После рождественских каникул трое друзей собрались побеседовать о положении дел на фронтах. В затерянном в глуши Экдорфе, куда совсем не приходили газеты, ребята перестали разбираться в происходящих в мире событиях.

Несмотря на большие территориальные завоевания и многократные заверения, что все идет по намеченному плану, поход на Восток все еще не завершался. Под Москвой и Ленинградом, которые уже давно должны были пасть, наступление приостановилось. На некоторых участках фронта даже началось отступление, но это понимал только тот, кто умел читать сводки вермахта между строк. Недалеко от Москвы, очевидно, произошло большое сражение. В сводках неожиданно стали снова появляться названия населенных пунктов, которые находились на расстоянии 150 километров от советской столицы. Приезжавшие в отпуск фронтовики рассказывали о вражеском прорыве на отдельных участках фронта, о беспорядочном отступлении и о чудовищных холодах. Санитарные поезда доставляли домой тысячи солдат с обмороженными конечностями. В лихорадочной спешке шел сбор теплых вещей для фронта, так как армия для ведения войны в зимних условиях оказалась неподготовленной. Никто больше не утверждал, что события последних недель и месяцев протекают в полном соответствии с планом.

С началом сентября противником Германии стали также и США. Уже в течение длительного периода они поддерживали дружественную Великобританию на основе договора о передаче оружия и материалов в аренду или взаймы. На Дальнем Востоке возникли трения с Японией, которая в всевозрастающем темпе выгодно утверждалась на территории Китая и удерживала оккупированные ею французские колонии. Не все ясно просматривалось в этой сложной ситуации. Понятно было одно: отношения между США и Японией стремительно ухудшались, пока наконец американцы полностью не пресекли все возможности ввоза нефти и других важных видов сырья в Японию.

Жребий был брошен. Япония начала войну внезапным и стремительным воздушным налетом на американскую военную базу Пёрл-Харбор, в результате которого было уничтожено или выведено из строя много боевых кораблей, в том числе и несколько линкоров. Данные о потерях американцев были противоречивы. Однако было совершенно ясно, что в то воскресное утро американцы прохлопали, как выразился Хайнц Апельт, и потерпели на Тихом океане тяжелое поражение.

Для анализа сложившейся обстановки ребята использовали толковый морской словарь, в котором имелись сведения об огневой мощи и боевом составе флотов обеих стран. Эти данные свидетельствовали о том, что японцы в последние годы непрерывно вооружались, но производственные мощности их судостроительных верфей оставались все же значительно меньшими, чем в США.

Теперь все великие державы оказались втянутыми в войну. Спустя два дня после налета на Пёрл-Харбор Германия и Италия объявили США войну в соответствии с заключенным с Японией в 1940 году тройственным пактом.

Нельзя было полностью предугадать всех последствий этого расширения сферы военных действий. Каковы дальнейшие намерения союзников: причалить к берегам Северной Африки или бомбить Нью-Йорк с территории Европы?

— Теперь мы появимся на флоте в самое подходящее время, — сказал Хельмут Коппельман. В мыслях он уже представлял, как можно возместить огромные потери, которые понес германский подводный флот в 1941 году.

В последние дни года члены «морского союза» получили призывные повестки. Матери загрустили, отцы вели себя сдержанно, сыновья — хладнокровно и невозмутимо, как и подобает будущим морякам. Во всех повестках был указан один адрес: «Штральзунд. Первое морское подразделение. Явка 7 января 1942 года».

Бесплатную поездку в Штральзунд молодые люди решили устроить так, чтобы выкроить для себя день и провести его в Берлине. Они намеревались совершить длительную прогулку по городу в приятной компании с девушками. Однако после нескольких неуклюжих попыток найти себе подруг три друга поняли, что у них — жалких штатских типов — нет никаких шансов.

И вообще, Берлин разочаровал их. Над городом висело непроглядное серое небо. При такой погоде самая красивая улица — Унтер-ден-Линден не производила никакого впечатления, она совсем утратила свой прежний блеск. Знаменитые памятники были укрыты, музеи не работали, так как все ценные экспонаты вывезли на хранение в другие места. Следы ночных воздушных налетов ощущались повсюду. Огромные витрины были выбиты, а зияющие проемы забиты досками или картоном.

«У Кранцлера» — в знаменитом и часто рекламируемом кафе — они немного передохнули. Кофе, конечно, был суррогатный, и к каждому кофейнику подавали по две таблетки сахарина. В помещении царил собачий холод, большинство посетителей сидели в пальто. Кельнер во фраке вежливо извинялся за неудобства.

Выйдя из кафе, друзья медленно побрели к Бранденбургским воротам. Там стоял часовой, хотя охранять было абсолютно нечего. Когда впереди показался офицер с Рыцарским крестом, часовой сделал шаг вперед и взял на караул. Уже со знанием дела наблюдали трое друзей за действиями часового, которые выглядели совершенно иначе, чем смехотворное манипулирование лопатой в трудовом лагере. Но даже это забавное зрелище не смогло развеять их подавленного настроения.

У зоопарка строили огромный бункер. Земля вокруг была разрыта и портила прекрасный ландшафт Тиргартена. На работу сюда гнали новые толпы иностранных рабочих. Они кишели здесь, как в муравейнике, поскольку техники для земляных работ не хватало.

Без всякой цели друзья побрели дальше по Курфюрстендам. На широких улицах почти не было транспорта, в основном проезжали военные и специальные служебные машины, частные же автомобили появлялись очень редко. Такси чаще всего заправляли пропаном, который находился в большой емкости, прикрепленной сзади к багажнику. Еще более уродливо выглядели грузовики, горючее для которых составляли обычные дрова.

Перед одной афишной тумбой молодые люди остановились.

— Надо все-таки выяснить, что же можно посмотреть в этом очаге культуры, — безнадежно предложил Хайнц Апельт.

В Метрополь-театре пел Иоханнес Гестлер, но только вечером, а в это время друзья уже будут на пути в Штральзунд. Хермс Нил со своим оркестром давал концерт во Дворце спорта. Коппельман уверял, что в послеобеденные часы в таком огромном зале определенно еще будут в продаже билеты. Двое других запротестовали: Хермс Нил занимал высокий пост в трудовой армии рейха, а они уже были сыты по горло этим ведомством. Проходило соревнование боксеров тяжелого веса за звание европейского чемпиона. Фламандский мастер Карел Сюс выступал против Олле Тандберга из Швеции. В объявлении спокойно разъяснялось, что следует теперь понимать под Европой и кто в ней господствует. Троица с огромным интересом посмотрела бы этот поединок, но он должен был состояться лишь через несколько дней.

Оставалось только кино. После усердных поисков ребята обнаружили, что шел всего один фильм о современной морской жизни, но они дважды видели его. Германские киностудии предпочитали больше снимать другие рода войск, и прежде всего авиацию. Война на море, казалось, не воспринималась ими всерьез, хотя именно в последнее время поступало очень много сообщений о большом количестве потопленных вражеских кораблей. Снова пришло время «волчьих стай» в Атлантике.

Со стертыми ногами они наконец добрались до вокзала и сели в поезд почти перед самым его отправлением. Купе были переполнены, и молодые люди, усталые и голодные, стояли в коридоре и клялись, что больше никогда не появятся в Берлине.

Первый батальон для подготовки флотских экипажей дислоцировался на Денхольме, меленьком острове севернее Штральзунда. Потребовалось три дня, чтобы распределить по ротам более тысячи прибывших новобранцев. Все свободное время молодежь проводила за карточной игрой. Предприимчивый Гербер брал с некоторых неопытных призывников по десять марок за обучение игре в скат, а проигравших великодушно, как бывалый моряк, приглашал в столовую за свой счет. Новобранцы получали по одной марке в день, а в трудовом лагере им выдавали только по двадцать пять пфеннигов. Поэтому Гербер чувствовал себя соответственно в четыре раза богаче.

Друзья попали в пятую роту. Им очень не повезло, поскольку она размещалась в самых старых зданиях, которыми пользовались еще в кайзеровские времена. Каждое помещение имело свое название, происходившее от какой-нибудь бывшей германской колонии. Апельт и Гербер попали в «Палауди», а Коппельман, зачисленный во второй взвод, — в «Бикини». Никто не знал, в какой части света искать эти территории.

При выдаче формы военно-морской флот доказал свое неоспоримое превосходство перед трудовой армией. Прежде чем вручить комплект обмундирования, новобранцев тщательно измерили, — размер головы, талию и длину рукавов. Каждый получатель уходил с рюкзаком, доверху заполненным экипировкой. Хельмут Коппельман подсчитал, что каждому выдавалось сто двадцать шесть предметов, начиная от парадной фуражки и кончая войлочными тапочками. Потом новобранцы часами учились красиво завязывать галстук, молодцевато надевать бескозырку. Целое воскресенье они потратили на то, чтобы правильно пришить нарукавные нашивки, на которых указывалось имя и фамилия матроса.

— Забудьте про слово «казарма». Теперь считайте, что вы все время на корабле! — заявили молодым людям с самого начала. — У нас не кровать, а койка, не окно, а иллюминатор, не ведро, а «обрез», не третий этаж, а палуба.

И теперь каждый матрос старался держаться здесь как на настоящем корабле.

Только в одном отношении матросы были недовольны своей формой — ширина клеша у выданных брюк не соответствовала представлениям молодых людей о настоящих флотских брюках. Уже длительное время матросы использовали клинообразные доски, на которые они по нескольку раз натягивали намоченные брюки и таким образом увеличивали их ширину на четыре-пять сантиметров. Правда, применение этих досок с момента их изобретения строго запрещалось, поскольку брюки часто рвались. Редко кому приходило в голову расширить штанины, вставив в них кусок материи.

Хайнц Апельт раздобыл несколько таких досок и теперь вечерами терпеливо натягивал на них свои брюки, радуясь каждому прибавившемуся миллиметру. Это был тяжкий труд.

Однажды при уборке помещения обнаружили чьи-то брюки, натянутые на доску. Хозяина брюк быстро нашли и дали ему трое суток ареста. Отбыть наказание было не так уж сложно, но самое страшное состояло в том, что оно заносилось в личное дело матроса и в будущем любой его начальник мог припомнить подчиненному совершенный им грех.

Герхарду Герберу эта затея показалась слишком рискованной, и юноша нашел более простой выход. Он принес свою форму на склад и заявил, что брюки у него оказались узкими в талии. Ему выдали другие, на несколько размеров больше, и соответственно клеш у них был шире. На следующий день Гербер отдал брюки в портновскую, чтобы их уменьшили в талии. Таким простым путем Герхард решил проблему клеша, в то время как Хайнцу Апельту пришлось двадцать раз натягивать свои брюки на доску. А покладистый Хельмут Коппельман носил брюки в таком виде, в каком они ему достались.

Командиром роты, в которую попали друзья, был Краузе. В военно-морской флот его зачислили в 1925 году, во времена Веймарской республики. Он с гордостью вспоминал о том, как обучал его капитан-лейтенант граф Мейзенбург. По словам Краузе, остров Денхольм был похож тогда на райский уголок.

Командир роты при знакомстве с подчиненными очень подробно расспрашивал об их родителях, о сестрах, братьях, интересовался их профессиями и занятиями. Хайнц Апельт назвался отпрыском контр-адмирала в тайной надежде на более милостивое отношение начальства. Юноша рассчитывал, что установить истину его слов будет не так-то просто, слишком много собралось здесь людей. Но Апельт глубоко заблуждался. В военно-морском флоте совершенно иначе реагировали на всяких сынков, чем в трудовом лагере. «Адмиральскому сыну» не прощали ни одного упущения по службе и наказывали его чаще, чем других. Ему приходилось подолгу чистить винтовку и показывать ее для проверки по нескольку раз, в то время как остальные проходили этот контроль с первого раза. А ведь Апельт был неплохим матросом и очень старался делать все хорошо. У Герхарда и Хельмута сердце разрывалось, когда они видели, как их друг, задыхаясь от кашля, описывал вокруг плаца один круг за другим. Но помочь ему ничем не могли, ведь он сам заварил всю эту кашу.

***

Апельт и Гербер попали во взвод, которым командовал старший унтер-офицер Бок. Бок никогда не был моряком. Многие годы он прослужил интендантом в кавалерии. Летом 1941 года его полк был расформирован, поскольку в вермахте кавалерия сокращалась. Бок очень огорчался этой переменой службы, ибо не имел никакого представления о морском деле. Когда по расписанию надо было проводить специальные занятия, Бока подменяли другие унтер-офицеры.

Бок говорил на таком немецком языке, которые на Балтийском побережье считался настоящим лингвистическим открытием. Обороты речи, которые он употреблял, вызывали всеобщий смех. Особые трудности он испытывал со словами иностранного происхождения.

Положение Бока в учебном центре было нелегким. Начальство часто сокрушенно покачивало головой, не зная, как в дальнейшем использовать этого унтер-офицера. Но зато в вопросах поддержания внутреннего порядка в казарме и проведения строевых занятий Бок являлся настоящей находкой. Своих подопечных он быстро научил, как надраить бляху ремня, чтобы она сохраняла свой блеск в течение нескольких дней, как правильно чистить оружие, заправлять кровать, умело пользоваться противогазом.

Занятия по строевой подготовке на плацу, продуваемом сильными ветрами с моря, были сущим адом. Руки мгновенно коченели, и матросы с трудом удерживали винтовки при выполнении ружейных приемов.

— Матрос, ты мерзнешь? — звучал вопрос унтер-офицера, требовавшего, чтобы все приемы выполнялись молодцевато. На это каждый должен был ответить:

— Нет, господин боцман. Я дрожу от ярости на холод!

Чтобы отогреть руки, делали короткие перерывы, но это помогало ненадолго. Поэтому матросы с радостью мчались на теоретические занятия, проводившиеся в теплых классах.

Учебный материал вдалбливался молодым людям основательно, с бесчисленными повторениями. В результате за четыре недели пребывания на острове Денхольм они прошли примерно столько, сколько можно было спокойно изучить в течение одной недели. Преподаватели руководствовались старым прусским принципом: все новобранцы и даже кандидаты в офицеры в одинаковой степени глупы.

«Какое звание имеет офицер, у которого на рукаве две полные полоски и одна звездочка?» — спрашивал преподаватель, показывая на висевший цветной плакат. Герхард Гербер изучил все это еще в гимназии. Если бы его разбудили бы ночью и спросили о морских званиях, он без колебаний ответил бы, как называются британский и американский лейтенанты, чем отличается их форма, сколько нарукавных полосок имеет японский адмирал, как называется капитан в итальянском флоте. Но преподавателю не нужен был столь широкий диапазон знаний, он ограничивался только званием гросс-адмирала военно-морских сил вермахта.

Потом следовало объяснение, что такое такелаж: «Весь стоячий и бегущий такелаж на борту состоит из…»

«Боже мой, ведь стоячий такелаж в большом количестве содержится по крайнем мере только на учебных парусных судах!..» — подумал Гербер.

Много времени отводилось изучению сигнальной связи, которую матрос должен был знать назубок, чтобы с помощью двух флажков передать необходимое сообщение. Приходилось стоять с вытянутыми руками на ветру до тех пор, пока от боли в мускулах не темнело в глазах. Особенно досталось одному матросу, который по ошибке назвал преподавателя сигнальной службы боцманом. Потом их учили правилам внутреннего поведения, субординации, порядку отдачи и выполнения приказов. Все это не только проходили теоретически, но и отрабатывали на практике, увязывали с конкретными примерами из повседневной жизни.

Методика преподавания очень раздражала Гербера.

— Везде все та же ерунда! — восклицал он в сердцах. — Они все здесь непоправимо устарели! — Юноша стал сожалеть, что записался в военно-морской флот.

— Так проявляется традиционное мышление, — спокойно заметил Коппельман, — но ты не имеешь ни малейшего представления об этом.

— На твоем благоговейном отношении к традициям далеко не уедешь! — язвительно возразил Гербер.

Хайнц Апельт занял нейтральную позицию:

— И эти два месяца пройдут. А затем уж мы получим настоящую подготовку на военном корабле. Там все будет поставлено иначе.

Единственными утешением в этой безысходности были выходы на шлюпках в море. Боцман брал с собой лот и учил матросов, как им пользоваться при измерении глубины.

Раньше боцман служил в торговом флоте. Он начал трудиться с четырнадцатилетнего возраста и в первое время зарабатывал больше подзатыльников, чем денег на еду. Он хорошо рассказывал занимательные истории, половину из которых составляли всякие небылицы.

Несколько прекрасных часов, проведенных в море, позволяли молодым людям забыть про мучительные занятия на плацу. Большинство новобранцев пришли на флот добровольно, ими двигали энтузиазм и восхищение перед романтической профессией моряка. Поэтому они очень тяжело переносили жестокую, бессмысленную муштру, постоянно внутренне сопротивляясь ей. Бесконечные придирки, специально устраиваемые подвохи и издевательства заставляли людей забывать про энтузиазм. Казалось, местное начальство делало все возможное, чтобы создать невыносимые условия матросам, довести их до исступления.

Тренировкам с противогазом, которым не пользовались в течение всей войны, уделялось очень большое внимание. По своему усмотрению инструктора заставляли обучаемых надевать противогазы даже для прохождения торжественным маршем. Такие ничем не оправданные тренировки только злили обливавшихся потом и задыхающихся новобранцев.

Однажды командир роты объявил выговор взводному за то, что его люди плохо выполнили ружейные приемы. Как только командир роты ушел, раздалась команда: «Флаг — Люция!» Это был официальный сигнал к предстоящему изменению строя кораблей, но матросы уже знали, что в действительности последует за ним. Выстроившимся перед зданием казармы матросам командир взвода скомандовал:

— Через две минуты все должны быть одеты в парадную форму!

Матросы сломя голову неслись по лестницам вверх, распахивали шкафы и быстро переодевались. Первые трое, если укладывались в указанное время и не получали замечаний по форме, освобождались от дальнейших построений, а остальные допускались к следующему туру «соревнований». Затем следовал приказ:

— Через две минуты явиться в строй в спортивной форме!

И все повторялось снова. Не которым приходилось участвовать более чем в десяти подобных турах. Одежду при этом, конечно, не щадили: пуговицы и знаки различия отлетали, рвали брюки и рубашки, а потом все приводили в порядок перед вечерней поверкой.

Бесчисленные придирки и грубость унтер-офицеров, отработка до умопомрачения ружейных приемов, бесконечное повторение учебных тем — все это приводило к тому, что люди переставали думать, утрачивали способность проявлять собственную волю. Стремление добиться слепого повиновения личного состава было конечной целью этой муштры.

Герхард Гербер очень быстро заметил, что в нем произошли большие перемены. До сих пор юноша болезненно реагировал на малейшее унижение. Теперь же это не трогало его. Сделанный в Экдорфе вывод «только не выделяться» был здесь неприемлем. Теперь надо было выработать способность не обращать ни на что внимания, если хочешь выжить в новых условиях. Он старался механически выполнять все приказы, подавлял в себе любые эмоции, чтобы остаться равнодушным и безучастным к окружающему. И это ему удавалось.

Труднее всех приходилось Хайнцу Апельту. Иногда юноша готов был разрыдаться от отчаяния. Ночами он подолгу ворочался в постели и никак не мог заснуть. Глазами Аргуса Гербер неусыпно следил за тем, чтобы его друг не наделал каких-нибудь глупостей. Хельмут же, напротив, переносил все легко, даже шутил, когда командиры куражились над людьми.

***

Вера Коппельмана в традиции поколебалась. Командир его взвода, старший боцман Деринг, был настоящим служакой и очень любил муштру. Движимый тщеславием, он решил любой ценой сделать свой взвод самым лучшим. Утром по воскресеньям, когда всюду на острове Денхольм царила тишина, он тайно заставлял своих людей отрабатывать ружейные приемы на чердаке здания. Деринг, мясник по профессии, уже восемь лет служил на флоте, и начальство стало внимательно присматриваться к нему, чтобы определить, стоит ли направлять его в офицерское училище. Боцман лез из кожи, чтобы доказать всем, что он способен быть офицером. Из-за этого рвения больше всего страдали его подчиненные.

Однажды, возвращаясь со взводом с полевых занятий, Деринг приказал матросам запевать. Люди устали и пели кто в лес, кто по дрова. Деринг ужасно злился. Когда взвод походил к учебному плацу, раздалась команда: «Надеть противогазы» — и матросы с оружием начали преодолевать полосу препятствий. Трое совсем обессилели и присели передохнуть на камни. В наказание боцман приказал им сделать по три кувырка через голову вперед. Затем Деринг прогнал весь взвод еще три раза вдоль плаца и снова приказал запевать. Матросы старались петь, напрягая изо всех сил легкие. Наконец послышалась команда: «Взвод, стой! Налево!» — и в этот момент один из матросов навзничь рухнул на землю. Его винтовка ударилась о коробку противогаза и отскочила с грохотом в сторону. Деринг распустил взвод и приказал матросам отнести потерявшего сознание товарища в санчасть. Врач осмотрел его и констатировал:

— Паралич сердца, мертв.

В казарме разгорелся спор о том, что теперь будет с Дерингом. Некоторые считали, что его разжалуют, другие доказывали, что его пошлют в штрафной батальон. Но командир части нашел гениальное решение: он перевел Деринга в виде наказания в четвертую роту, а боцмана Хенше, который вовремя не вернулся из отпуска, — в пятую. Этого не смог объяснить даже Коппельман.

— Не возмущайтесь! — подвел черту толстый покладистый унтер-офицер из ротной канцелярии. — Одним мертвецом больше. Ну и что из этого? На войне ежедневно умирают сотни людей, а в некоторые дни даже тысячи. Половина из вас тоже через полгода будет кормить рыб.

Деринга не направили учиться на офицера, хотя срок службы давал ему право на это. Но не зверства и не издевательства в отношении новобранцев были основной причиной, помешавшей его продвижению, а жена. Фрау Деринг была дочерью лавочника, который торговал продовольственными товарами, а дочь помогала ему. Она была симпатичной женщиной, производившей приятное впечатление на посетителей офицерского казино. Однако начальник Деринга полагал, что дочь мелкого лавочника не подходящая кандидатура для жены будущего офицера. Поэтому Дерингу суждено было остаться старшим боцманом, и это служило еще одним поводом для издевательств над матросами, на которых он вымещал свою злость.

***

После четырех недель службы новобранцы впервые получили увольнительную. Через разводной мост плотины на острове Рюген они группами потянулись в город. Все радовались тому, что смогут на несколько часов отключиться от изнурительной казарменной жизни.

В старом ганзейском городе Штральзунде было много достопримечательностей. Некоторые матросы впервые увидели здесь северогерманскую каменную готику. Церкви с устремленными ввысь шпилями, ратуша с ее прекрасным фасадом и витражами свидетельствовали о богатстве средневековых городов.

За ратушей возвышался величественный собор. Через его богато украшенный портал можно было войти внутрь здания и за двадцать пфеннигов подняться на башню. Трое друзей не упустили этой возможности и по винтовой лестнице быстро взобрались на самый верх, откуда перед ними как на ладони развернулась изумительная панорама города с его портом и живописными прудами. С моря дул сильный ветер.

Когда-то Штральзунд занимал важное стратегическое положение и славился своей неприступной крепостью. Благодаря морю город выдерживал длительные осады, не теряя связи с внешним миром. Так, во время Тридцатилетней войны войска Валленштейна осаждали его в течение двух месяцев, но вынуждены были уйти отсюда несолоно хлебавши.

На смотровой площадке трое будущих мореплавателей почувствовали себя в роли настоящих адмиралов, которые стояли на капитанском мостике огромного военного корабля и принимали ответственные решения.

Обширный район старого города состоял из низких, близко жавшихся один к другому домов. Здесь уже совсем не чувствовалось богатства торговых союзов и патрицианских семей. В этом районе жила беднота.

В субботу, после обеда, центр города кишел военнослужащими различных родов войск, и троим друзьям приходилось постоянно отдавать честь старшим по званию. Билеты в кинотеатры были распроданы, кафе переполнены. Тогда Хайнц предложил пойти в «Трокадеро» — заведение, которое категорически запретил посещать командир роты. Но друзья посчитали делом чести побывать там хоть один раз.

Только они разместились за столиком, как к ним без всякого приглашения подсели три ярко накрашенные девицы в платьях с глубоким декольте и завязали непринужденную беседу. Молодые люди, долго не видевшие женщин, чрезвычайно обрадовались.

Официант предложил только один напиток, типа глинтвейна, состоявший из некачественного сладковатого красного вина с противным запахом. Стакан стоил две марки пятьдесят пфеннигов. В течение получаса каждая из девиц выпила по четыре стакана глинтвейна. Это озадачило Хельмута, и он с беспокойством стал прикидывать в уме, хватит ли ему наличных денег. Когда Хайнц осторожно завел разговор на деликатную тему, девицы с сожалением пожали плечами: они находились на работе и поэтому не могли пойти с ними.

После этого трое друзей направились в кабачок на старой площади около здания ратуши. Они с наслаждением съели свежекопченую сельдь, редкий деликатес на третий год войны. Несмотря на неудачу в «Трокадеро», Хайнц не оставил надежды познакомиться с подходящими девицами. Одна из официанток, как ему показалось, была к нему благосклонна. Он пригласил ее к стойке бара и предложил выпить коньяку. Пока бармен готовил напиток, Хайнц осторожно спросил, нет ли у нее желания пойти с ним в конце следующей недели в кино. Официантка смерила его долгим взглядом, а затем с издевкой ответила:

— Ты же новобранец, мой мальчик! Если у тебя дела пойдут в гору, ты будешь иметь увольнительную два раза в неделю до десяти часов, а потом снова должен возвращаться в свою казарму. Здесь достаточно мужчин, которые имеют увольнительные до полуночи, и, если захотят, даже каждый вечер. Это нечто иное! — При этих словах официантка взяла рюмку с коньяком и залпом выпила ее.

Лицо Хайнца вспыхнуло пунцовой краской, и он молча положил на стол пять марок.

Друзья тронулись в обратный путь. Молодые матросы сошлись во мнении, что в свой первый выход на сушу они неудачно поместили капиталы. Не жалко было только денег, истраченных на вкусную сельдь и на билеты на башню.

***

Нехватку подходящих девиц друзья перенесли легко, и помог им в этом Хельмут. Разгружая машину с мешками соды, которую привезли для камбуза, он узнал, что один матрос в роте заболел венерической болезнью. Шел 1942 год, и все считали его глупцом, поскольку ему пришлось распрощаться с мечтами о блестящей карьере военного моряка. Однако матрос думал иначе. Через месяц, обучаясь уже на курсах сигнальщиков, он снова заразился и провалялся в госпитале почти целый год. За это время его товарищи успели побывать на фронте, многие из них были убиты или тяжело ранены.

***

В середине февраля на фронте произошло грандиозное событие, которое взволновало на Денхольме всех. Соединение немецких тяжелых надводных кораблей вышло из Бреста и, благополучно пройдя через Ла-Манш, пришвартовались в порту Киль. Этот переход превозносился офицерами как выдающийся пример германской силы и военной хитрости. Не ночью, а при ярком дневном свете три крупных корабля и сопровождавший их многочисленный конвой прошли вдоль английского побережья, не встретив какого-нибудь достойного упоминая сопротивления. Это поражение Англия потерпела перед дверями собственного дома. Офицеры и новобранцы на Денхольме пребывали в приподнятом настроении: британский лев не смог даже порычать, не говоря уж о том, чтобы укусить.

— Прорыв удался! Англия повержена! Теперь мы должны причалить к острову и занять его. В этом случае исход войны был бы предрешен, — изрек исторические слова Хайнц Апельт. Сам он охотнее всего устремился бы туда, чтобы принять участие в высадке десанта.

Герхард Гербер оценивал ситуацию несколько иначе:

— Прорыв? Хорошо, согласен. Налицо тактический успех. А стратегический? Все это как раз доказывает, что время тяжелых боевых кораблей на Атлантике прошло. Что касается стратегических соображений, то этот маневр скорее похож на отступление. — Герхард был очень доволен своей формулировкой: кто из обычных новобранцев в состоянии отличить стратегические цели от тактических?!

Хельмут Коппельман ограничился историческим экскурсом:

— В 1588 году, когда была разбита испанская армада и Британия стала первой морской державой мира, тоже говорили о ее возможном поражении!

Высказывание о «стратегическом отступлении» дошло каким-то образом до ушей боцмана Хенше. Стремясь загладить свою вину перед начальством, он тотчас же отправился собственноручно «обработать» призывника Гербера. И вскоре за казармой послышались команды: «Ложись! Встать! Бегом — марш! Быстрее! Ложись! Ползком — вперед!» и т. д. В довершение всего Хенше заставил Гербера стоять на голове в небольшом углублении заполненном грязью и мокрым снегом. Через полчаса Гербер уже еле держался на ногах, а Хенше, размахивая кулаком перед его носом, орал:

— Ты что, не слышал речь фюрера? Большевики ведут себя нагло. Мы защищаем не только великую Германию, но и всю Европу. А вы здесь мелете взор о каком-то отступлении.

Наконец он отпустил Гербера, и Герхард, пошатываясь, едва добрел до своей казармы. Товарищи помогли ему почистить вещи и уложить их в шкаф. Хайнц Апельт тщательно почистил оружие, потому что Хенше обязательно устроит вечером проверку.

Герхард Гербер кипел от гнева:

— Прикончить бы это дерьмо прикладом! Это было бы справедливо.

— Уймись же наконец, — молил испуганно Хельмут. — Ведь он же доведет тебя до сумасшествия, и никто его не остановит. Ведь это же доказано на примере Деринга! Таких типов абсолютно не трогает наша ненависть. А ты схлопочешь себе гауптвахту или, что еще хуже, штрафной батальон. И тогда вся твоя карьера полетит к черту!

Когда Герхард отдохнул и пришел в себя, он согласился с тем, что убивать Хенше действительно было бы бессмысленным делом. Вся ненависть, которую молодые люди питали к инструкторам, вылилась на недругов Германии, прежде всего англичан, главных противников на море. Ненависть к Англии разрешалась и даже поощрялась приказами и распоряжениями начальства. Для немецких моряков это была давняя традиция.

***

Ночью, в половине второго, по казарме пронеслось: «Тре-е-е-во-га!» Местный гарнизон выступал на учение к морскому побережью. Всем участникам сообщили, что русские высадились на остров Рюген и теперь угрожали Штральзунду. Задача состояла в том, чтобы воспрепятствовать их наступлению на материк. На стороне «красных» действовали несколько сот новобранцев из войск СС, которые размещались в Штральзунде. Их частично поддерживали летчики из Паро. В состав «голубых» входили морские и пехотные подразделения.

Рота, в которой служили трое друзей, должна была совершить марш вдоль плотины Рюген. Недалеко от вокзала Альтефер ее атаковали на бреющем полете три «мессершмитта». Новобранцы бросились на мокрую от росы траву в поисках надежного укрытия. Неожиданно появился посредник и заявил:

— Ваша рота потеряла двадцать человек убитыми.

Каждый матрос, которого назвали «убитым», должен был снять каску и надеть пилотку, а затем все они под командой унтер-офицера Бока направились в казарму, куда обязаны были прибыть к шести часам утра.

Выполнив этот приказ, Бок пошел в город, где его уже поджидала приятельница, приготовившая своему возлюбленному копченое мясо с кислой капустой. Остальные же «убитые» хорошо позавтракали и легли спать. После обеда они тоже были свободны и провели время за пивом и карточной игрой.

Только к вечеру рота вернулась с учения. Матросам пришлось совершить очень длительный марш, прежде чем они натолкнулись на авангард «красных». Грязные, голодные, с натертыми до волдырей ногами, «герои» Рюгена едва доползли до своих коек.

Коппельману же повезло: он оказался в числе «убитых» и провел самый спокойный день за всю свою военную службу.

***

В начале апреля Гербера назначили дневальным на контрольно-пропускном пункте. Это было не самое худшее дежурство. Хоть ночью ему и не удавалось поспать, но зато на следующий день его полностью освободили от занятий. Правда, он вытянул на себя не совсем удачную ночную смену, или, как ее еще называли, «собачью» вахту. Герберу пришлось долго стоять на холодном, пронизывающем до костей ветру, и уже днем юноша почувствовал сильную боль в левом ухе. Он измерил температуру, и оказалось, что у него около 40 градусов. Через три дня ожидаемого улучшения не наступило, и его пришлось госпитализировать.

Стройное темно-красное здание госпиталя располагалось на берегу Зунда в живописном месте. Оно было построено незадолго до войны. Удручало Гербера только одно — вид на остров Денхольм.

В день рождения фюрера несколько женщин из местной нацистской организации принесли шефские подарки. Входя в палаты, они сочувственно спрашивали каждого, где и когда он был ранен. Гербер уклонился от ответа и лишь рукой показал на свое закутанное ватой ухо.

— Бедный мальчик! Ведь он ранен в голову! — сокрушенно произнесла одна из пожилых дам.

Через несколько дней благодаря внимательному уходу состояние здоровья юноши стало улучшаться, но выписывать его не торопились и ждали, пока он окончательно окрепнет.

Когда Гербер вернулся на Денхольм, боцман с ужасом воскликнул:

— Боже мой! Ведь у нас скоро проверка и строевой смотр, а ты отсутствовал целых три недели. Постарайся смыться отсюда, а то ты подведешь всех!

Юноша направился в лазарет и получил там освобождение от занятий еще на три дня.

Матросы приводили в порядок свою форму, тщательно чистили и утюжили ее, драили пуговицы, знаки различия, бляхи, доводя их до ослепительного блеска. Наконец наступил день строевого смотра. Роту выстроили на полчаса раньше назначенного времени, по шнуру выверили равнение. А Гербер, сидя у окна, со спокойной душой наблюдал за происходящим на плацу.

Контр-адмирал Руге появился перед строем с пунктуальной точностью. Командир роты Краузе скомандовал: «Смирно! Слушай — на караул!» — и четким строевым шагом направился отдать рапорт. Начало смотра прошло более или менее нормально. Затем начальство стало проверять, как матросы каждого взвода выполняют ружейные приемы, повороты на месте и в движении, как они умеют подавать сигналы, и закончилось все это торжественным маршем. Несмотря на отдельные замечания, адмирал остался доволен смотром. Другие роты показали такие же результаты.

***

Этой проверкой закончился период начальной боевой подготовки. Матросам предстояло теперь пройти курс специального обучения. По этому случаю состоялся прощальный вечер, на котором командир роты Краузе, обращаясь к своим подчиненным с большой речью, назвал их впервые «камераден», что вызвало удивление у всех присутствующих.

От выпитого пива настроение у матросов поднялось, а когда на сцене началась самодеятельность, напряжение у людей совсем спало. Все надрывались от смеха, когда подвыпивший фельдфебель, с трудом сохраняя равновесие, показывал ружейные приемы с палкой.

Только Гербер оставался безучастным ко всему. Тяжелое известие угнетало его. Он не знал, как сообщить об этом своим друзьям.

— Что с тобой? — тревожно спрашивал время от времени Хельмут Коппельман.

Кто-то на сцене уже пародировал занятия по огневой подготовке и называл матроса призыва 1942 года «эффективным огнестрельным, режущим и колющим оружием, которое реагирует на давление, но не устает при перегрузках».

— Ну что с тобой, старина? — опять с беспокойством спрашивал друга Хельмут.

Однако Гербер никак не решался сказать правду. Утром он сходил в ротную канцелярию и осторожно спросил у тучного унтер-офицера о состоявшемся распределении. Тот полистал свои записи и сообщил:

— На подводный флот? Сожалею, матрос Гербер, но вы ведь лежали в госпитале по поводу заболевания уха. В медицинском заключении записано: «Для службы на подводных лодках непригоден». Очень сожалею, молодой человек!

И это было еще не все. Любезный унтер-офицер доверительно сообщил ему, что только Коппельман будет отправлен на подводный флот…

***

Началась импровизация на тему «Фауста». К этому произведению обращались уже не раз. Но Коппельман искусно выбрал отрывки из текста, придав им современное звучание. Разумеется, на прицел были взяты методы обучения на флоте.

С породой глупою, звериной и людской

Бороться никогда мне не хватает сил,

Ведь скольких я уже сгубил,

А жизнь течет себе широкою рекой.

Да, хоть с ума сойти, все в мире так

ведется…

Никто из новобранцев еще не знал, куда их направят. На это были нацелены следующие слова:

Дух военно-морского флота постичь не трудно,

Если вы прошли между Большим и Малым Бельтом.

Все равно в конечном счете вы отправитесь

Туда, куда пошлют вас ваши адмиралы.

Против двух строк из Гете: «Война, торговля и пиратство нераздельны, как троица» — строгая цензура возражала. Но их приняли за намек на британскую политику последних четырех столетий и оставили в программе.

Выступление Коппельмана имело необыкновенный успех. Командир роты приказал позвать Хельмута и на виду у всех выпил за его здоровье. Какая высокая награда для простого матроса!

Гербер оставался единственным, кто не смог настроиться на общий веселый лад. Услышанная от унтер-офицера новость разрушала все надежды и планы друзей. Ведь они так рассчитывали, что будут служить вместе! Втроем было бы легче переносить невзгоды. А что же теперь станется с ними, и прежде всего с Хайнцем, который так нуждался в их дружбе? Ведь из-за своей безграничной наивности он так часто страдал!..

На следующее утро, когда рюкзаки уже были собраны, фельдфебель зачитал приказ о назначении. Апельт и Коппельман оцепенели. Им не хотелось верить в услышанное. Но причин для сомнений не было.

Для прощания оставалось всего лишь несколько минут. Герхард почти радовался этому, поскольку Хельмут, у которого определенно возникли какие-то подозрения, не сможет больше задавать ему неприятные вопросы.

С полученными нарукавными нашивками, определявшими их военное поприще, каждый из друзей пошел своей дорогой, чтобы выиграть войну для Германии.