовая шапочка. За спиной у Паулы синий рюкзачок, а в нём — крошечные книжки, карандашики, ластик и баночки с тушью.

А ещё у нее есть шарф, носки и шерстяной полосатый джемпер маминого производства, ну и пелёнки (она раньше ими пользовалась) и много чего другого.

Кстати, притом, что Паула — «домашнее животное», у неё у самой есть домашняя зверушка — крошечная жёлтая собачка по кличке Коре. У Коре одно ухо зелёное, а другое — розовое.

Эрленд просто звереет, когда я обижаю Коре или Паулу. Поэтому обижаю я их довольно часто: например, рисую про них комиксы, будто они поругались и Коре ушёл своей дорогой, а Паула осталась одна-одинёшенька. Ещё рисую Паулу без батареек.

 

Письмо фаната

Print message

Тема: Привет от читателя и почитателя.:-)

От кого: Ода Андреа Стокхейм ([email protected])

Отправлено: суббота, 23 января, 10:02

Кому: [email protected]

Дорогой Арне Свинген!

Мы с моей подругой Хелле считаем Вас потрясающим писателем! Мы прочтём все Ваши книги (в том числе и про Губерта). Только что прочитали книгу «Дни, которые я забыл» — потрясающе! Очень хорошо, что эта книга похожа на комикс.

Вот некоторые наши вопросы:

1. Ваш любимый фильм

2. Любимая книга

3. Какую книгу Вы больше всего любили в детстве

4. Любимый цвет

5. Какой цвет волос Вам больше нравится

6. Сколько Вам лет

7. Когда Вы напишете следующую книгу

8. Сколько всего книг Вы написали

9. Когда написали самую-самую первую книгу

10. Сколько лет Вам было тогда

11. Когда Вы поняли, что станете писателем

12. Хотелось ли Вам раньше стать кем-нибудь другим

13. Нравится ли писать для детей

14. Думаете ли Вы иногда, что это скучно (детские книги), потому что Вы ведь не ребёнок

15. То, о чём Вы пишете, происходило с Вами или всё придумано

16. Играете ли Вы на чём-нибудь (мой сосед учится играть на гитаре)

17. Что, по-вашему, лучше — гитара или барабан

18. В каком месте Норвегии Вы живёте

19. Какую еду любите больше всего

20. Что больше всего любите из сладкого

21. Кто Вам ближе, кошки или собаки, а может, золотые рыбки? (У меня золотая рыбка по имени Эстейн)

22. Какие волосы Вам больше нравятся, длинные или короткие

23. …прямые или кудрявые

24. Глаза — карие, зелёные, голубые или серо-голубые (нам просто интересно)

25. Заходите ли Вы на сайт SVK [3]

26. Нравится ли Вам SVK

Надеемся получить ответ.:-)

P.S.: Вы приходили к нам в школу на «встречу с писателем». Этот урок норвежского был у нас самым классным за все времена!!!

01.23 at 10:02 AM

 

Сплетни и слухи

— Кстати, как дела у твоего отца? — спрашивает Хелле.

Отослав мейл Арне Свингену, мы сидим в моей комнате и рисуем. Я просто извелась от ожидания — что, если он ответит?! И когда? И как? (А что, если НЕ ответит?) Не могу думать ни о чём другом. Милый Боженька, пусть Арне Свингену больше всего нравятся золотые рыбки, каштановые прямые полудлинные волосы и серо-голубые глаза!

— Он уже нашёл себе новую работу? — продолжает Хелле.

— А?! Кто, Арне Свинген? — переспрашиваю я, не понимая, о чём речь. (Ведь у Арне Свингена есть работа — он писатель!)

— Да папа твой! — закатывая глаза, говорит Хелле.

— А, понятно. Нет, не нашёл. Но у него появилось много новых хобби. Сейчас, например, он решил обеспечивать нас к обеду рыбой. Удить рыбу с набережной. Притом в январе, понимаешь ли. Лучше скажи, что ты думаешь про Анникен из моего класса? — спрашиваю я.

— Да что я могу думать? Я её плохо знаю.

— Она не такая уж крутая, чтобы командовать всё время и во всём.

— Да? — говорит Хелле.

— Да, — отвечаю я. — И она всегда подлизывается к Иселин, старается быть на неё похожей и делает всё в точности как Иселин, и всё такое.

— Правда? Она такая? — спрашивает Хелле.

— Ну да, Анникен вообще-то дура. Она мне не очень нравится. А тебе?

— Не знаю… Да нет, мне она вроде тоже не нравится, — говорит Хелле.

— Вот именно, и мне тоже.

— Но всё-таки — что твой папа? — спрашивает Хелле.

— А что папа?

— Он будет работать на новом месте?

— Не знаю, — говорю я. — Надеюсь, что будет. Знаешь, когда он всё время рядом, это как-то… не очень удобно.

Тут неожиданно приходит Эрленд:

— Можно я буду с вами рисовать? — и улыбается нам.

— Нет! Выйди из комнаты! — говорю я. Но она стоит в дверях и продолжает улыбаться. Кажется, она думает, что мы её примем. Нет, ни за что!

— Ты что, глухая? — спрашиваю я. — Выйди из моей комнаты, я сказала! ВЫЙ-ДИ-ИЗ-КОМ-НА-ТЫ! ВЫЙДИ ИЗ КОМНАТЫ! — кричу я что есть силы, выпихиваю Эрленд и с грохотом захлопываю дверь. (Хелле всё это время тихо сидит у пульта и наблюдает — рисовать она перестала.)

Мы слышим, как Эрленд ноет за дверью, она идёт к лестнице, готовится жаловаться папе. Ябеда. Она всегда нам всё портит.

Мы с Хелле какое-то время прислушиваемся — но нет, на этот раз никто к нам не поднимается. Мы продолжаем рисовать.

— Скорей бы наступила весна, покачались бы на «тарзанке», — говорит Хелле.

— Ещё бы, конечно, — отвечаю я. — Жалко, что до весны так далеко. Весной можно придумать много всякого-разного — гораздо больше, чем сейчас.

— Смотри! — говорит Хелле и показывает на окно. — Грузовик! Вещи привёз!

 

Новички

В Зелёный дом въехали новые жильцы!

Зелёный дом

В Зелёном доме четыре квартиры и все время кто-то въезжает и кто-то выезжает. Жильцы там бывают разные: симпатичные и не очень, чудаки и скандалисты, бывают и никакие ручные Иногда мы их совсем не видим. Бывают мрачные а то и злые, а некоторые терпеть не могут детей… (Интересно, что за люди въехали на этот раз? А что, если они ненавидят детей?!)

На первом этаже в квартире слева поселились мужчина и женщина. Кажется, они немного моложе, чем мои мама и папа. Весь вчерашний день мы с Хелле сидели на Платформе в нашем Леске и шпионили за ними. Платформа — идеальное место для того, чтобы шпионить за Зелёным домом! Особенно с биноклем. Можно даже увидеть, что новички смотрят по телевизору. Если, конечно, ящик они поставят там, где стоял телевизор Улевика. Видно и то, что у них на обед. А ты лежишь себе среди деревьев, в темноте и безопасности.

Новые жильцы Зелёного дома по возрасту вроде молодые, но в то же время и взрослые. Одеты они, как молодёжь одевалась в 80-е годы, но лица у обоих взрослые.

У них есть собака! Она белая и непрерывно лает. С виду злющая и страшная! (Хелле тоже так считает, а уж она знает, о чём говорит, — у неё у самой собаки.) Они посадили своего пса перед домом на поводок, и теперь нам нельзя даже на качелях покачаться — поводок такой длиннющий, что собака вполне может до нас достать…

(P.S.: Арне Свинген ещё не ответил на наш мейл…)

 

Ответ!

Дорогой дневник!

Я получила электронное письмо от АРНЕ СВИНГЕНА!!!!!!!!!!! Просто в голове не укладывается! Он написал лично МНЕ!!! (Но и Хелле передал привет.) Ему понравились мои вопросы!!!!!!!!! Класс! Но он настолько занят написанием книг, что ему некогда отвечать на такое большое количество вопросов… Но мы с Хелле можем найти ответы на его сайте!!!

Print message

Re: Привет от читателя и почитателя.:-)

От: Арне Свинген ([email protected])

Отправлено: Воскресенье, 24 Янв, 9:48

Кому: Ода Стокхейм ([email protected])

Привет, Ода!

Спасибо за такое милое письмо. Я рад, что вам нравятся мои книги. Сейчас я работаю над книгой, которая должна выйти из печати в начале весны (очень занят. Вынужден работать и сегодня, хотя день сегодня выходной). Поэтому не могу ответить на все твои вопросы (их очень много, и они замечательные), но кое-что ты найдёшь на моём сайте. Желаю тебе всего хорошего. Передай привет Хелле.

С уважением,

Арне

 

Рисунок

Хелле влезает на Платформу. Будем шпионить за новыми соседями. Я уже на месте, и я кое-что нашла!

— СМОТРИ! — говорю я и протягиваю Хелле листок бумаги. — Колдовство! Мистический рисунок!

На рисунке МЫ с Хелле! Я нашла его, когда полезла в ящик за биноклем.

— Как он здесь очутился? — Хелле разглядывает рисунок.

— Наверняка подбросили новые соседи, — отвечаю я.

— И что это всё значит?

— Не знаю, — говорю я. — Какой-то знак или ещё что-то. Они дают понять, что знают, чем мы занимаемся. Может, это угроза… Точно — угроза!

— Да, нам угрожают! — говорит Хелле. — Мошенники очень не любят шпионов. Уф-ф, какая подлость!

— Ужасная подлость! Отвратный рисунок! — соглашаюсь я (хотя, как ни странно, в самой глубине души опасный рисунок мне нравится!). — Но мы не позволим запугать себя ТАК легко! Нужно за ними проследить и вывести на чистую воду! Всё-о-о про них узнать!

— Точно! — говорит Хелле. — Мы должны знать наших врагов.

 

Детоненавистники

— Они ненавидят детей, — говорю я. — По лицу видно.

— Точно, — отвечает Хелле и протягивает мне бинокль.

Лёжа на Платформе, мы наблюдаем за тем, как новые соседи упираются изо всех сил, пытаясь протиснуть диван через наружную дверь. Им нужна помощь, но никого поблизости нет. Их жуткий пёс стоит на привязи и лает не переставая.

Мы начинаем расследование: заводим новое дело и кладём его в тайник, устроенный у нас на Платформе. Объекту наблюдения мы присваиваем кодовое имя — «Маргиналы».

 

Маргиналы

Мы с Хелле, как всегда, едем домой из школы на автобусе. С утра мы прихватили с собой ледянки и спрятали их позади ящика с песком (этим песком посыпают нашу улицу, когда зимой бывает скользко). Песочный ящик стоит на самом верху нашего холма Крокклейва, прямо у шоссе. Нам больше всего нравится, когда на дороге нет никакого песка — тогда лучше катишься! Обычно мы скатываемся по краю, а не по самому центру дороги. Родители жутко ругаются, когда мы ездим посередине, «потому что это опасно». Но тут у нас машин почти нет, и до сих пор всё было нормально.

Мы вылезаем из автобуса, бежим к ящику и вытаскиваем ледянки. Вешаем рюкзаки спереди на живот и — вперёд! Мы вопим и завываем в два голоса и на полной скорости дикими зигзагами несёмся вниз с холма… Вот просвистели мимо дома Хелле — и дальше, дальше!.. Хелле идёт ко мне домой. Мы собираемся вместе делать уроки.

В конце спуска мы встаём и идём к моему дому. Всё тихо и спокойно, мы не подозреваем об опасности. И вдруг открывается дверь Зелёного дома и появляются маргинал и маргинальша со своей собакой! Мы должны пройти МИМО НИХ к моему дому!

Я беру Хелле за руку, она придвигается ближе ко мне.

Мы обходим их так далеко, как только позволяет ширина дороги, и стараемся не показывать виду, что боимся и всё такое.

Мы смотрим на них, а они глазеют на нас! Собака так ужасно и злобно лает, что мы трясёмся от страха.

— Кошмар какой! — шепчу я.

Маргиналы и маргинальская собака поднимаются вверх по холму.

— Похоже, они идут в Большой лес, — шепчет Хелле.

Мы стараемся двигаться совершенно спокойно, делаем вид, что всё в порядке, — нельзя же рвануть отсюда при них, прямо сейчас! Они тогда подумают, что мы какие-то зайцы трусливые. НАКОНЕЦ мы добираемся до террасы! В два прыжка взлетаем по лестнице и повисаем на перилах. Уф-ф! Мы хохочем и подвываем — ура! Спасены!

— Ты видела, как они на нас таращились? — спрашивает Хелле. — Как думаешь, они знают, что мы обнаружили рисунок-угрозу?

— Думаю, да, — отвечаю я. — Какие всё-таки подлые! Надеюсь, что они там заблудятся, в Большом лесу.

— А я надеюсь, что они не испортят Камень! Это НАШ камень, — говорит Хелле. — Да и вообще как-то не хочется столкнуться с ними в лесу, да ещё один на один!

 

Ожидание

В следующие несколько дней мама Хелле выгуливает собак сама. Иногда, очень редко, она отправляет с ними Стиана. (Тот в основном торчит у себя в комнате и всё время корпит над учебниками или ещё над чем-то, уж не знаю.)

Из-за этих маргиналов и их рисунка-угрозы мы теперь всё больше сидим дома. Ждём, что ещё они предпримут, может, ещё как-нибудь будут нам угрожать. (А светиться снаружи и облегчать им задачу тоже неохота!) Рисунок мы изучили вдоль и поперёк. Странно, но нарисовано вполне себе ничего. (Нам, кстати, не нравится, что рисунок нам так нравится. Маргиналы — они ведь наши враги!)

В общем, сидим дома и выискиваем, чем бы заняться.

В голову ничего не приходит. Так, лезет всякая ерунда.

Дорогой дневник!

Поскольку мы торчим дома, у нас масса времени, чтобы, например, найти ответы на наши вопросы к Арне Свингену. В электронном письме он ответил на вопрос о следующей книге: он сейчас её пишет, она выйдет весной. (Надеемся, что она будет интересной!) Мы ДОСКОНАЛЬНО изучили его сайт.

Вот что мы накатали:

♥ Арне Свингену больше 40 лет (как маме Хелле).

♥ Он написал больше 30 книг (мы это уже знаем).

♥ Начал сочинять в 1997 году, две первых книги вышли в 1999-м.

♥ Значит, он начал писать в возрасте старше 30 лет (я начала сочинять в более раннем возрасте!).

♥ Похоже, до того как стать писателем, он хотел стать русским!

♥ Почти всё, о чём Арне пишет, он придумывает.

♥ Он живёт в Осло.

♥ Арне Свинген играет на гитаре. (P.S. Он-то уж точно играет в сто раз лучше, чем Стиан!)

Вот те вопросы, на которые мы не нашли ответов на его сайте:

любимый фильм, любимая книга, любимая книга в детстве, любимый цвет, любимый цвет волос. И ещё — когда он понял, что хочет стать писателем; нравится ли ему писать для детей или это скучно, потому что сам-то он взрослый; что, по его мнению, лучше — гитара или барабан; что из еды ему нравится больше всего и что — из сладкого; кто ему ближе, собаки или кошки; насчёт длинных и коротких волос, и насчёт прямых и кудрявых тоже; любимый цвет глаз (может, серо-голубые?), читает ли SVK и нравится ли ему SVK.

(Мы считаем, что Арне Свингену следовало бы дополнить свой сайт — там очень многого не хватает.)

Хелле говорит, что Стиан в последнее время ведёт себя особенно странно. Расхаживает туда-сюда и мурлычет эти свои «дум-дум-песенки»: раньше за ним такого не водилось. Никогда. А теперь он закрывает дверь в свою комнату и звереет, когда Хелле спрашивает, что он там делает. Дошло до того, что он прячет от Хелле свои книги! (Спрашивается, зачем? Разве что Стиан тайно ведёт дневник, как я?)

И на гитаре своей играет! Не понимаю, как это мама Хелле тратит деньги на его занятия гитарой: предмет, который он там изучает, называется «НИ О ЧЁМ»!

Всю неделю, не пропустив ни одного дня, мы с Хелле пробирались на Платформу и проверяли деревянный ящик — нет ли новых угрожающих рисунков от маргиналов. Но от них ничего не было (пока что).

Ни Стиану, ни маме Хелле, когда они гуляли с собаками по Большому лесу, эта пара не встречалась.

 

Шпионим

Дорогой дневник!

После уроков всё свободное время мы ведём расследование. Мы очень хорошие шпионы и узнали массу всего про маргиналов!

Вот что мы выяснили:

1. Их собаку (этого пса-убийцу) зовут Дизель.

2. Дизель подолгу находится на улице, на привязи, и лает ВСЁ ВРЕМЯ.

3. Мы боимся, что, если Дизель до нас доберётся, он нас попросту съест.

4. Маргиналы подолгу смотрят телевизор. (Шпионить за людьми, которые часами смотрят ТВ, очень скучно.)

5. Маргинальша несколько раз ела масло прямо из маслёнки!

6. Они едят десерты и сладости в СЕРЕДИНЕ НЕДЕЛИ! (Или, точнее, ест маргинальша.)

7. Мы радуемся, что, когда нам будет по 18 лет, мы тоже сможем есть сладкое в середине недели (а не только по субботам).

8. Маргиналы никогда не спускаются к Станции — значит, они работают не там.

9. Маргиналы не спят. Видимо, они рисуют рисунки-угрозы по ночам. Потому что мы ни разу не видели, чтобы они рисовали днём (разве что они рисуют, когда мы в школе).

Выводы из расследования:

Маргиналы — скучные и одновременно непонятные люди, рабы телеэкрана, питаются маслом и разными сладостями. Ненавидят детей. Держат злую сторожевую собаку. Нам нужно их остерегаться, потому что они уже подали нам знак. Возможно, они ВАМПИРЫ, потому что никогда не спят. Мы живём в зоне риска. Завтра обстреляем Зелёный дом снежками. Мы должны…

— Ода! Ты делаешь уроки? — кричит мама, стоя на нижней ступеньке лестницы.

Дорогой дневник!

Это мама меня окликнула. Шпионский отчёт допишу потом. Сейчас я должна делать математику. Что за…! Ненавижу… Нет, со словом «ненавижу» нужно быть осторожнее — это очень плохое слово. Вместо этого можно сказать «очень не люблю». Я очень не люблю делать уроки. Математику особенно. С математикой у меня не так чтобы очень хорошо. (Сак правило, неважно. Я бы с ней лучше справлялась, если бы у меня всё получалось. Норвежский намного интереснее. И уроки лепки тоже. Мамины математические гены мне не передались. Интересно, от кого мне передались гены письма и рисования, потому что…

— Ода! Ты закончила делать уроки? Скоро обед! — опять кричит мама.

— Да-а-а, закончила-а! — кричу я в ответ и беру учебник по математике…

 

Ой, извините!

Мама работает в городе. Она бухгалтер. Поэтому у неё очень хорошо с математикой. И мама любит решать судоку! Она решает абсолютно всё. На Рождество мама получила от меня (и от Эрленд) толстенную книжку под названием «1001 головоломка судоку, которую нужно решить до своей смерти». Смешное название, ведь до маминой смерти о-о-чень далеко, а этих судоку не хватит даже до летних каникул! Мама уже решила огромное количество головоломок из этой книги.

У мамы есть такая особенность — она вздрагивает буквально от ВСЕГО, но никогда не ругается. «Ёлки-палки! Простите за выражение!» — вскрикивает мама, подскочив до потолка по очередному поводу (то есть по какому угодно поводу). Из-за этих восклицаний и извинений мы часто дразним маму, потому что тут абсолютно не за что извиняться! «Ёлки-палки» — тут нет ничего особенного. Маме Хелле смешно, что моя мама от всего вздрагивает и подскакивает, и поэтому она то и дело в шутку пугает мою маму и потом от души смеётся.

Вот некоторые вещи, которые пугают маму:

1. Когда к ней подбегает собака, чтобы поздороваться (и так каждый раз).

2. Когда из тостера выскакивает хлеб.

3. Когда выключается кнопка электрочайника.

4. Когда попкорн лопается и выстреливает при жарке, хотя мама сама поставила его на плиту!

5.  Когда кто-нибудь захлопывает книгу.

6. Когда кто-нибудь неожиданно входит в дом, а мама не знала, что к нам должны прийти.

Папа говорит, что в Новый год гораздо интереснее смотреть на маму, чем на самые красивые фейерверки. По-моему, мне передалось намного больше папиных генов, чем маминых. Мы с папой не трясёмся по любому поводу, и мы не такие кокетливые, как мама, — она ведь делает макияж, даже когда идёт в магазин за молоком! И я, и папа способны на многое и много чего умеем. Почти всё, можно сказать. Кроме как решать судоку. Но это не считается.

 

Предупреждение

Поскольку сейчас папа на работу не ходит и у него масса свободного времени, он берётся за мамины судоку. Но он справляется с ними хуже, чем мама, злится и захлопывает книгу.

— Ёлки-палки! Простите за выражение! — извиняется мама, сильно вздрогнув на своём диване.

— Кто-нибудь хочет со мной на набережную, удить рыбу? — спрашивает папа.

— Сейчас? — спрашивает мама и смотрит в окно. (Там густо падает снег.)

— Я хочу! Я хочу! — кричит Эрленд и прыгает по комнате.

— Отлично, Эрле! Одевайся! Надевай спасательный жилет — и вперёд. А ты, Ода? — одеваясь, спрашивает папа уже из коридора.

— У меня времени нет, — отвечаю я. — Мы с Хелле должны продавать лотерейные билеты: у нас в школе собирают деньги на разные нужды. Купишь билетик?

Папа покупает четыре билета и говорит, улыбаясь:

— На всех четверых. Вдруг кто-нибудь из нас выиграет миллион! Это было бы кстати, особенно сейчас, когда я без работы.

Папа мне подмигивает. Надевает свою рыбацкую шапку.

Да и шапка-то у него не настоящая рыбацкая: это мамина старая шляпка, модель «горшок». Стильно… Ни за что в жизни я бы не хотела, чтобы меня кто-нибудь увидел рядом с папой, когда на нём эта шляпка!

— Да не подмигивай ты мне всё время! Сил никаких нет! — говорю я. (Кстати, — чтобы уж совсем закрыть эту тему — ни один из нас с этими билетами миллионером не стал.)

— Какая прелесть! — замечает мама. — Значит, на завтра к воскресному обеду у нас будет лосось! Как думаешь, сколько штук вы поймаете?

Мама улыбается папе. Не понимаю, почему они должны без конца улыбаться друг другу?!

— А сколько нужно, мадам? — спрашивает папа, подыгрывая маме.

— Ну, скажем, три-четыре таких, средненьких, — заказывает мама.

— Сделаем, — обещает папа. — Мы с Эрле обеспечим вас лососем.

Уже на выходе папа добавляет, обращаясь ко мне:

— Не советую предлагать лотерейные билеты в Зелёном доме.

При этом мама и папа обмениваются быстрыми взглядами — я это заметила.

— Почему? — спрашиваю я, но папа не слышит.

— Удачи вам с билетами! — кричит он напоследок и отправляется на набережную в компании Эрленд в оранжевом жилете, который мотается и лупит её по ногам, как будто вокруг неё скачет резвый щенок.

— Удачи! — кричит им вслед мама.

— Почему нам не стоит продавать билеты в Зелёном доме? — спрашиваю я у мамы.

— Потому что вокруг полно других домов, где люди будут рады вашему приходу, — говорит мама. — Я имею в виду — те люди, которые не чувствуют на себе наблюдения двадцать четыре часа в сутки.

— Э-э-э… А что, за Зелёным домом наблюдают? — спрашиваю я.

— Знаешь что, Ода… — мама смотрит на меня долгим-долгим взглядом. Тоненькая иголочка слегка колет меня куда-то в сердце. Я решаю закрыть тему. (Как это типично для взрослых — не отвечая на вопрос, дать понять, что разговор окончен!)

— Ну что ж, давай, моя девочка, заглянем с тобой в магазин и купим лосося, пока они там не закрылись, — предлагает мама. — А уж сотрудники на рыбной Станции сегодня точно рыбы не досчитаются. (Намёк на папину «удачу» в рыбной ловле.)

Отлично! Я хочу с мамой в магазин!

Сегодня суббота, и если я буду рядом, то сама выберу что-нибудь из сладкого к «детской телесубботе».

(Это когда мы смотрим по субботам детское ТВ и едим вкуснятину.)

Поедем за покупками, когда мы с Хелле управимся с билетами.

Мы с Хелле встречаемся на Платформе, У нас с собой билеты и пластиковые пакеты для денег. (Сегодня новых страшных рисунков тоже не поступало.) Я передала Хелле, что сказал папа перед рыбалкой про Зелёный дом и что потом сказала мама.

— «Не ходите в Зелёный дом!» — повторила Хелле. — Почему он так сказал?

Мы смотрим на Зелёный дом и дрожим от страха. Папа знает о чём-то, что нам неизвестно? Почему ему важно, чтобы мы туда не ходили? Неужели соседи на самом деле детоненавистники? И потом ещё мама сказала про, наблюдение. Значит, они под наблюдением! Может, они переехали сюда, потому что бежали в другой город после преступления? Даже мама и папа их опасаются.

Значит, они действительно опасные и злые.

Хелле вздрагивает, и я вслед за ней. Она тычет варежкой в сторону Зелёного дома. Дверь жилища злодеев открывается, по лестнице спускается маргинал. Мы сидим на Платформе, затаив дыхание, тихо, как мыши. Ему нас не видно — мы находимся выше по склону. Он сажает собаку на привязь и скрывается в доме. Ещё какое-то время мы сидим тихо и наблюдаем за жуткой собакой. Затем сползаем с Платформы, как можно тише, но пёс всё равно нас услышал! Он разражается лаем и рвётся в нашу сторону! Мы с воплями бежим что есть силы через Лесок, потом по дороге — прямо к дому Хелле. Дизель до нас не достаёт! Цепь дёргает его назад. К счастью для нас.

Мама Хелле тоже покупает у нас несколько лотерейных билетов. Затем мы обходим дальние дома — те, что находятся ближе к паромному причалу. Там живут замечательные добрые люди, они всегда покупают билеты.

 

Rigor mortis

трупное окоченение, лат

Дорогой дневник!

Папа и Эрленд не поймали с набережной ни одной рыбы.

Но ничего страшного: к их приходу мы с мамой успели сходить в магазин и купить лосося.

В магазине я долго стояла у рыбного прилавка и изучала неживых рыб. Честно говоря, мне было не по себе — жутковато думать о том, что вот они тут лежат… Мёртвые животные лежат навалом, абсолютно целые… Всё у них на месте: глаза, рот, плавники — вообще всё!.. (Да, я знаю, эти рыбы называются «угри».) А вообще-то… Рыбы — это животные или нет? Может быть, они — морские звери? Подумать только, что вот так на мясном прилавке могли бы лежать мороженые коровы и овцы! G рогами, и со шкурой, и с мехом! Это был бы кошмар!.. От этих рыб ужасно резкий запах. Наверное, их не успели заморозить до того, как они окоченели.

Когда умирают люди, с ними происходит то же самое, что и с животными, — наступает трупное окоченение. Через какое-то время, после того как кто-нибудь умирает, его тело становится всё тверже и тверже. Так, как будто тебя чем-то изнутри набили и сделали чучело. Поэтому для старого, очень старого человека хорошо, когда он умирает во сне, лёжа в постели. Тогда он застывает так, как положено, и очень хорошо подходит для гроба.

Со мной, вздумай я умереть ночью во сне, дело обстояло бы хуже. Я сплю очень беспокойно. Просыпаясь, я часто вижу, что лежу поперёк кровати или моя голова вообще оказывается там, где должны быть ноги. Или я лежу, свернувшись в клубок, а одеяло на полу. А если я умру вечером, как только засну, и мама с папой найдут меня только утром?! (С тому времени трупное окоченение полностью завершится! Родителям будет очень трудно положить меня в гроб. Придётся мастерить для моей позы СПЕЦИАЛЬНЫЙ гроб — например, круглый, с большой круглой шёлковой подушкой. Туда они и положат клубок по имени Ода Андреа. (А облачить меня придётся в мамину розовую ночную сорочку.)

Что касается мёртвых рыб, их нужно чистить сразу после улова. Хорошие куски филе кладутся в морозильник, а все эти вонючие внутренности и желчь удаляются. Необходимо следить за тем, чтобы желчь при разделке не попала на филе. Когда чистишь рыбу, внутри разливается зелёная ядовитая жижа. Есть такую рыбу ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ (во всяком случае, очень вредно)!!! Несмотря на всё это, я люблю рыбу, особенно красную.

Странно, что рыба, при своём ужасном запахе и всех этих внутренностях, всё-таки очень вкусная! И ещё странно то, что о рыбе не думаешь, что она — живой зверь и у неё есть чувства. Убиваешь, чистишь, и ничего!

Завтра у нас на обед запечённый лосось. И соус папиного производства, и салат из огурцов, и отварной картофель.

Мы с Эрленд делаем высокие рыбные тортики — укладываем на тарелку слоями:

• огуречные кружочки

• папин соус

• красную рыбу

• огуречные кружочки

• картофельное пюре

• рыбу

• соус

• картошечку

• огурчики — и так далее, тортик такой высоты, как только возможно, но только чтобы не упал. В точности как высоченное слоёное пирожное.

 

На чужом пороге

Воскресенье. Утро. Я сижу в своей комнате, рисую и записываю в дневник свои секреты. Звонят в дверь. Но я не обращаю внимания и не бегу открывать: я знаю, что это не Хелле. Сейчас её нет дома.

— Я открою! — кричит Эрленд и скатывается вниз по лестнице. Через две минуты она просовывает голову в мою комнату:

— У нас есть мука?

Я отрываюсь от дневника.

— А что такое?

— Один дяденька просит одолжить муки.

— Кто? Маргинал? — спрашиваю я.

— Чего?.. — удивляется Эрленд. И тут до меня доходит — ведь мы дома ОДНИ!

— Маргинал, — повторяю я, — сосед. Это он? Волосы каштановые? Вид угрожающий?

— Не знаю я, — беззаботно отвечает сестра. — Немного тощий… а так нормальный…

— Волосы какие? Каштановые? Этот, новый, из Зелёного дома? — допытываюсь я.

— Мука у нас есть или нет? — У сестры лопнуло терпение. Я вопросительно смотрю на неё, она тупо смотрит на меня.

— Ой, ну поищи сама! Ты смотрела? — говорю я раздражённо.

— Где?

— В угловом шкафу. Пошли, я с тобой.

В угловом шкафу, где и всегда, лежит упаковка муки. Эрленд берёт её и выходит на крыльцо. Я на кухне, подглядываю в окно из-за занавески.

Это ОН! Маргинал! Стоит на нашей лестнице!

Берёт из рук Эрленд пакет с мукой, коротко кивает, уходит. Спрыгнув со скамейки, я бегу к сестре в коридор.

— Побежали! Проследим за ним! — говорю я и натягиваю куртку-шапку-варежки.

Мы крадёмся вокруг дома, потом — в Лесок, чтобы маргиналу с улицы нас не было видно.

— Почему ты называешь его «маргинал»? Его зовут Андреас, — говорит Эрленд.

— Тихо! Говори тише. Это его кличка. Смотри, он идёт к Хелле! — шепчу я.

— Может, он хочет попросить ещё муки? — шепчет Эрленд. — Может, нашей ему мало. А он хочет сделать мучную бомбу!

— Хелле и «всех этих» нет дома. Надеюсь, он не станет к ним ломиться. Что же делать?… Мучную бомбу делают не из муки, а из пекарского порошка! Нет, это ерунда.

Эрленд настырно твердит своё:

— Нет, муку насыпают в киндер-сюрприз, только в большой, опускают в воду, а потом нужно всё потрясти и бросить, и вот тогда…

— Сказано тебе — не мука, а порошо-о-ок! Ох, ну какая же ты БЕСТОЛОЧЬ!

Тут мы падаем ничком и растягиваемся на снегу между деревьями. Лежим долго, стараясь сдерживать дыхание.

— Он нас видел? — немного погодя шепчет Эрленд.

— Не знаю.

— Как по-твоему, он может прийти сюда и сцапать нас? (Похоже, она боится.)

— Не знаю я. Возможно…

— Хорошо, что мы вместе, — шепчет сестра.

— Да, — говорю я.

 

После мини катастрофы

В то утро мы долго лежали в снегу. До самого прихода родителей. Но маргинал не приходил, на нас не нападал. К счастью, Хелле не было дома, и она тоже избежала опасности. После визита к нам и неудачного визита к Хелле маргинал пошёл дальше по Крокклейва и пропал за углом. В тот день мы с Эрленд больше его не видели. Не видели мы также ни маргинальши, ни Дизеля.

Вечером я позвонила Хелле и рассказала о том, что произошло — что Эрленд общалась с маргиналом наедине и дала ему пакет с мукой. Мы с Хелле обсудили, не принять ли Эрленд в наш шпионский клуб на правах посетителя.

По крайней мере, она сможет приходить время от времени — один раз в две недели. О деталях решили поговорить попозже, потому что Хелле нужно было идти спать.

— Не передавай привет твоему брату! — успела я сказать, прежде чем она положила трубку.

Дорогой дневник!

Уже так поздно, а я не могу заснуть. Эрленд то и дело просыпается и зовёт маму с папой. Ей опять снятся ведьмы и волки. Это её главные страхи. Всё из-за её «любимых» персонажей — Тётушки Яги и чучела Волка. Мои кошмары намного страшнее, чем у Эрленд: мне снятся мрачные подвалы и ужасные призраки… Нет, не хочу думать про это СЕЙЧАС!!!!!

Пытаюсь думать про хорошее, про солнце и летние каникулы, и как мы купаемся, и всё такое, но вместо этого всё сначала — в голову лезут всякие ужасы…

 

Мы — мучители

За завтраком мы с Эрленд продолжили обсуждать этого Андреаса (то есть маргинала) и эпизод с мукой. Но мама с папой только над нами смеялись и закатывали глаза, переглядываясь друг с другом. (Знали бы они, в чём дело!)

— Ну да, соседи собрались делать домашнюю лапшу, только и всего, — предположил папа. (Ой, нет! Он снова вспомнил про эту лапшу! Теперь будем есть её до самых зимних каникул…)

— Всё, девочки, прекращайте мучить новых соседей, — сказала мама.

Иногда взрослые не понимают некоторых вещей. Мы не мучаем маргиналов — это они мучают нас! Мама и папа в точности повторили те не слишком мудрые слова, что говорили при Улевике, когда в Зелёном доме жил он. Но мы ведь и его не мучили!

 

Один плюс два равно…

Дорогой дневник!

Сегодня в школьном автобусе мы с Хелле были самыми крутыми следователями по уголовным делам! К нам заходил и взял муку маргинал! Пока мы ехали в автобусе, Карианна из третьего класса рассказала, что них был какой-то дядька и взял взаймы молоко! А Ханс Отто из класса «Б» сообщил, что дядька тоже у них был и взял яйца!

Тогда я сложила 1+2, нашу муку, чужое молоко и яйца, и мы поняли: маргиналы собирались печь БЛИНЫ!

Пассажиры нашего автобуса заключили, что мы очень хорошие следователи. Мы им поведали об угрожающем рисунке и о наблюдении, и они испугались до смерти! Даже больше, чем мы. Они сказали, что мы смелые и отважные, потому что рискуем жить по соседству с типами, которые нам угрожают, да ещё находятся под наблюдением…

 

Рисунок-угроза номер 2

Мы нашли на Платформе ещё один рисунок!

На нём нарисованы мы с Хелле, как мы шпионим за маргиналами. Из рисунка абсолютно ясно, чем мы занимаемся, — у нас бинокль и всё такое! Значит, маргиналы знают, кто мы, и знают о нашем шпионстве! Они тоже шпионят за нами! Как это мы не заметили, что они нас видят?

Мы с Хелле сидим под пледом у неё дома и проводим экстренное совещание. Сегодня Эрленд допущена в шпионский клуб. Она стоит на стрёме, вплотную к двери Хелле.

Мы ещё выше подняли уровень нашей безопасности — и больше ничего предпринять нельзя.

Эти маргиналы — что они задумали с нами сделать? Для чего подбрасывают рисунки? Что они пытаются этим сказать? Нам даже думать об этом не хочется. Страшно.

 

«Медведи»

Мы с Хелле снова ходим с собаками в Большой лес. Мы немного успокоились после того, как обнаружили второй рисунок, — ведь маргиналы нам ничего не сделали. Мы их почти не видим. А когда с нами собаки, мы чувствуем себя в безопасности. Собаки у Хелле большие, как медведи. Это ньюфаундленды. Шерсть у них чёрная, необыкновенно густая и длинная, и её вообще очень много. (К тому же у нас три здоровенных пса, а у маргиналов — один Дизель.)

Большой лес

Выше шоссейной дороги начинается Большой лес, где мы гуляем с собаками. Там на тропинке лежит Камень троллей. Полагается до него дотронуться так, чтобы он покачнулся. Тем самым мы сообщаем всем лесным гномам и троллям: «Мы идём в ваш лес». Они идут следом и присматривают, чтобы мы не вредили лесу, не сорили и не ломали бы ветки нарочно, ну и всё такое. We качнуть Камень при входе в лес — всё равно что войти в дом с ходу, без звонка. Мы ВСЕГДА трогаем Камень. С самого нашего рождения.

Это обязательно для всех.

Почти всю дорогу до вершины приходится преодолевать подъём и долго месить снег. От этого сильно устаёшь, поэтому здорово, что наши собаки такие сильные! Особенно Начальник — он моложе всех и может тащить одного человека вверх по склону всю дорогу. И даже не слишком устанет.

Начальник тащит меня каждый раз, когда я с ними гуляю. На весь подъём сил мне не хватает, я тогда и гулять не смогу. А если никто из собак не хочет мне помогать, то меня тащат за поводок Хелле или Эрленд. Это так же удобно. (Зимой у собак достаточно своих проблем: на лапах, прямо на подушечках, налипают здоровенные комки снега, так что к концу прогулки собаки просто не могут идти! Даже ноги у них не поднимаются. Тогда мы каждую минуту останавливаемся и счищаем снег.)

С вершины открывается потрясающий вид: виден лес, фьорд и на противоположной стороне посёлки с крошечными домиками. А летом, по утрам в воскресенье, фьорд усеян белыми парусными лодками. (Мы с Хелле уже интересовались насчёт обучения: хотим к весне пройти начальный курс по управлению яликами. Надеемся, что нам разрешат!)

 

Собачий свитер

Мама Хелле любит собак и всегда держит ньюфаундлендов. Она их так любит, что даже связала себе джемпер из их шерсти! (Вначале мне казалось, что это не слишком приятно, но от джемпера вовсе не пахло мокрой псиной. Джемпер большой, тёплый и пахнет мамой Хелле. И всё, больше ничем.)

Я спросила, как ей удалось набрать шерсти на целый джемпер. Она ответила, что ньюфаундленды сильно линяют. Они постоянно теряют старую шерсть, и у них вырастает новая. (Разумеется, это происходит одновременно: не то чтобы собака ходила какое-то время вся лысая и ждала, пока снова обрастёт.)

У нас, у людей, тоже бывает линька. Каждый день мы теряем примерно сто волос с головы. Значит, меньше чем за полторы недели у каждого выпадает ТЫСЯЧА волос! Я даже не знала, что у нас так много волос на голове! (Я сочувствую Эрленд: у неё такие тонкие и слабые волосики! И так было всегда. Наверное, в недалёком будущем она облысеет.)

Мама Хелле расчёсывала своих собак, собирала оставшуюся на щётке шерсть и складывала её в плотный чёрный пакет для мусора. Времени на это ушло очень много. Потом она отнесла всё в контору, где шерсть моют и чистят. Из чистой шерсти спряли нитки. Мама Хелле принесла пряжу домой и начала вязать.

Но по мере того как она вязала, джемпер становился всё более пушистым и в конце концов превратился в толстенный косматый шар, и в нём мама Хелле стала похожа на одну из своих собак! Джемпер ужасно кололся, и его пришлось подшить тканью.

Так получилось, что теперь он всё больше висит на чердаке.

 

Золотые рыбки

У нас нет и никогда не было собак (и кошек), зато есть золотые рыбки. Рыбки живут не так долго, как кошки, или собаки, или другие животные. Но это ничего, потому что, когда рыбка умирает, она просто рассеивается, смешивается с водой, и всё это оседает на камнях на дне аквариума. В точности как русалки — они, когда умирают, превращаются в морскую пену. Это не больно, ничего такого. Всё абсолютно естественно…

И это чистая правда! Однажды об этом рассказал папа — давно ещё, когда умерла моя рыбка Ариэль. Когда я утром встала с постели, Ариэль уже исчезла. Она умерла и, как русалка, растворилась в воде, пока была ночь. Той ночью я проснулась оттого, что папа спустил воду в туалете — тогда он и обнаружил, что Ариэль исчезла.

Сейчас у нас только три рыбки. Было четыре, но мамина почти сразу умерла. Моя рыбка Эстейн совсем крохотная, такая прелесть, вся серебристая и почти прозрачная. Рыбка Эрленд тоже маленькая, но намного толще моей. Она оранжевая, ярко-оранжевая, и у неё большой хвост. Её зовут Толстушка, и она едва поспевает за другими рыбками. Папину рыбку зовут Дядюшка Торлейф — она чёрного цвета.

Это телескоп, разновидность золотой рыбки. Мамину рыбку — ту, что умерла, — звали Клифф Ричардс.

R. I. P., Ариэль и Клифф Ричардс (и все остальные, кто сейчас на небесах — на небесах для рыбок).

R. I. Р., если кто не знает, значит «Покойся с миром».

Так пишут на памятниках в Англии.

 

Факты о собаках

Первая собака мамы Хелле (по имени Паке) тоже умерла. Паке был мальчиком.

Он умер задолго до рождения Хелле. Адам и Эгир — сыновья Пакса. Бедный Адам умер, ещё когда был щенком, а Эгир жив, но он уже очень старый.

У Пакса была привычка — убегать из дому и уводить с собой Эгира. Чуть ли не каждую неделю маме Хелле звонили люди и говорили, что видели её собак на дороге, которая ведёт к причалу. Собаки примелькались и стали на главном шоссе вполне своими. Ходили они по жёлтой полосе, посередине, — впереди, чуть прихрамывая, шёл старый Паке, за ним его сын Эгир. Маме Хелле нужно было только подъехать на машине и забрать их. Когда она их находила, они сами запрыгивали в машину и спокойно возвращались домой. Не то чтобы им не нравилось дома, просто у них было такое хобби — убегать.

Я знаю только тех собак Хелле, которые сейчас живы: это Эгир, До-мажор и Начальник. Мама Хелле хорошо их воспитала. Они ласковые и добрые, все трое. Не то, что этот Дизель-ревун, злой и кровожадный…

 

Факты о мамах

Мама Хелле классная! То что надо! Она, например, говорит «буфера». Моя мама утверждает, что нужно говорить «грудь», на что мама Хелле возражает, что так говорят одни только старые дамы. Тогда моя мама замечает, что нужно говорить не «старые», а «дамы в возрасте». В ответ мама Хелле закатывает глаза и просит покончить с подобной старомодной речью, ведь пройдёт не так много времени, и они обе станут «скрюченными старыми тётками с обвисшими буферами». И добавляет, что лично она будет этому только рада.

Наши мамы — самые близкие подруги, как мы с Хелле. И это несмотря на то, что мамы АБСОЛЮТНО разные. Почти во всём. Они договорились, что когда уйдут на пенсию, сделают всё то, на что сейчас нет времени, — например, вставят фотографии в альбомы.

 

Всё позади

Дорогой дневник!

Хочу признаться по крайней мере в одном: Я БОЛЬШЕ НЕ ВЛЮБЛЕНА В АРНЕ СВИНГЕНА!!! Это прошло СОВСЕМ, АБСОЛЮТНО. Не факт, что я вообще была влюблена. Его электронное письмо я читала по меньшей мере сто тысяч раз!!! И очень много над ним думала. Долго и серьёзно. Он ведь ответил только на один из наших вопросов.

НА ОДИН! Невероятно! У нас всего-то было двадцать шесть вопросов! И вопросы-то были самые лёгкие! На то, чтобы их написать, у нас ушло минут пять или около того. Так что у него на ответы тоже ушло бы пять минут. Не больше!!!

На его домашней странице мы нашли ответы на самые неинтересные вопросы. А про то, что мы очень хотели узнать (например, глаза и волосы какого цвета его больше привлекают и какая стрижка ему больше нравится, длинная или короткая), там не было НИ СЛОВА.

Вот поэтому я и хочу сказать: «ПРОЩАЙ, АРНЕ СВИНГЕН!»

 

Торобоан

(= наоборот наоборот)

Аердна Адо — это я, Ода Андреа. Читай справа налево. Мне кажется, это круто! Звучит в точности как имя директора цирка! Или директрисы. Я бы хотела быть директором цирка: у меня были бы мои собственные слоны, и трапеции под крышей, и гигантский трамплин. И я бы КАЖДЫЙ день могла есть на обед попкорн и на десерт сладкую вату.

У Хелле и Эрленд имена для директора цирка не подходят. Не то, что у меня. Они были бы Днелрэ (или Етаеб Елрэ) и Еллех — ни разу не слышала о директорах цирка с такими именами. А Стиан «наоборот» был бы Наитс. Вот так имечко! Ужасно глупое!

Мне очень интересно, что получается, когда читаешь наоборот Есть много такого, что звучит одинаково и «туда», и «обратно». Когда слово, предложение или число читается одинаково в обе стороны, это называется «палиндром». Вот список некоторых таких слов и имён:

1. Отто

2. Анна

3. Тит

4. Поп

5. Мим

6. Радар

7. Кабак

Существуют даже предложения-палиндромы (!):

1. А роза упала на лапу Азора

2. Аргентина манит негра

3. Умер, и мир ему

Я знаю даже группы с такими названиями:

1. ABBA

2. A-ha

Хотя в последнем слове есть дефис, но он не считается. Вообще в палиндромах не обращают внимания на дефисы, пробелы и на всё такое, только на буквы.

Я всё время выискиваю палиндромы. Когда вдруг что-то находишь, это так классно! Я, например, всегда радуюсь, если случайно взгляну на часы, а они показывают 11:11 или 20:02. Этот момент вроде как волшебный. Но только если увидишь случайно!..

 

САМАЯ плохая группа в мире

Сегодня я скачала некоторые песни этих самых DumDum Boys. Но не потому, что они мне НРАВЯТСЯ! Я только хочу понять, насколько они ПЛОХИЕ. И высказать это Стиану. Сижу в наушниках, так что никто не слышит, кого я слушаю. Поставила песню «Звездопад». Значит, вот это он и крутит целыми днями? «Чёрно-белое солнце, шёпот веток усталых»? Город, про который они поют, не похоже, что очень красивый, если в нём «все мосты сожжены…». Да они писали всё что в голову взбредёт, лишь бы рифмовалось!

Я, во всяком случае, НИЧЕГО не понимаю в их текстах.

Но никому про это не скажу. По крайней мере Стиану точно не скажу — вдруг он понимает то самое, чего я не понимаю?!. (Хотя в этом я сильно сомневаюсь.) Но в любом случае не хочу выглядеть по-дурацки перед дураками.

Ставлю другую песню, «Sorgenfri» — «Грусти нет», — и думаю, такая же она глупая, как предыдущая, или в ней можно что-то понять?

«Саламандра живёт у меня…» Я тоже об этом думала! На уроке норвежского мы однажды говорили о стихах, и я потом написала стихотворение о старом моряке, который рассказывал, что где-то в океане живёт саламандра, которая любит «из морской травы кормёжку, крабовый салат немножко, а ещё всего сильней хочет завести друзей».

По-моему, моё стихотворение намного лучше, чем тексты DumDum-песен. Вот нужно бы написать песни на мои слова! Уж они точно стали бы настоящими хитами! Может, я даже пошлю своё стихотворение группе DumDum Boys и спрошу, не хотят ли они сочинить к нему музыку и петь моё вместо тех застарелых глупостей! И им не придётся петь про то, что и так для всех очевидно — например, про то, что «бумагой пахнут все бумажные цветы».

Эй, вы, проснитесь! Чем ещё должны пахнуть?

Кстати, я прочитала стихи о саламандре маме, и она спросила, известно ли мне, что саламандры живут в ПРЕСНОЙ воде. Конечно, мама всегда изрекает нечто в таком духе, но мои стихи ей очень понравились. Она так и сказала. И сказала ещё, что моя саламандра необычная, не такая, как прочие: она единственная во всём мире любит морепродукты, хотя у неё, НЕСОМНЕННО, аллергия. Но ведь любит!

Как говорится, охота пуще неволи… Ты любишь то, что не можешь переносить. Любишь и ненавидишь одновременно…

Вот что наговорила мама. Это у неё ирония такая.

 

Снежная атака

Ра-а-аз… Два-а-а… ТРИ!

Дело было во вторник вечером. Мы с Хелле по команде что было сил кидали снежки в Зелёный дом.

Наши снежки со свистом врезаются в стенку. Мы падаем в снег и прячемся за горку.

Сердце у меня колотится как сумасшедшее. (У Хелле наверняка тоже.) Осторожно выглядываем из-за горки.

Позади, за нашими спинами, Лесок. На землю ложатся сумерки.

Из Зелёного дома нас точно не видно. Мы в нетерпении ждём, что будет. Я смотрю на Хелле — нос у неё очень красный. Я хихикаю и говорю, что Хелле — Рудольф Красный Нос из мультика.

— Ты слышала? — Хелле поворачивается к Зелёному дому. — Из Зелёного дома что-то доносится!

Слова Хелле раздаются как страшный театральный шёпот, и мы снова укрываемся за снежной горкой. Потом опять выглядываем. В левой нижней квартире окна совершенно тёмные. Это странно, потому что не так уж поздно.

— Думаешь, они стоят за шторами и шпионят за нами? — шепчу я. — Поэтому и свет везде погасили? Они ведь слышали, как снежки стучат по стене!

— Может, они стоят наготове, чтобы выскочить и поймать нас! — отвечает Хелле и цепляется за мой пуховик.

— Э-э… они ведь, скорее всего, дома?.. — говорю я.

Ждём. Начинаем замерзать: мы уже давно сидим на снегу.

Холодно (да и скучно). Кидаем ещё два снежка. Прячемся. Ждём. Долго ждём. Ничего не происходит…

Поэтому мы лепим один за другим целую гору снежков и ОБСТРЕЛИВАЕМ ими Зелёный дом! Целимся точно в маргинальную квартиру: стреляем по стене, по окнам — так классно! И кричим много чего: пусть только выйдут и попробуют сцапать нас, и всё такое.

— А если сцапают, что они с нами сделают, как думаешь? — Хелле всхлипывает от смеха. Мы обе хохочем, просто корчимся на снегу от смеха.

— Я надеюсь, они всё же не натравят на нас Дизеля, — выкрикиваю я в ответ, и мы ещё сильнее покатываемся со смеху. (Хотя, по идее, мы должны быть перепуганы до смерти.)

— Тихо! — вдруг страшным шёпотом командует Хелле. — Я что-то слышу!

— Что?!

И тут в окнах у маргиналов вспыхивает свет!!!

— Они сейчас выйдут! — вопим мы в один голос и бросаемся на снег. Мы валимся друг на друга, я локтем попадаю Хелле в живот. Слышим, как открывается окно! Замираем, как мыши. Нам нужно уйти незаметно! Потому что, если поймают, они на с убьют! Прячась за сугробами, мы ползём — быстро, как только можем, — к моему дому.

Нам и страшно, и смешно. Мы ползём из последних сил. Всё дальше и дальше от Зелёного дома.

И тут кто-то хватает меня за ногу! Я застываю, кажется, сейчас умру на месте от ужаса, и меня постигнет то самый RIGOR MORTIS — трупное окоченение! Мне страшно обернуться… Но посмотреть-то нужно! Кто-то меня держит, и крепко! Ме-е-едленно поворачиваю голову и смотрю назад… Какое счастье! Наконец я могу вздохнуть с облегчением. Это всего лишь Хелле!

— Помогите, за нами гонятся разбойники! — отчаянным шёпотом взывает Хелле, и нам становится ещё страшнее, хотя одновременно и ещё смешнее.

Я вся превратилась в студень, в желе! Прямо всё тело. (Наверное, это от испуга.) Мы ползём так быстро, как только можем. И так всю дорогу, до моего дома…

Когда, облепленные снегом, мы появляемся в коридоре, папа выгоняет нас на крыльцо и велит почистить одежду. Приходится выходить на лестницу и сметать с себя снег большой щёткой. Мы торопимся и стараемся не шуметь, потому что спешим попасть в безопасное место!

Бестолково суетимся. Это так трудно — не шуметь, и чем мы больше стараемся, тем больше шумим.

И вот мы на кухне.

Папа сварил для нас какао и сделал бутерброды с бананами. Эрленд уже за столом, на лице усы от какао, на пижаме следы от банана.

— Ха-ха, ты такая перепуганная! — говорит Хелле и толкает меня в бок, пока мы устраиваемся за столом. — Душа в пятках?

— А вот и нет, — говорю я.

— А вот и да, — говорит Хелле. — Испуга-а-алась! Видела бы ты своё лицо!

— Ну, допустим, да, — говорю я. — Но и ты тоже испугалась. Жутко испугалась!

— Но не так, как ты.

Мы хохочем, едим бананы и пьём какао.

Так мы ещё раз столкнулись с маргиналами.

Дорогой дневник!

Хелле такая классная и такая смелая! Ей самое место в моём классе, годом старше! Я совершенно серьёзно так думаю.

 

Я нарываюсь

Сегодня Хелле немного на меня сердится, потому что я опять прокралась в комнату Стиана, чтобы за ним пошпионить, а она про это не знала. Дверь в его комнату была открыта, и я тихонечко вошла, чтобы и выяснить раз и навсегда, чем он занимается со своим пультом и почему это такой секрет.

Но в последний момент Стиан меня заметил и быстро что-то спрятал в ящик стола. Он вскочил, покраснел и уставился на меня во все глаза. И молчал. Потом так скривился, будто от боли. Было заметно, какой он красный, и я спросила: «Ты что, покраснел?», а он крикнул: «НЕТ!» — и потребовал, чтобы я выметалась из его комнаты. Но я не хотела, и тогда он подошёл ближе и сказал: «Вали отсюда!» В ответ я спросила, что он сделает, если я не выйду — вот не выйду, и всё! — и он ущипнул меня за ухо! ИЗО ВСЕЙ СИЛЫ!

Я тоже хотела его ущипнуть за ухо, но промахнулась и ущипнула за руку. Но на нём был свитер, и похоже, ему не было особенно больно. К сожалению. (Нужно потренироваться щипать.) Стиан был по-прежнему красным как рак, и я, кажется, тоже немного покраснела. Во всяком случае, щёки стали горячими. Так мы стояли вплотную друг к другу и таращились глаза в глаза, как два разъярённых быка!

Тут пришла Хелле и спросила, что мы, собственно, делаем. В этот момент я как раз высказывала Стиану всё самое плохое, что я о нём думаю, и очень много. Всё ругательное, что говорила раньше, и много нового, ещё более противного. (Надеюсь, он не наябедничает своей маме, а она, в свою очередь, не расскажет моей!)

Хелле сказала: «Прекрати!», но я не прекратила и продолжила по-всякому обзывать Стиана. Чем больше он злился (и я это видела), тем больше гадостей я выкрикивала. Я не могла остановиться!

Но остановиться мне всё-таки пришлось, потому что я иссякла. Мы стояли и злобно смотрели друг на друга. Лицом к лицу. И молчали. Если бы не пение DumDum Boys, которых, как обычно, слушал Стиан, в комнате повисла бы абсолютная тишина.

«Как это вышло, что ты так прелестна, но очень жестока со мной?» — пел солист. И вдруг Стиан закричал, что я просто чертовка и глупая баба, схватил меня за волосы (вот это было больно!) и выволок прочь из комнаты. Потом захлопнул дверь. Хелле заплакала и убежала к себе. Я — за ней, в некотором смущении (но я в этом не сознавалась даже СЕБЕ!)

Хелле сказала, что ни за что на свете не наговорила бы такого моей сестре Эрленд. Я ответила, что это случилось не по моей вине! Но Хелле считала, что как раз по моей, и спросила, почему я всегда так плохо обращаюсь со Стианом. А я сказала, потому что он дубина и сам виноват.

И вдруг Хелле заявила: «Шла бы ты домой!», а мне только этого и нужно было. И ПРЕКРАСНО, потому что я всё равно хотела от них уйти!

И я побежала домой.

Даже не понимаю, как всё вышло… Не может быть, чтобы Хелле разозлилась настолько сильно… И когда это она успела так подружиться со своим братцем? Завтра наверняка всё уладится. Ведь Хелле — моя лучшая подруга! И она никогда не злится подолгу!

Дорогой дневник!

В том, что Хелле сегодня рассердилась, виноват только ГЛУПЫЙ СТИАН! Я вообще ничего не делала, а он меня ущипнул, и драл за волосы., и пихал! И после всего этого Хелле обиделась НА МЕНЯ?

Завтра после уроков Стиан-предатель своё получит!

 

Драка

Я засела в Леске и поджидаю Стиана. Предатель! Я прячусь за снежной горкой, чуть выше дома Хелле. Никто не знает, что я здесь. Я ниндзя в тёмно-синей шапке и дутой куртке.

По дороге в школу и обратно Хелле мало со мной говорила. Говорила только о нём — что я имею против её брата и всё в таком духе. Я ничего не понимаю. Мы с ней заодно. Мы всегда доводили Стиана. Но Хелле сказала, что не любит, когда ругаются. Да, она шпионила вместе со мной, но то, что было вчера, — это уж слишком! И она хочет, чтобы мы оба друг перед другом извинились. Ха! НИ ЗА ЧТО! Пусть он сам у меня просит прощения, а я извиняться перед этим дураком отказываюсь.

На перемене Хелле держалась рядом со своим классом и когда я ей помахала, не ответила! Когда в автобусе я спросила, пойдёт ли она ко мне, чтобы вместе делать уроки, она сказала «НЕТ!». И к себе меня не позвала.

Это из-за Стиана. Он ВСЁ испортил!

Итак, я караулю. Начинаю мёрзнуть, в снегу я сижу уже давно. Да и скучно. Наконец вижу, как он спускается с горки. Один. Когда между нами остаётся несколько метров, я выскакиваю и загораживаю ему дорогу. Он вздрагивает. Трус несчастный!..

— Чего тебе от меня нужно? — спрашивает Стиан и смотрит на меня.

Вид у него не сказать чтоб дружелюбный.

— Это ТЕБЕ чего от меня нужно? (Повторяю в точности его слова.)

— Очень умно, Ода. Ты прямо совсем взрослая! (Моё имя он выговаривает с кислым видом.)

— Да, прикинь, я-то взрослая. Уж повзрослее тебя, Стиан! (Его имя я тоже выговариваю кисло).

— Подвинься, — говорит он и пытается пройти.

— Сам подвинься, — говорю я. — Ты всё испортил мне и Хелле! Давай извиняйся! — Всё это я говорю быстро, чтобы он не успел возразить или уйти.

— Чего-о-о?! Перед кем это я должен извиняться?

— Передо мной! Ты что, полный идиот, или как?

Стиан краснеет, как свёкла (у него с этим действительно проблемы — всё-то он краснеет!). Похоже, вот-вот захнычет! Хлюпик несчастный!

— Ха! Хлюпик-нытик! Плакса! — выдаю я и очень сама себе нравлюсь. Уж я-то не стану хныкать, как малявка.

Я толкнула Стиана.

И началось…

Стиан неожиданно громко взвыл и бросился на меня, так что я опрокинулась на спину! Он упал на меня, и дальше всё пошло как в таком фильме — знаете, где всё очень быстро мельтешит. Он стал запихивать мне куда попало, и натирать снегом, и при этом не переставая орал.

Вот он сжимает своими варежками моё лицо и залепляет снегом, загребает весь снег, что есть под рукой! Мне больно по-настоящему.

Я тоже начинаю вопить, срываю с него шапку и деру за волосы изо всех сил. Он тоже хватает меня за волосы что есть мочи. Тут его рука оказывается рядом с моими зубами, и я её кусаю! Конечно, кусаю я варежку, но до руки тоже достаю! Это я чувствую. Стиан голосит, как НЕНОРМАЛЬНЫЙ, и отдёргивает руку. Я остаюсь лежать с его варежкой в зубах. (Встать я по-прежнему не могу, потому что Стиан сидит на мне.)

Он высоко поднимает руку (ту, что без варежки) и сжимает в кулак. Сейчас он меня ударит! Лицо у него зверское. Я успеваю подумать, что меня никто ещё не бил (кроме Эрленд, но это не считается). Гадаю, очень ли будет больно. Вдруг нос сломается!

Но Стиан не бьет. Он вырывает свою варежку, вскакивает и бежит домой. Я слышу, как он кричит:

— Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЕБЯ НЕ БЫЛО! ВООБЩЕ НЕ БЫЛО!

С грохотом захлопывается дверь в доме Хелле. В доме, где живут Хелле и «все эти».

 

А потом…

Я лежу на спине, прямо на улице. Как на блюде. Не могу толком осознать, что произошло. (Точнее сказать, вроде понимаю, но в то же время не понимаю.) Полежав так какое-то время, я пугаюсь — вдруг кто-то всё это видел?!

Я торопливо переползаю через сугроб, а там уже начинается наш Лесок.

Что, если кто-нибудь видел, как мы со Стианом дрались? Например, Хелле могла видеть из окна! Или её мама! Или маргиналы! Я лежу на спине за большим сугробом и пытаюсь дышать ровно. Из носа течёт. Ну конечно, я, наверное, ещё и простуду схвачу! И вообще я вся какая-то обмякшая, сил совсем нет. И к тому же меня тошнит.

Что скажет Хелле?! А мама с папой?! (Стиан уже дома и как раз сейчас доносит на меня…)

Через четверть часа (мне показалось, что прошло часа три, не меньше!) я украдкой через Лесок пробираюсь домой. (Мне тошно думать, что меня будут ругать. Я ещё ни разу не дралась всерьёз. Интересно, заметно по мне или нет?) Дома, в коридоре, я быстренько сбрасываю ботинки, швыряю в шкаф куртку, шапку, рюкзак и варежки и мчусь к себе. Бросаюсь на кровать, забираюсь под одеяло и лежу очень тихо. И очень долго.

Лежать, накрывшись с головой, ужасно жарко. Я слышу только своё дыхание и стук сердца, быстрый и гулкий.

Приподнимаю одеяло — подышать и послушать, где все остальные. В доме полная тишина. Мама, видимо, ещё на работе. Папы и Эрленд тоже не слышно. Где же они, спят или…?

Я спрыгиваю с кровати и заглядываю в комнату сестры. Её кровать пуста. (Или почти пуста — на подушке восседает Паула Кряк, Водяная уточка.) Осторожно пробираюсь в коридор и заглядываю в комнату к маме с папой. Смотрю в приоткрытую дверь — там тоже никого. Где ВСЕ?

Захожу в ванную и наконец вижу себя в зеркале. Всё лицо у меня в крови! Придя в себя после шока, понимаю, что это всего-навсего кровь из носа. (Значит, у меня текли не сопли, а кровь!) Быстро умываюсь и затыкаю ноздри туалетной бумагой. Какая удача, что я в доме одна! Если бы меня увидела мама, с ней была бы истерика.

Тут я слышу звуки снизу: кто-то пришёл. В коридор входят папа и Эрленд. Сестра что-то лепечет по поводу здоровенной рыбы, которая не взяла наживку и им с папой не досталась.

Я снова скрываюсь в своей комнате и жду звонка от мамы Хелле: она же наверняка всё расскажет маме и папе. Мне здорово попадёт!

Звонит телефон. Сижу, прячусь под одеялом, как мышь. Трубку берёт Эрленд. Зовёт папу. Слышу, как папа отвечает: «Алло!»

В любую минуту папа может подняться по лестнице и отругать меня как следует. Или с места закричит: «ОДА АНДРЕА СТОКХЕЙМ!», и голос у него будет очень строгий и злой. Жду.

— Гм-м, — говорит папа, — вот оно как, понятно… Хорошо, так и сделаю. Пока.

Он кладёт трубку.

«Сейчас позовёт», — думаю я и стою в ожидании, готовая идти на папин зов. Ни звука.

Папа не кричит. Значит, звонила не мама Хелле? Почему она не звонит? Почему не кричит папа?..

Я опять прячусь в постели.

— Ты что делаешь? — слышу я совсем рядом и вздрагиваю.

Но это всего лишь Эрленд. Я выглядываю наружу. Эрленд стоит в дверях и смотрит на меня. Изучает. Завидя у меня в носу клочки туалетной бумаги, спрашивает:

— Ты что, упала?

— А? Что? Да, упала, когда шла домой из школы, — говорю я. — Уйди, не приставай ко мне!

Говорю сердитым голосом (вместо того чтобы кричать), встаю, с грохотом закрываю дверь и кричу:

— Скажи папе, что я есть не хочу, я уже поела.

— О’кей, — отвечает Эрленд и сбегает вниз.

Я набираю сообщение Хелле. Только одно слово, «Привет». Отправляю. (Других слов я просто не нахожу.)

Жду ответа. Хелле всегда сразу отвечает. Но в этот раз ответа я не получила…

Дорогой дневник!

Сейчас 23:36, все спят (кроме меня). Приходил папа и осмотрел мой нос, потому что Эрленд донесла, что я упала. Но к тому времени кровь остановилась, и туалетную бумагу я вытащила. Папа ничего не сказал про Стиана — значит, его мама ещё не звонила. Когда пришла домой мама, я уже была в постели. Мама вошла ко мне, сказала, что я выгляжу как-то не так, не совсем здоровой… И потрогала мой лоб. Температуры у меня не было, но я пожаловалась, что у меня болит живот и меня тошнит. Мама спросила — наверное, я слишком долго сидела на снегу и переохладилась? Я сказала, что да, наверное.

Надеюсь, завтра я заболею и мне не придётся идти в школу!!!

Дорогой дневник!

Время 00:17, а я по-прежнему не сплю. Хелле ещё не ответила на моё сообщение…

Болит горло, и трудно глотать. Думаю, я НА САМОМ ДЕЛЕ теперь заболею…

Дорогой дневник!

Сейчас 01:10, момент палиндрома! Но мне всё равно… Никакой радости внутри, ни вот настолько. Это самый неволшебный палиндром в моей жизни.

Заснуть не могу.

Хелле не прислала ничего.

Я боюсь завтрашнего дня…

 

Мы не подруги. Мы недруги

Стиан не сказал своей маме ни слова. Поэтому я не получила взбучку от родителей. Но он что-то сказал Хелле…

Через день после моей «встречи» со Стианом Хелле пришла на Платформу, на встречу со мной. Хотела поговорить. Мне хотелось кричать. Хелле закрыла глаза и посчитала до десяти. Потом сказала, что в этой истории самая плохая была Я. Мне не следовало в тот день влезать к Стиану в комнату, и обижать его, и караулить после школы.

Хелле сказала, что это я виновата в драке со Стианом, поэтому я должна перед ним извиниться!

Если я не извинюсь, то мы с ней больше не подруги. ХА! Ни за что!

И теперь мы с Хелле больше не подруги.

Но это ведь Стиан — дурак ненормальный! Это НЕ Я! И Хелле мне не нужна, как бы там ни было! Глупая малявка, ничего не соображает! Не понимаю, почему я потратила столько времени на дружбу с ней?!.

Дорогой дневник!

О’КЕЙ, я не буду говорить это слово. (Хотя сейчас ужасно хочется сказать именно его!) Буду говорить, что ОЧЕНЬ НЕ ЛЮБЛЮ Стиана. Моя нелюбовь огромная, космическая! Нет, ещё больше! В тысячу раз больше! Он глупый, подлый и… и плохой!!!!!!!

 

Что я чувствую

Дорогой дневник!

Поскольку мы с Хелле больше не дружим, у меня много времени для того, чтобы писать, рисовать и всё такое.

Я пишу и рисую в основном на тему «Стиан». Вот стихи, которые я про него сочинила:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Если сложить вместе начальные заглавные буквы, выйдет «С-Т-И-А-Н», худший из всех людей).

Я сочинила стихотворение и про мою бывшую лучшую подругу:

Мы ДРУЖИЛИ, но всё ПОЗАДИ

Хелле — моя бывшая подруга,

Далеко теперь мы друг от друга.

Думаю, ты плачешь и рыдаешь

И вину свою ты вспоминаешь.

X — У меня внутри ХАНДРА, и в душе моей — дыра…

Е — Если мы враги с тобой,

Л — Лучше быть совсем одной.

Л — Лучше мне тебя не знать, чтоб не мучиться опять.

Е — Если дни мои пусты, виновата в этом ты!

(Я имею в виду, что мои мучения — это ты, если хочешь знать. А дыра у меня в душе… Ну что ж, я очень даже рада, что она не заполнена тобой!!!)

Возможно, стихи про Хелле не так хорошо рифмуются, как стихи про Стиана, но я их написала меньше чем за пять минут. Ни к чему тратить на это много времени. Потому что я не собираюсь так много О НЕЙ думать. ВЫ ОБА

 

На улице

На улице Хелле, Эрленд и Стиан катаются на санках… Рядом с ними мне нечего делать. Есть дела поинтереснее. Вообще-то кататься на санках — скукотища. Только попу отобьёшь. Надеюсь, они докатаются до синяков и у них у всех будет болеть копчик!

Покататься с ними я могла бы только для того, чтобы увидеть, как кто-то свалился с ледянки, или налетел на дерево, или что-нибудь в этом роде.

Надеюсь, они замёрзнут. Может, и простуду схватят…

 

Разоблачение

Сегодня после обеда Хелле была на Платформе с Эрленд.

Я тоже вышла, но не затем, чтобы пойти к ним. Я прошмыгнула мимо так, что они меня не заметили. И тут я увидела, что Стиан тоже на Платформе. К счастью, они увлечённо болтали и не видели, что я уселась на снегу прямо под ними. Оттуда мне всё было слышно.

Было не похоже, что им так уж интересно. Ничего особенного. И хорошо, что меня НЕТ с ними рядом. Что я внизу, а не наверху. Даже если бы они меня упрашивали, я бы не пошла. Ещё чего!..

— …И она считала, что рыбка умерла и растворилась, как русалка, — услышала я голос Хелле.

— Как русалка? — переспросил Стиан.

— Ну да, — сказала Эрленд. — Когда рыбки умирают, считается, что они растворяются в воде и смешиваются с камушками на дне аквариума. Как русалки, только русалки в пену превращаются.

Они про меня говорят! Я затаила дыхание.

— Ха-ха! Она что, и вправду в это верит? — спросил Стиан.

— Да, — сказала Хелле, — и раньше всегда верила. — И они все засмеялись.

Над чем, собственно, они смеются?

— Но она не знает, что на самом деле папа выбрасывает их в унитаз! — сказала Эрленд и фыркнула. Я слышала.

Что такое?.. В унитаз? Что она хочет сказать…

И тут до меня дошло.

— ДУРАКИ ПРОТИВНЫЕ! — закричала я им и бросилась бежать. Домой!

 

Уйти куда угодно!

Дорогой дневник!

Я хочу уйти, уехать! Быть где угодно, но не здесь!

НЕ ЗДЕСЬ!

Скоро зимние каникулы, мы поедем к Бабушке.

КАК Я РАДА! Потому что тут, дома, всё просто ужасно!

 

Все дураки

Папа — ДУРАК! Me понимает ничего! Пристаёт и пристаёт ко мне с вопросами — что случилось? И притворяется, что беспокоится. Да ничего не случилось! Кончилось тем, что я назвала его безработным неудачником и сказала — пусть он уже поскорее устроится на какую-нибудь паршивую работу! Хватит уже слоняться по дому и с утра до вечера изводить людей!

Папа сказал, что в нашем доме такой язык недопустим, и тогда я спросила, какой именно язык недопустим — норвежский? И мне было приказано уйти к себе в комнату. Прекрасно! Я именно там и хочу находиться! Даже без приказов. Там меня никто не достаёт и не изводит.

Эрленд отпустили на улицу, и она пошла на Платформу играть с Хелле. (Стиан наверняка с ними!) Вот пусть выскочат маргиналы и сцапают их! После всех угроз, которые они нам посылали, самое время напасть!

Я крикнула папе (он был внизу), что он может отправляться в Берген. Что так всем нам будет лучше. Я иена… (ой, нет, что это я! Прости, прости!) Я ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ сильно не люблю папу именно сейчас! И маму тоже. И Эрленд, и Хелле, и Стиана. (Стиана особенно!!!)

Р.S. Вот возьму и напишу письмо в комиссию по защите детей — пусть приедут и заберут меня отсюда. Вот тогда все и пожалеют. Все они…

 

План

Я найду себе НОВУЮ лучшую подругу. Так что, Хеллечка, всего тебе хорошего! Будь здорова!

 

Макияж

Сегодня в автобусе, по дороге в школу, Хелле села рядом с Эрленд. А мне напле… ну, в общем, мне фиолетово.

Я в любом случае не желаю сидеть с мелюзгой. И я села за ними. Они посмотрели на меня и стали шептаться. Я поинтересовалась, в чём дело, и тогда Хелле меня спросила: «Ты что, накрасилась?»

(Утром я немного накрасилась маминой косметикой и тут же смыла. Я просто попробовала. Чуть-чуть! А что, это тоже не разрешается, или как?..)

Но я ответила, что не красилась. Тогда Эрленд сказала, что я красилась. И Хелле сказала, что она видит — красилась! Она видит, это тушь для ресниц!

Но я сказала — нет и нет! Не хватало ещё, чтобы они тут обвиняли меня, когда я прямо говорю «нет»! Кем они себя воображают?!

И я крикнула что есть мочи: «Я НЕ КРАСИЛАСЬ!!!»

Тогда все оглянулись и посмотрели на меня. Дураки.

Все дураки!

И я им крикнула: «На себя посмотрите!»

 

Новая подруга

Сегодня после школы я привела к себе домой мою новую лучшую подругу. Это Анникен. Хелле с Эрленд (они теперь всё время вместе) собрались гулять с собаками в Большом лесу И мы с Анникен как раз вышли, чтобы тоже погулять в Большом лесу. Без собак. Так что мы оказались на тропке одновременно с ними. Мы подошли к Камню троллей, и Эрленд сказала, чтобы Анникен потрогала и покачала его. Анникен спросила, зачем это. Хелле рассказала, что это нужно для лесных троллей и всё такое, но Анникен только рассмеялась и сказала, что троллей вообще нет в природе.

И прошла мимо Камня, не дотронувшись до него! Тогда и я прошла и не потрогала.

— Ода, ты что? — крикнула сестра. — Ты должна потрогать Камень!

Эрленд и Хелле застыли как громом поражённые.

— Я ничего такого не должна! — сказала я. — Это просто детские суеверия! Этим только малявки занимаются — трогают камни троллей и всё такое.

Я так и сказала!

В самый первый, в первейший раз в жизни я не потрогала Камень троллей. И ничего не случилось! И мы с Анникен смеялись. Мы хихикали над Эрленд и Хелле, над их глупостью — они верят в такую детскую чепуху!

Хелле смотрела на меня долго и пристально. Вид у неё был расстроенный. Эрленд стояла рядом, сердито топала ногами и требовала, чтобы мы дотронулись до Камня.

— Ода, пошли отсюда. Что нам тут делать с малолетками? — сказала Анникен. И мы от них ушли.

Так, смеясь и спотыкаясь, мы первыми добрались до вершины. Там мы уселись и начали болтать — о мальчиках, о косметике и обо всём таком. И ещё о новом красном пальто Иселин. Анникен вообще очень много говорила про Иселин, какая она классная, стильная и крутая. Иселин играет в футбол так же классно, как самые крутые мальчики её возраста!!! (Её папа — футбольный тренер у мальчиков из спецшколы.)

Анникен спросила, почему я вожусь с Хелле — она ведь младше нас, и она такая малявка, что играет с моей младшей сестрой.

— Знаю, — ответила я. — Я больше не вожусь с Хелле.

Не обращай на неё внимания. Она вообще так себе… Не особенно… И она сказала, что ты ей не нравишься.

— Что-о? Я не нравлюсь ей? Вот дура! Нахалка! Плевать я на неё хотела! Хелле просто малолетка и дурочка.

— Это точно, — заметила я. — Она, кстати, очень задирала нос, когда это говорила.

Пока я говорила, к нам подбежал До-мажор, и я тут же обернулась. Рядом с нами стояли Хелле, Эрленд и две другие собаки.

Я посмотрела на Хелле. Я надеялась, что она этих моих слов не слышала. Хелле стояла и молча на меня смотрела. Вид у неё был такой, будто она сейчас заплачет. Видимо, всё же слышала. Мы очень долго стояли и смотрели друг на друга. И молчали.

Наконец Анникен довольно кислым тоном спросила Хелле, на что это она так уставилась.

И Хелле побежала. Она убегала — от собак и от всего остального. Собаки рванулись за ней, а Эрленд — за ними, вниз по тропке…

У меня вдруг заболело горло. Такой комок застрял… (Как будто я в одну секунду простудилась.)

— Что это с ними? — спросила Анникен. — Впрочем, свалили — и хорошо, — и она опять завела насчёт мальчиков, косметики и Иселин. Но я не особенно к ней прислушивалась.

 

Пора спать

Дорогой дневник!

Мне сейчас так плохо!

 

Опасно больна

Наутро (после того как мама ушла на работу) я сказала папе, что у меня сильно болит горло и живот, и вообще мне плохо. (Мама видит меня насквозь — у папы с этим делом похуже.) Я не пойду в школу. Я сказала, что моя болезнь слишком серьёзная. Возможно, я даже умру, — добавила я.

Но папа ответил, что ничего я не больна, а, как ему известно, что-то произошло между мной и Хелле. Я приуныла и спросила, не сестра ли наябедничала.

Однако папа ответил, что никто ни о чём не ябедничал, и поинтересовался, о чём таком должна была наябедничать Эрленд. «Ни о чём», — сказала я.

Папа добавил, что невооруженным глазом видно — что-то не так. Он мог бы поговорить с мамой Хелле, но считает, что мы сами разберёмся. Я попросила не вмешиваться и вообще прекратить за мной шпионить, но папа продолжал изводить меня разговорами.

Поэтому в школу я всё-таки пошла.

 

Дорога в школу

Сегодня Хелле и Стиан шли к автобусу вдвоём. (Эрленд пристроилась к маме.) Хелле и Стиан шли далеко позади меня.

Я пошла медленнее, они — ещё медленнее, так что между нами всё время было большое расстояние. В конце концов нам всем пришлось бежать, чтобы успеть на автобус.

Я добежала первой и села сзади — как мы всегда садились с Хелле. Тогда Хелле уселась на самых передних местах, вместе со Стианом! Они оказались очень далеко от меня. Стиан два раза оглянулся и посмотрел на меня, очень быстро. А Хелле не обернулась ни разу.

Никогда раньше не замечала, как долго автобус едет до школы!

 

В школе

Как только приехали, Хелле выпрыгнула из автобуса и побежала к девочкам из своего класса. Я постояла, посмотрела ей вслед, но она на меня даже не взглянула.

Вдруг кто-то закричал: «Приве-е-ет, Ода!» Это Анникен. Она шла ко мне — на ней было новое красное пальто, в точности как у Иселин. (Как раз такое, какое мне хотелось бы получить.)

— Ну как — правда клёво? Так краси-иво! — гордо сказала Анникен и повертелась. — Это мама. Она мне подарила заранее на день рождения. После школы встречаемся?

Идём вместе?

— Наверное, — это всё, что я ей ответила, сгребла снег с сугроба и запустила изо всех сил здоровенным снежком в стенку велосипедной стоянки.

И мы пошли на урок.

 

Математика

Первым уроком была математика. Я спокойно села на своё место, не предвидя никакой опасности. Но тут всё стало происходить очень быстро или… или медленно…

Я даже не знаю, как это случилось… Но всё равно — просто в голове не помещается…

— Итак, сейчас у нас математика, — сказал учитель Каллестад и положил перед собой стопку зелёных тетрадей. Это были наши работы, сданные на прошлой неделе.

Каллестад открыл ту тетрадь, которая лежала сверху, и с улыбкой сообщил:

— Но, как оказалось, среди нас есть поэт.

При этом он не оглядывал класс, а смотрел прямо на меня.

Я ещё подумала, почему… Все смотрели на учителя, и я тоже.

— Большинство из вас выполнили работу по математике, как и следует, — продолжал Каллестад, — но наш юный поэт в тетради по математике на сей раз вместо чисел написал слова. Каллестад откашлялся и приступил к чтению:

Каллестад сидел за своим столом и преспокойно читал вслух моё стихотворение — признание в любви к Арне Свингену!!!!!!! Перед всем классом!!!!!!!

Я совсем растерялась и ничего не соображала. Ну совсем ничего! Остолбенела и смотрела прямо перед собой. Каллестад не сказал, КТО написал это стихотворение. И в тексте нигде не упоминается Арне Свинген. Или всё же… Я попыталась вспомнить. Кажется, нигде. Но то, что имеется в виду именно он, абсолютно ясно, правда ведь?..

читал Каллестад.

Класс смеялся. Весь класс смеялся. Все стали оглядываться, искать автора. Все, кроме меня. Я сидела как пригвождённая к месту, смотрела перед собой и чувствовала, как лицо заливает горячая краска. Знала, даже не глядя по сторонам, что все глаза устремлены только на меня.

Это был самый кошмарный урок математики за всю мою жизнь. В тот день, придя домой (да, я как-то пережила тот день!), я выдрала из тетради по математике стихотворение про Арне Свингена и, порвав на мелкие кусочки, спустила в унитаз. Потом я сидела в своей комнате. Внутри было абсолютно пусто. Я царапала кое-что в дневнике.

ДА ЧТО Я, с ума сошла? Я вдруг увидела, какую чушь написала. АБСОЛЮТНО не то имя! И даже не заметила!

Я хотела написать «Ода плюс Арне»! Даже притом что это уже неактуально. Но ни за что на свете я НЕ ХОТЕЛА ПИСАТЬ «СТИАН»! ГЛУПОСТЬ УЖАСНАЯ. ПРОСТО БЕЗОБРАЗИЕ. ЧТО ЭТО СО МНОЙ…

Я поспешила закрасить слово «Стиан» — так, чтобы имя нельзя было прочитать. Карандаш в этом месте проделал на листе дырку, она перешла и на следующую страницу.

Я заперла дневник на ключик, спрятала ключик и спрятала сам дневник. Запихнула подальше под кровать, а потом засунула туда же книги, одежду — что попало, чтобы никто и НИКОГДА его не обнаружил.

 

Красное пальто

После уроков Анникен снова пошла со мной. Мы забрались на Платформу, чтобы понаблюдать за маргиналами. В автобусе по дороге домой я рассказала ей и о них, и об их рисунках. Но Анникен не слушала. У неё только и разговоров было, что о её красном пальто, и о том, как при виде её балдели мальчики на школьном дворе, и о том, как к ней подошла Иселин и поговорила с ней.

На Платформе я извлекла из ящика бинокль. Маргиналы, как обычно, сидели на своём большом диване и смотрели ТВ. Дизеля я нигде не обнаружила.

— Дай глянуть, — Анникен взяла у меня бинокль и посмотрела на Зелёный дом.

— Скукоти-ища, — протянула она через две секунды. — И что тебе с того? На фиг оно нужно — шпионить за ними?…

Анникен стала смотреть в бинокль по сторонам и вдруг поинтересовалась:

— А это кто такой?

— Ты про кого? — я тоже посмотрела. Это был Стиан — он шёл с собаками из Большого леса.

— Да так, никто. Дурак один. Всего-навсего Стиан. Старший брат Хелле.

— Стиан! Как это я его раньше не заметила? — сказала Анникен и при этом всё смотрела и смотрела на него в бинокль — мне захотелось вырвать этот дурацкий бинокль у неё из рук.

— Он ходит в среднюю школу, — сказала я.

— Пошли, — скомандовала Анникен и отшвырнула бинокль. (Он приземлился в снег прежде, чем я его поймала.

Я подняла бинокль и, отряхнув от снега, спрятала в ящик. Анникен уже слезала с Платформы.)

— Пошли — куда? — спросила я.

— Поздороваемся со Стианом, — ответила Анникен и, утопая в снегу, двинулась вверх по склону навстречу Стиану.

На перехват. Её красивое красное пальто ходило волнами вокруг неё.

— Да брось, зачем это? — сказала я. Но Анникен меня не слушала, и мне пришлось идти за ней.

— Приве-етик! — сладким тоном протянула она, обращаясь к Стиану (Бе-е! Меня чуть не стошнило!)

Стиан, остановившись, смотрел на нас. Я осталась стоять чуть ниже по дороге. Анникен подошла вплотную.

— Привет, — ответил Стиан. (Я видела — он смотрел на её красное пальто.)

— Ой, какие чу-удные у тебя собачки! — пропела Анникен так сладко, что даже противно, и почесала Начальника и До-мажора за ушами. Они завиляли хвостами и принялись обнюхивать её «чу-удное» красное пальто.

— У меня тоже есть собака. Я жу-утко люблю собак! — говорила Анникен.

Я видела, что она вертится перед Стианом и пытается ему понравиться.

Просто как идиотка!..

— А-а! — сказал Стиан.

— Тебя Стиан зовут, верно? А меня — Анникен, — объявила она и стала вертеться ещё больше, так что красное пальто взвивалось вокруг неё. — Я скоро тоже перейду в среднюю школу.

— А-а! — снова протянул Стиан. И улыбнулся Анникен. Тут собаки потащили его прочь, и он сказал, что должен идти. И ОПЯТЬ улыбнулся Анникен!!!

(А на меня взглянул мельком — как будто меня там и вовсе не было.)

— Пойдём! — позвала я Анникен, и они оба обернулись и посмотрели на меня. (У меня что, с голосом что-то не так?

В чём дело?) Я смотрела себе под ноги, делая вид что пытаюсь поддеть ногой и отбросить с дороги камень — он прямо передо мной лежал… Но я промахнулась и просто выбросила ногу вперёд. По-дурацки. Тогда я и другой ногой махнула в воздухе, чтобы они поняли, что я нарочно… Вроде как замёрзла и всё такое.

Собаки тащили Стиана к дому.

— Ну тогда пока-пока-а-а! — сказала Анникен Стиану подхалимским тоном.

И хихикнула. Вышло очень глупо.

Меня просто выворачивало (на самом деле чуть не вырвало) от всех её выкрутасов! Смотреть тошно!

Она побежала вниз, ко мне, и красное пальто развевалось на ветру, как флаг. Фантастически развевалось. Стиан оглянулся. Он смотрел на нас. Точнее, смотрел на Анникен и на её пальто. Чтоб оно провалилось!..

 

Анникен-дуранникен

— О-о-о-да! Что мне делать?! Я влюбилась! — изрекла Анникен, падая на мою кровать.

— Как это? — испугалась я. — В кого?

— Почему ты не говорила мне, что Стиан стал та-а-кой классный? (Анникен мечтательно смотрела перед собой, прижав руки к сердцу, как показывают в кино.)

— Да ладно, прекрати. Стиан — убожество, — сказала я.

Но Анникен не слушала и продолжала:

— И у нас с ним абсолютно одинаковые интересы. У нас обоих собаки. И он мне улыбнулся, ты видела? О-о-о!

Анникен вздохнула.

— Что ему больше всего нравится? Расскажи, расскажи мне о нём всё! — сказала она и села на постели. Она сидела на моей кровати и ждала.

— Э-э-э… — протянула я, чувствуя, что краснею.

— Что это с тобой? — Анникен смотрела с интересом.

— Жарко здесь, — ответила я, подбежала к окну и распахнула его.

Анникен выпрямилась, глаза её сузились. Она уставилась на меня с подозрением. Явно о чём-то задумалась. Потом тряхнула головой, будто хотела вытряхнуть мысли из головы. Подняла брови.

— Давай, рассказывай про Стиана, — в нетерпении сказала она.

— Ну, он всё время занимается, и слушает группу DumDum Boys, и играет на гитаре, и ещё…

— Прикол! Он музыкой увлекается! — Анникен захлопала в ладоши. — Стильно!

И тут уж задумалась Я. Раньше мне такое в голову не приходило.

— Да ну, — сказала я. — Он же глупый и на гитаре играет из рук вон…

— Ода, ну скажи-и-и, — она прервала меня на середине фразы. — Ну как по-твоему, я ему понравилась? У тебя есть номер его мобильника?

Анникен вообще меня не слушала. Всё время бубнила про Стиана и перебивала меня.

Когда Стиан стоял на дороге и улыбался, я тоже призадумалась. Он ведь и на меня смотрел — во всяком случае, поглядывал. (Хотя на мне было не красное пальто, а дурацкая дутая синяя куртка…) Всё время, пока мы стояли и Анникен болтала со Стианом, у меня внутри что-то поднывало. Как-то плохо было. Я злилась на Анникен. Она всё время говорила ненатурально. Она растя-а-агивала каждое сло-о-во. Так глупо!

— Ты ему не нравишься! — вдруг заявила я. — Из всех цветов он больше всего ненавидит красный.

— Ой, правда? — расстроенно спросила Анникен. (Вид у неё при этом был испуганный.)

— Да, он сказал мне вчера. Он видел нас, когда мы вышли из автобуса. И он терпеть не может светло-каштановые волосы средней длины. Считает, что это очень некрасиво.

Говоря всё это, я смотрела вниз, на свои руки. Волосы у Анникен как раз светло-каштановые и средней длины.

Я полировала свой ноготь. Анникен как в рот воды набрала. Мы сидели в полном молчании достаточно долго. Потом она поднялась и сказала со злостью:

— Ты врёшь. Почему, собственно, ты врё-о-ошь? Что тебе не нравится?

Взгляд Анникен я ощущала физически. И ощущала, как у меня горят уши. Но я так и не подняла глаз. И не ответила. Только всё теребила ноготь.

— Я пойду домой, — сказала Анникен после долгого молчания.

— Хорошо, — сказала я.

Она со стуком захлопнула за собой дверь и сбежала по лестнице.

 

Ни одной подруги

Дорогой дневник!

У меня не осталось ни одного друга. Никого в целом свете! Никто со мной не дружит. Я совсем одна…

P.S. Какое счастье, что на зимние каникулы мы едем к Бабушке! Остался всего один день занятий в школе!

 

Досада

О-о-х… Моя семья самая трудновыносимая во всём мире! Эрленд старается казаться взрослой и вообще — быть на уровне. И всё время говорит про Хелле. Только и слышно: Хелле, Хелле… НА КАЖДОМ ШАГУ! Мама с папой пристают ко мне с утра до вечера. Поэтому мне невмоготу сидеть с ними за завтраком. Они без конца говорят о том, как они беспокоятся и как мама Хелле, с которой они говорили, тоже беспокоится.

Похоже, Хелле и Стиан не нажаловались и не рассказали своим родителям о драке, потому что мои родители всё время выспрашивают, не случилось ли чего в школе или где-нибудь ещё. Неужели они не могут оставить меня в покое?

 

Перемены

Дорогой дневник!

Автобус на обратном пути был битком набит, и мне ПРИШЛОСЬ сесть рядом с Хелле. Только там и было свободно. Мы сидели и молчали всю дорогу. Было трудно дышать как ни в чём не бывало. Я отчётливо слышала своё дыхание. Дышала я очень громко! Это было так досадно. Я надеялась, что Хелле не слышит. Старалась сдерживать дыхание, но получалось ещё громче. Я заметила, что Хелле на меня смотрит. Нужно было что-то сказать.

— Что ты так смотришь? — спросила я. (Сама не ожидала, что скажу с такой злостью, но так вышло.)

Хелле посмотрела на свои варежки. Потом ответила очень тихо, так тихо, что я почти не разобрала. Но всё же разобрала:

— Ты стала другая.

Я хотела ответить, но ничего хорошего на ум не пришло.

А потом мы приехали. Не успели мы выйти из автобуса, как Хелле побежала прямо домой.

 

Мне плохо

Дорогой дневник!

Когда я думаю про Хелле, мне становится плохо. Когда думаю о Стиане, становится ещё хуже.

(Р.S. Нет! Потому что я ВОВСЕ не думаю о Стиане!!!!!!!

Я имела в виду, что если БЫ я думала о нём, если бы по какой-то причине я ДОЛЖНА была думать о нём, то мне стало БЫ очень, очень плохо. Меня бы точно вырвало!)

 

Я одна

Дорогой дневник!

Я сижу одна в своей комнате. Слушаю DumDum Boys. То, что я слышу, попадает прямо в сердце. «Я раб, а сердце — мой господин, и кнут надо мною свистит», — поют они. Именно то, что я чувствую! Ну, немножко, не то…

 

Едем!

НАКОНЕЦ-ТО! Сегодня мы едем к Бабушке!

Мама, папа и Эрленд сейчас в городе, покупают то, что нам нужно взять с собой. Я не пошла с ними. Я рисую на кухне. Рисую черепа, могилы, надгробные камни, большие чёрные ямы и всё такое. Кошмарные картины. На камнях — имена разных людей, которых я знаю.

Поглупела, как малявка, всё время играет с Эрленд. А я скоро уеду к Бабушке на целую неделю!!!! А Хелле даже не придёт и не скажет «пока-пока»… Притом что была моей хорошей подругой… Даже пальцем не пошевельнёт…

И вдруг раздаётся стук в окно.

Это Хелле! Всё-таки она пришла проститься! Я вскакиваю и бегу к окну. Рывком его открываю и кричу:

— Привет! Я знала, что ты… — но замолкаю на середине фразы. Мне кажется, что я превращаюсь в кусок льда, но сердце бешено стучит, а уши будто заткнуты ватой, словно я нахожусь под водой. Ко мне стучал маргинал! (Я почти забыла о его существовании.) Он стоит здесь, прямо перед нашим кухонным окном! Я таращу на него глаза, а он весь трясётся!

Окно распахнуто настежь, и, чтобы его закрыть, я должна высунуться наружу, а там маргинал! И я ни о чём другом думать не могу, кроме как о том, что я в доме ОДНА! (Точно как в прошлый раз, когда он пришёл и Эрленд дала ему пакет муки. Но на этот раз я СОВЕРШЕННО одна!) И маргинал — вот он, стоит и ТРЯСЁТСЯ прямо у открытого окна!

 

По-мо-ги-те!!!

Маргинал таращит на меня совершенно безумные глаза. Вид у него дикий. Похоже, он на пределе. Вот он поднимает трясущуюся руку… Я стою неподвижно, затаив дыхание.

— У-у ва-ас есть с-са-ахар? — неверным голосом спрашивает он.

Я смотрю на эту дрожащую руку. Вздрагиваю всем телом, потому что внезапно разражается лаем этот их Дизель.

Он рвётся с поводка из рук маргинальши. Она с собакой стоит чуть поодаль и тоже на меня таращится. Потом подходит ближе. Дизель заливается ещё громче.

— С-са-ахар! — повторяет маргинал.

Я бросаюсь к кухонному шкафу, достаю сахарницу и, вернувшись к окну, протягиваю маргиналу. У меня нет выбора: вдруг они оба совсем слетят с катушек, войдут и убьют меня?! Маргинал дрожащей рукой берёт сахарницу, а дальше делает нечто немыслимое — ЕСТ сахар прямо из сахарницы!

Совсем рядом, у моего окна стоит детоубийца и ест сахар! Не знаю даже, что и думать… Какой-то страшный сон… Мистика…

Тут маргинал перестаёт трястись. Возвращает сахарницу и кивает своим коротким кивком. Я так быстро её выхватываю, что она падает на пол. Но не разбивается. Остатки сахара рассыпаются по всей кухне.

Подняв глаза, я вижу — к окну подошла и маргинальша. Дизель совсем взбесился и злобно лает. («Милый Боженька, если ты есть, помоги!» — умоляю я про себя.)

Она шикает. Неужели я сказала это вслух? Но нет, она смотрит на Дизеля и дёргает за поводок. Дизель тоненько сипит и замолкает.

— У него диабет, — говорит маргинальша извиняющимся тоном, и я совсем теряюсь. Диабет у Дизеля? Я что-то слышала про эту болезнь, но всё равно не понимаю. Маргинальша протягивает мне свёрнутый в трубку лист бумаги. «Вот!» — говорит она. Приходится высунуть в окно руку. Я так спешу, что больно ушибаю локоть о подоконник — на самом деле больно, но я терплю, сжав зубы. На глазах слёзы. Маргиналы не должны этого видеть. Ни за что!

Внезапно маргинальша мне улыбается!

(Я окончательно теряюсь и лихорадочно пытаюсь сообразить: что ещё, какой финт она придумала?)

Оба поворачиваются и уходят.

Я стою у окна и смотрю им вслед. Они идут к Зелёному дому и исчезают в нём. Идут, ни разу не обернувшись, чтобы послать мне убийственный взгляд. Они и Дизеля на привязь не сажают — уводят с собой в дом. В тот момент, когда они закрывают за собой дверь, я поспешно закрываю окно. Смотрю на листок, свёрнутый в трубку.

Он слегка измят. Расправляю, смотрю — опять рисунок!

На рисунке Я!

 

Угроза номер три!!!

Не знаю, как быть: я получила самую страшную угрозу прямо из рук маргиналов, и мне некому про это рассказать… Маргиналы изобразили меня и вручили свою угрозу мне ЛИЧНО! Что это значит? Я в очереди на уничтожение? А что будет с Хелле? Ей они тоже вручили рисунок? Но тогда она бы пришла и рассказала.

Так я стояла, размышляла, смотрела на рисунок и не заметила, как мама, папа и Эрленд вернулись из города. Я ничего не замечала, пока папа не пришёл на кухню. Он сказал, что звал меня много раз и что мне нужно поторопиться, иначе мы опоздаем на паром.

Тут папа увидел рассыпанный сахар и сказал, что мы не можем так уехать — нужно убрать сахар с пола. Он сам же его и убрал с помощью щётки и совка.

— Ну всё, Ода, иди садись в машину, — сказал он. — Ты собрала свои вещи?

— Мне нужно поговорить с Хелле.

— К сожалению, я не могу ждать, — сказал папа. — Нам нужно выехать сейчас, иначе опоздаем на паром.

Мама посигналила из машины, и мне ничего другого не оставалось, как сунуть рисунок в рюкзак и выбежать из дому. Папа вышел вслед за мной.

Мы поехали.

По дороге на Крокклейва я заметила Хелле и Стиана. Они стояли на обочине. Наверное, собрались на Платформу. Эрленд им помахала. Я — нет! Они смотрели нам вслед, пока мы не скрылись за поворотом.

Наконец-то я разделалась с ними со всеми на целую неделю! Ни за что на свете на каникулах я не потрачу ни одной клеточки мозга на Хелле или на кого-то другого, кто остался дома. С этого момента для меня начинается радость — и больше ничего!

(P.S. Надеюсь, что Халвар и Даг не приедут к Бабушке.)

 

В пути

Мама сидит впереди, настроение у неё деловое. Она просматривает свои списки и удовлетворённо поглядывает на папу. Мама довольна тем, что они, к счастью, всё уладили и на этот раз.

Мама обожает улаживать и организовывать. В последние дни она была по уши занята составлением списков. Списки она сочиняет самые разнообразные. Она их настоящий фанат.

Мама рисует в списке очередной прямоугольник и, выполнив пункт, ставит галочку или пишет маленькое «v». (Это очень удобно: мама и в моих списках делает такие пометки, когда требуется.)

По её словам, без списков она напрочь забудет всё то, о чём должна помнить.

Вот СПИСОК ТЕХ СПИСКОВ, которые составила мама перед нынешней поездкой:

1: список необходимых покупок

2: список вещей для себя

3: список вещей для папы

4: список вещей для меня

5: список вещей для Эрленд

6: список заданий для мамы Хелле — она в наше отсутствие должна поливать у нас цветы и кормить рыбок (мама Хелле — хотя она уже сто тысяч раз выполняла такие задания — обязана выучить свой список наизусть)

7: список дел для папы — подготовить дом к нашему отсутствию (например, выбросить остатки еды, выключить свет и отопление и всё такое)

8: список подарков родственникам, с которыми мы увидимся и у которых, к примеру, случился день рождения за прошедший период

Итак, списков довольно много, и все они достаточно скучные.

 

 

Остров свободы

Наконец начались зимние каникулы, и мы едем к Бабушке! Несмотря на то, что мама крепко вцепилась в ручку дверцы автомобиля и распевала «Ближе к Тебе, мой Господь»; несмотря на то, что папа (так и быть!) снизил скорость, — невзирая на всё, в этот раз мы успели на паром, еле-еле. Из-за этого мы с Эрленд упустили шанс попросить мороженого на причале. Как обычно…

В гости к Бабушке с Дедушкой (теперь — только к Бабушке) мы ездим достаточно регулярно: почти всякий раз на летние и осенние каникулы, летом и зимой, на Пасху и на Рождество.

У Бабушки мы часто встречаемся с двоюродными братьями и сёстрами. Бабушка (и Дедушка) всю жизнь прожили в усадьбе на маленьком окружённом морем острове. Добираться нам туда недолго — несколько часов на машине, а потом по воде.

На Бабушкином островке есть маленькая школа; на Рождество она превращается в церковь, где проводятся службы, крещение, венчание и всё такое. На острове, кроме Бабушкиной, есть ещё две усадьбы, но Бабушкина — самая большая и красивая. Она построена раньше других. Есть также несколько отдельных домов и дачных домиков. Имеются почта и торговый киоск (и то, и другое находится в частных домах). Но на острове нет ни магазина, ни заправочной станции. И ничего другого тоже нет.

За бензином и продуктами нужно плыть на соседний остров. Если же хочешь купить одежду или пойти в кино, то плывёшь на пароме на материк. На материк переезжают и дети после окончания начальной школы, чтобы продолжить учёбу в средней. Наш папа должен был уехать из родного дома в четырнадцать лет! Он поселился в цокольной комнате в доме своего старшего брата Торлейфа. Наш дядюшка Торлейф старше папы на тринадцать лет. К тому моменту, когда папа к нему приехал, дядя уже долгое время был женат на тёте Ингьерд.

Прошлым летом я гостила у Бабушки вместе с Хелле.

Мы купались на Южном берегу, играли в прятки с Ханной и Мартином и… Но теперь мы с Хелле больше не дружим. Зимние каникулы она проведёт дома, на улице Крокклейва, а там ведь ещё и маргиналы…

Хелле не знает о последнем угрожающем рисунке, который я получила от маргиналов сегодня. Хорошо это или плохо? Может, они как раз сейчас идут к ней, и тоже с рисунком?

Или же они решили сперва захватить меня? Ведь нарисована была я одна, без Хелле…

Но мне-то какое дело? Мы больше не подруги! Ни лучшие, НИКАКИЕ! Хелле сказала, что я «стала другая». Это я-то?

А сама она? Они с Эрленд липнут друг к другу, как две дурочки-малолетки… А Стиан? Он вообще… Да нет, все они предатели, и чихать я на них хотела!..

Еду. Смотрю в окно.

 

Буду думать о другом

Не так уж я и боюсь этих маргиналов. А сейчас они и вовсе меня не достанут. Сегодня у них была такая возможность — я была дома одна, — но они меня не тронули. Вместо этого они по той или иной причине решили просто меня напугать. И поесть сахару. Произошла какая-то нелепая ерунда. И ещё сообщение маргинальши о том, что у Дизеля диабет… Значит, поэтому Дизель такой злобный и всё время лает?..

НЕТ! Не буду больше о них думать! Я беру карандаш и делаю запись в дневнике.

Дорогой дневник!

Я тоже напишу список, как мама, Впрочем, я и так составляю списки всю жизнь. С того времени, как научилась писать. Пишу списки почти каждый день. Ко они у меня намного интереснее, чем мамины. Я записываю всякие прикольные вещи. Например:

1: города и страны, в которых я побывала

2: города и страны, в которых хочу побывать

3: всех животных, которых я когда-либо видела

4: мои любимые блюда

5: мои нелюбимые блюда

6: бутерброды, которые я люблю

7: бутерброды, которые я не люблю

8: всё, что люблю из сладкого

9: что не люблю из сладкого

10: мальчиков, которые мне нравятся (это могут быть мальчишки из нашей школы, певцы, спортсмены, актёры — кто угодно. Но только не ученики средней школы и не писатели!!!!!!!!!

11: мальчиков, которые мне не нравятся!!!!!!! (С…..!!!!!!!! Кстати, когда он стоял и таращился на красное пальто этой кривляки Анникен, выглядел он совсем по-дурацки. Ну, может, не по-дурацки, но всё же… Но я больше никогда не позову Анникен к себе домой! Влюбилась в Стиана! Ты посмотри на неё! Стиана, всего-навсего! Который только и знает, что корпеть над учебниками, а на гитаре-то играет… ну, так себе играет… Вообще-то в последнее время он стал лучше играть. В прошлый раз, когда я была у моей бывшей лучшей подруги, у Хелле, Стиан играл на гитаре песни группы DumDum Boys, я слышала. (В общем, хорошо играл…)

12: вещи, которые мне хочется получить (но уж, конечно, не красное пальто, как у Иселин и Анникен, ещё чего! Я больше его не хочу. Красное-ужасное!!!!!!!!)

13: все средства, от которых у меня вырастут длинные волосы

14: все девочки, на которых я хочу быть похожей (по внешности)

15: все лауреаты конкурса «Мелодия Гран При» с 1984 года и до наших дней (в национальных и в международных финалах)

16: все, кто МОГ бы победить в этом конкурсе за это время

…и ещё много разных интересных списков.

Уф-ф! Меня затошнило, потому что я писала и рисовала, пока мы ехали в машине… Закрываю дневник, чтобы Эрленд не прочла, и кладу его на колени. Смотрю в окно, борюсь с тошнотой. Это трудно, потому что дорога сильно петляет. Смотрю на встречные машины, которые со свистом проносятся мимо. Большинство машин цвета «белый металлик».

 

Белый металлик и «зебра»

Каждый раз, когда скучно, я составляю списки всего того, что придёт в голову. В школе на переменах, если не хочется общаться, я пробираюсь на учительскую парковку. (Ученикам туда вход запрещён.) Там можно написать множество самых разных списков. В основном они связаны с автомобилями.

Сначала я перечисляю номера машин. Если ещё не прозвенел звонок, составляю список цветов, какие бывают у машин. Потом сортирую цвета: вначале записываю те, что встречаются чаще всего, и по убывающей дохожу до самых редких. Первым почти всегда стоит «серебристо-белый», или «белый металлик», как поётся в песнях DumDum Boys.

Один раз в мой список попал лиловый автомобиль! Этот список из всех мой самый любимый. Хелле мне ужасно завидовала — ей тоже хотелось занести лиловый в свой список. Зато в одном из её списков есть канареечно-жёлтый автомобиль. Я надеюсь, что и мне когда-нибудь попадётся такой. Или в полоску, как зебра! Мы с Хелле договорились: если до её восемнадцатилетия (она младше, чем я) нам не попадётся ни один полосатый автомобиль, то мы вместе купим машину и покрасим её в полоску!

Интересно, действителен ли ещё наш договор?..

Засунув дневник в рюкзак, я достаю mp3-плеер. Эрленд спрашивает, что я слушаю, и пытается стащить с меня наушники.

— Ничего я не слушаю! Отстань! — я шлёпаю её по руке.

Эрленд хнычет и гнусавым голосом докладывает маме с папой, что я её бью.

— Ну-ка прекратите безобразничать, — велит папа и строго добавляет специально для меня:

— Ода, у нас в семье — никаких драк!

— Я её не била! Просто отстранила, чуть-чуть, — говорю я. — Она срывала наушник у меня с уха! Могла ухо оторвать! — кричу я.

— Да уж, конечно! — вопит Эрленд и показывает язык.

— Папа! Эрленд мне язык показывает! — кричу я.

— Девочки, прекратите сейчас же! — мама обернулась и смотрит на нас очень строго.

У меня в голове всё кипит и булькает, как в котле. Я так разозлилась! Хочу отомстить. Эрленд — ТАКА-А-А-Я идиотка! Но вместо этого я закрываю глаза и считаю про себя до десяти. Не могу же я связываться с сестрой-малявкой…

— Ты у меня ещё получишь, — тихо говорю я ей и отворачиваюсь.

Смотрю в окно. Мимо летят деревья, одно за другим. Только одни деревья. Эрленд что-то говорит, но я не слышу. Я включила плеер так громко, чтобы он перекрывал голос сестры. Он перекрыл ВСЁ. Единственное, что мне было слышно, это немного хриплый мужской голос: «Весь год был как мягкая рухлядь. Весь год был как брошенный хлам».

Я подумала: это он про меня.

 

Город-рукавичка

Направляясь к Бабушке, мы всегда проезжаем через крохотный городок (или это посёлок?), такой маленький, что его даже не называют городом. Папа говорит, что это «рукавичка», то есть там должно быть тесно. Но я не вижу никакой тесноты: там всё луга, луга, и дома стоят — не скажешь, что плотно. Вернее будет сказать, что они очень далеко друг от друга. Здесь живут дядя Торлейф и тётя Ингьерд. Их дочки Сильви и Хелена (мне они двоюродные сёстры) уже взрослые и давно живут не дома.

Поскольку в городке так мало жителей, то у них всего, что нужно, имеется по одной штуке. (Мне нравится. Очень красиво и уютно. Удобно и легко. Не приходится выбирать особенно долго — не из чего.) Один отель, он называется «Отель», одна пивная — «Пивная», и один дом для молодёжи, называется «Дом». Ещё у них есть кинотеатр с одним залом, называется «Кино». (Там продают ма-аленькие жёлтые билетики — всё равно как билеты на паром или для школьной лотереи на праздник 17 Мая.) Когда я рассказала Хелле о том, что в этом городке всё только в одном экземпляре, она очень удивилась, составила список и внесла туда все остальные заведения, которые мы не назвали, но которые могли бы быть. И названия написала: Школа, Магазин, Автозаправка, Киоск, Парикмахерская, Библиотека…

Но я сказала — городок такой маленький, что в нём даже нет настоящей библиотеки, а есть библиотека-автобус. Передвижная.

— Прикол! Библиотека-автобус! — сказала Хелле. — Значит, он останавливается на остановке, которая называется «Остановка автобуса», и мы с тобой тогда…

Чёрт! Ну почему я всё время думаю о Хелле?! Нужно думать о чём-нибудь таком (о чём угодно), что с ней никак не связано!!!

 

То, что не СВЯЗАНО с Хелле

Каждый год в мае в наш город приезжает «Тиволи» с разными аттракционами. И ещё один раз приезжает летом.

Но я туда почти не хожу, потому что папа считает, что «Тиволи» — это ерунда и глупости. (Мама говорит, это потому, что сам папа не выносит каруселей: при одной только мысли о каруселях ему становится плохо. Но, как говорит мама, он не хочет в этом признаваться.)

И ещё папа не любит никаких сластей!

Ну совсем никаких! Его возмущают сахарная вата и всякие другие сладкие приколы на палочках — даже леденцы (всё это продают в «Тиволи»).

Он говорит, что это ужасно: «Сама подумай — ты впихиваешь в себя весь этот сахар! Фу!»

Особенно папа ругает всё, что на палочках, потому что, по его словам, дети то и дело вытаскивают их изо рта и обклеивают всё вокруг сладкими слюнями. Ну просто поросячьи радости! (Видел бы он маргинала, как тот ел сахар, стоя, прямо из сахарницы!)

Между прочим, я написала стихотворение про леденцы и про всё такое:

По-моему, стихотворение хорошо описывает «сладкие» чувства. (И папино к ним отношение.) А вот мама всё такое любит. Я много раз находила в машине, в пепельнице, обёртки от засахаренного миндаля. Это значит, что мама побывала в магазине и ела сладкое в будни, в середине недели! (Не очень-то справедливо! Ведь нам с Эрленд это удовольствие доступно только по субботам!)

Один раз, когда из Бергена приехал папа Хелле, он взял нас с собой в «Тиволи». Папа Хелле — это то, что надо. Он взял всех: меня, и Хелле, и Стиана, и Эрленд. Он классный! Любит карусели и сладкую вату. Но и он тоже не вполне… Он очень громко разговаривает, а когда смеётся, то так грохочет, хоть уши затыкай. И бранится часто, и никогда не знаешь, что он сейчас скажет (пока не скажет). А сказать он может такое… ну, всякое…

Так вот, папа Хелле пошёл с нами в «Тиволи», покружился вместе со всеми на каждой карусели и купил нам сладкую вату, и сам её ел, между прочим!

Кстати, папу Хелле зовут Басте. По-моему, странное имя. Из всех людей, кого я только знаю, у него у одного такое имечко. Но Хелле говорит, что это типично для тех, кто родом из Бергена. Басте родом из Бергена. Он и говорит по-бергенски — у него такое раскатистое «р» — «р-р-р!». Иногда мне кажется, что он сердится, но Хелле говорит, что нет. Просто у бергенцев такая речь. Звучит сердито, вроде как они нарываются. Хелле он называет «Хэллен», Стиана — «Стианэн», а нас с Эрленд зовёт «Кишочки»! Хелле однажды спросила, почему, и он ответил, что он нас не различает: мы одинаковые, как две кишки. Тогда Хелле сказала, что нас нельзя так называть, что мы с сестрой абсолютно разные! Мы отличаемся по возрасту, по росту, по волосам и так далее. Тогда Басте поправился и сказал, что он нас так зовёт потому, что всегда видит нас вместе — мы неразлучны, как тонкая и толстая кишки. (Должна заметить, что мы с Эрленд вовсе даже «разлучны». Не понимаю, откуда у него такое впечатление?)

Когда Басте говорит с Хелле по телефону и слышит, что я или Эрленд рядом, он спрашивает:

«Как поживают Кишочки? Кто там у тебя, Толстая кишка или Тонкая?» (Он так кричит, что мне слышно каждое слово.) И Хелле отвечает, что Тонкая. (Это я. Ведь я почти всегда у Хелле. Иногда приходит и Эрленд — если уж очень клянчит и просится к нам или если нужно за ней присмотреть.)

Но теперь больше такого не будет. Теперь на вопрос Басте, кто там у неё, Хелле каждый раз будет отвечать «Толстая»…

И когда он приедет в отпуск и поведёт всех в «Тиволи», с ним пойдут все, кроме меня.

Да нет же, не буду я думать про Хелле! Не хотела, но как-то незаметно само собой получилось… Может, мы так долго были вместе, что она проникла ко мне в мозг и заразила его собой? Или как?..

 

Пукающий клуб

Прозвище «Толстая кишка» Эрленд очень подходит, потому что она часто портит воздух. Уж слишком часто.

Много лет назад, когда мы были ещё совсем малявками, мы придумали клуб под названием «Пукающий»: когда кто-нибудь был готов пукнуть, он должен был крикнуть: «У меня одно очко!», а потом садился на кровать или на диван — на что-нибудь мягкое, ну, где находился, — и пукал в то, что было под ним (запах очень хорошо впитывается в матрасы, подушки и диваны). Потом этот человек должен был нагнуться и понюхать это. Тот, у кого хватало мужества, нюхал также за кого-нибудь другого и получал за это бонус — дополнительное очко.

«Пукающий клуб» — это, конечно, ужасно глупо и по-детски. Даже не понимаю, как мы могли этим заниматься. А Эрленд считает, что Клуб по-прежнему существует.

Она не понимает, что осталась единственным членом Клуба. По нескольку раз в неделю она вдруг вопит: «У меня очко!»

Тогда лучше всего как можно скорее убежать в другую комнату.

Кстати, «Пукающий клуб» придумали мы все вчетвером: я, Хелле, Эрленд и Стиан… Ой, ну сколько можно? Неужели ВСЯ моя жизнь связана с Хелле? Я увеличиваю громкость плеера до предела. (Может быть, лучше вообще ни о чём не думать?) Закрываю глаза и концентрируюсь на песнях DumDum Boys.

 

В пути

Теперь мы едем достаточно медленно, в очереди среди других машин. Похоже, многие тоже куда-то едут на зимние каникулы. «Снег опускается на землю», — поёт группа в mp3-плеере. Действительно, за окнами на землю опускается снег. Деревья вдоль дороги стоят ослепительно белые — кажется, едешь внутри рождественской открытки. Меня почти не тошнит. И я не думаю про Хелле по крайней мере.

 

Страшный сон

— Ода, ты не хотела бы вместе с нами навестить Дедушку? — спрашивает папа и смотрит на меня.

— НЕТ! — кричу я. — Мне некогда! Мне нужно к Хелле, я же сказала!

Я злюсь, потому что мама и папа всё время пристают, чтобы я навестила Дедушку в доме престарелых. В доме престарелых! Там полным-полно дряхлых и убогих стариков! И Дедушка, пока он ТАМ, — это не Дедушка. Я не хочу навещать его в этом доме.

Звоню Хелле, но она не берёт трубку. Когда проходит не меньше ста гудков, Хелле отвечает:

— Алло!

— Привет, это я, — говорю я.

— Кто?

— Я, Ода, твоя лучшая подруга!

Хелле кладёт трубку…

Я набираю снова. На этот раз Хелле отвечает после первого гудка:

— ТЫ МНЕ НИКАКАЯ НЕ ПОДРУГА! — кричит она. — Ты не Ода! Потому что ты стала совсем другая!

Голос у Хелле очень странный — по нему не скажешь, злится она или ей вообще всё равно и нет до меня никакого дела.

Я не отвечаю. Я не знаю, что говорить.

Пытаюсь выяснить для себя, Ода я всё-таки или нет? На самом ли деле я изменилась и стала другой? Если да, то КАКОЙ? Но разобраться в этом мне не удаётся. Единственное ощущение — пустота, пустая чёрная дыра. (От неё немного больно.)

— Ты так изменилась! — опять кричит Хелле. Теперь она явно злится и кричит ужасно громко:

— Почему ты так гадко обращаешься с моим братом? Что он тебе сделал? Почему ты так гадко обращаешься СО ВСЕМИ? Мне очень жаль, что я с тобой когда-то дружила. Вот погоди, вечером ты заснёшь, придут маргиналы и убьют тебя!

И тут я оказываюсь в совершенно тёмном подвале. Одна. «О-о-о-ода-а-а!» — произносит кто-то за моей спиной, и я узнаю этот голос… ПРИВИДЕНИЕ!

Просыпаюсь, смотрю по сторонам. Я сижу на заднем сиденье автомобиля совсем одна. Я что, спала? Или на самом деле говорила с Хелле? Конечно, спала. Дедушка давно покинул дом престарелых…

 

Приехали

— Ода, просыпайся, мы приехали, — говорит мама.

Она стоит у машины, в каждой руке по сумке. Я смотрю на улицу, отстёгиваю ремень безопасности. Эрленд уже носится по двору с близнецами. Бегает кругами, как ненормальная. (Близнецы — Ула и Петтер — это наши двоюродные братья. Они живут здесь же, на острове, в доме у Бабушки.)

Подумать только, какое везение — жить в одном доме с Бабушкой! Даже думать об этом — удовольствие. Я вижу Бабушку довольно часто, почти на всех каникулах, но не могу представить себе, как это — жить ВМЕСТЕ со своей бабушкой. Может, мы бы с ней ссорились? Обижались друг на друга, хлопали дверьми и всё такое? Не могу сказать определённо. Скорее всего — нет. Не думаю. Потому что Бабушка — супер! Она такая добрая! Даже представить себе невозможно, что я на неё, допустим, обиделась. Она моя любимая Бабушка, которая работает от батарейки.

Я выскакиваю из машины и потягиваюсь. Оглядываю двор и Бабушкин дом. Сама Бабушка стоит на крыльце в своих деревянных башмаках и вытирает руки о передник. Она мне машет. Я машу в ответ.

 

Бабушкин дом

В доме Бабушки (и Дедушки) два этажа и подвал. Он разделён на две половины. В одной живёт Бабушка, в другой (она называется «Другая половина») — дядя с тётей. В Бабушкиной части на первом этаже две комнаты, кухня, ванная, туалет и два коридора. Наверху — шесть ледяных спальных комнат и душ. В ванной есть также холодная кладовка. Я не люблю доставать продукты из этой кладовки. Дома у нас ничего такого нет. На двери кладовки нет ручки с внутренней стороны. Подумать страшно, что меня могут случайно запереть снаружи! И никто не будет знать, что я там заперта! Тогда я замёрзну насмерть!

В подвале я бывала много раз, но больше я туда ни ногой. Никогда в жизни! (После того раза…)

В Другой половине живут тётя Сюннёве, дядя Тобиас и наши двоюродные братья и сестра: Ханна, Мартин, Ула и Петтер. В подвале у них комната («Нижняя комната») и ещё ванная и комната Ханны.

На первом этаже — гостиная, кухня и коридор, на втором — три спальни и душ. Вдоль всего дома тянется терраса. Во дворе — хлев, амбар, «бюр» (смотри ниже), летний домик и всё прочее, что бывает во дворе.

(Среди всех этих построек так здорово играть в прятки!)

Ханна и Мартин

Ханна классная! Никогда не плачет. Вообще НИКОГДА. Она старше меня на четыре года. Играет на барабане. Вообще, Ханна — то что надо. Мартин старше меня на два с половиной года. Тоже классный. Когда мы приезжаем, мы с ним катаемся на тракторе, я и Эрленд. Ни у Ханны, ни у Мартина нет водительских прав, но им всё равно разрешают водить трактор. (Тётя Сюннёве и дядя Тобиас — замечательные родители!)

«Бюр» — сокращение от «старбюр» — это амбар на сваях. В усадьбе у Бабушки говорит просто «бюр», для краткости.

Это такой домик, в котором в старые времена хранили все продукты, — тогда ведь не было холодильников и морозильников. К потолку стабюра подвешивались вяленое мясо и солёная рыба… Стабюр стоит на столбах, и под ним можно ходить… Между лестницей и входной дверью нет площадки, просто дыра, и, чтобы войти, приходится через неё перепрыгивать. Это специально так построено, чтобы до съестных припасов не добрались мыши, крысы и прочие звери.

Однажды в эту широкую щель между лестницей и входом провалилась Ханна. Она сильно поранилась, вся была в крови. Её пришлось уложить на стол в Бабушкиной кухне. Туда пришла тётя Кристин и наложила на голову Ханны пять швов. (Тётя Кристин — врач. Она очень хорошо зашивает. Говорит, что это несложно. Я не представляю себе, как она это делает!) Ханна тоже молодец, не плакала, хотя и прочувствовала эту щель своей головой!

С Ханной и Мартином очень весело и хорошо. Особенно когда здесь нет Халварда и Дага, сыновей тёти Хейди и дяди Пауля Кристиана. Халвард и Даг взрослые. Когда они гостят у Бабушки, они обычно говорят, что мне лучше пойти поиграть с Эрленд и близнецами. Уводят с собой Ханну с Мартином и курят тайком, спрятавшись за хлевом. (Они не знают, что я об этом знаю!) Ханне и Мартину не хочется курить — они и не курят никогда, если нет Халварда и Дага. Но если старшие здесь, то Ханна с Мартином подчиняются — только для того, чтобы выглядеть крутыми.

Дорогой дневник!

Я никогда, ни за что не буду курить!

 

Не самая старшая

Я иду по двору.

— Ода, привет! — кричат мне хором.

Это Ханна и Мартин — они сидят на ступеньках «бюра».

— Привет, — отвечаю я и поддеваю гравий носком туфли. И тут же слышу другой хор — из двух более взрослых голосов:

— Ода!

Нет, не то чтобы я вздрогнула — просто очень быстро подняла глаза, и могло показаться, что я вздрогнула.

Халвард и Даг. Стоят в дверях «бюра» позади Ханны и Мартина. Все четверо смотрят на меня. (Милый Боженька, только бы мне не выглядеть сейчас смешной и глупой!)

Стою и поддеваю носками туфель гравий. И краснею, краснею, щёки и уши горят… (Вот чёрт!)

— Девочки, идите поздоровайтесь с Бабушкой, — зовёт папа.

Я опять смотрю на всех четверых. Они смотрят на меня, потом — друг на друга. У меня схватывает живот. Не сильно. Мимо пробегает Эрленд, за ней близнецы. Эрленд крепко обнимает Бабушку. Я поворачиваюсь и чинно иду к Бабушке. (А что? Ничего особенного. Всё как всегда…) Я бы тоже помчалась. Очень хочется! Но нет, это уж совсем по-детски.

Кто-то из двоих, Халвард или Даг, что-то говорит. И оба громко смеются. Ханна и Мартин тоже смеются. Интересно, над чем? Над кем? Может, надо мной? (Наверняка надо мной.)

Встреча с Бабушкой — это блаженство! Бабушка обнимает меня так крепко! Так хорошо! От неё пахнет котлетами.

Мы идём с ней в дом. Там нам подают обед. Бабушка обедает в два часа, но сегодня она дождалась нас. Дома мы обедаем намного позже. Это только в деревне и в усадьбах так рано обедают, потому что встают гораздо раньше. И так каждый день. Если ты живёшь в усадьбе и держишь коров, то должен их доить в пять утра, поэтому и завтракать, и перекусывать перед обедом приходится раньше. И тогда ничего удивительного, что тебе в два часа уже хочется котлет. Приходят Ханна с Мартином, Халвард с Дагом, близнецы с дядей и тётей, мама с папой и Эрленд. За столом полно народу.

Я обедаю и молчу. Не говорю ни слова. Не знаю, что говорить. Поэтому во время еды я могу думать о множестве самых разных вещей. Я ведь жую, а не болтаю.

 

Колодец

Прежде здесь посреди двора был круглый белый колодец. Очень глубокий и очень опасный. Сейчас он закрыт и заколочен — с тех пор, как воду стали брать из водопровода, он больше не нужен. Теперь совсем незаметно, что на том месте когда-то был колодец. Но он был. Я это смутно помню с детских времён. А может быть, знаю из рассказов или просто видела на фото? Неважно. Как бы то ни было, колодец есть. Под холмиком.

Папа рассказывал, что однажды он упал в колодец, когда был маленьким. Он мог бы умереть, но не умер. Он выбрался из колодца и даже ничего себе не сломал. И не утонул. И это большая удача. Если бы он утонул, они бы с мамой не встретились и я бы не родилась! (И Эрленд тоже.)

 

Суперпапа

Оттого что папа, свалившись в колодец, не погиб, а выжил, Эрленд считает его суперпапой. Чтобы доказать своё суперменство, папа надувает мускулы через трубку из сложенных пальцев и руками делит яблоко на две половинки. Просто руками! Эрленд считает это фантастическим достижением, но я-то знаю — это фокус, кинотрюк.

Поскольку папа, будучи маленьким, целым и невредимым вылез из колодца, Эрленд верит, что папа может ВСЁ. Может по команде проделывать разные штуки со своим организмом, если захочет. Но он не хочет. (Это уже не обман, а по-честному.)

Но если он способен делать какие-то вещи, это не значит, что он может ВСЁ!

Между прочим, Эрленд может по команде рыгать и такими звуками произнести весь алфавит.

 

Кто хочет мыть посуду

После обеда папа сообщает Бабушке, что я с удовольствием вымою посуду. Для меня это никакое не удовольствие! Но ведь я не могу так сказать!

— Ода, детка, умница моя! Всегда поможешь, — говорит Бабушка.

Она просит папу затопить печь в парадной горнице.

Парадная горница

В этой комнате почти всегда холодрыга! Мы, то есть все дети, любим там играть. Вообще, во всех бабушкиных комнатах, где мы играем, стоит лютый холод. Наверное, наоборот: во всех комнатах, где холодно, мы играем. Это и понятно: где не топят, там нет взрослых, а значит, мы одни — и можно делать всё что хочешь. Но когда Бабушка собирает гостей на кофе и они устраиваются в парадной горнице, там всегда тепло, натоплено и полно взрослых. Тогда мы идём наверх и играем в спальных комнатах. А уж там-то ВЕЧНАЯ холодрыга.

Что же касается мытья посуды, то Эрленд этого счастья избежала: её отпустили из-за стола раньше, вместе с близнецами. Несправедливо.

Но тут приходит Мартин и принимается вытирать мытую посуду. Всё-таки мне поменьше работы…

— Приходите потом к нам в Нижнюю комнату, — говорит Ханна и уходит с Халвардом и Дагом на Другую половину. Эрленд и близнецы убегают следом.

Я думаю: имеет ли приглашение Ханны отношение и ко мне?

— О’кей, с посудой закончим и придём, — отвечает Мартин и брызгает на меня пеной.

Он сказал «мы»!

С Мартином очень приятно мыть посуду.

Взрослые собираются в парадной горнице (там уже тепло). Они там пьют кофе с пирожными и говорят о разных скучных вещах, которые по непонятным причинам им интересны: например, погода и всё такое.

Однако минут через пять папа и дядя Тобиас выходят из горницы.

Дядя сообщает:

— Я хочу показать Одду Арильду (моему папе) наш новый (лодочный мотор.

Они идут к выходу мимо нас с Мартином. Дядя Тобиас взрослый, но кофе он не пьёт. Не любит. Папа, когда он дома, любит пить кофе, но в компании с дядей Тобиасом теряет к нему интерес (к кофе, а не к дяде). Похоже, дядя на папу влияет.

Выходя из кухни, наш папа весело улыбается.

Я тоже думаю, что в этом ничего интересного нет — став взрослой, сидеть вот так, пить кофе и говорить про скучное. Про то, что мне вообще фиолетово. Я НИКОГДА не буду этим заниматься! (И, как дядя Тобиас, не полюблю кофе.)

 

Фильм

Когда мы с Мартином приходим в Нижнюю комнату, вся компания уже смотрит фильм.

— Мы смотрим «Хот Дог»! Там про сиси и всякое такое! — Эрленд ухмыляется, близнецы хихикают и, выкрикивая «сиси, ха-ха!», пихают в бок Эрленд и друг друга.

Они и не смотрят на меня. Трое младших сидят на полу, на подушках, уставившись на экран телевизора. Близнецы с двух сторон привалились к Эрленд. Кажется, будто эти трое приклеились друг к другу. Близнецы обожают Эрленд — непонятно почему.

Ханна сидит в плетёном кресле, закинув ноги на ручку. Халвард и Даг развалились каждый на своём диване. На столе стоит миска с сырными сухариками. Эрленд и близнецы то и дело таскают их горстями, даже не отрывая глаз от экрана. Они будто под гипнозом.

Мартин говорит Дагу, чтобы тот подвинулся, и отпихивает его ногу, которая свисает с дивана. Даг, слегка подвинувшись, освобождает место для Мартина рядом с собой.

Я смотрю на Халварда, он лежит на другом диване.

Разлёгся во весь диван и, похоже, меня совсем не замечает. Весь поглощён фильмом.

Сажусь на пол. Я тоже поела бы сухариков, но миска далеко. Можно достать, но для этого нужно подняться и протянуть руку перед Халвардом. Прямо перед его носом.

Я не смогу. Именно сейчас — нет. Смотрю на Эрленд — она вовсю жуёт и хрустит, пальцы жёлтые… По всей комнате — запах сырных сухариков…

— Ага, вот, вот, сейчас, смотрите! Ха-ха! — говорит Халвард и кидает в Дага сухариком. Даг и Халвард хором пародируют знакомые реплики из фильма — по-английски, но на норвежский лад и с немецкой интонацией. Хохочут. Слова героя-блондина подхватывают все присутствующие, и Эрленд тоже подхватывает в меру сил. И они все вместе покатываются со смеху.

Я делаю попытку лихо улыбнуться, но выдаю какую-то гримасу. Мне бы тоже хотелось крикнуть вместе со всеми — я эту фразу знаю наизусть! — но я её говорю про себя. Я так долго молчала, что теперь в горле что-то мешает: то ли крошка застряла, то ли пузырёк воздуха… Стараюсь откашляться как можно тише. Чтобы никто не услышал.

Внезапно я получаю удар в спину!!! Быстро обернувшись, вижу, что это Ханна — она бросила мне подушку. Ханна улыбается и говорит:

— Это тебе, чтоб не отсидела попу на деревянном полу!

Я улыбаюсь в ответ и сажусь на подушку. Ханна подвигает миску с сухариками поближе ко мне, на самый край стола.

Я набираю полную горсть. Мне не нужно вставать и тянуться к миске. Ханна мне подмигивает, совсем как папа, но у неё это получается симпатично. Она продолжает смотреть фильм.

Ханна — то, что надо.

Я тоже смотрю и жую сухарики так бесшумно, как только могу.

 

Вечер

Мы с Эрленд в постели. Сестра уже захрапела рядом со мной. Мы спим в комнате под названием «Красные подушки». Эту спальню мы так называем из-за красных плюшевых подушек — они тут для красоты.

В доме Бабушки у каждой спальни есть своё название: Комната Анны, Чердак Торлейфа, Контора, Кухня-чердак, Жёлтая комната, Красные подушки (на самом деле название другое, но я никак не могу запомнить).

Ни одна комната не названа в честь папы, потому что папа жил в одной комнате с дядей Торлейфом, — по Торлейфу её и назвали. Конечно, было бы странно назвать спальню «Чердак Торлейфа и Одда Арильда». Слишком длинно, не выговоришь.

Заснуть не могу. Всё думаю про тот сон, который мне приснился в машине. Какая Хелле там была сердитая… Не хочу я снова заснуть и увидеть этот сон…

Думаю про драку со Стианом. (Опять немного тошнит.) Кажется, будто это было сто лет назад! И как это ни Стиан, ни Хелле не наябедничали? Или всё же наябедничали? Если да, то почему никто из родителей ничего не сказал?

Лезу в рюкзак, а там — свёрнутый в трубку «рисунок-угроза» от маргинальши! На нём нарисована одна только я, причём крупным планом. А я почти забыла про рисунок. Неужели это случилось сегодня утром? Я долго смотрю на рисунок. Как это всё ужасно! Какой прекрасный рисунок…

Интересно, чем занимается маргинальная парочка в эту минуту? При мысли о них становится немного страшно, хотя между нами много часов езды на машине и на пароме. Я стараюсь не думать о маргиналах. Хорошо, что я хоть на время уехала подальше. Хорошо, что между мной и маргиналами с их Дизелем-убийцей лежит целое море.

Дорогой дневник!

Я всё время думаю о том, что нужно было пойти вместе со всеми в дом престарелых и навестить Дедушку. Я бы тогда лучше его узнала. А сейчас уже поздно…

Нет, не могу я писать в дневнике.

 

Через море

Что делают птицы, когда летят над водой? Я имею в виду — когда они устали, а под ними вода? И они понимают, что им не осилить весь путь? Как они поступают: летят дальше прямо — или сворачивают???

Я много об этом думаю. Я не встретила пока ни одного человека, кто бы мне ответил.

А я у многих спрашивала. Однажды спросила дядю Торлейфа. Он смотрел на меня так долго, что я уж не знала, куда деваться: как стоять и куда смотреть. И краснела, краснела, и уши горели. (Так неудобно краснеть, когда кто-то смотрит!)

Но на вопрос о птицах дядя Торлейф не ответил.

Он только засмеялся в нос — так, как только он и Дедушка смеются, то есть как Дедушка смеялся. Он ведь умер.

Дедушка — единственный, кого я знаю, кто умер. Во время похорон о нём говорили «Хёвдинг» — Вождь.

Это было правильно. Дедушку (вместе с Бабушкой) окружало большое племя: семеро детей и девятнадцать внуков, и он был вождём. Предводителем. (P.S. У Бабушки осталось то же самое племя, да ещё мы все, да плюс четыре правнука!)

 

За почтой

— Девочки, не могли бы вы сходить к тёте Эльсе и взять почту для бабушки? — спрашивает мама за завтраком.

— О-ой, меня ждут Ула и Петтер, — жалобно хнычет Эрленд. И тут же, забыв о том, что нужно всхлипывать, бурно радуется: — Мы будем водить трактор с Мартином! — объявляет она и топает ногами под столом. Стол ходит ходуном. (Когда сестра в экстазе, она всегда топает.)

— Ты можешь пойти к Мартину после почты, — говорит мама вполне твёрдо.

— Ну-у-у, — хлюпает Эрленд.

Она обожает тракторы всю свою жизнь и страшно завидует Мартину, и Ханне, и близнецам — они могут водить трактор, когда только захотят. (Уле и Петтеру пока не разрешают ездить самостоятельно.) Всякий раз, как мы сюда приезжаем, Эрленд клянчит, чтобы ей разрешили поездить самой. Но нет, не доросла ещё.

— Подожди, вот будет тебе восемнадцать лет, тогда пожалуйста, — говорит мама.

— Но Мартину и Ханне ещё нет восемнадцати!

А мама отвечает — неважно, это они с папой решают, водить Эрленд трактор или нет. И будут решать впредь, пока Эрленд не стукнет восемнадцать.

— И тогда ты тоже получишь «тракторные» права, — добавляет папа.

Эрленд подтверждает, что да, получит.

— И тогда я куплю себе трактор! У меня будет свой! — говорит она и, как всегда, в заключение говорит своё «вот так вот», будто ждёт, что мама с папой попытаются запретить ей купить трактор.

Но нам с Эрленд и сейчас очень нравится сидеть на тракторе, когда за рулём Мартин или Ханна. Это почти так же клёво, как вести самой.

— Ну что ж, тогда вперёд, за бабушкиной почтой, — завершает папа. И это не обсуждается.

После завтрака мы с Эрленд отправляемся за почтой к тётушке Яге, то есть к тёте Эльсе. Близнецы идут с нами. Выйдя во двор, я замечаю, как Халвард и Даг исчезают на задворках, за хлевом. Интересно, там ли и Мартин с Ханной?..

 

Тётушка Яга

На острове всего около сорока жителей. В том числе тётушка Яга. Это на первом этаже её дома находится почта. С виду она типичная ведьма. Её вообще-то зовут тётя Эльса, но мы всегда называем её «тётушка Яга». Кстати, мы говорим «тётушка», «тётя», но нам с Эрленд она никакая не тётя. Она никому не тётя: ни папе, ни моим братьям-сёстрам. Я не знаю ни одного человека, кому она приходилась бы тёткой. Но ведь должна же она быть чьей-то тётей? Вот все её так и зовут.

Тётушка Яга о-очень старая, маленькая и толстая, и спереди у неё всё как-то висит, прямо донизу. Волосы почти все седые, короткие и жёсткие. Очки с толстенными стёклами. Тётушка Яга не говорит, а сипит и свистит. Голос у неё резкий, писклявый и визгливый одновременно, и смеётся она повизгивая, точно баба Яга.

Тётя Эльса либо смеётся над собственными шутками, либо сплетничает с другими престарелыми дамами. Сплетни она обожает. Папа говорит, что по части сплетен она виртуоз, но он уж лучше будет выходить в море и удить рыбу, нежели сидеть за кофе с вафлями и весь отпуск слушать, как людям перемывают кости.

Я с ним абсолютно согласна. В такие моменты мы с ним выходим в море и рыбачим. (Лодку берём у тёти Сюннёве и дяди Тобиаса.)

 

Рыбалка

Я люблю удить рыбу. С моря мы почти всегда привозим хороший улов. В горных реках и озёрах рыбы ловится гораздо меньше. Там я удить не люблю — но только до того момента, когда вдруг раз — и начинается клёв!!! И тогда я снова ОБОЖАЮ удить! На всё то время, пока у меня клюёт…

У нас говорят: «Чтоб тебе не ловилось!» — тогда обязательно повезёт.

 

Волк

Но сейчас мы не на рыбалке, мы у тётушки Яги — пришли за почтой. Дом у Яги маленький, покрашен в тёмно-зелёный цвет. На ступеньках наружной лестницы, прямо у входа, — чучело волка. Именно поэтому Эрленд всё время снятся ведьмы и волки.

Всякий раз, приходя за почтой, мы смотрим снизу на этого волка. Мы на него, а он — сверху — на нас. Целится прямо на нас и глазами, и ВСЕЙ пастью, ВСЕМИ острыми зубами. Волчьих чучел я видела не так уж много, но у волка тётушки Яги такой вид, будто он в любую минуту может ожить и вцепиться в тебя — стоит только мимо пройти. Неприятно. Я стараюсь не входить в дом тётушки Яги. Вхожу, только если нельзя иначе. К счастью, это бывает не очень часто.

— Нет, вы только подумайте, какие барышни пришли! — визжит тётушка Яга, отворив дверь.

Мы с Эрленд (и близнецы) стоим на лестнице.

— Значит, на каникулы приехали? — сипит-свистит Яга и скрывается в доме. Мы следуем за ней..

Хором отвечаем, что да, на каникулы.

— У вас сегодня есть почта для Бабушки? — спрашивает Петтер.

— Мы её заберём, — говорит Ула.

Я не спускаю глаз с волка. Вижу, что Эрленд тоже. Мы обе не можем отвести от него глаз. Просто не решаемся посмотреть в сторону. (Так, на всякий случай…) А близнецы на волка ноль внимания. Похоже, они его и вовсе не замечают.

— Входите и съешьте по кусочку кекса, — пищит Яга. — Знай я раньше, что придут такие замечательные гости, я бы вафли испекла.

— Нет-большое-спасибо-нам-нужно-поскорее-домой, — выпаливаю я как из пушки. По правилам вежливости мне, пока я говорю, надо смотреть на тётю Эльсу. Но я оборачиваюсь и опять смотрю назад, на лестницу, туда, где волк.

— Нас ждёт Мартин. Мы на тракторе поедем, — гордо говорит Эрленд.

— Ну хорошо, обязательно приходите ещё, и в следующий раз получите вафли, — свистит и подвизгивает тётушка Яга.

— Да-да, — отвечаем мы с Эрленд опять хором, и я поспешно добавляю: «Большое спасибо!»

— Да-да, большое спасибо, — вторит Эрленд.

— Спасибо-спасибо, тётушка! — перебивая друг друга, булькают близнецы, хихикая и пихаясь.

Получив почту, мы с Эрленд, пятясь, сползаем по ступенькам. И тётя Эльса, и близнецы смотрят на нас с удивлением. (Но мы это переживём, главное — не повернуться спиной к волку…)

Едва оказавшись на улице, Эрленд со всех ног мчится к дому Бабушки. За ней, как обычно, несутся близнецы.

Я бежать не собираюсь, поэтому иду по дороге в одиночестве. Ветер довольно холодный: нужно было варежки надеть. Сую руки в карманы куртки и натыкаюсь на mp3-плеер. Иду как можно медленнее, слушаю DumDum Boys и думаю: интересно, сколько времени пробудут здесь Халвард и Даг?..

 

Снова одна

Вхожу во двор и вижу, как мама и папа направляются к машине.

— Вы куда? — спрашиваю я и вытаскиваю из уха наушник.

— Да нам с мамой нужно съездить на материк, — отвечает папа как ни в чём не бывало. (Как будто это само собой разумеется и я всё уже знаю.)

— Мы останемся до завтра у тёти Ингьерд и дяди Торлейфа — мы об этом говорили в машине по дороге сюда, — добавляет мама.

Что?.. Когда это они говорили? Я не усекла…

— О! — говорю я.

— Но вы тут справитесь без нас, — говорит папа и обнимает меня.

— Ода, мы на тебя рассчитываем. Будь умницей и помогай Бабушке. Ты ведь уже большая, — заключает мама. И они отъезжают.

Я провожаю машину глазами и слышу, как за хлевом смеются Халвард и Даг — громко и противно. Я снова вставляю в ухо наушник — и точно в эту минуту DumDum Boys поют: «Не бросай меня снова здесь одного!»

Как раз то, что я сейчас чувствую.

Но я беру себя в руки. Я не какая-то там малявка или мамина дочка. И я тут не одна. Тут Эрленд и Ханна с Мартином, и дядя с тётей, и близнецы.

…И Халвард с Дагом…

 

Хлебцы с маслом и сиропом

Я несу почту Бабушке. Она на кухне, как обычно, готовит. Сажусь на стул.

— Ода, ты не пойдёшь на улицу поиграть?

— Потом пойду. Можно, я буду тебе помогать?

И я помогаю Бабушке. Сегодня у нас на обед фирменный Бабушкин рыбный суп и булочки. (Бабушкины булочки самые вкусные в мире!) Я помогаю накрыть на стол и помешиваю суп. Достаю из шкафчика хлебцы и масло.

Хлебцы — любимая еда Дедушки. Была. Он их ел на завтрак, обед и ужин. Ел с маслом и сиропом. Я не знаю другого человека, который бы так сильно любил Хлебцы с маслом и сиропом…

 

Обед

В два часа приходят Ханна и Мартин.

— Ода, привет, — говорит Ханна и улыбается мне.

— Привет, — отвечаю я, и у меня снова загораются щёки — я внимательно изучаю узор на Бабушкиной скатерти. Прямо не знаю, что делать! Что, теперь так и буду всегда краснеть в гостях у Бабушки? (Тем более после того случая в подвале.)

Я кажусь себе такой маленькой, такой глупой! Никогда не могу сказать что-нибудь быстро и к месту. И всё время стесняюсь. А теперь ещё эта история с Хелле… (От всего этого хочется плакать и рыдать. Но я же не малявка!) Я просто хочу, чтобы мне было хорошо у Бабушки! Разве это так много? Хочу, чтобы мы были с Бабушкой вдвоём, только я и она. И больше никого.

— Ода, пообедаем — и пошли с нами, — говорит Мартин. — Если хочешь, можешь влезть на трактор. Покатаемся.

— О’кей, — отвечаю я и в душе радуюсь.

Тут в кухню врываются Эрленд и близнецы: они были на Другой половине. Появляются и дядя с тётей. Все усаживаются за стол, и тогда я бросаю быстрый взгляд на два свободных стула, а потом — на входную дверь. Но я не спрашиваю, где Халвард и Даг.

Спрашивает Бабушка. Ханна отвечает, что они уплыли на лодке удить рыбу. Они сказали, чтобы мы их не ждали.

И такой получается чудесный обед! Мы болтаем, смеёмся, и все решают, что да, Бабушкины булочки лучшие в мире.

На десерт у нас ванильный пудинг. Мы с Ханной вдвоём идём в холодную кладовку за пудингом и соусом. И ничего страшного в этой кладовке нет!

После обеда я добровольно предлагаю Бабушке помощь — мою посуду. Ханна с Мартином вытирают и расставляют всё по местам — они ведь знают, где что стоит. (Эрленд, как всегда, филонит, но это совершенно неважно.)

Звонит мама и спрашивает, как мы поживаем, но ни мне, ни сестре некогда разговаривать — мы бежим к трактору. Водить трактор! Мы с Ханной и с близнецами влезаем на прицеп, а Эрленд садится за руль рядом с Мартином. Мы делаем круг по острову. Потом меняемся местами. Я сажусь впереди рядом с Ханной. Это так классно! Потрясающе!

Когда по-настоящему темнеет и становится очень холодно, мы возвращаемся к Бабушке.

К этому времени вернулись с рыбалки Халвард и Даг. Сидят у Бабушки на диване и смотрят телевизор. Бабушка радуется, что мы пришли — она как раз поставила кофе. Ханна с Мартином плюхаются на диван рядом с братьями.

Я тоже сажусь на диван, как можно дальше, на самый край. Сижу не двигаясь, выпрямив спину, уставив взгляд на экран. На Дага и Халварда не смотрю, ни звука не издаю.

Мы смотрим сериал. Интересно. Халвард и Даг всё время ржут, довольно громко. Ханна с Мартином тоже смеются. Немного погодя я чуть-чуть улыбаюсь, а про себя при этом смеюсь. Мне хорошо, я откидываюсь на спинку дивана и тоже в конце концов начинаю смеяться. (Не так громко, как остальные, но всё же.) Мне так прикольно на диване, где сидят Ханна, Мартин, Халвард и Даг!..

 

Подвал

— Дети, пожалуйста, принесите кто-нибудь из подвала коробку с пирожными, — кричит из кухни Бабушка.

Я резко выпрямляюсь на диване и вновь цепенею.

Я больше не смеюсь. Даже дышать не решаюсь.

— Ода, может, ты сбегаешь? — спрашивает Халвард, и они с Дагом ржут. Мне слышится вой гиен из «Короля Льва». Я не смотрю на Халварда и Дага. И не отвечаю.

— Ну так как, Ода? — говорит Даг. — Мы проводим тебя до лестницы, — и они смеются ещё громче. Я чувствую, как на глазах выступают слёзы.

— Хватит, перестаньте, — говорит Ханна, но дальше я не слышу, а думаю только про тот день, про тот последний раз, когда я спускалась в Бабушкин подвал.

Это было в позапрошлом году, когда мы гостили у Бабушки и Дедушки. Мы всей командой сидели под крышей стабюра и собирались рассказывать истории о привидениях (старшие всегда рассказывают про это). В позапрошлом году все вдруг решили, что я уже достаточно взрослая и могу в этом участвовать.

Халвард ещё спросил таким замогильным голосом, точно ли я выдержу все эти истории, — он неожиданно подпрыгнул ко мне, растопырив и скрючив пальцы наподобие когтистых лап, и заорал прямо в лицо: «У-у-у!!!»

Конечно, я вздрогнула (любой бы вздрогнул), но ответила, что да, выдержу. Я была так рада, что наконец-то выросла и могу быть со старшими. (Но этого я, конечно, не сказала.)

— Нам, знаешь ли, совершенно ни к чему, чтобы ты распустила нюни и побежала к родителям жаловаться, что тебя пугают, — заметил Даг. Я заверила, что нет, я не побегу и наушничать ни о чём не буду. Мне ХОТЕЛОСЬ сидеть с ними кружком на полу стабюра, в темноте, при одной, всего одной стеариновой свечке в центре круга, ХОТЕЛОСЬ говорить о привидениях. Точнее сказать, слушать о привидениях — я ведь не знала ни одной истории, которая могла бы напугать Халварда и Дага. Близнецы — да, очень возможно, что испугались бы, но только не Халвард и не Даг.

Так мы и сидели кружком и рассказывали, и истории эти становились всё страшнее и страшнее. Некоторые я уже слышала — про кровавый апельсин, про старика на чердаке, про тёмный-тёмный лес и всё такое. Некоторые рассказы были бы даже и не очень страшными, если их слушать днём, когда светло. Но тогда был вечер, и темень, и в тёмном стабюре под самой крышей ВСЕ истории звучали ужасно… Мы сидели, снаружи завывал ветер, пламя свечи колебалось, от этого по нашим лицам метались страшные тени…

—  А вы слышали историю про нашего прадедушку? — неожиданно спросил Халвард и медленно обвёл взглядом весь кружок. Он всматривался в лицо каждого, перебирал одного за другим — мы все сидели тихо как мыши, тряслись и ёжились. Я вдруг почувствовала, какая холодрыга стоит в помещении. Вся покрылась гусиной кожей, мурашки так и бегали. (Одна надежда — что никто не замечает, как мне страшно.) Сдавленным жутким голосом, почти шёпотом, Халвард продолжил:

— Ну вот, значит, сейчас я вам РАССКАЖУ., как раз вот ЭТУ самую историю…

Мы переглянулись и снова уставились на Халварда.

— Привидение прадедушки и сейчас живёт здесь, у нас в усадьбе, — вещал Халвард хриплым пугающим шёпотом. — У него здесь свои дела. Понимаете, он при жизни ни разу не видел ни одного из своих правнуков. А это было его самое… большое… желание…

Последние три слова Халвард произнёс совсем тихо и при каждом слове пристально смотрел в лицо кому-то из нас. И тот, на кого он смотрел, ёжился и жался на своём месте. Я сидела не дыша. (С счастью, на меня он не посмотрел.

— Прадедушка одержим этой мыслью, — добавил Халвард уже громче, — и его призрак будет бродить по усадьбе до тех пор, пока не встретит кого-нибудь из нас ОДНОГО!!!

Последнее слово Халвард буквально выкрикнул и снова оглядел нас всех. Он даже не повернул головы, только взгляд переводил с одного на другого. Я с ужасом ждала, когда он посмотрит на меня, и думала, что у меня в любую минуту остановится сердце.

Но Халвард и на этот раз на меня не взглянул, и я перевела дыхание. Самым жутким голосом он продолжил свою историю про то, как призрак прадедушки бродит по усадьбе.

— Кое-кого из нас он хочет забрать с собой… И он уже выбрал, кого…

Халвард сделал паузу. В комнате стало так тихо, что я почти перестала дышать.

— В таком месте, где мы меньше всего этого ждём, где никто не придет на помощь, где кое-кто из нас окажется ОДИН, — там ОН будет поджидать НАМЕЧЕННОГО, чтобы утащить с собой.

Мне было так страшно, что я даже не сознавала, дышу я или нет. И тут за моей спиной раздались едва слышные сиплые звуки. Они перешли в хриплый шёпот, который делался всё громче и громче:

— Ооооодааааааа!!!

А потом кто-то завыл! Вой дрожал, вибрировал и невыносимо резал слух!

Это была я! Сидела и выла. Позади засмеялись. Смеялся Даг. (С нему присоединился Халвард. Остальные выжидательно на меня смотрели. Мне было так страшно, что больше всего хотелось расплакаться. Но я ведь была в компании старших братьев и сестры и никак не могла выступить перед ними какой-то малолеткой и плаксой. Я скорчила гримасу — вроде как улыбаюсь. Потом сказала: «Ха-ха, прикольно», — или что-то в таком духе, надеясь, что это прозвучало вполне бойко. Тогда и остальные принялись хохотать. Под конец мы хохотали уже все вместе.

— Ну вот, Ода, теперь ты в нашей компании, — сказала Ханна, когда мы шли через двор — шли пить кофе с Бабушкой и Дедушкой. (А нам с дядей Тобиасом должны были налить соку или шипучки.) Ханна подтолкнула меня и улыбнулась.

— Ты тоже становишься взрослой, — сказала она. (Тут я немного возгордилась и улыбнулась в ответ.) — Сильно испугалась?

— Не-а, не сильно. Я сразу поняла, что это прикол. (Конечно, я соврала. Я до того испугалась, что чуть не описалась.) Нет, всё в порядке, это было клёво, — заключила я и приняла вид уверенный и независимый.

Однако в ту ночь, два года тому назад, после всех этих историй о призраках, я никак не могла заснуть. Лёжа в постели рядом с Эрленд в спальне Торлейфа, я только и думала о призраке прадедушки, который выжидает, пока НАМЕЧЕННЫМ останется в одиночестве, чтобы взять его (или её) с собой. Я была напугана до смерти: что, если намеченный — это я?.. Тени в полутьме комнаты двигались и шевелились, и мне повсюду мерещилось привидение прадедушки. Можно сказать, я его видела. Я была уверена: стоит мне закрыть глаза — оно меня схватит!

Заснуть мне удалось, только когда за окном уже начало светать и зачирикали птицы. В эту ночь я спала всего два час (G того времени почти все мои сны были о призраке прадедушки…)

Проснувшись, я увидела, что уже светло и что в доме и снаружи ничего гнетущего и в помине не осталось. Мне самой стало странно и смешно вспоминать о том, как сильно я боялась. Теперь я присоединилась к КОМПАНИИ — к старшим братьям и сестре! Всё обстояло как нельзя лучше! Прошедший вечер был начисто забыт, и осталась только радость от сознания того, что я теперь большая.

Всё шло прекрасно. (С вечеру нам, как всегда, предстояло пить кофе у Бабушки, и она спросила, кто принесёт из подвала коробку с пирожными. Пожалуйста, я могу принести! Напевая что-то себе под нос, я включила свет перед спуском по лестнице и весело поскакала вниз. Посередине спуска свет вдруг погас. Я удивилась и поднялась наверх, чтобы снова включить. И тогда случилось ЭТО!..

Дверь наверху медленно закрылась, и лестница погрузилась в темноту.

Мне стало немного не по себе, и я поторопилась к двери, чтобы её распахнуть.

В кромешной темноте я замешкалась на ступеньках, но всё же дошла до верха. Взялась за дверную ручку — дверь не поддавалась. Выключатель находился с внешней стороны. Тут я уже не просто занервничала, а слегка испугалась. Я дёргала и толкала ручку изо всех сил. Я услышала, как кто-то сипло дышит… всё громче и громче.

А потом раздалось:

— Ооооодааа!..

Призрак прадедушки! Я на подвальной лестнице ОДНА, и он пришёл за мной! Не могу передать, какой меня охватил ужас! Я думала, что умру. Колотила в дверь что было сил, звала и кричала так громко, как только могла.

И внезапно дверь открылась. На пороге стояли Даг и Халвард и смеялись в голос. Потом они замолчали и уставились на меня. На мои штаны. Я поняла, почему они смотрят, — я описалась.

Это был самый страшный, гадкий и стыдный день за всю мою жизнь! После этого рядом с Дагом и Халвардом мне уже никогда не удавалось быть прежней. Всегда было как-то не по себе — и плохо, и стыдно… Просто не могу передать всё это…

И вот прошло два года. Я снова сижу на диване у Бабушки, где, как и раньше, сидят и гогочут Халвард и Даг, и Бабушка снова просит принести из подвала коробку с пирожными. Я ударяюсь в слёзы, они просто ручьём текут! (Представляете — сижу и при всех рыдаю!) И вдруг чувствую руку Эрленд — сестра стоит рядом со мной и гладит меня по щеке. Значит, я не совсем одна-одинёшенька, и сил у меня чуть-чуть прибавляется, и не так уж мне гадко и погано…

— Ну почему вы всё время надо мной издеваетесь? — кричу я братьям, выскакиваю из комнаты и бегу наверх, в спальню.

— Эй, вы! Прекратите обижать мою сестру! — слышу я грозный окрик Эрленд. — Попробуйте поиздеваться над такими же здоровенными, как вы сами!

Больше я не слышу ничего. Я свернулась в клубок под одеялом в Комнате красных подушек, лежу и плачу.

Через какое-то время кто-то входит.

— Э-э… Ода, ты послушай…

Я слышу, но не разбираю, кто говорит. «Идите отсюда!» — кричу из-под одеяла.

Полная тишина. Но вот кто-то садится на кровать, и я снова выкрикиваю своё «идите отсюда!». Но тут слышу голос Эрленд:

— Она моя сестра! Вот только троньте её — мало не покажется! Давайте, попробуйте наехать на меня, а не на неё!

Да, Эрленд сидит рядом и, шаря руками под одеялом, пытается меня обнять и командует необыкновенно строго:

— Ну, говорите!

И два мальчишеских голоса тянут одновременно:

— Ну-у, это… Ода… Мы просим прощения… Мы ничего такого не хотели… напугать там или ещё что… Мы же не хотели…

Это говорят Халвард и Даг. Эрленд гладит меня поверх одеяла. А сама-то я под ним!

Нет, нужно взять себя в руки. Не могу же я показать себя большей плаксой, чем моя собственная младшая сестра!

Я шмыгаю носом, вытираю слёзы и сопли рукавом джемпера и высовываюсь из-под одеяла.

Эрленд сидит с видом моего персонального телохранителя. Она очень грозная, и мне даже немного смешно. У кровати стоят Халвард и Даг — видок у них какой-то пришибленный. В дверях застряли Ханна и Мартин с близнецами. Глаза у близнецов вытаращены. Ханна и Мартин мне улыбаются. (Не ехидно, а по-хорошему.) Словом, вся публика на месте и наблюдает, как я хлюпаю под одеялом. Супер!

— Извини, — говорит ещё раз Халвард.

— Извини, — повторяет Даг.

— Да ладно, всё в порядке, — говорю я.

И на самом деле — всё в порядке! Я ещё раз сморкаюсь и улыбаюсь всем сразу.

 

Идиллия

Как здорово гостить у Бабушки! Даже в присутствии Халварда и Дага! Даг рассказал нам, что один раз он вообще обделался! А он уже взрослый был, ему было семнадцать лет! Чистая правда! Очень было смешно! Даг, по его словам, никому не рассказывал, даже Халварду, — уж очень по-дурацки он выглядел. Вот только теперь нам рассказал. (Халвард, конечно же, стал его дразнить, но не сильно.)

Дело было так. Даг с компанией отдыхал на юге, и там у него случился понос. Он объелся арбузами (очень вкусными) и «питой гирос» (это такой кебаб с большим количеством жареных помидоров). И, когда понадобилось, не успел добежать до гостиницы, до своего номера. Так что он оскандалился прямо перед гостиницей — на цветочной лужайке у входа!

Это, я вам скажу, пострашнее, чем то, что случилось со мной. К тому же Даг был намного старше меня. Так что я могу не переживать так уж сильно. (И вообще Халвард и Даг, когда думают головой, нормальные!)

Вечером вернулись мама с папой. Нам достались чипсы и газировка, и мы, старшие, играли в разные игры за Бабушкиным столом, все вместе: Ханна и Мартин, я, Халвард и Даг, мама и папа, дядя и тётя, и Бабушка. (Близнецам и Эрленд тоже разрешили пока не ложиться спать, и они захотели строить город из конструктора «Лего» в подвале на Другой половине.)

В этот же вечер, когда мы с Эрленд улеглись и она, как обычно, захрапела, я снова задумалась о Хелле. И о Стиане, чуть-чуть. Почему, собственно, я так к нему приставала и обижала? Я пыталась вспомнить, с чего всё началось, кто первый начал и почему, — но так и не вспомнила.

Стиан крикнул, что хотел бы, чтобы меня вообще на свете не было. Это последнее, что я от него слышала. А Хелле сказала, что я совсем изменилась. Неужели это правда, и я изменилась до того, что «лучше бы меня вообще на свете не было»? Меня теперь даже Анникен разлюбила! Зачем я ей сказала, что она не нравится Стиану? И почему меня задевает, что ей нравится Стиан?

Наверное, я злая…

 

Память о дедушке

Мама с папой и дядя с тётей вышли в море удить рыбу Они звали меня с собой, но я не захотела. Сижу одна в Горнице и перебираю кисти от ковра — громадный такой ковёр, от стены до стены.

— Ты тут одна посиживаешь?

Это Бабушка, стоит в дверном проёме.

— Ну да, — отвечаю я и продолжаю рассматривать свои пальцы на фоне ковра.

— Может, пойдёшь на улицу, с ребятами поиграешь?

Я их слышу — они все во дворе в прятки играют.

— Сейчас что-то не хочется, — отвечаю я. — Может, потом пойду.

Бабушка вытирает руки о передник и садится на диван.

— Поди-ка сюда, посиди со мной, — предлагает она. — Мы даже не поговорили толком, а ты ведь давно у нас не была.

— Как же, Бабушка! Я на Рождество приезжала! — говорю я и смотрю на неё.

— Это верно, но уже несколько недель прошло. За несколько недель, знаешь ли, много чего может случиться, — говорит Бабушка.

Я иду к дивану и сажусь рядом. Бабушка меня обнимает.

Я смотрю на её руку. Она такая скрюченная! Беру бабушкину руку в свои и немного оттягиваю кожу.

— Смотри, Бабушка, у тебя кожа так растянулась…

— Что верно, то верно, растянулась, — отвечает она и посмеивается.

— Прикольно, — говорю.

— А скажи-ка, детка, как тебе живётся?

— Хорошо, — говорю. Смотрю куда-то вниз, ковыряю ноготь.

Какое-то время мы вот так сидим и молчим…

Сидеть с Бабушкой хорошо. Она как-то так сидит, что хочется с ней поговорить. Я уверена, она не будет смеяться и не подумает, что я говорю глупости.

— Знаешь, Бабушка…

— Да, что такое?

— Ты ведь знаешь про Дедушку?

— Да, конечно, знаю, — говорит она и прижимает меня к себе. Прежде чем говорить дальше, мне нужно ещё подумать. Бабушка терпеливо ждёт. Времени у неё много.

Я глотаю и глотаю комок в горле, а он всё растёт, и никак его не проглотить совсем.

Я плачу. Но не оттого, что мне тошно или плохо.

Бабушка держит меня крепко и гладит по волосам. Я перестаю плакать, комок в горле уменьшается, и я снова могу разговаривать.

— Мне так грустно думать про Дедушку и про то, что я не пошла повидать его в доме престарелых, и всё такое, — говорю я. — И мне очень, очень жалко, что я не узнала его как следует, когда он был жив, и я, когда к вам приезжала, только и делала, что играла с ребятами, и всё. А теперь уже поздно, и всё такое.

— Да что ты, детка? Ты и вправду об этом думаешь? — спрашивает Бабушка. Я опять проглатываю комок и тихо говорю:

— Да.

И в сердце больно.

— Послушай, Ода, — мягко говорит Бабушка, — на самом деле ты знала Дедушку гораздо лучше, чем тебе кажется.

Я точно знаю, что и он был с тобой очень хорошо знаком. Он так считал.

— Он правда так считал?

— Да. Если хочешь, можем поговорить о Дедушке. Ты должна помнить больше, чем тебе кажется! Подумай хорошенько, и вспомнишь что-нибудь.

Я думаю — и вспоминаю…

— Помню насчёт телефона, — говорю я, пошмыгивая носом.

— Расскажи мне.

И я рассказываю.

— Когда мы все гостили у вас с Дедушкой (это было ещё при нём) и он говорил по телефону, он всегда выглядывал к нам из коридора и говорил: «Тихо, дети, вы разве не слышите — я по телефону разговариваю?» Дедушка говорил громко, но не строго.

Я смотрю на Бабушку, а она слушает и улыбается. Я продолжаю:

— Мы переглядывались, становились тихими как мыши и ждали, что ещё скажет Дедушка (мы это знали заранее). И он говорил в трубку: «У меня, видишь ли, внуки гостят!» Вроде как хвастался: «У меня ДЕВЯТНАДЦАТЬ внуков!» Он говорил это каждый раз.

— Ну вот, разве это не интересное воспоминание? — замечает Бабушка.

— Да, конечно, — отвечаю я и улыбаюсь Бабушке. Я рада, что могу что-то вспомнить про Дедушку.

— И ещё хлебцы с маслом и сиропом, — добавляю я. — Каждый раз, когда я про них думаю, я вспоминаю Дедушку.

— И я тоже, — говорит Бабушка.

Мы долго говорим про Дедушку, и вспоминается много интересного. Бабушка сказала, что он гордился всеми внуками и постоянно о нас говорил. Мне было так приятно это услышать!

 

Крысиная история

И тут мне захотелось рассказать Бабушке про Лассе и Гейра.

— Я знаю ещё двоих, которые тоже умерли.

— Да что ты? — говорит Бабушка.

— Да. Лассе и Гейр. Это крысы Хелле. Ну, помнишь Хелле…

— А, это твоя милая подружка? Она приезжала с тобой прошлым летом?

У меня опять комок в горле. На этот вопрос я Бабушке не отвечаю. Продолжаю про Лассе и Гейра — о них можно много чего рассказать.

— Они оба умерли, с перерывом в несколько недель.

Мы с Хелле пришли из школы, а они лежат в своём гамачке. Это было прошлой зимой, во вторник. Когда мы вошли в комнату Хелле, никто из крысок не подбежал к люку, как раньше. Хелле подошла к клетке, и Гейр на неё посмотрел, а Лассе не посмотрел. Он раньше всегда подходил к люку и встречал Хелле после школы. Но в тот вторник он лежал, и всё. Хелле его подняла, а он был весь мягкий. С одного боку холодный, с другого тёплый. Это Гейр старался его отогреть — лежал с ним рядом. Они были хорошими друзьями.

(В точности как раньше мы с Хелле, думаю я про себя. Только они были во много раз меньше нас. Но я ничего этого Бабушке не говорю.)

— Они жили без родителей, — продолжаю я, — и им не нужно было ходить в школу Они ведь были крысками. Целыми днями они могли бегать и играть в своё удовольствие. Лассе повезло — он успел встретить своё последнее Рождество.

Тут я замолкаю. Как раз об этом я с Хелле не говорила: не хотела ещё больше её расстраивать. Она сильно переживала — сидела на своей кровати, и плакала, и всё говорила, какой Лассе был чудный и как он любил кукурузные хлопья и сырные сухарики.

Я размышляю об этом какое-то время, а Бабушка ждёт продолжения.

— После этого Гейр затих и стал вести себя гораздо тише, чем раньше. Ему, понятно, очень не хватало дружка, и он тосковал. Очень сильно тосковал — так сильно, что в конце концов не смог без него жить.

Я снова замолкаю и смотрю, слушает ли Бабушка по-прежнему. Слушает. И я продолжаю:

— Прошло всего три недели, и Гейр перестал двигать задними лапками. Он ползал по клетке на передних, а задние лапки волочил за собой и всё время падал. Когда мы приходили из школы, он всё время лежал под старой футболкой Хелле на полу клетки. Даже в свой гамачок влезть не мог! Лежал и дышал так, будто ему было очень трудно это делать. Под конец, когда мы приходили, его голова свешивалась из клетки наружу.

У меня на глазах слёзы: я думаю о том, как грустила Хелле.

И у Бабушки слёзы.

— Это, наверное, ужасно? — спрашиваю я. — Может, не нужно дальше рассказывать?

— Нет, всё нормально, я хочу дослушать, — отвечает Бабушка.

— Однажды, когда мы были в школе, мама Хелле отнесла Гейра к ветеринару. «Ему сделали там укол, и он „отмучился“», так сказала её мама. Ещё она сказала, что теперь Лассе и Гейр носятся вместе «по вечным и бескрайним охотничьим угодьям».

Я закончила свой рассказ. Мы с Бабушкой сидим в Горнице, прижавшись друг к другу… Я размышляю о Лассе и Гейре в «вечных угодьях», и думать об этом приятно. Закрываю глаза и вижу обоих крысок, как они бегают там по этим угодьям. Носятся, прыгают — совсем так, как когда-то, когда они только-только попали к Хелле. В угодьях им можно бегать, играть и охотиться — добывать себе попкорн и сухарики. И так будет всегда. Во веки веков.

И, конечно же, там они встретились с Дедушкой! Если наш Дедушка, вождь и предводитель, где-то и находится, то только в вечных угодьях! Он там ходит и присматривает за Лассе и Гейром. Это совершенно точно.

— Как ты думаешь, Дедушка присматривает там за Лассе и Гейром? — спрашиваю я. Бабушка отвечает не сразу.

— М-м… Наверное, да, — говорит она и задумывается: вид у неё немного, совсем немного, грустный.

Я тоже задумываюсь. Вспоминаю Хелле — как после смерти Гейра она сидела, смотрела на пустую клетку и теребила красный шнур, на котором держалась поилка для Гейра.

Она вспоминала, какой он был милый и озорной, как любил разные проделки. За несколько недель от неё ушли оба питомца…

Когда Хелле их выпускала, Лассе всегда подходил к нам, чтобы его приласкали. А Гейр искал приключений и обследовал новые места: забирался высоко, штурмовал кучу белья (за дверью у Хелле в ожидании стирки всегда лежала куча белья). Он ничего не боялся, даже пылесоса!

Бабушка какое-то время думает о Дедушке. Хорошо, что она тоже верит: Дедушка на небесах смотрит за крысками. Именно это я сказала Хелле почти сразу после смерти Гейра. Хелле тогда взглянула на меня большими такими и грустными глазами, и я быстро-быстро позвала её на улицу:

— Пошли, будем пуляться снежками в Зелёный дом! Пойдём? — почти выкрикнула я, чтобы повеселее звучало.

Я не знала, что тут ещё можно сказать, — у меня никогда не было домашней зверушки, которая бы умерла. (Ну, кроме рыбок.)

— Ты правда думаешь, что твой Дедушка за ними присматривает? — спрашивала Хелле, а я кивала и говорила — да, я так думаю.

И тогда Хелле чуть заметно улыбнулась.

 

Всё, что было

— Очень грустная история, — говорит Бабушка. — А как сейчас поживает Хелле?

— Точно не знаю, — отвечаю я и снова ковыряю ноготь.

— А как ты, деточка моя? Как у тебя дела? — мягко так спрашивает Бабушка.

— Точно не знаю. Наверное, не очень хорошо…

Я снова принимаюсь плакать. Какая удача, что нас здесь только двое — я и Бабушка! Я спрашиваю, что она обо мне думает — может, она считает меня плаксой? Нет, она абсолютно так не считает. Тогда я рассказываю ей про Хелле и Стиана, про то, как я Стиана изводила и обижала, про DumDum Boys и как мы подрались, про Анникен и красное пальто и как Анникен взяла и влюбилась в Стиана; и про новых соседей с их Дизелем и угрозами в виде рисунков; вообще про всё.

Я рассказываю Бабушке ВСЁ, что могу вспомнить. (Или почти всё. Кроме истории с Арне Свингеном. Это слишком глупо, чтобы рассказывать — даже собственной бабушке.

К тому же это было давно и неправда.)

Бабушка слушает, поглаживая меня по руке. Слушает по-доброму. Я бегу в Комнату красных подушек и возвращаюсь с третьим рисунком маргиналов. Показываю Бабушке. Это тот, где нарисована я одна. Я переживаю из-за Бабушкиной встроенной батарейки — каково Бабушке узнать, что её внучке грозит смертельная опасность?..

 

Любовь и ненависть

— М-м, — произносит она, когда я завершаю свой рассказ. — Да уж, много на тебя навалилось, — она опять задумчиво хмыкает.

Я изучаю Бабушкино лицо в надежде, что она не считает свою внучку супервредной. Наконец она замечает:

— Говорят, от любви до ненависти один шаг. И наоборот…

Я морщу лоб.

— Э-э… Что?

— Иногда… впрочем, не иногда, а очень часто мы любим человека больше всех на свете, и его же сильнее всех обижаем. Наверное, это потому, что тот, кто нас больше волнует, вызывает в нас и более сильные чувства — как добрые, так и недобрые. Ты меня понимаешь? Я задумываюсь над её словами.

— Значит, я обижаю Хелле… и Эрленд… то есть Эрле… и Стиана, потому что я их сильнее всех люблю? Хелле, Эрленд и… и Стиана?

— Очень может быть, — говорит моя Бабушка.

— М-м… — мычу я в свою очередь и быстро добавляю:

— Ты только Эрленд не говори!

— А что касается ваших новых соседей, я бы на твоём месте так сильно из-за них не переживала и не боялась.

— Но рисунки! Рисунки-угрозы! — в испуге напоминаю я.

— Ты уверена, что это их рук дело? Что рисовали именно они?

— Уверена! А кто же ещё?

Бабушка опять смотрит на рисунок.

— И ты уверена в том, что это угроза?

— Конечно! А что же ещё?

— А этот, как его, этот… Бензин, — продолжает Бабушка (Какой бензин? О чём это она?). — Ты говоришь, он часто лает. Конечно, можно этого испугаться, но скажи — он кого-нибудь из вас укусил?

— А, ты про Дизеля, — догадываюсь я. — Его Дизель зовут, Бабуля, а не Бензин. Нет, он нас не кусал, ничего такого. Только лаял. Но лает он как бешеный! Всё время!

— Ну, собачий лай ещё никому не навредил. А сами соседи — они вам что-нибудь сделали?

— Нет, — говорю, — ничего. Во всяком случае — пока ничего.

Бабушка ещё некоторое время спрашивает о том о сём насчёт маргиналов (я ни разу не проговариваюсь об их кодовом имени — ну, что они «маргиналы»). Наконец она объявляет, что, кажется, мы в своих фантазиях зашли очень далеко, то есть напридумывали лишнего. Однако это лишь её мнение — она не может знать точно, поэтому готова поговорить про всё это с мамой и папой.

— Если ты не против, — заключает Бабушка. Я не против. (При этом я всё равно думаю, что маргиналы — люди подозрительные.)

 

Моя бабушка — супермен

— Не понимаю, Бабушка, как ты можешь умереть, если при остановке сердца твоя батарейка опять его запустит?

— Батарейки тоже садятся, знаешь ли, — отвечает Бабушка, — и тогда их нужно менять.

Батарейки нужно менять каждые пять лет, говорит Бабушка. Однажды прошло лишних полгода сверх пяти лет! Бабушка удивлялась, почему ей не звонят из больницы. Шли месяцы, но она не хотела беспокоить врачей. Думала, что они-то своё дело знают — они ведь такие учёные. Но они забыли поменять бабушкину батарейку! Я сидела на диване как громом поражённая. Если уж врачи забыли о таком важном деле, что говорить обо всём остальном, о чём они точно так же забывают!

В Горницу входят Эрленд и близнецы. Они ездили на тракторе с Мартином и ещё играли на барабанах Ханны. Бабушка спрашивает: может, мы есть хотим? Да, хотим! Мы все идём на кухню, где Бабушка уже начала готовить — ещё до того, как завела разговор со мной. Она заканчивает с обедом на раз-два-три, а мы ей кое в чём помогаем.

Она тушит рыбные тефтели (в каждой тефтельке — кусочек свинины) и подогревает молочный суп с рисом и изюмом.

Я всё это время размышляю о врачах, которые забыли про батарейку. Это так здорово, что Бабушка обвела смерть вокруг пальца. Надула! Полгода ходила практически без батарейки — и ничего, была жива-живёхонька! Бабушка у нас не такая уж дряхлая, как она сама о себе думает.

Я спрашиваю, почему не вживили батарейку Дедушке. Тогда у него не было бы причины умирать! Но, по словам Бабушки, всё не так просто.

— Не всё можно уладить с помощью батарейки, — заключает она.

Вот такая она умная старушка... ой, нет, пожилая дама, моя бабушка.

 

Моё спасибо

Потом мы с Эрленд сидим у близнецов и у Ханны с Мартином. Халвард и Даг — в Бабушкиной гостиной вместе со взрослыми. Смотрят по телевизору детектив.

Мы засели на кухне на Другой половине, рисуем. Точнее, я в основном пишу. Нечто секретное.

— Дай глянуть, — всё время клянчит Эрленд, потому что я закрываю лист рукой.

— Нет, это секрет! — отвечаю, и Эрленд просто с ума сходит от любопытства. Но нет, я ей не покажу.

Но, когда приходит время ложиться спать, я достаю лист с секретом.

— Ты так мне помогла! Вчера, когда я… ну, когда ты высказала всё Дагу и Халварду — пришла ко мне наверх и…

Эрленд смотрит на меня с удивлением.

— В общем, ты была такая крутая… — говорю я.

— Правда? — радостно спрашивает Эрленд.

— Да. Ты показала суперкласс, — говорю я.

— «СУПЕРКЛАСС!» — повторяет Эрленд. Вид у неё необыкновенно довольный. — Здорово, — говорит она.

— Вот, я это для тебя сочинила, — протягиваю ей листок. Там стихотворение.

Я спрашиваю, будет ли она сама читать или, может, я ей вслух прочитаю. Да, она хочет, чтобы читала я. И я читаю:

— Вау!!! Ода! Как это клёво!!! Обалдеть!!! — вопит Эрленд. — Настоящее стихотворение!!! Про меня и про трактор!!!

Эрленд ужасно обрадовалась, что про неё написано стихотворение. Я должна была читать ей его вслух без конца. А потом она сама тоже читала. Когда мама с папой поднялись к нам сказать «спокойной ночи», Эрленд и их заставила прочесть стихотворение, и они прочли. (Мне уже под конец это даже немного надоело, но я не показала виду — было так здорово, что Эрленд радуется!)

— Правда, клёво? — в сотый раз спрашивала она маму и папу после того, как они прочитывали стихотворение — каждый по два раза и громко. (Сестра так гордилась и хвасталась, что вот, про неё — СТИХИ!)

 

Это я виновата

Дорогой дневник!

Сегодня последний день каникул с Бабушкой. Завтра мы уедем к себе домой, на Крокклейва. За последние проведённые здесь денёчки я кое-что поняла.

1. Мы с Дедушкой были ближе друг другу, чем я считала. (Мне хорошо, когда я об этом думаю).

2. Мне не хочется быть злой.

3. Хелле была моим самым верным и хорошим другом, и я должна сделать всё, чтобы она опять со мной дружила.

4. Халвард и Даг — нормальные ребята. (Даг, пожалуй, чуть лучше Халварда. Во всяком случае, симпатичнее.)

5. Эрленд — вполне приличная сестра. И смелая, хотя такая маленькая! И она перестала быть противной малявкой. Когда приедем домой, мы, может быть, примем её в шпионский клуб. (МОЖЕТ БЫТЬ! Посмотрим. Если согласится Хелле и если шпионский клуб не развалится.)

6. Наша Бабушка — это самый высокий класс!!! Лучшая во всём мире! Так здорово, что мы с ней знаем друг друга и что мы друзья!

7. Стиан не такой уж плохой. Я, наверное, немного слишком… доставала его. Может, я извинюсь перед ним и всё такое. Попробую его не доводить. И вообще — попробую не быть такой злющей.

8. Я должна предупредить Хелле насчёт маргиналов!!!

9. Мне немного неуютно возвращаться домой. А что, если Хелле нашла себе новую лучшую подругу?!!

Я пишу Хелле сообщение:

«Привет. Я должна тебя предупредить. Держись подальше от маргиналов. Они опять угрожали. Но не тебе. Я приеду завтра. Встретимся на Платформе?»

Отправляю и жду ответа. Хелле всегда отвечает молниеносно.

Однако ответа нет. Мобильник у меня в кармане, я проверяю каждые пять минут. Хелле не отвечает… Меня пробивает догадка — вдруг маргиналы всё же её захватили?! Я делюсь с папой, и он говорит, что вряд ли. Говорит, что «абсолютно уверен» в том, что новые соседи Хелле не сцапали. Но почему он в этом так уверен?

Мне нужно подтверждение. Я должна послать сообщение Стиану. Других возможностей нет. (Я очень, очень давно забила в свой телефон его номер под именем «Дурень». Исключительно на тот случай, если я захочу написать ему о том, какой он тупой или что-нибудь в этом роде. И ещё потому что номеров у меня забито больше, чем у кого-либо в нашем классе. Больше только у Сондре, но он забивает всё подряд — например, номера людей, с которыми встречался один раз в жизни. Он даже с ними не знаком. Это не считается.)

Отправляю сообщение Стиану:

«Привет, это Ода. Пожалуйста, ответь мне. Маргиналы захватили Хелле?» Я жду и очень боюсь за Хелле. Надеюсь, Стиан ответит, даже если он хотел бы, чтобы меня не было на свете… Телефон пищит! Сообщение от Стиана. В нём одно слово: «Нет». Мне стало легче. Не захватили. Какое счастье! Я расслабляюсь. Но тут мне приходит на ум, что не захватили Хелле потому, что поджидают меня. Меня возьмут первой! Как же я домой-то поеду?.. Не очень весело…

Но я замечаю ещё одно: меня пугает не столько встреча с маргиналами (это не самое страшное), сколько встреча с Хелле. Больше всего я боюсь увидеть — или НЕ увидеть — её!

Мне страшно, потому что она не ответила… и считает, что я сильно изменилась… и больше не хочет со мной дружить, потому что считает меня плохой, — вот что пугает меня больше, чем маргиналы…

У меня больше нет подруги, самой-самой близкой и дорогой, и виновата в этом только я сама…

Завтра мы едем домой. Ну как я поеду?..

— Ода, приходи в Жёлтую комнату, — говорит Мартин. — Мы все там.

Я поёживаюсь. Иду наверх. Там сидят и разговаривают все Бабушкины внуки.

 

Ангел

Окна наверху маленькие, из пупырчатого стекла и с одинарными рамами. (У нас дома в окнах двойные стёкла). Снаружи непроглядная темень и ветер такой, что стены гудят.

Со свистом. Белые крашеные подоконники не совсем ровные. (В старых домах, таких, как этот, всё немного кривое). Как холодно здесь у Бабушки, наверху, в спальнях!..

«Комнаты холодные, но до краёв наполнены живой тёплой историей. Они полны очарования», — говорит обычно мама.

Я помню множество историй. Хороших. И их наверняка ещё прибавится — несмотря на то, что одного человека больше нет…

Как раз сейчас историю рассказывает Ханна. Мартин, Халвард, Даг, Эрленд и близнецы — все замерли и слушают.

Рассказ, должно быть, интересный. Но я его не слушаю.

Я думаю о Дедушке. Я так ясно вижу его перед собой — вот здесь, в его доме, на его острове! В тот день у него были такие холодные руки… В тот, в последний день, что я его видела…

Я чувствую, какие ледяные руки сейчас у меня. «Если зябнешь, надень ещё один джемпер», — говорит обычно папа.

Говорит точно так же, как Дедушка. Интонация, выговор — всё как у Дедушки. Тон мягкий, но решительный.

Папа и брови поднимает точно как Дедушка. Получаются такие симпатичные полукруглые дуги. (Хорошо, что я помню про Дедушку именно это. Я рада, что могу в папе чуть-чуть видеть Дедушку!)

Я прячу руки в рукава джемпера, собираю их на концах и затыкаю все дырки, чтобы не пробрался холодный воздух. Это немного помогает. Ханна говорит, и у неё изо рта идёт пар. Мы сидим кружком, как индейцы вокруг костра. Индейское племя. (Сейчас я бы точно не отказалась погреться у костра. Или хотя бы у маленькой печурки.) Слышно, как внизу, в комнате под нами, разговаривают и смеются взрослые. Если приложить ухо плотно к полу, то можно и слова разобрать. Но я сижу неподвижно.

Взрослые внизу едят сыр и кексы. Противные сыры разных сортов с жутким запахом и с кусочками фруктов, орехов и зелени. Старые сыры — они пахнут немытыми ногами и несвежими носками. Нет уж, мне подайте обычный белый сыр!

Я люблю смотреть сны. (Если только не снятся кошмары.)

Я всегда стараюсь продлить свой сон. Мама однажды сказала: «В таком доме, как этот, чтобы видеть интересные сны, даже не нужно есть сыр. Здесь сны приходят сами собой, потому что дом старый, и в нём живая душа, и её очень много».

Перед тем как встретить папу и родить нас с Эрленд, мама училась в Англии. Там маму научили, что если съесть немного сыра прямо перед сном, то увидишь во сне много необычного и интересного. (Там, в Англии, мама выучилась многим полезным вещам.)

Так что я всегда съедаю бутерброд с обычным сыром перед сном. Действует!

Обои в Жёлтой комнате по цвету точно такие же, как сыр. (Если приподнять какую-нибудь картину на стене, то пятно под ней окажется гораздо светлее. Раньше стена была почти белая.) Сколько себя помню, обои здесь всегда были одни и те же, из вертикальных плотных и тонких нитей — похоже на ткань от пола до потолка. Если поскрести ногтями, звук получится такой, будто царапаешь вельветовые брюки.

Ковёр от стенки до стенки тоже был здесь всегда. Мы на нём всё время играли. Коричневый ковёр с узорами из ворса — за счёт разной длины ворс образует клетки. Такие следы могла бы оставить Барби — или кто-нибудь другой такого же роста, — подстригая ворс на ковре маленькой газонокосилкой (если бы всё время возила её туда-сюда вдоль и поперёк).

Колеи на ковре — это дорожки для миниавтомобилей (они меньше, чем машинки из «Лего»), а полоски из более высокого ворса образуют тротуар. Во время игры нам машинки даже и не были нужны: достаточно представлять, что они есть.

И машинами, и пешеходами — всем этим были наши пальцы.

Я понемногу согреваюсь — тепло постепенно разливается по всему телу. «Комнаты холодные, но они наполнены теплом — историей и очарованием», — думаю я. Тёплые истории согревают и комнату, и меня.

Оглядываюсь по сторонам — говорит уже не только Ханна, но и остальные. Болтают, смеются. Всё хорошо, хотя я не улавливаю, о чём речь. Дверь в коридор закрыта; разговоров так много, что оконные стёкла запотевают. Я люблю рисовать на таком стекле. Или писать на нём секретные послания, которые исчезают вместе с испариной на стекле. Потом, если кто-нибудь подышит на стекло, послание проявится, и человек его прочтёт. А ещё люблю, когда много народу и все активно разговаривают — так, как сейчас.

Занавески в комнате тёмно-синие, как ночное небо в окне. Эти занавески тоже висят здесь с незапамятных времён. Хорошие занавески. С ними все рассказы как бы задерживаются в комнате — оседают на запотевших стёклах, пропитывают картины и стены с жёлтыми обоями, которые когда-то были белыми. Пол, потолок и крыша, ковры и занавески — всюду и во всём этом наши истории. И в воздухе, который меня больше не холодит…

Я вдруг замечаю, что туман со стёкол исчез. Высвобождаю руки из рукавов и смотрю по сторонам — все сидят вокруг костра и улыбаются. У нас костёр-невидимка, но он согревает.

— Ода!

Кто-то окликнул меня. Это Ханна.

Отзываюсь.

— О чём задумалась? — это Даг.

И все теперь смотрят на меня.

— О Дедушке, — отвечаю я. — Может, он сейчас здесь в каком-то виде…

В комнате становится очень тихо. Все примолкли (даже близнецы). Все задумались. Может, о нём?

Предводитель. Вождь племени. Наш вождь.

Занавески то и дело шевелятся, хотя окна и двери закрыты. Может, это Вождь пролетел по комнате? Дух Вождя? Очень возможно, что он среди нас. Среди своих внуков, которых сильно любил, которыми очень гордился. Может, в этот последний день, в конце каникул, он явился сказать нам: «Пока-пока и спасибо, что навестили»?

Я улыбаюсь — окну, занавескам, стенам и картинам, полу и потолку, воздуху, что живёт в комнате. Улыбаюсь Дедушке.

У нас по-прежнему тихо. Интересно, о чём все думают?.. Может, у каждого в голове то же, что и у меня…

«Тихий ангел пролетел», — говорит обычно Бабушка, когда в комнате, где полно народу, вдруг наступает тишина. И прежде чем кто-то успевал что-нибудь сказать, Дедушка добавлял: «А вот и ещё один». При этом он улыбался и хитро нам подмигивал.

— Тихий ангел пролетел, — неожиданно говорю я.

— А вот и ещё один, — вслед за мной добавляет Халвард. Он мне улыбается и хитро подмигивает. Совсем как Дедушка.

Дедушка — он повсюду, думается мне. Там, вдали, в вечных охотничьих угодьях, он Вождь среди нас, в Бабушкиной комнате, — ангел. Он в папе и иногда даже в Халварде. Он и в моих мыслях и в воспоминаниях. «Присматривай там за Гейром и Лассе», — мысленно прошу я Дедушку. Я знаю, что он меня слышит.

 

Прощайте

Это грустно — говорить Бабушке «пока-пока».

— Приезжай поскорее, детка моя, и навести меня опять, — говорит Бабушка, обнимая меня крепко-крепко.

— Да, приезжай, — вторят хором Ханна и Мартин. Они стоят рядом с Бабушкой, в шеренге родственников, выстроившихся, чтобы с нами попрощаться. Я обнимаю каждого. Даже Халварда и Дага. Их обнимаю не слишком горячо, но зато после этого я собою довольна и горда. Я САМА сделала к ним шаг и обняла. Меня наполняет сознание собственной взрослости и отваги. Не то чтобы очень, но всё же…

— На Пасху увидимся? — спрашиваю я. Они кивают.

— А то! Конечно, увидимся, — говорят они и улыбаются.

— Йес-с-с! — это близнецы. — Эрле приедет на Пасху!

Эрленд, мама и папа тоже со всеми обнимаются и говорят: «Пока-пока, скоро увидимся, спасибо за приём, было очень приятно» и всё такое. Халвард и Даг тоже уезжают сегодня — сначала морем, скоростным судном, а потом полетят на самолёте. Город, где они живут, находится на юге, далеко отсюда.

И тут оказывается, что времени у нас в обрез — как бы не опоздать на паром. Мы несёмся к машине. По дороге на пристань мама хватается за ручку двери, как обычно, и поёт тот единственный псалом, который знает. Тем не менее, мы приезжаем вовремя, прямо к отплытию. И опять никакого мороженого на берегу…

Зато нам покупают мороженое на борту!

Эрленд выбирает самое большое, а я — самое шоколадное.

 

В машине. Дорога домой

Эрленд в машине совершенно невыносима. Я серьёзно говорю. Её не заглушить даже моим mp3-плеером. Каждый раз, когда мы куда-то едем на машине, с заднего сиденья слышится одно и то же:

— Мы скоро приедем? Я писать хочу! Ой, меня тошнит, сильнее, чем раньше! Мне пить хочется! Дайте попить, а то сейчас умру! Считаю до десяти, и всё, а после десяти я точно околею!

— Ра-аз… два-а… три-и… четы-ыре… пя-ать… ше-эсть… се-эмь… во-осемь… Де-эвять… ДЕСЯТЬ! — пищит тонкий голосок. УПС! Мы приехали. Мы на месте все вместе. (Я специально рифмую: в школе мы как раз проходили «нечаянные рифмы».)

 

…В гостях хорошо, а дома лучше?

Дорогой дневник!

Мы дома! Когда мы ехали по Крокклейва, Хелле я не увидела. Не видно было также ни маргиналов, ни Дизеля. Вообще было непохоже, что маргиналы у себя — в левой половине Зелёного дома окна были тёмные. Где маргиналы? Где Хелле? Что она делает в эту минуту? Интересно, видела ли она, что мы приехали? Я вот о чём думаю… Может, Хелле как раз идёт к Платформе, чтобы встретить меня там, — она всегда туда приходит, когда я возвращаюсь домой от Бабушки или ещё откуда-нибудь… Когда Хелле возвращается из поездки в Берген к своему папе, я тоже встречаю её на Платформе, Мне выйти или не стоит?..

Сижу у себя в комнате. Мы вошли в дом полчаса назад. Обычно я сразу иду на улицу и — на Платформу, к Хелле. Но сегодня я никуда не выхожу. Немножко страшно. Вдруг приду, а Хелле там нет? Вдруг она не хочет со мной встречаться? Что же мне тогда делать? Она ведь не ответила на мои сообщения… Ни на одно не ответила! (Может, ничего не получала?)

Я вынимаю из дневника скомканный лист бумаги. Расправляю. Третья угроза. Та, что только против меня. Но всё равно — я должна предупредить Хелле! Всерьёз, как следует! Даже притом что маргиналы решили захватить меня первой и притом что Хелле не хочет больше со мной дружить.

 

Сюрприз

Выбегаю из дому и — прямиком в Лесок. Но вдруг, не добежав до Платформы, останавливаюсь как вкопанная. Прячусь за дерево. Там кто-то сидит, и это НЕ ХЕЛЛЕ! Осторожно выглядываю. Неизвестный (или неизвестная) сидит, спиной ко мне и что-то там такое делает! Я шпионю за человеком, а он меня не видит. Он (или она) сидит полностью погрузившись в своё занятие. Так тихо, как только могу, крадусь между деревьями. Я добралась до самого Обезьяньего дерева — оттуда лучше видно Платформу.

Это СТИАН!

Я так волнуюсь, что даже тошнит немного. (Может, это меня в машине укачало, по дороге от Бабушки, и я почувствовала это только теперь, после всего? Кажется, это называется «последствия»… Непонятно.) Но я продолжаю шпионить за Стианом. Какая удача, что он меня не слышит! Тут я замечаю, что он в наушниках. Ну конечно! Он слушает музыку! Гадаю, какая песня сейчас у него в ушах — «Слепой», или «Всё всерьёз», или, может быть, «Могло быть хуже». Я знаю всё это почти наизусть. Все эти песни.

Чем, собственно, Стиан занимается на Платформе? Похоже, что-то пишет. Наверное, как обычно, делает домашние задания. (Сколько им задают в их средней школе — это просто ненормально, думаю я, прячась за Обезьяньим деревом и продолжая шпионить.) Я рассматриваю лицо Стиана. Он улыбается.

Слегка. Видимо, ему нравится его занятие. Подумать только — ему нравится делать уроки! Обалдеть!

Я, во всяком случае, делать уроки не люблю.

Неожиданно Стиан откладывает то, что у него было в руках, и поднимается. Я приседаю, прячусь в кустах. Затаив дыхание, слежу за Стианом. Он подходит к перилам и смотрит в сторону Леска. Смотрит на мой дом. Интересно, что он высматривает?.. Стиан снимает шапку.

«Лицо ангела», — неожиданно приходит мне на ум. (Так называйся одна из песен DumDum Boys. Совершенно не понимаю, почему мне голову пришло именно это и именно сейчас. В ту минуту, когда Стиан снял свою шапку. Случайно как-то.)

Я заливаюсь краской. Вот чёрт! Почему я сейчас-то расклеилась? Смотрю на Стиана. Какой-то он не такой. Совсем другой…

Он подстригся! Очень коротко! Волосы — меньше сантиметра! И сейчас, из-за того что у него волосы очень светлые… ну очень светлые… вот поэтому он смотрится совсем лысым. Да он похож на… на Арне Свингена! Только намного моложе! «Сердце моё, не стучи…» — думаю я где-то в самой глубине души… Но думаю не про Арне Свингена, а про… Стиана?

Это ещё что такое? СТИАН… Я чувствую себя как-то странно. Стиан — дурак, но, по-моему, он ничего… Симпатичный вроде. Даже почти красивый. (При мысли о том, что Стиан красивый, я краснею ещё сильнее.) Что произошло? Стиан так сильно изменился за одну неделю? Может, повзрослел, или что? Конечно, он всегда был дубиной, но… я считаю, он классно смотрится. (А, понятно — это стрижка! Новый стиль. Поэтому так смотрится. С такими волосами, то есть без волос ходят только крутые ребята.)

В этот миг в моей голове возникает начало стихотворения:

Ах, чёрт, нужно записать, ведь забуду, думаю я (хотя рифма здесь напрочь отсутствует), но у меня нет с собой ни ручки, ни бумаги. И ручка, и бумага — всё это есть наверху, на Платформе. Там, где стоит он…

Хватит ли у меня смелости туда подняться? Поймёт ли Стиан, увидев меня, ЧТО я о нём думаю? Злится ли он на меня по-прежнему? Может, будет смеяться? Хочет ли, чтобы меня не было? (Но я есть…) И я не могу избегать его всю жизнь. Мы живём на одной улице, и так будет ещё несколько лет. Я ведь решила для себя, что не буду вредничать.

Решила, что скажу ему… ну, к примеру, «извини» или что-то в этом роде. Я так решила.

Неожиданно чувствую прилив мужества. Выбираюсь из зарослей Обезьяньего дерева и иду прямо к Платформе. Сейчас или никогда, думаю я и поднимаюсь по лестнице.

 

Встреча

— Привет, — говорю я.

Но Стиан не оборачивается. Он меня ещё не видит и не слышит. Иду по Платформе прямо к нему, останавливаюсь за его спиной и беру его за руку (его рука в рукавице). Он вздрагивает и рывком оборачивается. Таращит на меня глаза. Я краснею — сама чувствую. Смотрю вниз, на свои ботинки. А когда поднимаю глаза, вижу, что и он покраснел. Он тоже. Невольно улыбаюсь, и он мне улыбается. Чуть-чуть.

— Привет, — повторяю я.

Стиан снимает наушники и суёт в карман куртки.

— Э-э-э… привет, — отвечает он.

Откашливается, опускает глаза и видит рисунок у меня в руках. Маргинальскую угрозу.

— Где ты это нашла? — спрашивает Стиан.

— Мне дала маргинальша.

— Что?! — кажется, его это удивило.

— А что? — спрашиваю я. (Ничего умнее я придумать не могу.)

— Это я его подкинул.

— Как это? — снова мямлю я, совершенно не понимая, о чём это он.

«Подкинул»? Что это значит? Наверное, что Стиан считает меня такой… ну, что я кроме «что» и «как» никаких слов не знаю. И я пытаюсь сказать что-нибудь ещё.

— Я… вот это… Маргиналы… э-э-э… вот. (Я краснею ещё гуще — если только это возможно.) Оказывается, очень трудно сказать что-нибудь умное. (Может, меня кто-то отключил, кнопку нажал — и всё?) Смотрю на Стиана, и он тоже на что-то смотрит. (На то, с чем он возился до моего прихода. Уроки, наверное…) Бросаю взгляд туда же. Нет, это не уроки… Это альбом для рисования.

— Рисуешь? Дай глянуть! — Я делаю несколько шагов к альбому, который лежит на полу.

— Нет… — Стиан удерживает меня за руку. Но не крепко. И отпускает. Я поднимаю альбом.

— Силы небесные! Рисунок-угроза! — в испуге говорю я. — Ещё один рисунок про меня! Нам нужно сейчас же…

— Это никакая не угроза, — поспешно говорит Стиан. — Это… Я снова таращу на него глаза, но не понимаю НИ-ЧЕ-ГО.

Смотрю на рисунок в альбоме, потом на тот, что у меня в руках, и вспоминаю первые два рисунка, которые мы с Хелле нашли здесь, на Платформе. Всё это рисовал один и тот же человек. Стиан?..

— Так это ты… — говорю я.

— Да, — отвечает он так же поспешно, с ходу. — Но это никакие не угрозы, это… я просто хотел… это тебе.

Стиан, опустив глаза, ботинком ковыряет снег под ногами. Такое впечатление, что, пока он говорил, у него в груди не было воздуха. Как будто он забывал дышать.

— Ой… — говорю я.

— Потому что ты такая… я думал, что ты… но вот… и потом… ну, ты знаешь.

Из Стиана снова вышел весь воздух.

— Ну да, — говорю я. Хотя по-прежнему ничего не понимаю. О чём это он?

Стиан продолжает в том же духе:

— Но даже если ты… всё равно я считаю, что ты…

Я очень стараюсь понять.

Я (скороговоркой, не слишком громко):

— Извини меня.

Он (одновременно со мной):

— Я вовсе не хотел, чтобы тебя не было.

После чего мы хором произносим:

— Спасибо…

— С тебя кола! — моментально выкрикиваю я, толкаю его варежкой и хихикаю.

(Мы сказали «спасибо» хором, а когда люди говорят хором, нужно быстро-быстро сказать: «С тебя кола!» Я успела первой, и Стиан теперь должен мне колу.)

— А лучше колу-лайт, если можно.

«Колу» я вообще-то не люблю. От неё на зубах противный налёт остаётся, — продолжаю я, потому что Стиан молчит. (Ох, какие глупости! Я совсем одурела! Хотела, чтобы это прозвучало бодро и весело, а на самом деле чувствую себя дурой. «С тебя кола», надо же такое ляпнуть — будто я малолетка…)

— Ты так хорошо рисуешь, — говорю я. — Но почему ты рисовал… меня?

Не успела я договорить, как Стиан покраснел просто катастрофически. Я в жизни не видела такого красного, помидорно-красного лица. На самом деле Стиан такой милый, когда краснеет! Мне нравится…

(Да ёлки-палки! Что со мной такое?)

— Я… я просто рад, что ты… ну, вообще, что ты есть, — выговаривает Стиан. Он жутко стесняется. И мне вдруг тоже хочется стесняться и ёжиться, в точности как он, — чтобы он не чувствовал себя неловко в одиночестве!

— Э-э-э… я тут стихотворение сочинила, с ходу. Самое начало. Оно ещё не закончено. Хочешь, прочитаю?

Бросаю взгляд на Стиана. Он кивает.

И я читаю: «Ты стоял на Платформе и шапку стащил с головы…» — и вот тут уже я готова провалиться сквозь землю. Стесняюсь. Ужасно.

Стиан смотрит удивлённо, ждёт продолжения, и я вдруг понимаю, до чего оно глупое, моё стихотворение. Но уже поздно и назад ходу нет. Я ДОЛЖНА прочесть всё. Это самое малое, что я могу сделать для Стиана, — после всех гадостей, которые я ему наговорила. И я спешу дочитать стихи. Стараюсь говорить тихо, в надежде (очень слабой!), что он не расслышит: «Знаешь, какой ты? Крутой обалденно и классный».

(Своё сердце я чувствую где-то в горле.)

— Ты правда так считаешь? — спрашивает он.

— А? — выдавливаю с трудом.

Внезапно Стиан преображается — и ничего он не зажатый, вполне круто смотрится! Улыбается так симпатично, и причёска у него, и куртка клёвая! И рисует здорово. Рисует меня. Уже несколько раз нарисовал. (ВАУ!)

— Ты правда считаешь, что я… классный?

— Э-э-э… ну да, вроде того… или… да!

— Посидишь ещё?

— С тобой?

— Да.

— О’кей, — отвечаю.

И мы садимся на пол.

 

Йес-с-с!!!

По-моему, я нравлюсь Стиану! Да что там — я почти уверена! Чудеса! Конечно, уверена я не на сто процентов, потому что этого не может быть никогда. Но похоже, что я ему всё-таки нравлюсь. Даже после всех моих подлостей за последнее время.

И мне он тоже немного нравится.

Мы ведь друг друга вообще терпеть не могли, а сейчас вдруг всё стало наоборот! Может, Бабушка права: кого больше всего любишь, того больше всех и мучаешь.

Вот теперь я отлично понимаю, что она имела в виду Угрожающие рисунки от маргиналов! И никому они не угрожали, и вообще были не маргинальские. Они были от Стиана! Он нарисовал кучу рисунков, и на них везде — я! Я тоже рисовала Стиана, но это были гнусные карикатуры, и вообще — всё это было давно. Тогда я ещё не знала, что он совсем даже не дубина. Я опять его нарисую — в красивом виде. Вот так вот!

Мы сидели вдвоём на Платформе и разговаривали очень долго — часа два, наверное, — пока не замерзли так, что зуб на зуб не попадал. Стиан рассказал, что маргиналов сейчас здесь нет! Съехали во время зимних каникул. А Стиан и Хелле им помогали! Маргиналы — это Андреас и Тони. Никакие они не враги детей. И Дизель вовсе не собака-убийца. Просто он ещё щенок (по-моему, уж очень здоровенный для щенка!), очень активный и всё время рвётся поиграть. Пока Стиан помогал марги… помогал Андреасу и Тони тащить тяжёлый диван, Хелле много играла с Дизелем. После этого Стиана и Хелле позвали в Зелёный дом, и они там пили чай и ели хлеб с вареньем — за то, что так хорошо помогали. Просто невероятно, сколько всего у нас произошло за то короткое время, пока меня не было!

Я рассказала Стиану про ту мрачную и загадочную драму, которая разыгралась у нашего окна в тот день, когда Андреас весь трясся и ел сахар прямо из нашей сахарницы. Это было так страшно, и Дизель лаял как ненормальный…

— Это был приступ. У него диабет, — пояснил Стиан.

— Да, но почему Дизель так ужасно лаял?

— Потому что собаки хорошо чувствуют, что происходит с хозяином. (По части собак Стиан специалист — у них в доме целая свора собак.) Дизель почувствовал, что Андреасу из-за сахарной болезни стало плохо и срочно нужен сахар… (тут до меня стало понемногу доходить, в чём дело). Ну вот, он и начал лаять — то ли от страха, то ли хотел хозяина защитить.

— Да, я примерно так и подумала, — промямлила я, и в который раз у меня зарделись уши. (Хорошо, что я в шапке была!) — Конечно, потому-то Дизель и лаял, — я постаралась говорить как ни в чём не бывало. (Иногда, ради того чтобы не потерять лицо, человек может позволить себе невинную ложь… Я же знала, что диабет — это и есть сахарная болезнь. И знала, что сахарной болезнью страдает Андреас, а никакой не Дизель. Вот ей-Богу, знала. Просто вылетело из головы.)

Стиан смотрел на меня с улыбкой — такой хорошей, что я не могла не улыбнуться в ответ. Он ещё добавил, что восемьдесят процентов собачьего ума обусловлено нюхом, так что Дизель сразу унюхал, когда Андреасу поплохело и понадобилась помощь. Подумать только, что собаки чувствуют запах страха! Да, Стиан очень много всякого знает про собак!

Вот такие дела. Опять с нашей улицы из Зелёного дома съехали жильцы. Но это неудивительно — в Зелёном доме жильцы то и дело меняются.

Обсудив тему «Тони, Андреас и Дизель», мы заговорили о Хелле. (Это было неизбежно.) Стиан ещё раньше был в курсе многих дел, но я рассказала ему, до чего додумалась, пока гостила у Бабушки. Сказала, что не хочу быть злой и что Хелле — моя самая-самая близкая подруга. Она лучше всех, и я хочу, чтобы мы с ней опять дружили.

Стиан всё понял. Он знает, что Хелле не ответила на мои сообщения. Это потому, сказал он, что Хелле почти все каникулы очень злилась и скучала.

Ещё Стиан сказал, что, пока меня не было, она не нашла себе новую подругу.

И я пошла вместе с ним к нему (к ним) домой, чтобы поговорить с Хелле.

 

Не-е-ет!!!!!!!

Но, когда мы пришли, Хелле заперлась у себя в комнате. Я постучала и спросила — можно мне войти? Но Хелле не ответила. Не произнесла ни звука. Я стучала в дверь ещё и ещё и спрашивала, и наконец Хелле сказала:

— Ода, иди домой. Не хочу я с тобой говорить.

И мне пришлось уйти домой…

На террасе, на выходе, я спросила у Стиана — как он думает, когда-нибудь, потом, Хелле станет опять со мной дружить?

— Не знаю, — ответил он. — Попробую поговорить с ней о тебе. В твою пользу.

Если у меня получится и тебе можно будет ей позвонить, я пришлю сообщение. О’кей?

— О’кей, — сказала я и опять (опять!) ему улыбнулась.

И «спасибо» сказала на прощание. (Это было так необычно — вдруг заговорить друг с другом по-хорошему.)

И я пошла домой.

 

Слишком поздно

Сижу в своей комнате с мобильным в руках и жду.

Жду…

…и жду.

Но от Стиана нет никаких сообщений…

 

Когда не осталось надежды…

Достаю дневник, пытаюсь что-то писать.

Дорогой дневник!

Я…

…мне нечего писать.

Внутри совсем пусто.

Я одна.

Без подруги.

 

Часы

Часы тикают, время идёт. Минуты щёлкают — одна за другой. Вот уже больше часа прошло!!!

Нет, поздно уже…

 

Полночь

Дорогой дневник!

Давно наступила ночь, и все улеглись. Я лежу в постели, дневник со мной. Спать не могу. Кажется, сердце у меня разорвётся.

Я ТАК СКУЧАЮ ПО ХЕЛЛЕ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

 

Сообщение

Внезапно я просыпаюсь и сажусь на постели. Пищит мобильный телефон!

Сегодня воскресенье. Утро. Вчера был самый хороший и одновременно самый плохой день за всю мою жизнь.

Самый хороший, потому что я поняла — мы со Стианом друг другу нравимся и теперь мы друзья.

Самый плохой — потому что я официально потеряла лучшую подругу. Стиан обещал прислать сообщение о том, когда я могу позвонить Хелле. Но никаких сообщений не было, и в конце концов пришлось лечь спать.

Заснуть никак не удавалось. Чтобы подготовиться к разговору с Хелле, я много чего написала в дневнике, но это всё оказалось бесполезным. Стиан ничего не прислал. И под конец я заснула… (Во сне я плакала — и мне не стыдно в этом признаться.)

Но сейчас утро воскресенья, и пришло сообщение — от Стиана! Я читаю, а внутри всё дрожит. Вот что пишет Стиан: «Привет, извини, что долго. Понадобилось время. Можешь позвонить ей сейчас. С.»

Он поговорил с Хелле.

И я могу ей позвонить!

Она ответит, когда я позвоню.

Что ей сказал Стиан?

Она очень сердится или не очень?

Она простит меня???

«Ох, Хелле, подружка моя! Как я хочу, чтобы мы снова дружили! Ты моя лучшая, самая-самая лучшая подруга на всём белом свете! Во всей Вселенной!» — так я думаю, сидя в своей комнате, сжимая в руке телефон и глядя на номер телефона Хелле.

Мне очень страшно звонить!

Но я звоню. Набираю номер…

 

Разговор

Хелле отвечает после трёх гудков.

— Привет, — говорит она.

— Привет! Это я…

Хелле молчит. Я не знаю, как начать. С него начать?

— Я… я тебе песню написала. Точнее говоря, я переделала песню «Две подружки». Знаешь, вот эту: «Наши подружки бок о бок живут…» — ну и так далее. Получилось как бы про нас с тобой.

Хелле молчит, но я слышу, что она на телефоне. Слышу, как она дышит. Может быть, она ждёт, что я ещё скажу.

— Песня называется «Хелле и Ода», правда, имена у нас другие, не такие, как в оригинале, но…

Я пробую засмеяться, но выходит как-то глупо. Хелле не смеётся…

— Могу спеть её тебе, — предлагаю я.

Хелле всё молчит, но трубку не кладёт. Откашлявшись, начинаю петь:

Тут я делаю паузу, чтобы перевести дыхание. Глотаю комок в горле. И почему я так волнуюсь? Ведь на другой трубке — всего лишь Хелле! Хелле, которую я знаю всю жизнь!

Она по-прежнему молчит, и я продолжаю:

(Надеюсь, она не расслышала, как дрожал мой голос, когда я пела.)

— Ой, — говорит Хелле. — Какая песня замечательная!

— А вот и нет, — говорю я.

— А вот и да.

— Не-а.

— Да-а-а-а.

— Прости меня, — говорю я. (Выпаливаю это так быстро, как только могу. Удивительно, как трудно выговорить именно эту фразу!)

— Спасибо за песню, — говорит Хелле. Она снова добрая и мягкая. — На Платформе — через две минуты?

По голосу слышу, что она улыбается. Я тоже улыбаюсь.

— Кто первый?!! — кричу я и скатываюсь по лестнице.

Это нетрудно — сделать Хелле доброй и мягкой. Она НИКОГДА не злится подолгу. Она — МОЯ ЛУЧШАЯ ПОДРУГА!!!

 

И снова светит солнце

Пока я лихорадочно натягиваю куртку, на память приходят песни DumDum Boys. Мне кажется, я понимаю, почему Стиан постоянно их слушает. Мне, оказывается, эти песни очень нравятся! Они ко всему подходят!

Снаружи на самом деле светит солнце. Я со всех ног бегу к Платформе. Там я встречу свою лучшую подругу. Лучшую во всём мире!

 

И стали они жить счастливо…

Р.S. Наверное, вы подумали, что тут и сказке конец?

Такой сладкий, приторный конец, и с этого момента все мы на нашей Крокклейва начинаем жить долго и счастливо? Ведь вы так и подумали, верно?

И были СОВЕРШЕННО ПРАВЫ!

P.S. Продолжение, возможно, последует — в следующем дневнике.